Хочу бабу на роликах! Вильмонт Екатерина

– Она уснула! Давайте знакомиться, я подруга Маруси.

– Кого? – не поняла я.

– Я всю жизнь зову ее Марусей, – улыбнулась старуха. – А я хозяйка этой квартиры, меня зовут Инна Кирилловна, очень рада познакомиться, много о вас слышала.

– Бабушке плохо?

– Ничего, она приняла лекарство, чем-то побрызгала себе в рот, и ей стало легче. Астма – такая ужасная штука… Она говорит, что в своей пустыне просто забывает о ней. Ей вреден другой климат. А я смотрю, вы что-то без покупок? Маруся сказала, вы пошли по магазинам.

– Ничего не нашла. И потом, мне как-то тревожно стало…

Мы разговаривали шепотом.

– Саша, пойдемте на кухню.

– Может, я просто домой поеду…

– Нет-нет, Маруся мне этого не простит. Пусть она отдыхает, а мы с вами покалякаем за чашечкой кофе. Почему же вы ничего не купили? Я-то надеялась, вы будете нам с Марусей обновки демонстрировать. Боже, Саша, в прихожей не очень светло, я и не разглядела вас, до чего ж вы похожи на молодую Марусю, просто одно лицо. И волосы… Я всю жизнь ее волосам завидовала! Вы ведь не завиваетесь, нет?

– Нет, что вы, я всегда хотела иметь прямые волосы.

– А я, наоборот, вьющиеся. Человек никогда не бывает доволен тем, что имеет. Только вот глаза у вас красивее, чем у Маруси. Больше гораздо. Вы мисс Глазастик! Слыхали про такую?

– Конечно! Мой папа всегда звал меня мисс Глазастик. Это ведь из какого-то американского романа, верно?

– «Убить пересмешника», так он назывался. Тогда его вся страна читала. А потом был еще фильм с Грегори Пеком. Ах, какой потрясающий мужчина! Вообще, раньше в кино были потрясающие мужчины. Грегори Пек, Кэри Грант, Гэри Купер, Марлон Брандо, Жан Маре! А теперь… Вот, например, вам кто нравится из киномужчин?

– Джордж Клуни, наверное. Очень красивый.

– Ну нет, он красавчик, и все. Ничего потрясающего в нем нет. И актер в общем-то никакой.

– А еще мне Хью Грант нравится.

– Голубоглазеньких любите? – улыбнулась старая женщина.

– Не в этом дело, он актер прекрасный…

– Ох, а мне Маруся говорила, что ваш муж тоже актер, и очень красивый, да?

– Да, – с гордостью ответила я. – Очень. Вот скоро начнут показывать один сериал, у него там главная роль!

– И наутро он проснется знаменитым?

– Надеюсь.

Она ласково улыбнулась:

– Вы очень любите мужа, да?

– Очень, – призналась я.

– Это прекрасно! А у вас случайно нет с собой его фотографии?

– Нет, к сожалению.

– А когда начнут показывать сериал?

– Кажется, в начале мая.

– Саша, пожалуйста, позвоните мне накануне, не хотелось бы пропустить. А кого же он там играет?

– Сыщика.

– Очередного мента? – разочарованно протянула Инна Кирилловна.

– Нет, бывшего мента, а ныне частного сыщика. Там очень приличный сценарий был, а уж как получится…

– Ну главное в таких фильмах – актер. Если он прозвучит, то успех обеспечен.

– А вы, я вижу, любите кино.

– Обожаю! Всю жизнь обожала, и на старости лет тоже. Помню, каким событием бывал кинофестиваль в Москве! Моя подруга была членом Союза писателей и доставала мне абонементы в Дом литераторов.

Правда, там из пяти фильмов только один можно было досмотреть до конца, но все равно это был праздник. Помню, с какими трудами я выменивала билеты, чтобы посмотреть в Лужниках «Аферу» с Редфордом и Ньюменом. Кто же мог знать, что жизнь так переменится и эту «Аферу» будут то и дело гонять по телевизору… Вот еще Пол Ньюмен, какой был мужчина!

– Ну конечно, Инночка опять о мужчинах! – раздался вдруг голос бабушки.

Я вскочила:

– Бабушка, как ты?

Она была бледная, губы синие. Я испугалась:

– Бабушка, тебе не стоило вставать.

– Ничего, ничего, мне уже лучше. Боюсь только, в театр я не смогу пойти.

– Ничего страшного, лучше полежи сегодня, а завтра… Инна Кирилловна, завтра бабушка обещала прийти к нам, может, и вы с нею придете? – предложила я от чистого сердца.

– Нет-нет, это ни к чему. Это ваше семейное дело. Как-нибудь в другой раз. А в театр тебе и вправду лучше не ходить, Маруся. Твой вид мне не нравится.

– Саша, детка, а ты купила что-нибудь?

– Бабушка, прошу тебя, ляг!

– В самом деле, Маруся, ляг, а мы с Сашей тебе что-нибудь вкусненькое сготовим.

– Я ничего не хочу, а вот прилечь прилягу, голова что-то кружится.

Я помогла бабушке лечь, укрыла ее пледом.

– Так что ты купила, Саша?

– Ничего, бабушка.

– Но почему?

Я рассказала о своих попытках в Смоленском пассаже.

– Слушайте, это бред! – воскликнула Инна Кирилловна. – Тратить сумасшедшие деньги на барахло, которое на самом деле покупается в Турции на базаре, а продается здесь под маркой Диора!

– Инна, ну откуда ты можешь это знать? – подняла брови бабушка.

– Уж я-то могу! А вам, Саша, я посоветую обзавестись лучше хорошей портнихой! И даже могу порекомендовать одну женщину, она потрясающе шьет! Каждое платье – шедевр! Я вот вам сейчас покажу одно ее платье!

И Инна Кирилловна вышла из комнаты.

– Сашенька, это ужас! – прошептала бабушка. – Приготовься увидеть нечто кошмарное. Только не показывай виду, ради всего святого, восхищайся!

Инна Кирилловна вернулась, неся на плечиках платье из черного шелка с вышитым на плече ярко-красным букетом. Такие же цветы, только помельче, были вышиты по подолу. И каждый цветок в середке был еще украшен бисериной.

– Ну как, Саша, нравится?

– Просто восторг! – с чувством проговорила я.

– Это было сшито на мое семидесятипятилетие! Как видите, тут еще и дивная вышивка, и потом, по крайней мере есть гарантия, что ты не встретишь женщину в таком же туалете, а это очень важно! Вам правда нравится?

– Очень! Но это ведь нельзя надеть несколько раз, платье такое броское, – робко заметила я.

– Ну вышивка может быть и поскромнее.

– А без вышивки она не шьет?

– Нет! Это ее индивидуальный стиль! Дочери одной моей подруги она вышила на платье павлина, это было ослепительно!

– Инночка, Саше павлин не пойдет, – с улыбкой проговорила бабушка. – Он ее просто убьет, это только для жгучей брюнетки.

– Да я знаю, ты всегда мой вкус не одобряла, – махнула рукой Инна Кирилловна. – Ну не хотите, как хотите! Маруся, ты в театр точно не пойдешь?

– Боюсь, что нет.

– Тогда, может быть, я могу пойти? Саша, это удобно?

– Да, конечно, это удобно! – обрадовалась я. – Там два билета, вам есть с кем пойти?

– Ну разумеется. Я приглашу Сергея Ипатьевича, он такой театрал…

– Вот и хорошо, а я лучше побуду с бабушкой.

– Саша, если вы останетесь с Марусей, я схожу в парикмахерскую, надо же привести себя в приличный вид.

– Да-да, Инночка, непременно сходи к парикмахеру! – посоветовала подруге бабушка. – А вечером все мне расскажешь и не забудь купить программку.

Инна Кирилловна первым делом позвонила Сергею Ипатьевичу, договорилась о встрече и быстро ушла.

– Какая она энергичная, Инночка, – покачала головой бабушка. – Я у себя в Араде тоже еще ого-го, а тут расклеилась. Может, к завтрашнему вечеру и очухаюсь. Очень мне хочется побывать у тебя дома, познакомиться с твоим мужем… Саша, мне нелегко говорить сейчас, лучше помолчать, а ты расскажи мне что-нибудь, хорошо?

– Я не знаю, что рассказывать, – растерялась я.

– Ну, к примеру, расскажи, как ты с Глебом познакомилась.

– С Глебом? В ГИТИСе мы познакомились. Он был уже на третьем курсе, а я на первом… За ним все девчонки ГИТИСа бегали. Мне моя подружка все уши прожужжала – Ордынцев то, Ордынцев се, а один раз я опаздывала на занятия и уже перед самым входом поскользнулась и шлепнулась в лужу, а он помог мне подняться. Я как на него глянула, так и обомлела. Но, видно, я ему тоже понравилась, и он мне сразу свидание назначил.

Я вдруг отчетливо вспомнила, как у меня колотилось сердце, когда я в тот же день сломя голову неслась к метро «ВДНХ», где мы должны были встретиться. И конечно, примчалась раньше времени.

Глеба еще не было, я спряталась за какой-то палаткой. В те годы их было еще совсем немного. Он появился с опозданием минуты на три и, убедившись, что меня еще нет, вздохнул с явным облегчением. Я выждала минутку и на подгибающихся ногах направилась к нему. Он так просиял, что все мои страхи улетучились сразу. Мы гуляли с ним часа два по аллеям Ботанического сада, была поздняя осень, но день выдался теплый и безветренный. Мы говорили не умолкая, оба словно торопились выложить друг другу все о себе. Я как сейчас помню запах прелых листьев и ощущение счастья, вернее, радости жизни. В Ботаническом саду в эти часы было совсем безлюдно и почти темно, но мы даже не сделали попытки поцеловаться, мы просто как два дурака бродили по аллеям, держась за руки и беспрерывно чему-то смеялись. Потом наскребли денег на жареные пирожки с повидлом, запили их газировкой из автомата – и Глеб поехал провожать меня на другой конец города, я тогда жила с родителями на Ломоносовском проспекте. И мы долго еще стояли в подъезде, пока нас не застал там папа, который возвращался с какого-то собрания. Он был чуть-чуть навеселе и тут же пригласил Глеба к нам, не желая слушать никаких возражений. А мама накормила нас ужином, удивленно поглядывая на меня. Когда Глеб наконец ушел, шепотом назначив мне свидание на завтра, мама сказала:

– Ах, Сашка, ты с ним еще наплачешься. Но я тебя понимаю, он очень хорош, а годам к тридцати будет вообще неотразим.

А папа сказал:

– С таким парнем нельзя быть никем, – и, заметив мой непонимающий взгляд, добавил:

– Если хочешь быть с ним долго, ты должна состояться как личность.

Может, я что-то путаю и папа сказал это в другой раз, даже наверное, скорее всего, тогда я шумно возмутилась вмешательством родителей в мои личные дела, фыркала как дура: мол, подумаешь, большое дело, погуляла вечерок с третьекурсником! Но я поняла, что Глеб родителям понравился, а на другой день выяснилось, что и он в восторге от них.

И почему я вдруг сейчас вспомнила ту папину фразу? Я с тех пор никогда ее не вспоминала, а сейчас она отчетливо всплыла в памяти. «Ты должна состояться как личность!» А разве я состоялась? Кто я? Жена, и только. Но разве этого мало? И потом, наверное, папа имел в виду не профессию, а что-то другое? Или я ошибаюсь? Впрочем, мало ли что говорят взрослые влюбленной девчонке. Вот мамины слова о том, что я намучаюсь с Глебом, разве они сбылись? Она ведь имела в виду, что такой красивый парень будет у женщин нарасхват, что он станет изменять мне направо и налево. Но насколько я знаю, это не так. И Глеб совсем не бабник, несмотря на то что женщины, конечно, заглядываются на него, более того, мрут как мухи. И я совершенно точно знаю, что он меня любит, что у него нет от меня секретов. Конечно, я допускаю, где-нибудь на гастролях под шумок, как говорится, он с кем-нибудь и переспал, но я ведь об этом ничего не знаю и никакие «доброжелательницы» никогда ничего мне не доносили. А когда погибли мои родители и я полгода не помню как жила, что только Глеб не делал, чтобы смягчить мою боль, а когда я потеряла ребенка, он страдал не меньше меня, сознавая свою косвенную вину. Нет, я никогда не мучилась с ним.

Просто время было уж очень нелегкое, многим пришлось пожертвовать, но я вовсе не считаю это жертвой. Надо было как-то выживать, вот мы и выживали, а кому больше досталось, это неважно. И потом, женщины выносливее мужчин.

– О чем ты задумалась, детка? – тихо спросила бабушка.

– Да так, вспомнила молодость.

– Саша, о чем ты говоришь! Чтобы я больше никогда этой глупости не слышала.

Потом вернулась из парикмахерской Инна Кирилловна, мы втроем пообедали, и бабушка почувствовала себя лучше. А в начале шестого явился Сергей Ипатьевич, удивительно симпатичный старичок, по-видимому, давний поклонник Инны Кирилловны.

Он пришел с букетиком нарциссов, расцеловал всем нам ручки, а потом вдруг посмотрел на бабушку и сказал:

– Марусенька, давай-ка уединимся минут на десять.

– Это еще зачем? – поморщилась бабушка.

– Маруся, не капризничай! – не терпящим возражения тоном заявила Инна Кирилловна.

Я ничего не понимала.

– Саша, давайте выйдем! – приказала она мне.

Пришлось подчиниться.

– Что это значит? – испуганно спросила я.

– Сережа – великолепный врач, он по сей день работает, хотя ему скоро восемьдесят.

– Вы хотите сказать, что…

– По-видимому, ему не понравился Марусин вид.

У меня упало сердце.

– Мне показалось, что бабушке стало лучше.

– Ей вообще не следовало сюда приезжать, ей этот климат противопоказан.

У меня возникло ощущение, что она во всем винит меня.

– Нет, Саша, вы тут ни при чем, вы же ничего вообще не знали, но она ведь могла попросить, допустим, меня, поговорить с вами, все объяснить, а вы бы поехали к ней. Не так уж плохо было бы проехаться в Израиль. Но ей надо было самой! Ей вообще всю жизнь больше всех было надо, вот и Венька был такой же, допрыгался до высылки, дочери лишился…

Наконец Сергей Ипатьевич вышел с довольно суровым видом и пригласил нас в комнату:

– Вот что, милые дамы, вынужден вас всех огорчить. Марусе надо немедленно возвращаться к себе. Она просто не может тут оставаться. Это уже не шутки. А ведь предстоит еще перелет и вся эта нервотрепка в аэропортах и переезд до Арада. Это потребует много сил, которых у Маруси сейчас нет. А посему, Саша, придется вам взять на себя хлопоты по обмену билета и всему прочему. Хорошо бы отправить вашу бабушку завтра.

– Завтра суббота, – напомнила бабушка, – не выйдет. Если только завтра ночью…

– Отлично. А до тех пор тебе придется быть дома, никуда не выходить и вести себя более чем осторожно, Марусенька. А Саша потом к тебе приедет.

– Сережа, ты не преувеличиваешь? – робко осведомилась бабушка.

– Маруся! – поморщился старый доктор.

– Ну что ж, раз ты настаиваешь… Саша, тебя не очень затруднит эта история с билетом?

– Господи, бабушка, о чем ты говоришь! Я сделаю все, что возможно. – Мне хотелось плакать.

Вскоре Инна Кирилловна с Сергеем Ипатьевичем ушли в театр, а я осталась в полной растерянности.

– Бабушка, может, я прямо сейчас поеду насчет билета?

– Нет, деточка, не стоит. В конце концов, улечу я завтра ночью или послезавтра днем, не столь уж важно, поверь мне. А сейчас мне не хотелось бы тебя отпускать. Посиди со мной.

– Бабушка, тебе плохо?

– Нет, сейчас уже нет, мне хорошо, я вот гляжу на тебя и чувствую себя счастливой.

– Бабушка, тебе, наверное, вредно много разговаривать.

– Сашенька, в моем возрасте даже просто жить вредно, – ласково улыбнулась она. – Сейчас мне нормально дышится, и слава богу. Но, похоже, придется и вправду уехать раньше, как ни жалко. Я бы с удовольствием плюнула на врачебные советы, но у меня в Араде есть действительно важные дела, которые нельзя бесконечно откладывать.

– Дела? – удивилась я. – Какие дела?

– Я должна составить завещание. Израиль довольно бюрократическое государство, и это будет не так уж просто. Ты ведь не прямая наследница по документам, к тому же гражданка другой страны. Но все это преодолимо. У меня есть молодой друг, Миша Цейтлин, он юрист, он мне поможет.

– Бабушка, ну зачем, – смутилась я.

– Ax, Сашенька, раньше я тоже думала, что все это не так важно, ведь что мы раньше могли оставить своим наследникам? Комнату в коммуналке или в лучшем случае квартиру в хрущобе? Но ведь и такая малость много значила в жизни. А у меня есть какие-никакие деньги и превосходная большая квартира, которая тоже немало стоит. И всем этим надо распорядиться. А сейчас, Саша, я хочу кое-что тебе отдать. А то, боюсь, начнется суета с внезапным отъездом, и еще сейчас мы вдвоем… Будь добра, открой шкаф, там на верхней полке лежит моя сумочка. Дай ее мне. Вот спасибо. – Бабушка вытащила из сумочки конверт с надписями на иврите и протянула мне. – Я хотела отдать это тебе в аэропорту, так было задумано, но мало ли что я задумала… Так вот, в этом конверте, Сашенька, кредитная карточка на довольно существенную сумму.

– Бабушка!

– Саша, тебе ведь очень нужны деньги, а я могу помочь. Не станешь же ты отказываться!

– Но мне правда неудобно…

– Глупости какие. Я уж говорила, что это безумно приятно – чувствовать себя доброй феей. Ты пойдешь в банк, и тебя там научат обращаться с этой карточкой, ничего сложного тут нет, она на твое имя, так что все будет просто. А вот тут две тысячи долларов наличными. Мне они здесь уже не понадобятся, по-видимому.

– Нет, бабушка, я не могу! Я не хочу! Вам самой они пригодятся. И вообще…

– Не смей говорить мне «вы» и не смей отказываться, слышишь? Поверь, я отдаю тебе вовсе не последнюю копейку, я отдаю то, что заработал для тебя твой отец, вернее, небольшую часть пока. А после моей смерти ты получишь все. Так хотел Веня, и так хочу я! Не скажу, что это большое состояние, он же был талантливым ученым, а не воротилой бизнеса. Но все же… И вот еще…

Она вдруг стянула с пальцев два кольца:

– Возьми эти кольца!

– Ни за что! – твердо ответила я. – Кольца я не возьму ни за что! Они твои, бабушка, они только твои!

– Саша, не глупи!

– Бабушка!

– Ну хорошо, вот это колечко я оставлю себе, его подарил мне Веня. Он купил его на свой первый гонорар за какую-то работу, изданную в Англии. А вот это я сама купила в Париже, видишь, оно очень необычное, и я хочу, чтобы его носила ты. Это не бог весть какая ценность, но я таких колец больше ни у кого не видела. Надень его!

Я давно уже обратила внимание на это кольцо, но спрашивать не решалась, именно боясь, что бабушка вздумает мне его подарить. И вот теперь… Я надела его на палец и залюбовалась. Кольцо было золотое с большим, прозрачным, как вода, плоским камнем, в котором катался еще какой-то камешек.

– Это я купила у Картье. Горный хрусталь, а нем живет маленький золотой топаз. Именно живет, ведь он постоянно движется.

– Прелесть, просто чудо!

– Будешь носить?

– У меня нет слов.

– Ну и не надо никаких слов. А кстати, Саша, тебе не нужно сегодня в театр, твой муж не удивится, что ты не пришла?

– Я поеду к концу спектакля. А он кончится около одиннадцати.

– Как жаль, что я не познакомилась с Глебом.

Впрочем, я сразу по приезде вышлю вам приглашение. Приедете, когда сможете. Я думаю, он не откажется?

– Ну что ты, конечно нет.

– Вот и чудесно, а сейчас я, пожалуй, посплю полчасика. Ты не уйдешь?

– Бабушка!

– Включи телевизор, чтобы тебе не было скучно, мне это не мешает.

Она почти мгновенно уснула. А я сидела как пыльным мешком прихлопнутая. Две тысячи долларов и еще кредитка с какой-то внушительной суммой! И все это буквально свалилось с неба. Я это ничем не заслужила. Мне было даже немного страшно. Не может же светлая полоса жизни начинаться так богато… Это не правильно. Но ведь давно известно – пришла беда, отворяй ворота. Почему же с радостью не может быть того же? И я опять вспомнила белую кошку. Но с другой стороны, мне было грустно. Бабушка, которую я почти сразу ощутила родной, тяжело больна, и мне грустно оттого, что к нашим отношениям примешались деньги. Я и сама не понимала своих чувств. Я, конечно, радовалась деньгам, слишком я намучилась от их отсутствия, а с другой стороны… И тут я вспомнила поговорку – разом пусто, разом густо. И почему-то вдруг успокоилась. Пусто было больше десяти лет, ну и хватит.

Теперь будет густо, слава богу! У меня есть бабушка, и я не хочу ее терять, а значит, надо поскорее отправить ее домой, в Арад, где ей легко дышится. А для этого надо действовать.

Когда бабушка проснулась, я покормила ее, проследила, чтобы она приняла лекарства, взяла у нее билет и паспорт, простилась с нею – при этом мы обе слегка всплакнули – и помчалась в театр. И чуть с ума не сошла от огорчения – вместо «Сирано» сегодня давали «Горе от ума», и Глеб играл Чацкого. Я ведь никогда его в этой роли не видела. А он, наверное, меня искал… Знакомая капельдинерша впустила меня в зал. Как раз в этот момент Хлестова произнесла: «Княгиня, карточный должок!» Слава богу, я хотя бы увижу финальные сцены. От волнения у меня перехватило горло и я ничего не понимала. Но вот из темноты вышел Глеб…

Уже при первых фразах я поняла, что Глеб действительно потрясающе играет Чацкого! Недаром он с юности мечтал об этой роли, а потом, сыграв Репетилова, уже не мечтал даже, отчаялся… Меня переполняли гордость и счастье. Сейчас уже мало кто из актеров умеет так дивно читать стихи, иной раз даже знаменитые, всеми признанные корифеи безбожно уродуют стихотворный текст… Да что далеко ходить, играющий Молчалина Мухин сразу сбивает ритм, да и у Софьи не очень получается, зато Лиза хороша.

Но все это я фиксирую краешком сознания и с трепетом жду фразы: «Он здесь, притворщица!» Она частенько звучит удивительно фальшиво и выспренне.

Но Глеб произносит ее так, что у меня мурашки бегут по спине. Мне делается по-настоящему страшно. А вдруг Чацкий в этот раз убьет себя? Или Софью?

«Не знаю, как в себе я бешенство умерил!» Боже, как он это произнес! Я стояла у дверей затаив дыхание. Я знаю «Горе от ума» наизусть и со страхом жду каждой следующей фразы, которая может таить в себе опасность.

«Молчалины блаженствуют на свете!» Отлично?

Браво, Глеб!

Но вот выходит Фамусов. Его играет Онищенко, блестящий старый актер. Он и сегодня очень хорош, и, пожалуй, даже лучше обычного, – наверное, его вдохновляет такой партнер, как Глеб!

Но вот начинается последний монолог Чацкого, «Не образумлюсь… виноват» – и я от страха покрываюсь холодным потом: сколько тут бывает ложного пафоса, дешевой театральщины, которой так грешил Юльский, хотя всю роль держал в обшем-то вполне пристойно, но на последнем монологе давал себе волю, и его несло. Но Глеб… Каждая фраза полна такой настоящей боли, такого выстраданного, нетеатрального презрения… Но вот и знаменитое: «Карету мне, карету!»

Он не выкрикивает это, не заматывается картинно в свою крылатку, нет, этот человек обессилел, и ему просто нужно поскорее убраться отсюда.

Еще несколько слов Фамусова, и занавес закроется. Я от волнения так сжала кулаки, что чуть не вскрикнула, новые красивые ногти больно впились В ладони.

И тут в зале начинается нечто невообразимое. То, что принято называть «шквал аплодисментов». И еще какой-то истошный женский визг. Артисты выходят на поклоны. Я вижу, что Глеб пока не отошел от роли, он еще не Ордынцев, он еще Чацкий, но постепенно сознание возвращается к нему – и он сияет. Надо скорее мчаться за кулисы. По дороге меня перехватывает Лидия Борисовна, завлит театра.

– Саша, поздравляю, это великолепно!

– Лидия Борисовна, почему так внезапно?

– Юльский, узнав про премию, запил, а главный решил, что это самый подходящий момент выпустить Глеба в роли Чацкого. Думаю, теперь Юлик его больше играть не будет. Эх, раньше бы это сообразить, а то все искания, пусть Ордынцев с его данными Репетилова играет, так интереснее… Да я за свои шестьдесят лет такого Чацкого и не видела никогда.

Поздравляю! – все это она произносит на ходу, крепко держа меня под руку. – Только, смотрите Саша, чтобы Глеба сейчас не сожрали!

Я слушаю ее вполуха, я рвусь вперед, но она слегка прихрамывает и не может идти так быстро, как мне хочется, а сбросить с себя ее руку я не могу. Мне неудобно. Но наконец кто-то отвлекает ее, и я сломя голову несусь вперед.

В зале еще продолжаются аплодисменты. Вокруг много знакомых лиц, кто-то обнимает меня, кто-то целует, кто-то насмешливо на меня взирает. Но мне все это неважно. Я жду мужа, у которого сегодня день триумфа, и тут я вижу свою свекровь. У нее лицо все в красных пятнах.

– Саша! – бросается она ко мне и заключает в объятия. – Саша, он гений! – шепчет она мне на ухо. – А я тебя искала, мне Глеб сказал, что ты будешь в театре с какой-то знакомой. Где ты сидела?

Но тут появляется Глеб с большим букетом роз:

– Сашка! Сашка! Я это сделал!

Он победно вскидывает руку и сует букет мне.

– Мама! Ты здесь!

Набегают какие-то люди, оттесняют его от нас.

– Я так смертельно волновалась, когда Глеб мне позвонил, – шепчет свекровь. – А ты знала, что будет замена?

– Понятия не имела. Я же сегодня… была еще на работе, передавала дела…

Слава богу, хоть с этой бухгалтерской историей теперь покончено, пусть это была ложь во спасение, но все равно противно.

– Саша, я на днях говорила тебе, что скоро все переменится, разве я была не права? Этот день настал!

– Нет, Светлана Георгиевна, настоящая известность в наше время начинается после премьеры сериала, а это… Но уже сегодня утром меня остановила какая-то девица, которая сказала, что «фанатеет от Ордынцева».

Про чувырлу я умолчала.

– Правда? Наконец-то!

В этот момент словно ветерок какой-то пронесся, все зашептались, и я увидела очень пожилого человека, по виду явно иностранца, который с легкой улыбкой направлялся к Глебу, сопровождаемый главным режиссером. Я только успела заметить, как вспыхнул Глеб.

– Это сам Лью Говард! – шепнул кто-то.

Лью Говард! С ума сойти!

– Саша, кто этот старик? – немного испуганно спросила свекровь.

– Знаменитый английский режиссер.

– О боже, ты услышал мои молитвы! Кинорежиссер?

– Нет, театральный, но все равно…

Я видела, как господин Говард что-то горячо говорил Глебу и долго жал ему руку, а главный, стоя рядом, довольно ухмылялся. Вдруг кто-то дернул меня за рукав.

– Извините, девушка, – прошептала долговязая девица с висящим на плоской груди фотоаппаратом. – Где тут жена Ордынцева?

– Это я.

– Поздравляю! Как вы относитесь к успеху вашего мужа?

– Саша, ни слова! – громко произнесла свекровь. – Я мать Глеба Евгеньевича, и без его ведома никаких интервью ни я, ни его жена не даем.