Рось квадратная, изначальная Зайцев Сергей
– Давление повышаем, пар те в задницу, – непонятно ответил Ухарь, снова распахивая задвижку.
Благуша ловко подхватил прислонённую к котлу лопату, набрал и отправил в бушующий огнём зев жирную порцию горюч-камня.
– Ещё?
– Угу. Кидай, пока не остановлю.
В топку полетела следующая порция, за ней ещё и ещё, так что парой обещанных лопат дело не ограничилось. Припахал его Ухарь, сообразил Благуша, просто-напросто припахал, как салагу. Но он не обиделся. Все равно было интересно.
– Закрывай! – громко скомандовал Ухарь.
Благуша тут же отставил лопату и попытался лихо захлопнуть задвижку, как это только что делал на его глазах махинист, и тут же с криком отдёрнул руку, замахал в воздухе, охолаживая – на пальцах багровел моментально заработанный ожог.
– Вот и мой золушок так поначалу обжигался, – философски заметил Ухарь, имея в виду своего некстати заболевшего помощника. – Протри окоселовкой, до свадьбы заживёт. – И легко, голой рукой прикрыл дверцу, будто и не чувствуя жара.
Благуша, шипя от боли, укоризненно покачал головой.
– Мог бы и предупредить, оторви и выбрось!
– Да забыл, – простодушно пожал плечами махинист, неотрывно глядя на циферблат. – Мне-то температура задвижки до лампады!
Стрелка на хитром механизме снова, как живая, рванулась вверх и пересекла красную черту.
– Ага! – удовлетворённо сказал Ухарь, быстро-быстро закручивая какой-то штурвальчик на котле. – Преисполнилась утроба духом водицы животворной! – И пояснил: – Это я клапан перекрыл, что за свисток отвечает, теперь пар, не отыскав привычного выхода, рванёт по вновь открытому пути – вдоль вагонов поверху, по специальной магистрали, чтобы поднять и распустить щиты парусов. – Ухарь неожиданно расхохотался: – Представляю, какая паника разразится сейчас в вагонах, когда загромыхает железо над головами седунов! Но сначала надо снять предохранители. А ну пойдём со мной, брат слав. – И богатырь Ухарь двинулся в сторону двери, а Благуша за ним, решив не обращать на обожжённую руку внимания, хотя это было непросто.
Они вышли в тамбур…
Махинист распахнул неприметную боковую дверцу, встроенную в зад Махины, и, присев на корточки, принялся что-то химичить. Благуша пытливо заглянул через плечо. Пальцы махиниста ловко скручивали опломбированную проволоку и поворачивали какие-то многочисленные рычажки – который вправо, который влево, а какой и просто на себя – как только все помнит?!
– Осталось два, – заявил Ухарь, закончив возиться с мелочью и взявшись за самый огромный рычаг, растущий из пола ниши справа почти до самого верха. – Этот ставит парусные щиты… тот гребень, что поверху состава идёт, наверняка видел…
– Ага, – кивнул Благуша, заинтригованный происходящим на его глазах действом.
– А этот, – указательным пальцем свободной руки Ухарь ткнул в почти такой же рычаг слева, – расцепляет Махину с вагонами, пар ей в задницу. Сначала мы поставим щиты, а то связь оборвётся, управление-то все с Махины происходит, а уж затем и сам состав расцепим. Ну-ка…
Ухарь взялся за рычаг обеими руками, покряхтел, приноравливаясь, и медленно, плавно повёл его на себя и вниз. Взбугрились на широченной спине мускулы, аж шёлковая рубаха затрещала, застонало железо хитрого механизма. Вдруг где-то на крыше Махины громыхнуло, словно кто-то вывалил на гулкое железо тачку камней, отчего Благуша невольно вжал голову в плечи, а затем пошло-поехало! Грохот по нарастающей прошёлся по всем вагонам и лишь минуты через три затих где-то в конце. Или под впечатлением ранее сказанных махинистом слов Благуше почудилось, или он и в самом деле, даже сквозь закрытую дверь услышал испуганные вопли в каморном вагоне?
– Порядок! – оборачиваясь, хохотнул Ухарь – лицо великана-крайна сияло от радости, как начищенный таз. – Как говорится, у каждого идиота есть своя мечта, так моя только что исполнилась наполовину! А сейчас и вторую половину исполним, только надо поторапливаться, пока бандюки на шум не подоспели…
– Что это ты тут делаешь, плисовые штанцы?! А ну отойди от рычагов!
От рыкающего баса, неожиданно прозвучавшего прямо за спиной, Благушу сперва аж шарахнуло в сторону. А когда он сумел развернуться, то встретился взглядом с одним из Рыжих, выглядывающим в тамбур из двери каморного вагона.
– Никак ты, Пивень, – спокойно проговорил махинист, оглядываясь. – Все такой же тощий, а, пар те в задницу? Совсем не заботится мой братец о твоём здоровье, не уважает он тебя…
Бандюк и вправду был самый тщедушный и тощий из ватаги, зато басом обладал таким, что хватило бы и на троих. Благуша в которой раз убедился, поражаясь точности описания, что не соврала читанная на Станции вантедка, ни единым словом не соврала!
– Никак ты, Ухарь, – гнусно ухмыльнулся в ответ Пивень. – Все такой же законопослушный, а? И по-прежнему в долгах как в шелках, плисовые штанцы? Совсем не заботится Управление Станций о твоём благосостоянии… А ну убери свои лапы от механизмы! – громыхнул бандюк, заметив, что Ухарь положил ручищу на второй, левый рычаг, отцепляющий Махину от состава. – А то лапу-то по самое не хочу обкорнаю, не посмотрю, что сродственник ватамана, плисовые штанцы, он сам с тобой велел не церемониться!
Вряд ли бандюк знал, для чего служат эти рычаги, но подстраховаться, как водится, не мешало. И Пивень вошёл в тамбур, оставив дверь позади открытой. В правой руке бандюка блеснула длинная сабля, коей Благуша, замерев возле дальней от Пивеня стеночки тамбура (ни жив ни мёртв), сначала не заметил, а заметив, сразу поплохел животом. Да и в коленках что-то ослабло. Благуша никогда не считал себя бойцом, профессия у него была мирная, под стать его душе, торгашеская, и в таких ситуациях он частенько терялся. Вот как сейчас.
