Искупление невинности Токранов Юрий
Ё
- Даже без «ё» зёрна не станут «зерна».
- Будут всё также сыпаться равномерно
- сверху в ладонь, а потом их какая-то серна,
- может, сожрёт. Что по сути природной – верно.
- Даже при «ё» зебра не будет «зёброй».
- В смысле, тем волком из «Ну, погоди!» недобрым
- (выпуск 15). Но если заедет в рёбра
- задним копытом, то выйдет больней, чем от СОБРа.
- «Ё», конечно, лишь видимость, так сказать, оболочка
- звука «йо», отображенье, зародыш, почка.
- Но, ё-моё, даже в ней,
- стоящей в строчке или в одиночку,
- прежде всего нужно не игнорировать точки.
Читайте также
- другие книги автора:
- Рифмо Цифро Азбука для взрослых и детей,
- Цифровые визуализации – первый в России
- сборник стихов с дополненной реальностью,
- Баллада о Середе – поэма о Великой Отечественной.
- Быльё + Ковидострофы – сборник стихов
Переводы с английского
Дж. Г. Байрон: «Даме, которая спросила, почему я весной уезжаю из Англии»
- Когда закрылись двери рая,
- Адам, прокляв свой горький рок,
- во тьме от страха обмирая,
- обратно рвался за порог.
- И лишь пройдя сквозь дни и страны,
- учась любить, терять, страдать,
- сумел в заботах и стараньях
- забыть былую благодать.
- Вот также я: когда ты рядом,
- терзаюсь, мучаюсь, грущу,
- в случайных окликах и взглядах
- надежды тщетные ищу.
- И вот – бегу родного края,
- скрываюсь в чуждом мне краю.
- Невмоготу бродить у рая
- без права проживать в раю.
У. Г. Дейвис: «Досуг» (Leisure)
- Да как ты жил, раз из-за дел
- наш мир совсем не разглядел?
- Ты не успел на луг взглянуть,
- от зноя прячась где-нибудь?
- Ты не сумел в лесной тени
- заметить беличьей возни?
- Ты не видал, как ясным днём
- речная гладь горит огнём?
- Ты не успел, свершая путь,
- девчонке встречной подмигнуть?
- Ты не сумел поймать в ответ
- её улыбки милый свет?
- Ты и не жил, коль из-за дел
- наш мир совсем не разглядел.
Т. Харди: «Ночь в ноябре» (A night in november)
- И опять погода – дрянь.
- Вновь стекло дрожит в окне.
- И под ветра злую брань
- бредит вечер в полусне.
- Рощи голые скорбят
- по угасшей красоте.
- Листья в комнату летят,
- догорают в темноте.
- Лёгкий лист влетел, застыл,
- руку тронув в тишине.
- И я понял: это ты
- погрустить пришла ко мне.
Т. Харди: «Вещий дрозд» (The darkling thrush)
(31 декабря 1900)
- Деревья призрачно стоят.
- Мороз угрюм и сед.
- Скупого дня слабеет взгляд
- под вьюги снежный бред.
- Чернеют росчерки ветвей,
- как струны мёртвых слов.
- А люди плачут у огней
- печальных очагов.
- Свинцовый саван высоты
- и ветра скорбный стон.
- Столетья труп уже остыл
- и в вечность погребён.
- Умолкло в чёрной мрачной мгле
- биенье бытия.
- И жизнь угасла на земле.
- И угасаю я.
- Но голос вдруг в ветвях возник
- из немоты ночной.
- Прозрачный, чистый, как родник,
- он покачнул покой.
- Мятежный дрозд:
- и слаб, и мал,
- не видный никому, —
- счастливой песней разорвал
- густеющую тьму.
- Он исступлённо, страстно пел.
- Он пел, а мир вокруг
- светлел, казалось, и теплел.
- И я подумал вдруг,
- что эта песня, как ответ
- на безнадёжность тьмы,
- что близок радостный рассвет,
- которым грезим мы.
Дж. Мейсфилд: «Сквозь притон» (Hell’s pavement)
- Когда придём мы в Ливерпуль,
- тогда возьму расчёт.
- И с корабля навеки сбегу.
- Найду красотку да женюсь.
- Жизнь тихо потечёт.
- Осяду где-нибудь на берегу.
- И никому на новый рейс меня не соблазнить.
