Земля королевы Мод Мурашова Екатерина
Прямо у входа он споткнулся о Хлопси (а может быть, это была Топси). Зверюшка истошно завизжала. Кирилл нагнулся, не глядя взял ее на руки и стал сильно пощипывать жирный загривок. Визг сразу прекратился, сменившись довольным пофыркиванием.
Я оглядела пол, но, кроме объекта на руках у Кирилла, никого не обнаружила. Клетка у окна, разумеется, была пуста.
– Попрятались, сволочи, – вздохнула я.
Вообще-то я равнодушна к детям и животным. Это качество в моей собственной системе ценностей обозначает категорическую недоразвитость и неполноценность человеческого экземпляра. Впрочем, до действий по этому поводу у меня никогда не доходило, так как законы природы и их требования – это, пожалуй, единственное, что я действительно уважаю. Как я уже упоминала, у меня есть взрослая дочь. А у окна, в большой и неистребимо вонючей клетке живут четыре морские свинки. Я их, разумеется, не люблю, но прилежно за ними ухаживаю, кормлю, рву свежую травку на витамины и слежу, чтобы у них всегда была чистая вода, хотя, кажется, хомяки и морские свинки в последнем не нуждаются, если едят достаточно сочную пищу. Но я не знаю наверняка и потому регулярно, с брезгливой гримасой на физиономии прочищаю поилку. Свинки, разумеется, завелись в комнате не по моей воле. Одна девочка три года назад умолила меня взять ее морскую свинку всего на две недели, пока она едет в отпуск на море. Прямые наезды на меня не действуют абсолютно, но вот если начать меня убеждать, что это необходимо, и только я могу помочь… Обычно я в конце концов соглашаюсь.
Девочку я больше никогда не видела, а подозрительно толстая, бело-рыжая свинья в положенный срок разродилась четырьмя маленькими уродливыми свинками. Один из детенышей к вечеру сдох, а три других выросли и превратились в точную копию мамаши. Я их не слишком-то различаю, хотя и дала из приличия имена. Свинок зовут Топси, Мопси, Хлопси и Флопси. Все они невероятно глупы, и имен своих, конечно же, не знают. Впрочем, Флопси (если я не ошибаюсь) кажется посмышленее остальных и где-то года за полтора научилась носом отодвигать задвижку в клетке, если я не запираю ее до самого упора. Увидев открытую Флопси дверцу, свинки расходятся по углам и там затаиваются. Вечером, обнаружив пропажу, я шарю под диваном и прочей мебелью шваброй и где-нибудь непременно натыкаюсь на испуганное пофыркиванье. Три свинки, будучи схваченными, висят покорно, как пыльная ветошь (грязи у меня в углах столько, что свинок после каждого похода приходится полоскать в тазу), а Флопси лягается короткими ножками и пытается укусить меня за руку. Понятно, что Флопси нравится мне больше других.
Единственная видовая информация, которой я располагала на момент заведения своих домашних животных, относилась еще к той поре, когда я работала в научно-исследовательском институте. Там бытовала такая сексистская загадка: «Угадай, что общего между морской свинкой и женщиной ученым?» Правильный ответ: «Морская свинка по сути и не „морская“, и не „свинка“. А женщина-ученый – и не ученый, и не женщина».
О прочих привычках своих постояльцев я не осведомлена, и даже не знаю, кто они по полу. Формальная логика подсказывает, что все – самки, иначе количество свинок в нашей квартире возрастало бы в геометрической прогрессии. Возможно, у морских свинок действует та же, что и у людей, закономерность: самцы менее живучи, и единственный представитель «сильного» пола в свинячьем семействе сдох сразу после рождения.
Топси (Мопси, Хлопси) на руках Кирилла закатила глаза и приобрела вид еще более идиотский, чем обычно. Приблизительно такой вид почему-то имеют дамы в годах, появляющиеся «в обществе» с молодым кавалером.
– Колян сказал, что за два дня до того папаша с каким-то хмырем базарил, который на «мерсе» приехал.
– Но, может быть, хмырь просто дорогу спрашивал, или номер дома? – предположила я, решив пока не вдаваться в подробности и уточнения. Представить себе, что у Федора могли быть какие-то дела с владельцем «мерседеса» я не могла категорически.
– Да! Как же! Он сказал, они как бы не час беседовали, Колян, пока ждал, всю водяру вылакал, папаша его потом сам чуть не убил…
– А что же, Федор потом пересказал Коляну содержание разговора? – спросила я.
– Нет! В том-то и дело! – торжествующе воскликнул Кирилл. – Колян и сейчас обижается, мол, рассказал бы мне, может, ничего дальше и не было бы. Он спрашивал его, конечно. А папаша уперся: секрет фирмы, говорит, и ухмыляется так паскудно…
– Зачем это тебе? – спросила я.
Кирилл бросил на меня быстрый взгляд, шевельнул губами и не ответил. Однако, я поняла. Пареньку очень хотелось, чтобы если не в жизни, то хотя бы в смерти отца было что-то значительное, превышающее масштаб квартальной рюмочной.
– Хорошо, – сказала я. – Сведи меня с Коляном. Но как хочешь: сделай так, чтобы он был хотя бы относительно трезвым.
Кирилл кивнул, встал, опустил Хлопси в кресло и вышел, ничего более не сказав. Я не обиделась, так как давно привыкла к тому, что говорить «спасибо» и вообще благодарить Кирилл, по-видимому, просто не умеет. Так же, как и приблизительно половина лиговских детей. Порою мне даже кажется, что проще было бы научить их выражать свои эмоции по-собачьи: кусаться или лизать руки – в зависимости от обстоятельств. Скорее всего это не так, просто я, как уже упоминалось, не люблю ни детей, ни животных.
Иногда мне кажется, что на Лиговке всегда – поздняя осень. Впрочем, нет. Еще бывает середина жаркого пыльного лета. Все прочие времена года здесь куда-то деваются. Местный феномен. Флуктуация. В фантастике шестидесятых описывали что-то подобное.
Многие говорили и писали об акварельности ленинградских и петербургских пейзажей. Я и сама знаю в городе такие места. Лиговка нацарапана на закопченном стекле. Или написана углем на картоне.
Матово-желтое солнце на сером небе. Пейзаж несвежего яйца. Снег падает изредка и исчезает неизвестно куда, как гуманитарная помощь. Когда приходишь из ближайшего магазина домой, хочется выпить водки или почиститься щеткой. Хотя твердо известно, что это не поможет. Лиговка живет внутри. Излечиться от нее также трудно, как от гепатита.
Колян был похож на телевизионную помеху в старом, черно-белом телевизоре. На нынешнем сленге его состояние называлось – «колбасит и плющит». Тоже довольно точно.
На пальто моего собеседника виднелись следы вчерашней закуски. Кажется, это были сардины и бобы в томатном соусе. Из кармана торчало горлышко пустой бутылки. Дрожащие руки жили своей суетливой жизнью. Мозг умирал без литавров, панихид и чьих-либо ( в том числе и хозяина) сожалений.
Чтобы поскорее извлечь нужные мне сведения, не терзать свое обоняние и сократить время мучений Коляна, я без зазрения совести использовала все известные мне и подходящие к случаю психотехники.
Результат обескураживал.