Ухарь между тем послушно опустил ручищу, выпрямился во весь свой немалый рост, отчего бандюк сразу показался Благуше маленьким и совсем нестрашным (что-то вроде рыжего таракана), и презрительно сплюнул Пивеню под ноги.
– Да никак ты на меня матрёшку катишь, Пивень, пар те в задницу?
– Бери выше, плисовые штанцы! Одной матрёшкой на этот раз не отделаешься! Щас ребята поспеют, так мы с тебя бочонок вытрясем!
– Ага, – ухмыльнулся Ухарь. – Ты ещё домину попроси.
– Домину мы с твоих седунов поимеем… – Пивень сунул в рот согнутый палец, и оглушительный свист сотряс тамбур подал сигнал ватажникам. Затем зло зыркнул на трясшего головой возле стеночки Благушу, которому от свиста заложило уши. – А этого дудака, что вздумал тебя предупредить, плисовые штанцы, без штанцов под колёса спустим!
– Почему без штанцов? – невольно вырвалось у Благуши.
– А чтоб страшнее было, плисовые штанцы! – рявкнул Пивень, мысленно уже примеряя обновку слава на себя. Откуда было знать Благуше, что есть у Пивеня давняя страсть, да такая сильная, что положенное каждому уважающему себя роду особое, семейное ругательство, именуемое в простонародье матюгальником, а у семьи Пивеня таковым было «ушки на макушке», сменил на вожделенное, без дум о котором и дня прожить не мог, – на «плисовые штанцы». Даже цвет был его любимый – синий. Замечательно как выходит, а? Осталось у слава свою мечту отобрать, и носи-гуляй на здоровье. Собственно, только потому и полез на махиниста, не обождав остальных, хотя всего-то на разведку был послан. Ну уж нет, штанцы эти – добыча его законная!
Ничего этого не ведал Благуша. Да только и Пивень не ведал, какую струнку в душе у торгаша тронет своим стращанием. А тронул же, да так подгадал, что все равно что себе нагадил:
– А-а! – резко выдохнул Благуша и, сам того не ожидая, кинулся бандюку под ноги. Пивень и глазом не успел моргнуть, как врезался спиной в стену, а сабля вылетела из руки и загремела, заскакала, как живая, по полу.
Схватка вышла короткой, но жёсткой. Хоть и выронил Пивень саблю, хоть и был на вид тощ и немощен, но на деле оказался жилист и силён. Сцепились слав с бандюком, как два матёрых кошары в драке за самку, натужно пыхтя и щедро отвешивая друг другу тумаки и оплеухи, и неизвестно, чем бы все кончилось, ежели бы их не разнял подоспевший Ухарь. Причём разнял до банального просто – вздёрнул обоих в воздух, Пивеня левой рукой, а Благушу правой, так как дело слава было правое. И все-таки горе-драчуны успели друг друга отмутузить изрядно – у Пивеня расплывались синяки под обоими глазами, да нос наливался спелой сливой, а у Благуши алели быстро распухающие уши и багровели ссаженные, когда мордой о пол полоскался, скулы.
– Ах ты, плисовые штанцы, я тебе сейчас ноги-то повыдёргиваю! – продолжал разоряться громыхающим басом Пивень, потешно болтаясь в богатырской руке махиниста. – И штанцы твои не помогут!
– Сдались тебе мои штанцы! – с трудом переводя дух, огрызнулся Благуша. – Отцепись, оторви и выбрось!
Ухарь с интересом выслушал обоих, а затем, недолго думая, хрястнул Пивеня головой прямо о стену, да и бросил враз обмякшее тело на пол. Благушу же аккуратно поставил на ноги.
– Ну ты герой, парень!
– Не стоило ему говорить про штанцы, – пробурчал слав, оправляя растрёпанную после драки одежду.
– А что так? – заинтересованно спросил Ухарь.
– Нам вроде как Махину отцепить надо, браток махинист?
– Верно. Но про штанцы я тебя ещё спрошу, так просто от меня не отделаешься. А Пивеня тащи пока в махинерию, мы за него ещё выкуп получим, вот увидишь. Только связать не забудь… штанцами. – Довольный собственной шуткой, Ухарь раскатисто заржал.
Благуша стянул с Пивеня кушак, завернул ему руки за спину и крепко перевязал запястья, краем глаза поглядывая за махинистом, взявшимся за второй рычаг. Снова вздулись могучие мускулы, снова затрещала чёрная рубаха на спине, да застонало потревоженное железо давно уснувших механизмов, забытых за ненадобностью.
Сперва никаких изменений заметно не было.
Но вот лязгнули сцепки где-то под полом, загремели стены и потолок, и тамбур разделился надвое, словно батон колбасы, разрубленный поперёк саблей Пивеня. В образовавшуюся щель, пока тонкую, ворвался свистящий ветер, прянул Благуше в лицо, взъерошил волосы. Благуша, изрядно напрягаясь – обмякший бандит значительно потяжелел, – поторопился перетащить Пивеня через щель на сторону Махины. Оторви и выбрось, мог бы и предупредить, богатырь хренов, чтоб на другую сторону заранее перебрался! А вдруг вагоны сразу бы разъехались, и остался бы Благуша во власти бандюков! Уже просунув Пивеня головой в открытую дверь махинерии, слав вспомнил о его сабле, оставшейся бесхозной на полу, и отпустил незадачливого вояку. Сникшая голова Пивеня при соприкосновении с полом издала звонкое «блямц», а Благуша вернулся и завладел саблей. Оружие могло пригодиться. Хоть он и не умел ею пользоваться, но с саблею в руках было как-то надёжнее.
– Надо бы скорости прибавить, пар в задницу, – озабоченно проговорил Ухарь, глядя, как верно, но медленно расширяется контурная щель. Ветер все сильнее рвался внутрь разъединённого тамбура, слепо и панически метался в тесном пространстве, бился грудью в железо стен, а отыскав лазейку в виде открытой двери камерного, радостно юркал внутрь. – А то Рыжие доберутся до нас быстрее, чем оторвёмся как следует. Пойду-ка я…
Но пойти Ухарь не успел.