- Терпеть не могу акульих рыл,
- хочу ещё пожить.
- Я лучше ферму заведу
- иль буду камень бить.
- А-то, друзья, открою кабачок.
- Чёрт возьми!
- Но вот пришли мы в Ливерпуль.
- Швартовы я отдал.
- Закончен рейс. Прошли досмотр. И – в порт.
- Я кучу денег получил,
- хотя расчёт не взял,
- а пошёл и напился, как чёрт.
- Сто грамм – с одной, сто грамм – с другой,
- а третью – да! – в постель.
- Неделю пил и всё спустил
- и снова сел на мель.
- Добрался еле на корабль.
- В свою забился щель.
- А завтра – снова в океан.
- Чёрт возьми!
Дневник, которого не было
Как-то, помню, в Киргизии
- Как-то, помню, в Киргизии
- вот также шёл по облаку,
- а может, по карнизу
- горы.
- Куда-то в тартарары
- летели обломки скал.
- Ветер избоку
- избивал, толкал на край,
- рвал
- катушку из-за спины.
- Внизу же,
- под крутизной глубины
- вился, ущельем сужен,
- Аксай.
Станция конечная
***31 августа 1980-го
- Am
- Станция конечная, поезд остановлен.
- A Dm
- Весело толпится в тамбурах народ.
- Dm Am
- Вот мы и приехали, вот мы снова дома!
- Am E Am
- И, быть может, встретимся, если повезёт.
- Сходят на платформу с бородами детки,
- хрупкие девчонки в огромных сапогах.
- Молотки, штормовки, компаса, планшетки
- и гора щебёнки в тяжёлых рюкзаках.
- Хелло, цивилизация! Здравствуй, милый город,
- здравствуй, милый Мазерлэнд, прости, что не побрит!
- Бриться было некогда на лесных просторах,
- просто было некогда, да что там говорить.
- Завтра сбрею бороду, закурю цивильную
- и с таёжной страстностью окунусь в комфорт.
- Масса информации – здравствуй, телевиденье,
- и влюбиться надо бы, если повезёт.
- И влюблюсь со временем в самую красивую.
- Но пока не разожгли мне в душе пожар,
- жаждут со мной встретиться и театр, и синема,
- жаждут со мной встретиться и ресторан, и бар.
- Кабаки высотные, каблуки высокие.
- Симпатичный дипломат – вместо рюкзака.
- Сессии, депрессии, знания глубокие.
- Не всегда, конечно, а только до звонка.
- А пока до скорого! А пока прощаемся.
- Мне на электричку, а вам на самолёт.
- До свиданья, девочки, до свиданья, мальчики!
- Мы ещё увидимся, если повезёт.
А в то время альпийская складчатость…
***30 декабря 1980-го
- Эй, брахиоподы, эй, цефалоподы,
- уносите ноги подобру.
- Коль вы ротозеи – окажетесь в музее:
- роются геологи в юру.
- А в то время старуха дефляция
- разрушает лагунную фацию,
- разрушает горы порядочные,
- превращает их в породы осадочные.
- Пусть не плачут мамы, мы – народ упрямый,
- если надо – мы всегда дойдём.
- Нам немного нужно, да была бы дружба,
- и тогда мы здорово живём.
- А в то время упорно Америка
- всё бежит от европейского берега.
- Ста мильонов лет Земля не провертится —
- с русской Азией Америка встретится.
- Эй, давай быстрее! Голову – бодрее!
- Докажи, что ты, брат, не юнец.
- Твёрже шаг, дружище,
- может, что отыщем!
- У любой дороги есть конец.
- А в то время альпийская складчатость
- на Камчатке свою извергает злость.
- И текут языки лавы длинные,
- превращаясь в пласты эффузивные.
Морошковый остров
***31 августа 1983-го
Наталье Рудовой
- Я однажды увидел,
- проходя вдоль затёсов,
- в голубиковом море
- морошковый остров.
- Среди волн голубики
- он вдруг вспыхнул в тумане,
- и я шёл на его
- маяковое пламя.
- Он горел одиноко
- под бездомной берёзкой,
- в голубиковом море —
- только маленький остров.
- А деревья скрипели,
- точно чайки кричали
- в неизбывной тоске,
- в неизбывной печали.
- И подумалось мне,
- будет встретить непросто
- в человеческом море
- твой приветливый остров.
- Пусть же он своим светом
- из тумана поманит.
- И тогда я приду
- на призывное пламя.
- Будут шквалы разлук
- и шторма листопадов.
- Но когда-нибудь вдруг
- мы окажемся рядом.
- И в саду городском
- среди сосен-подростков
- я тебе расскажу
- про морошковый остров.
Плутни близ Силаткина
***21 октября 1983-го
- Надолго:
- Туруханский край,
- Силаткина – приток Тунгуски,
- костёр, шалашик, и с утра —
- как из ведра.
- Послав по-русски
- себя и беса, поползли.
- Невнятный профиль вдоль болота,
- скупой пейзаж чужой земли
- да окаянный дождь-сволота.
- Да путь как крест: то топь – то гать,
- то буреломом – то чепыгой,
- то вверьх – то вниз, под перемать,
- я да начальник – два ханыги.
- Но для меня есть сладкий пункт
- в подобном каторжном движеньи:
- меня на базе ждут, и ждут
- отнюдь не только с уваженьем.
- Натаха!
- Вечер.
- Я – в мечтах,
- старшой – угрюмо от природы.
- Расположились на кустах
- сожрать чего-нибудь по ходу.
- И он изрёк:
- – Ещё вёрст пять.
- Но знаю точно, что бригада
- за сопкой есть. А значит, спать
- пойдём туда. Поскольку рядом.
- – Но мне в бригаду – не резон!
- Ведь ты же знаешь – ждёт девчонка!
- На кой мне к чёрту этот сон?
- – Да ты, сопляк, уже в печёнках!
- Так, слово за слово:
- разнять,
- увы, кому?
- Но стихли фразы,
- и он, послав,
- попёрся спать.
- А я, послав,
- пошёл на базу.
- Нет!
- Он пошёл – попёрся я!
- Ведь понял через час со смехом,
- что нарезаю кругаля:
- как говорится, блин, – приехал!
- Но брёл.
- Покуда, раком встав,
- не сообразил, что всё – без толку.
- Потом отметил в трёх верстах
- упругий звук его двустволки.
- Да звук другой —
- стрельбой в ответ
- вдали сигналила бригада.
- Да шёпот свой:
- – Какой сюжет…
- Скотина. Так тебе и надо…
- Короче – час. Короче – пять.
- Уже в истерике. До нитки.
- Сквозь слёзы. Под ядрёна мать.
- На заключительной попытке.
- Без сил завыл, свалившись влёт.
- Нащупал карандаш с бумажкой.
- И тем, кто всё-таки найдёт,
- поведал о себе – бедняжке.
- Но – отпущением греха —
- стих дождь внезапно.
- Тут же нервно
- услышал, как шуршит река.
- Силаткина!
- Родная, стерва!
- Записку – к ляду!
- Поживём!
- Откуда только силы сразу?
- Спасибо, милый водоём!
- Твой бережок —
- мой путь на базу!
А ведь лунный свет…
***10 мая 1984-го
- А ведь лунный свет —
- это тоже, в сущности,
- солнечный зайчик.
- Только повзрослевший,
- уже седой.
Каждый день Солнце…
***18 октября 1984-го
- Каждый день Солнце проплывает над горизонтом,
- словно отпущенный кем-то
- золотистый воздушный шарик,
- а в полдень зависает устало над безмолвной землёй.
- Между мною и Солнцем дерево, и кажется,
- что светило просто цепляется
- за чёрную проволоку веток.
- А ветви даже становятся грациознее,
- восклицая как будто:
- «Смотрите! На нас отдыхает Солнце!»
Ему снился странный сон…
***1 ноября 1984-го
Александру Имайкину
- Ему снился странный сон:
- большой сад, состоящий из гордых деревьев,
- и у каждого дерева по два зелёных крыла.
- – Смотрите, я улетаю, – закричало одно из них,
- взмахнуло крыльями и рванулось.
- Корни не выдержали
- и лопнули с оглушительным звоном.
- Дерево рухнуло и обратилось в труху.
- Как научиться летать,
- не обрывая корней?
В пепельнице мило лепятся…
***31 декабря 1984-го
- В пепельнице
- мило лепятся
- два умудрённых окурка,
- растерянная виноградная шкурка,
- кусочек яблока – большой оптимист,
- смятый тетрадный лист.
