История проституции Блох Иван

Глава первая

Определение проституции

Со времен древности каждый раз все снова делали попытку дать точное и ясное определение понятия «проституция». Но уже большое число этих попыток надо думать, что оно равно нескольким сотням – и тот факт, что определения юристов, медиков, социологов и моралистов частью сильно расходятся между собой, доказывает, что точное ограничение содержания слов «проституция» и «проститутка» очень затруднительно. Такой знаток, как Рабюто, даже придерживался мнения, что затруднение это непреодолимо (insurmon-table).[13]

Прежде всего, понятие о проституции должно быть ограничено genus homo. Проституция существует только у человека, творца культуры и общественного порядка. Это было известно уже древним. Так, Овидий пел:

«Стоит распутная женщина, которую купить может каждый за известную плату, и телом, которое отдает в распоряжение каждого, старается приобрести жалкие богатства. Впрочем, и та проклинает власть жадного сводника и вынужденно делает то, что вы делаете добровольно. Возьмите в пример животных, лишенных рассудка. Постыдно будет, если у животных в этом отношении добрее характер. Кобыла не требует платы от жеребца, ни корова от быка, и баран понравившуюся ему овцу не старается заманить подарком. Только женщина радуется, исторгнув взятку с мужчины, – одна назначает плату за ночи, одна отдается в наем. Продает то, что доставляет наслаждение и тому, и другому, то, к чему оба стремились, и назначает цену за собственное наслаждение.[14]

Моралист-статистик Александр фон Эттинген,[15] возражая Вутткэ, который в своем учении о нравственности обозначает проституцию, как нечто «чисто животное», точно также говорит: «Я думаю, что у животных она невозможна, даже немыслима» – чего нельзя, впрочем, распространить на все «плотские грехи», как желал бы ф. Эттинген. Проституция, как продукт культуры, у животных, разумеется, невозможна. Но теоретически можно было бы себе представить, что и животные вступают в половые сношения ради каких-нибудь преимуществ, например, ради лакомства. Зоологи и ветеринарные врачи ничего, однако, не сообщают об этом.[16] Следующее сообщение, которым я обязан окружному ветеринару, д-ру Рейнгарду Френеру, все же настолько интересно, что оно поощряет к дальнейшим наблюдениям.

«Явление, которое можно было бы сравнить с проституцией, у домашних животных, насколько мне известно, не существует. Для удовлетворения своего полового инстинкта во время течки, женские особи проявляют громадную энергию. Но как только она прошла, они так же пылко отклоняют соитие. Мысль о том, не отдаются ли они ради преимуществ не соматического характера, совершенно исключается.

Не знаю, сделали ли вы когда-нибудь следующее наблюдение над самками обезьян. Оно, несомненно, принадлежит к понятию о проституции.

Если бросить лакомства в клетку обезьян, в которой содержатся вместе самцы и самки, то бывает иной раз, что сильный самец подходит к самке, поймавшей орех или сласти. Я часто наблюдал, что самка, заметив дурные намерения приближающегося самца, поворачивается к нему задом с соответствующими жестами, приглашая его к совокуплению, несомненно, с целью спасти свой орех и пр. Нужно заметить, что так же поступают и юные самцы по отношению к взрослым, более сильным, чем они. Самцы обезьян, находясь вместе, всегда взаимно онанируют между задними конечностями».

Френер рассматривает этот факт, как пример проституции со стороны самцов и самок обезьян, которые приглашают вступить в соитие (или отдаются) ради достижения посторонней выгоды. Таким образом, у ближайших к человеку приматов мы должны были бы констатировать тот важный факт, что более слабые индивидуумы пользуются половыми раздражениями, чтобы получить от более сильных какие-нибудь преимущества. На мой взгляд, однако, дело идет здесь не о выраженной проституции, как у человека, а о первых зачатках ее, которые так часто наблюдаются и между нормальными, непроституированными мужчиной и женщиной.

К таким же зачаткам проституции нужно отнести, быть может, и удивительные поступки австралийских певчих птиц, плащеносцев, подробно описанные впервые Гульдом.[17] Птицы эти строят исключительно для целей половых сношений искусно украшенные беседки.[18] Здесь собираются самцы и оспаривают друг у друга свидетельства расположения со стороны самок. Здесь же собираются и самки и кокетничают с самцами. Входы в беседки украшаются множеством красиво окрашенных или блестящих предметов. Раковины, зубы, пестрые камни, кости, кусочки цветной материи, синие перья от хвоста попугая, даже украденные у человека наперстки, ракушки, синие, красные и черные ягоды и т. п. – все это приносят птички в беседки, складывают или располагают в искусном порядке и возятся с ними во время своих любовных игр. Пестрые и блестящие предметы эти служат, вероятно, чтобы привлечь самок для половых сношений. С уверенностью об этом, конечно, ничего сказать нельзя, как и о темных пока побудительных причинах, заставляющих сороку, ворону и других птиц красть и запрятывать блестящие предметы, например, из серебра, или драгоценности.

Здесь уместно привести также мнение популярного писателя:[19] «Инстинкт половой любви присущ всем животным. Но и у всех животных можно заметить, что инициатива предложения принадлежит самцу и что за это между обеими сторонами заключается нечто вроде контракта, причем самец за доставленное ему наслаждение обязывается защищать самку, или даже доставляет ей пищу».

В общем, остается, однако, верным положение, что проституция есть специфически человеческое явление, сущность которого должна быть по возможности ясно и полно выражена в точном определении понятия «проституция».

Первый организатор проституции Солон (около 630–560 лет до Р. X.), согласно сообщению Филемона у Атенея,[20] покупал женщин и выставлял их «в общее пользование, готовых к услугам за внесение одного обола» (около 7 коп. на нынешние деньги).

Это старейшее определение проституции уже отмечает ее главнейшие признаки: отдача себя многим, часто меняющимся лицам («в общее пользование»), полное равнодушие к личности желающего того мужчины («готовых к услугам») и отдача себя за вознаграждение («за один обол»). Да и самое слово «проститутка», приписываемое обыкновенно римлянам, встречается уже в упомянутом сообщении о первом организованном Солоном публичном доме, причем проститутки обозначаются в этом отчете, как существующие в борделе для продажи («prostasai») (Athenaeus lib. XIII, cap. 25, p. 569 d.). Римское слово «prostare» – продаваться публично, проституироваться – так же как и существительное «prostibulum» образовалось, следовательно, из слов продажная девка, проститутка.

Но если законодательство Солона дало, таким образом, первую и самую ценную основу для точного определения проституции и проститутки, то у римлян мы находим для этого гораздо более богатый материал. У римлян собственно продажная девушка, porne, получила, различные весьма характерные названия. Это можно видеть уже в комедиях Плавта (254–154 до Р. X.), написанных еще вполне согласно греческим образцам. Он упоминает «quaestuosa»:

(Miles gloriosus. Действ. ІІІ, Сц. 1).

В пьесе «Cistellaria» (акт 2, сц. 3) он говорит о девушках, которые «добывают себе приданое собственным телом». Кроме «quaestnosa» Плавт употребляет еще для проституток названия «meretrix» (от слова «merere», зарабатывать, именно непотребством), «prostibulum» (от «prostare», стоять перед публичным домом), «prosedа» (от «prosedere», сидеть перед публичным домом). Грамматик Нониус Марцеллус (3 г. после Р. X.) определяет разницу между meretrix, или menetrix, и prostibulum: первая занимается своим ремеслом в более приличных местах и в более приличной форме – она остается у себя дома и отдается только в темноте ночной; между тем как «prostibulum» день и ночь стоит перед борделем. При этом он точно также ссылается на Плавта.[21] Здесь мы, несомненно, имеем первое определение свободной, или тайной, проституции и проституции публичных домов, определение же Солона относилось только к последней. Тем самым понятие о проституции в отношении к низшей форме ее – гетеры не причислялись сюда – расширилось. Meretrices смотрели с презрением на prostibula и prosedae, клиенты которых рекрутировались из низших слоев народа и из рабов. В этом отношении характерны слова, с которыми обращается в пьесе Плавта, «Poenulus» (акт 1, сц. 2, стихи 53 и след.) meretrix Адельфазион к своей сестре Антерастилис:

(Но ты ведь не хочешь, надеюсь, присоединиться к сброду проституток, непотребных женщин, к мельничным отбросам, полным грязи, к рабьим людишкам, от которых пахнет их местопребыванием – конюшней, судном; к которым никогда не прикасается ни один свободный мужчина и не берет их с собой; к грошовым проституткам, с которыми проводят время лишь грязные рабы).

Как «fornicatrix», публичную женщину, Изидорус из Севильи обозначает в своей Этимологии (книга X, 182), женщину, тело которой продается публично всем (publicum ас vulgare est), и притом именно под арками (fornices) городской стены – отсюда название «fornicatrix».

Коротко и ясно, но собственно вполне исчерпывающе, определяет характер проститутки одна надпись на стене Помпеи:[23] «Lucilla ex corpore lucrum faciebat», Люцилла извлекала выгоду из своего тела. Таково приблизительно и современное определение Иозефа Шранка, который называет проституцию «непотребным ремеслом, которое совершается над человеческим телом».

