Грустная девочка Флид Александра

© Александра Флид, 2015

© Ольга Флид, фотографии, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава 1

Белое платье в крупный черный горошек было безнадежно испачкано. В девятом часу Эмма прокапала на него растаявшим сливочным мороженым, – капля пришлась прямо по центру большой горошины – в одиннадцать маленькая девочка в автобусе схватилась за подол платья вымазанными шоколадом ручками. А в два часа пополудни она сама уселась прямо на ступеньки мраморной лестницы городского парка. Солнце стояло почти в зените, и Эмма оглянулась, пытаясь найти свою широкополую шляпу. Все напрасно – наверное, она потеряла ее по дороге. Оставила в трамвае или даже в кабинете доктора. Ерунда, пусть шляпа остается там, где она ее забыла.

Рядом с белым пятнышком в центре черной горошины появилась еще более черная мокрая точка. А потом еще одна и еще одна. Эмма плакала, опустив голову на руки и не заботясь о том, что выглядит она, по меньшей мере, жалко. Белые босоножки сдавливали ступни так, что хотелось выбросить их прочь и пойти босиком. Нет, никуда она отсюда не сдвинется. Будет сидеть, пока дворник не прогонит ее своей колючей метлой, добавив ко всем пятнам еще и черные полоски от сухих веток.

«С таким гормональным фоном, голубушка, вы никогда не сможете иметь детей».

Голубушка сидела и лила слезы, оплакивая свою испорченную жизнь. Эмма не любила плакать и старалась делать это как можно реже, но сейчас сдержаться было просто нельзя.

«Конечно, можно попробовать все исправить, но на успех надеяться я бы вам не советовала».

Принимать гормоны можно в любом возрасте, но Эмма не собиралась этого делать. Нет, старушечьи сказки насчет бороды и исчезающей талии не пугали ее, но она и так понимала, что теперь менять что-либо слишком поздно. Когда проблемы с организмом только начались, у нее не было денег на нормальное обследование, а теперь…

Мимо цокали металлические набойки шпилек, шлепали летние тапочки, стучали начищенные мужские туфли. Какая-то мамаша с тихим ворчанием протащила по ступенькам коляску, в которой лопотал ребенок, и Эмма, вместо того чтобы подвинуться и дать больше места, снова залилась слезами.

Ну, что за идиотка? Разве можно плакать из-за такой ерунды? Только тупоумные, слабовольные и бестолковые дурочки верят в то, что всю жизнь можно построить вокруг семьи и ребенка.

Да разве же это повод для слез? Эмма вытирала соленую водичку руками, размазывая черный карандаш и тушь. Пришлось выудить платок из плетеной сумочки-корзинки и стереть все следы с лица, пока какой-нибудь малыш не увидел ее и не испугался. И опять все возвращается к детям.

К черту все. Эмма поднялась, отряхнулась и пошла прочь из парка.

«Мартин, у нас никогда не будет детей. Я узнала об этом только сегодня утром, но подозревала уже давно. Прости, что сразу не сказала».

Что скажет Мартин?

«Милая, я люблю тебя и мне все равно, будут ли у нас дети. Давай поженимся и усыновим ребенка из приюта. Я буду счастлив рядом с тобой в любом случае».

«Милая, мне уже тридцать, пора бы завести семью, и я хочу, чтобы мои дети были похожи на меня».

Первый вариант ей не нравился, потому что она и сама хотела бы родить своего малыша. Ребенок из приюта – об этом еще нужно было хорошо подумать и все решить. Легко говорить о том, что можно усыновить или удочерить, и гораздо сложнее решиться на это окончательно. Малыш – это не котенок, которого можно отодвинуть на задний план. Да что там, даже котенка не отодвинешь. Но, Господи, как бы ей хотелось услышать именно первый вариант! Неважно, что она не может думать о приемном ребенке – важно, чтобы Мартин не отказался от нее.

«Привет мамочка. У меня все отлично, работаю полную смену, по вечерам хожу в кино, а на днях заглянула к доктору и узнала, что бесплодна. А так все прекрасно».

Что скажет мама?

«Детка, мне так жаль. Не беспокойся, мы поищем тебе другого врача».

«Ты опять за старое? Война закончилась всего десять лет назад, столько людей умерло почем зря, как можно сейчас думать о детях? Как можно рожать детей в таком мире?»

Эмма уже знала, что вылечить это бесплодие нельзя. Она слышала об этом несколько раз, причем в разных клиниках. Врачи терзали ее тело всевозможными приборами, а руки не заживали от уколов и анализов крови. Так что искать другого врача смысла не было, и она это знала. Но как же она хотела, чтобы мама сказала именно эти слова! Потому что ей хотелось ощутить поддержку и разбить ощущение собственного одиночества.

«Все прошло отлично, Мэйлин. Я действительно никогда не смогу родить. Здорово, правда?»

Что скажет Мэйлин?

«Ох, Эмма, мне так жаль. Иди сюда, я заварю тебе чаю, и ты все мне расскажешь».

«Эмма, я сейчас не могу. Это действительно ужасно, но мне нужно бежать, меня ждет Пауль. Позже, когда я вернусь, ты все мне расскажешь».

Мартин почти слово в слово повторил второй вариант.

«Милая, ты серьезно? Может быть, они ошиблись? А нельзя проверить еще раз? Медицина шагнула далеко вперед, наверняка с этим можно что-то сделать. Ты уже пробовала? А сколько раз? Ну, давай попробуем еще! Ты ездила в новую клинику? Это ужасно, моя мать так надеялась на внуков…»

Мама повторила второй вариант практически без изменений.

«Дорогая, ну зачем ты себя так расстраиваешь? И потом, разве тебе еще не рано думать о детях?».

И только Мэйлин удивила ее. Она открыла дверь уже в вечернем платье – ярко-красный шелк туго обхватывал приподнятую грудь, а черные как смоль волосы были собраны в красивую прическу. Но Мэйлин отошла в сторону, глядя на Эмму снизу вверх и уже вынимая из волос шпильки.

– Иди, сядь на кровать, я сейчас переоденусь.

– Я зайду в другой раз, тебя, наверное, Пауль ждет, – разворачиваясь и собираясь уходить, прохрипела Эмма.

– Я уже спускаюсь, чтобы позвонить ему.

В приемной на первом этаже был телефон, и Мэйлин выпорхнула за дверь так быстро, что Эмма успела поймать лишь алый всполох подхваченного в кулачки подола. Для своей миниатюрной фигуры Мэйлин двигалась очень быстро, и, очевидно, говорить она умела точно так же. В любом случае, вернулась она уже через две минуты, немного запыхавшаяся, но уже с распущенными волосами.

– У меня взяли напрокат плитку, – закрывая за собой дверь и принимаясь за шнуровку платья, сообщила она. – Так что чаем угостить не смогу, но для разговоров у нас есть целый вечер. Хочешь, спустимся вниз и возьмем чего-нибудь поесть?

Эмма покачала головой. Эта неожиданная доброта Мэйлин и ее готовность отложить все дела ради разговора с соседкой по комнате вызвали у нее новый приступ слез. Кажется, так сильно она не плакала никогда.

Тонкие, но сильные руки обхватили ее плечи, и Эмма почувствовала прикосновение теплого тела подруги. От Мэйлин пахло сандаловым маслом и лаком для ногтей.

– Я не знаю, чем помочь, но буду плакать вместе с тобой.

– Спасибо, – уже теряя голос, пропищала Эмма. – Спасибо тебе.

Мэйлин обхватила ее еще крепче, укачивая как ребенка и нашептывая что-то на своем непонятном родном языке.

Завтра нужно вставать, идти на работу, где весь день предстоит заворачивать и клеить коробки для флаконов с туалетной водой. Завтра нужно общаться с другими девушками из дома, болтать в общей гостиной о пустяках и договариваться насчет кафе для обеденного перерыва. Завтра нужно подняться и забыть, собраться и стиснуть зубы. Но сегодня Эмма хотела дать свободу своей боли и позволить ей пролиться слезами.

Глава 2

На выходные нужно было ехать к матери. Эмма не хотела сейчас этого делать, но выбора не оставалось. Теперь, когда она уже успела позвонить и по глупости все рассказать заранее, шмыгая как дурочка в телефонную трубку, ей особенно не хотелось садиться в автобус и платить за билет до родного города. Идиллически зеленые поля мелькали за окном автобуса, изредка сменяясь рощицами и одинокими фермами, а она сидела у стекла и глядела на все это великолепие невидящими глазами. Только бы не слышать, как пронзительно плачет маленькая девочка с одного из задних сидений.

Родная улица встретила ее идеально вычищенными тротуарами, кленовыми вставками, низкими заборами и до тошноты правильно расчерченными газонами. Мечта, а не улица.

– Детка, ты уже приехала, – лучезарно улыбаясь, пропела Эмили, открывая дверь своей единственной дочери.

– Да, мама, я уже здесь.

– Как у тебя дела? Как доехала?

Какие предсказуемые и глупые вопросы. Эмили обладала странным даром вести раздражающую беседу и при этом держать себя так, словно все только этого и должны от нее ожидать.

– Все отлично.

Ни слова о том, что случилось три дня назад. Ни одного намека на этот «неприятный случай». Эмили была убеждена в том, что рожать детей после такой войны – просто безрассудная роскошь. Если в мире случаются такие катаклизмы, о какой семье может идти речь? Что за безответственность – заводить потомство, мечтать о малышах и еще грустить от того, что у тебя никогда ничего подобного не будет. Эмма настраивала себя два дня, прежде чем отправиться домой – она уговаривала себя не заикаться о своем бесплодии и послушно делать счастливый вид. Грустное лицо могло натолкнуть Эмили на нотации и нравоучения, а слушать очередные проповеди на тему демографической ситуации ей хотелось меньше всего.

Но, как видно, все старания пошли прахом – за чаем Эмили завела разговор о том, что Эмма хотела пропустить мимо этих выходных.

– Детка, не нужно думать, будто мне все равно. Я о том, что ты не сможешь иметь детей. Я имею в виду, мне действительно очень жаль, что с тобой так все получилось, но ведь это еще не повод для того чтобы вешать нос, дорогая. В жизни еще очень много других интересов, ты можешь посвятить свое время более полезным вещам. В конце концов, посмотри, что сейчас происходит в мире! Атомная бомба убила сотни тысяч людей за один день. Подумать только – целый город может взлететь на воздух без предупреждения. Как же страшно рожать детей в таком мире. Так что, может, это и к лучшему?

Эмма кивнула, стараясь сделать так, чтобы ее лицо не слишком сильно выдавало всех вспыхнувших внутри эмоций.

– Да, мама, я все понимаю.

– Судя по твоей кислой мине, ты говоришь это просто для того чтобы успокоить меня. Кстати, как твой Мартин воспринял эти новости? Ты ему сказала?

– Да, я все ему сказала. Он еще держится, но это ненадолго.

«А теперь она скажет, что мужчина мне ни к чему. Я же теперь просто манекен, чертова кукла, от которой нет никакого толку».

– Вот увидишь, он еще пожалеет, – честно стараясь проявлять солидарность, принялась успокаивать ее Эмили. – К тому же, зачем тебе сейчас замуж? У тебя еще столько всего интересного впереди!

Пришлось опять послушно кивнуть. Она и не заметила, что устало прикрыла глаза, и это неосознанное движение заставило Эмили возобновить увещевания с новой силой.

– Ты что же это – не согласна со мной? Ты просто еще слишком молода. Вот поживешь с мое, и все тебе станет ясно. Ну что хорошего я видела от замужества? Родила тебя, уселась дома. Я ни о чем не жалею, нет, но я не хочу тебе такой жизни.

– Я не делаю из этого трагедию, и мне действительно все равно, что будет с Мартином, – выдавая свою досаду, вздохнула Эмма. – Просто сейчас я не хочу об этом говорить.

– Ну, конечно, тебе просто некогда говорить с матерью. У тебя наверняка полно подруг на этой твоей работе или там, где ты живешь, – не теряя времени даром, обиделась Эмили.

– Нет у меня никаких таких подруг, – поправляя белокурые локоны, еще более тяжело вздохнула Эмма. – Я просто хочу забыть об этом хотя бы на выходные. Сейчас я дома, торопиться некуда, беспокоиться не о чем, почему бы мне просто не отдохнуть?

– Какая ты счастливая – можешь позволить себе выходной. Вот Инесс, дочь моей подруги, никак не может отдохнуть – устроилась на работу к одной семье, так теперь они зовут ее к себе и днем и ночью.

– И что же она делает? – вяло поинтересовалась Эмма, питая робкую надежду на то, что разговор можно увести в другую сторону.

– Нанимали ее как домработницу, но в итоге получается, что ей приходится смотреть и за детьми. Там какие-то проблемы, я не совсем поняла, с чем они связаны, но ей с ними нелегко.

И Эмили начала распространяться о том, как бедняжка Инесс встает утром в шесть часов и мчится на работу, а потом приходит домой лишь к пяти часам, после чего не может даже нормально поспасть, ибо хозяйка имеет привычку звонить в любое время дня или ночи, дабы вызвать мученицу-горничную к себе.

– Кстати, они живут на нашей улице, – сообщила она, отпивая чай из своей кружки. – Может быть, ты их даже увидишь.

Эмма просто кивала, не понимая, почему она должна обращать внимание на тех, кто не имеет к ней совершенно никакого отношения. Казалось, что Эмили все устраивало – она продолжала говорить, превознося терпение и трудолюбие Инесс, что уже начинало действительно сильно надоедать.

Слушать о чужих проблемах и жалеть других людей Эмма не хотела. Поэтому, едва в речи матери наступил перерыв, она взяла свою кружку и торопливо откланялась, притворившись, что у нее болит голова.

Весь смысл поездок домой сводился к вечернему просмотру телепередач, в которых странного вида люди рассказывали о своих проблемах, вновь и вновь вызывая у Эмили приступы жалости и сострадания. Вечером Эмма сидела в кресле, глядя в покатый телеэкран, облаченный в деревянную рамку и возведенный на пьедестал из новенькой тумбочки.

Скорее бы прошла суббота, пережить бы эту ночь, а потом дотерпеть до послеобеденного автобуса и уехать туда, где никто не задает вопросов.

Ночью раздался телефонный звонок, и Эмма перекатилась на спину, комкая тонкую ночную сорочку. Что за дом? Даже ночью нельзя отдохнуть как следует. Она не прислушивалась к разговору – в этом просто не было смысла, поскольку телефон стоял в конце коридора, и приглушенный голос Эмили не мог проникнуть через плотно закрытую дверь. Эмма просто ждала, когда сердце замедлит удары, и ей снова удастся уснуть.

Если голос не мог проникнуть за дверь, то для настойчивого стука такой преграды не существовало – через несколько минут мать постучалась в дверь комнаты, и Эмма едва не захныкала от обиды.

– Эмма, ты спишь? – совершенно искренне спросила Эмили, открывая дверь.

– Нет, – открывая глаза и усаживаясь, ответила Эмма.

– Эти хозяева снова позвонили Инесс, просили, чтобы она пришла. Она только что вернулась домой, а ей снова выезжать. Я сказала, что ты дома, и, возможно, могла бы подменить ее. Ты как? Сможешь?

– Ты ведь уже согласилась за меня, – чувствуя, как к горлу подкатывается противный комок, ответила Эмма.

– Если ты не можешь, я позвоню и скажу, чтобы она ехала сама. Просто, понимаешь…

– Я пойду. Куда нужно идти? – вставая и натягивая рубашку на плечи, отрезала Эмма. – Далеко они живут?

Эмили включила свет, появляясь перед дочерью во всей красе. Волосы, накрученные на бигуди и заботливо накрытые фигурным куполом из сеточки, фланелевый халат, пушистые тапочки – эталон домохозяйки. Завтра у нее будут аккуратные локоны, как положено. Эмма покачала головой, собирая волосы в хвост и затягивая их эластичной ленточкой. Мать оставалась неотразимой женщиной, газетным идеалом, почти рекламной моделью средних лет, в то время как дочь очень редко утруждала себя подобными неудобствами. Вьющиеся волосы достались ей от отца, а светлая кожа от матери. Больше ей было и не нужно.

– Ну, пожалуйста, не злись. Ну, хочешь, я сама схожу? – уже начиная шантажировать ее своим раскаянием, ласково заговорила Эмили.

– Нет, я же сказала, что пойду, – переступая через сброшенную на пол сорочку и снимая с вешалки бриджи, отказалась Эмма.

– Ты действительно выручила бы нас, – торопливо благодарила Эмили, провожая ее до двери.

– Нас? – переспросила Эмма, застегивая последние пуговицы клетчатой рубашки, которую оставалось завязать на талии для более или менее приличного вида.

– Не придирайся к словам, – вполне ожидаемо разозлилась Эмили. – Если не хочешь идти, так и скажи.

– Отчего же, я хочу.

«Просто умираю от желания», – внутренне проворчала она, выходя на прохладный ночной воздух.

Дорога до соседнего дома оказалась не слишком длинной – работодатели Инесс жили в самом конце улицы. Эмма слабо представляла, что скажет, когда они откроют ей дверь, но все же постучалась. Отступать было некуда, да и незачем.

Отворил темноволосый мальчик лет двенадцати.

– Вы кто? – не потрудившись поздороваться, спросил он.

– Я вместо Инесс. – Оказалось, подобрать понятные слова было проще, чем она ожидала.

– Вы ее подруга?

– Нет, моя мать дружит с ее матерью, так что получается, мы дружим через матерей. – Она не была настроена лгать и изворачиваться.

– Серьезно? – все еще держа ее на пороге, улыбнулся мальчик.

За его спиной возникла молодая женщина, которая качала на руках маленького ребенка. Слишком юная для того чтобы быть матерью этого подростка и слишком старая для того чтобы считаться его сестрой. Нечто вроде тети или подруги матери.

– А где Инесс?

