Сообразительный мистер Ридер. Воскрешение отца Брауна (сборник) Честертон Гилберт

Сообразительный мистер Ридер

Получилось так, что тот день, когда мистер Ридер вошел в кабинет государственного прокурора, стал роковым в судьбе мистера Лэмбтона Грина, заведующего лондонским отделением Шотландско-мидландского банка.

Контора вверенного мистеру Грину банковского отделения располагалась на углу Пелл-стрит и Ферлинг-авеню на «сельской» стороне Илинга[1]. Она занимала довольно большое здание, и в отличие от большинства контор пригородных отделений, все это здание было отдано под банковские нужды, поскольку банку этому доверяли свои весьма значительные вклады несколько крупных предприятий. Компания «Лунэр трэкшен» с тремя тысячами работников в штате, корпорация «Ассошиэйтед новелтиз» с ее непостижимой текучестью кадров, компания «Ларафон» – вот лишь три организации из числа клиентов Шотландско-мидландского банка.

По средам после обеда накануне дня выдачи зарплат эти корпорации привозили из своих головных контор большие суммы наличных денег, поступавших на хранение в специальную банковскую бронированную комнату из стали и бетона, которая располагалась прямо под личным кабинетом мистера Грина, хотя вход в нее находился в главной конторе за стальной дверью. Дверь эту было видно с улицы, и для того, чтобы улучшить обзор, висевшая на стене прямо над ней лампа бросала на дверь мощный луч света. Дополнительная безопасность обеспечивалась ночным охранником в лице Артура Моллинга, военного пенсионера.

Банк располагался на участке, находящемся под особым контролем полиции, поэтому кажды сорок минут патрульный констебль проходил мимо здания и, имея на то специальное указание, заглядывал в окно и обменивался определенными знаками с ночным охранником. Не дождавшись появления Моллинга, полицейский не имел права двигаться дальше.

Поздно вечером 17 октября констебль Бернетт, как обычно, остановился у широкого смотрового окна и заглянул внутрь. Первое, на что он обратил внимание, – лампа над дверью в бронированную комнату не горела. Ночного охранника видно не было, поэтому офицер, заподозрив неладное, не стал его дожидаться, как он поступил бы в обычной ситуации, а бросился от окна к двери в банк, которая оказалась приоткрытой, что взволновало его еще больше. Толкнув дверь, он вошел внутрь и позвал Моллинга по имени.

Ответа не последовало.

Воздух внутри помещения пропитывал легкий сладковатый запах, источник которого полицейский не мог определить. Рабочие кабинеты были пусты, поэтому он направился в кабинет управляющего, где горел свет. На полу он увидел лежащего человека, руки которого сковывали наручники, а колени и лодыжки туго стягивали две веревки. Это был ночной охранник.

Теперь стал понятен и источник странного удушливого запаха. Над головой лежащего мужчины на проволоке, прикрепленной крюком к специальной рейке для картин, висела старая жестянка, дно которой было пробито таким образом, чтобы из отверстия на толстую ватную подушечку, закрывающую лицо Моллинга, текла струйка какой-то быстро испаряющейся жидкости.

Бернетт, который в свое время был ранен на войне, сразу узнал запах хлороформа, поэтому он выволок бесчувственного охранника во внешнее помещение, снял вату с его лица, а потом, оставив Моллинга лишь на короткое время, необходимое, чтобы позвонить в полицейский участок, стал пытаться привести его в чувство.

Полицейские силы оказались на месте происшествия уже через несколько минут. С ними прибыл и дивизионный врач, который случайно находился в участке, когда поступил тревожный вызов. Все попытки вернуть к жизни несчастного охранника остались безрезультатными.

– Вероятно, он уже был мертв, когда его обнаружили, – постановил полицейский врач. – Что это за царапины у него на правой ладони – загадка.

Он разжал стиснутые в кулак пальцы трупа и показал штук пять-шесть маленьких царапин, судя по всему свежих, поскольку на ладони у него было заметно размытое пятно крови.

Бернетта в срочном порядке отослали разбудить мистера Грина, управляющего, жившего на Ферлинг-авеню, на углу которой и располагалось здание, занимаемое банком. Эта улица представляла собой ряд полуотдельных вилл знакомого любому лондонцу вида. Когда полицейский офицер шел через небольшой сад к дому управляющего, он заметил, что сквозь щели между панелями дверей пробивается свет, и как только он постучал, на пороге появился мистер Лэмбтон Грин. Был он полностью одет и, что не ускользнуло от цепкого взгляда офицера, пребывал в очень взволнованном состоянии. Констебль Бернетт заприметил на стоявшем в прихожей стуле большой саквояж, дорожный плед и зонтик.

Маленький управляющий, с лицом бледным как сама смерть, выслушал рассказ Бернетта о его находке.

– Банк ограблен? Но это невозможно! – чуть ли не закричал он. – Боже мой! Это ужасно!

Мистер Грин был так близок к обмороку, что Бернетту даже пришлось помочь ему выйти на улицу.

– Я… Я собирался на выходные уехать из города, – путаясь в словах, начал рассказывать он, когда они вместе пошли к банку через темную улицу. – Понимаете ли… я вообще-то ухожу из банка. Я оставил записку директору с объяснением.

Одним словом, управляющий сразу же угодил в круг подозреваемых. Добравшись до своего кабинета, он выдвинул ящик письменного стола, заглянул внутрь и сник.

– Их нет, – промямлил он. – Я же оставил их здесь… Ключи… Вместе с запиской.

После этих слов он лишился чувств. Очнувшись уже в полицейской камере, несчастный в тот же день предстал перед полицейским судьей в сопровождении двух констеблей и, словно во сне, выслушал обвинение в убийстве Артура Моллинга и присвоении ста тысяч фунтов.

Утром, в первый день после предъявления обвинения Лэмбтону Грину, мистер Джон Г. Ридер без особой охоты, поскольку питал недоверие ко всем правительственным учреждениям, переместился из своего кабинета на Лоуэр-риджент-стрит в мрачноватую комнату на верхнем этаже здания, в котором располагался кабинет государственного прокурора. Согласился он на эту перемену лишь при одном условии: ему должна быть выделена отдельная прямая телефонная линия с его старым кабинетом. Он не требовал этого (мистер Ридер вообще никогда ничего не требовал), он лишь просил нервным и извиняющимся голосом.

Одной из заметных черт характера Джона Г. Ридера была определенная мечтательная беспомощность, которая заставляла людей жалеть его. Даже сам государственный прокурор пережил несколько волнительных минут сомнения относительно того, разумно ли он поступил, взяв этого слабого с виду мужчину средних лет на место инспектора Холфорда, грубоватого, но добродушного рубахи-парня, толкового, но, как говорится, себе на уме.

У мистера Ридера, которому едва перевалило за пятьдесят, было вытянутое лицо, песочные с проседью волосы и приглаженные бакенбарды, примечательные тем, что они отвлекали внимание от его больших оттопыренных ушей. На носу его, где-то посередине, сидело пенсне в железной оправе, но никто ни разу не видел, чтобы он через него смотрел: при разговоре он глядел поверх него, а когда читал, и вовсе снимал. Высокая фетровая шляпа с плоской тульей странным образом сочеталась и не сочеталась с наглухо застегнутым на узкой груди сюртуком. Он носил ботинки с квадратными носками, его широкий, купленный в магазине готового платья галстук, чем-то похожий на защищающий грудь панцирь, застегивался сзади на шее под чопорным гладстоновским воротничком. Самым изящным во всем внешнем виде мистера Ридера выглядел зонтик, скрученный так туго, что его можно было принять за трость необычной формы. И в солнце, и в дождь сей предмет висел у него на руке, но на людской памяти еще не было случая, чтобы он раскрывался.

Инспектор Холфорд (недавно повышенный до звания суперинтенданта полиции) встретил его в кабинете, чтобы передать дела и более осязаемые величины в виде старой мебели и папок с документами.

– Рад с вами познакомиться, мистер Ридер. Раньше я не имел удовольствия с вами встречаться, но много о вас слышал. Это ведь вы занимались делом Английского банка, верно?

Мистер Ридер буркнул что-то невразумительное насчет того, что имел такую честь, и тяжко вздохнул, словно давая понять, насколько неприятен ему этот крутой поворот судьбы, вырвавший его из безвестности рутинных занятий. Внимательный осмотр, которому мистер Холфорд подверг своего преемника, преисполнил его недобрых предчувствий.

– Как бы вам сказать, – неуверенно начал он, – это работа отличается от того, чем занимаетесь вы. Мне, правда, говорили, что вы один из самых информированных людей в Лондоне, поэтому, если это действительно так, сложностей у вас не возникнет. Хотя кабинет этот человек со стороны – я имею в виду, м-м-м, так сказать, частного сыщика – еще никогда не занимал. Понимаете, у нас в Скотленд-Ярде немного…

– Я понимаю, – пробормотал мистер Ридер и повесил свой аккуратный зонтик на крючок. – Это вполне естественно. На это место метил мистер Болонд. Его жена очень расстроена… Очень. Но у нее нет на то причин. Она – честолюбивая и активная женщина. У нее есть интересы в одном уэстэндском танцклубе, хотя туда, вполне вероятно, в скором времени может нагрянуть проверка…

Холфорд был изумлен. Об этом в Скотленд-Ярде еще только начинали перешептываться.

– Откуда, черт возьми, вам это известно?! – воскликнул он.

Мистер Ридер скромно улыбнулся, мол, невелика заслуга…

– Просто слушаю, что люди говорят, – извиняющимся тоном произнес он. – И еще… Я во всем вижу что-то неправильное. Это моя плохая черта… У меня разум преступника!

Холфорд глубоко вздохнул.

– Ну ладно… В общем-то тут ничего сложного. Илингское дело особых трудностей не представляет. Грин – бывший заключенный. Место в банке он получил во время войны и с тех пор доработался до управляющего. Сидел семь лет за хищение.

– За растрату и хищение, – пробормотал мистер Ридер. – Дело в том, что… э-э-э… Это я выступал главным свидетелем против него. В свое время я, как бы это сказать… увлекался банковскими делами. Он попал в неприятную ситуацию с ростовщиками. Глупейшую ситуацию. И он не признает своей ошибки. – Мистер Ридер тяжко вздохнул. – Бедняга! На кону его жизнь, так что можно простить, даже оправдать его увертки.

Инспектор удивленно уставился на новичка.

– Вот уж не назвал бы его беднягой. Он прикарманил сто тысяч фунтов и даже не позаботился о том, чтобы придумать себе какое-нибудь приличное оправдание. Несет всякую ерунду. Копии протоколов здесь, если захотите взглянуть. Кстати сказать, интерес вызывают царапины на ладони Моллинга… На другой руке у него тоже нашли несколько царапин, но они неглубокие, это не похоже на следы борьбы. Ну, а что до той байки, которую рассказывает Грин…

Мистер Дж. Г. Ридер печально кивнул.

– Да, история не слишком изобретательная, – с некоторым сожалением в голосе промолвил он. – Если я правильно помню, рассказал он примерно следующее: его случайно встретил на улице и узнал человек, который отбывал вместе с ним срок в Дартмуре[2]. Вскоре он получил от него письмо с угрозами, тот парень потребовал денег в обмен на молчание о прошлом. Не желая идти на новое преступление, Грин подробно изложил в письме начальству свое положение, спрятал письмо вместе с ключами в выдвижной ящик стола, а на самом столе оставил записку своему кассиру. Он собирался уехать из Лондона и начать новую жизнь там, где его никто не знает.

– Ни в столе, ни на столе никаких писем или ключей не было, – уверенно заявил инспектор. – Единственная правда, которую мы от него услышали, это то, что он сидел.

– Отбывал наказание, – грустно произнес мистер Ридер, который очень не любил жаргонные слова и выражения. – Да, это действительно правда.

Оставшись в своем новом кабинете один, он довольно долго разговаривал по телефону по приватной линии с некой молодой особой, которую все еще можно было назвать молодой, несмотря на то что время не пощадило ее. Остаток утра он посвятил изучению письменных показаний, которые его предшественник положил на стол.

День близился к концу, когда в кабинет вошел государственный прокурор. Бросив взгляд на большую кипу исписанных бумаг, которыми обложился со всех сторон его подчиненный, он спросил с нотками одобрения в голосе:

– Чем вы заняты? Дело Грина? Я рад, что вы им интересуетесь, хотя дело, в общем-то, пустяковое. Я получил письмо от директора его банка, он, похоже, почему-то думает, что Грин говорит правду.

Мистер Ридер посмотрел на начальника с тоской, которая непременно появлялась в его взгляде, когда он чему-то удивлялся.

– Вот отчет Бернетта, полицейского, – сказал он и взял в руки одну из бумаг. – Может быть, вы что-то объясните мне, сэр. Констебль Бернетт сообщает, что… Если позволите, я зачитаю:

«Перед тем как подойти к банку, я увидел человека, который стоял на углу улицы, недалеко от банка. Я точно его видел, потому что мимо проехал почтовый грузовик и осветил его фарами. Тогда я не придал этому значения и после этого человека не видел. Может быть, он свернул за угол к сто двадцатому дому на Ферлинг-авеню, пока я не смотрел на него: я ведь, как только его увидел, споткнулся о какую-то железяку и посветил фонарем на тротуар. Это была старая подкова. Я, кстати, тем же вечером, но немного раньше, видел, как детишки играли с нею. Когда я снова посмотрел на угол, там уже никого не было, человек тот исчез. Он мог заметить свет от моего фонаря. Больше я там никого не видел, и, насколько помню, свет в доме Грина, когда я проходил мимо, не горел».

Мистер Ридер поднял глаза.

– И что? – спросил прокурор. – В этом нет ничего особенного. Это мог быть сам Грин, который обошел констебля по другой улице и вернулся домой у него за спиной.

Мистер Ридер почесал подбородок.

– Да-а, – задумчиво протянул он. – Да-а. – Тут он поёрзал на стуле. – Я никого не обижу, если сам поработаю над этим делом… независимо от полиции? – нервно поинтересовался он. – Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, что какой-то любитель со стороны сует свой нос в официальное расследование и мешает исполнению служебных обязанностей.

– Пожалуйста! – не задумываясь, ответил прокурор. – Можете встретиться и поговорить с офицером, который ведет это дело. Я напишу вам для него записку. Мои офицеры часто проводят независимые расследования, хотя, боюсь, ничего нового вы не обнаружите. Все, что можно было узнать, Скотленд-Ярду уже известно.

– И с задержанным я смогу встретиться? – все еще неуверенно спросил Ридер.

– С Грином? Что за вопрос, разумеется! Я пришлю вам необходимый ордер.

Неспокойное серое небо стремительно темнело, моросил порывистый дождь, когда мистер Ридер, с висящим на руке сложенным зонтиком и поднятым воротником пальто, прошел через мрачные ворота Брикстонской тюрьмы. Там его провели к камере, в которой сидел, подперев голову руками и устремив в стену отсутствующий взгляд, впавший в отчаяние заключенный.

– Это правда, правда! – плаксивым голосом негромко повторял он. – Ведь каждое слово – правда!

Бледный лысоватый мужчина с некоторыми признаками седины на неровных рыжеватых усах. Ридер, имевший поразительную память на лица, узнал его с первого взгляда, хотя сам был узнан не сразу.