- Хозяйка выругалась:
- – Мусор, —
- выкинула.
- Теперь – пусто.
- А пепельнице – грустно.
- Опять одиночество…
И солнце улыбнулось розово…
***18 апреля 1985-го
- И солнце улыбнулось розово,
- пахнуло радостным,
- родным.
- И снег
- из пепельно-серьёзного
- стал несерьёзно-голубым…
Ай да май!
***20 мая 1985-го
- Ай да май!
- То зной,
- то слякоть.
- Солнце светит.
- Дождь – стеной.
- Снег пошёл,
- но снег, однако,
- что-то очень проливной.
- Прогуляемся, давай:
- всё же май, хотя дрянной.
- Слышишь,
- громыхнуло где-то?
- Может, завтра хлынет лето.
- Ты одета?
- Побежали,
- попрощаемся с весной.
Глухарь
…Понемногу потянуло, понесло теплом. Снег потяжелел, стал мокрым и плотным. Затемнели везде начинающие оттаивать болотные взгорки. Пахнуло сыростью, и вот дождём ударила весна. Рассыпались веснушками по всем этим бескрайним болотинам прогалины. Вскрылись светло-зелёные, местами – с чёрными мёртвыми пятнами, ягельники, ржавые моховые кочки, показалась из-под снега вишнёвыми кустиками голубика, открылись глянцевые брусничники, а в них – крупными бордовыми бусинами – сладкая прошлогодняя ягода…
…Глухарь упруго упал в снег недалеко от темнеющего взгорка, бултыхнулся несколько раз в холодном сыром крошеве, взбивая крыльями тяжёлую белую взвесь, затем отряхнулся, распустил по-павлиньи чёрный – с белой круговой полосой – хвост и поковылял на седых опушённых лапах к прогалине.
…Подойдя, осторожно вытянул длинную шею, осмотрелся, поворачивая краснобровую пепельно-чёрную голову, и, бормотнув что-то, уверенно ступил на мох. На мху вдруг напружинился весь, распахнул крылья, закинул назад бородатый – крючком – клюв, выпятил чёрную, отливающую зеленью грудь, клокотнул горлом, но вот обмяк, успокоился, встряхнулся и стал выглядывать на взгорке ягодины. Увидел, склюнул пару крупных вишнёвых клюквин, буркнул опять и побрёл к вырвавшемуся из-под снежного покрывала краю брусничника…
…Издали, медленно приближаясь, донёсся монотонный, лязгающий звук. Глухарь иногда уже слышал его и даже, правда, издалека, с верхушки сосны, наблюдал издающего этот звук зверя. Сверху тот казался большим голубым жуком и, кажется, был неопасен. Звук стал совсем громким, лязганье замедлилось, и тут птица увидела голубое существо. Оно её тоже заметило и стало приближаться. Спереди создание было похоже уже не на жука, а на громадную лягушку. Глухарь всё-таки насторожился. Он вытянул шею, обернулся к зверю боком: так было лучше видно и слышно. Лягушка грохотала и страшно воняла, но больше ничего пугающего не чувствовалось. Улететь глухарь мог всегда, и он решил ждать…
…Зверь подобрался совсем близко и замер. Внутри его шевельнулось что-то, раздался стук, сбоку неожиданно выросло крыло, показался кто-то, резко плеснуло незнакомым, но сразу ненавистным запахом. Глухарь ничего не успел понять, просто какая-то мощная сила приказала полыхнуть крыльями, заставила рвануться, полететь…
…Страшно ударило влёт, сбило, бросило назад. Глухарь рухнул вниз, почувствовал боль в крыле и лапе. Снова метнулся вверх, но только бескрыло забился, кровяня снег. Попытался бежать, но перебитая лапа, подломившись, не слушалась, не держала. Белое перьевое пятно в левом предкрылье стало багровым, само крыло потяжелело, намокло и, волочась, оставляло на снежной белизне такие же багровые кровавые вкрапины. Глухарь повернул голову и молча, обречённо посмотрел на зверя, из которого вылезали двое…
…Водитель, крепкий, чернобородый, наклонился, вырвал на прогалине клок ягеля, выматерился грубо и, стирая с приклада кровь – птицу пришлось добивать, – хрипло бросил:
– Подбери…
…Напарник его, молодой, в грязной старой энцефалитке, взял глухаря за холодные лапы, поднял с усилием. Безжизненно раскрылись крылья, закачалась мёртво разбитая голова с окровавленным клювом. Парень приблизился к «ГАЗ-71», бросил добычу за кабину, где лежала ещё одна тушка. «Зачем мы второго-то?» – настойчиво стукнула мысль. Подошёл водитель. Влезли. Хлопнули дверями. Тронулись. Выбравшись на профиль, покатили в сторону отряда…
…Ехали долго, молчали. Рабочий пусто, тяжело смотрел в пелену залепившего лобовое стекло снега. Потом обернулся, глянул назад. Там ветром грубо, беспорядочно взбивало, трепало перья, выворачивало зло мёртвые крылья. Вдруг снова подумал: «Зачем мы второго-то?» Сказал, повторил невнятно, почти про себя:
– Зачем мы второго-то?