– Не знаю, дома, наверное, – терпеливо и честно ответила Эмма.

– Вас прислали вместо нее? Проходите скорее.

Молодая женщина имела приятную наружность, но голосом обладала слишком уж тоненьким и слабым. Тип хрустальной принцессы, которой тяжело поднять ведро с водой или пакет с яблоками. Та, что выносит мусор исключительно с подкрашенными губами. Та, что любит поражать сильной волей и неординарным умом, задавая контраст своей хрупкой внешности. Еще одна рекламная – а учитывая залаченную в завитках челку и кокетливый цветастый тюрбан, – даже пинап модель. Того гляди еще вытянет губы трубочкой и поднимет брови, прикладывая ладони к щекам.

В доме было чисто и жарко.

– У нас осталось очень много посуды с дружеской вечеринки, а тут мой муж позвонил так неожиданно. Приедет через два часа. Не могу же я встретить его в таком доме, правильно? – добавляя к своему писку еще и нотки гнусавости, промямлила хозяйка дома. – София не хочет мне помогать, боится что-нибудь разбить. Если вы все сделаете, я вам хорошо заплачу. И почему Инесс не смогла приехать сама?

На кухне, куда ее немедленно провели, за столом сидела девочка лет пяти или шести. Это и есть София? Неудивительно, что она не захотела мыть посуду.

Эмма засучила рукава, подходя к раковине.

– Боже, я забыла сказать вам, что у нас временно нет горячей воды. Вот вернется муж, и все исправит.

– Хорошо, это не страшно, – стараясь не грубить незнакомой женщине, оптимистично кивнула Эмма. – Может быть, у вас есть таз средних размеров, чтобы я могла помыть в нем посуду?

Хозяйка махнула ручкой на шкафы, которыми была увешана и заставлена идеальная и дорогая кухня этого игрушечного дома. Ребенок, лежавший на ее руках, при этом закатился плачем – наверное, ему не понравилось, что мама отвлеклась от него.

– Здесь найдете все, что вам нужно. Если что, посмотрите еще в ванной. Помните, где она? Мы проходили мимо нее.

– Да, я помню.

– Ну, значит, даю вам час на все это. Только помыть посуду, прибрать и слегка протереть пол, больше ничего делать не нужно.

«Да, конечно, всего ничего».

Хозяйка ушла, но девочка так и осталась сидеть за столом.

– Ты не пойдешь спать? – открывая одну из шести нижних дверей шкафа, спросила ее Эмма.

Малышка только покачала головой, видимо, не собираясь ни с кем разговаривать. Светловолосая и голубоглазая – такая же, как и сама Эмма – девочка выглядела до жути осторожной и напряженной, хотя при этом в ее взгляде явно читалось любопытство.

– Ну, хорошо, тогда займемся делом, – вздохнула Эмма, заглядывая в шкаф и вынимая оттуда пластмассовую чашку. – Кажется, нашла. Правда, понадобится еще одна такая же, а ее почему-то не видно. Ты не знаешь, случайно, здесь нет второй такой же чашки?

Девочка потрясла головой.

– Ладно, черт с ним, обойдусь и так. Придется растянуть удовольствие, да еще и успеть при этом за час выдраить этот поросятник.

Эмма набрала в одну из кастрюль воду, а затем поставила ее на газовую плиту. Ультрасовременный дом со всем удобствами – тут и чугунная плита, и отполированные до блеска столешницы и ситцевые скатерти. И маленький ребенок.

Она непроизвольно шмыгнула, вспоминая, как всего несколько минут назад младенец обнимал свою маму за шею. Ей такое узнать никогда не придется. Никогда она не будет кормить грудью, качать на руках своего ребенка, никогда не будет петь колыбельные и читать ему на ночь сказки. Когда в доме есть малыш, даже на кухне пахнет иначе. Как же хочется бросить все и сбежать!

Девочка за столом пошевелилась, привлекая к себе внимание, и Эмма оторвалась от своих грустных мыслей.

– В ванной есть чашка, – хрипловатым голосом вдруг сказала младшая хозяйка. – Я принесу.

– А для чего ее используют обычно? – улыбнулась Эмма, чувствуя, что мышцы лица с трудом слушаются ее.

– В ней купают Диану, – ответила девочка.

Эмма засмеялась, прогоняя слезы и пытаясь при этом не обидеть свою помощницу.

– Диана – это младенец на руках у хозяйки? – уточнила она.

– Да.

– Спасибо за то, что хотела помочь, но в таком случае чашку лучше оставить в ванной.

Та лишь пожала плечами, возвращаясь к своей прежней апатичности. Эмма подумала, что девочка совсем расстроилась, но малышка продолжала сидеть и наблюдать за ней, делая при этом вид, что она глядит исключительно на скатерть.

Пока грелась кастрюля с водой, Эмма собирала грязную посуду на один край стола. Хозяйка не притронулась ни к одной из тарелок, и теперь ей пришлось ходить по всей кухне, перенося стопки испачканной посуды и собирая мутные стаканы на поднос.

Мыть все это пришлось, разбавляя вскипяченную воду с водопроводной. В тазу Эмма развела горсть муки, а потом засучила рукава и принялась отмывать собранные на столе тарелки. Девочка при этом все еще не двигалась с места, и такая неподвижность уже начинала беспокоить Эмму, но она боялась заговорить с этим ребенком. Хрупкое и маленькое создание притаилось за столом, словно испуганный котенок, которого лишили природной смелости. Чтобы не разрушить это подобие мира и спокойствия, Эмма решила делать вид, что не замечает девочку. Все равно поговорить с ней не представлялось возможным, а вовлекать ее в дела она не хотела.

Наблюдательница не пошевелилась и тогда, когда Эмма вынесла скатерть, чтобы вытряхнуть ее на улице. Когда она вернулась, предполагаемая София так и сидела на прежнем месте. Дальше пришлось вылить остатки горячей воды в ведро, а потом добавить воды из крана и приняться за пол. Передвигаясь почти на коленках, Эмма следила за ножками девочки. Они висели в воздухе, словно лишенные жизни и энергии. Обычно дети качают ногами или предпочитают хоть как-то двигаться, но девочка просто сидела, даже не потрудившись найти удобное положение. Боясь прикоснуться к ней, Эмма осторожно помыла пол между ножками стула, на котором сидела загадочная малышка. Ей казалось, что если она попросит девочку сдвинуться или пересесть, случится что-то плохое.

Наконец, работа была закончена, и у нее оставалось еще целых десять минут. Эмма сверилась по настенным часам, а потом прошла обратно к кухонному столу и забрала свой платок, которым вытерла руки после того, как с полом было покончено.

– Кажется, все сделано, – чувствуя, как сбилось дыхание, подвела итог она.

Стол пришел в идеальное состояние, посуда была разложена по полочкам, кружки висели на своих законных крючках, а на полу больше не было пятен и крошек.

– Пойду-ка я, скажу, что все уже закончено, – глядя на малышку, улыбнулась она.

– Я София, – так же неожиданно сказала девочка, поднимая грустные глаза.

– Очень приятно, – стараясь не выдавать странно поднявшееся в груди волнение, еще раз улыбнулась Эмма. – Я Эмма.

– Вы знаете, как зовут Диану, а она даже говорить еще не умеет, – отворачиваясь от нее, объяснила София. – А я умею, так что если вы меня позовете, я откликнусь.

Почему у нее такой хриплый голос? Было похоже, что София очень мало разговаривает.

– Я рада, что ты сказала, как тебя зовут, – заверила ее Эмма. – Если честно, то я догадывалась, что твое имя София. Очень красивое, тебе подходит.

Малышка не повернула головы и даже не вздрогнула, но Эмма увидела, как опустились ее ресницы.

Ждать больше было нельзя, и она вышла из кухни, чтобы предупредить хозяйку и забрать свои деньги.

София лежала в кровати, слушая приглушенные голоса взрослых. Внизу тетя Ирена и дядя Шерлок разговаривали о своем и сюсюкали над Дианой. Филипп спал на другой кровати, у самого окна, и ему было все равно, что происходит в доме.

Было бы хорошо, если бы тетя Ирена позволила ей встретить дядю Шерлока вместе с ней, но почему-то так было нельзя. Софию отправили спать, предварительно заставив помыться в ванной. Она хотела сказать, что не устала, и спать ей не нужно, но спорить с тетей было бесполезно. К тому же, лишний шум мог бы разбудить Диану, и тогда тетя начала бы плакать и ругаться. Нет, лучше встретиться с дядей завтра.

София перевернулась на спину и натянула простыню до подбородка, перебирая при этом ножками и пытаясь выпростать ступни на воздух. Ночью было тоже жарко, почти как днем. Она прикрыла глаза, вспоминая все то интересное, что произошло за день.

Ах, какая красивая тетенька приходила сегодня вечером! В штанах и на каблуках. Она не трогала Софию, не заставляла ее помогать и даже ни о чем не спрашивала. Вот бы она всегда приходила вместо Инесс. Филипп сказал, что скоро у Инесс появится маленький, и тогда она перестанет приходить. А что если теперь каждый день будет приходить та тетенька?

Эмма. Э-м-м-а. Важное, серьезное и мягкое имя. Даже какое-то теплое. Она, наверное, и сама такая – у нее круглые плечи, белые руки, большие ладони. Было бы замечательно хоть разок потрогать такие руки. Наверняка они не такие холодные и костлявые, как у тети Ирены. Нет, такие руки должны быть тоже мягкими и теплыми. Даже если Эмма схватит кого-нибудь, то этому человеку не должно быть очень больно. Ну, по крайней мере, не так больно, как бывает, когда тетя Ирена хватает за плечо.

Эмма. Интересно, а Филипп тоже ее видел? София завертелась, пытаясь разглядеть спящего брата. Что он скажет об этой тетеньке? Филиппу все не нравятся, он всегда сердитый и даже иногда толкается или кричит. Но София знала, что на самом деле он добрый и хороший. Просто ему приходится быть злым. Как ей приходится быть тихой и все время молчать. На самом деле ей хочется говорить без умолку и задавать вопросы, но ведь нельзя же! Диану легко разбудить или испугать, а потому нужно держать рот на замке.

Рот на замке. Какое странное слово говорят эти взрослые. И где ключ для рта? На что он похож? София ни разу его не видела, и ей было даже смешно от таких слов.

Глава 3

– Ну, как съездила? – уже в понедельник вечером спросила Мэйлин, которая только что вернулась с работы. – Что нового?

Эмма покачала головой, отпивая немного кофе из своей кружки. Они сидели в общей гостиной, где все соседки могли обмениваться новостями, сплетничать и хихикать. Иногда это заведение напоминало Эмме дом престарелых, только здесь жили одни молодые девушки. У каждой из них была своя комната, но завтракать они спускались в общую столовую – за это приходилось платить дополнительные деньги. Еще была общая гостиная, сплошь заставленная креслами и диванами. Чтобы девицы могли поднимать дух и питать свои моральные силы, подкрепляя их благотворным общением друг с другом. Здесь же нужно было принимать ухажеров, если они, конечно, были. К счастью, Мартин ни разу не добирался до этой комнаты – Эмма встречала его у дверей, и они сразу же уходили куда-нибудь.

– Ничего нового, – облизывая губы и уже не заботясь о своей ярко-красной помаде, сказала она. – Все как всегда. Как твои выходные?

– Ездила с Паулем за город. Хотела пригласить кого-то еще, но он не разрешил.

– И как все прошло? – лукаво улыбаясь, спросила Эмма.

Она уже давно ждала, что Мэйлин обручится и похвастается ей колечком.

Вместо этого Мэйлин нахмурилась, поджимая губы и давая понять, что ничего особенного не произошло.

– Так же, как и у тебя – все как всегда, – посмеиваясь, ответила она. – Признать по чести, я этому даже рада. Ни к чему мне сейчас замужество, мне вполне уютно и здесь. Вот, и завтраки с ужинами готовят за меня, и вещи стирают – только успеваю в прачечную носить. Остается только работать и платить по счетам. Хорошо живется мужчинам, да? Они всю жизнь, десятилетиями так живут. Не то что мы – года два-три побаловались, а потом замуж, и начинается… стирка, уборка, готовка, потом сопельки и какашки… а потом ты не помещаешься в обхват мужниных рук, и тебе уступают место в трамвае.

– Тебе и так уступают место, – заметила Эмма.

Мэйлин выглядела так, словно ее выточили из китайского фарфора и расписали тонкой кисточкой. Изящная, тонкая, грациозная – ничего лишнего или вульгарного. Неудивительно, что Пауль относился к ней так, словно она была хрустальной балериной.

– Нет, я о том, что место начнут уступать даже молодые девушки, а не просто мужчины и парни. А потом глядишь – для тебя высвободили место на скамеечке, где старушки грызут арахис и распекают на все корки молодых и красивых.

– Ну, допустим, обойдешься ты без стирки и сопелек, – возразила Эмма – а дальше что? Все равно же стареть начнешь.

– Начну, конечно, только не так скоро. Не пойми меня превратно, но я не хочу стать домработницей, не успев при этом повидать хоть что-то.

– Мэй, тебе всего двадцать три, – покачала головой Эмма. – Успеешь ты еще повидать свое хоть что-то, не бойся.

В ответ Мэйлин закатилась беззвучным смехом, хлопая Эмму по колену и вздрагивая всем телом.

– А я и забыла, что мне всего двадцать три. Чувствую себя старухой, честное слово.

– Это общая гостиная на тебя навевает такие ощущения. Лучше пойдем, прогуляемся, – предложила Эмма, поднимаясь с кресла.

– Да куда же? Уже восьмой час, через сорок минут придут девчонки с фабрики, и тогда, чтобы дождаться очереди в ночной душ тебе придется сидеть в коридоре до утра.

– Наплевать, пойдем, у меня голова гудит, нужно развеяться. Если что, умоемся на кухне, Присцилла нас впустит.

– А чулки стирать тоже будем на кухне? – жалостливо глядя на нее снизу вверх, спросила Мэйлин.

– Я куплю тебе пару чулок на завтра, плакса ты моя ненаглядная, – подхватывая подругу под руку, засмеялась Эмма. – Хотя я не понимаю, кто носит чулки в такую жару. Умереть можно. Или расплавиться прямо в этих самых чулках.

У Мэйлин даже загорелись глаза:

– Купишь новые? Прямо блестящие, из чистого нейлона?

– Да, черные, в крупную сетку или даже с розочками по бокам.

– Фу, такие только на сцену надевать… сама знаешь, на какую сцену, – махнула рукой подруга. – Давай лучше с полосками сзади.

– Давай дойдем до магазина, и там выберешь. У меня есть деньги на любые чулки, только уйти бы отсюда.

– Ты хоть губы подкрась, – останавливаясь на самом пороге гостиной, посоветовала Мэйлин. – На вот, держи зеркало.

Эмма отвернулась к стене, вынула из сумочки помаду и взяла заботливо открытую пудреницу. Для Мэй опрятность всегда значила очень многое – она следила за собой как никто другой, регулярно выстирывала все платочки и при этом умудрялась покупать новые почти каждую неделю.

Эмма вернула ей пудреницу, и Мэйлин одобрительно кивнула:

– Теперь другое дело. А то вышла бы сейчас на люди…

Они миновали коридор и вышли на оживленную вечернюю улицу. Большой город продолжал кипеть даже сейчас, и Эмма была рада тому, что вокруг постоянно ходят люди. В темное время они уже не спешили и не грубили, как это было днем. Молодой человек, который утром мог толкнуть локтем, пробегая к своей станции метро, вечером вполне свободно останавливался, пропускал вперед и даже делал комплименты. Так уж было заведено, и никто ни на кого не обижался.

Она не спрашивала, почему Мэйлин не дожидается своего Пауля, и сама не горела желанием рассказать о том, что Мартин предупредил ее по телефону о своих срочных планах по работе. Этим летним вечером они обе были вольны идти куда угодно.

– Ты постоянно говоришь «уйти бы отсюда, уйти бы оттуда», – говорила Мэй, шагая по улице и даже не оглядываясь на витрины. – А знаешь, откуда тебе нужно сбежать на самом деле?

– Не знаю, скажи, – тоже глядя прямо перед собой, попросила Эмма. Ей действительно было интересно, что скажет подруга.

– Тебе нужно уйти от своих мыслей. Сбежать от того кошмара, который ты носишь с собой. Перебежки с места на место тебя не спасут – нужно лечить то, что внутри.

– И кто же меня вылечит?

– Не знаю. Но кто-то должен, иначе ты с ума сойдешь.

Эмма улыбнулась, не скрывая всколыхнувшейся внутри горечи.

– Я и так схожу с ума. Знаешь, в субботу ночью мама попросила меня поработать уборщицей у одних наших соседей…

– Поработать кем? – Мэйлин даже округлила свои миндалевидные глаза.

– Ну, так, ерунда, всего-то один вечер, – наморщила нос Эмма. – Какая-то дочь какой-то ее подруги нуждалась в помощи, пришлось подменить.

– Рассказывай по порядку, – распорядилась Мэй.

– У мамы есть подруга. У подруги есть дочка. Дочка работает у наших соседей. Наша соседка вызвала ее посреди ночи, но эта дочка не могла приехать.

– И на ее счастье под рукой оказалась незамужняя и бездетная девушка, которая спала преступно сладким сном, в то время как другим людям приходилось страдать. Все ясно, твоя мама попросила тебя заменить ее.

– Именно. Так вот, там была девочка. Она сидела на кухне все то время, пока я мыла посуду и убирала весь этот поросятник. Ей лет шесть, не больше. Такая красивая и милая… и еще очень печальная.

Мэйлин покачала головой, пресекая ее мечтательные мысли:

– Не вздумай привязываться к соседской девочке. Это может быть очень привлекательный ребенок, но у малыша уже есть мать. Материнская ревность не знает границ, если у тебя жадная соседка, она тебя со свету сживет, не сомневайся.