– Да, мистер Ридер, теперь я вас вспомнил. Вы – тот самый господин, который поймал меня в прошлый раз. Но я ведь чист как стеклышко! Я же фартинга чужого не взял! Что подумает моя бедная девочка…

– Вы женаты? – сочувственно поинтересовался мистер Ридер.

– Нет, но как раз собирался… В моем возрасте поздно, конечно. Она почти на тридцать лет меня моложе, и лучшей девушки, чем она…

Пока Ридер слушал последовавшую восторженную речь, лицо его все больше проникалось печалью.

– Слава Богу, она не была на суде. Но она знает, что случилось. Мой друг рассказал мне, что она была ошеломлена, когда услышала об этом.

– Бедняжка! – мистер Ридер покачал головой.

– К тому же все это произошло в ее день рождения, – горько добавил заключенный.

– Она знала, что вы собирались уезжать?

– Да, я накануне сказал ей об этом. Я не хочу впутывать ее во все это. Если бы мы были помолвлены официально – другое дело, но она сейчас разводится с мужем и бракоразводный процесс еще не закончен. Поэтому я и не появлялся с ней на людях, и встречались мы не так уж часто. Ну и, понятно, никто не знал о нашей помолвке, хоть мы и живем на одной улице.

– Ферлинг-авеню? – уточнил Ридер, и банковский управляющий печально кивнул.

– Когда ей было семнадцать, она вышла замуж за одного негодяя. Для меня было настоящей мукой держать язык за зубами… Я имею в виду, насчет наших с ней отношений. Всякая мразь подбивала к ней клинья, а я вынужден был, стиснув зубы, молчать. Невозможные люди! Да вот хотя бы этот болван Бернетт, который арестовал меня, тоже увивался за ней. Стихи ей писал! Каково, а? Кто бы мог подумать, что полицейский способен стихи сочинять?

Возмутительная несообразность, похоже, нисколько не смутила сыщика.

– В каждой душе есть место поэзии, мистер Грин, – мягко произнес он. – Полицейский ведь тоже человек.

Хоть Ридер и не придал особого значения странностям констебля, образ полицейского с душой поэта преследовал его всю дорогу домой на Брокли-роуд и потом занимал мысли остаток вечера, пока он не уснул.

Без четверти восемь утра, когда мир выглядит так, будто населен исключительно молочниками и насвистывающими мальчишками – разносчиками газет, мистер Дж. Г. Ридер ступил на Ферлинг-авеню.

Лишь на секунду он остановился у банка, давно уже переставшего вызывать тревогу и благоговейный страх у здешних обитателей, после чего продолжил путь по широкой улице. По обеим сторонам дороги стояли красивые виллы. Красивые, хоть и походили друг на друга, как родные братья: каждый дом отделял от тротуара маленький садик, иногда имевший вид простой поросшей травой лужайки, кое-где украшенной цветочными клумбами. Дом Грина был восемнадцатым по правой стороне улицы. Жилье свое он делил с экономкой-стряпухой, и, очевидно, садоводство не входило в число его интересов, поскольку двор весь зарос травой, которая росла сама по себе, безо всякого участия человека.

Дойдя до двадцать шестого дома, мистер Ридер остановился и какое-то время с некоторым интересом рассматривал голубые занавески, закрывавшие каждое окно. По-видимому, мисс Магда Грэйн очень любила цветы, потому что на подоконниках стояли ящики с геранью, то же растение было высажено на равных промежутках и вдоль крошечного бордюра под эркером. Прямо посередине зеленого газона красовалась круглая клумба с одиноким розовым кустом без единого цветка, с жухлыми коричневыми листьями.

Подняв глаза на верхнее окно, он увидел, как медленно поползла вверх штора, ему даже показалось, что за белой кружевной занавеской стоит какая-то фигура. Виновато втянув голову в плечи, как человек, которого застали за каким-то неприличным занятием, мистер Ридер торопливо пошел дальше. Странствие его окончилось, лишь когда он дошел до большого зеленого двора садовника, который образовывал угол в конце улицы.

Здесь он постоял какое-то время, погруженный в мысли, взявшись рукой за железную ограду и устремив задумчивый взгляд на вереницу теплиц. В этом положении он оставался так долго, что кто-то из работников садовника, вполне обоснованно посчитав, что незнакомец хочет попасть в сад, подошел к нему усталой походкой человека, живущего от земли, и поинтересовался, ищет ли он кого-то.

– Слишком многих! – вздохнул мистер Ридер. – Слишком многих!

Оставив несколько обиженного таким ответом человека гадать о причинах подобного невежливого ответа, он медленно побрел в обратную сторону. У номера двадцать шесть он снова остановился, отворил небольшую железную калитку и прошел по дорожке к дому. На его стук дверь открыла маленькая девочка, которая и провела его в гостиную.

Комната эта не выглядела элегантно обставленной, поскольку мебель в ней практически отсутствовала. Проход был устлан полосой почти нового линолеума, вся обстановка состояла из нескольких плетеных стульев, стола и квадратного ковра на полу. Мистер Ридер услышал у себя над головой шаги: кто-то мягко прошел по деревянным половицам. Через некоторое время дверь отворилась, и в гостиную вошла девушка. Она была красива, но на лице ее застыло какое-то печальное выражение, и глаза выглядели так, будто она недавно плакала.