Получалось, что пьяница Колян действительно видел, как накануне смерти его друг Федор Кривцов встречался с явно заинтересованным именно в нем, Федоре, человеком. Человеку было около пятидесяти лет, он ни от кого не прятался и не скрывался, приехал на машине марки мерседес, был одет в кожаное длинное пальто и кожаную же кепку. Роста среднего, никаких особых примет не имеет. Когда незнакомец разговаривал с Федором, то показывал ему какую-то бумагу из папки, которую держал в руках. Может быть, текст, может быть, фотографию. Федор, глядя в раскрытую папку, отрицательно качал головой. Незнакомец вроде бы Федору ничем не угрожал и ничего от него не требовал, с начала до конца разговаривал вполне спокойно и даже уважительно. Последнее утверждение можно списать на гордыню Коляна, но первое – сомнений не вызывает. Разговор был спокойным. В этом Коляну можно верить. Алкаши чувствуют изменения окружающей эмоциональности внелогичным способом, как собаки и маленькие дети. Условие выживания.
Напоследок Федор и незнакомец как будто бы о чем-то договорились и пожали друг другу руки. Потом последний сел в мерседес и уехал, а Федор пошел пить водку с Коляном, но, даже выпив, так ни о чем и не рассказал. Колян, разумеется, настаивал, но Федор только загадочно ухмылялся и говорил, что, мол, Лиговка еще себя покажет…
Показала…
Я спросила Коляна, почему он не рассказал всего этого милиционеру. Пьяница скорчил обиженную мину и сообщил, что его «ни о чем таком не спрашивали» и интересовались только тем, где был он сам в предполагаемое время убийства (у Коляна было железное рюмочное алиби), и еще: кто из их общих друзей мог по пьяни прикончить Федора Кривцова?
Следующий вопрос: зачем мне это нужно?
Никакого ража к играм в детективов я не испытывала в детстве и юности, и не испытываю теперь.
Кирилла ввели в заблуждение книги, и это – неудивительно.
С литературой мои отношения всегда были едва ли не сложнее, чем с реальной жизнью. Наследие советского интеллигента, в жизнь которого виртуальность входила чуть не с молоком матери и, во всяком случае, задолго до изобретения персональных компьютеров.
Описание кровавого убийства и его расследование – верное, хотя и кратковременное средство от скудости эмоциональной жизни. Причем номер построен на контрастах. Не случайно действие самых изящных детективов разворачивается на максимально респектабельном фоне. Это закономерно. Представьте: вековая зализанность фамильного замка, вышколенная прислуга, тускло блеснувший в отблесках камина бок серебряного кофейника… Или: евроремонт, бежевая кожа пухлого дивана, тихая музыка, благородные очертания кухонной техники «Бош», отмытой «Комметом» и прочими абразивными изысками последнего поколения… Чтобы возникла разность потенциалов, действие пошло, – что напрашивается? Правильно – недвижное тело с медленно расползающейся из-под головы лужей отнюдь не кетчупа… И так далее – см. все бесчисленные современные детективы.
А вот другая картинка: выщербленная мостовая, продавленная сетка кровати, обкрошившийся кирпич, осколок зеленого стекла с загустевшей в углублении каплей, грязная приглушенная ругань где-то вблизи сцены… Что должно произойти здесь, чтобы началась жизнь по законам литературы? Среди битого кирпича расцветает прекрасная роза, рождается удивительная и чистая любовь… И опять же тому подобное – см. нашу и зарубежную классику 19 и 20 века.
Вышеприведенное рассуждение кажется мне таким очевидным и лежащим на поверхности, что трудно не удивляться тому, как последние лет десять по телевизору, в газетах, журналах и пр. неглупые вроде бы люди то и дело занудно спрашивают друг друга: «Отчего это на наших экранах и в наших книгах так много насилия, убийств, крови и т.д.?» Потому что пытаемся строить общество потребления, а не чего-нибудь другого. А психологические законы дают свою отмашку. В том числе и в литературе. Что же в этом странного или непонятного? Все в соответствии с законом сохранения вещества и энергии, сформулированного еще Ломоносовым: «Если где-то что-то прибавится, то где-то непременно что-то убавится». Добавим еще сиропу в семейную рекламу йогурта «Фруттис», получим еще поллитра экранной крови в следующем за рекламой боевике «Убить и выжить».
За последние дни лицо у Зои почти не изменилось, только покрылось темными пороховыми крапинками, как будто бы она только что вышла из боя. Кирилл шлялся дольше обычного. Машка из соображений такта еще не решалась в открытую хамить матери, и потому то и дело отыгрывалась на Кире. Кира ревела хриплым баритоном и била ногами по стенам. Прочие с явной неловкостью таскали по квартире траур, как шляпу, которую держат в руке и не знают, куда пристроить. Только Руслана почти в открытую торжествовала: каким бы ни был Федор, но раньше у детей Кривцовых было перед ней существенное преимущество – наличие отца. Теперь это преимущество исчезло.
– Бог тебя накажет, – не выдержала как-то Фрося. – Нельзя перед лицом смерти злорадствовать…
– Кто бы говорил! – презрительно фыркнула Руслана.
Фрося пригорюнилась, видимо, и вправду задумалась о своих грехах.
– Бросьте, Фрося, – сказала я. – Не обращайте внимания.
Злости на Руслану не было – только раздражение, как от просыпавшейся на грязный пол крупы. Вошедшая в кухню Дашка вдруг всхлипнула непонятно над чем. Федора она не любила и в частых семейных разборках Кривцовых всегда грудью бросалась на защиту Зои и детей. Однако, Зоя как будто бы ждала сигнала: в суп начинающимся дождем закапали крупные слезы.
– Федька добрый был и веселый, – в полный голос заявила вдова. – Мухи не обидит. Его через то и любили все. За что убивать-то?
Руслана от неожиданности засмеялась, но тут же поняла, что переборщила, и закрыла себе рот ладонью.
Комментариев Зоино заявление явно не требовало. Я вопросительно взглянула на Дашку.
– Мужик из той квартиры к соседке клеится, – поспешно сообщила она. – А у самого ребеночек маленький и жена сердцем болеет.
– С чего взяла? – с интересом спросила Фрося. Она сразу же поняла, что речь идет о «сериале», который Дашка смотрит в чужом окне из своей комнаты.
– Он ее на кухне лапал, – ответила Дашка. – Она сначала отбивалась, но все равно так… понарошку как бы…
– А тебе жену жалко? – уточнила Фрося.
– Конечно, – Дашка хлюпнула широким носом. – Маленькому-то у них едва два годика исполнилось… А она чуть не каждую ночь ходит из холодильника какие-то капли пить…
– Вернее всего – валокордин, – вступила в разговор Зоя, прекратив плакать.
Я облегченно вздохнула.
– А может, и корвалол, – сказала Фрося. – Или настойку какую-нибудь.
Фрося не пьет вообще никаких лекарств, но любит беседовать о различных способах лечения. Она помнит лечение кровопусканием, холодным и горячим обертыванием, скипидаром, касторкой и пирамидоном. Помнит, как все это «отменили». Придерживается довольно интересной мне, как бывшему биологу, теории. В самых общих чертах она доступна вербализации и заключается в следующем. Существование лекарственных веществ Фрося не отрицает вовсе, но полагает, что человеческий организм может сам синтезировать любое потребное лекарство из поступающей пищи и питья. В нужных именно ему и единственно правильных дозах и концентрациях. «А откуда они еще берутся-то?» – рассуждает она. Поэтому в медицине главное – скрупулезно подобрать диету и поддерживать в больном волю к жизни. Поскольку оба пункта стопроцентно совпадают с основными положениями медицины Гиппократа, я не могу мысленно Фросе не аплодировать.
Заболев, Фрося лечится в полном соответствии со своей концепцией. Когда она плохо себя чувствует, всех навещающих ее просит рассказывать «истории» (предпочитая смешные, но не отказываясь и от страшных – «лишь бы не скучно было»), при этом ест мало и очень выборочно, и каждую трапезу заканчивает рюмкой водки (вероятно, для образования внутренней «настойки»). Когда в позапрошлом году участковый врач подозревал у старушки пневмонию (идти на рентген Фрося отказывалась), я, чувствуя себя полной идиоткой и мысленно готовясь к похоронам упрямой соседки, спрашивала: «Ну что, Фрося, антибиотиков, если хотите, я могу нарастить вам сколько угодно в помойном ведре… Но в каком продукте, позвольте узнать, может располагаться аспирин, чтобы сбить вам температуру?!»
«Капустки и морковки сырой принеси, Анджа, если не трудно… – с трудом шевеля посиневшими губами, отвечала Фрося. – И бутылочку винца красненького… Вроде „Медвежьей крови“ чего-нибудь…»
Спустя три недели врач, навестивший и внимательно выслушавший больную, признаков пневмонии уже не слышал.
Учитывая Фросин возраст, бодрость старушки и полное отсутствие маразма, полагаю, что к ее теориям можно было бы и прислушаться. В конце концов, я как специалист могу подтвердить, что ее концепция ничуть не глупее тех, что порою появляются на книжных прилавках, в твердых обложках и с разноцветными картинками.
Еще о книжках. Два стеллажа детективов в коридоре нашей квартиры, в сущности, принадлежат мне. Теперь, правда, они стали как бы коллективной собственностью, но изначально были объектом именно моего интереса и исследования. Почему бы и нет?
Мне не нравится, когда любое явление трактуют в стиле «или-или». Феномен массовой литературы заслуживает своих исследователей. Где они? О нынешних детективах, например, мне так и не удалось прочесть ни одной приличной критической статьи. Либо категорическое: «ЭТО – не литература!» (А что же тогда?); либо тот или иной ярлык-выкидыш англо-саксонского происхождения: «ЭТО – супербестселлер!» (Ну и что из этого следует? Как это объясняет суть или хотя бы происхождение явления?).
Я тяжело живу. Не по обстоятельствам, а по ощущениям. И постоянно о чем-то думаю – то ли привычка, то ли врожденный дефект. В детстве и юности долго не могла поверить, что у других – не так. Чтобы уравновесить собственную тяжесть, мне нужно что-нибудь легкое, как объект размышлений. Почему не детективы? Поскольку «книгу не читал, но автора не одобряю» явно не метод, я стала покупать эти книжки, менять или забирать у знакомых уже прочитанные, так как им они были уже не нужны. Один из первых результатов проведенного исследования: мне еще не доводилось видеть ни одного человека, который сознательно перечитывал бы уже прочитанные им современные детективы. Слово «сознательно» принципиально в плане чистоты эксперимента. У меня есть знакомый старенький академик-зоолог и две пожилые подруги моей мамы, которые любят для развлечения пролистать детективчик-другой и отнюдь этого не скрывают. Так вот они, по их собственному признанию, многие детективы фактически перечитывали по два и даже по три раза, и только к последней трети по совокупности признаков догадывались о том, что они это уже читали.
У моего исследования есть и другие результаты, но применения им я пока не нашла, да, если честно, и не искала. Писать статью в Литературную газету? Суета… Есть большой спорт и утренняя гимнастика. Первое – зрелище, второе – польза для здоровья. У меня, конечно, второе – гимнастика для мозгов, чтобы не слишком быстро усыхали.
Когда разноцветных книжек стало слишком много, мы выбросили из коридора около кубометра какого-то коммунального барахла неопределенного происхождения (например, так никто и не признался к трем пальто, линзе от телевизора КВН и старинному репродуктору-тарелке), Семен по моей просьбе сколотил из досок два стеллажа, туда я и поместила книжки. Фрося и Семен распустили в квартале тщательно отредактированный мною слух и – дело пошло. Теперь читающие жители Лиговки по вторникам, во второй половине дня ходят к нам менять прочитанные ими детективы. Каждый обмен стоит три рубля. Квартирным «библиотекарем» состоит Семен под присмотром Фроси. Он почти всегда дома, а по вторникам не пьет до самого вечера. Семен принимает деньги и следит за соблюдением порядка. На вырученные от обмена рубли мы покупаем новые книжки. Мое начинание пользуется в квартале определенной популярностью.
Когда раздался звонок, я вспомнила, что сегодня как раз вторник. Наверное, по случаю траура следовало бы отменить «прием», но я как-то не сообразила. Да и как, собственно, это можно было сделать? Давать всем приходящим от ворот поворот, объясняя ситуацию и отвечая на неизбежные вопросы? Пожалуй, проще позволить желающим быстренько поменять книжки…
– Анджа, это к тебе, – позвал из коридора Семен.
– Ко мне? – невольно насторожилась я. Я никого не ждала, а нежданные, без звонка, гости ко мне не ходят. Не тот возраст и не тот характер.
В коридоре у моей двери стояли два милиционера, и с недоумением оглядывали Семена, который, опираясь подмышками на костыли, держал в руках пластиковую коробочку из-под майонеза, до половины наполненную тусклыми рублями, двухрублевиками и пятерками. По-видимому, милиционерам еще никогда не доводилось видеть калек, просящих милостыню в своей квартире. О нашей «библиотеке» они, разумеется, ничего не знали. Пожилой участковый о ней, напротив, хорошо осведомлен, и, с моего согласия, иногда использует этот своеобразный квартальный клуб в своих профессиональных целях.
«Старость наступает тогда, – читала я в мемуарах какой-то знаменитой советской дамы. – Когда понимаешь, что все милиционеры, в сущности, молодые люди…»
Зачем-то явившиеся ко мне милиционеры были возмутительно молодыми. Я печально вздохнула и ждала процедуры предъявления удостоверений и какой-нибудь фразы насчет: «нам надо задать вам еще несколько вопросов…»
Во всяком случае, именно так вели себя в телевизоре милиционеры, расследующие уголовное дело. Несколько удивляло, что они пришли вдвоем. Во всех детективах написано, что в милиции категорически не хватает людей. Не опасаются же они меня, в самом-то деле?!
Удостоверений молодые менты предъявлять не стали, и вообще вели себя как-то необычно, как будто бы смущались.
– Что ж, проходите, – сказала я, открывая дверь в комнату, проходя вперед и тапком отпихивая с дороги Флопси, опять находящуюся на вечном и бесперспективном пути к свободе.
– Ой, это у вас что? – с явной опаской спросил тот милиционер, который выглядел постарше напарника. – Хомяк?
– Да, только большой, – подтвердила я, не желая вдаваться в объяснения.
– Ну ни черта себе! – милиционер прищелкнул языком. – А чего это он так вырос?
– Флуктуации биополя. Мутация, – еще раз вздохнув, сказала я.
Милиционеры, как и мои хомяки, тоже были особой породы. Зачастую перекинувшиеся из бывших трудных подростков, из социально неблагополучных семей. Так сказать, антиподы Братка Леши. Две расходящиеся мутации. Разновидность: мент лиговский, привокзальный…
– Вот, вот! Вы сами сказали! – откровенно обрадовался тот милиционер, что помладше. – Мы же как раз за этим к вам и пришли! По личному, так сказать, вопросу…
– Простите? – не поняла я. – За чем вы пришли?
В голове промелькнуло сразу несколько одинаково диких и абсурдных мыслей. Милицейские криминалисты хотят о чем-то посоветоваться со мной, как с бывшим биологом. Федор был мутантом, и теперь, после вскрытия это выяснилось. Одна из современных мракобесных организаций занялась коррекцией лиговского биополя, и при этом каким-то образом заручилась поддержкой милиции… И так далее, по нарастающей. От мысли, что на сегодняшний день все вышеперечисленное в принципе возможно, по моим губам словно сама собой проползла улыбка и пощекотала их.
Милиционеры синхронно улыбнулись в ответ – отраженными, почти робкими, мальчишескими улыбками. В этот момент я догадалась.
– Ваше отделение находится под покровительством Сатурна, – заявила я. – У вас, – я бесцеремонно ткнула пальцем в того милиционера, который показался мне более бойким и по-мужски привлекательным. – Неопределенность в отношениях с женским полом, а у вас, – тут я указала на второго милиционера. – Уже давно неприятности с желудком. Вы подозреваете что-то нехорошее, но, по счастью, напрасно…
И желудочные, и ипохондрические проблемы были очевидны внимательному наблюдателю, каковым, скажу без ложной скромности, я всегда являлась. «Да и чем они там, на работе, целый день питаются-то? В забегаловках, да при вокзале? – с сочувствием подумала я. – Регулярно, да еще без вреда для себя переваривать лиговско-вокзальные пирожки не легче, чем в причернобыльском лесу выжить…»
Милиционеры смотрели на меня с животной выразительностью парочки Топси-Хлопси.
– Отвечу на все ваши вопросы, но в обмен вы расскажете мне, как проходит расследование по делу убийства Федора Кривцова. Дальше меня эти сведения никуда не пойдут.
Я старалась говорить отчетливо и отчужденно, как Никита из одноименного фильма. Расхохотаться посетителям в лицо хотелось, но умеренно. Кажется, я уже приняла решение.
Милиционеры переглянулись и после паузы согласно кивнули.
Психологическая консультация получилась продолжительной, но не слишком интересной. Любимец женщин на самом деле дорожил своей работой в органах охраны правопорядка, и власть любил больше, чем большую зарплату. Мечтал о карьере, звездочках на погонах. При этом оставался человеком достаточно легким, а значит – сравнительно безопасным. Искать более хлебных мест его подталкивали родители. Узнав, что иные звезды вполне благосклонны к его нынешнему трудоустройству и амбициям, он сразу же успокоился, расслабился и забалагурил. Второму – ненормированная и плохо оплачиваемая оперативная работа в самом прямом смысле стояла поперек глотки. Второй год он мучился постоянной тошнотой, бессонницей и запорами. Не мог пить вместе со всеми. Начал видеть жизнь и людей исключительно в черном цвете. Ему надо было уходить…
… Экспертиза сообщила, что Федора Кривцова били перед тем, как зарезать. «Непрофессионально», – так выразился желудочник. Подумать только – значит, где-то есть и профессионалы! Живут среди нас. Не во времена Тайного сыска или Третьего рейха, а нынче… «Непрофессионально, но и не случайным образом, по-видимому, хотели что-то узнать…»
Но что можно было узнать у несчастного Федора?! Где спиртное дешевле?
И – следующий вопрос – удалось ли им это узнать?
Глава 3. Попытка дедукции
После ухода милиционеров я некоторое время пребывала в унынии. Даже бодрый коридорный скандал между Кирой, Русланой и вступившейся за сестру Машкой не сумел по-настоящему отвлечь меня. Вышагнув из комнаты, я, не теряя угрюмой флегматичности, растащила визжащих старших девчонок, отвесила оплеуху ушедшей в истерику Машке, погрозила кулаком Руслане и сунула Кире сохлый пряник, завалявшийся в кармане домашней секонд-хэндовской куртки. Девочка тут же позабыла обо всех обидах и принялась мусолить неожиданное угощение. Ничьих объяснений я слушать не стала, так как они были мне совершенно не интересны. Психологией тут и не пахло, а зоология меня в данный момент не слишком занимала. Очистив коридор от дарвиновской борьбы за существование, я отправилась в магазин, так как ничего съестного у меня дома попросту не осталось. «Анджа, ты в какой магазин идешь?» – спросил высунувшийся из своей комнаты Семен, увидев у меня в руках продуктовую кошелку. «Не знаю, – равнодушно откликнулась я. – А что вам надо?» – «Нет, но что ты собираешься покупать?» – настаивал Семен, отличавшийся своеобычной тактичностью. «Еду,» – честно ответила я. Семен что-то прошипел себе под нос.
Я прекрасно понимаю, что на фоне нынешнего этапа развития нашего общества смотрюсь почти уродом. Я действительно ем «еду», а ношу «одежду». Так меня воспитали в детстве, и с тех пор ничего для меня не изменилось. Обычно я храню это как тайну по двум причинам. Во-первых, никакому нормальному человеку не хочется выглядеть уродом в глазах окружающих, а во-вторых, я искренне рада тому, что большинство людей даже не подозревает, что разнообразные и лишние вещи настолько не имеют никакого значения. Нельзя не признать, что это незнание здорово украшает их жизнь, а иногда даже как бы наполняет ее смыслом. Но с собой-то ничего поделать нельзя, а притворяться – не вижу смысла.
Итак, я никому об этом не говорю, но про себя искренне считаю, что у каждого человека должно быть: два повседневных костюма и один выходной, пальто зимнее и пальто осеннее, сапоги, туфли, босоножки и несколько смен белья. Из мебели в квартире обязательно должны иметься кровати или диваны по числу живущих, стол рабочий, стол кухонный, шкаф для одежды и для посуды, и достаточное количество стульев и табуреток. Всё. Наверное, я как раз и есть тот идеальный «советский человек», которого хотели вывести на предыдущем этапе нашей государственной эволюции. Все значительные и действительно занимавшие меня события моей жизни в общем-то происходили у меня в голове. Мне так безразлична мода во всех ее проявлениях и ухищрениях, что иногда это пугает даже меня саму. Случается, что я кажусь себе роботом из фантастики шестидесятых годов (меня можно хоть сейчас сажать в космический корабль, погружать в летаргический сон и отправлять к Альфе Центавра), и тогда я быстро напоминаю сама себе, что и у меня есть пристрастия – я люблю макароны с сыром, музыку композитора Альбинони, дешевую докторскую колбасу, песни «Темная ночь» и «Под небом голубым есть город золотой…», пирожные с жирным кремом и живопись передвижников. Обычно мне легко удается себя успокоить.
– Я не буду покупать вам пиво и сигареты, Семен, но могу купить что-то из продуктов, если вы четко сформулируете заказ, – сказала я.
Семен, не отвечая, прикрыл дверь.
Купив в ближайшем магазине две банки рыбных консервов, кусок сыра, помидоры, какие-то котлеты и батон, я, подходя обратно к дому, зачем-то подняла голову и взглянула на окна нашей квартиры. На весь обширный фасад имелся только один балкон – просторный, потемневший, с наполовину обвалившимся ограждением. Еще до моего вселения в квартиру в ней побывала какая-то архитектурная комиссия, которая признала наш балкон аварийным и опасным для пребывания на нем людей, но, разумеется, ничего не предприняла по этому поводу. Пока в комнате с балконом жила Фрося, вопросов не имелось. После переселения туда детей Кривцовых проблема встала в полный рост. Несмотря на все опасности, Машку и Кирилла тянуло туда как магнитом. Фрося и Зоя серьезно беспокоились за их жизнь. Подстрекаемый встревоженными женщинами и недолго думая, Федор попросту заколотил балконную дверь. Дети смирились. Но сам хозяин иногда, будучи в пропорциональном подпитии, отгибал или даже вытаскивал гвозди и выходил-таки на опасное для жизни архитектурное излишество. И сейчас, сумрачным ноябрьским днем, который незаметным и тихим слизняком проползал от сумерек к сумеркам, глядя на наш балкон, я вдруг вспомнила совершенно другой день.
Тогда стоял, кажется, апрель. Во всяком случае воробьи орали отчаянно, снег в городе уже сошел, зелени еще не было, а серые утесы домов начинали неуверенно нагреваться под длинными и эгоистично самодостаточными лучами молодого весеннего солнца. Должно быть, именно вся эта метеорологическая активность окружающей среды и выгнала Федора Кривцова на аварийный балкон. Он уверенно стоял в прогале отвалившейся ограды и снизу был виден весь: от стоптанных шлепанцев до взлохмаченных темных волос. Вытянутые на коленях спортивные штаны сползли по его животу почти до паха. На застиранной футболке дурацкой ухмылкой скалилась зубастая диснеевская утка. В одной руке Федор держал свернутый в трубочку лист газеты, в другой – огромную лиловую пластмассовую мыльницу.
Периодически Федор окунал трубочку в мыльницу, некоторое время елозил ею там, а потом подносил узкий конец трубочки к губам, запрокидывал голову, смешно выпячивал щеки, и… на конце бумажного фунтика рождался такой огромный, такой радужный и сияющий мыльный пузырь, что просто захватывало дух. Видно было, что работает профессионал. Когда пузырь достигал размеров просто неправдоподобных, Федор по-кошачьи аккуратно встряхивал трубочку, пузырь отрывался и, осмысленно колыхаясь, медленно плыл над почерневшей за зиму Лиговкой, внося в окружающую убогую обстановку ноту истинного и непреложного чуда. В стенках пузыря отражались изогнутые дома, окна, вывески, два чахлых дерева, прохожие. Все это внутри его преображалось, приобретало цвет и привкус праздника. Потом пузырь лопался, а Федор тем временем приступал к изготовлению нового чуда… Полдюжины мальчишек, несколько совсем маленьких детей и их родителей и двое бомжей стояли внизу на тротуаре единой смеющейся кучкой и наблюдали за рождением и величественной, хотя и кратковременной жизнью федоровых пузырей. На их лицах, как на картинах Тулуз Лотрека, играли цветные южные отблески, не часто встречающиеся в наших краях. То и дело рядом с ними останавливался кто-то еще и поднимал голову. Ребятишки заливисто смеялись. Молодые мамы ахали. На небе, вдруг, вопреки всему, блеснуло лимонное золото откуда-то прорвавшегося солнца. И в тот миг я, вместе со всеми собравшимися на тротуаре лиговцами, внезапно увидела, что Федор Кривцов невероятно импозантен и очень похож на американского артиста Джорджа Клуни в роли доктора Росса из сериала «Скорая помощь». Вот он спас жизнь очередному ребенку и теперь развлекает на заднем дворе больницы его тревожащихся за жизнь товарища однокашников…
Черт побери все на свете! – подумала я. – Больше никогда доктор Росс не выйдет на лиговский балкон…
Потом я вспомнила слова Зои про то, что Федор был хорошим и добрым человеком и горячо приняла их. Потом запрокинула голову и загнала обратно выступившие слезы.
Вернувшись из магазина, я огляделась, подошла к полкам, напрягла память и выбрала с десяток разноцветных книжек. «В конце концов, часть из них написана профессионалами, – уныло подумала я, венчая набранную стопку двумя томиками Александры Марининой под названиями „Смерть ради смерти“ и „Посмертный образ“. – И уж наверное они разбираются во всем этом лучше меня…»
Вообще-то я никогда не могла пожаловаться на работу своих мозгов, но от темы нынешних размышлений их явно клинило. Подражая кому-то из героинь, смутными тенями маячивших на границе моего сознания, я включила компьютер, создала файл «Федор Кривцов» и записала:
Причины убийства:
1) Федор оказался свидетелем какого-то ужасного преступления. Его и убрали как свидетеля, пока не проболтался.
Подходит:
Встреча с человеком из мерседеса – хотел убедиться в том, что Федор действительно что-то видел и понял.
Не подходит:
а) Что за ужасное преступление могло произойти в присутствии Федора Кривцова, между нашими распивочными, или в той жилконторе, где он в последнее время работал?
б) Что пытались узнать или чего пытались добиться от Федора перед смертью?
2) Убийство с целью ограбления.
Не подходит, так как красть у Федора было нечего. Говорят, что убивают и за сто рублей, и за бутылку водки. Наверное, но мне кажется, что это не тот случай. Тем более, что около ста рублей в кармане у Федора как раз и было. И никто на них не польстился.
3) Федор сам был замешан в каком-то криминале. Его убили подельники, не поделив доходы или еще что-нибудь в этом духе.
Не подходит решительно ничего. Для того, кто наблюдал жизнь Федора и его семьи ежедневно (так, как это делала я) – совершенно абсурдное предположение.
4) Причины личного характера. Федора убил ревнивый муж его любовницы или сама любовница. Отчим внебрачного ребенка. Сам подросший ребенок и т.д. и т.п.
Подходит:
а) Хроническое пьянство Федора и его неполная, по-пьяни, вменяемость.
б) Федора перед смертью избивали, возможно, за что-то мстили.
Не подходит:
а) Человек из мерседеса (ну не его же жену отбил пьянчужка Кривцов!)
б) на свой лад Федор глубоко и верно любил свою жену и мать своих детей.
в) вышеописанные действия все-таки более характерны для мексиканских сериалов, чем для реальной жизни.
5) Федор уже давно был хранителем какой-то тайны. Его убили из-за нее, при каком-то неожиданном повороте событий.
Подходит:
а) человек из мерседеса, пытавшийся что-то у Федора узнать.
б) избиение Федора перед смертью.
Не подходит:
Никакая тайна не могла длительно храниться в насквозь проспиртованных мозгах Федора. Он бы ее либо позабыл, либо давно проболтался.
6) Федор погиб случайно, в результате трагического стечения лиговских обстоятельств. То ли подвернулся в чью-то пьяную разборку, то ли сам с кем-то по пьяни поссорился. В общем, все было так, как предполагает милиция.
Подходит:
все, кроме человека из мерседеса. Но тот мог быть совершенно отдельной случайностью, не имеющей никакого отношения к смерти Федора. Ведь разговор Федора с ним был, по утверждению Коляна, вовсе не угрожающим. Может быть, он просто просил Федора срочно заменить ему унитаз…
Седьмой причины мне придумать не удалось. Понапрягавшись еще минут пять, я встала из-за компьютера, включила чайник и одновременно пришла к печальному умозаключению: единственным выводом из этой логически безупречной галиматьи является необходимость отыскать человека из мерседеса и выяснить, о чем именно он беседовал с Федором. Сделать это я, естественно, никаким образом не смогу. Но – более того! Даже если бы мне (или милиции, в которую я могла бы обратиться с данными Коляна) и удалось каким-нибудь образом узнать его имя и даже адрес, это все равно ничем не поможет. Если его разговор с Федором не имеет никакого отношения к смерти последнего, неизвестный респектабельный господин тут же все честно расскажет, что, разумеется, ни на сантиметр не приблизит расследование к настоящему убийце. А если он как-то связан со всем этим, то у него, конечно же, уже заготовлена какая-нибудь правдоподобная и подкрепленная материально версия вранья. Ведь человек из мерседеса встречался с Федором совершенно открыто и не мог не понимать, что тот же Колян его видел и, скорее всего, запомнил.
К позднему вечеру от подобных размышлений я чувствовала себя не только разбитой, но даже и отчего-то униженной. Все-таки, – рассуждала я, недоброжелательно поглядывая на стопку женских детективов. – Каждому действительно свое. Чтобы проводить время подобным образом, пусть даже и выйдя из репродуктивного возраста, и страдая от безделья, надо явно обладать иным, отличным от моего характером.
Потом мой взгляд наткнулся на Флопси, которая, привстав на задние лапки, с меланхолическим видом штурмовала батарею. Интересно, куда она хотела сквозь нее выйти? Какие мечты обуревали ее и какие картины вставали перед ее полузаплывшими от обильной кормежки глазками? Я еще раз посмотрела на разложенные на столе книги и подумала о том, что если бы я не только замахнулась на расследование убийства, но и написала об этом детектив, то, согласно традиции какого-то из издательств, на его обложке меня изобразили бы обсаженной морскими свинками. Эта мысль на несколько мгновений развлекла меня.
Но почти тут же снова стало неловко. Иронический детектив! Князь Вяземский, кажется, писал о том, что на русской сцене мало смешат и мало смеются. Он же: «литература не должна быть учреждением, параллельным уголовной палате». Извольте – сбылись смелые мечты князя. Над чем еще не посмеялись? И не есть ли это еще больший абсурд? В последнем ироническом детективе модной писательницы, который я просмотрела, неуклюжее расследование дебильноватой героини стоило жизни уличному подростку и юной девушке-продавщице. Богато и иронически живущую героиню это вовсе не обеспокоило…
Тут я, наконец, разозлилась. Хуже нет, когда начинаешь обвинять других в собственной несостоятельности! Князь Вяземский, видите ли! Модные писатели! Что мне Гекуба и что я ей? И так далее на любом количестве страниц. Все вместе называется – постмодернизм. Или еще как-то. Бред!
Приняв решение, следует сделать в данном направлении все возможное, и, если и после этого ничего не вышло, спокойно заняться чем-нибудь другим. Итак: все ли возможное я сделала?
Разумеется, нет. Если мои убогие схемы не имеют практического выхода, то это еще ничего не значит.
Вздохнув, я подошла к старинной облупившейся этажерке (она осталась мне от предыдущих жильцов комнаты) и взяла записную книжку.
Не выходя из криминальной парадигмы, можно сказать, что полицейские следователи не зря так любят записные книжки жертв и предполагаемых преступников. По записной книжке можно узнать о человеке очень много. Даже если он не записывает туда секретные шифры, адреса явок и пр.
Моя книжка – не исключение. Она стара (с надписью на обложке «Ленинград – город герой»), аккуратна и полупуста.
На самом первом листочке – список из двадцати имен, дат и телефонов. Это люди, которых я поздравляю с днем рождения. Вовсе не все они мои близкие друзья. Я очень вежлива, но не социальна. Когда в детстве я ездила в пионерские лагеря, в конце смены все ритуально обменивались телефонами и адресами. Мне нравились многие девочки и ребята из моего отряда, но я никогда ничего не записывала, потому что знала – все равно никогда никому не позвоню. Двадцатью людьми на первой страничке фактически исчерпывается весь круг моих знакомств и моего общения. Все остальное – немногочисленные деловые контакты или просто случайности.
Два имени обведены черным фломастером. Я думаю, это не надо объяснять. Если когда-нибудь я все-таки поменяю книжку, то перепишу туда эти имена и даты рождения. Это невозможно объяснить, но я чувствую, что надо сделать именно так.
Еще две фамилии окружены зеленой рамкой. Их носители, слава богу, живы-здоровы, когда-то мы были дружны, но последние несколько лет я каждый год колеблюсь, надо ли мне их поздравлять. Если говорить коротко: после перестройки они ушли в другой слой. Случилось это уже давно: когда встречаемся или говорим по телефону, то не можем друг друга понять, так как живем в разных реальностях. Одними и теми же словами мы обозначаем разные предметы и состояния. «Жить в достатке» «достойные люди» «хорошо провести время» «дать детям хорошее образование» «следить за собой» и т.д. Каждый раз я все-таки звоню. Возможно, от моих звонков они испытывают неловкость, так как сами уже давно меня не поздравляют. Но мне безразлична и их неловкость, и их «непоздравления». Я поступаю так, как мне удобней, и , естественно, не осуждаю их за то, что они поступают так же. В их нынешней системе жизни и ценностей звонить в лиговскую коммуналку – явно «не комильфо». Флаг им в руки и барабан на шею.
Моя рука уже потянулась к трубке телефона, стоящего все на той же этажерке. У меня у единственной есть свой аппарат в комнате. Все остальные насельники квартиры пользуются коридорным телефоном, и не возражают против этого. Только Наталья иногда втихомолку что-то шипит про то, что «некоторые слишком много о себе понимают». Она тоже могла бы поставить себе аппарат, но ей не звонит никто, кроме клиентов. Браток Леша последние два года общим телефоном не пользуется вообще и говорит только по мобильнику.
Тут в дверь поскреблись, и на пороге появилась Дашка с тарелкой, на которой лежали четыре аккуратных, масляно поблескивающих пирожка. Я тут же вспомнила о том, что не ужинала, и облизнулась.
– Ничего, что поздно? – спросила Дашка. – Вы ведь не спите еще?… Работаете? – Дашка отвесила нижнюю губу и уважительно повела глазами по включенному экрану компьютера и отпрепарированным на столе детективам, лежащим обложками вверх. Я взглянула на часы и отдернула руку от телефонной трубки. Совсем с ума сошла: звонить людям в половине двенадцатого!
– Анатолий Мариенгоф, прекрасный писатель и друг Есенина, писал, что при слове «сплетня» люди обычно корчат брезгливую гримасу, а при слове «литература» поднимают глаза к потолку… – ответила я. – Кстати, Даша, а почему пироги – сегодня? Ведь Виктор Николаевич по средам…
– Сменщице ребенка завтра с утра к врачу вести, – объяснила Дашка. – Узлы у него распухли, а номерков – не достать. Уж она меня и просила… Я согласилась – до двух часов. Потом – голову помыть, на стол собрать, накраситься. Но уж пироги – не успеваю…
– Даша, ты заслуживаешь большего, чем быть любовницей этой добросовестной моли! – злобно сказала я. – Надо тебе хорошего парня вровень, который бы все это по достоинству оценил, и…
– Я знаю, – неожиданно спокойно сказала Дашка. – Меня один на рынке зовет. У него магазинчик крытый. Обувь и женский трикотаж. Иди, говорит, ко мне, ладно будет, все не на ветру промозглом стоять…
– Так он тебя работать в свой магазинчик зовет или… ну… как женщиной тобой интересуется? – не поняла я.
– Работать и как женщиной, – мотнула головой Дашка. – Это он говорит так, не умеет иначе… Только я, Анджа, не могу.
– Почему же? … Да ты садись! Что ж ты стоишь-то? – спохватилась я.
Дашка поставила тарелку с пирожками на стол и присела на стул у двери, аккуратно сдвинув колени.
– Мне теперь деваться некуда. Пять лет. Я уже привыкла, чтобы говорить. Вроде окошка в мозгах, – тщательно подбирая слова, объяснила девушка. – Через него – мир видать. А ровня если – что ж они скажут? Я понятно…?
– Абсолютно понятно, – вздохнула я. – Кого-то сажают на иглу, кого-то на разговоры «об умном»… Но тогда хоть роди от него, что ли…
– Я бы хотела, но Виктор Николаевич не позволяет, – тускловатые дашкины глаза блеснули серебряной селедочной болью. – Говорит, что он так не может, что это – непорядочно.
– Черт знает что! – пробормотала я и замолчала.
Дашке, я это видела, хотелось еще поговорить. Может быть, неспешно выпить чаю с пирожками, обмениваясь ночными женскими репликами, мутно взглядывая за окно, прислушиваясь к скрипу старых полов и шебуршению упорной Флопси. Окно в мир. Или внутрь себя? Но мне нынче не хотелось быть еще одним Виктором Николаевичем. И вообще ничего не хотелось. У нашего воображаемого разговора не было предмета. Дашка казалось похожей на пеструю домашнюю утку.
– Спасибо за пирожки, Даша, – сказала я. – Они даже на вид просто восхитительны.
– Ну, вы скажете, Анджа, – уныло прокрякала Дашка и ушла, тяжело шаркая тапками.
Я включила чайник и нетерпеливо потянулась к пирожку.
«Я готов с пролетариатом вместе драться на одной баррикаде, но ужинать предпочел бы в разных ресторанах,» – это тоже Мариенгоф.
Все детство и юность меня учили различать добро и зло. Ну почему же из меня не получилось хорошего человека?
Глава 4. Свой круг
На следующий день я позвонила-таки своей школьной подруге Ленке – единственному знакомому мне юристу и бывшему милиционеру. Закончив юрфак, Ленка много лет работала в милиции инспектором по делам несовершеннолетних, но в конце концов уступила напору мужа, родила второго ребенка и уволилась. Муж хотел, чтобы Ленка сидела дома, пекла пироги и вылизывала квартиру. На это моя подруга категорически не согласилась и теперь работает в администрации Московского района на какой-то бумажной должности. Идеальный маникюр, деловой костюм и мелирование поседевших русых волос идут ей обалденно. На новом рабочем месте Ленка выглядит приблизительно на десять лет моложе меня. В том же здании, в каких-то то ли выборных, то ли назначенных чинах подвизается и ее муж, которого я с самого начала нашего знакомства недолюбливала и прозвала Демократом.
Ленка всегда умела слушать.
История с пузырями, как я и ожидала, произвела на нее адекватное впечатление. Она не стала спрашивать: «а на хрена тебе это надо?» «А почему бы тебе вместо детективов не начать собирать любовные романы?» «А не записаться ли тебе на курсы росписи по ткани?» и т.д.
– Ну разумеется, Анджа, я понимаю, – сказала Ленка. – Мыльные пузыри несчастного Федора – это так серьезно, что после такого ты просто не могла не ввязаться во все это. Чем я могу помочь?
– Как мне найти человека из мерседеса?
– Никак. Сдай Коляна милиционерам. Возможно, они сумеют его отыскать. Если, конечно, захотят.
– Не захотят. У них есть готовая и удобная версия. Пьяные разборки. Ее они и будут разрабатывать. Мерседеса им только не хватало.
– Скорее всего – так. Я подумаю. Если что-нибудь придет в голову, перезвоню.
– Спасибо, Ленка, – с чувством поблагодарила я. – Ты меня выслушала, это уже много. А ощущение, что еще кто-то умный над этим же думает – вообще класс.
– Стареешь, Анджа! – фыркнула Ленка. – В молодости от тебя лести ждать, что плодов от бесплодной смоковницы. А теперь, смотри-ка… Ну, здесь ясно. Давай лучше посплетничаем. Олег пишет? Что Антонина со своим? Бабкой-то тебя еще не сделали?
Олег – отец моей дочери Антонины. Я любила его до радужных кругов в глазах. Он был ошеломительно красив и ярок, я – невзрачна на вид и умна тем умом, который раздражает окружающих. Мне хотелось ему нравиться. Я слушалась советов опытных подруг и пыталась устроить ту пошлую тысячу мелочей, про которую теперь можно прочесть в любом, навскидку купленном журнале или дамском романе. Свечи, шампанское, красивое белье, ароматические палочки, страшно дефицитная пена для ванны… От палочек он чихал, шампанское называл газированной водой с сиропом, а свечи напоминали ему только про свежеусопших старичков и старушек, выставленных в церкви для отпевания. Про пену и белье говорил одинаково: «Прости, а нельзя тебя оттуда э-э-э достать?»
Интересовало его совсем другое. Любая самая бредовая историческая теория зажигала его зелено-голубые глаза таким нестерпимым блеском, что из них, как из фонариков били лучи, похожие на прожекторы черноморских пограничников. В них больно было смотреть, а на полу или на стенах, там, куда он смотрел, образовывались такие зелено-голубые кружочки. Вы скажете, что такого не может быть? Но я так помню. Помнит же каждый народ, что богатырь такой-то с корнем вырывал деревья и останавливал реки. Значит, так было. Попробуйте-ка возразить народу! Или женщине, когда она любит мужчину всем сердцем…
Фоменко и компании тогда еще не было. Вот бы кто его позабавил-то. Был только Лев Гумилев (явление не науки, но – культуры), и мы бегали на какие-то полуофициальные встречи его и студентов Университета (тогда, слава всем богам, единственного – и можно было понять и определиться), где он излагал свои удивительные по тем временам теории, в которых одни непонятные вещи весьма изящным образом объяснялись еще более непонятными. Я слушала скрипучий голос потомка двух поэтов и почему-то вспоминала рассказы своей бабушки, как они в молодости в каком-то подвале слушали Маяковского в его знаменитой желтой кофте и… Отчего-то все и вправду выглядело тогда волнительным, и даже теперь воспоминания эмоционально окрашены, но…
Но мы с Олегом никогда не были женаты. Не получилось. Олег – археолог и вот уже много лет живет в Мексике. Имеет широкую известность в узких профессиональных кругах и множество публикаций в малопопулярных научных журналах. Зато на большинстве европейских языков.
Несколько лет назад Олег приезжал в Ленинград, познакомился с Антониной, и мы с ним даже пытались… Опять не получилось.
Замужем я была за совсем другим человеком, по фамилии Карасев. Карасев работал в КБ, одевался в костюмы-тройки на работе и в синие хлопчатобумажные тренировочные костюмы дома. От пузырей на коленях его синих штанов я сатанела. «Давай купим тебе домашние трикотажные брюки, – предлагала я. – Они не мнутся и хорошо выглядят.» – «Не стоит, потому что в них лавсан или другие синтетические добавки, – спокойно возражал Карасев. – А здесь – чистый хлопок. Дома тело должно дышать.» От тела Карасева всегда пахло, как от ящика с зимними овощами. Когда он жевал, то как-то странно щелкал челюстью. При этом имел весьма высокую самооценку и был скучен, как передовицы советских газет эпохи застоя. Зачем я вышла за Карасева замуж, никто (в том числе и я сама) так и не понял. Прожила с ним четыре года и развелась, испытав от развода единственное и тоже советское чувство – чувство глубокого удовлетворения.
Олег, познакомившись с уже готовой четырнадцатилетней дочерью, немедленно преисполнился воодушевления и всяких планов относительно ее образования и дальнейшей жизни. По каким-то неизвестным мне причинам в Мексике Олег, который, разумеется, не жил все это время монахом, так и не обзавелся нормальной семьей и детьми. Я, конечно, не возражала против того, чтобы он принял участие в судьбе своей единственной дочери. Тем более, что его материальные возможности на пару порядков превосходили мои. Но через некоторое время выяснилось, что Антонина планов новоявленного отца совершенно не разделяет. Она вовсе не собиралась ехать учиться в Англию или Бразилию, немедленно и углубленно учить испанский и английский языки, смотреть под руководством Олега архитектурные достопримечательности старой Европы, читать отобранные им книги, становиться историком или менеджером от науки и т.д. и т.п. Олег обвинил во всем меня. Я, оказывается, не воспитала в дочери тягу к познанию. Я не возражала и этому, так как оправдываться казалось мне бессмысленным и унизительным. Да и вряд ли бы получилось. Олегу, который всю жизнь имел дело с вполне молчаливыми пирамидами, горшками и черепами, довольно трудно было бы понять, что Антонина – это живой подросток, а не кусок пластилина.
В конце концов Олег удовлетворился тем, что увез из России беспризорного подростка со сложной судьбой, ровесника Антонины, которому здесь угрожала нешуточная опасность. Мальчик имел серьезные интеллектуальные и прочие проблемы, но, возможно, со временем Олегу удастся сделать из него археолога и продолжателя своего дела.
Антонина же учиться вообще не собиралась. Закончив среднюю школу с аттестатом, наполовину состоящим из троек, она не стала поступать ни в институт (что, по-видимому, было бы при ее уровне знаний и невозможно), ни в колледж (на чем я пыталась осторожно настаивать). Вместе с верной подружкой, существом настолько бесцветным, что ее имя я так и не смогла запомнить за много лет их дружбы с моей дочерью, Антонина отправилась на курсы секретарей, успешно закончила их, и вот уже четвертый год работает по специальности, поменяв за это время два места работы (каждый раз с повышением жалованья приблизительно на пятьдесят процентов). Думаю, что из нее получился неплохой секретарь. Креативность мышления у нее отсутствует, страстность и поисковость натуры – тоже. При этом она трусовата, исполнительна, довольно флегматична, молчалива, умеет слушать и имеет в активе очень хорошую зрительную и слуховую память.
Красоту отца Антонина, к сожалению, не унаследовала, а от меня в этом плане наследовать было нечего. Но вместе с тем надо признать, что при росте 183 см наша с Олегом дочь весьма эффектна и обращает на себя внимание окружающих. У нее все очень большое – крупный нос, большие глаза, пышные волосы и бюст, крупные, довольно красивой формы кисти рук и сорок первый размер обуви. Два года назад, когда Антонина уже жила отдельно, у нее появился бойфренд, с которым они через некоторое (весьма короткое, по моим представлениям) время стали жить вместе, в ее квартире. Она называет его Виталиком, он ее – Тоником. Виталик ростом с Антонину и ее ровесник. Он работает продавцом в магазине современной радиоэлектроники, всегда улыбается идиотской американской улыбкой и тщательно следит за своими зубами. Иногда мне кажется, что бейджик он не снимает даже в постели, прицепляя его на какое-нибудь неожиданное место. Но, скорее всего, он просто надевает его, когда меня видит. Боится, что я позабуду, как его зовут. Это возможно. Когда в самом начале их знакомства я спросила у Антонины: «Чем увлекается твой друг?» – она ответила: «Любит катать круглые предметы». Позже я поняла, что это было не шуткой, а правдой жизни. Виталик неплохо играет в бильярд, в футбол и баскетбол. Во время матчей «Зенита» он так переживает, что теряет до трех килограммов веса. Это проверено, так как одной из первых покупок, сделанных молодыми людьми в самом начале совместного проживания, были напольные весы – оба любят много и вкусно поесть, склонны к полноте и переживают по этому поводу. Почему Виталик не служил в армии, не знаю – в целом он кажется совершенно здоровым и уравновешенным человеком. Следует признать, что со стороны Тоник с Виталиком смотрятся как вполне гармоничная пара. После работы они вместе ходят играть в бильярд, в кино, в гости или просто сидят рядышком перед телевизором, грызут орешки и едят покорн. Виталик пьет пиво, а Антонина «севенап». И то, и другое Антонина наливает в высокие стаканы, а орешки высыпает на фарфоровую тарелочку с розочками. Когда я изредка прихожу к ним в гости, один из них открывает мне дверь, а другой быстро выкладывает на обеденный стол наугад раскрытую книжку обложкой вверх. Имитируют духовную жизнь, чтобы сделать мне приятно, ведь оба – люди, в сущности, незлые. После проведенного у них вечера мне кажется, что я побывала в гостях у пары хемулей из романов Туве Янссон. Однажды я сказала об этом Антонине. «Ну а кто же из меня еще мог получиться, – пожала плечами дочь. – Если у меня оба родителя – ярко выраженные Снусмумрики? Согласно законам природы, только хемуль.»
После года совместной жизни молодых людей я спросила у Антонины: «Если вы с Виталием подходите друг другу и вам хорошо вместе, не следует ли вам пожениться?» – «Зачем?» – искренне удивилась Антонина, а я сначала не нашла, что сказать. Потом все-таки сформулировала: «Ты в принципе против брака?» – «Нет, конечно!» – Антонина скорчила такую гримаску, как будто бы я сказала несусветную глупость. – «Скажи, пожалуйста, а как современные молодые люди узнают, что им пора вступать в брак?» – продолжала настаивать я. Тема и вправду нешуточно меня заинтересовала. Действительно, как? Если ни влюбленность, ни поцелуй (по Сухомлинскому), ни интимная близость, ни даже совместное проживание для них не показатель – то что же? И при этом сам институт брака они отнюдь не отрицают…
– Обычно, когда ребенка ждут, – вздохнула Антонина. – Залетели, тогда и в загс.
– А вы…?
– Мы ребенка пока не собираемся. Хотим еще для себя пожить.
– Понятно. Но… – я переварила полученную информацию, и поняла, что мне далеко не все ясно. – Но ведь современная молодежь, в отличие от нас, умеет пользоваться противозачаточными средствами. Откуда же возьмется ребенок, который, в свою очередь, должен привести к браку?
– Ты зануда, – сообщила дочь. – Но ты права. Это проблема. В сущности мы – потерянное поколение. У нас нет ориентиров.
Когда я закончила смеяться, Антонина уже ушла.
С начала самостоятельной жизни Антонине удалось сильно удивить меня всего один раз. Будучи у нее в гостях, я ожидала неизменного чая с датским шоколадным кексом и лениво пролистывала толстенький кирпичик-альбомчик с однообразными пестрыми фотографиями, в основном изображающими Тоника, Виталика и их друзей в процессе поглощения различного рода пищи и напитков: шашлыков и красного вина на пикнике, каких-то салатов и шампанского на чьем-то дне рождения, мороженого и коктейля в некоем кафе и т.д. Внезапно мне попалась выбивающаяся из ряда, чуть нерезкая фотография, на которой Антонина была сфотографирована со смутно знакомым мне мужчиной средних лет и двумя похожими на этого мужчину девочками лет десяти, по-видимому двойняшками или погодками. Одна из девочек доверчиво прислонилась щекой к плечу Антонины, другая держалась за рукав отца. Все четверо улыбались в объектив застывшими ретро-улыбками.
– Антонина, что это за композиция? – крикнула я в сторону кухни.
– Не узнаешь? – вопросом на вопрос ответила дочь, войдя в комнату, поставив чайник на стол и заглянув мне через плечо.
– Это же… – я уже узнала, но так удивилась, что не сразу смогла выговорить. – Это же Карасев!
– Да, – сказала Антонина. – Это Игорь Анатольевич. Дядя Игорь и две его дочери. Таня и Аня.
– А… – я не сразу нашлась, что спросить дальше. – А где же их мать?
– Марина нас всех фотографировала, – невозмутимо объяснила Антонина. – Поэтому ее здесь нет.
Читать бесплатно другие книги:
