Судебно-арбитражное толкование норм гражданского права Слесарев Александр

1.1. Нормативная основа механизма гражданско-правового регулирования общественных отношений: понятие и свойства

Различные подходы к пониманию права, включающие концепции позитивизма, естественного, социологического, исторического, психологического и свободного права, лишь подчеркивают многогранное значение нормативной составляющей в числе факторов, воздействующих на поведение индивидов[1].

Беря за основу идею конкретизации действия права от абстрактного к конкретному, следует, очевидно, признать целесообразным выделение двух основных стадий правового воздействия – нормативную и стадию правоотношения, а отсюда и два основных звена такого воздействия – нормы права и правоотношения. Иные правовые явления – юридические факты и акты правоприменения – можно рассматривать как примыкающие к правоотношению, являющемуся, наряду с нормами, основным звеном механизма правового регулирования[2].

Таким образом, если под механизмом правового регулирования общественных отношений понимать единую систему правовых средств осуществления правового воздействия на общественные отношения, то нормы права являются исходным элементом этого механизма, его нормативной основой.

Нормы права устанавливают общую программу поведения субъектов в предусмотренных законом ситуациях, иначе говоря, определяют круг субъектов правоотношений, их правовое положение, юридический режим объектов права, основания возникновения, изменения, прекращения правовых связей, а также меры, обеспечивающие надлежащее осуществление прав и исполнение обязанностей.

Особенностью современного подхода к трактовке права в России является учет действующих конституционных положений, в том числе ч. 1 ст. 17 Конституции РФ, смысл которых состоит в признании двух приоритетных источников позитивного права – прирожденных и неотчуждаемых прав и свобод человека (его естественных прав) и общепризнанных принципов и норм международного права, а также международных договоров Российской Федерации. Более того, указанные источники права не только непосредственно включаются в российскую правовую систему, но и оказывают на нее «критериально-правовое» воздействие[3], требуя от остальных элементов нормативной основы необходимого соответствия и соподчиненности.

Нормы права неразрывно связаны с их юридической первопричиной – правотворчеством, которая по своему содержанию является государственной деятельностью, направленной на создание правовых норм, их дальнейшее совершенствование, а также изменение и отмену.

Учитывая наличие указанных новаций в нормативной основе правового регулирования, а также имея в виду проблемность роли и места в системе источников права судебного прецедента, нормативно-правового договора, правовых обычаев, юридической доктрины, в литературе предлагается термин «правотворчество» заменить на «правоустановление»[4].

Под правоустановлением понимается форма и направление государственной деятельности, связанной с официальным выражением и закреплением норм права, которые составляют нормативно-правовое содержание всех действующих источников позитивного права.

Полагаем, что термин «правотворчество» действительно более сочетается с «традиционными» источниками права – нормативно-правовыми актами.

Что касается иных источников права, например естественных прав и свобод, то государство их не создает, оно лишь признает их юридическое значение и тем самым гарантирует их защиту.

Вместе с тем и предлагаемый термин «правоустановление» вряд ли существенно отличается от используемого ранее «правотворчество». Конечно, значительно сильнее дифференцирует роль государства в юридическом формировании источников права, имея в виду и непосредственное правотворчество (по отношению к нормативно-правовым актам) и иные формы государственной деятельности, связанные с санкционированием, признанием и гарантированием иных источников права.

Поскольку санкционирование, признание и гарантирование по своему юридическому значению приравнивается к правотворчеству, а также учитывая доминирующую роль нормативно-правовых актов в системе источников права, полагаем необходимым сохранить использование термина «правотворчество» в прежнем значении, что не исключает при необходимости понимания этого термина в «узком» и «широком» смыслах как собственно правотворчества и иной указанной выше государственной деятельности.

Нормативно-правовой акт является основным источником права большинства нормативно-правовых систем. Даже в странах, активно использующих прецедентное или обычное право, влияние принципов позитивного права имеет достаточно важное значение.

Анализируя нормативную основу механизма правового регулирования как со стороны «внешней» формы (соподчиненность нормативно-правовых актов, их действие во времени, пространстве и по кругу лиц и т. д.), так и формы «внутренней» (структура правовой нормы, характер ее предписывающего действия, ее основные свойства и качества и др.), хотелось бы обратить внимание на следующие моменты.

Для нормативной основы механизма правового регулирования характерен ряд свойств (качеств), среди которых необходимо отметить, прежде всего, общеобязательный характер правовых норм, их системность и формальную определенность[5].

Общеобязательность нормы права базируется на абстрактном характере ее изложения и выражается в перманентном и обязательном для всех характере ее действия.

Норма права направляет поведение людей постоянно и непрерывно, ее содержание всегда изложено в абстрактно-всеобщем виде, без связи с тем или иным конкретным случаем, входящим в орбиту ее воздействия.

Следует также иметь в виду, что непрерывная связь юридических норм с государством в определенной мере модифицирует рассматриваемый признак социальной нормы, поскольку она представляет собой не просто правило поведения общего характера, но общеобязательное правило, распространяющееся на участников соответствующих отношений независимо от их согласия с установленными правилами, их одобрением и т. д.[6]

Общеобязательный характер права имеет значение не только для позитивного права, это свойство актуально и для прецедентного («судебного») права. Здесь важно не только то, что правило поведения выражено в акте высшей судебной инстанции по конкретному делу, который должен учитываться при решении всех других дел, и потому носит общеобязательный характер. Важно также, что судебное решение, по мнению многих представителей «судебного права», лишь раскрывает «рациональное зерно», которое в правовой надстройке существует реально и лишь выявляется с помощью судебных актов.

Системность нормы права обычно связывают с ее дифференциацией на составные части – гипотезу, диспозицию и санкцию. Отмечается, что такая конструкция абстрактной нормы права является общей моделью и началом всего позитивного права как системы норм[7].

Известно, что в нормативной системе обособляются обязывающие нормы, регулирующие активное поведение субъектов общественных отношений, а также нормы, запрещающие и управомочивающие, соответственно возлагающие на лиц пассивные обязанности воздерживаться от совершения определенных действий или дозволяющие их носителям совершение активных действий. Для достижения этих целей необходимо, во-первых, выразить само содержание правовой нормы; во-вторых, определить условия, при которых содержание правовой нормы может осуществляться; в-третьих, установить правовые последствия их нарушения. На этих посылках строится и концепция структуры правовых норм «в виде трех элементов деонтической логики», получивших название «диспозиции», «гипотезы» и «санкции».

Таким образом, в рассматриваемом случае речь идет о структуре «логико-юридической нормы»[8].

Если же анализировать «реальную» норму (или «норму-предписание»)[9], то и системность права будет выглядеть несколько иначе.

На наш взгляд, формула «если – то – иначе» отражает скорее не конкретное (единичное) правило поведения, а механизм правового регулирования. Более того, содержание права вряд ли исчерпывается понятиями «обязательно», «дозволено» и «запрещено»[10].

Мы присоединяемся к высказанной в литературе точке зрения, согласно которой норма права действует не сама по себе, но как элемент нормативной основы механизма правового регулирования.

С позиции системности правового регулирования правильным будет дифференцировать правовые нормы, выделяя прежде всего нормы прямого действия (регулятивные – диспозиции и охранительные – санкции), непосредственно моделирующие поведение людей, указывающие на их права и обязанности. В процессе правового воздействия к ним подключаются нормы специализированные, в том числе ситуационные (гипотезы), определяющие ситуацию (объекты, субъекты, юридические факты), в которой будет протекать правовое поведение.

Санкцию можно представить в качестве охранительной нормы прямого действия, регламентирующей поведение субъектов права на случай совершения правонарушения. Ее действие сочетается с функционированием ситуационных норм, определяющих деликтоспособность субъекта правонарушения, объект, объективную и субъективную стороны противоправного акта.

Механизм реализации санкций невозможен и без иных специализированных предписаний, например оперативных, устанавливающих время вступления в силу и прекращения действия норм, норм-презумпций и т. д.[11]

Таким образом, системность правовой нормы выражается прежде всего в том, что она (норма) выступает в механизме правового регулирования не как автономное (изолированное) образование, а в качестве элемента (составной части) его нормативной основы, что предполагает ее субординационную, координационную и иную согласованность с иными нормативными предписаниями.

Формальная определенность права в литературе раскрывается неоднозначно. По мнению одних, формальная определенность норм права представлена в их системной конструкции и дифференции нормы на диспозицию, гипотезу и санкцию[12].

Другие считают, что формальная определенность норм заключается в четкости содержащихся в них общих и специальных условий правоотношений, наличии детальных процедур, особенно связанных с судебной деятельностью, требовании письменной (документальной) формы права[13].

Третьи полагают, что формальная определенность норм права выявляется, прежде всего, в их точности, детализированности и категоричности регламентирования поведения участников общественных отношений[14].

Представляется, что категория формальной определенности права (норм права) является весьма богатой по своему содержанию и отражает определенные языковые, логические и собственно юридические требования, предъявляемые, прежде всего, к форме изложения нормативных предписаний[15].

Языковой аспект правовых норм в свете их формальной определенности характеризует такие качества нормативных предписаний, как простота, краткость, ясность и точность.

Простота правовой нормы реализует режим литературной умеренности в конструировании правовых текстов (использование по возможности прямого порядка слов, применение лишь при крайней необходимости громоздких конструкций, оборотов, иностранных и редко употребляемых терминов и др.). Норма права должна быть простой, поскольку она рассчитана на субъектов общественных отношений, которые могут не иметь специальных юридических знаний.

Конечно, данный прием нельзя абсолютизировать, поскольку в некоторых случаях специфика объекта правового регулирования (например, вексельные или акционерные отношения) требует особого и порой весьма сложного по форме правового регулирования.

Простота нормы является лишь средством достижения такого качества нормы, как ясность текста нормативного предписания. Ясность означает понятность текста тем лицом, для которого он предназначен. Цель указанного свойства нормы – обеспечить полное и правильное доведение до соответствующих лиц содержащейся в ней информации.

Точность правовой нормы предполагает использование однозначных терминов, понятий и конструкций, создание четких и недвусмысленных дефиниций.

В ряде случаев требования простоты и точности изложения правовых предписаний могут вступать в определенное противоречие. В этом случае следует, очевидно, исходить из доминирующей позиции точности по сравнению с простотой – текст закона должен быть прежде всего максимально точен и по возможности прост.

Невыполнение указанных требований нарушает восприятие текста нормативных актов соответствующими субъектами, резко снижает или вообще сводит на нет эффективность правового регулирования.

Логический аспект правовых норм требует их определенности, последовательности и непротиворечивости.

Определенность в указанном смысле проявляется, в частности, в использовании законодателем единственной дефиниции термина, в недопустимости многозначности термина, используемого в предписании и, напротив, выражения одной мысли различными терминами.

Последовательность закона (в широком смысле этого слова) означает последовательное развитие мысли законодателя в тексте закона. Иногда указанное требование рассматривается более широко – как последовательное развитие конституционных основ в тексте закона[16].

Соблюдение данного положения приводит к реализации следующего свойства нормы – отсутствию противоречия в нормативной основе правового регулирования, поскольку одним нормативным предписанием не должно отрицаться положение, содержащееся в другом предписании.

Различия в содержании правового регулирования сходных или связанных отношений, если они не являются следствием проявления общего и специального в этом регулировании, должны исключаться как в тексте одного, так и нескольких взаимосвязанных законов. Нарушение указанного положения ставит под угрозу принцип единого (целостного) регулирования общественных отношений.

С точки зрения своего юридического «среза» норма права должна иметь качества конкретно-нормативного инструмента правового регулирования. Качество формальной определенности права в наибольшей степени обеспечивает конкретность нормативного предписания. Оно должно устанавливать права и обязанности соответствующих субъектов общественных отношений, как правило, весьма определенно и детализированно, ибо наличие излишне декларативных норм снижает эффективность правового регулирования, сводит его порой лишь к идеологическому воздействию.

Кроме того, принцип формальной определенности права предполагает при создании юридических норм всемерное использование средств юридической техники, позволяющих установить модальность нормативных предписаний, принадлежность их той или иной отрасли права, вовлечь в механизм правового регулирования правовые конструкции, термины, презумпции, фикции и т. д.

Таким образом, правовая норма устанавливает общеобязательное правило поведения участников общественных отношений (общий характер нормы), причем обычно не изолированно, а в системе с иными нормами, включенными в механизм правового регулирования (системность нормы). Содержание этой нормы, с учетом ее системообразующих связей, должно быть формально-определенным[17], обеспечивающим ее единообразное понимание, реализацию и применение[18].

Проведенный анализ нормативной основы механизма гражданско-правового регулирования позволяет сделать следующие выводы.

Разнообразные аспекты понимания права лишь подтверждают признание за нормативной составляющей механизма социально-правового регулирования значения одного из факторов, определяющих то или иное поведение субъектов общественных отношений.

Нормативный акт (для гражданского права, как правило, закон) является основополагающим источником права в правовых системах большинства стран мира, его значение повышается также и там, где активно используется прецедентное или обычное право. В то же время акты применения права, главным образом судебные акты, не только обеспечивают права и законные интересы конкретных лиц на стадии реализации правоотношений, но и выполняют при необходимости абстрактно-публичные функции устранения неопределенности правового регулирования. Они, по сути, включаются в механизм правового воздействия уже как дополнительный элемент его первой – нормативной – стадии.

В современных условиях особо актуальна необходимость соблюдения требований соответствия и соподчиненности различных элементов нормативной основы механизма правового регулирования в условиях приоритетности прирожденных и неотчуждаемых прав и свобод человека, а также общепризнанных принципов и норм международного права, международных договоров Российской Федерации.

Нормативной основе механизма правового регулирования присущ ряд свойств (качеств), важнейшими из которых, с учетом предмета исследования, являются общеобязательный характер правовых норм, их системность и формальная определенность.

Общеобязательность нормы базируется на ее абстрактном (вне связи с тем или иным конкретным случаем) изложении, выражается в перманентном и неуклонном для всех характере ее действия.

Понятие системности нормы актуально прежде всего потому, что правовая норма выступает в механизме правового регулирования не как автономное образование, но лишь в качестве элемента, составной части данного механизма и вытекающей отсюда необходимости ее согласованности (субординационной, координационной) с иными нормативными предписаниями.

Категория формальной определенности отражает некоторые языковые (простота и точность), логические (последовательность и непротиворечивость) и собственно юридические (касающиеся использования в нормативных актах средств юридической техники) требования, предъявляемые, прежде всего, к форме изложения нормативных предписаний. Формальная определенность права, по сути, есть способ создания «прозрачного» права, средство реализации принципа информационно-тождественного восприятия права неопределенным кругом лиц.

1.2. Понятие, виды и значение неопределенности гражданско-правового регулирования

Нормативная основа механизма гражданско-правового регулирования должна быть единообразно понимаема, реализуема и применяема всеми субъектами соответствующих общественных отношений.

Между тем в силу высокой степени абстрактности правового регулирования (общеобязательный характер юридической нормы), его сложных системообразующих связей (системность юридической нормы) и особенностей, вытекающих из его юридико-технических моментов (формальная определенность нормы), правоприменительная практика нередко сталкивается с проблемой достаточности существующего регулирования для разрешения конкретного гражданско-правового спора.

Иногда в изложенном аспекте такая нормативная «достаточность» не является очевидной, в связи с чем возникает ситуация неопределенности гражданско-правового регулирования.

Полагаем, что указанная неопределенность, имея в своей основе объективные основания (общеобязательность, системность, формальную определенность нормы), по форме субъективна, поскольку означает наличие сомнения тех или иных участников гражданских правоотношений или органов правоприменения относительно содержания или действия соответствующих правовых норм или, иначе говоря, «достаточности» существующего правового регулирования.

Оценивая действующие правовые акты, правоприменитель нередко сталкивается с их пробелами и неясностью, в силу чего вынужден решать возникающие проблемы, используя соответствующий правовой инструментарий (аналогию, толкование и др.).

Проблема «пробелъности права» имеет многовековую историю[19].

Еще древние мыслители подчеркивали объективные предпосылки (основания) наличия пробелов в правовом регулировании. Так, Платон указывал, что «все относящееся к законодательству никоим образом и никогда еще не бывало правильно выработано до конца»[20]. По мнению Аристотеля, причину неизбежности появления пробелов следует искать не в самом законе, а в природе объекта закона[21].

Римские юристы, исходя из факта наличия таких пробелов, занимались конкретными вопросами определения правоприменительных механизмов их преодоления. В частности, система римского права предполагала широкое использование преторских эдиктов с целью дополнения цивильного права[22].

Следует отметить, что в Средние века, в связи с тенденцией соединения правотворческой и правоприменительной деятельности в одном лице (органе), указанная проблема не была столь актуальна[23].

Новый этап исследования названного вопроса наступил в эпоху Возрождения, на его решение во многом повлияли концепции «разделения властей» и «естественного права».

С одной стороны, концепция разделения властей предполагала разграничение законодательной, исполнительной и судебной власти, а отсюда, в частности, обусловленность судебной деятельности тем материалом, который ей дал законодатель. Отсюда вытекала позиция «буквального» толкования закона, недопустимости применения наказания с использованием аналогии и т. д. Данный подход по сути снимал проблему пробелов, а точнее правоприменительных правовых средств их преодоления.

Так, Ч. Беккариа не допускал отхода от буквы закона (прежде всего уголовного), полагая, что невыгоды от строгого соблюдения буквы закона незначительны по сравнению с невыгодами, порождаемыми его толкованием[24]. Следует все же отметить, что подобное решение указанной проблемы вряд ли можно оценить как общепризнанное.

Вместе с тем весьма распространенным является и другой подход, основанный на идее естественных прав человека и признании активной роли судебной практики в механизме правового регулирования.

Так, Р. Иеринг полагал, что помимо законодательных актов существуют нормы, выводимые из закона путем его логического развития через толкование[25].

К аналогичному результату пришел и известный русский юрист А. Боровиковский, отмечавший, что юридически немыслим ни один случай, который мог бы пройти мимо закона, ведь решение субъекта, не противоречащее закону, есть решение, согласное с ним[26].

Е. В. Васьковский считал, что пробелы в праве имеются тогда, когда для какой-либо категории случаев или вовсе нет нормы, или существует норма, но совершенно темная и непонятная, или существует несколько норм, находящихся между собой в противоречии, или установлена норма, страдающая неполнотой[27].

Вместе с тем, как только судебная практика включается в число источников права[28], а не только средства, интерпретирующего волю законодателя, ситуация качественно меняется – возникает концепция пробельности законодательства на фоне беспробельного права.

Например, известный русский юрист Н. М. Коркунов признавал, что силу закона имеет и то, что в нем прямо сказано, и то, что логически вытекает из сказанного. Вместе с тем он утверждал, что «редкий законодательный акт есть цельное выражение единой мысли. Если же единства логического нельзя найти в самом законодательстве, его приходится приписывать суду самостоятельно»[29].

По мнению Г. В. Демченко, законодатель дает только остов или скелет, который судья облекает в плоть и кровь живой действительности[30].

Доводя подобные взгляды до каких-то крайностей, стали говорить о примате судебного усмотрения над позитивно изложенным правом в силу постоянно существующей динамики общественной жизни, более того, – об отрицании провозглашаемого ранее «идеала» судебной практики – обоснования всякого решения исключительно законом. Отвергаются специальная юридическая логика, традиционная герменевтика, аналогия и распространительное толкование в качестве средств развития права[31].

Следует отметить, что беспробельность права связывается не только с включением судебного права в структуру права (хотя это наиболее распространенное явление). Она признается и в рамках нормативно-позитивистских взглядов. Так, по Г. Кельзену право представляет собой систему норм должного характера, где одна норма обусловлена другой, и в конечном счете все они выводятся из «основной нормы». Таким образом, указанные рассуждения сводятся опять к одному из основных начал правового регулирования: если правопорядок не устанавливает обязанности индивида к определенному поведению, но и не запрещает его, то он его разрешает[32].

При всем разнообразии представленных взглядов, они, на наш взгляд, не исключают следующих единообразно понимаемых положений. Закон (иной источник права) является юридическим средством выражения государственной воли, направленной на регулирование соответствующих общественных отношений. Сам закон или их система как юридические средства могут быть более или менее удачным отражением потребности с точки зрения их содержания и (или) формы. Недостатки законодательной деятельности, в том числе и неопределенность права, должны устраняться, как правило, самим законодателем либо в случаях, им допускаемым, – органами судебными. Главное здесь в том, чтобы строго соблюдались условия, способы и пределы правоприменительной «санации» права.

Условия (основания) допустимости подобной судебной деятельности – это неопределенность права, обусловленная пробелом или неясностью права, способы достижения такой определенности – использование судебными органами аналогии, толкования и других предусмотренных самим правом инструментов, применение которых обусловлено задачами судопроизводства.

Категория «пробел» широкое применяется в литературе и на практике, несмотря на наличие существенных разногласий в ее понимании.

Конечно, базовым для рассматриваемого понятия является факт «отсутствия» правового регулирования того или иного отношения (или его элемента). Между тем «отсутствие» является фактом «отрицательным», его установление имеет значение лишь в случае, когда будут доказаны обстоятельства, свидетельствующие о необходимости «положительного» факта.

Иначе говоря, пробелом в праве будет считаться отсутствие правового регулирования тогда, когда оно должно быть.

С позиций основных категорий гражданско-правового регулирования верным будет утверждение, что пробелом является отсутствие регулирования общественного отношения, если само это отношение в принципе попадает в сферу регулирования, являясь элементом его предмета.

Анализ литературы показывает, что указанные вопросы уже ставились. Так, отсутствие правового регулирования того или иного общественного отношения не всегда рассматривалось в качестве правового пробела. Например, Э. Цительман, посвятивший этому вопросу специальную работу[33], за пределами данного понятия оставлял случаи, когда закон отказывается от регулирования определенных общественных отношений, поскольку либо законодатель не считает себя созревшим для их урегулирования, либо средства, используемые для их упорядочения, должны быть иными, например, религия, нравственность, любовь. По его мнению, пробел может возникать лишь в той сфере, которая подлежит правовому регулированию, иначе говоря, закон имеет пробел в пределах задач, им самим поставленных[34].

Само содержание пробела, правда, применительно к охранительной подсистеме, он раскрывал с использованием понятия «отрицательной нормы» – ненаказуемости действия, поскольку правом не установлено иное. Любая норма, устанавливающая наказание, является исключением из общего отрицательного права. Отсутствие нормы, устанавливающей наказание, пробелом не является, суд в этом случае применяет указанную выше отрицательную норму. Пробелы будут там, где воля законодателя на регулирование отношений установлена, но в ее рамках имеется несколько возможностей и закон умалчивает, какую из них предпочесть.

Следует подчеркнуть диалектическую противоречивость понятия «пробел». С одной стороны, утверждается о наличии правового пробела тогда, когда право как бы «втягивает» определенные общественные отношения в сферу своего регулирования. С другой стороны, степень влияния «пробельного» права на соответствующие отношения является весьма слабой, нетипичной, неконкретной – в целом оно может рассматриваться как весьма неопределенное.

Подчеркивая данный момент, проф. К. Ларенц отмечал: пробел есть «противоплановая неполнота» законодательства, он имеется, если «отсутствует правило, наличие которого ожидается согласно основной мысли и имманентной законодательным правилам теологии»[35].

Иногда понятие пробела неразрывно связывается с имеющимися у судов возможностями преодоления правовой неопределенности. Так, Ф. Зомло полагал, что «настоящих» пробелов не существует, ибо все постановления позитивного права, регулирующие отношения судьи к праву, могут либо воспрещать всякое отступление от буквы существующего права, либо предоставлять право решать дела по личному усмотрению. В первом случае пробела нет, так как нечто либо предписано, либо нет. Во втором – пробел невозможен, потому что судье указан путь, по которому он может или должен выходить за пределы словесного смысла. Судья должен придерживаться или аналогии, или косвенного содержания закона, или решать дело по собственному усмотрению. Следовательно, de lege lata никогда не существует того, что названо «настоящим пробелом». По мнению Ф. Зомло, понятие пробела имеет право на существование лишь в плане de lege ferenda[36].

Необходимо иметь в виду, что пробел и неясность как причины правовой неопределенности предопределяют и особенности правового инструментария ее преодоления.

Как отмечал А. Г. Гойхбарг, когда мы говорим о пробелах, то имеем в виду, что закон определенных случаев не трактует, имеются недостатки в его материале. В иных случаях отсутствует не столько само постановление закона, сколько определенность этого постановления, что пробелом не является[37].

Проф. Л. Сиор различал «темноту» норм, и пробел в праве как отсутствие всякого отношения между правилом и данным специальным случаем, хотя случай старались и хотели урегулировать. Между указанными состояниями правового регулирования им выделялись и некоторые промежуточные положения[38].

Первое монографическое исследование пробелов из современных российских юристов провел В. В. Лазарев[39]. Под пробелом он понимает полное или частичное отсутствие нормативных установлений, необходимость которых обусловлена главным образом развитием общественных отношений и потребностями практического решения дел.

Автор различает два вида пробелов. Первый – пробел как полное отсутствие нормативных актов. В этом случае законодатель не урегулировал обособленную совокупность общественных отношений, требующих закрепления правом, например, в силу непредвидения возможности появления или обособления каких-то релевантных праву фактических отношений, в том числе, когда сама потребность регулирования появляется после принятия соответствующего нормативного акта[40].

Второй случай пробельности – это неполнота действующих актов. Здесь содержание норм права не дает основания для разрешения определенного случая, поскольку ни буквальным текстом нормативного акта, ни его смыслом конкретное отношение не охватывается[41].

Связывает эти две пробельности отсутствие конкретной нормы права, регулирующей соответствующий вид общественных отношений.

Правильность последнего утверждения у нас сомнений не вызывает. Что касается определения пробела как полного отсутствия правовых актов или их неполноты, то нам оно представляется не совсем точным.

Наличие или отсутствие соответствующего акта является вопросом внешней формы права. При пробелах речь должна идти не об отсутствии акта, а об отсутствии правила, в нем содержащегося. Не случайно В. В. Лазарев в другом месте связывает категорию пробела с «нормативным установлением», которое, на наш взгляд, необходимо раскрывать в содержательном плане – в качестве нормативного предписания.

С неурегулированностью конкретной нормой права отношений, закрепленных в общей норме, связывает понятие пробела и В. И. Акимов[42].

По мнению В. Н. Карташова, пробелом в праве следует считать отсутствие в действующем законодательстве нормативных предписаний в отношении обстоятельств, которые находятся в сфере правового регулирования и требуют юридического воздействия. Необходимо выделять такие пробелы, как отсутствие нормативного акта, совокупности норм, отдельной правовой нормы, ее части, определенного нормативно-правового предписания[43].

Признавая практическую ценность указанного подхода – в качестве способа установления пробела, – все же нельзя не отметить, что в теоретическом плане указанная конструкция вряд ли является безупречной, поскольку здесь нормы права ставятся в одну плоскость с «нормативным предписанием» и «нормативным актом», смешивается содержание и форма права.

А. С. Пиголкин определяет пробел как полное либо частичное отсутствие правового регулирования той сферы отношений, которая объективно требует регламентации и без обязательных для исполнения юридических норм не может нормально функционировать[44]. Один момент такого определения может вызвать сомнение. Общественное отношение может «объективно требовать регламентации» не только в форме «позитивного» регулирования. Между тем законодатель может выбрать модель регулирования «отрицательной» нормой – путем исключения какого-либо сегмента общественных отношений из «позитивного» регулирования. Намеренное исключение отношений, в принципе имеющих признаки элемента предмета правового регулирования, из позитивной регламентации, пробелом в собственном смысле слова не будет, его нельзя «преодолевать» посредством соответствующей судебной практики.

Обзор литературы о правовых пробелах позволяет высказать следующие соображения.

К числу необходимых условий квалификации возникшей ситуации в качестве правового пробела относится, прежде всего, отсутствие правового регулирования общественных отношений.

Предпосылкой установления пробела является наличие общего правового регулирования соответствующих социальных связей, выражающегося в их включенности в предмет правового регулирования. В этом смысле пробелом может являться отсутствие лишь конкретного правового регулирования – конкретного нормативного предписания, являющегося содержанием соответствующей правовой нормы[45].

Такой подход, на наш взгляд, во многом устраняет противопоставление полного и частичного пробела. «Пробельность» остается таковой независимо от того, являются ли нормативные акты «неполными», либо они отсутствуют вовсе. Главное в том, что соответствующая система права не содержит требуемого для разрешения спора конкретного нормативного предписания.

Иное дело, что наличие правового акта, хотя и «неполного», чаще всего свидетельствует о том, что определенный круг общественных отношений в принципе находится в сфере правового регулирования. Отсутствие такого акта повышает степень неопределенности правового регулирования, поскольку может означать не только наличие пробела, но и, например, законодательный запрет судебной конкретизации[46].

Смысл указанного подхода в том, чтобы показать восполнительно-регулирующую роль судебной практики, когда неконкретное правовое регулирование в совокупности с конкретным судебным решением является достаточным юридическим основанием для разрешения правового конфликта. Не случайно сама судебная деятельность по применению неконкретных правовых предписаний называется судебной конкретизацией[47].

Что касается метода установления нахождения соответствующих социальных связей в составе предмета правового регулирования, то здесь необходимо отметить следующее.

Отношения находятся в сфере гражданско-правового регулирования в том случае, когда они регулируются конкретными нормами, либо находятся под воздействием лишь общих начал и смысла гражданского законодательства.

Что касается конкретных нормативных предписаний, регулирующих спорные отношения, то они могут быть, по крайней мере двух видов. Одни предписания имеют «позитивное» содержание, устанавливая дозволение, обязывание или запрет в определенной сфере общественных отношений. Другие предписания имеют «негативное» содержание, смысл которого – в выводе соответствующих отношений за пределы позитивного правового регулирования[48].

Таким образом, для констатации пробела необходимо установить два момента: нахождение спорного отношения в сфере правового регулирования и отсутствие его конкретного нормативного регулирования в его позитивной или негативной формах.

Вопрос о нахождении общественных отношений в сфере права решается с учетом позиции законодателя о предмете правового регулирования. В соответствии со ст. 2 ГК РФ гражданское право регулирует прежде всего имущественные отношения, то есть отношения по поводу вещей, работ, услуг и денег.

Поскольку сами по себе имущественные отношения весьма разнообразны и даже разнородны (например, передача вещей на основании договоров, конфискация имущества как следствие совершенного преступления, взыскание налоговой недоимки и т. п.), отнесение их к предмету гражданско-правового регулирования необходимо проводить с учетом превалирования в них частных либо публичных интересов, в том числе начал координации или субординации их участников.

Именно в связи с этим в гражданском законодательстве установлено принципиальное положение, согласно которому в гражданско-правовую сферу включаются прежде всего те имущественные отношения, которые основаны на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности их участников (координационные отношения).

К имущественным отношениям, основанным на административном или ином властном подчинении одной стороны другой (субординационные отношения), в том числе к налоговым и другим финансовым и административным отношениям, гражданское законодательство не применяется, за исключением случаев, специально предусмотренных законом.

К предмету гражданско-правового регулирования относятся также личные неимущественные отношения, связанные с имущественными, – отношения по поводу авторства, имени и других личных неимущественных прав на произведения науки, литературы и искусства, на изобретения, полезные модели, промышленные образцы, рационализаторские предложения, товарные знаки, фирменные наименования, личных неимущественных прав исполнителей произведений литературы и искусства.

Объектами этих отношений являются блага, не имеющие экономического содержания и не поддающиеся прямой денежной оценке. Однако режим этих благ находится под прямым воздействием того, что обладатели указанных неимущественных благ в то же самое время имеют и имущественные права, связанные с возможностью использования результатов интеллектуальной деятельности.

Иное, весьма своеобразное место в структуре предмета гражданско-правового регулирования занимают общественные отношения по поводу неотчуждаемых прав и свобод человека и других нематериальных благ, непосредственно с имущественными не связанных: отношения по поводу жизни и здоровья человека, достоинства личности, чести, доброго имени и деловой репутации, личной и семейной тайны, права на имя, неприкосновенность частной жизни и т. д.

Закрытого перечня этих благ (отношений) гражданское законодательство не содержит, главное здесь заключается в том, чтобы они принадлежали гражданину от рождения или в силу закона, были неотчуждаемыми и непередаваемыми иным способом. В силу объективных причин – особой природы этих благ и соответствующих им общественных отношений – характер их гражданско-правового регулирования весьма своеобразен: согласно ст. 2 ГК РФ эти блага лишь защищаются[49] гражданским законодательством, если иное не вытекает из существа этих нематериальных благ.

Указанный подход – установление природы общественного отношения (имущественное; личное неимущественное, связанное с имущественным; личное неимущественное, не связанное с имущественным), а при необходимости (применительно к имущественным и личным неимущественным, связанным с имущественными отношениями) и их координационной основы – является необходимой предпосылкой решения вопроса о наличии (отсутствии) гражданско-правового пробела.

Когда в этой ситуации и при отсутствии конкретного правового регулирования возникнет вопрос о правоприменительном преодолении (устранении, восполнении) пробела, о содержании средств судебной конкретизации, необходимо привлечение дополнительных юридических материалов, отражающих специфику гражданско-правового регулирования – метода, принципов и функций гражданского права[50].

Из преимущественно координационной основы общественных отношений, составляющих предмет гражданско-правового регулирования, вытекает дозволительная природа (сущность) гражданского права, где субъективное право как главная цель и результат действия права есть средство удовлетворения потребностей и реализации интересов его субъектов[51].

Главные моменты жизни («динамики») гражданских правоотношений отражаются в таких элементах метода гражданско-правового регулирования, как правовая инициатива (приобретение права собственными действиями субъектов гражданского права); правовая диспозитивность (свобода осуществления гражданских прав); юридическое равенство (одинаковые правовые возможности сторон); правовое принуждение (с целью защиты нарушенных субъективных прав[52]).

Гражданско-правовые принципы, составляющие фундамент, исходные начала отрасли, определены в ст. 1 ГК РФ: равенство участников регулируемых гражданским законодательством отношений (понимаемое как равенство социальных возможностей, признаваемых и обеспечиваемых гражданским правом); неприкосновенность собственности (понимаемая как необходимость существования в гражданском праве институтов, обеспечивающих защиту любого права собственности от каких-либо посягательств); свобода договора (понимаемая как возможность выбора параметров поведения, направленного на заключение договора и определение его условий); недопустимость произвольного вмешательства кого-либо в частные дела (понимаемая как возможность ограничения гражданских прав лишь на основании федерального закона и только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства); необходимость беспрепятственного осуществления гражданских прав, обеспечения восстановления нарушенных прав, их судебной защиты (понимаемая как необходимость в рамках судебного разбирательства и на основе судебного решения государственно-принудительного устранения препятствий к осуществлению субъективных гражданских прав, восстановления нарушенных прав за счет правонарушителей).

Своеобразие гражданского права выражается и в его функциях: регулятивной, заключающейся в предоставлении участникам регламентируемых отношений юридических средств их самоорганизации (саморегулирования), и охранительной, направленной на защиту их прав и законных интересов, прежде всего путем восстановления нарушенных прав[53].

Правовой пробел не является единственным основанием, порождающим ситуацию неопределенности гражданско-правового регулирования. Более частыми являются случаи, когда такая неопределенность вызывается неясностью содержания и действия правового предписания, что является серьезным препятствием его правильного и точного восприятия, а также единообразного применения.

Понятие «неясность» права в литературе активно исследовалось. Наиболее развернуто по этому вопросу высказался Е. В. Васьковский, полагавший, что словесный смысл представляется ясным тогда, когда норма согласно своему грамматическому строению и установившемуся словоупотреблению допускает только один, безусловный, точный и определенный способ понимания. В противном случае она должна быть признана неясной[54].

К формам неясности Е. В. Васьковский относил следующие: «темнота» (неясность в строгом смысле слова), двусмысленность, неточность и неполнота[55].

«Темной», по его мнению, является норма, которая не имеет разумного смысла, т. е. выраженная в ее словах мысль представляется непонятной. Причины этой ситуации весьма различны, в том числе употребление непонятных слов, наличие внутреннего противоречия, искаженный вид дошедшей до нас нормы[56].

Двусмысленная норма допускает несколько одинаково возможных способов понимания в силу двусмысленности употребленных в ней слов или оборотов.

Неточная норма обусловлена употреблением таких слов и выражений, благодаря чему предмет, о котором идет речь в норме, обозначается недостаточно определенно в качественном или количественном отношении[57].

Неполными являются нормы вследствие того, что законодатель не выразил вполне законченной мысли, упустив из виду некоторые стороны предмета, о котором говорил.

Данное понимание категории «неясности» права и ее дифференциации не является единственно возможным. В связи с представленной концепцией полагаем необходимым высказать следующие замечания.

Во-первых, в указанной дифференциации неясности используются термины, которые можно расценить как синонимы. Речь идет о понятии «темных» и «неточных» норм, поскольку говорится соответственно о «непонятной» или «недостаточно определенной» мысли[58].

Во-вторых, неполная норма, на наш взгляд, свидетельствует об отсутствии конкретного нормативного предписания (как недостающей «части» нормы), необходимого для регулирования соответствующего общественного отношения. А если это так, то перед нами пробел, а не отсутствие ясности в праве (в точном смысле этого слова)[59].

В-третьих, двусмысленная норма, в которой содержатся двусмысленные слова и выражения, конечно, является неясной и в силу этого дает повод для выбора одного из возможных способов ее понимания. Но дело в том, что варианты понимания содержания или действия правовой нормы характерны для любой разновидности правовой неясности. Это не отрицает и Е. А. Васьковский, указывая, что филологическая герменевтика предписывает понимать произведение «в духе» его автора, между тем как законодательная власть принадлежит многим лицам, образ мыслей и характер коллективного законодателя установить нельзя. А отсюда необходимость использования правоприменителем явно не филологических критериев: справедливости, целесообразности, милосердности[60].

В связи с этим весьма спорным является как бы заглавное утверждение Е. В. Васьковского о том, что понятие «неясность» касается только словесного смысла норм. Он не соглашался с другим подходом, согласно которому «неясность» связывается не только со словесным смыслом нормы, но и с собственно юридическими, внутренними моментами нормы[61].

Нам представляется необоснованно узкой только словесная сфера использования указанной категории, прежде всего потому, что причиной неясности могут быть не только филологические обстоятельства. Кроме того, и это не менее важно, указанный дефект (неясность нормы) может преодолеваться не только филологическими, но и иными приемами.

Исходя из того, что нормативные предписания должны отвечать определенным языковым, логическим и собственно-юридическим требованиям, представляется возможным говорить о языковой, логической и собственно юридической неясности.

Таким образом, наряду с пробелом, основанием гражданско-правовой неопределенности может быть языковая, логическая и собственно юридическая неясность права.

Особое место в ситуации неопределенности гражданско-правового регулирования занимает неясность, связанная с вопросом о подлинности текста нормативного акта и о его юридической силе. Традиционно указанная неопределенность преодолевается посредством особого правового механизма – «критики» подлинности норм. Различают две стадии деятельности правоприменителя: проверка юридической обязательности норм («высшая критика») и установление ее подлинного текста («низшая критика»). В первом случае необходимо удостовериться в компетентности органа, принявшего нормативный акт, соблюдении порядка принятия акта, сохранении этого акта в силе на момент его применения. Деятельность высшей критики сводится к проверке соблюдения требований публичного права относительно порядка составления, издания и отмены законов (и вообще юридических норм). Во втором случае необходимо проверить правильность текста нормы[62].

Критика норм по своему предмету и методу обособляется как от судебного восполнения правовых пробелов, так и от судебного толкования, хотя, несомненно, на наш взгляд, весьма близка к специально-юридическому толкованию.

Проведенный анализ понятия, видов и значения неопределенности гражданско-правового регулирования позволяет сделать следующие выводы.

Неопределенность гражданско-правового регулирования означает наличие сомнения участников гражданских правоотношений, органов правоприменения относительно содержания (действия) гражданско-правовых норм в силу правового пробела или наличия неясности нормативных предписаний.

Понятие гражданско-правового пробела означает прежде всего отсутствие гражданско-правового регулирования в виде конкретного нормативного предписания, рассчитанного на определенное отношение, при условии, что указанная жизненная ситуация является элементом предмета гражданско-правового регулирования. Правовой пробел, как специальная юридическая категория, отсутствует, когда законодатель намеренно исключает правовое регулирование определенных общественных отношений.

Наличие гражданско-правового пробела является основанием для применения гражданского законодательства по аналогии, вместе с тем предпосылкой (условием) указанной правоприменительной конкретизации права может выступать также использование определенных приемов (способов) толкования для уяснения, по крайней мере трех вопросов: о намерении законодателя исключить правовое регулирование определенных общественных отношений; о соответствии существу спорных отношений гражданского законодательства, регулирующего сходные отношения; о невозможности использования аналогии закона.

В литературе неясность (противоречивость) нормативных предписаний подразделяется на «темноту», неточность, неполноту и двусмысленность. Исходя из синонимичности некоторых из используемых терминов, а также необходимости разграничения неясности и пробелов, более целесообразной представляется другая классификация. Поскольку нормативные предписания должны отвечать определенным языковым, логическим и собственно-юридическим требованиям, неясность права следует дифференцировать на языковую, логическую и собственно-юридическую. Указанная неясность нормативных предписаний – основание для их критики и судебного толкования.

2.1. Понятие толкования норм гражданского права

Толкование невозможно определить без установления его предмета. Между тем этот вопрос является спорным. По мнению одних, толкованию подлежат все законы – старые и новые, «темные» и ясные[63]. По мнению других, толкование необходимо только в отношении неясных («темных») законов[64].

Как свидетельствует А. Ф. Черданцев, последняя точка зрения в российской литературе поддержки не нашла по ряду причин.

Во-первых, поскольку категория неясных норм основана на «непосредственном восприятии», сфера ее применения – непосредственное общение, но не судебное правоприменение.

Во-вторых, непосредственное восприятие профессионалов, основанное на опыте правоприменения, нивелирует ясные и неясные законы.

В-третьих, неопределенность самой категории «неясное», имеющей ярко выраженный субъективный момент: оценка закона в этом плане зависит не только от личности правоприменителя, но и условий, в которых он действует[65].

Полагаем, что не со всеми отмеченными здесь соображениями можно согласиться.

Прежде всего это касается категории «непосредственного восприятия» закона. Видимо, здесь речь идет об уяснении словесного (буквального) содержания закона[66]. Если определенное словесное содержание закона приравнивать к понятию ясного закона и видеть в этой определенности препятствие к уяснению его действительного смысла, то такая позиция представляется неверной.

Между тем определенность содержания и действия закона зависит не только от использованных в нем слов и предложений, но также от соблюдения законодателем логических требований при формулировании нормативных предписаний, от соблюдения им правил законодательной техники.

Таким образом, если у правоприменителя при ознакомлении с законом не возникает проблем с уяснением его словесного (буквального) содержания, но отсутствует ясность в аспекте логическом или специально-юридическом, такой закон нельзя признавать в целом «ясным».

Следовательно, в основе конструирования, а затем и противопоставления толкования ясных и неясных законов лежит не принципиально различная концепция, как может показаться на первый взгляд, а подмена понятий, различное представление об объеме категории ясного закона. Если сферу применения данного понятия ограничивать лишь словесным смыслом закона, то, конечно, такая «ясность» не должна быть препятствием при необходимости для иного аспекта толкования закона. Если под ясностью понимать отсутствие сомнений в действительном (реальном) содержании и действии закона, имея в виду помимо словесной и его логическую и формально-юридическую стороны, то можно с уверенностью сказать, что ясные законы толковать не имеет смысла.

Иное дело, что наличие или отсутствие сомнений относительно содержания или действия закона определяются не только факторами объективного порядка, например, качеством законодательства, наличием устоявшейся правоприменительной практики по соответствующему вопросу и т. п., но и факторами субъективными – знаниями, опытом, умением конкретного правоприменителя.

Как бы то ни было, но реальная ситуация такова: правоприменитель, считая закон ясным, толковать его не будет. Для него основой толкования является любая форма неясности закона, результат толкования – получение определенного представления о содержании и действии толкуемого закона.

Изложенное понимание предмета толкования может в определенной мере примирить отмеченные выше концепции, показать во многом искусственность их противопоставления.

Таким образом, в содержательном смысле толкование представляет собой процесс познания, основанный на сознательном применении специально выработанных правил. Исходным началом (основой) толкования является установленная неопределенность (неясность) гражданско-правового предписания, его финальным моментом (целью) – устранение этой неопределенности, достижение ясности в понимании содержания и действия правовой нормы.

Под толкованием нормативных юридических актов обычно понимается деятельность по установлению содержания нормативных правовых предписаний в целях их практической реализации[67].

Вместе с тем структура толкования в литературе осталась спорной. Так, В. Н. Вопленко различает три элемента толкования: уяснение нормативного предписания, его разъяснение и акт толкования[68]. По мнению С. С. Алексеева, акт толкования представляет собой лишь внешнюю форму разъяснения, толкование как деятельность по установлению действительного содержания нормативных предписаний складывается из двух элементов: а) уяснения содержания нормативного предписания и б) его разъяснения[69]. При «уяснении» правоприменитель познает содержание нормативного предписания «для себя», а при «разъяснении» – внешне, в определенной форме выражает свое понимание (интерпретацию) содержания нормативного предписания[70], иначе говоря, толкует норму права для других.

В целом подобная структура толкования обосновывается также и тем, что оно осуществляется в целях практической реализации права. Эта цель определяет и характер познания, и его результаты, в том числе и их проявление в виде разъяснений.

Полагаем, что не со всеми из приведенных мнений можно согласиться.

Как уже отмечалось, отнесение «уяснения» к категории толкования практически не вызывает в литературе возражений. На наш взгляд, уяснение выступает элементом толкования лишь при определенных условиях.

Во-первых, получение информации о тексте закона, конечно, является его уяснением, но если при этом не возникают проблемы понимания его содержания и действия, процесс толкования не возникает. Следовательно, такое уяснение лежит за рамками толкования. Иначе говоря, уяснение, которое не связано с необходимостью решения проблемы неопределенности (неясности) правового регулирования, не является элементом толкования.

Во-вторых, уяснение закона как элемент его толкования означает достижение понимания закона (устранение неопределенности его нормативных предписаний) путем применения специальных методов – приемов и способов толкования.

Таким образом, на наш взгляд, категория «толкование» уже понятия «уяснение» по двум причинам: предметом толкования является лишь неясный закон, между тем как уясняется любой закон; механизм толкования связан с определенными общепринятыми методами (приемами, способами) толкования, уяснение же может привести к пониманию закона и без сознательного использования средств толкования. Следовательно, толкование права – это особый, специфический аспект уяснения права.

Эта особенность заключается также и в том, что толкование права тесным образом связано с его разъяснением – выражением вовне результатов «интерпретации» права правоприменителем.

Вместе с тем необходимая связь «толкования» и «разъяснения» еще не означает поглощения одного другим. Представляется, что здесь мы имеем тот случай, когда толкование (как особая форма уяснения прав) и разъяснение (как особая форма доведения результатов интерпретации права до неопределенного круга лиц) играют в механизме правоприменения, правового регулирования в целом различную роль.

Разъяснение правовых норм является следующим за толкованием элементом механизма правоприменения. По содержанию разъяснение – это доведение результатов интерпретации права до неопределенного круга лиц. Первостепенное значение здесь приобретают вопросы формы изложения данной информации и ее обязательности. Причем форма и обязательность разъяснения взаимосвязаны, вопросы о них включаются в проблему «акта толкования».

Различие между толкованием (уяснением) и разъяснением подчеркивают даже те авторы, которые традиционно объединяют их в единую категорию толкования. Так, B. C. Нерсесянц под толкованием норм права понимает уяснение и разъяснение ее подлинного содержания, подлежащего реализации, и дифференцирует его на два вида: а) толкование – уяснение норм права и б) толкование – разъяснение норм права. Рассматривая первый вид толкования (уяснение), он анализирует вопросы объекта, метода, предмета, способов толкования. Толкование-разъяснение он рассматривает лишь в аспекте специальных форм внешнего публичного выражения результатов уяснения нормы[71].

В литературе существуют различные взгляды на природу толкования. Одни считают, что воля законодателя, однажды выраженная в нормах права, остается неизменной, стабильной. Ее и нужно применять. Другие полагают, что норма, однажды изданная, отрывается от своего творца, начинает жить собственной жизнью, независимой от законодателя. Поэтому следует исходить из воли закона, изменяемой, приспособляемой к новым условиям[72]. По мнению третьих, толкование неизбежно включает оба указанных момента, их соотношение зависит, прежде всего, от конкретных социально-исторических условий[73].

В связи с этим хотелось бы отметить следующее. Право как явление, существующее во времени, может устаревать, не отвечать потребностям современного развития общества. В таких случаях для позитивного регулирования вновь возникших отношений существует, как правило, лишь законодательный путь.

Вместе с тем иногда достаточно «просто» не применять закон, поскольку исчезли (существенно изменились) общественные отношения, на которые он был рассчитан. Закон не применяется, поскольку отсутствует адекватный ему предмет правового регулирования.

Если иметь в виду указанные и подобные им основания, а также отмеченные пределы «модификации» закона посредством толкования, следует признать, что по общему правилу правоприменитель должен исходить из воли законодателя, получившей адекватное отражение в правовых нормах. Лишь в конкретных социально-исторических условиях, главным образом при существенном изменении предмета правового регулирования, допустимо в правоприменительном порядке признание правовой нормы бездействующей.

Иная ситуация возникает тогда, когда ограничиваться «негативной» реакцией правоприменителя (признанием закона недействующим) в конкретной сложившейся ситуации нельзя, когда требуется принять решение как если бы действовал иной закон. В этом случае, на наш взгляд, не исключается вариант установления пробела в праве и применения для разрешения конфликта соответствующего правового механизма.

Кроме того, необходимо иметь в виду, что в ряде случаев законодатель использует специальный инструментарий, позволяющий учитывать «пульс жизни» при применении правовых норм. Речь идет, например, об использовании оценочных понятий (разумности, добросовестности, целесообразности, соразмерности и т. п.). Их использование прямого отношения к толкованию правовых норм не имеет, хотя в определенной мере связано с категорией неопределенности в праве. Разница здесь в том, что неопределенность вносится законодателем посредством оценочных понятий намеренно, преодоление этой неопределенности происходит с использованием иных, чем толкование, методов.

Таким образом, толкование должно исходить из суверенности, стабильности и неизменности воли законодателя, адекватно выраженной в соответствующей норме. Лишь конкретные социально-исторические условия могут обусловить неприменение нормативных предписаний в соответствующих обстоятельствах, либо его применение с учетом указанных правил о пробелах. Толкование не должно модифицировать волю законодателя, ее цель – устранить возникшую неопределенность в силу неясности (дефектов) формы права (словесной, логической и собственно юридической).

2.2. Способы судебно-арбитражного толкования норм гражданского права

Преодоление неясности правовой нормы должно происходить с использованием определенных методов – правил (приемов) толкования. Приемы толкования имеют свою специфику в зависимости от того, какой правоприменителем выбран способ толкования.

Таким образом, узловым в системе рассматриваемых понятий является способ толкования, который обычно определяется как относительно обособленная совокупность приемов, которые в соответствии с особенностями права позволяют раскрыть содержание правовых предписаний в целях их реализации.

Определяя соотношение терминов «способ» и «прием», С. С. Алексеев отмечает, что прием – это отдельное мыслительное действие, способ – совокупность однородных приемов, образующих обособленный канал специального познания правовых предписаний[74].

Соглашаясь в принципе с таким определением, хотелось бы уточнить два момента. Во-первых, очевидно, речь должна идти не просто о познании правовых предписаний, но таком специальном познании, которое имеет целью устранение неясности права. Следовательно, на понятие «способ толкования» и его дифференциацию, видимо, должна влиять характеристика этой неясности.

Во-вторых, толкование как мыслительный процесс неразрывно связан с характером интеллектуального инструмента толкования – знанием.

Таким образом, «способ толкования» определяется, с одной стороны, характером имеющейся неясности правовых предписаний, а с другой – характером знаний, применяемых толкователем для ее (неясности) устранения. А если это так, то указанные аспекты толкования должны находиться в прямой зависимости: характер неопределенности нормативных предписаний предопределяет характер знаний, используемых толкователем для ее преодоления.

Если правоприменитель сомневается в содержании и действии нормативно-правового предписания в силу определенных языковых, логических и собственно-юридических факторов, то есть все основания полагать, что соответствующая неясность должна устраняться соответствующим (адекватным) способом. Иначе говоря, языковая неясность преодолевается языковым способом, логическая – логическим, правовая – специально-юридическим.

Таким образом, способ толкования можно было бы определить как особый метод преодоления правовой неясности, обычно соответствующий ее форме (языковой, логической, специально-юридической).

Отсутствие единого подхода к определению способа толкования не могло не сказаться и на их классификации. Так, Е. В. Васьковский считал, что существует две «стадии»[75] толкования: словесная, определяющая смысл закона исключительно на основании значения употребленных в нем слов, и реальная, которая применяется для установления действительного, внутреннего смысла норм[76].

С точки зрения «классификационной» использование в данном контексте термина «реальное» толкование представляется нам неудачным. Если категория «словесное» толкование отражает одну из форм существования нормы права, и, следовательно, один из способов устранения этой неясности, то термин «реальное» толкование лишь в определенной мере отражает его (иного способа или способов) толкования результат – устранение правовой неясности на основании установления действительного смысла нормативного предписания.