– Здорово, братец, – проскрипел под вой ветра голос Хитруна, ватамана Рыжих, шагнувшего в дверной проем из камерного со здоровенной обнажённой саблей в руке – куда там до неё сабле Пивеня, огрызок, а не сабля. – Что это ты тут вытворяешь, кровь из носу? Ватажника моего обижать вздумал? Видать, не подумал, чей ватажник, а? А вот мы сейчас это обсудим… по-сродственному.
Неповоротливый с виду, богатырь-махинист одним прыжком оказался возле Благуши и, вырвав у того из руки куцую для его габаритов саблю Пивеня, загородил слава широкой спиной от ватамана.
– Беги в махинерию! На приборной доске… Пар в задницу! Стенка передняя под лобовым окном, перед креслом, по ней, в центре – ряд красных квадратных окошек, цифрами пронумерованных от одного до девяти… ткни пальцем в седьмое.
– Что это ты, братец, кровь из носу, и поговорить со мной не желаешь? – осведомился Хитрун, хищно оскалившись под рыжими усищами, которые своими устрашающими размерами, как оказалось, почти не уступали усищам Ухаря.
– А ты?! – отчаянно крикнул Благуша, до смерти напуганный грозной фигурой главного бандюка, медленно, но уверенно подступающего ближе к махинисту со сверкающей полосой острой стали в руках. – Ты-то как?
– А я тут с братцем потолкую, – процедил сквозь зубы махинист, – да, может, ещё кто из его приятелей объявится, компанию составит. Быстрее, пар в задницу!
– Понял!
Благуша метнулся внутрь Махины, благо дверь уже была распахнута головой все ещё бездыханного Пивеня, наступив сапогом тому на спину – не до чайных церемоний было Сзади тут же тревожным набатом зазвенела сталь – пошла-поехала рубка двух великанов-крайников, махиниста с ватаманом, заставив Благушу поторопиться, хотя куда уж торопиться – и так летел, не чуя под собой ног.
Ну-ка, где тут это окошко, попытался сообразить слав, подскочив к приборной доске, и, лихорадочно шаря глазами по причудливо утыканной разными пимпочками, загогулинами, кулдыками и рычажками поверхности, почти сразу увидел необходимое. Как там Ухарь сказал, с цифрой «семь»? Сейчас, словно глаз степного ханыги, изнутри горело пятое. Благуша занёс уже было палец, но на секунду замер в нерешительности – правильно ли понял махиниста, то ли это окошко? А вдруг что не так сделает?
Тут сзади, из тамбура послышались разъярённые крики сразу нескольких человек, и звон сталкивающихся клинков сразу значительно возрос, видимо, к ватаману присоединилась вся его ватага. Нужно было спешить на выручку Ухарю. Не задумываясь более, с сакраментальным криком: «А-а… оторви и выбрось!» – Благуша ткнул в седьмое окошко.
Результат последовал сразу же.
Дёрнуло так, что слава только по счастливой случайности не сбило с ног – успел схватиться и повиснуть на каком-то шнуре с полированной деревянной ручкой на конце, свисающем с потолка. Махина оглушительно взревела, закладывая уши, из поддува парового котла повалили густые клубы обжигающего пара, а сам котёл задрожал, как в лихорадке. Торгаш шарахнулся в сторону, отпуская злополучную ручку. Похоже, не до конца перекрыл махинист пар на свисток.
Сзади же неслись разноголосые вопли – кому-то от рывка Махины повезло меньше. «А как там Ухарь? – молнией пронеслось в голове слава. – Уж не сорвался ли в щель? Оторви и выбрось, хоть бы в руки что-нибудь взять, никакого ж оружия! А с голыми руками выскакивать – форменным дудаком надо быть, оторви и выбрось! И возле топки никакого инструмента, ящик с горюч-камнем есть, а инструмента – никакого, это ж как понимать? Куда ж лопата подевалась?»
Взгляд заозиравшегося Благуши упал под стол, на две здоровенные трехлитровые бутыли, одна из которых была уже пуста, а вторая только ополовинена. Схватив обе за горлышко за неимением лучшего, он понёсся обратно, на помощь Ухарю. Но едва вспрыгнул Пивеню на спину и высунул в тамбур голову, как возле самого носа просвистела сабля. Благуша отшатнулся, но тут же, чувствуя несвойственный себе азарт, выглянул снова и окинул быстрым взглядом поле боя. И восхищённо прицокнул языком. Драчка шла знатная!
Богатырь Ухарь, ну совершенно неуклюжий на вид, словно преобразился с саблей в руках – рубился столь зло и отчаянно, что отражал атаки одновременно четырех бандюков! И сразу и по отдельности! Словно не две у него было руки, а по меньшей мере четыре! Подобного мастерства Благуше видывать ещё не доводилось. Родовые матюгальники так и летели из глоток сражающихся вслед за клинками, скрещиваясь не хуже закалённой стали:
– Усохни корень!
– Пся крев!
– Усы узлом!
– Пар в задницу!
Тем временем щель посреди тамбура уже раздалась на шаг и продолжала увеличиваться куда быстрее, чем раньше, а Ухарь пока умудрялся держать всех бандюков по ту сторону, не позволяя зайти к себе с флангов. Ватажники понимали, чем это грозит, и остервенело наседали на богатыря с криками и бранью. Но даже громадная сабля Хитруна не могла здесь помочь – явное мастерство ватамана столкнулось с запредельным мастерством махиниста!
Хорошенько примерившись, Благуша изо всех сил метнул обе бутыли во врагов, одну за другой, да так метко, словно всю жизнь только этим и занимался. Первая, та, что была с сивухой и, соответственно, потяжелее, хотя и сама по себе трехлитровая бутыль весит немало, звезданула по кумполу самого Хитруна, а вторая хрястнула по коленке Буяна. Враз окосевший ватаман отлетел к стенке и сполз на пол, выпучив глаза и выронив саблю. Буян же, сразу прекратив буянить, рухнул на пол и взвыл раненой белугой водилась такая страсть в водных доменах, зверь – не зверь, рыба – не рыба, зазывает моряков дурным голосом в пучину вместе с кораблями… Дура какая-то… Сами бутылки, встретившись лицом к лицу со стальным полом, героически погибли, густо расплескавшись осколками стекла и брызгами недопитой сивухи.
Не успел тамбур заполниться запахом растранжиренного пойла, как его жадно всосал ветер. И тут же, изрядно захмелев, разошёлся ещё пуще – завыл, закрутился юлой промеж стен, заколотился ветряной башкой о железо, оплакивая свою легкомысленную жизнь.
– Эх, хорошо пошла окоселовка, оторви и выбрось! – Слав радостно засмеялся. – Как косит, нет, как косит!
Остальных двух бандюков, Ухмыла и Жилу, заметно растерявшихся без главаря, Ухарь живо отогнал от края защищаемой территории, и, тяжело дыша, противники замерли друг против дружки, но каждый со своей стороны, раззадоренный успехом. Благуша продолжал острить:
– «Привет!» – сказала бутыль, подлетая к голове. «Привет и тебе!» – отвечала голова, отлетая от бутыли! Эй, Ухмыл, а чего ж ты свою балабойку не прихватил, спел бы что весёлое напоследок!
От ощущения собственной удали торгаш слегка попрыгал на спине связанного Пивеня, на что бессознательное тело беспомощно вякнуло в ответ.
А Ухмыл от злости только зубами скрипнул, ничего не сказал. Да и что тут теперь скажешь – не до рубки ему было, так как щель увеличилась уже на два шага. Ветер так и рвал одежду, стонал и свистел, да бил в лицо, заставляя давиться воздухом, ставшим вдруг плотным и упругим, и стоять рядом со щелью, даже не со щелью, а, в натуре, пропастью, в кою уже была видна бешено несущаяся степь по бокам, слившаяся в какую-то неразличимую муть, да блестящие рельсы внизу, было просто жутко. Того и гляди стащит воздушным потоком с площадки да располосует колёсами на узкие ленточки.
– Молодец, – ухмыльнулся Ухарь Благуше, придвигаясь массивным телом ближе. – Это ты хорошо придумал с бутылями, пар тебе в задницу!
– А мне-то за что?
– Да это я так, к слову… – И рявкнул переминающимся напротив бандюкам: – Ну что, шавки, чья взяла?
– Погоди, усы узлом, – пригрозил Ухмыл под тоскливый вой Буяна, баюкающего в заскорузлых от неправедной жизни ладонях правое колено и ругавшегося непонятно – «пся крев, пся крев». – Щас ватаман очухается, усы узлом, так мы ещё покалякаем! А ну отдавай нашего Пивеня обратно!
– Ага, прямо разбежался, – с широченной ухмылкой пообещал Ухарь. – А без него, пар тебе в задницу, слабо?!
– Поговори ещё, – угрюмо бросил сухощавый и мускулистый Жила, прядая рыжими усами, как лошадь ушами. – Все едино никуда от нас не денетесь, усохни корень!
– Да ну, пар в задницу? – продолжал изгаляться Ухарь. – Так, может, разбежишься, прыгнешь ко мне покалякать? Пока далеко не разнесло? А то поздно будет! Я, понимаешь ли, к вам не могу, мне Махиной управлять надобно. Ну так как?
Но ни Жила, ни Ухмыл желания «покалякать» на вражьей территории не изъявили, лишь зло поглядывали то на богатыря-махиниста, то на торгаша Благушу, то на своего незадачливого ватажника, валявшегося без сознания на полу. Спохватившись, Благуша наконец слез со спины многострадального Пивеня.
– Ну как знаете, – не дождавшись ответа, пожал плечами Ухарь. – Когда спохватитесь, поздно будет. Потом хоть ветру в штанцы напускай, хоть пар в задницу, все равно не перепрыгнешь!
Бандюки угрюмо молчали, признав своё поражение.
А щель все ширилась – три шага, четыре, пять… Махина все увереннее набирала скорость, отрываясь от осиротевших без твёрдой тяги вагонов. Десять шагов. Безнадёжно далеко уже были бандюки, оставили их Благуша с Ухарем с носом. Те уж и сабли в ножны попрятали, чего зря теперь махать. Уж и Буян давно выть перестал, оставив в покое побитую коленку. Уж и Хитрун заворочался на полу, приходя в себя…
И вдруг, вспомнив о Минуте, слав с горестным воплем схватился за голову.
– Оторви и выбрось!
– Что такое? – Ухарь озабоченно повернул голову. – Потерял что?
– Ага… Попутчицу свою! Совсем про неё забыл!
Бандюки, разобрав слова торгаша сквозь вой ветра, понимающе переглянулись, и Благуша прикусил язык. Да поздно.
– Балда ты, брат слав, – с досадой произнёс Ухарь. – Балда и дудак полный. Баба на Махине – не к добру, пусть бы там и оставалась, чего было вспоминать, да ещё вслух!
– Балда, – повинно согласился торгаш, чувствуя себя хуже некуда от такой глупейшей оплошности.
– Аркан! – вдруг рявкнул с той стороны пришедший в себя Хитрун, с явным трудом поднимаясь на ноги. – Жила, чего стоишь, кровь из носу! Доставай аркан! Кто знает девку этого дудака?
– Я, – ответил Ухмыл, недобро прищурившись в сторону Благуши и растянув тонкие губы самым мерзким образом. – Видел я его телку, усы узлом! Минутой звать!
– Иди за ней, – коротко и властно распорядился Хитрун. И крикнул Ухарю с Благушей: – Слышали, герои, кровь из носу? Сейчас вашу девку приведём! Тогда и поторгуемся по новой!
С удивительным для его мощной, приземистой комплекции проворством Ухмыл скрылся в каморном вагоне, а остальные бандюки заметно оживились, пропуская вперёд Жилу с арканом наготове. По уверенным раскручивающим движениям последнего было видно, что делать ему это не впервой, что аркан давно стал продолжением лихих ручонок.
И Жила оправдал ожидания своей ватаги.
Свистнула подлая волосяная верёвка, заглотнув все десять шагов разделявшей их пропасти, как удав мышь, свистнула да зацепилась за что-то петлёй где-то под полом тамбура, ни рукой не достать, ни увидать. Жила шустро выбрал слабину и прикрутил свой конец к нижней дверной петле каморного вагона, после чего верёвка натянулась.
– Порвёт, – затаив дыхание и уставившись на верёвку, проговорил Благуша.
Ухарь промолчал, поглядывая вниз да помахивая сабелькой, словно мух отгонял.
Натянувшись до предела, верёвка аж зазвенела от напряжения, запела, как струна на бешеном ветру, надсаживаясь изо всех своих малых, но жилистых силёнок, и… и выдержала.
Дёрнулись вагоны позади Махины, уравниваясь с ней в скорости, и пропасть перестала расти.
– Что делать будем? – обеспокоенно выгнул брови Благуша. – Рубить?
Пока они были ещё вне досягаемости бандюков, но кто знает, что те придумают ещё? И Минута… приведут ведь с минуты на минуту. Тьфу ты, каламбур хренов, оторви и выбрось… Эйфория от победы, оказавшейся лишь временной передышкой, уже прошла, сменившись тревогой и унынием. Сам ведь все испортил, вот что обидно! Доехала бы Минута и без него, сама по себе, горя бы не знала, так ляпнул же, дудак!
– А ничего пока, – громко, с деланной ленцой ответил махинист, почёсывая широкую спину кончиком сабли, в руке размером с добрую лопату она казалась безобидным ножиком. – Так ещё лучше. Сюда они не попадут, а с вагонов на такой скорости не спрыгнешь. Довезём их до храмовника всем скопом да сдадим властям. Представляешь, сколько выручим бабок? Я все свои долги покрою на пять лет вперёд…
С вражьей стороны остервенело понеслись матюгальники, словно лай своры собак:
– Кровь из носу!
– Усохни корень!
– Пся крев!
– Да пар в задницу, – так же лениво отмахнулся Ухарь. – Рвите глотки на ветру, коли делать нечего.
Того, что случилось буквально в следующий миг, не ожидал никто. Такое можно было увидеть только во сне или… или в цирковом балагане.
Сначала в дверях камерного вагона показался Ухмыл, почему-то спиной вперёд. Потом Ухмыл нелепо взмахнул руками и рухнул на пол, свесив буйную голову прямо над сверкающими рельсами. И больше не поднялся.
А затем на площадке расчекрыженного надвое тамбура возникла Минута.
Не приходилось ещё видеть Благуше, чтобы девицы так стояли. Картина – хоть хватайся за кисть и пиши! Согнутые в локтях руки, тонкие и изящные, выставлены вперёд на уровне груди, пальцы открытых ладоней выпрямлены и сжаты, словно наконечники копий. Ноги под долгополым шерстяным плащиком, обутые в высокие, до колен, синие сафьяновые сапожки, широко расставлены. А глаза-то! Эти ласковые и милые всего полчаса назад зеленые девчоночьи глаза! Они пылали изумрудным огнём, как у дикой кошары перед смертоубийственным прыжком!
Этот эпизод, наглядно подтвердивший древнюю мудрость, гласившую, что в тихом омуте анчутки да елсы водятся, рогатые и хвостатые, потряс слава до глубины души.
Причём в положительную сторону. «Вот это да! – восхищённо подумалось Благуше. – Неужто Минута Ухмыла начисто вырубила?! Лежит ведь, признаков жизни не подаёт, а рыжая патлатая голова полощется над краем площадки, словно стираное бельё на верёвке. Вот это девица, даже не девица, а боевая девка, оторви и выбрось!»
Ватага Рыжих от неожиданности замерла в полном составе (кроме, конечно, Пивеня, устойчиво вышедшего в расход). Замерли и Благуша с Ухарем. Благуша в благоговейном восхищении, Ухарь – в каком-то весёлом удивлении, словно увидел что-то понятное только ему одному.
Первым опомнился ватаман, и зычный крик полоснул воздух:
– А ну держи её, кровь из носу!
Но поздно, поздно уже! Порскнула девица, уворачиваясь от грубых и торопливых мужских рук, взлетела легкокрылой птицей прямо на струну туго натянутого аркана. И побежала по нему легко, быстро, словно по мостику! Словно стояла Махина на месте и не было бешеного, срывающего под колёса ветра!
Мужики прямо рты пооткрывали, что с одной стороны, что с другой. Челюсти – до пола, хоть вместо совковых лопат используй. Только жестокосердный ватаман схватился за свою громадную саблю, взмахнул над головой и обрушил на аркан, будто на голову врага. Лопнула тетива, не вынесла такого надругательства за свою верную службу, но Минута уже добежала до платформы Махины. Несмотря на всю ловкость, тяжело бы ей пришлось, ведь аркан уходил вниз, куда-то к колёсам, опустив послушницу ниже края платформы почти по пояс. Но нагнулся богатырь Ухарь и в тот миг, когда опора исчезла из-под ног девицы, подхватил её на руки, как ребёнка малого, и поставил рядом – только полы плащика взметнулись, приоткрыв стройные ножки поверх изящных синих сапожек. Приоткрыли да спрятали. Второй раз рванулась Махина, освобождаясь от бремени вагонов, второй раз Благуша еле удержался на ногах, а удержавшись, бросил поспешный взгляд на Ухаря с Минутой – целы ли? Ведь с самого что ни на есть краю стояли! Целы. Целы оказались друзья!..
И даже более того – притянув к себе рослого Ухаря за уши, до которых едва дотянулась кончиками пальцев, Минута запечатлела на его губах сладкий благодарный поцелуй, отчего махинист смущённо побагровел. Честно заработал! Право слово, Благуше было ничуть не жаль, что поцелуй достался Ухарю, он сам был ему благодарен за её спасение. Ведь он так её подвёл.
А потом какое-то время, облегчённо посмеиваясь и чувствуя, как спадает напряжение схватки, все трое смотрели, как медленно отдаляется от них состав, как уменьшаются безмолвные фигурки бандюков, на этот раз проигравших окончательно…
Тут-то Благуша и обратил наконец внимание на крышу удаляющихся вагонов – окутанный клубами пара, под ясным светом Небесного Зерцала на крыше состава ярко алел развёрнутый гребень огромных алых парусов! Благуша аж замер в немом восхищении – так великолепна, так величественна была эта картина!
Чуть позже удивлённо ойкнула Минута, заметив паруса.
– Все-таки сработало! – удовлетворённо сказал Ухарь, поглаживая пальцами громадные рыжие усы. – Я всегда говорил, что Бова Конструктор – голова! Ну, пар вам в… Хм…
Первый раз родовое ругательство смутило махиниста, и виной тому наверняка было присутствие Минуты. Легко подхватив за шкирку Пивеня, так и не пришедшего в себя, он поволок того в махинерию – словно куль с мукой. А через плечо бросил:
– Ладно, чего там. Пошли-ка праздновать победу!
Глава восемнадцатая,
просто промежуточная
Искомое всегда находишь в последнем кармане.
Апофегмы
Ежели бы кто-нибудь сказал, что строфокамил догонит его в дороге сам, по своей птичьей воле, Выжига рассмеялся бы тому в лицо – кого он уж точно не хотел больше видеть, так это подлую птицу. Но камил догнал. То ли голод заставил, то ли прав в конце концов оказался строфник, заявлявший, что от седуна камил убегать не приучен, – не важно. Главное, что камил догнал и, поравнявшись со всадником, несущимся во весь опор, какое-то время молча бежал рядом с заводным, серым в белое яблоко конягой, не особенно напрягая голенастые лапы – что для него какая-то конячья скорость? Тихий ветер по сравнению с бурей. А пегий ошалело косил на птицу глазом, явно узрев такое чудо впервые в своей конячьей жизни.
Выжига же был так погружён в свои невесёлые думы, так занят выматывающей скачкой, что камила не замечал до тех пор, пока обиженная невниманием птица не подала голос:
– Кря!
Вот тогда-то он и взвился, едва не сорвавшись с седла. Оглянулся, узрел бегущего рядом камила, схватился за сердце, закатывая глаза, потом за голову… А когда слегка отпустило, безумно расхохотался. И так, с перерывами, хохотал довольно долго, а камил, недоуменно таращась на странного человека, смирно бежал рядом, налегке, радуясь своей приручённой птичьей душой непривычной свободе, пока не оказался поздно вечером в своём стойле на Северной Станции города-храмовника под названием Простор.
Но то будет не скоро, ибо вечер ещё не наступил, а мы пока вернёмся к Благуше.
Глава девятнадцатая,
где путешественники празднуют победу
Не откладывай на послезавтра то, что можно выпить сегодня.
Апофегмы
Освобождённая от вагонов, Махина лихо мчалась по стальным рельсам.
А Благуша, Ухарь и Минута праздновали победу… Правда, сперва Минута обработала воякам целебной мазью из крошечной баночки, принесённой с собой, ссадины, полученные в сражении (Благуше – заодно и обожжённые пальцы, познакомившиеся с дверцей топки), а уж после гостеприимный Ухарь вытащил из запасника две объёмистые холщовые сумки и предложил своим гостям заняться их содержимым. Сам же с озабоченным видом немедля отошёл к приборной доске, сославшись на срочную занятость. Похоже, сервировка стола относилась к его наименее любимым занятиям. Впрочем, гостей упрашивать не пришлось – после столь активных боевых действий все изрядно проголодались и не прочь были перекусить тем, что Смотрящий послал, а послал он благодаря Ухарю изрядно. Например, пару копчёных зайцев, десяток здоровенных, каждая длиной в четыре ладони, сушёных рыбин, предсмертно таращивших на мучителей глаза и скаливших зубы, объёмный пакет с яблоками, грушами, огурцами и помидорами и три полные трехлитровые бутыли. В двух явно плескалась чистая как слеза так называемая окоселовка – зверь-сивуха, убойное пойло собственноручного изготовления махиниста, а в третьей, к изрядному облегчению Благуши, булькал тёмный пахучий квас. Вспомнив о туеске с долгольдом, благополучно пережившим за пазухой драку с бандюками, слав выставил на стол и его – авось кому захочется испить свежей водицы. Руки слава двигались без участия сознания, помогая девице сортировать снедь, а сияющие восхищением голубые глаза безотрывно смотрели на Минуту, так чудесно объявившуюся в самый последний миг битвы за территорию. Та же, чувствуя его неподдельный интерес к своей персоне, смущённо рдела, отчего хорошела неимоверно, и даже её короткая мужская стрижка начинала казаться славу вполне уместной. В конце концов спохватившись, Благуша перевёл взгляд в сторону Ухаря, совершающего загадочные действия над приборами из вместительного водильного кресла, словно специально спроектированного под его внушительный зад.
А тот, похоже, веселился от души, забавляясь с какими-то рычажками, задвижками, щёлкающими при нажиме пимпочками и прочими прибамбасами, управляющими, по скромному разумению Благуши, движением Махины. Несмотря на громадную комплекцию, руки махиниста двигались с завидной ловкостью, быстротой и точностью, говорившими о весьма солидном опыте работы на данном поприще. Мчавшаяся по степи Махина то издавала долгий, бьющий по ушами рёв, окутавшись паром так, что ветер не успевал его уносить и в окне снаружи зависал молочный кисель, то ухала и утробно скрежетала, словно некое чудовище, в горле которого застрял непережеванный кусок. Испуганное степное зверьё разбегалось прочь задолго до приближения бешеного железного зверя.
Да уж, восторженно думал Благуша, глядя от стола поверх плеча Ухаря в лобовое стекло, зрелище со стороны, верно, незабываемое – Махина без вагонов! Строчка веховых олдей, выстроившихся, словно шеренга стражников, по левую сторону от железной дороги, так и неслась навстречу, выбегая от горизонта… Горизонта? Глаза Благуши удивлённо расширились. Впереди, вырастая из туманной дымки расстояний, уже довольно отчётливо прорисовывалась гигантская светло-синяя гора – конус со срезанной вершиной, – которая уходила в небо столь высоко, что, казалось, подпирала собой само Небесное Зерцало. Гора являлась не чем иным, как храмовником, столицей Простор-домена, тоже звавшейся Простором.
С каждой вехой, что они оставляли позади, храмовник проступал все чётче и чётче, безмерно разрастаясь вширь. Благуше приходилось слышать немало рассказов о величине городов-столиц каждой из шести Граней Универсума, но увиденное поразило всякое воображение, заставив испытать что-то вроде благоговейного трепета, – до самой горы было ехать ещё несколько часов, но уже сейчас её необъятные склоны заслоняли значительную часть горизонта. Горазды же были Неведомые Предки строить! И ведь именно эта гора, а об этом знал любой малец, рождала Луч, обласкивающий своей животворной силой целую Мировую Грань! Вон он, толщиной, наверное, с саму Махину, и сейчас бьёт из вершины, ослепительно отражаясь от Небесного Зерцала! Восторгу слава не было предела. Зрелище было незабываемым, а путешествие поистине замечательным – будет что вспомнить после возвращения домой – и про виденный собственными глазами храмовник, и про схватку с бандюками!
Да, а как там наш бандюк?
Пивень все так же неподвижно покоился на лежаке махиниста, где его, притащив, без лишних церемоний оставил Ухарь. Что-то больно долго бандюк не приходил в себя. Не «вразумил» ли его Ухарь вусмерть? Добрая была душа у Благуши, жаль ему стало Пивеня, хоть и был тот бандюком, но ведь и человеком был тоже, да и выглядел в отключке как-то сиротливо и безобидно, словно дитя малое.
– Пойду гляну, что с ним, – сказал он Минуте, на что та молча и сосредоточенно кивнула, вспарывая ножом брюхо одной из сушёных рыбин, казалось щёлкающей острыми зубами от бессильной злобы.
Подошёл, присел на край лежака. Присмотрелся – грудь Пивеня чуть заметно двигалась в такт редкому дыханию. Слав почувствовал странное облегчение, словно был в ответе за жизнь бандюка. Жив, елс этакий! Приподнял голову за рыжий чуб, глянул. Ага, знакомая картина – железо всех привечало одинаково. Шишка на затылке бандюка вздулась будь здоров, как прям у него самого, а в остальном голова вроде как в порядке, крови не видать. Он опустил голову обратно, и тут Пивень вдруг открыл глаза, уставившись на Благушу с неожиданной строгостью:
– Чего балуешься, плисовые штанцы? Мало меня ухайдокали?
– Да это я так… Смотрел, жив ли… – Благуша немного растерялся, чувствуя себя словно вор, пойманный за руку. Он-то полагал, что бандюк без сознания, а тот просто лежат с закрытыми глазами. Пивень зашевелился, явно пытаясь приподняться, чему сильно мешали связанные за спиной руки, и Благуша помог ему сесть, прислониться спиной к стенке.
– Не беспокойся, жив, – проворчал Пивень, зло стрельнув глазами. – Да не все ли тебе равно? Что за живого, плисовые штанцы, что за трупень – власти за меня дадут одинаково.
– Да я не о награде беспокоюсь, – искренне осерчал Благуша. – А исключительно из человеколюбия. Хочешь, чарочку поднесу?
– Окоселовка? – Глаза Пивеня вспыхнули неподдельным вожделением, говорившим, что продукт был ему знаком.
– Она самая…
– Таши!
Благуша не заставил себя ждать – сбегал к столу, налил чарку, прихватил на закусь кусок сушёной рыбины, уже разделанной Минутой, и вернулся обратно.
– Руки ты мне, конечно, не развяжешь, плисовые штанцы? – спросил Пивень, пожирая чарку глазами.
– Не могу, оторви и выбрось, – Благуша виновато кивнул, снова опускаясь на лежак рядом.
– Лей! – И Пивень открыл пасть.
– Все сразу, что ли? – не поверил слав, – Не многовато?
– Лей, говорю, я к ней привычный!
Благуша выполнил требуемое.
– Слушай, а чего ты так к плисовым штанцам прицепился? – полюбопытствовал он, поднося рыбину к губам бандюка – занюхать или закусить, как захочется. Но Пивень вдруг захрипел, закатил глаза и рухнул на бок, снова потеряв сознание. Благуша огорчённо поднялся.
– Ты там смотри, всю мою окоселовку ему не скорми, – предостерёг Ухарь, не оборачиваясь из водильного кресла. – Нам ещё самим понадобится, пар ему в задницу!
– Да он уже все, – махнул рукой Благуша, отходя обратно к столу, – переоценил свои силы. Что называется, недоперепил – выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Я тоже хорош, позаботился, называется, о ближнем…
– А я полагаю, – заявила Минута с улыбкой, – что вот именно этого он и хотел.
– Отключиться, что ли?
– Ну да. – Минута пожала плечами. – Думаешь, так просто выносить плен?
– Может, ты и права. – Благуша вздохнул. Его продолжали мучить какие-то странные угрызения совести. Ведь не хороший же человек лежит на полу, бандюк лежит, а все одно как-то неловко. – Может, под голову ему что подложить? Жестковато ведь на железе-то валяться…
– Ничего, бандюки ко всему привычны! – откликнулся Ухарь, посмеиваясь в усы и продолжая без устали что-то дёргать, нажимать и крутить на своей доске. – Этот дудак свою долю сам выбирал, так что обойдётся, пар ему в задницу!
По всему было видно, что он давно мечтал о чем-то таком необычном и наконец ухватил свой звёздный час за долго ускользающий хвост. Оторвавшись от какого-то прибора, богатырь обернулся и, перехватив взгляд Благуши, весело заорал:
– Мы установили рекорд скорости! Ни одна Махина во всех доменах ещё не летала так быстро, с вагонами-то особо не разгонишься! А мы это сделали!
Неожиданно махинист стремительно вывернулся из кресла, прыгнул к столу, сгрёб в охапку обоих гостей, как здоровенная щука – мальков зубастой пастью, и закружился с ними по махинерии, вокруг парового котла, что можно было принять за своеобразное приглашение порадоваться вместе с ним. Минута отчаянно взвизгнула, выронив из рук нож и очередную рыбину, разделываемую на удобные к приёму внутрь составные части, и задрыгала ножками. Благуша тоже попытался выразить протест, но махинист на вопли не обратил внимания. Кружил, пока не утомился сам, и лишь потом отпустил обоих с миром. Осоловевшие от вращения, качаясь из стороны в сторону, Благуша с Минутой кое-как добрались до табуреток. В этот момент они напоминали матросов, бредущих до вожделенной земли по палубе попавшего в шторм и налетевшего на прибрежные скалы корабля. А Ухарь, выпустив пар и успокоившись, вытащил из запасника третью табуретку и тоже подсел к столу. Быстро расставил чарки, разлил окоселовку и произнёс первый тост, требовательно и сурово глянув на гостей:
– За нашу удачу!
Отказаться было невозможно, особенно после такого взгляда, но… Благуша помнил об убойном действии пойла, поэтому лишь чуть пригубил и сразу вгрызся в подготовленное яблоко. Слезу все же вышибло. Минута, как он заметил, тоже ограничилась глотком. Героически проглотив огненную жидкость и даже не поперхнувшись, она сразу потянулась за бутылью с квасом, стараясь добраться до неё раньше, чем глаза вылезут на лоб. Ухарь же опрокинул чарку полностью, смачно крякнул и зажевал копчёной заячьей ляжкой, сделав вид, что сачкование гостей ему до лампады – самому больше достанется.
Некоторое время все сосредоточенно жевали.
Затем в самом благодушном настроении махинист поинтересовался:
– Так что там, брат слав, за история с твоими штанцами?
– Да не везёт мне на них, оторви и выбрось. – Благуша смущённо хмыкнул и хрумкнул огурцом. – Который раз из-за них без них чуть не остался. Синий плис нынче в моде, дорогой – страсть, далеко не каждому по карману. Да и редкая материя к тому же, не найти. Чудом мне достались, по счастливому случаю, от знакомого торгаша с домена Крайн. Тех, кто потом перекупить пытался, не счесть, а пару раз и грабануть пробовали. Хорошо, оторви и выбрось, что стража рядом оказывалась, кликнуть успевал. Житья мне от них нет, уже и сам подумываю, не продать ли да от головной боли избавиться. Но беда в том, что мне они самому нравятся.
– Хорошие штанцы, – подтвердил Ухарь, – богато смотрятся, знатно. Я б у тебя купил, да размер не мой…
– Вот и я о том же, – пробурчал Благуша, разом перестав улыбаться.
– А чего тебя несёт в храмовник, брат слав, по делу али по праздному любопытству?
– У него состязание с соперником на Невестин день, – улыбнулась Минута.
От такой новости Ухарь даже жевать перестал. Пока он с плохо скрываемой жалостью разглядывал Благушу, девица воспользовалась моментом и быстро перелила окоселовку из своей чарки в его, а себе плеснула кваску.
– Что она там тебе наобещала? – Брови махиниста хмуро наползли на переносицу, как грозовые тучи на Зерцало. – Небось, что, кроме тебя, любимого, никто ей более не нужен, что с тобою рай и в шалаше? Что от тебя, акромя любви да ласки, ничего и не требуется? Знакомая песня, брат слав. Любим мы, мужики, такие песни. Я когда-то тоже на такую купился. А после выяснилось, что нужно моей суженой ох как много, а лично я ей как раз на хрен сдался!
– Нет, моя Милка не такая. – У слава непонятно почему мгновенно запылали щеки. Вроде бы ничего такого ему Милка и не говорила. По крайней мере, не такими словами… но близко по смыслу…
– Да что это ты судишь по одной женщине обо всех? – возмущённо поддержала его Минута. Но не выдержала долгого укоризненного взгляда махиниста, тоже зарумянилась, а потом и вовсе глазищи свои зеленые да красивые в пол опустила.
– Вот и я о том же. – Ухарь глубоко вздохнул, повёл могучими плечами, словно два холма передвинул, потом вполне миролюбиво пояснил: – Да я зла на свою бывшую жёнку не держу. У меня своя правда, мужицкая, а у неё своя, бабья, тут тоже понимать надо. А ты, девка, собой – молодец, хоть и не к добру, конечно, баба на Махине. Что за школа рукомахания у тебя?
– Школа? – Минута сразу стала непонятливой.
– Ладно, не скромничай, глаз у меня бывалый. Так какая школа – «Гром» или «Ладыга»?
– «Головач», – гордо ответила Минута и вонзила белые зубки в румяный бок помидора.
– Уважаю, – с почтением произнёс Ухарь и понимающе кивнул. – Так ты послушница Храма Света! То-то я гадаю, откуда такие умения. При храме, наверное, и выросла? Сирота?
Минута молча кивнула в ответ, делая вид, что поедание помидоров – её наилюбимейшее занятие, от которого невозможно оторваться даже для разговора.
– Вот чего я не пойму, – ухмыльнулся Ухарь, – так это откуда в храмах столько сирот? Выращиваете вы их, что ли, как морковку?
Минута рассмеялась, открыла было рот для ответа, но тут, видимо, что-то вспомнила, посмурнела лицом и ничего не сказала У Благуши самого давно вертелся на языке целый ворох вопросов насчёт её умений, но тема, затронутая Ухарем, похоже, была ей неприятна, и он великодушно решил её выручить.
– А правда, что Махина не умом человеческим придумана, а вместе с миром сотворена? – спросил он Ухаря, деловито перемалывающего мощными жёлтыми зубами все, до чего могли дотянуться руки, а руки у него – ого-го, а не руки – могли дотянуться куда угодно. Перед махинистом уже громоздилась солидная горка заячьих и рыбьих костей – и когда только успел?
– Как же иначе? – удивился Ухарь, небрежно подливая в чарку – тяжёлая бутыль в могучей руке так и порхала.
– Тогда почему ты упоминал про Бову Конструктора? Какое отношение он имеет к Махине?
Читать бесплатно другие книги:
