Альпийская крепость Сушинский Богдан

14

Название свое «Каминный» этот зал получил из-за двух, малахитовым кафелем украшенных, каминов, между которыми располагались Т-образно скомпонованные дубовые столы, обставленные черными, грубо сработанными дубовыми креслами. Почти все остальное пространство было заставлено статуями облаченных в бычью кожу и сталь рыцарей разных армий и эпох, а также завешано всевозможным оружием.

Несмотря на то, что старый граф уже сидел во главе стола – в высоком, поистине королевском кресле, установленном на специальной возвышенности, – штурмбаннфюрер не занял своего места, пока не осмотрел всю коллекцию. В его родовом замке Штубербурге такого набора оружия и стальных манекенов не было.

Однажды Вилли поинтересовался у отца, почему их предки сторонились традиции собирательства мечей и щитов, но отец, ни минуты не раздумывая, ответил: «Оружием следует блистать в бою, а не во время домашних пиршеств». И по тому, сколь уверенно Штубер-старший произнес эти слова, можно было догадаться, что заключается в них не просто «мысль под настроение», а выверенное убеждение. Возможно, Вилли решился бы нарушить эту традицию и еще до войны сформировал по-настоящему богатое собрание старинного оружия. Но случилось так, что «коллекционировать» пришлось оружие вполне современное, да к тому же в разведывательно-диверсионной школе.

– Поскольку вы, барон, уже не раз заводили речь о баварских сепаратистах, – проговорил граф, наблюдая, как дворецкий наполняет вином стоявшие перед ним и гостями кубки, – то сразу же должен изложить взгляды членов королевской династии Виттельсбахов и породненных с ней родов, к коим относится и славный рыцарский род Ленцов. – Мы, естественно, будем настаивать на возрождении независимого королевства Баварии, иначе само существование королевского совета, к коему я тоже имею честь принадлежать, стало бы бессмысленным.

«Интересно, знает ли о существовании некоего „королевского совета баварских сепаратистов“ шеф гестапо? – язвительно спросил себя барон. – Хотелось бы видеть выражение его лица во время политической исповеди этого графа».

– Однако вопрос о судьбе Баварии, – продолжил свою мысль фон Ленц уже после того, как, по его же предложению, офицеры выпили «за здоровье великого австрийца Адольфа Гитлера», – мы будем поднимать перед монархами и правительствами Европы лишь после того, как окончательно будет решена судьба нынешнего рейха. Судя по настроениям представителей других германских монархических династий, тогда же будет поставлен вопрос о независимости Австрии, а, возможно, и Саксонии.

– Затем последуют Пруссия, Померания, Швабия… Бедный рейх, несчастная Германия.

– Не кажется ли вам, барон, что все ее несчастья происходят от нереализованности имперских амбиций? Но это уже спор философский, поэтому остановимся на том, что мы не желаем, чтобы потомки списывали поражение войск фюрера на предательство баварских, австрийских или саксонских сепаратистов.

– Откровенно и достаточно храбро, – признал фон Штубер, учтиво склонив голову.

– Само понятие «предательство» несовместимо с традициями нашего рода, который всегда отличался тем, что в одинаковой степени постигал искусство и войны, и дипломатии. Поэтому, барон, вы вполне можете располагать замком и мной в тех целях, с которыми прибыли сюда.

– В том числе, надеюсь, подземельями замка и хребта Альпеншорт?

– Не знаю, есть ли в этом смысл, – пожал плечами граф.

Вместе с ним барон проследил за тем, как обер-ефрейтор в очередной раз наполняет небольшие кубки вином и лишь после завершения этой процедуры сказал:

– Считаете, что эти подземные лабиринты слишком ненадежны?

– Во-первых, их очень легко блокировать, заживо замуровав тысячи людей вместе с арсеналом и запасами продовольствия. Но дело даже не в этом. Их, как и все пространство вокруг замка, следовало готовить к обороне давно, бросая сюда тысячи рабочих, технику, оборудование для подземных предприятий, запасы оружия и продовольствия.

История повторяется, подумалось Штуберу. Монументальность и кажущаяся неприступность подземелий мгновенно развеивается перед практикой их блокады. И все же что-то привлекает нас в этих подземельях. Неужели стремление как можно глубже уйти в призрачный мир грез и привидений, спрятаться от всего того военного кошмара, который сами же и сотворили на поверхности Земли?

– Очевидно, в рейхсканцелярии полагают, что у нас все еще есть время, чтобы соорудить большой, полноценный укрепрайон.

– Допускаю, что людям из рейхсканцелярии очень хочется верить в это. На самом же деле времени у вас нет, – резко подытожил граф. И Штубер не мог не заметить, что фон Ленц сказал «у вас», уже отмежевываясь от всего, что побуждает фюрера и его окружение искать последнего пристанища в Альпах. – Ни сил, ни желания.

– И желания? – проворчал Штубер, задумчиво рассматривая содержимое массивного хрустального кубка.

– А что вас удивляет, барон? Все настолько устали, что мечтают только об одном: поскорее бы все это закончилось. Как угодно, лишь бы… закончилось. Кстати, вы не первый, кто пытается создать здесь цитадель «Альпийской крепости». Еще в сентябре эту долину, прилегающие горы и хребты обшарили солдаты особого горно-егерского отряда, прибывшего сюда по личному приказу рейхсмаршала Геринга.

– Вот как? Хотите сказать, что Геринг значительно опередил Скорцени?

Граф сделал еще несколько глотков вина, закурил сигарету и, задумчиво глядя в пылающее зево камина, открывавшееся ему по ту сторону стола, произнес:

– Так ведь именно в мозгу рейхсмаршала, насколько я понимаю, и зарождалась сама идея «Альпийской крепости». И название это первым произнес он, сидя за этим вот столом. Хотя, если честно, почести, которые были оказаны ему, объяснялись не его нынешним положением, а тем восторгом, который он вызывает у меня как пилот.

– Геринг? Как пилот?

– Как лучший пилот Первой мировой, барон. Не случись этой войны, он так и вошел бы в историю Германии, как самый искусный пилот той, кстати, тоже безрадостной для нации, войны.

Едва граф произнес это, как появился прибывший вместе с ними на броневике радист, который успел развернуть свою рацию и наладить связь.

– Господин обер-лейтенант, – обратился он к своему командиру. – Полтора часа назад в Рейншток прибыл личный представитель Геринга полковник Ведлинг.

– Ведлинг?! – вырвалось у Штубера. – Он прибывает один?

Барону так и хотелось услышать вслед за именем полковника имя его подчиненной Софи Жерницки[32].

– Не могу знать. Названо было только его имя. Велено сообщить, что он движется сюда, чтобы встретиться с вами, господин обер-лейтенант, и штурмбаннфюрером Штубером.

– Так вы тоже знакомы с Ведлингом, барон? – приятно удивился фон Ленц.

– Скорее заочно.

– Мир и так слишком тесен, а войны, по-моему, сужают его до беспредела. Именно этот офицер, Ведлинг, тогда еще подполковник, и возглавлял горно-егерский отряд, изучавший пещеры и подземные ходы в окрестностях моего замка.

– Мне приходилось сталкиваться с ним еще на восточном берегу Одера. Тогда рядом с ним находилась обер-лейтенант Софи Жерницки, тоже личный представитель Геринга.

– Нет, под его командой находилось двенадцать солдат, четверо из которых были настоящими альпинистами. Единственной женщиной, привлекшей здесь внимание полковника, была моя племянница Альберта, в прошлом альпинистка, покорившая, как следует из имеющихся у нее бумаг, шесть известных в альпинистском мире вершин. Правда, к полковнику она потеряла интерес сразу же, как только обнаружила, что он страдает горной болезнью и вообще панически боится высоты.

– Летчик Ведлинг боится высоты?! Это следует воспринимать как шутку?

– Воспринимать это можно по-разному, но факт есть факт. Ведлинг действительно начинал как пилот, но вскоре был списан по состоянию здоровья и чины свои добывал уже во всяких вспомогательных службах люфтваффе. А что касается страха высоты… По заверению полковника, для него, экс-пилота, подобного рода страх тоже оказался полной неожиданностью, поскольку раньше этого за ним не замечалось.

– Стоит предположить, что графиня Альберта прекрасно знает окрестные горы? – осторожно поинтересовался Штубер.

Движением подбородка граф вновь приказал обер-ефрейтору Кляйну наполнить бокалы, предупредив, что на этом застолье будет завершено, и только тогда ответил:

– Сейчас она в Рейнштоке, присматривает за моей больной женой. Возможно, я приглашу ее сюда на пару дней, но с условием, что вы, лейтенант Торнарт, не станете подталкивать ее к тому, чтобы она вновь начала возиться со своим альпинистским снаряжением.

– Ни в коем случае, – покаянно произнес командир альпийских стрелков, однако граф решительно взмахнул рукой.

– Вы уже давали подобные обещания, лейтенант, поэтому позвольте вам не поверить.

– Что весьма опрометчиво с вашей стороны, граф. – Благородное, почти аристократическое лицо Торнарта по-прежнему оставалось снисходительно-невозмутимым. Тем не менее теперь Штубер понял, что связывает старого графа с этим, гвардейского вида красавцем. – Графиня Альберта рождена для гор, это очевидно.

– Кому… очевидно? – уставился граф на лейтенанта. – Вам, с вашим легкомысленным отношением ко всему, что имеет отношение к суровой реальности жизни?

– Впервые слышу о таком недостатке, барон? – решил апеллировать лейтенант в Штуберу, не столько для того, чтобы найти у него поддержку, сколько для того, чтобы как-то выйти из неловкой ситуации. – Мы, альпийские стрелки, суровые люди гор… Нам ли слышать о таких слабостях?

– О возрасте дам распространяться не принято, – апеллировал к Штуберу теперь уже граф фон Ленц, – но, увы… Альберте под сорок, для женщины – это возраст. Почему она по-прежнему рвется в горы – для меня остается загадкой. Но она в самом деле рвется.

– Знакомый всем альпинистам «зов гор», – попытался подсказать ответ обер-лейтенант Зонбах. – Психология «человека гор», как любит выражаться лейтенант Торнарт.

– Легкомысленное объяснение, Зонбах, – парировал граф, – убийственно легкомысленное. Порой у меня складывается впечатление, что наша альпинистка решила умереть задолго до наступления старости, причем обязательно – на склонах одной из вершин. Надеюсь, вы не это имели в виду, когда говорили о «зове гор», обер-лейтенант?

– Что вы?! Боже упаси! – отшатнулся специалист по секретным посадочным полосам. – Мое отношение к графине Альберте общеизвестно. Я всегда старался…

– Не посвящайте нас в свои чувства, Зонбах. Лично меня они совершенно не интересуют. Но из-за этого вашего «зова гор», я редко позволяю ей наведываться в Шварцбург.

– Этот упрек все еще адресован мне, случайно подключившемуся к вашему разговору, – ехидно поинтересовался создатель секретных аэродромов, – или уже настоящему «виновнику сего торжества» лейтенанту Торнарту?

«„А вот вам, господа актеры, и драматический треугольник“, – воскликнул Шекспир, воинственно врубаясь пером в пергамент, – мысленно продекламировал самого себя Штубер. – Информация для тебя совершенно излишняя, тем не менее владеть кое-какими подробностями местного бытия никогда не помешает. Особенно если осаду „Альпийской крепости“ в самом деле придется переживать в стенах этого замка».

– Кстати, графиня Альберта является фанатичной поклонницей фюрера, – вдруг хмельно улыбнулся Торнарт, вновь обращаясь к Штуберу. Предвзятое отношение к себе графа он воспринимал со стоической невозмутимостью. – Настолько фанатичной, что было время, когда графиня Альберта, из самых благородных побуждений, мечтала родить от него сына. Однажды даже…

– Хватит, Торнарт! – вдруг грохнул ладонью по краю стола фон Ленц. – Я сказал: хватит об этом! Не первый случай, когда вы затеваете разговор о девичьих грезах и порывах графини, хотя знаете, насколько мне неприятно слышать об этом ее увлечении. Возможно, потому и затеваете, что Альберта не только отказалась стать вашей женой, но и решительно запретила ухаживать за ней.

Штубер понял, что оказался в центре какой-то давней родовой драмы графского дома фон Ленцев и, решительно поднявшись, поблагодарил хозяина бурга за гостеприимство. Но решил, что с ретивой альпинисткой Альбертой стоило бы познакомиться поближе. Уж кто-кто, а покорители горных высот и всевозможных глубин нужны теперь службе безопасности, как никогда. Особенно такие вот фанатичные, готовые рожать… даже от самого фюрера.

15

И Скорцени, и Борман уже уперлись руками о стол, будучи уверенными, что на этом разговор завершен. Каковым же оказалось их удивление, когда, загадочно улыбнувшись, фюрер неожиданно произнес:

– Итак, несколько второстепенных вопросов мы с вами, господа, обсудили. Теперь пришла пора заняться самым важным. Да, на территории рейха мы заложим несколько тайников с золотом и прочими ценностями. Мало того, наши службы станут распространять слухи о несметных богатствах этих кладов, организовав при этом их охрану. Чего мы достигнем, создав весь этот ажиотаж? Того, что на многие десятилетия будет отвлечено внимание от главного нашего тайника – «Базы-211» в Антарктиде.

– Этот вопрос действительно нельзя было не затронуть, – тяжело, по-медвежьи заворочался Мартин. – Хотя мне уже показалось…

– Потому что на самом деле, – проигнорировал его реплику фюрер, – именно туда, в подземелья «Рейх-Антарктиды», на земли «Райского сада[33]», как раз и должны уйти основные сокровища рейха, которые позволят создать там свой золотовалютный запас. Я не стану объяснять, что благодаря этим сокровищам на подставных лиц можно будет создать целевые банки в Латинской Америке и пооткрывать счета в ведущих банках мира, чтобы опять же на подставных лиц приобретать все то, что может понадобиться рейх-антарктам. Это понятно. Куда важнее для нас с вами понять, что финансовая, территориальная и продовольственная независимость – всего лишь вершина создаваемого нами айсберга. В основании же его – все те образцы военной и прочей техники, которые мы должны немедленно перебросить в Антарктиду вместе с секретными цехами заводов, технической документацией и ведущими специалистами[34]. Именно там мы должны производить свои боевые и галактические «солнечные диски», там строить новые типы ракеты «Фау» и создавать свою сверхмощную атомную бомбу; там совершенствовать методики сотворения зомби, познания возможностей «снежного человека» и всех прочих тайнознаний как основы появления новой расы землян.

Тут фюрер явно увлекся, впадая в одно из тех эйфорических течений своей фантазии, вырывать из которого его всегда было крайне сложно, опасно, а главное, бессмысленно. Он говорил о связях с Шамбалой, о решении Высших Посвященных перенести эксперимент по созданию новой арийской расы в подземелья Антарктиды, дабы таким образом спасти наследников нынешнего рейха от гнева и неблагодарности остальных землян, а также от ожидающих в недавнем будущем планету «климатических катастроф».

Размечтавшись, Гитлер проигнорировал объявленную в рейхсканцелярии воздушную тревогу, отказавшись, по настоятельной просьбе адъютанта, спуститься в бункер. Он уже весь был поглощен своим духовным исходом в Рейх-Атлантиду, он вновь чувствовал себя под защитой Шамбалы и «властительных теней предков», вновь мысленно перевоплощался в мудрого и повелительного вождя-наставника рейхатлантов.

– Простите, мой фюрер, – обратился Скорцени к итогам антарктических экзальтаций Гитлера, – но, как диверсант, я всегда люблю предельную ясность в мыслях и целях. Следует ли понимать вас так, что и создание тайников, и создание самой «Альпийской крепости» – всего лишь большой военно-политический блеф, позволяющий нам не привлекать внимания к созданию нового рейха в Антарктиде?

– Ясности, ясности!. – пробубнил Гитлер поднимаясь из-за стола и прохаживаясь по кабинету. Борман и Скорцени тоже подхватились, но движением руки фюрер заставил их вернуться в свои кресла. – Все требуют полной и окончательной ясности, которой в данной ситуации нет и быть не может. Только вчера, – остановился Гитлер по ту сторону приставного конференц-стола, напротив обер-диверсанта рейха, – Борман настаивал, чтобы уже сейчас я оставил Берлин и перенес свою рейхсканцелярию в «Бергхоф», превратив в новую столицу рейха известный вам городок Берхтесгаден.

Скорцени это признание фюрера удивило. Во-первых, он был убежден, что Борман как раз выступает противником переезда фюрера в альпийскую ставку «Бергхоф». От ведь сам был свидетелем того, как накануне недавнего совещания в замке Вебельсберг, в окрестностях Падерборна[35], заместитель фюрера по партии и его личный секретарь, с кем-то полемизируя, высказывал недовольство тем, что Гитлер почти безвыездно сидит в своей ставке «Фольфшанце» в Восточной Пруссии. Борман тогда говорил: «Фюрер при любых обстоятельствах должен оставаться в Берлине. Особенно сейчас, когда решается судьба рейха. Ни о каком переезде в „Бергхоф“ тоже не может быть и речи. Фюрер всегда должен оставаться символом и олицетворением, а при создавшихся обстоятельствах он способен оставаться таковым, только находясь в Берлине!». Но что поделаешь, очевидно, даже Борман порой способен менять свое мнение.

А во-вторых, Гитлер явно апеллировал к нему в стремлении противостоять натиску Бормана. Это наталкивало на мысль, что в стремлении во что бы то ни стало выманить его из столицы Гитлер уже узревал некую попытку отстранения от реальной власти. К длительному пребыванию фюрера в «Вольфшанце» мир давно привык, а вот как ему объяснить отъезд в «Бергхоф» в момент, когда враги рвутся к столице?.

– Я и сейчас настаиваю на отъезде, – неожиданно твердо объявил Мартин. – Вы должны оставить столицу, пока это еще возможно, пока она не оказалась в окружении. А главное, пока у нас еще есть время полноценно развернуть деятельность рейхсканцелярии и правительства в Альпах. Кроме всего прочего, это позволило бы приступить к созданию «Альпийской крепости», наделило бы ее создание высшим, государственным смыслом.

Фюрер загадочно ухмыльнулся.

– Вы сами все слышали, Скорцени. Я хочу, чтобы вы, Мартин, как можно чаще высказывали это мнение в обществе самых различных людей, а вы, Скорцени, с помощью своих коммандос, должны развернуть грандиозную кампанию по дезинформации англо-американцев относительно «Альпийской крепости». Я не зря оставил в Альпах 6-ю танковую армию СС Дитриха, начальника моей личной охраны. Это аргумент. Как и тридцать тысяч отлетавшихся бездельников Геринга, – это сильный аргумент.

– Собственно, такая кампания уже начата, мы… – попытался было информировать его Скорцени, однако договорить ему Гитлер не позволил. Да и Борман вполголоса, сквозь сжатые губы процедил:

– Слушайте, оберштурмбаннфюрер, слушайте. Говорить будете, когда разрешат.

– Пусть ваши агенты, – взвинчивал свой голос, свои жесты, сами нервы свои Гитлер, – сообщают западным коллегам о переброске в Альпы все новых и новых дивизий, заводов, фабрик и всевозможных лабораторий. Пусть они подбрасывают им совершенно секретные сведения о строительстве аэродромов, дотов и огромного количества всевозможных подземных складов.

– Мы немедленно развернем эту кампанию, – все же не удержался от словесной реакции Скорцени, как только уловил, что фюрер пытается выдержать небольшую паузу.

– Пусть, по их словам, все население Альп и всех беженцев мы вооружаем и обучаем ведению партизанской войны; пусть тысячи наших солдат-зомби денно и нощно прокладывают в горах новые штреки и ходы соединения между уже существующими пещерами и карстовыми пустотами, создают минные поля и налаживают глубоко под землей новейшие виды оружия возмездия. Американцы, которые стратегически нацелены на этот район, должны жить в ожидании мощнейшего многомесячного сопротивления их войскам, в то время как наши дипломаты будут вести секретные переговоры с русскими. Регулярно сообщайте им о подготовке многотысячных отрядов смертников-зомби, снайперов и диверсантов, которые не знают страха смерти, не чувствуют боли при ранениях и ни при каких обстоятельствах не оставляют поле боя без приказа своего специального инструктора. Пусть американцы снимают свои войска с берлинского направления и нацеливают на Альпы. А мы в это время будем тайно создавать нашу Рейх-Атлантиду. У вас есть специалист, который конкретно занялся бы этой дезинформационной кампанией? – обратился он к Скорцени.

– Есть. Оберштурмбаннфюрер Вильгельм Хёттль. Начальник службы безопасности района Балкан и Италии, чье управление находится в Вене.

– Тот самый, который принимал участие в подготовке свержения адмирала Хорти? – оживился Гитлер.

– Тот самый, которого мы вплотную привлекали к венгерским событиям. Я признателен вам, фюрер, что вы дали согласие на проведение масштабной дезинформационной операции, которую мы уже начали. Не далее как завтра Хёттль, под чужими документами и под благовидным предлогом, будет в Швейцарии и встретится с одним из высоких, очень высоких чинов американской разведки. Возможно, даже с самым генералом Донованом, руководителем Управления стратегических служб США, который тоже окажется там под каким-то благовидным предлогом и тоже под чужим именем.

Брови Гитлера поползли вверх, он улыбнулся так радостно, как уже давно-давно не улыбался. Это было озарение человека, который вдруг ощутил прилив надежды.

– С самим генералом Донованом? – спросил он, возвращаясь в свое кресло.

– Мы попытаемся выйти на него через резидента УСС в Швейцарии. Трудно сказать, как развернутся события на самом деле, но Шелленберг, его агенты внешней разведки, тоже убеждены, что намечается прибытие Донована в Берн.

– Сведения надежные?

– Сразу несколько источников сообщило, что состоялась встреча Донована с генералом Эйзенхауэром, командующим объединенными силами союзников в Европе. Так вот Эйзенхауэр занервничал как раз в связи с событиями в Альпах. Он недоволен работой разведки. Генерал желает знать, что германцы в самом деле затевают в этих горах и насколько реальным выглядит создание там «Альпийской крепости». А еще их интересует: стоит ли рассчитывать на ваше, мой фюрер, прибытие туда.

– Вот видишь, Борман, американцы уже занервничали в связи с созданием «Альпийской крепости». Значит, мы все верно рассчитали. В Берн, – вновь обратился к Скорцени, – Донован прибывает по настоянию Эйзенхауэра?

– По его требованию. Говорят командующий силами в Европе отчитал Донована, назвал его людей дармоедами и потребовал точных сведений об «Альпийской крепости». В ожидании взбучки от своего шефа Даллес охотно принял подачку в виде Хёттля, который прибывает в Берн вместе с рейхсмедиком СС профессором Карлом Гебхардтом.

– Надежное прикрытие, – согласно кивнул фюрер.

Он был хорошо знаком с начальником СС санитатетсхауптамта[36] Гебхардтом и знал, что, пользуясь своим именем в мире медицины, тот уже неоднажды оказывал услуги СД за рубежом, особенно в Испании и Португалии. Фюрер даже знал больше, чем известно было Скорцени, – например, что именно профессор Гебхардт, по его, фюрера, тайному поручению, собирал сведения, связанные с деятельностью в этой стране шефа абвера адмирала Канариса и его доверенных людей. Слишком уж подозрительной казалась фюреру привязанность Канариса к этой стране, слишком длительными и прочными связи с «навозными жуками», как их там называли, из испанской разведки, буквально кишевшей английской агентурой.

– Причем прибывают они в Берн, – продолжил Скорцени, – на конгресс медиков-эпидемиологов, который проводится под эгидой Красного Креста и еще каких-то международных организаций. Война, все медики озабочены возможностью эпидемий…

– Почему вы сразу же не доложили мне о контактах с Донованом? – с легким упреком в голосе спросил Гитлер.

– Пока что только с резидентом в Швейцарии, – вежливо уточнил Скорцени. – Не хотелось тревожить. Рутинная работа агентов службы безопасности. Но мы с Кальтенбруннером собирались доложить вам сразу же после установления первого контакта с ним. Чтобы в последующем действовать, строго исходя из ваших указаний.

Борман сразу же уловил, что Скорцени пытается оправдать свой несанкционированный выход на Донована и, на месте фюрера, устроил бы ему такую же взбучку, какую Эйзенхауэр устроил начальнику американской разведки. Но, увы, он, Борман, все еще не фюрер, а в рейхе мало найдется людей, желающих портить отношения с «самым страшным человеком Европы», как порой называют его в английских и испанских газетах.

– Однако определенная договоренность о встрече с Донованом уже есть?

В этом Скорцени уверен не был. Он вполне допускал, что шеф Управления стратегических служб США пожелает вести переговоры через Даллеса, дабы остаться не просто в тени, а что называется, во мраке.

– Во всяком случае, мы преподносим им Хёттля, как безупречного информатора по вопросам «Альпийской крепости». Уже хотя бы потому, что он является руководителем нашей службы в Австрии, на территории которой и расположена значительная часть будущего укрепрайона.

– Тоже убедительно, – признал Гитлер. – Если только Донован пойдет на контакт, мы подключим моего личного представителя, – произнося это, он смотрел куда-то в сторону, хотя Борман жадно ловил его взгляд, рассчитывая услышать, что этим представителем станет именно он. – А пока что сохраняйте переговоры с американцами в полной секретности.

– Несомненно. Докладываю также, что я направил в район «Альпийской крепости» известного вам по операциям и в Италии, и в Венгрии штурмбаннфюрера барона фон Штубера. Ему поручено выполнять обязанности временного коменданта крепости. В течение двух лет он возглавлял антипартизанский диверсионный отряд в России.

– Антипартизанский, диверсионный? – не удержался Борман, очевидно отметив для себя, что, оказывается, существовали и такие.

– Точнее, лжепартизанский. Специальный отряд коммандос, который выдавал себя за партизан, разрушая таким образом систему партизанского движения.

– Такие специалисты нам теперь понадобятся, – подтвердил Гитлер.

– Так вот, оберштурмбаннфюрер фон Штубер уже изучает находящиеся в том районе замки и пещерные комплексы на предмет их использования, а также будет готовить базы для развертывания партизанской борьбы в тылу англо-американцев. Кстати, он специалист по замкам, у него у самого старинный родовой замок.

– Я знаком с его отцом, отставным генералом Карлом фон Штубером, – одобрил таким образом фюрер кандидатуру барона Штубера-младшего на должность коменданта крепости.

16

Уже после того, как они вышли из кабинета фюрера, рейхсляйтер попросил Скорцени зайти в его «скромную берлогу».

В приемной он велел адъютанту приготовить им кофе и бутерброды и обрадовался, когда тот сказал, что кипяток готов, а значит, через пару минут кофе будет на столе.

– Надолго я вас, оберштурмбаннфюрер, не задержу, но считаю, что разговор важен для нас обоих, – проговорил рейхсляйтер, наполняя рюмки испанским коньяком. – Не стану скрывать: я не всегда согласен с какими-то положениями ваших начальников – Кальтенбруннера и Гиммлера, не всегда единодушен с ними в каких-то тактических – подчеркиваю, как правило, в сугубо тактических – вопросах.

– Это уже попросту невозможно скрывать, рейхсляйтер, – напомнил ему Отто. – Да и незачем, тем более от меня.

Кабинет Бормана оказался довольно просторным, но каким-то слишком уж неуютным, захламленным кипами бумаг, газет, старых листовок и плакатов, а еще – различными брошюрками, в одинаково безликих, коричневатых обложках. Он напоминал пристанище заговорщиков, которые, побросав все улики своего сговора, бежали из него, предательски оставив своего, обескураженного провалом, в конец растерявшегося, главаря.

– К вам, Скорцени, я отношусь с особым уважением, – заверял его тем временем «главарь» огромной, правящей в рейхе партии. – Еще с тех пор, когда вы были участником путча 89-го эсэсовского штандарта в Австрии, когда вы арестовали президента Вильгельма Микласа и федерального канцлера фон Шушнига[37]. Нам не выгодно было раздувать политические страсти вокруг этого венского переворота, и только поэтому вы, Скорцени, уже тогда не стали национальным героем, каковым стали после освобождения Муссолини.

– Это не так уж важно.

– Неправда, Скорцени, каждый такой поступок неминуемо должен оставаться в истории нашего национально-социалистического движения, в истории рейха. Кстати, в каком чине вы тогда пребывали?

– Гауптшарфюрера[38].

– Всего лишь! То есть тогда вы еще даже не были офицером СС!

По-крестьянски коренастый и неповоротливый, Борман почти после каждой фразы натужно подергивал шеей, словно пробовал вырваться из туго затянутого ворота коричневой рубашки. Задав какой-либо вопрос, он с трудом запрокидывал голову и, склоняя ее на правое плечо, пытался пристально всматриваться в глаза собеседника.

– Свой первый офицерский чин, унтерштурмфюрера, я получил уже в составе дивизии «Дас Рейх», где, под командованием бригадефюрера Пауля Хауссера, воевал в Бельгии, Франции, Голландии. Но и там службу начинал в чине унтершарфюрера[39], а командиром взвода был назначен перед отправкой дивизии в Югославию.

– На Москву вы шли уже в чине обер-лейтенанта войск СС, – как-то хмельно кивнул массивной головой Борман. – Знаю, Скорцени, что вы всегда оставались истинным арийцем.

Они выпили за здоровье фюрера и тысячелетний рейх, которому, как оба прекрасно понимали, уже не суждено было состояться.

– Вы обратили внимание, что на заключительную беседу фюрер оставил только нас двоих. Только нас.

– Обратил, рейхсляйтер, – проворчал Скорцени.

Он, конечно, не пропустил мимо своего внимания еще и то, с какой страстностью, с каким скрытым восторгом произнес это Борман, словно дворовый мальчишка, которому позволили почистить бутсы своего кумира-футболиста.

– А почему только нас? Да потому, что фюрер понимает: в трудные дни нужно сплачивать вокруг себя только самых надежных, самых преданных. Это знаковое решение, Скорцени.

– Я тоже так считаю, дьявол меня расстреляй.

– Нет-нет, – узрел рейхсляйтер в его интонациях некий налет легкомыслия. – Фюрер ничего не делает просто так, случайно, даже если действует при этом сугубо интуитивно. Все решения его – так или иначе знаковые. Ибо таков фюрер в самом своем провидении. Впрочем, об этом вам лучше поговорить с Геббельсом, – вдруг иронично поиграл он уголками губ.

– Поэтому не будем отвлекаться на публицистику, – согласился с ним Отто.

– Мне поручено организовывать тайники с сокровищами рейха, а вам приказано создать отряды, которые бы обеспечивали их безопасность, причем выполняли бы свое задание, даже спустя много лет после войны. Это еще один аргумент того, что нам следует держаться вместе, только вместе, используя при этом тех, кто нужен для нашего общего дела, и решительно отторгая тех, кто попытается нам мешать.

Он вновь наполнил рюмки, и как раз ко второму тосту появился адъютант с бутербродами, что оказалось весьма кстати, поскольку Скорцени зверски проголодался.

– Этот барон, которого вы назначили временным комендантом «Альпийской крепости»…

– Штурмбаннфюрер Вилли фон Штубер. Если вас интересует его надежность?.

– Исключительно его надежность, Скорцени. Ну а среди его пороков не приемлю только один – алчность, которая губительна для него самого и крайне опасна для всех, кто будет связан тайной «клада рейха».

– Это один из последних в этом мире истинных романтиков диверсионной службы и будущий великий психолог войны. Тема ученых трудов, над которыми он будет работать, посвящена различным характерам «человека войны». Пока мы с вами коллекционируем старинное столовое серебро, золотую церковную утварь и бесценные полотна каких-то там пока что безвестных мастеров, барон фон Штубер коллекционирует досье и личные знакомства с такими людьми, как известный вам полковник Курбатов, прошедший с группой диверсантов по тылам красных от Маньчжурии до границ рейха; как Фризское Чудовище из «Регенвурмлагеря», или пока еще мало кому известный украинский иконописец и творец «распятий» мастер Орест…

– Кстати, о мастере Оресте я уже наслышан, – ожил Борман. – О нем поговорим отдельно. Что же касается Штубера, то пока что я не услышал главного.

– Любой отданный мною приказ он выполнит, – решительно произнес Скорцени, считая, что большей гарантии надежности своего подчиненного дать не в состоянии. – При этом докладывать о выполнении будет только мне.

Бормана так и подмывало добавить: «Отныне – и мне тоже», но, встретившись с непоколебимым взглядом Скорцени, он воздержался от столь опрометчивого наскока, решив, что сначала следует познакомиться с этим коллекционером «заблудших душ войны».

– Мне бы хотелось, – сказал вслух, – чтобы этот штурмбаннфюрер сопровождал меня при осмотре подземного бункера ставки «Бергхоф» и прочих потенциальных мест захоронения сокровищ рейха. Я хочу увидеть, понять, прочувствовать этого человека.

– Вполне объяснимое желание.

– Хотя я не такой уж великий психолог, как сам Штубер, но думаю, что все же смогу присмотреться к нему.

– Насколько мне известно, сейчас он находится в укрепленном замке Шварцбург графа фон Ленца.

– Этого старого баварского сепаратиста, – покачал головой Борман. – Которого давно следовало вздернуть.

– Поскольку значительная часть «Альпийской крепости» будет располагаться в дружественной нам Баварии, – поморщился Скорцени при словах «дружественной нам», то кто знает, возможно, его сепаратизм еще каким-то образом пригодится нам. Ведь не избавились же мы от кронпринца Баварии Рупрехта?

– Что действительно странно, – натужно, словно ломал сопротивление заржавевшей шестерни, повел подбородком Борман. – Ведь от руководителей Австрии Микласа и Шушнига избавлялись решительно и особо не задумываясь. Под девизом – «С врагами не панькаться! Патронов не жалеть!».

– Кто сейчас может предсказать, как обернутся события? – невозмутимо продолжил Скорцени. – Вдруг баварский, а вслед за ним и соседний, швабский, народы проснутся в своем яростном национализме как раз в тот момент, когда враги попытаются территориально и национально расчленить рейх? И тогда все будет вырисовываться достаточно четко: кронпринца Рупрехта – в президенты, графа фон Ленца – в премьеры… Правительство – исключительно из преданных нам людей.

– Значит, вы уже всерьез рассматриваете подобный вариант исхода?

– И не только этот. Однако продолжим: если же Рупрехт предаст, что совершенно не исключено, поскольку высоким понятием чести монархи никогда не отличались, то вместо него всегда можно короновать графа фон Ленца из того же баварского королевского рода Виттельсбахов, к которому принадлежал последний король Баварии Леопольд III.

– Рассуждать о каком-то там Баварском королевстве мне, понятное дело, тошно. Однако замечу, что ситуацию вы просматриваете глубинно. Не ожидал. Честно признаю. Считал: диверсант – он и есть диверсант. А тут анализ…

– Как вы уже поняли, – не стал умиляться его комплиментами Скорцени, – замок Шварцбург рассматривается нами, как центр одного из опорных укрепрайонов, входящих в «Альпийскую крепость». Именно поэтому Штубер тщательно изучает строение самого замка, окрестные пещеры и местность. В рейхе сейчас нет офицера, который обладал бы таким опытом ведения партизанской и антипартизанской войны, как Штубер. Так что пусть ваши люди свяжутся с ним и договорятся. Мои указания последуют сегодня же.

– Признайтесь: ведь это ему будет поручено командовать отрядами прикрытия, отрядами службы безопасности этих сокровищ? Под вашим общим руководством, естественно.

– Не исключено. Разве что сумеете убедить меня, что в рукаве у вас чудом завалялся некий трефовый валет, который способен побить все козыри Штубера.

– Увы, мой шулерский рукав пуст, – подыграл ему Мартин.

17

Они пропустили еще по рюмочке коньяку, допили кофе и Скорцени вопросительно взглянул на рейхсляйтера. Он нутром чувствовал, что шулерский рукав Бормана не так уж и пуст, некий «валетик» там все же завалялся.

– Вы правы, Скорцени, предчувствие вас не обманывает. Есть еще одно очень важное решение, которое мне придется принять в очень скором будущем. Подчеркиваю: очень важное. Хотел поговорить о нем сегодня же, но решил, что уместнее будет обсудить это решение уже после того, как вернусь из «Альпийской крепости».

– Если считаете, что поездка в Альпы способна каким-то образом подтолкнуть вас к этому разговору, – вежливо утвердил за ним это право Скорцени, хотя все его окружение знало: обер-диверсант терпеть не мог, когда с ним начинали говорить загадками.

Он всегда оставлял человеку право затевать или не затевать данный разговор, посвящать или не посвящать его в какие-то важные дела, но готов был пристрелить каждого, кто намекал на важность тайны, а затем отказывался говорить о ней, откладывая, передумывая и вообще самым наглым образом «торгуясь».

Очевидно, Борман принадлежал к тому же типу людей, потому что сразу же объяснил:

– Дело в том, что обсуждать нужно только тогда, когда сам я приму окончательное решение. А оно еще не принято. И приказа фюрера тоже не поступало. За те несколько дней, которые я проведу в Альпах, многое прояснится: и в Берлине, и в Баварии, и… в моей голове.

«Неужели намерен вообще больше не возвращаться в Берлин, а, перенеся свою партийную канцелярию в Берхтесгаден, или прямо в Оберзальцберг, попытается постепенно перенять на себя все функции главы державы? – взвесил его оценивающим взглядом Скорцени. – А заодно – и рейхсказначея, обладателя всех тайников с золотом СС. И дело здесь не в поручении фюрера, – рассуждал Отто, уже поднимаясь из-за стола. – Борман и сам жаждет как можно скорее побывать на своей вилле в Оберзальцберге, осмотреться в „Бергхофе“, прикинуть, какими помощниками и какими вооруженными силами он сможет располагать. Именно поэтому для него так важно наладить отношения и со мной, и с временным комендантом „крепости“ Вилли Штубером. И тогда всех прочих, кто метнется в Альпы после него – Геринга, Гиммлера, Мюллера, Кальтенбруннера – рейхсляйтер уже будет принимать у себя в „Бергхофе“, как хозяин. Или вообще не принимать!».

– Как вы считаете, Скорцени, – угрюмо провожал его Борман до самой двери, – фюрер все же решится оставить Берлин, чтобы руководить обороной из «Бергхофа»?

Борман спросил об этом так, словно только что вычитал мысли обер-диверсанта рейха.

– Об этом я и хотел спросить у вас, рейхсляйтер. И не только я. Многие хотели бы спросить о дальнейшей судьбе фюрера именно у вас, хотя и понимают, насколько это некорректно и даже опасно.

– Он не согласится, Скорцени, – хрипловато пробубнил Мартин, наклонив голову так, что чуть ли не касался теменем подбородка обер-диверсанта рейха. Но при этом смотрел он куда-то в сторону. – А ведь от этого зависит многое: и сроки обороны рейха, и ее тактика, и отношение к нам западных союзников.

– Убедившись в том, что фюрер не согласится избрать своей последней ставкой «Альпийскую крепость», вы даже просили русскую актрису Ольгу Чехову убедить его оставить Берлин и перебраться в «Бергхоф», – не стал щадить Отто заместителя фюрера по партии.

Сам тот факт, что рейхсляйтер обратился к русской актрисе, любовнице фюрера, с просьбой уговорить главу государства сменить свою правительственно-командную ставку, оставив столицу и переехав далеко в горы, показался Скорцени кощунственным. Это ж до какой стадии растерянности и нравственного падения следует дойти, чтобы такой важнейший государственный вопрос, по существу, судьбу страны, высшие ее руководители начали решать, используя в качестве посредников какую-то заблудшую актрису, любовницу, да к тому же из русских и наверняка подосланную или уже здесь, в рейхе, завербованную?!

– Она отказалась это делать, – сокрушенно покачал чуть ли не на грудь Скорцени склонной головой Борман, даже не понимая, как низко падает в глазах «самого страшного человека Европы». – Она, как и Ева, не стала уговаривать фюрера, чтобы он попытался спасти свою жизнь.

– По этому поводу вы обращались уже и к фрау Еве Браун? – не сумел, да и не захотел скрыть своего сарказма Скорцени.

Ева Браун, Ольга Чехова… Кого еще из любовниц привлекал Борман для того, чтобы решать: где, когда и каким образом Гитлер должен определяться со своей ставкой главнокомандующего и канцелярией фюрера?! Правда, при этом обер-диверсант рейха не исключал, что таким способом рейхсляйтер всего лишь зондировал почву: собирается фюрер перевозить свои чемоданы в «Бергхоф», или же можно занимать это «Орлиное гнездо» самому, пока не налетели остальные коршуны?

Впрочем, сути дела это не меняло. Скорцени прекрасно понимал, что вопрос о дальнейшей ставке фюрера, а значит, и штаб-квартире Верховного командования, следовало решать на каком-то государственного уровня совете высших должностных лиц, а не затевать дворцовые интриги с привлечением имперских наложниц.

– Я пытался использовать любые подходы к фюреру, – покаянно произнес Борман, грузной, неуверенной походкой возвращаясь к столу. Это была походка крестьянина, который, оставив плуг посреди поля, возвращается домой по свежей пахоте. – Мы теряем время, Скорцени. Мы его катастрофически теряем.

– Боюсь, что мы его уже окончательно потеряли, рейхсляйтер, – сказал обер-диверсант рейха и, вскинув руку в прощальном приветствии, оставил кабинет.