Давидия Муратов Владислав

– Чует моя задница, мир припас для нас немало гвоздей. Мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что сын ходит с заряженным ружьем.

– Ты не перестаешь меня удивлять. – Жена развернулась и пошагала на кухню.

– Этого ты и ожидала, когда сказала мне «да» в церкви, – последовал за ней я, произнося приятные слова.

– А теперь поцелуй меня и сходи за Давидой. Уже смеркается, а она всё еще возле своего дерева.

После этих слов я сразу же поменялся в лице. Расслабленность, вызванная очарованием Лизы, молниеносно перелилась в слабую консистенцию растерянности и гнева. Но я не стал ничего говорить, а просто выбежал из дома и помчался за Давидой.

Повезло. Она сидела у дерева и провожала последние лучики солнца, как делала это обычно. И, как небо освобождалось от алого света, стал угасать мой пыл, уходя за горизонт утешения.

Метров за семь до дочки мои ноги перестали бежать, и я смог спокойно дойти до нее, переводя дух глубокими вдохами и выдохами.

– Последнее время провожать солнце стало небезопасно, Давида. Тебе не стоит ходить сюда, пока не откроют школу.

Девочка еще немного посидела в тишине, будто не обращая никакого внимания на мои слова, а затем повернулась ко мне и, поджав колени к груди, заговорила:

– Садись рядом.

Я подкрался и присел.

– Ты сегодня неразговорчивая. Случилось что?

– Скучно. Хочу в школу. Или хотя бы до бабушки.

– Там небезопасно, Давида.

– Так небезопасно, как и здесь? – заметила она, загоняя меня в логическую ловушку.

– Ну-у, – протянул я, – тут менее небезопасно, чем там.

Потом дочка замолчала, пару раз оглянулась и проворчала:

– Как-то это всё подозрительно. Как в страшных фильмах.

– Ты о чем, Давида?

– То, что показывают по телевизору. Я об этом.

– Не принимай это близко к себе. Мы далеко от того, что там показывают. Сюда никто не проникнет, поэтому мы всё переживем. Мы ведь Мейеры, – улыбнулся я. – А теперь пошли домой.

Следующие ночи я засыпал с мыслью, что завтрашним днем всё прекратится. Не было еще того, с чем человечество не справлялось. Однако каждое утро, стоило мне включить телевизор, я расстраивался, так как всё сильнее поддавался лозунгу – «Людям объявлена война, в которой победить у нас нет ни единого шанса».

Однозначно это был вызов. Вызов свыше. В ту субботу мне думалось, что это Бог решил всех нас покарать, как это было во времена Великого потопа. Конечно, всему находилось правильное небиблейское объяснение. Но тогда я говорил себе просто: «Это сарказм свыше. Бог хотел пошутить над нами последний раз».

К субботе, всего на седьмой день после первых азиатских симптомов эпидемии, в мире не осталось ни одной страны, в которой не были бы найдены признаки наличия вируса. А так как действенных средств бороться с ним человечество еще не изобрело, наименее пострадавшие страны решили создать «ОКЗ» (Особые Карантинные Зоны). Честно говоря, я не знаю, удалось ли у них, но на выполнение плана были брошены все средства, в том числе и армия.

Суть «ОКЗ» заключалась в том, чтобы в полярной зоне России, а также в Сибирской тайге и Скандинавии, открыть международные участки, куда ссылались бы непострадавшие люди со всего мира. Участие в программе было доброжелательным, и чтобы поучаствовать, нужно было прийти в ближайшую военную часть и попросить помощи.

Но чего такого особенного в этих зонах? И что если внутри «ОКЗ» всё же произойдет заражение и начнется эпидемия среди участников? – спросите вы. И ведь вопрос абсолютно дельный.

Дело в том, что государства, работающие над «ОКЗ», приняли хартию, в которой разрешалось убийство людей с симптомами болезни. Посчитав такой путь решения глобальной проблемы наиболее рациональным с точки зрения сохранения человека как вида, страны пришли к данному документу.

В хартии также оглашались и другие пункты, приведшие общественность к диссонансу. Там говорилось о том, что страна, население которой на четверть заражено, даже по статистике скромных источников, переходит в агрессивный военный режим. Это означает, что создаются специальные армейские конвои, которым будет задано направление, по ходу которого они будут обязаны истреблять всех, кто хоть немного попадает под критерии обезумевших.

В субботу эти пункты уже вовсю исполнялись во многих странах Европы и обоих Америк. И только в России пока сохранялся наименьший показатель зараженных людей. Он был небольшим, не помню точную цифру. Говорилось лишь о том, что особая концентрация обезумевших была на юге страны, откуда медленно распространялась вверх на север. По данным, которые передавали еще действующие каналы СМИ, сообщалось, что в субботу скоординированные группы обезумевших пытались перебраться через реку Дон.

Из всего этого наибольший страх наводил тот факт, что южный регион обезумел всего за один день. Одного пятничного дня хватило, чтобы заразить весь северный Кавказ и подняться аж до самого Дона. Мы, в Далтоне, располагаясь в пределах радиуса двухсот километров от Ростова-на-Дону, больше всего боялись того, что уже в воскресенье зараженные могут прийти к нам. Вся надежда была на заградительные войска, растянувшиеся от Азовского моря через Цимлянское водохранилище и до Волгограда. Если они выдержат, то в воскресное утро наша семья успеет последний раз отмолиться в далтонском храме.

А пока, я и Мак ехали в патрульном пикапе и следили за порядком в городе. Мы удивлялись, что никто из горожан всё еще не поднял панику и не занялся мародёрством. В прочем, нам это было на руку.

– Ты не думал над тем, чтобы убраться из Далтона? – спросил Мак, толкнув дельную тему для разговора.

Я понимал, что дискуссии могут привести к тому, что я ляпну о своей затее укрыться в лесу. Нельзя было допустить, чтобы об этом узнал даже мой напарник. Но, тем не менее, что-то подначивало меня рассказать ему.

– Думал. Много раз думал… А что ловить-то? Выберемся из Далтона и куда дальше? По-моему, лучше всего оставаться здесь и надеяться на лучшее.

– На Бога.

– Вряд ли. Если он и существует, то он тот еще засранец.

– Вот из-за таких как ты, он и решил наказать человечество.

За последние дни Мак сильно изменился. Я заметил это еще несколько дней назад и даже пытался разузнать об этом, если вы помните. Но все попытки были тщетны.

Казалось, Мак в чем-то разочаровался, или даже отчаялся. При чем настолько сильно, что вроде бы даже начал веровать во Всевышнего. Сначала пропадало его хладнокровие, теперь появляются надежды на небо – у напарника точно были проблемы, о которых он не хотел говорить.

По всей вероятности, эти мои переживания по поводу Мака и явились главной причиной, развязавшей мне язык. Я больше не мог молчать – я хотел помочь.

– Когда Бог хотел всех нас затопить, Ной построил ковчег, где укрыл каждой твари по паре и таким образом сохранил жизнь. У меня похожая затея. Это, конечно, не лодка, но суть та же – а заключается она в том, что мы сможем укрыться и переждать… – Напарник смотрел на меня так, будто я предстал пророком, чьи благие слова, вкушенные им, должны были как-то помочь. – …Ты возьмешь Мирослава и вместе с ним переедешь ко мне в хижину. Мы завалим подъездную дорогу, замаскируем дом, соберем охранный кордон и будем дежурить, чтобы никакая тварь не посмела забрать наши жизни. Пока чертовщина будет топить планету, мы проплаваем среди леса и переждем. Западнее моей хижины труднопроходимая тайга, сам знаешь, с севера и юга леса пореже, но тоже надежны; таким образом, нам останется оберегать только восточный подступ. Думаешь, не сможем? Еще как сможем! Как тебе идея, а?

Мак еще некоторое время смотрел на меня, а потом медленно отвернулся лицом к боковому стеклу и, сдерживая крики отчаяния, застонал:

– Брендан, у меня проблемы…

– Какие проблемы? – спросил я, будто совсем не догадывался.

– Мой сын…

– Что с ним? – На этот раз я ожидал услышать что-то действительно ужасное.

– Он… обезумевший.

Я резко дал по тормозам, развернувши машину поперек дороги, выскочил из нее и направил табельный пистолет в сторону Мака.

– Почему ты молчал?! Выходи из машины!

Должно быть, вы не понимаете, почему я так отреагировал. Стоит объяснить. Понимаете, ведь если Мирослав всё это время был заражен, то Мак тоже мог быть переносчиком вируса. Этим он ставил под угрозу мою жизнь и, что хуже, жизнь моей семьи. Я не знал, как мне отреагировать, поэтому быстро выскочил из пикапа и попытался выиграть время для раздумий.

– Я мог заразиться, мудак! – продолжал свирепствовать я.

Но Мак спокойно выбрался из машины и, держа руки кверху, медленно, будто сам не свой, заговорил. Казалось, вот-вот и по его щеке покатится слеза – пепел отчаяния.