– Что? – не понимая, кинул водитель.
– Так… Ничего… – опять тяжело замолчали…
…Закурили… По сторонам бежали, всё также темнея, прогалины, отовсюду тянуло теплом, сыростью… Шла весна…
20—30 мая 1985-го, Новоаганск-Пермь
Дождь
Дождь. Какой ударил дождь. Хорошо, что есть зонт. Правда, один на двоих. Но так – даже лучше. Когда зонт – один на двоих, дождь объединяет. Делает ближе. И мир исчезает. Остаются только дождь и двое под зонтом. Он и она. И тогда хочется, чтобы дождь был всегда.
Дождь звонко лупит по пузырящимся, улыбчивым лужам. Ветер весело рвёт, вырывает зонт, иногда выворачивает его наизнанку. И тогда двое, внезапно омытые тёплой влагой, останавливаются, смеются и, весело суетясь, осторожно заворачивают края обратно. Какой хороший, какой радостный дождь. Дождь.
– Ну, вот и всё. Вот и всё, хорошая моя. Завтра я улетаю.
– Да. Вот и всё.
– Ты только пиши. Хорошо? Что же ты молчишь?
– Думаю.
– О чём?
– Так.
Как быстро всё произошло. Позвонил: «Приезжай», – приехала. Позвонил: «Выходи», – вышла. Купил цветы: «Держи», – улыбнулась. Неделя, и всё – будто в тумане. И уже без неё не может. Каждый день хочется видеть, говорить. О чём угодно – лишь бы говорить-видеть. И счастлив. Счастлив, как мальчишка.
– Ты знаешь, я ведь не буду тебе писать, – голос дрожит.
– Почему? – страх, внезапный липкий страх.
– Понимаешь. Я не хотела. Как глупо всё. Он сейчас в армии.
Надсадно повтором мысль – «зачем тогда всё это? зачем тогда всё это?» Поняла. По дыханию.
– Когда ты в первый раз позвонил, думала, прогуляемся, и всё. На второй – задумалась. А потом, потом не могла сказать. Всё было так хорошо. Но с ним. Тоже ничего не было. Так.
Дождь. Заплаканный продрогший город. Всхлипывающие лужи. Ветер ударил зло, едко, пощёчиной.
– Время покажет, – достал и вдруг сломал папиросу.
– Что?
– Время покажет. Посмотрим. Подожду.
– Да, подождём.
Время покажет. Боже, как просто и как пошло. Да, покажет, но будет поздно. Может, будет поздно. Хочется, чтобы осталась. Чтобы любила, ждала, писала. А как же тот мальчик в армии? Каково-то будет ему? Переступить себя ради ближнего? Нет! Нет сил! Пусть решит всё сама! Понимаешь ли ты, как себя связала? Ведь теперь в любом случае – предать!
– Время покажет.
Остановка такси.
– Всё-таки решилась проводить?
– Как видишь.
– Спасибо, что решилась.
– Странно всё.
– Что странно?
– Так.
Такси мягко катит по ночным улицам. Взбивает всплесками лужи. Натужно скребут по стеклу «дворники». Фары выхватывают из темноты деревья, прохожих, углы домов.
– Странно, что всё сейчас кончится?
– Да. Как ты догадался?
– По дыханию. Ты что-нибудь решила?
– Пока нет.
– Я буду ждать твоего письма. Напиши мне, что решишь. Для меня это важно. Хорошо?