Величайшее значение для более точного определения проституции и для разграничения ее от других форм внебрачных половых сношений имеют знаменитые определения и исследования римского права, прежде всего – Ульпиана. Выводы его находятся в дигестах Юстиниана (Lib. XXIII, Titul II, 43, §§ 1–3). Они гласят:[24]

«Публичным непотребством, как ремеслом, занимается не только та, которая проституируется в доме терпимости, но и та, которая бесстыдно продает сбя – как это обыкновенно бывает – в увеселительном кабачке или в другом месте. Но под словом «публично» мы разумеем «всем и каждому, т. е. без выбора», – следовательно, не такую женщину, которая отдалась, нарушив супружескую верность, или благодаря насилию, а такую, которая живет наподобие девки из публичного дома. А потому о женщине, которая имела половые сношения за денежное вознаграждение с одним или двумя мужчинами, нельзя еще сказать, что она публично занимаемся непотребством, как ремеслом». С другой стороны, Октавенус совершенно верно говорит, что и та женщина должна быть причислена к проституткам, которая публично отдается многим и без вознаграждения.[25]

Весьма любопытно, что римские юристы плату за половой акт, как таковую, еще не рассматривают, как проституцию. Они, очевидно, придерживались того мнения, что денежное вознаграждение не составляет сущность проституции, что оно не позорно, как эта последняя, а зависит только от отношения между мужчиной и женщиной. Как человек, знающий свет и людей, Ульпиан знал также, как часто женщина, занимающая зависимое общественное положение, старается получить какие-нибудь преимущества за то, что она отдается, нисколько не поступаясь при этом: своей «честью» и не имея основания опасаться, что она потеряет уважение общества и что ее не будут больше считать «честной женщиной». Не существует ли у пассивной в половом отношении женщины глубокая физиологическая склонность требовать от мужчины эквивалента за жертву, которую она приносит ему, неограниченно отдаваясь его любовным ласкам? Не распространена ли такая форма «продажности» женщины гораздо больше, чем проституция? Нет ли достаточно основательных причин считать последнюю лишь крайним проявлением этой глубоко коренящейся потребности, с которой она связана, следовательно, органически? Жаннель был близок к этой мысли, когда полагал, что для менее способной добывать средства к существованию и менее активной в половом отношении женщины половые отношения влекут еще за собой последствия и тягости материнства, и что отсюда проистекает стремление женщины требовать чего-нибудь взамен и готовность мужчины предоставить ей часть продукта своего труда. Вот почему, по мнению Жаннеля, абсолютное устранение проституции (в самом широком смысле этого слова) невозможно; можно только стремиться к искоренению ее крайности, так называемой «публичной проституции».[26]

В беседах Фридриха Великого с Генри де Кат[27] имеется характерный анекдот, прекрасно иллюстрирующий взгляд римских юристов, что половые сношения за вознаграждение не относятся обязательно к проституции, а бывают часто и помимо нее.

«Мы говорили о воспитании.

– Если желаешь руководить людьми, сказал король, то главное – знать их вкусы, взгляды и слабости. Слабости есть у всех нас. Моя бабушка из Ганновера спросила однажды французского посланника, чем объяснить, что француженку так легко соблазнить?

«Ваше Величество, – ответил он, – бриллианты!»

«Но кто же продаст себя за бриллианты?»

«Ну, за сто тысяч талеров!»

«Отвратительно – за деньги!»

«За красивое жемчужное ожерелье!»

«Прошу вас, маркиз, ради Бога перестаньте!»

У моей бабушки было большое пристрастие к жемчугам. Это была ее страсть. Видите ли, таковы все люди».

Не считая вознаграждение само по себе существенным для понятия проституции, Ульпиан поставил тем самым преграду для чрезмерного расширения этого понятия. Но и с современной точки зрения мы хорошо сделаем, если будем помнить этот пункт при более точной формулировке понятия «проституция» – он имеет во всех отношениях второстепенное значение. Ясно, что Ульпиан не причисляет к проституткам ни содержанку одного мужчины, ни галантную даму полусвета, получающую содержание, деньги и подарки от немногих, от нескольких известных любовников, и не применяет к ним понятие «публичной» женщины.

Но понятие «публичная» (palam) именно и составляет по римскому праву существенный пункт в определении проститутки. Оно заключает в себе указание на отсутствие всяких индивидуальных отношений между мужчиной и женщиной, и Ульпиан подробно разъясняет его в том смысле, что отдающая себя женщина вступает в половые сношения со всеми, кто этого желает (passim), без всякого выбора (sine delectu) и за вознаграждение (pecunia aceepta).

Проститутка по римскому праву есть женщина, которая неограниченно удовлетворяет общему публичному спросу на половые наслаждения.

Все женщины, относящиеся к этой категории, т. е. публично или тайно, в публичном доме или в другом месте, за вознаграждение или без него, с сладострастием или без него, вступают в половые сношения «passim et sine delectu», т. e. со многими мужчинами без разбора, – все такие женщины проститутки.

Кроме Ульпиана и Октавенуса, который также исключил денежное вознаграждение, как несущественное, из понятия проституции, нужно еще назвать третьего римского ученого юриста, Марцеллуса, принявшего участие в выработке этого понятия. Он первый формулировал юридически так называемую «тайную» проститутку и характеризует ее, как настоящую проститутку, потому что она вполне удовлетворяет требованиям приведенного выше определения, в частности, тому, что она предлагает свои половые прелести в общее, публичное («vulgo» по Марцеллусу) пользование.[28]

К категории проституток относятся, разумеется, и те женщины, которые путем соблазна или насилия побуждают других продаваться публично, следовательно, сводницы, хозяйки домов терпимости и увеселительных кабачков и т. п. (Ulpian Dig. XXIII, Tit. II, 49, §§ 6–9).

Если собрать все эти моменты воедино, то получится следующее исчерпывающее определение проститутки: женщина, которая с целью добывания денег, а также без такой цели, публично или тайно продает себя или других женщин многим мужчинам без разбору, есть проститутка.

Таково классическое понятие о проституции по римскому праву, признанное, в общем, и позднейшими юристами.[29] Достойно внимания полное отсутствие мужской проституции в определении в дигестах. Там не говорится ни слова о тех мужчинах, которые занимаются продажей своего тела, как профессией, о проституированных гомо– и гетеросексуалистах мужского пола. Странным образом исключены также, по-видимому, сводники, хозяева борделей и увеселительных кабачков, в то время как сводницы и хозяйки названных заведений причислены к категории проституток. Только «lепа», но не «lепо» принадлежит к проституированным.[30]

Наконец, нужно еще заметить, что римское право строго отличает проститутку, «mulier quaestuaria», от других представительниц свободных половых сношений: от «concubina», «pellex», «атiса» или «delicata».

«Concubina» (Dig. XXV, Tit. VII, 1–5) или «focaria» была женщина, которая жила с неженатым мужчиной и во всех отношениях занимала положение жены, так что недоставало только узаконения юридическим брачным договором. Между конкубинаткой и женой («matrona», «materfamilias») была, следовательно, разница только в «dignitas».

Pellex, paelex (от греческого ), наложница, была возлюбленной женатого человека и в качестве таковой пользовалась гораздо меньшим уважением, чем конкубинатка. Аулус Геллиус сообщает, что согласно точному тексту старого, изданного царем Нумой закона, женщину называли «pellex» и считали бесчестной, если она жила в интимной связи с мужчиной, в собственной власти которого уже находилась, для правомерного брачного союза, другая женщина.[31] Такого рода связи были часты уже во время Плавта, как это видно из его описания в «Mercator» (Действие 4, сцена 6).

Наконец, от проститутки отличали также галантную женщину, «атiса» или «delicata», которая имеет половые сношения лишь с немногими мужчинами по выбору и потому исключается из определения Ульпиана. Это то же самое, что наш «полусвет», или та категория продажной женщины, которй Овидий исключительно посвятил свое произведение «Искусство любить». Как неоднократно объясняет поэт, оно отнюдь не относится к проституткам. Последних он строго различает от галантных девушек, половая жизнь которых, по его описанию, носит безусловную печать индивидуальных отношений и выбора, хотя они и отдаются почти исключительно за вознаграждение.

Определение римского права послужило основой для всех определений позднейшего времени вплоть до настоящего. В общем, эти определения можно разделить на две большие группы. Первая больше подчеркивала «passim et sine delectu», вторая – «pecunia accepta» дигест. Первая видит сущность проституции в «публичном непотребстве», вторая – в «продажности» проституированной женщины.

Христианское воззрение, как оно выразилось в учениях отцов церкви, канонического права и нравоучительного богословия, больше смотрело на проституцию, как на общее половое смешение, на промискуитет. Знаменитое определение святого Иеронима[32] в 128 послании к Фабиоле гласит: «Meretrix est quae multorum libidini patet» (Проститутка есть женщина, которая отдается похоти многих мужчин).

Теологи и юристы комментаторы этого места вдавались преимущественно в анализ понятия «много мужчин», связывая с ним самые странные вопросы. Один полагал, что нужны, по крайней мере, 40 мужчин, чтобы оправдать наличность проституции. Другой требовал для этого 60 мужчин. А один даже соглашался лишь в том случае прилагать к женщине эпитет проститутки, если она отдалась не менее чем 23.000 мужчин![33]

А с другой стороны, доведенный до крайности юридический ригоризм в отношении к «uno et altero» дигест до такой степени ограничивал понятие «многие», что однократного сношения с тремя мужчинами за плату оказывалось достаточно, чтобы установить наличность проституции, в то время как трехкратное сношение за деньги с одним мужчиной не было бы проституцией.[34]

Расширение понятия «проституция» в смысле христианских воззрений ясно заметно в определении «Constitutiones apostolicae» (Liber VIII, cap. 27), принадлежащих третьему христианскому веку: «Проституция (scortatio) есть порча собственного тела, которое употребляется не для произведения детей, а которое только жаждет сладострастия, что служит признаком разврата, а не добродетели».[35]

В каноническом праве признаком проститутки считается доступность ее всем и продажность.[36] А католическое нравоучительное богословие называет проституткой женщину, которая продается всякому встречному и публично предлагает себя.[37]

Но согласно христианскому учению, проституция есть только известная форма разврата (fornicationis genus), т. е. внебрачных половых сношений, которые оно клеймит так же, как проституцию.[38] Римское же право, напротив, как мы видели, очень резко отличало проституцию от других форм внебрачного сожительства (конкубинатка, метресса, дама полусвета) и выражало публичное презрение только первой.

Кроме римского права и христианского учения, мы должны еще назвать, как третий источник выработки понятия проституции, германское право. Воззрение его аналогично христианскому, в том смысле, что и оно также не проводит строгого различия между проституцией и внебрачным распутством. Вот почему древнее немецкое слово «Hure»[39] (блудница) равно обозначает падшую, лишенную девической чести девушку, развратную женщину и нарушительницу супружеской верности, любовницу и, наконец, продающуюся за деньги публичную женщину. Таким образом, оно некогда охватывало все виды внебрачных половых отношений. По выражению старого Маалера, «hurei» называлось всякое внебрачное сожительство, все равно, с замужней ли женщиной, или другими женами и дочерьми, запрещенное законом «stuprum, flagitium, fornicatio, probrum».[40]

Особые признаки проституции впервые приняты во внимание в вестготском своде законов. Там сказано: «Если рожденная свободной (ingenua) девушка, или замужняя женщина публично занимается в городе развратом (fornicationem) и если стало известно (agnoscatur), что она проститутка (meretrix) и часто застигнута была при нарушении супружеской верности; если она далее, как то доказано, без всякого стыда беспрерывно (jugiter) завлекает многих мужчин своим позорным поведением (consuetudinem), то такая женщина должна быть задержана штадтграфом и публично подвергнута тремстам ударам кнута и т. д. И если она совершает прелюбодеяние с ведома своего отца или своей матери, и зарабатывает своим позорным поведением и половыми сношениями пропитание себе или своим родителям, то и они должны быть подвергнуты ударам кнута».[41]

Затем закон содержит дальнейшие определения относительно несвободной служанки, которая проституируется ради собственных выгод или ради выгод своего господина.[42]

Отсюда видно, что германский взгляд на проституцию подчеркивал в особенности публичность, большое число мужчин и непрерывное занятие непотребством. Далее проводилось решительное различие между свободной и несвободной проституткой[43] и, очевидно, принималось также во внимание внешнее принуждение к проституции со стороны родителей или господина. Но и здесь также понятие «проституция» строго ограничивается только женским полом.

В определении «Leges Wisigothorum» наиболее важное значение имеет, по-видимому, эпитет jugiter, который выражает непрерывность публичного торга и с которым мы встречаемся еще также и в позднейших определениях.

Мы видим это, например, в повелении неапольского короля[44] от 30 ноября 1580 г., в котором проститутками называются женщины «публично день за днем позорно продающие свое тело за деньги» (quelle donne, le quali pubblicamente et cotidiamente vendono il corpo loro per danari disonestamente). Немецкие авторы говорят о продаже себя «днем и ночью». Так, один старый словарь[45] называет проститутку (Hure): «распутная и похотливая баба, которая за жалкий барыш днем и ночью продает себя всякому распутному мужчине или, как выражаются поэтому некоторые, вступает с ним в блуд (verheuret), потому что блудом (Hurerey) называется, когда два свободных лица соединяются из похоти». И Урсинус[46] также придает большое значение непрерывному занятию развратом.

Такая непрерывная отдача себя представляет известное состояние, известный образ жизни. И это-то состояние, этот-то образ жизни и составляет собственно сущность проституции. Она обусловливается не одним только деянием или местом.[47] Характерный отпечаток проституции придает не каждый единичный «акт», как выражаются католические моралисты-теологи, а «libidinosa vita», «status meretricus», «habitudo peccati».[48]

И здесь также до смешного старались установить необходимый для определения проституции минимум. Так, Салицетус[49] полагал, что лишь та женщина может быть названа публичной, которая по меньшей мере в течение 20 часов отдавалась в публичном доме!

Влияние определений римского, канонического и германского права сказывается во всех новых определениях проституции от 17 до 20 века. В то время как в знаменитом «уголовном судопроизводстве» императора Карла V, в так называемом «Carolina», проституция вообще не упоминается,[50] в юридических сочинениях 17 и 18 века обыкновенно принимается в полном объеме определение проституции по римскому праву, как лучшее.[51] В 19 веке замечаются многочисленные интересные попытки фиксировать определение проституции в юридическом, социологическом и биологическом смысле, причем либо особенно подчеркивали отдельные пункты в определении дигест и ставили их в центре данного нового определения, либо старались развить и расширить понятие канонически-германского права.

Юристы, однако, относительно мало занимались точным определением понятия «проституция» или разъяснением его соответственно состоянию современной юриспруденции и социологии. Современные уголовные законы останавливаются на этом понятии частью мало, частью поверхностно. Но в этом нет ничего удивительного. Дело в том, что вопрос этот принадлежит к самым трудным в уголовном праве, что признают и наиболее проницательные юристы. Такой авторитет, например, как Вольфганг Миттермайер, заявляет: «Наиболее трудная группа это – группа о проституции и сводничестве. Она имеет величайшее общественное значение… Нет другого вопроса в нашей науке, который был бы еще так растяжим, как этот. Нет ни одного, в общественном понимании которого у нас было бы так мало уверенности».[52]

Другой автор говорит даже о «невозможности» юридического определения проституции. Никто не знает, где она начинается и еще менее – где кончается. Все в этом понятии, по мнению автора, сводится к оценке, а эта последняя всецело принадлежит к области морали. А потому как с юридической, так и с медицинской точки зрения старые определения, по его словам, все более и более признаются совершенно неудовлетворительными[53] и оставляются всеми.

Чтобы выяснить и научно установить понятие о проституции, необходимо все более или менее рельефные признаки ее, выступающие в новейших определениях, подвергнуть критическому анализу и получить, таким образом, возможность отделить существенные признаки от несущественных и создать объективное определение. Существенные моменты, которые должны быть приняты здесь во внимание, следующие:

1) Необходимость строгого различения проституции от остальных видов внебрачного удовлетворения полового влечения. Опираясь на каноническое право, многие новейшие авторы отождествляли проституцию со всеми незаконными формами удовлетворения полового инстинкта и тем самым неправильно совершенно стерли границу между ними. Таково, например, определение словаря французской академии от 1835 г., принятое также и Литтре в своем словаре: «Prostitution substantif feminin, Abandonnement a l’impudicite.[54] Само собой разумеется, однако, что «отдаваться разврату», безусловно, можно и без проституции. Еще менее правильно по существу определение Вардлоу,[55] который называет проституцией всякие «illicit intercourse of the sexes» (недозволенные сношения между полами). Он даже отвергает всякое различие между «fornicatio» (разврат) и «проституция» и называет проституткой всякую женщину, которая за деньги или безвозмездно «добровольно жертвует своей добродетелью». Он признает, впрочем, что для этого недостаточно одного единственного случая и что на женщину накладывает печать проституции лишь добровольное повторение полового акта (voluntary repetition of the act). Римское право, напротив, различало, как не принадлежащие к проституции формы внебрачных половых сношений, «stuprum» – сношения с незамужней, свободной женщиной и «adulterium» – сношения с женщиной, живущей в браке с другим мужчиной (по Вардлоу, они принадлежали бы к проституции).[56] Согласно с мнением римского права, современные криминалисты, как Миттермайер[57] и фон Лист[58] отличают метрессу, наложницу, «связь» от проститутки. Миттермайер даже не причисляет к проституткам женщину, которая однажды просто ради похоти отдалась «неизвестно кому», т. е. незнакомцу.

Нужно твердо помнить, что кроме брака всегда существовали свободные половые сношения, не принадлежащие к проституции, с которой их и не нужно смешивать, как это сделал Вардлоу.

2) Неопределенная множественность лиц, которым отдается данный субъект, имеет существенное значение для понятия проституции.

Что существенное в «prostare» составляет не «frequentia actus», не частота полового акта, а «pluralitas agentium», множественность лиц, которым отдается проституированный субъект, видно уже из разъяснений дигест, из выражений «passim» и «vulgo» и из того, что понятие «проституция» не применяется ими к половым сношениям с немногими (uno et altero). Эта «pluralitas», множественность, неограниченна, неопределенна. Поэтому проституция налицо, если «субъект вступает в половые сношения с неопределенным числом лиц».[59]

Когда Лист[60] признает профессиональный разврат, если «женщина отдается каждому мужчине, уплачивающему требуемую сумму»; или когда Ренк[61] видит характерное в том, что «женщина отдается многим мужчинам», то в обоих случаях выражение слишком неопределенно. Дело в том, что неограниченная множественность лиц, предполагающая частую смену их в короткое время, и составляет именно главнейший признак наличности проституции, а слова «каждому» и «многим» этого не выражают. Как указывает и Миттермайер, наличности этой нет при случайной отдаче себя, хотя бы и за деньги. Нет ее и в том случае, когда женщина за деньги отдается многим поочередно, но в течение известного, более или менее продолжительного промежутка времени, имеет всегда только одного возлюбленного. «Эти последние формы сожительства могут внушить сомнение, – говорит Миттермайер, – если случайная отдача себя служит, как профессия, для существенного улучшения средств к существованию, или же если смена любовников слишком частая и скорая». В общем, следовательно, «случайную проституцию» или жизнь на «содержании» нельзя причислять к проституции. В крайнем случае, разве на нее можно смотреть, как на предшествующую ступень проституции. Напротив, к проституции, несомненно, принадлежит, например, поведение страдающей нимфоманией женщины, которая отдается неограниченному числу мужчин без разбора, часто и скоро меняя их, хотя бы она делала это и без вознаграждения. Как мы видели выше, римское право уже относило таких женщин к категории проституток.

3) Постоянная, привычная, непрерывная отдача себя представляет существенный признак проституции.

Он находится в самой тесной связи с упомянутым под № 2 моментом, с «неопределенной множественностью». Так, Густав Беренд[62] говорит о «постоянных половых сношениях с множеством мужчин». По Рейсу,[63] проституцией называется «lе commerce habituel qu’une femme fait de son corps». Этот-то момент постоянства, непрерывности, частого повторения и обусловливает «status meretricus» католической моралистической теологии, имеющий для наличности проституции большее значение, чем число отдельных половых актов, потому что он именно и обусловливает присущую одним только проституткам «habitualem mentis dispositionem».[64]

4) Продажность по отношению ко всем, а не индивидуальное вознаграждение деньгами (либо подарком, либо каким-нибудь преимуществом) определяет сущность проституции.

Вместо «quaestum facere» римского права, каноническое право поставило еще более сильное и определенное выражение, «communiter venalis», понятие о публичной продажности, как характерной для сущности проституции. Эта продажность, как существенная черта, и отличает в действительности проститутку от всех других лиц, состоящих во внебрачных половых отношениях. Тем самым всякое индивидуальное денежное вознаграждение или всякое другое материальное вознаграждение лица, к которому неприменимо понятие о публичной продажности, исключает представление о проституции. Поэтому французские авторы справедливо смотрели на «venalite», как на центральный пункт понятия о проституции.[65]

Это, в самом деле, настолько соответствует действительности, что некоторые определения указывают, как на существенный признак проституции, исключительно на такую продажность. Так, Бляшко[66] называет проституцией «ту форму внебрачных половых отношений, при которой, с одной стороны, у женщины, побуждением служит не личная склонность и не чувственное влечение – по крайней мере, как преобладающий элемент, – а исключительно или преимущественно нажива».

Проститутка есть mulier quaestuaria, venalis, продажная женщина par excellence. Систематическая продажа своего тела, профессиональный характер поступков отличает проститутку от других женщин, получающих за половые отношения деньги, подарки или другие материальные преимущества. Уже Овидий (Аmores I, 10, стихи 63–64) делает это различие:

(Я даю охотно, я только не люблю, чтобы требовали вознаграждения. Не требуй того, в чем я отказываю, и я сам тебе дам это).

Современное уголовное право присоединилось к этому взгляду. Поэтому девушка, получающая большую или меньшую часть своих доходов от «прочной связи», не есть проститутка.[67] Особа, отдающаяся безразлично кому, но ради собственного удовольствия, даже если она получает за это подарки (пока они не представляют платы), точно так же не может считаться проституткой. Так же мало принадлежит к этой категории женщина, отдающаяся случайно, хотя бы и за плату, и, наконец, даже та, которая за деньги отдается нескольким поочередно, но в течение известного более продолжительного промежутка времени всегда имеет только одного возлюбленного.[68]

Дело в том, что во всех этих случаях отсутствует признак продажности по отношению ко всем, систематического промысла,[69] исключительного существования благодаря разврату.

Последний пункт особенно подчеркивают Тэт[70] и Комманж,[71] согласно которым проституция имеется налицо в том случае, когда половые сношения со многими лицами составляют исключительный источник существования.

Отсюда развилось понятие о «mtier debauche», «gewerhsmassige Unzucht», «профессиональном разврате», которое легло в основу постановлений, главным образом, немецкого уголовного права.

Так, в «Allgemeines Landrecht fr die Preussischen Staaten» (Ausgabe Berlin 1835, Zweit. Theil, 2. Band, S. 406, Pars. II, Tit. II, § 999) сказано: «Развратные женщины, желающие промышлять своим телом, должны поступать в публичные дома».

А в § 1023 (стр. 408) речь идет о «женщинах, которые делают из блуда профессию».[72]

После того прусское уложение о наказаниях в § 146 и уложение о наказаниях германской империи в § 361,6 ввели понятие «профессиональный разврат»,[73] которому Оппенгоф (Kommentar des deutschen Strafgesetzbuches 1888 № 42 zu § 361) дает следующее разъяснение:

«Профессиональный разврат имеется налицо, если женщина сделала из постоянных развратных сношений с многими мужчинами источник дохода».

Ренк[74] говорит о промысле, Нейссер[75] – о «развратном промысле», а Шранк[76] – о «развратном промысле человеческим телом», как о существенном признаке проституции, причем Нейссер относит к проституции не только исключительное, но и случайное добывание дохода таким путем. Такого же взгляда придерживается, по-видимому, и юрист Крассель, когда он говорит: «Юридически проституцию можно определить только как отдачу женского тела для удовлетворения полового инстинкта мужчины за вознаграждение, причем обе стороны, из которых одна дает, а другая берет это вознаграждение, считают его условием или предпосылкой этой отдачи. Профессиональность же, напротив, необязательна для понятия проституции, хотя она в большинстве случаев и имеется налицо и, на основании постановлений уголовного и полицейского права, в ней очень уже привыкли видеть признак проституции».[77]

К большинству проституток, впрочем, эпитет публичной продажности, который в свою очередь заключает понятие о развратном промысле, безусловно, приложим.

5) Публичное или достоверно известное занятие профессиональным развратом представляет существенный признак проституции.

Сказанное есть часть понятия, содержащегося в слове «palam» дигест, которое, как мы видели выше, понималось еще шире; под ним разумели именно женщину, удовлетворяющую общий публичный спрос на половые наслаждения и известную в этом отношении. Уже Марцеллус признавал неопределенность и неточность слова «palam»=«публичная», потому что оно могло возбудить мысль, как будто так называемые тайные проститутки тем самым исключаются из понятия «проституция». А между тем Марцеллус справедливо считал их настоящими проститутками, точно так же предоставлявшими свои половые прелести во всеобщее и публичное пользование за деньги. Поэтому он выбрал вместо неопределенного выражения «palam» равнозначащее ему «culgo» перед всем светом, открыто. Это так называемая «notoriete publique» французских авторов, которая в послании «Directoire executif» от 17 Nivose года IV (7 января 1796 г.) в совет пятисот впервые была применена не только к обыкновенным публичным женщинам, но и к категории тайных проституток, «filles de boutique», «domestiques» – несомненных проституток, которые под маской «ouvrieres, marchandes, filles de boutique, domestiques» предавались проституции и были на этом пойманы.[78]

Другими словами, эта «notoriete publique» говорит: никто не должен сомневаться, что данная особа во всех отношениях ведет образ жизни проститутки («quae vicem prostitutae sustinet», Dig. XXIII, Tit. II, 43, § 1), что она активно и пассивно всем доступна, все равно, отговаривается ли она другой профессией или нет. Постоянная связь с публичностью и составляет именно существенный признак проституции, безразлично, заключается ли эта связь прямо в прогуливании по улице, в так называемом «отлете» («auf den Strich gehen»), или же она достигается посещением театров, концертов, балов, скачек, курортов и других собраний и увеселительных мест; или же клиенты привлекаются из окна, путем рекламы, раздачей объявлений прохожим, рекомендацией отелей или частным образом при помощи газетных объявлений, например, под прикрытием «массажа» и т. д. и т. д. Отсюда видно, что для «notoriete publique» существует много возможностей и что она может быть применена к значительно большей категории проституированных женщин, чем обыкновенные уличные женщины и проститутки из публичных домов.

6) Равнодушие к личности субъекта, желающего вступить в половое сношение, и отсутствие всякой индивидуальной душевной связи между проституткой и ее клиентом составляют существенный признак, характеризующий вполне развитую форму проституции.

Приблизительно так можно толковать «sine delectu» римского определения, которое составляет, по Рабюто,[79] единственный решающий признак проституции. Он говорит: «Истинной проституткой мы называем ту женщину, которая под влиянием вынуждения или свободной воли вступает в половые сношения без всякого выбора, без симпатии или какой бы то ни было другой, хотя бы и чисто чувственной страсти. Как только существует известный выбор – причем мы разумеем под этим словом даже не предпочтение на основании более тонких чвств, а только импульс половой страсти – мы имеем перед собой распущенность, разврат, скандальность, извращение, но не проституцию в истинном смысле этого слова. Отсутствие индивидуального выбора, отдача себя без симпатии – вот что составляет, на наш взгляд, самый общий характер, самый существенный и универсальный признак проституции». По Рабюто, это можно проследить как в религиозной проституции, так и в проституции, связанной с гостеприимством, и в легальной проституции, между тем как продажность, по его мнению, занимает в ней лишь второе место.

Подобно Рабюто, и Мартино[80] называет проституткой или публичной женщиной ту женщину, которая не выбирает своего покупателя. «Разумеется, – говорит он, – проституткой может быть и та женщина, которая его выбирает, но уже в другом роде; она тогда все же не та абсолютно пассивная «machine а plaisir», какой служит первая». Эти слова заключают в себе правду, которую подтвердит всякий наблюдатель и знаток проституток, а именно: что крайнее равнодушие к личности желающего вступить в половое сношение мужчины неоднократно развивается лишь с течением времени и на низших ступенях развратного промысла, причем это вполне естественно вытекает из природы вещей. Половые сношения с многими, часто меняющимися индивидуумами, постепенно притупляют всякие индивидуальные чувства симпатии, внешнего расположения, даже простого полового желания, и приводят к той безнадежной пассивности и равнодушию, которые представляют затем характерный признак старых проституток. Очень метко описал развитие этой черты уже Сенека.[81]

Поэтому «sine delectu» может считаться характерным признаком лишь для вполне развитой проституции, как общий же признак ее, оно не имеет того значения, какое приписывал ему, как мы видели, Рабюто.

Такого же мнения придерживается и опытный Комманж (а. а. О., стр. 3). Он говорит:

«Je ferai remarquer, qu’une prostituee publique peut trfes bien ne pas choisir son acheteur, mais qu’elle n’est pas forcee, nanmoins, d’accepter qxiand mhne l’acheteur qui se presente; elle peut refuser, au besoin, qui Iui deplait, – l’expression «sine delectu» de la Joi romaine peut ne pas etre toujours exacte… On peut'etre une prostituee et faire commerce de son corps, sans cependant se livrer a la premiere requisition du premier venu».

Правда, если отсутствие индивидуальных отношений между проституткой и ее клиентом понимать в самом широком смысле, т. е. что «проституцией называются всякие половые отношения, при которых нет честного намерения заботиться о благе заинтересованного лица, всякое удовлетворение полового инстинкта, лишенное любви и верности и не считающееся с возможными последствиями» – что, по справедливому замечанию Красселля,[82] применимо и к некоторым супружествам – то «sine delectu» приложимо, вероятно, почти к каждой проститутке и к каждому акту проституции.

7) Существенный признак проституции составляют не только совокупление, но «половые сношения» в более широком смысле слова.

Уже римское право словами «pudori suo non pareit» довольно ясно выразило, что женщина отдается и в том случае, когда дело не дошло до совокупления, а последовало удовлетворение полового инстинкта клиента другими развратными действиями и актами. Глас народа точно также выражает истину, когда он метко называет проститутку «fille de joie», «Freudenmdchen», «Lustdirne» и т. д., т. е. женщиной, доставляющей половые наслаждения в общем смысле слова.

Поэтому Прадье[83] определяет проституцию в широком смысле слова следующим образом: это акт, которым одно лицо предоставляет свое тело для чувственных наслаждений другого в случаях, запрещенных существующими правами. А. Мартино (а. а. О. стр. 35) называет проституцию «commerce de plaisir», т. е. торговлей чувственными наслаждениями для других. Дело идет, следовательно, не только о совокуплении, но и обо всяком другом виде полового возбуждения и полового удовлетворения.

Это прямо установлено также двумя решениями имперского суда.[84] Первое гласит:

«Под развратом в смысле § 180 уголовного уложения нужно разуметь не только совершение внебрачного соития, но и всякий другой акт в сфере половых отношений между несколькими лицами, оскорбляющий чувство скромности и нравственности. А потому под эту статью может быть подведено и установленное в основах решения, служащее для целей разврата поведение кельнерш, которые позволяли гостям сажать себя на колени и трогать себя поверх и под платьем; а в том обстоятельстве, что обвиняемый постоянно содействовал такому образу жизни, признанному судом развратным, создавая подходящий для того случай, можно усмотреть наличность сводничества (§ 180 уголовного уложения)».

Во втором решении сказано:

«Разврат в смысле § 361 № 6 уложения о наказаниях обнимает, наряду с совершением совокупления, такие деяния особы женского пола, которые, в противоречие с законами скромности и нравственности, имеют целью возбуждение или удовлетворение чужого полового инстинкта путем действия собственным телом».

В случае, подавшем повод для этого определения, уголовный суд считал доказанным, что: обвиняемая Б. за плату состояла с свидетелем К. в «извращенных половых отношениях», и что свидетель К. неоднократно платил обвиняемой X. за то, что она его массировала, причем массаж производился таким образом, что у К. наступало истечение семени».

Согласно изложенному не подлежит, следовательно, сомнению, что женщина, занимающаяся развратным массажем, флагелляцией, мазохистскими процедурами, развратными позами и т. д., как промыслом, с целью вызвать у неопределенного количества мужчин половое возбуждение или дать им половое удовлетворение, точно так же должна считаться проституткой, как и женщина, занимающаяся совокуплением, как профессией. Притворные «массажистки» и «строгие воспитательницы», следовательно, не что иное, как настоящие проститутки.

Таким образом, если всякого рода профессиональные предложения полового возбуждения и удовлетворения другим лицам составляют существенный признак проституции, то собственное половое возбуждение отдающегося субъекта несущественно для понятия «проституция». Невозможно, конечно, сомневаться, – как допускало уже и римское право, – что небольшая часть женщин систематически отдается неопределенному количеству мужчин из одной только чувственности, и что многие отдающиеся за деньги женщины, в особенности вначале, испытывают при этом половое удовлетворение и частью действуют по мотивам полового характера.

Тем не менее, в общем, остается верным то положение, что для большинства проституток половое удовлетворение, при выполнении ими своего ремесла, не играет роли, и что в большинстве случаев они ищут его у сутенеров или у других любовников.

8) Принадлежность к женскому полу не есть существенный признак проституции.

Как мы уже указывали выше, римское право применяло понятие «проституция» только к лицам женского пола, как в отношении собственно проституции, так и в отношении сводничества. К этому взгляду присоединились также каноническое и германское право. Все они не знают ни мужской проституции и сводничества, ни лесбической любви между женщинами. Для них проституция возможна лишь между лицами разного пола.

Такой взгляд на вещи сохранился и до новейшего времени и ясно выражен в уголовном законодательстве различных стран. Определение проституции всюду распространяется только на женщин.[85]

Ренк (а. а. О. стр. 257) даже прямо говорит, что он считает целесообразным исключить из рамок проституции предложения мужчин, мальчиков и даже животных с целью удовлетворения полового инстинкта, так как эти виды половых отношений должны рассматриваться скорее как противоестественный разврат и должны подлежать совершенно другому воздействию.

Что этот аргумент не выдерживает ритики, понятно само собой, так как «противоестественный» разврат может, конечно, практиковаться и между мужчиной и женщиной и действительно часто встречается в жизни проституток. Кроме того, Ренк совсем не принимает во внимание лесбическую любовь. Наконец, против него говорит еще и тот факт, что мужская профессиональная проституция обнаруживает все признаки истинной проституции.

Поэтому Беренд (а. а. О. стр. 436) справедливо включил в понятие проституции гомосексуальную женскую и мужскую проституцию. Современное же законодательство, всецело находящееся еще под влиянием римского права, знает только женскую проституцию, если не считать упоминание о мужской проституции в английском Vagrancy act 61 и 62, Viet. гл. 39 стр. 1 и в § 4 датского закона о телесных наказаниях.[86] Этот пробел еще, следовательно, предстоит заполнить в будущем.

9) Понятие о вполне развитой проституции предполагает постоянство в типе и образе жизни отдельных проституированных индивидуумов, главным образом, приобретенное благодаря развратному промыслу, а в меньшей доле зависящее от врожденного предрасположения.

Из дальнейшего изложения этого сочинения мы познакомимся с тем фактом, что известные характерные свойства проституток типичны для них и встречаются всюду и во все времена. Эти типичные особенности проституток, совокупность которых создает известное постоянство типа каждого индивидуума в отдельности, несмотря на смену различных явлений проституции, составляют, главным образом, продукт развратного промысла и всей вообще среды, в которую очень скоро попадает проститутка. Благодаря общественному давлению, психическому заражению и подражанию, она все больше и больше приспособляется к этой среде, пока совершенно не растворится в ней. Так объясняется в большинстве случаев биологический феномен проституированной женщины с удивительным постоянством ее признаков. Гораздо меньшую роль играет в этом постоянстве врожденная наклонность к проституции. Но что она существует, доказали Ломброзо и Тарновский. Кроме того, установлено также, что у проституток во многих случаях наблюдается физическое и психическое понижение типа (Minderwertigkeit). Но наиболее могущественным фактором образования относительно однообразного и постоянного типа проститутки, существовавшего во все времена, является все же дегенерирующее и в то же время нивелирующее в известном направлении влияние промысла и образа жизни проституток.

В результате этого критического исследования отдельных признаков проституции, мы получаем следующее, насколько это вообще возможно исчерпывающее определение проституции:

Проституция есть определенная форма внебрачных половых отношений, отличающаяся тем, что вступающий на путь проституции индивидуум постоянно, несомненно, и публично отдается, более или менее без разбора, неопределенно большому числу лиц; редко без вознаграждения, в большинстве случаев промышляя продажей своего тела для совокупления или других половых деяний с этими лицами, или вообще доставляя им и удовлетворяя их половое возбуждение и провоцируя его; причем проституированный субъект, вследствие своего развратного промысла, приобретает определенный постоянный тип.

Таково определение проституции в ее существенных чертах и в ее совершенном развитии. В этом смысле, ни «связи», ни «содержанки» – как это само собой вытекает из нашего изложения – ни в юридическом и социологическом, ни в биологическом отношении не принадлежат к проституции. Эти формы внебрачных отношений должны быть выделены из понятия «проституция». Но тем самым отнюдь не исключается их тесная связь с проституцией при современных социальных условиях. Как предпосылки, предварительные ступени и переходные формы проституции, они должны приниматься во внимание в описании ее, хотя согласно строго научному определению и не принадлежат к ней.

С другой стороны, благодаря подбору слов «вообще доставляя им и удовлетворяя их половое возбуждение и провоцируя его», в общее понятие «проституция» включается также сводничество, к которому в известном смысле принадлежит и способствующее развитию проституции и провоцирующее ее сутенерство. Действительно, и то, и другое можно назвать косвенной проституцией – как мы уже видели, римское право тоже причисляло сводниц к проституткам.

Глава вторая

Первичные корни проституции

Современная проституция по своей организации и по тем общественным формам, в которых она проявляется, представляет, в общем, продукт и пережиток классической древности, как мы это подробнее рассмотрим в следующей главе. Но первичными корнями своими она достигает до первобытных времен человечества. История первобытного мира и сравнительная этнология дают нам точку опоры для обнажения элементарных корней проституции, которыми она питалась всюду и во все времена, без которых она бы не возникла, и которые еще и теперь составляют глубочайшую сущность ее.

Рядом с высшей культурой, с быстро прогрессирующей цивилизацией, с ростом духовного развития отдельных личностей, как носителей культуры, проституция представляет архаическипримитивное явление, в котором ясно заметны последние остатки свободной и необузданной жизни первобытного человечества, находившейся под исключительным влиянием инстинкта – той элементарной сексуальности, которую Платон обозначил, как вечно живое «животное в человеке», независимое от всякой культуры и всякого духовного развития и сохраняющее своего рода самостоятельность и неизменность. Отсюда возникает известное противоположение культуре, дисгармония, которую, быть может, всего лучше можно выразить, если сказать, что физиологическое оказывает здесь патологическое действие.

Такого мнения придерживается, по-видимому, и Фиркандт,[87] когда он говорит: «В особенности волнения и страсти, группирующиеся вокруг половых аффектов, с их нередко ужасными последствиями вплоть до самоубийств, обнаруживают в нашей совершенной культуре еще одну победу дикой природы. Если рассматривать современное состояние с точки зрения истории развития, то область произвольной психической жизни покажется нам подобной поздней надстройке верхнего этажа, в то время как в животной природе элементарных психических функций еще кроется наследие прежних времен, которое мы бы так охотно стряхнули с себя. Здесь нам снова бросается в глаза факт преемственности и его обоюдоострое значение. Выше мы уже указывали, как благодетельна и необходима для всей вообще исторической жизни связь поколений. Но действие ее столь же стеснительно в смысле радикального освобождения от прошлого, так как благодаря ей переживания и приобретения прежних поколений продолжают оказывать свое действие еще до самого отдаленного времени».

Первобытная история человека дает лишь скудные сведения о первобытной половой жизни, в которой коренится проституция, и последний пережиток которой она составляет. Главными нашими знаниями по этому вопросу мы обязаны сравнительной этнологии, объектом которой служат как культурные, так и первобытные народы.

Особенно важный материал для суждения о первобытных условиях половой жизни дает нам, как часть этнологии, сравнительная история нравов и права,[88] так как она указывает остатки первобытного состояния и в новейших учреждениях, обычаях и нравах и обнаруживает их преемственность в течение тысячелетий. Преемственность же эта в свою очередь дает возможность сделать обратные выводы относительно доисторических условий и связать их с немногими достоверными фактами, установленными пока для половой жизни первобытных времен. Таким путем удается доказать непрерывную связь явлений, первобытной половой жизни от доисторического периода до наших дней.

Вопрос о первобытных половых отношениях занимал еще поэтов древности и для нашей темы не безынтересно проследить их поэтические фантазии в этой области. Так, римский поэт Лукреций (98–54 г. до Р. X.) в пятой книге своего знаменитого дидактического стихотворения «О природе вещей», дает художественное изображение лишенного еще культуры первобытного человека, который бродит, подобно животным, разыскивая себе пищу, живет в пещерах и влачит свое существование, не зная еще ни одежды, ни огня:

(Книга пятая, стихи 951–963, пер. Ивана Рачинского).

Мы видим, следовательно, что на заре рода человеческого поэт уже допускал, кроме чисто физической любви между полами, полового влечения (libido), еще и своего рода душевную склонность (cupido), и отмечает уже также первые намеки на проституцию, на продажную любовь.

По Горацию, вначале еще не было брака,[89] а происходила только страстная борьба за половые наслаждения, во время которой более сильный оставался победителем и убивал остальных (книга 1, сатира 3-я, стихи 108–110, перев. Фета):

Оба поэта допускают, следовательно, первобытное состояние половой жизни, соответственно первобытному вообще состоянию человечества. Только с развитием культуры развились, по их мнению, и более совершенные условия и брачное сожительство. Тем самым они, несомненно, гораздо более приблизились к истине, чем третий римский поэт, высказавшийся на этот счет, именно Ювенал. Последний верит в райскую невинность и целомудрие, в мирное брачное сожительство, которые выродились лишь впоследствии, под влиянием культуры. В начале своей знаменитой сатиры, описывающей это вырождение, он следующим образом изображает половую жизнь доисторических времен:

Далее поэт описывает постепенное исчезновение целомудрия и порчу нравов позднейшего времени. В противоположность приведенным выше двум поэтам, Ювенал является, таким образом, типичным представителем сторонников «доброго старого времени» и теории вырождения, полная несостоятельность которой доказана новейшими исследованиями.[92] А потому мы должны считать описания Лукреция и Горация более соответствующими реальным условиям действительности, чем описание Ювенала. Нельзя, однако, не признать, что и они также представляют лишь плод фантазии, точные же доказательства в них отсутствуют. То же самое приходится сказать и о некоторых современных описаниях первобытной половой жизни. Так, например, Поль Лакруа (Пьер Дюфур), очевидно, частью поддается влиянию Лукреция, когда он говорит о древнейшей истории человека:

«В состоянии естественной первобытности, когда люди еще только начинали отыскивать друг друга и соединяться в общества, беспорядочное смешение полов было неизбежным последствием их необразованности и грубости, которая еще не знала никаких других предписаний, кроме предписаний инстинкта. Глубокие потемки, в которых еще бродила душа человека, скрывали от нее простое знакомство с добром и злом.[93] И все же там уже могла существовать проституция. Женщина без сомнения соглашалась уступить желанию мужчины, даже когда она не разделяла его страсти, чтобы получить от него кусок убитой им дичи или пойманную им рыбу. За блестящий камушек, сверкающую раковину или яркое птичье перо, она, не испытывая сама ни малейшего влечения или желания, предоставляла права любви дикому чудовищу. Эта дикая проституция старее всякой религии, всякого закона, и все же в эти времена детства народов женщина не уступала насилию, а действовала только сообразно собственной воле, собственному выбору и собственной жадности».[94]

Это описание относится к первобытным людям, жившим еще изолированно. Для происхождения социальных союзов и групп, Бурдах,[95] по-видимому, раньше других построил теорию промискуитета, или, как он выражается, «пантогамии». За ним последовал Бахофен, который в своем знаменитом сочинении «Матриархат» допускал на низшей ступени человеческого существования совершенно свободное смешение полов и публичное совершение полового акта. «Наподобие животного удовлетворяет он свой природный инстинкт, без прочной связи с одной определенной женщиной, на глазах у всех».[96]

При этом Бахофен ссылается уже на исторические данные, на сообщения Геродота и Страбона о массагетах и других племенах, у которых господствовало половое смешение или другие вообще формы свободных половых отношений. Тем самым он вступил на единственный возможный путь для выяснения примитивных условий половой жизни при помощи фактов этнологии, которые позволяют нам бросить ретроспективный взгляд и сделать известные выводы. Сравнительная история и этнология дали нам с тех пор столько материала, что в настоящее время мы имеем уже до некоторой степени возможность использовать его для первобытной истории в узком смысле слова – для доисторического времени – и доказать при его помощи непрерывность в развитии человечества.

Закон развития имеет силу и для половой жизни. Насколько велико различие между современным культурным человеком и человеком ледникового периода, настолько же различна его половая жизнь от половой жизни неандертальского человека или pithecanthropus erectus.

Не подлежит, вероятно, сомнению, что в первых своих начинаниях, о которых мы ничего не знаем, человек еще действовал как существо, подчиняющееся одному только инстинкту, и что половой инстинкт его еще не обнаруживал тогда никакой дифференцировки, никакого разделения на телесное и духовное. Чисто животная «течка» соединяла оба пола и, как таковая, она связана была с известным временем, с периодом «течки», которая еще не подвергалась видоизменению под влиянием какого бы то ни было духовного элемента. В действительном существовании периодической течки у первобытного человека, тем менее можно, сомневаться, что существование ее и теперь еще можно доказать у таких диких народов, как австралийцы, которые, согласно общему мнению, стоят всего ближе к первобытному человеку.[97]

Так как человек принадлежит к стадным животным,[98] то можно считать более или менее достоверным, что и периодическая течка разыгрывалась у него в пределах орды или стада. И так как всякие индивидуальные, душевные отношения еще отсутствовали, то нет основания сомневаться в действительном существовании полового промискуитета. Но его не нужно, разумеется, представлять себе, как одновременное дикое смешение полов, а только как общность полового владения внутри первобытной орды,[99] как свободу половых отношений, естественной предпосылкой которой является недифференцированность первобытного полового инстинкта. Дальше мы увидим, что остатки такого рода промискуитета можно проследить на протяжении всей истории вплоть до настоящего времени и что их можно объяснить только первобытными условиями.

Первобытный человек принадлежит тому времени, которое еще предшествовало доисторическому и от которого до нас не дошло никаких следов человека или человеческой деятельности. Доисторический период, напротив, дает нам осязательные точки опоры для воспроизведения человека каменного века. Здесь он является уже носителем культуры, пережившим богатое по содержанию и объему духовное развитие, и в его половой жизни уже, несомненно, тоже совершилось известное разделение между телесным и духовным элементами ее. Любопытна склонность человека каменного века к бросающимся в глаза и пестрым предметам, которые он применял как украшения, а соответственно, и как средства для привлечения другого пола, как например, разрисовывание тела красной железной охрой,[100] которое должно считаться прообразом той большой роли, которую еще и теперь играет красный цвет в половой жизни человечества.

Примитивный характер красного цвета и разрисовывания тела и их значение, как примитивной приманки другого пола, доказали впервые исследования Германа Клаатша в Австралии. По его словам, окраска кожи охрой первоначально должна была служить известной защитой для тела, и только вторично уже она приобрела значение украшения, после чего сделалась и половой приманкой. Такое же значение она имеет, надо думать, и у палеолитических людей Европы. Связь между первобытными нравами австралийцев и человека ледникового периода невозможно вообще отрицать.[101]

Подобно тому, как на первобытное происхождение указывают румяна проституток, такое же наследие древнейших времен представляет и весьма распространенный среди проституток – как представительниц свободного полового наслаждения – обычай красить волосы в светлый цвет или ношение белокурого шиньона. Клаатш доказал, что волосяной покров первобытного человека был, вероятно, светлый; всего больше сходства с ним имеет, вероятно, среди антропоидов волосяной покров орангутанга. Светлым волосам тела соответствовали такие же волосы на голове. Клаатш нашел тому важные доказательства среди австралийцев, наиболее приближающихся теперь к первобытному состоянию. Волосы головы у их детей часто обнаруживают светлую окраску, как это описывал уже Герберт Базедов (1903 и 1904 г.). У взрослых же в некоторых местах существует обычай посыпать волосы желтой охрой, как бы для того, чтобы искусственно сохранить их детский цвет.[102]

Дальнейшие весьма важные факты, касающиеся половой жизни человека каменного века, стали нам известны, благодаря находкам в Брассемпуи и Виллендорфе.

В 1892 г. Эдуард Пиетт[103] нашел в принадлежащих к четвертичной эре гротах в Брассемпуи, Ложери-Басс и Ментоне высеченные из слоновой кости женские статуэтки и рисунки на рогах оленя, из которых всего замечательнее, всего интереснее, бесспорно, была фигура, обозначенная как «Венера из Брассемпуи». Это был средний отломок фигуры из слоновой кости[104] в 8 см длины, от которой сохранились живот и правое бедро. Фигура снабжена была большим обвислым, сбоку втянутым животом, громадным бедром и ягодицами (steatopygia) и сильно развитыми срамными (непристойными) губами. Как можно заключить на основании многочисленных полос, расположенных группами, фигура изображена была сильно волосатой. Пиетт считает ее точным изображением субъекта четвертичной стеатопигической человеческой расы с жирным животом, причем в ней сильно подчеркнуты были половые части.

Из дальнейших фигур, найденных Пиеттом, достойны внимания: Брассемпуйская рукоятка кинжала из слоновой кости с торсом голой женщины, с громадными грудями, большим животом и боковыми отложениями жира на бедрах, и «La femme au renne» (femme enceinte), рисунок на роге оленя, найденный в Ложери-Басс. Живот объемист, быть может, беременный, с явно подчеркнутыми половыми частями; фигура с поразительно большими волосами тела, ожерельем и шестью кольцами на левой руке. «Фигура с поясом» из слоновой кости обнаруживает крепко прижатые друг к другу бедра, плоский живот и сильно выпяченный лобок. Еще некоторые другие фигуры также обнаруживают сильно преувеличенное изображение половых частей.[105]

Совсем недавнего происхождения поразительная находка, так называемая «Венера из Виллендорфа», которую открыли в 1909 г. в мергелевых отложениях Виллендорфа в Вахау (Нижняя Австрия) Цомбати, Байер и Обермайер.[106] Отложения эти принадлежат четвертичному периоду и так называемому ориньякскому слою. Цомбати сообщает об этом:

«Виллендорфская Венера представляет фигурку в 11 см. высоты, из мелкопористого известкового камня, вполне сохранившуюся, с неправильно распределенными остатками красного окрашивания. Она изображает перезрелую толстую женщину с большими молочными железами, значительным остроконечным животом, толстыми боками и бедрами, но без собственно стеатопигии. Все это вполне соответствует формам Брассемпуйской Венеры. Как там, так и здесь явственно изображены малые губы. Но стеатопигия, о которой заключали по громадным бедрам сильно пострадавшей французской фигуры, здесь не оправдывается. Волосы головы изображены в виде валика, расположенного спирально вокруг большей части головы. Лицо абсолютно не отделано. Нет намека ни на одну из его частей (глаза, рот, нос, уши, подбородок). Руки уменьшены, предплечья и кисти изображены только в виде плоских рельефных полос, положенных над грудями. Колени развиты очень хорошо, но сильно укорочены, голени снабжены, правда, икрами, но сильно укорочены, передняя часть ноги совсем не изображена. Вся фигурка показывает, что ее мастер очень хорошо владел искусством изображения человеческого тела, но что он поставил себецелью выдвинуть вперед только части тела, служащие деторождению, и части, расположенные с ними в непосредственном соседств е, все же остальное он старался (наподобие наших карикатур) подавить. Что это намерение так удалось художнику, это и составляет особенную ценность находки».

Цомбати справедливо приводит в связь Виллендорфскую Венеру с Брассемпуйской. И тут, и там, как и в других фигурах, дело идет о таком поразительном и сильном подчеркивании половых признаков женщины (половые органы, ягодицы, груди), что это не может быть простой случайностью, а должно служить выражением определенного характера половых ощущений мужчины. Несомненно, в самом деле, что фигуры эти сделаны мужчинами. Так как другие художественные изображения того времени касаются животных, которыми питался тогда человек (мамонт, дикий конь, буйвол, олень), то Хернес справедливо заключает отсюда, что мужчины-художники делювиального периода избирали объектами для своих изображений те именно предметы, которые должны были всего больше интересовать их, как мужчин и охотников, т. е. женщину и дичь! Половой инстинкт и потребность в пище были гениями этого примитивного искусства.

Несомненно, также, что изображение и подчеркивание половых признаков женщины не носит в этом случае религиозного характера, а представляет только верное действительности отражение, простой рефлекс чисто физической привлекательности, которую имели для мужчины половые органы женщины и другие изображенные части тела. Аналогия между Виллендорфской Венерой и фигурами Брассемпуи и Ложери-Басс в то же время указывает, что художники рисовали с натуры, что женщины ледникового периода отличались большой полнотой тела и покрыты были большим количеством волос; кроме того, у них наблюдалось чрезмерное развитие малых губ на половых частях. По Пиетту и Вирхову, такая стеатопигия и разращение малых губ указывают на бушменскую расу. Во всяком случае, толстые женщины считались тогда идеалом и объектом чувственной страсти. Факт этот подтверждается аналогичными находками из древнейших времен так называемой цикладской культуры. В могилах неолитической эпохи в Италии, Египте и на греческих островах найдены были женские фигуры из мрамора, от самых маленьких до размера почти в половину натуральной величины, которые изображали «чудовищно толстых женщин – признак «материалистического» вкуса мужчин, по мнению Пфуля.[107]

Этот примитивный половой вкус, это предпочтение колоссальной полноты женского тела можно и теперь еще доказать в современной проституции, дающей такой большой простор для проявления примитивного полового инстинкта. Известно, до какого embonpoint доходят некоторые проститутки, особенно в домах терпимости. Не менее известно также, что такие колоссальные размеры отнюдь не действуют отпугивающим образом, а, напротив, находят поразительно много любителей. Это тем более удивительно, что в большинстве случаев дело идет о старых, расслабленных проститутках.

Примитивные еще по сравнению с высшими классами, низшие классы Германии (и всех других стран) видят в полноте тела идеал. Центральное место занимают особенно сильно развитые груди и ягодицы. Одна хавеландская песня смело описывает этот идеал делювиального человека, в Неймарке, когда хвалят добротность свиней, принято говорить: «жирна, как городская блядь». Глава («суре») 78 Корана, стих 31, также славит «женщин с роскошным телом и полными грудями», как идеал жителей востока.

Что уже в ледниковом периоде мужчинам нравились накрашенные, румяные женщины, указывает, по-видимому, красное окрашивание Виллендорфской Венеры. Как известно, по мере развития одежды, раскрашивание тела все более и более сокращалось, пока его не стали употреблять для одного только лица. Намеки на прежнее полное раскрашивание мы еще находим, между прочим, среди креолок, дам полусвета, в Каркасе, у которых применение румян распространяется и на грудь, и в восточном обычае окрашивания в красный цвет ногтей на пальцах рук и ног, посредством алканны.[108]

Подчеркивание женских половых признаков, в особенности половых органов, в примитивном искусстве четвертичной эпохи возникло, как уже упомянуто, под влиянием, безусловно, естественных мотивов и абсолютно не носит религиозного характера, подобно позднейшему культу Фаллоса. Дело в том, что мужчина ледникового периода рассматривал женщину исключительно как существо известного пола. Ретценштейн[109] верно замечает, как много времени нужно было тогда человеку, при его несовершенных орудиях, чтобы сделать такую фигурку. Очевидно, что интенсивность мыслей полового характера и влияла, главным образом, на его выдержку, заставляя добиваться изображения предмета его желаний. Реализм человека ледникового периода служит выражением, я бы сказал, наивной радости чисто полового характера, на которую еще не оказали влияния никакие духовные, в частности, религиозные мотивы. Первобытный человек, как сын природы, не знает «тайных частей тела». Мужчина и женщина признают себя производителями детей и «с самыми непроизвольными и естественными пояснениями смотрят на органы, которые порождают жизнь».[110] Доказательством верности этого положения, кроме приведенных, служат также и другие находки доисторического времени. Таковы, например, мужская бронзовая фигура из Марии-Чалад (комитат Венгрии) с рукой на половых органах,[111] затем женские глиняные фигуры более позднего каменного периода из фракийских курганов, троянские свинцовые фигуры с чрезвычайным подчеркиванием половых частей.[112] Кольцами и поясами,[113] приделанными к лобку, примитивное искусство точно также прямо указывает на половые органы. Старейшим примером в этом отношении может служить упомянутая уже выше «Венера с поясом». Такой же пояс, очевидно служащий для подчеркивания половых органов, имеется и на бронзовой фигуре из Клейн-Застрова, близ Грейфсвальда.[114] Бусы на лобке Венеры у девушек Мтусси, пояс из желтых листьев «ти» у Ареоис на острове Таити, очевидно, служат для той же цели.

С прогрессом духовного развития человека это чисто физическое влечение полов уже в доисторические времена приведено было в тесную связь с древнейшими фактами примитивной духовной жизни, с религией и искусством. На этом базисе возникла свободная половая жизнь, которая сохранилась, наряду с несвободной социальной формой, и до наших дней и которая, как мы увидим ниже, распространена была на земном шаре в самых разнообразных формах и обнаруживает элементы, которых нет в несвободной форме половой жизни, в браке.

Как показывают этнология и фольклор, такая вольная, ничем не связанная половая жизнь первоначально, вероятно, была совместима с браком или даже считалась необходимой предпосылкой его, потому что она давала примитивным инстинктам удовлетворение, которое не мог и не должен был давать брак. И вот всюду, где ригоризм принудительного брака ограничивал и подавлял эту свободу половых отношений, эту потребность «перебеситься», появляется проституция, как плохой суррогат ее. Проституция – как показывает вся ее история – есть пережиток, эквивалент первоначально свободной половой жизни человечества. В ней заключаются те же элементы примитивной жизни, подчиненной лишь инстинкту, как и в этой последней. Она представляет, в особенности у культурных народов, возмещение половой необузданности, полового разгула, которые мы и теперь еще встречаем у дикарей, находящихся в первобытном состоянии. История развития человечества показывает нам, что такая вольная половая жизнь всюду предшествовала или же сопутствовала браку, и что она именно давала возможность свободно проявлять примитивный половой инстинкт, подавляемый браком. Такой крупный исследователь, как Фридрих Ратцель,[115] уже говорил о «частых, но всюду возбуждающих противодействие попытках монополизировать женщин для моно– или полигамического брака и возвратах в сферу более свободного господства полового инстинкта. Та же сфера, – говорит он далее, – лежит также в основе нашей цивилизации и вызывает в другой форме и под более густым покровом те же возвраты». При внимательном рассмотрении легко удается, однако, приподнять и этот более густой покров, обнажить примитивную основу проституции и доказать ее связь с упомянутой сферой вольной половой жизни. Не нужно, следовательно, судить о первобытном состоянии по аналогии с проституцией, смотреть на него, по выражению Энгельса,[116] «сквозь очки борделя». А нужно, напротив, проституцию объяснять и выводить из прежних свободных половых отношений. Лишь в таком случае можно понять ее значение в истории половой жизни человечества, как части «гетеризма, преследующего человека вплоть до самых недр цивилизации, как темная тень, лежащая на семье». (Л.Н. Морган).

Характерные черты всех этих более свободных, вольных половых отношений – как убедительно доказал в особенности Генрих-Шурц – заключаются в изживании (Austoben) полового инстинкта в чисто физическом отношении и в элементарном разряжении и проявлении его в связи и под влиянием художественных и религиозных элементов. Враждебные всем социальным стеснениям, эти последние возвращают половую жизнь в более свободную сферу.

В несвободных же формах половой жизни половой инстинкт вообще не занимает больше первого места. Они служат скорее социальным целям другого характера, прежде всего – экономического. Таким образом, главная форма несвободной половой жизни – брак – является продуктом не только половой потребности, но прежде всего – продуктом потребности в уходе, в общежитии,[117] вообще результатом экономических нужд, так что половая потребность не может более играть первой и решающей роли, как при свободной любовной жизни.

Бахофен первый высказался в том смысле, что «гетеризм» – ничем не ограниченные внебрачные половые сношения – составлял первоначальную форму половых отношений мужчины и женщины. Вслед за ним Левис-Морган,[118] соответственно построенным им ступеням развития – дикому состоянию, варварству и цивилизации – точно также допускал известные формы развития гетеризма, а именно: неограниченные никакими социальными условиями половые отношения без различия со всеми и половой промискуитет внутри социальной группы, как например, групповой брак. Он указал также на то, что гетеризм продолжал существовать и впоследствии наряду с парным и моногамическим браком. Энгельс[119] называет это дополнением к моногамии путем прелюбодеяния и проституции.

Половые сношения совершенно без всякого разбора «скрываются» и, по мнению Моргана также, «в туманной древности человеческого рода», за пределами положительного знания. Но о действительном существовании такого состояния можно заключить из дальнейшего развития, так как матриархат и семья, основанная на кровном родстве, предполагают такие половые отношения, а всякая форма социального брака (групповой брак, брак Пуналуа) обнаруживает явственные следы первобытного промискуитета. Наконец, еще и теперь можно доказать, что у диких народов промискуитет существует как предшествующая форма и предварительная ступень индивидуального брака, а у культурных народов он продолжает существовать наряду с браком в виде проституции или дикой любви.[120]

Несомненно, что чувство стыда, как приобретенное качество, никогда не препятствовало промискуитету и вообще свободной половой жизни.[121] Удовлетворение половой потребности вначале так же производилось без всяких стеснений, как еда и питье. Частью на это указывают такие факты, как публичное совершение полового акта,[122] поскольку этому не препятствовали суеверия и религиозные причины (чары оплодотворения). Такое же непринужденное понимание половых отношений замечается и в воззрениях многих дикарей. При этом любопытно, что первоначально на мужчину и женщину смотрели в этом отношении одинаково. Женщина обнаруживает те же примитивные полигамические инстинкты, как и мужчина, и даже в более поздние времена еще предавалась, как и он, свободным половым отношениям до брака. Но так как в первобытные времена и у многих диких народов применяли для вскармливания детей только материнское молоко, то женщины должны были во время кормления, продолжавшегося несколько лет, отказываться от половой жизни, а мужчина вынужден был удовлетворять свой половой инстинкт с другими женщинами. Это обстоятельство может считаться одной из естественных причин более свободных половых отношений.

Ниже мы приводим несколько фактов,[123] доказывающих существование свободной, ничем не связанной половой жизни при первобытных условиях, чтобы впоследствии исследовать отношение этой свободной половой жизни к проституции.

Во время мистерий «манга» на островах Вити, по Лоример-Физону, господствует полный половой коммунизм и на улицах открыто разыгрываются самые невероятные сцены. Самое близкое родство – даже между братьями и сестрами – не служит, по-видимому, препятствием для всеобщей распущенности, о размерах которой можно судить по выразительному замечанию одного старого вождя Нанди. Он сказал об этом празднике: «пока он продолжается, мы настоящие свиньи».

Аналогичные факты сообщает Август Олъдфиельд о Ватшанди в западной Австралии, которые кроме того совершенно напоминают первобытные времена ясно выраженным «периодом течки» и совершением полового акта наподобие животных (propter intra conversorum positionem pedum plusculumque retrocedentis vaginae causa aborigines a tergo coitum perficiunt).

Во время празднества «нанга» на островах Фиджи всякая женщина добровольно становится жертвой того, кто поймал ее во время состязаний в бегах. В это время отменяется также всякое «табу» на различные пищевые средства, так что «не было больше собственности на женщин и свиней».