– Мисс Магда Грэйн? – спросил он, вставая.

Девушка кивнула.

– Вы из полиции? – поинтересовалась она.

– Не совсем, – осторожно ответил он. – Я… гм… работаю в канцелярии государственного прокурора. Моя деятельность соответствует работе столичной полиции, но отличается от нее.

Она нахмурилась, но потом произнесла:

– А я все удивлялась, почему до сих пор ко мне никто не приходит. Вас мистер Грин послал?

– Мистер Грин рассказал мне о вас, но он не посылал меня.

В этот миг по лицу ее скользнула тень, почти заставившая его вздрогнуть. Лишь на кратчайшую долю секунды это выражение появилось и тут же исчезло, так что глаз менее внимательный мог бы и вовсе не заметить его.

– Я ждала, что ко мне кто-нибудь придет, – сказала она и добавила: – Почему он сделал это?

– Вы думаете, он виновен?

– Так полиция думает. – Она горько вздохнула. – Как бы я хотела никогда не видеть… этого места!

Мистер Ридер не ответил, обводя блуждающим взглядом комнату. На бамбуковом столике стояла старая ваза, кое-как наполненная золотистыми хризантемами удивительно разнообразных форм и оттенков. Среди этой живописной красоты бросалась в глаза единственная астра, которая чем-то напоминала разбогатевшего выскочку, по ошибке угодившего в компанию аристократов.

– Любите цветы? – негромко спросил он.

Девушка бросила на вазу безразличный взгляд.

– Да, люблю, – ответила она. – Это девочка поставила их сюда. – А потом: – Как думаете, его повесят?

Грубая прямота вопроса заставила Ридера поморщиться.

– Обвинение очень серьезное, – сказал он и добавил: – У вас есть фотография мистера Грина?

Она нахмурилась.

– Да. Вам она нужна?

Он молча кивнул.

Как только она вышла из комнаты, он метнулся к бамбуковому столику и вынул цветы. Как он заметил через стеклянные стенки вазы, неказистый букет действительно грубо перевязывал тонкий шнурок. Он осмотрел стебли, и еще одно предварительное наблюдение подтвердилось: ни один из цветов не срезали, все их сорвали со стеблей. За шнурком обнаружился обрывок бумаги – страница из записной книжки: хорошо были видны красные строчки, но то, что на ней написано, разобрать было невозможно.

Услышав шаги, доносившиеся с лестницы, мистер Ридер поставил цветы обратно в вазу, и когда девушка вошла, уже стоял у окна и смотрел на улицу.

– Спасибо, – сказал он, беря фотографию.

Повернув ее, он увидел на обороте нежное послание.

– Сударыня, мистер Грин сказал, что вы замужем.

– Да, замужем, но уже почти разведена, – коротко ответила она.

– А вы давно здесь живете?

– Около трех месяцев. Это он захотел, чтобы я жила здесь.

Ридер снова посмотрел на фотографию.

– Вы знакомы с констеблем Бернеттом?

Ее щеки слегка порозовели и тут же снова потухли, но это не осталось незамеченным.

– Да, я знаю этого слезливого болвана! – со злостью в голосе воскликнула она, но, сообразив, что, застигнутая врасплох неожиданным вопросом, повела себя не совсем так, как подобает леди, продолжила уже более мягким тоном: – Мистер Бернетт очень сентиментален, а я не люблю сентиментальных людей, тем более что… Ну, вы понимаете, мистер…

– Ридер, – подсказал он.

– Вы понимаете, мистер Ридер, когда девушка обручена и находится в таком положении, как я, подобные проявления внимания не очень-то приятны.

Ридер с интересом рассматривал ее. В том, что она чем-то сильно расстроена, не могло быть сомнений. В области человеческих чувств и того воздействия, которое они производят на внешний вид человека, мистер Ридер являлся почти таким же авторитетом, как великий Мантегацца[3].

– Надо же, чтобы это произошло именно на ваш день рождения! – сочувственно покивал он. – Вдвойне неприятно! Родились вы семнадцатого октября. Вы, разумеется, англичанка?

– Да, я – англичанка, – коротко сказала она. – Родилась в Уолуорте… То есть в Уолингтоне. В Уолуорте я когда-то жила.

– Сколько вам лет?

– Двадцать три, – ответила она.

Мистер Ридер снял пенсне и протер стекла большим шелковым носовым платком.

– Все это очень грустно, – сказал он. – Но я рад, что смог поговорить с вами. Поверьте, я вам искренне сочувствую.

После этого с кислой миной на лице мистер Ридер попрощался и ушел.

Девушка закрыла за ним дверь, увидела, как он, остановившись где-то на середине дорожки, ведущей к калитке, поднял что-то с края клумбы, и, нахмурившись, подумала, зачем этому мужчине среднего возраста понадобилась подкова, которую она вчера вечером выбросила в окно. После того как этот ржавый кусок металла отправился в задний карман мистера Ридера, он в задумчивости продолжил свое странствие в сторону дома садовника, ибо намеревался задать тому несколько вопросов.

Патруль десятого участка как раз выстроился на поверку перед выходом на дежурство, когда мистер Ридер скромно, бочком вошел в комнату для допросов и представился дежурному инспектору.

– Ах да, мистер Ридер, – любезно произнес офицер. – Мы получили записку из канцелярии прокурора. Я, кажется, имел удовольствие работать с вами несколько лет назад над делом о крупной банде фальшивомонетчиков. Так чем я могу вам помочь?.. Бернетт? Да, он здесь.

Он громко произнес названную фамилию, и из строя вышел молодой симпатичный офицер.

– Констебль Бернетт обнаружил убийство… Он представлен к повышению, – сказал инспектор. – Бернетт, этот джентльмен из канцелярии государственного прокурора, он хочет задать вам пару вопросов. Мистер Ридер, я думаю, вам удобнее будет разговаривать в моем кабинете.

Молодой полицейский отсалютовал и последовал за Ридером, который шаркающей походкой направился в уединенный кабинет инспектора, где им никто не мог помешать. Это был уверенный в себе молодой человек, еще бы: его имя и фотография уже попали в газеты, ему уже светило повышение, так что, судя по всему, перед ним открывалась блестящая перспектива.

– Мне сказали, вы увлекаетесь поэзией, офицер, – поинтересовался мистер Ридер.

Бернетт залился краской.

– Да, сэр, пишу немного, – признался он.

– Любовные стихотворения, наверное? – мягко произнес сыщик. – Когда ночью не спится, иногда бывает время для таких… э-э-э… фантазий. И нет лучшего вдохновения, чем… гм… любовь, верно, офицер?

Лицо Бернетта уже пылало.

– Да, сэр, я по ночам, бывает, сочиняю, – сказал он. – Но я никогда не пренебрегаю своими обязанностями.

– Разумеется, – пробормотал мистер Ридер. – У вас душа поэта. Лишь человеку с душой поэта могла прийти в голову мысль рвать цветы посреди ночи…

– У садовника мне сказали, что я могу взять любые цветы, какие захочу, – встревоженным голосом перебил его Бернетт. – Я не сделал ничего плохого.

Ридер опустил голову, давая понять, что согласен.

– Это я знаю. Вы нарвали цветы в темноте (и, к слову, нечаянно добавили к хризантемам астру), привязали к ним свое небольшое стихотворение и оставили этот букет на пороге, придавив его… кхм… подковой. Интересно, откуда она взялась?

– О нет, я осыпал ими ее… То есть положил их на ее подоконник, – смущенно поправил его молодой человек. – Вообще-то мне эта идея пришла в голову, когда я проходил мимо ее дома…

Мистер Ридер настороженно подался вперед.

– В этом я и хочу удостовериться, – тихо сказал он. – Значит, вы подумали о том, чтобы оставить цветы на окне только после того, как прошли мимо ее дома? Это подкова натолкнула вас на эту мысль? Затем вы вернулись, нарвали цветов, перевязали их, снабдив своим небольшим, написанным еще до того стихотворением, и бросили букет ей на окно… Имя леди называть не будем.

У констебля Бернетта от изумления вытянулось лицо.

– Не понимаю, как вы могли об этом догадаться, но все действительно так и было. Если я сделал что-то дурное…

– В том, что человек бывает влюблен, нет ничего дурного, – рассудительно заметил мистер Дж. Г. Ридер. – Любовь – это замечательно… Я читал об этом.

Мисс Магда Грэйн оделась к дневному выходу и уже примеряла шляпку, когда заметила, что по мозаичной дорожке к дому приближается тот самый странный человек, который уже заходил к ней рано утром. Следом за ним шел (она узнала и его) полицейский инспектор, занятый в этом деле. Служанки не было, так что кроме нее самой никто встретить их не мог. Она быстро зашла за туалетный столик и, выглянув в окно эркера, окинула взглядом улицу. Да, на дороге остановилось такси, обычный спутник подобных визитов. Рядом с водителем стоял еще один мужчина, судя по виду, «деловой»[4].

Она приподняла покрывало на кровати, взяла лежавшую там тугую пачку банкнот и бросила ее в сумочку, после чего на цыпочках вышла на лестничную площадку, оттуда в пустую комнату, открыла там окно и выпрыгнула на плоскую крышу кухни. Через минуту она уже шла через сад к калитке, ведущей в узкий проход, разделяющий два ряда выходящих друг к другу задними стенами вилл. Она уже была на главной улице и села в машину, когда мистер Ридер устал стучать в дверь. Больше мистер Ридер ее не видел.

По просьбе государственного прокурора после обеда он зашел домой к своему начальнику и рассказал ему об этом странном происшествии.

– Грин, которого за особые заслуги во время войны назначили на занимаемый им пост через голову его начальства (что очень необычно), действительно бывший заключенный, и он не лгал, когда рассказал, что получил письмо с угрозами от человека, отбывавшего наказание одновременно с ним. Этого шантажиста зовут, вернее звали, Артур Джордж Крейтер, также он известен под фамилией Моллинг!

– Не может быть! Ночной охранник в банке! – ошеломленно воскликнул государственный прокурор.

Мистер Ридер кивнул.

– Да, сэр, это был Артур Моллинг. Его дочь, мисс Магда Крейтер, как она верно обмолвилась, родилась в Уолуорте семнадцатого октября 1900 года. Потом она назвала Уолингтон, но вначале сказала Уолуорт. Я давно заметил, если люди меняют фамилии, имена они почти всегда оставляют прежними, так что не представлялось слишком сложным установить, что это за «Магда».

Совершенно очевидно, что Моллинг тщательно спланировал ограбление банка. Он привез дочь под чужим именем в Илинг и подстроил так, чтобы она познакомилась с мистером Грином. Задачей Магды было втереться в доверие к Грину и разузнать о нем как можно больше. Вероятно, вдобавок к этому она должна была добраться до его ключей и сделать с них слепки. О том, сам ли Моллинг узнал в управляющем банка своего бывшего тюремного знакомого, или же его дочь сообщила ему об этом, нам никогда не станет известно. Как бы то ни было, когда он узнал это, ему, по всей видимости, пришло в голову, как можно ограбить банк так, чтобы подозрение пало на управляющего.

Девушке отводилась роль разводящейся женщины, и я должен признаться, долго ломал над этим голову, пока не понял, что Моллинг ни при каких обстоятельствах не пошел бы на то, чтобы его дочь каким-либо образом была связана с управляющим банком.

Для ограбления было выбрано семнадцатое число. Замысел Моллинга избавиться от управляющего сработал. В кабинете Грина он увидел на столе письмо, прочитал его, забрал ключи (хотя, скорее всего, у него уже были дубликаты), в удобный момент вынес из хранилища банка столько наличности, сколько смог, и, не теряя времени, переправил в дом на Ферлинг-авеню. Там он спрятал деньги в цветочной клумбе в середине сада под розовым кустом… Я сразу заметил, что с этим несчастным кустом что-то не в порядке. Его явно неправильно подкармливали. Надеюсь, его еще можно будет спасти – я уже дал указание пересадить его и хорошенько удобрить землю.

– Да-да, понятно, – нетерпеливо произнес прокурор, которого совершенно не интересовало садоводство.

– Высаживая куст, Моллинг торопился и поцарапал руку. У роз ведь есть шипы… Я специально побывал в Илинге, чтобы осмотреть этот куст. В банк он вернулся быстро, но не сразу приступил ко второй части своего плана. Он знал, что констебль Бернетт явится туда с проверкой в определенное время. Он приготовил сосуд с хлороформом, наручники и веревки оставил в банке заранее. Моллинг занял пост на углу улицы и стал дожидаться, когда покажется фонарь Бернетта. Едва заметив его, он со всех ног побежал в банк, дверь оставил за собой открытой, обвязал себя, застегнул наручники и лег на пол, рассчитывая, что полицейский явится вовремя, увидит открытую дверь и спасет его, прежде чем хлороформ успеет причинить какой-нибудь вред.

Однако констебль Бернетт немного задержался в пути: всего лишь обмолвился парой приятных слов с его дочерью. Наверняка девушка имела указания от отца вести себя с полицейским как можно любезнее. Бернетт – по натуре романтик, он знал, что у девушки день рождения, и вот, шагая по улице, он споткнулся о старую подкову. Через какое-то время в голове у него родилась мысль вернуться, приладить к подкове какие-нибудь цветы (благо садовник позволил ему рвать в своем дворе любые цветы) и оставить этот маленький букетик, так сказать, у стоп своей возлюбленной… Довольно поэтичная идея, вполне в духе доблестной столичной полиции. Так он и поступил, но на все это ушло несколько драгоценных минут, и в то время, пока молодой человек любезничал с девушкой, Артур Крейтер умирал!

Сознание он потерял через несколько секунд после того, как лег на пол… Хлороформ продолжал капать, и когда полицейский наконец добрался до банка, опоздав на десять минут, Крейтер уже был мертв.

Государственный прокурор откинулся на мягкую спинку кресла и внимательно посмотрел на своего нового подчиненного.

– И как только вам удалось собрать все это вместе? – удивленно спросил он.

Мистер Ридер с сожалением покачал головой.

– Есть у меня один серьезный недостаток, даже извращенность, – сказал он. – Это ужасно, но это правда. Я вижу зло во всем… В умирающих розовых кустах, в подковах… даже в поэзии. У меня разум преступника. Меня это ужасно тяготит!

В преступном мире бытует мнение, что все, в том числе и самые скромные сыщики, – люди очень состоятельные, даже богатые, и что капиталы свои они зарабатывают воровством, взяточничеством и шантажом. В полях, каменоломнях, швейных цехах, прачечных и пекарнях пятидесяти тюрем и трех колоний графства перешептываются, что все высокопоставленные борцы с преступностью разными нечестными способами давно уже заработали себе огромные богатства и своими непосредственными обязанностями занимаются исключительно ради удовольствия, поскольку то жалованье, которое они получают официально, составляет лишь незначительную часть их доходов.

Поскольку мистер Дж. Г. Ридер больше двадцати лет имел дело почти исключительно с грабителями банков и фальшивомонетчиками, считающимися своего рода аристократами и капиталистами воровского сообщества, молва приписала ему владение загородными виллами и непомерным тайным богатством. И не на банковских счетах хранились какие-то баснословные суммы, – считалось, что он слишком умен, чтобы рисковать и таким простым образом скрывать нечестно заработанные деньги от проверяющих органов. Нет, накопления его спрятаны в каком-то месте понадежнее. Сотни нарушителей закона мечтали когда-нибудь обнаружить этот тайник и затем жить припеваючи до конца своих дней. Все они сходились в одном: единственное, что было хорошего в этих сокровищах, их хозяин, будучи немолодым человеком (ему уже за пятьдесят), не мог забрать их с собой, ибо золото при определенной температуре плавится, а ценные бумаги редко печатаются на асбестовой бумаге.

Однажды в субботу глава прокурорской службы обедал в своем клубе с судьей Королевского суда (суббота – один из двух дней в неделе, когда судья имеет возможность нормально поесть), и разговор у них зашел о неком мистере Дж. Г. Ридере, главе прокурорских ищеек.

– Он – способный работник, – хоть и с неохотой, признал главный прокурор, – но меня ужасно раздражает его шляпа. Еще господин… в свое время носил такую же. – Тут он назвал фамилию одного очень известного политика. – А уж черный сюртук его я просто видеть не могу. Люди, когда он заходит в кабинет, принимают его за коронера. И все же он – очень толковый человек. Но бакенбарды у него!.. Пакость самая настоящая. К тому же он производит такое впечатление, что, если бы я заговорил с ним грубо, он бы расплакался – нежная натура. Даже слишком нежная для нашей работы. Он перед посыльным извиняется каждый раз, когда вызывает его.

Судья, превосходно разбиравшийся в людях, сказал на это с холодной усмешкой:

– Судя по вашему описанию, это – потенциальный убийца.

Надо сказать, что его честь в своей несколько преувеличенной оценке был несправедлив к мистеру Дж. Г. Ридеру, поскольку мистер Ридер был способен нарушить закон… даже очень. В то же время у многих людей сложилось совершенно неверное представление о безобидности Дж. Г. Ридера как человека. Одним из них был некто Лью Коэль, который промышлял печатанием банковских билетов, но не брезговал и обычными квартирными кражами.

Люди, которые часто слышат в свой адрес угрозы, живут долго – истина избитая, но, как и все избитые истины, соответствует действительности. Уж сколько раз, спускаясь со свидетельской трибуны, мистер Дж. Г. Ридер ловил исполненный ненависти взгляд сидящего на скамье подсудимых и прислушивался с ленивым любопытством к разнообразным обещаниям относительно того, что произойдет с ним в самом ближайшем будущем. Дело в том, что он являлся одним их авторитетнейших знатоков всего, что касалось подделки банковских билетов, и уже многих «специалистов» он отправил на каторжные работы.

Мистер Ридер, сей безобидный человек, повидал на своем веку разных преступников: и таких, которые в бешенстве исходили пеной, и мертвенно-бледных, и пунцовых, он слышал их злобное завывание и проклятия. Случалось и так, что он встречал кого-то из них после их освобождения, и тогда они оказывались вполне дружелюбными людьми, которые немного стыдились и немного удивлялись своим почти забытым припадкам и страшным угрозам.

Однако, когда в начале 1914 г. Лью Коэль был приговорен к десяти годам, он не стал ни насылать на мистера Ридера проклятия, ни обещать вырвать сердце, легкие и прочие жизненно важные органы из его тщедушного тела. Лью всего лишь улыбнулся. На какой-то момент его глаза повстречались с глазами сыщика… У фальшивомонетчика глаза были бледно-голубыми, изучающими. В них не было ни ненависти, ни злости, только в них ясно читалось: «При первой же возможности я убью вас!»

Мистер Ридер увидел это и тяжело вздохнул, поскольку не любил неразберихи и обижался (насколько вообще мог на что-либо обижаться), когда на него возлагали личную ответственность за исполнение общественного долга.

Много лет прошло с тех пор, большие перемены произошли в судьбе мистера Ридера. Если раньше в его задачу входило просто выявлять фальшивомонетчиков, то теперь он занимал видное место в канцелярии государственного прокурора, но улыбки Лью он так и не забыл.

Работа в Уайтхолле[5] была необременительной и одновременно очень интересной. К мистеру Ридеру стекалась большая часть анонимных писем, которые каждый день приходили его начальнику пачками. По большей части эти опусы не требовали особенного внимания, и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать, для чего они пишутся. Ревность, злоба, откровенный злой умысел, иногда низменное желание получить ту или иную финансовую выгоду от своего послания – вот то, что чаще всего толкало людей взяться за перо. Но иногда:

«Сэр Джеймс собирается жениться на своей кузине, хотя не прошло еще и трех месяцев с тех пор, как его несчастная супруга упала за борт парохода в Английском канале[6] по пути в Кале. Это очень подозрительно! Мисс Маргарет не любит его, поскольку знает, что ему нужны только ее деньги. И потом: почему меня отослали в Лондон той ночью? Ведь он сам не любит ездить по ночам. Странно и то, что он решил ехать ночью, когда шел проливной дождь».

Письмо это было подписано: «Друг». У правосудия немало таких «друзей».