– Хорошо.
– Я буду ждать.
– Извините. Остановите вот здесь.
Плавно по тормозам. Открыл дверь. Выбрался. Подал руку. Помог. Как не хочется отпускать руку, как хочется обнять, окунуться в тепло её ладоней. Всё-всё сказать. Что же останавливает? Ведь она ждёт, ждёт. Обними, скажи всё.
– Я буду ждать твоего письма. Прощай.
Улыбнулся, улыбнулась. Прощальный взмах руки. Глазами: «Прощай!» Заскочил в такси.
– Гони! – главное, не оглянуться.
Мчит, мчит такси. В темноту, в дождь мчит такси. «А ведь надо было обнять, ведь она ждала». Дождь. «Пусть решит всё сама. Пусть решит». Дождь. «О чём думает таксист?»
– Кто она тебе?
– Не знаю.
– Странно.
– Странно.
Дождь…
9 июня 1985-го, Пермь
Случай на гористом профиле
1. Взять горку с ходу не удалось. Сам трактор – в одиночку – выбрался бы запросто, но тяжесть балка сейсмостанции, который он тащил, тянула назад. «Сто тридцатый» грузно проскрёб траками уезженный снег колеи, зацепил, подмял под гусянку молодую берёзку и всё-таки не выкарабкался, а лишь бессильно сполз влево, в целик. Сдал назад, снова дёрнулся, и опять ничего не вышло.
Внизу появился перед долгим подъёмом другой трактор – старенькая «сотка», «запряжённая» в смоточную катушку. Проскочить наверх и подсобить своими лошадиными силами она не могла – не позволял профиль. Дорожники-геодезисты, ломая его, торопились, халтурили, и потому он вышел узким даже для ровного места, а здесь, по этим чёртовым уерагам на букву «х» – тем более.
Славка Лепила, тракторист «Т-100», нетерпеливо, но беззлобно выругался, глядя на возню наверху:
– Мать их за душу, что они там ковыряются? – сбросил чёрные, промасленные рукавицы, закурил, вылез на гусеницу.
Сейсморабочие, стоя в катушке на косах из кабелей, тоже смолили, у кого что имелось:
– Сегодня опять ничего не успеем, если так дело пойдёт…
– Да ну их, к лешему, этих операторов, вечно из-за них стоим…
– Чёрт, а мороз-то всё больше давит…
2. Дверь станции распахнулась, изнутри выпрыгнули двое: оператор Леонид с помощником. Инженер подождал, пока тракторист сделает ещё одну бесплодную попытку, после – безнадёжно махнул ему, показывая, что хватит. Тот выглянул из кабины, крикнул командиру:
– Чё делать-то, Феофилактыч?
– На тросу попробуем!
– Понял!… – вернулся к рычагам и немного сдал – совсем чуть-чуть – вниз.
Геннадий, помощник, поднатужился, выдернул из сцепа вагончика и тягача болт-шкворень. Размотали, закрепили трос, и трактор, освободившись, резво вскарабкался наверх. Трос плавно натянулся, задрожал, а затем и балок, визжа полозьями, пополз вперёд.
И «Т-130» уже почти вытащил было станцию, но вдруг снова бестолково заелозил на месте, бессильно взрывая гусеницами снежную кашу-мяшу. Леонид, скрестив приподнятые руки, жестом дал команду прекратить потуги:
– Перецепляемся! Должны вылезти!
«Сто тридцатый» пошёл назад, стальной канат обмяк, упал в колею, его отсоединили. Вагончик же, как и предполагалось, остался на месте – на самой верхотуре крутого склона.
– Давай, миллиметруй!
3. Тракторист согнал свою машину вниз, стал медленно, осторожно её осаживать, а оператор с помощником, готовясь «произвести стыковку», приподняли железный угольник водил на нужный уровень. Мгновение, и петля-восьмёрка плавно вошла в скобу фаркопа. Но, увы, с ходу вогнать шкворень в сцеп не удалось, «Т-130» дёрнулся чуть больше нужного, раздался возмущённый лязг металла, водила рванулись, вырвались из рук, станция вздрогнула, ожила и, неумолимо набирая скорость, заскользила под гору, отвечая что-то скрипом саней на несущийся вслед отчаянно-растерянный мат Леонида.
Читать бесплатно другие книги:
