По следам барона Казакевич Сергей
Серёжа зашагал в сторону реки, рассуждая. Дяде пришлось встать и идти рядом.
– Один серый. – Серёжа посмотрел на дядю. Тот кивнул.
– Другой – белый.
Дядя опять кивнул и спросил:
– А про третьего что скажешь?
Серёжа вздохнул, удивляясь такой непонятливости.
– Три весёлых гуся, понимаете? Понимаете?
– А! – дядя покрутил перед собой ладонью, повертел головой, что-то прикидывая. – Получается, третий тоже был весёлый?
– Да!!
Серёжа едва оглянулся, заставляя незнакомца поспешать за собой.
– Ну, хорошо, – дядя не отставал. – Ты загадки любишь?
– Люблю.
– Вот слушай. А и Б сидели на трубе. А упала, Б пропала. Что осталось на трубе?
Серёжа молчал, недовольно поглядывая на дядю. Тот решил повторить:
– А и Б сидели…
– Да что Вы заладили сто раз, – Серёжа не хотел обижать незнакомого дядю, но решил передразнить его, – А и Бэ, А и Бэ…
– Ты же сказал, любишь загадки.
– Загадки – люблю. – Серёжа почесал нос. – Разгадывать не люблю.
Он покосился на дядю.
– Там осталась «И», – добавил.
– Вот!
Дядя замахал руками, ему понравился ответ мальчишки.
– Эта буква «И» – такая же лживая, как твой третий гусь.
– Мой гусь честный! – выдал сразу же Серёжа. – А Ваша буква… Ваша буква…
Он не нашёлся, что сказать. Поэтому честно ответствовал:
– Я пошёл. Мне сегодня ещё рыбу ловить.
Мужчина понял, что пора откланиваться.
Противоположный берег утопал в кустах. На этой стороне железобетонные плиты круто уходили прямо в воду. Но настоящему рыбаку это не помеха.
…Пять плотвичек да пара ёршиков. Вот и весь улов. А удовольствия сколько. А-а?..
Мама, пришедшая после работы, заставила Серёжу переодеться в другие шортики и рубашку. Что им, взрослым, нужно? Только бы командовать!
Серёжа с бабушкой и с мамой должен был идти в магазин на той стороне, за рекой. Ему туда нравилось ходить. Магазин был классный! Баржа, тихо покачивающаяся на воде. К барже ведут мостки. Они немного ходят под ногами, гуляют, поскрипывают, от этого и жутковато становится, и озорно.
– Серёжик, – услышал он мамин голос, – вот гольфики, давай быстрей.
Бе-е… Какой дурак придумал гольфы?
Мама шла чуть впереди, разговаривая с бабушкой. Серёжину руку она крепко держала в своей. Иногда оглядывалась.
Серёжа любовался в эти моменты мамой, её улыбкой, движениями плеч. Копна светлых волос. Он знал, что там какой-то шиньон, иногда он видел эти волосы отдельно от мамы.
И всё равно. Она такая красивая!
Перешли мост. Спустились к барже. С замиранием сердца прошёлся он по сходням, останавливаясь, когда они шевелились.
Несколько отделов на первом этаже, несколько – на втором. Внизу интереснее. Особенно в отделе с конфетами и пряниками.
– Мам, я тут постою.
– Хорошо, – её голос был строгим. – Мы с бабушкой пойдём наверх. Жди тут. И никуда. Понял?
– Да понял я!
Серёжа отвернулся к витрине, рассматривая фантики на конфетах и просто кусочки колотого шоколада неправильной формы россыпью.
«Сейчас будут выбирать себе рубашечки да юбки, а я тут стой… Фантики красивые. Придут, попрошу купить вот эти. И зефир. Не, не купит… Диатез! Диатез!»
Он представил себе, как мама будет кривить лицо, произнося это слово.
Серёжа подошёл к окну. Отсюда за рекой была видна набережная, по которой они шли до моста, а немного под углом – и сам мост. По мосту иногда проходили легковушки, дребезжащие грузовики. Очень редко – автобусы. В них летом очень жарко. А зимой печки греют так, что на улицу потом выходить не хочется. Папа сказал, имя этому чуду – ЛАЗ. Серёжа стал считать автобусы. Со счётом у него проблем не было. Один, два, три… Стало интереснее. Он даже к конфетам не отходил, чтобы не сбиться со счёта. Шесть, семь… А если в другую сторону под углом посмотреть, то вон там он сегодня рыбу ловил. Десять, одиннадцать… Пятнадцать… Сейчас бабушка с мамой придут с сумками в руках. Девятнадцать. Вот автобус едет… как его… десятнадцать? Где мама?
Он прошёл по всем отделам на втором этаже. Где мама с бабушкой? Спустился вниз. Надо спросить. Десятнадцать?
Прошёл отделы с колбасой, хлебом, посмотрел опять на конфеты. «Почему они без меня ушли?» Осторожно по мосткам сошёл на землю. Дорогу домой он знал. Перейти обратно мост. Затем по набережной…
– Нагулялся?
Папа подхватил Серёжу на руки. Дома, кроме папы, никого не было.
– Мы с мамой и бабушкой ходили в «Поплавок».
– Сейчас придут?
Серёжа молчал. Улыбка сошла с папиного лица.
– Они идут?
Серёжа пожал плечами, не поднимая головы. Буркнул:
– Я их искал, искал в магазине…
Когда мама ругалась, было очень страшно. Он не плакал. И даже обрадовался, оказавшись в углу. Громкие возгласы сместились в другую комнату. Он вздохнул. Рядом было открытое окно. Прислушиваясь, не идёт ли кто, можно было лечь животом на подоконник и плевать вниз, на широкий железный скат над окнами первого этажа. Железо давно не красили, оно было ржавое, но слюни на нём смотрелись очень живописно. Надо было попасть в предыдущую слюну, тогда, если солнце уже ушло за крышу, слюни копились и не сохли. Постепенно они набирали критическую массу, начиная медленно сползать по рыжей железяке, гремевшей обычно во время дождя. Так, слюна потекла… Задача в том, чтобы докатилась до края и начала капать вниз.
На дороге за калиткой заскрипели тормоза. Напротив дома остановился грузовик. «Может, к нам», – подумал Серёжа. Но выскочивший из кабины дяденька с досадой открыл капот и, ругнувшись, полез ручищами внутрь неведомого зверя.
«Какой наглый…»
Серёжа, не сводя глаз с шофёра, слез с подоконника, шаря рукой по столику, установленному между двух окон. Там он нащупал рогатку из толстой проволоки. Резинку к рогатке приходилось вытаскивать из поясной резинки от трусов, иногда из колготок. Квадратные не подходили, быстро рвались. Лучше всего годились «венгерки», круглые в сечении.
Взяв рогатку, он натянул резинку, целясь в незваного гостя. «Сейчас мы тебя…»
Отпущенная упругая форма довольно дзенькнула. Серёжа улыбнулся. Теперь надо нащупать там же, на столике, заранее подготовленные из проволоки пульки.
«Держись, дяденька…»
На этот раз резинка с грузом коротко свистнула, когда Серёжа отпустил её. Серёжа спрятался за стену, осторожно выглянул. Дядя продолжал ковыряться в моторе. Промазал! Ну-ка… а ещё раз!
Пульки улетали одна за другой, однако дядя упорно продолжал свою работу. Вот теперь Серёжа по-настоящему расстроился.
«Снаряды» закончились. Слюни на ржавом скате высохли. Он встал в угол и заплакал.
За столом сидели молча. Бабушка поворчала сразу, когда пришла. Мама выплеснула весь свой гнев, похоже, тогда же. Молчал папа, подмигнув сыну один раз. Наверное, у него было своё мнение по поводу случившегося. А у Серёжи и после ужина кошки скребли на душе. Мама с бабушкой не разговаривали с ним. Папа трепал по волосам и улыбался. Настроение всё равно было скверное.
Серёжа не стал дожидаться, пока ему укажут на кровать. Сложив покрывало, лёг, повернувшись к оленям. Его друзья всё ещё высматривали опасность в кустах, не успев попить воды. По щеке опять поползла слеза.
…В прошлом году поздней осенью они вечерами сидели перед телевизором, следя за соревнованиями олимпийцев в Мехико. Больше всего разговоров тогда было про американца Боба Бимона, прыгнувшего дальше всех. И ещё запомнилось, как не хотелось после трансляций лезть в постельку, настолько она была холодная. Мама грела простыню утюгом, Серёжа быстро ложился. Обняв сына, мама пела колыбельную. Затем, думая, что сын уснул, уходила, а он не один раз вылезал из тёплого уютного гнёздышка, надеясь разглядеть за окном того самого цыплёнка из колыбельной. Его ждали разочарование и холодная постель.
И всё-таки настоящий цыплёнок существовал! Серёжа видел его, закрыв глаза, пока мама пела. Это в том году…
Сейчас он проснулся оттого, что чья-то тёплая рука коснулась волос. И тут же услышал родной голос, в тысячный раз начавший петь его любимую песню. Мамин голос дрожал, а по щеке её медленно сползала слезинка. Не успев ни о чём подумать, он быстро прильнул к её груди. Мама не допела, прижав его к себе.
– Спой ещё, – глухо попросил Серёжа.
- – Когда зимний вечер уснёт тихим сном,
- Сосульками ветер звенит за окном,
- Луна потихоньку из снега встаёт
- И жёлтым цыплёнком по небу плывёт.1
«Жёлтый цыплёнок… по небу… пл… плы…»
Пришедший следующим вечером дядя Валера, мамин брат, спросил:
– Ты помнишь, куда мы сегодня идём?
– А как же! – запрыгал Серёжа. – Воздушного гуся запускать!
– Сам ты гусь! – папа и дядя Валера засмеялись. – Воздушного змея!
Они втроём вышли на улицу.
– Дядя Валера! А помните Боба Бимона? Вы с папой в том году все уши прожужжали мне про него.
– Кто ж его теперь не помнит!? – воскликнул дядя Валера.
А папа добавил:
– Его рекорд теперь тысячу лет никто не улучшит.
Серёжа хитро посмотрел на папу, перевёл взгляд на дядю Валеру.
– А вы можете мне показать, на сколько метров он прыгнул?
Мужчины посмотрели куда-то вперёд.
– Вот как отсюда… – начал папа.
– …и до колонки, – закончил дядя Валера.
– Не-ет! Так не пойдёт! – капризно заявил Серёжа. – Поднимайте меня за руки!
Он протянул одну руку дяде Валере, другую – папе.
– Поднимайте! – скомандовал. – Поднимайте же!
До них дошло. Двум молодым мужчинам не составило труда поднять Серёжу за руки, и вот он уже полетел над землёй!
Колонка осталась позади.
– Дальше! – крикнул пацан. – Я лечу-ууу!
Они несли Серёжу ещё больше сотни метров, возбуждённые его смехом и криками. Остановились только у городского окольного вала, упав в траву.
– Серёжик, – папа задыхался, – мы сейчас… этого Бимона… америкашку… уделали. Теперь твой рекорд никто не переплюнет.
– Советский рекорд! – авторитетно заявил дядя Валера.
…Воздушный змей радостно трепыхался над валом. «Жаль, – подумал Серёжа, – у людей нет столько сил, как у этого змея». И, словно в подтверждение его слов, папа грустно произнёс:
– Пора домой. Завтра на работу.
Пока мужчины подтягивали змея, Серёжа запел себе под нос:
– Три танкиста, три весёлых гуся, экипаж машины боевой…
Они сбежали с вала и пошли к дому.
– Я ж тебе говорил, – взял его за руку папа, – не «гуся», а «друга». Три весёлых друга.
– А я так по радио слышал! – возразил сын.
– Три танкиста, три весёлых… – запел дядя.
– …три весёлых… – подхватил Серёжа.
– …гуся! – пропели неожиданно все трое, рассмеявшись. Они шли по дороге и задорно пели про трёх танкистов-гусей. Они пели про гусей, входя в калитку, и пели про гусей, поднимаясь по лестнице на второй этаж.
Кто-то завтра шёл на работу. У кого-то было самое счастливое время в жизни.
Чик (почти мультик)
– Дядя Лох, Вы запросто болтали с этим псом, а я стоял, и не знал, что бы такого вставить, желая поддержать разговор.
– Ну, что ж. Придётся тебя обучить некоторым правилам собачьего этикета. Правило первое гласит: если не знаешь, что говорить, говори, что знаешь. И тогда общая тема обязательно найдётся. Понятно?
– В-вроде…
– Дядя Лох, мы чуть не влипли из-за меня, да?
– Чик, ты слишком много треплешься с незнакомыми. Эта стая могла порвать нас в три секунды. Хорошо, не февраль… У тебя – что на уме, то и на языке.
– А как же первое правило? Я не знал, что им говорить, поэтому сказал то, что знаю.
– А для этого, малыш, существует второе правило: если не знаешь, что говорить, молчи.
– А как же первое?
– Первое подходит для светской беседы. Здесь же была реальная угроза нашей жизни.
– Чик, что там?
– Косточкой пахнет!
– Бежим дальше. Запахнет мясом – скажи.
– Слушай, Чик. Может, тебя лучше Чок звать?
– Почему?
– Ну, во-первых, ты когда-нибудь вырастешь, и называть тебя Чиком станет как-то несолидно, что ли. Другое дело – Чок. Тем более, ты малость чокнутый.
– Не-ет, я хочу – Чик! Вот мой папашка, например, такой же маленький толстенький коричневый обрубок. Ему очень подошло бы имя Чик, несмотря на то, что он взрослый.
– Ну, хорошо, пусть будет Чик. Я ведь могу считать тебя чиканутым.
– Лох, а почему тебя назвали Лох? Тоже несолидно как-то.
– Легко парирую твою иронию в свой адрес. Моё полное имя – Лохматень. Просто хозяин сократил. Не орать же на весь двор: «Лохматень, ко мне!»
– А бывало так, что твой хозяин крикнет на весь двор: «Лох, ко мне!», – а кроме тебя подбегут ещё несколько человек?
– О-о! Общение со мной идёт тебе на пользу. Ты начинаешь острить.
– Так на чём мы остановились? Чик или Чок?
– Да-а, Лох… Понимаешь… Чик – это звучит гордо.
– Хм… Где-то я уже слышал это…
– Лох! А что это за медаль у тебя? С выставки?
– Если бы! Это меня пометили так.
– Как это? Насколько я понимаю, пометить можно, задрав заднюю лапу. Причём тут медаль?
– Да не медаль это. Это – мой личный номер. Чтобы, если поймают, не перевели на мыло, а нашли по базе данных хозяина. Это моя прописка.
– А-а… про эту… про писку я знаю.
– Тьфу! Я тебе не про писку, а про прописку. Мой личный номер даёт мне право жить в квартире у хозяина.
– Лох! У меня ведь тоже был хозяин. Может, он не успел сделать мне прописку?
– Твой хозяин дал тебе под писку, и теперь ты бегаешь вместе со мной. Запомни, малыш: мы с тобой равны и свободны, а это важнее всего на свете.
– Важнее личного номера?
– Плевал я на этот номер. Хоть он и спасает нас иногда. При облавах не трогают. Но…
– Что «но»? …что «но»?
– Носящий его на шее всегда должен быть готов к тому, чтобы вернуться в рабство.
– А не носящий?
– А не носящий… Слушай, Чик, не забивай голову всякой ерундой.
– Мою голову?
– Свою – как хочешь. Мою не забивай.
– Чик, а помнишь нашу встречу? Я ведь чуть не наложил от испуга в тот момент у двери своей квартиры!
– Правда? И ты молчал?
– Ну, сам прикинь. Я замечаю, что дверь открыта, бесшумно выскальзываю на лестничную площадку, трясясь от страха, что хозяин заметит… И тут в меня попадаешь ты, посланный пинком под зад умелой ногой.
– Лох, а воздух-то ты испортил тогда жутко. Я почему, думаешь, сиганул следом за тобой по лестнице?
– Эх, Чик… Дружище… Всё лето уже вместе… Вот скажи, ты оценил свободу?
– Я дорожу нашей дружбой.
– Да я не о том…
– Лох, ценить свободу – это как? Объясни мне ты, бывший когда-то несвободным. С чем мне сравнивать мою жизнь?
– О-о! Да ты ещё и философом становишься. Общение со мной явно развивает тебя.
– Чик, холодно уже. Вчера снег шёл… Я вот думаю податься к хозяину. Не зверь же, накормит, а там, глядишь, и приголубит. Ты-то как? Может, к своим попробуешь?
– Лох, я не пропаду. Улица – моё всё. А ты давай, двигай. Тебя примут.
– Чик, ты настоящий друг. Не зря я тебя столько времени жизни учил.
– Давай, Лох, за меня не беспокойся.
– Чик!!! Чик!!! Я встретил тебя! Мой маленький крепенький товарищ… А у моих – новая длинноногая пассия. Догиня… Чик, я уже месяц ищу тебя по нашим местам…
– Не плачь. Я сказал, не плачь, Лох!
– Ты не один?
– Этого щенка хотели утопить. Думаю, назову его Бэк… Пошли, малыш.
– Дядя Чик, кто это был?
– Да так… лох один.
Отрывок из романа «Барон ВВВ»
Я толкнул дверь и шагнул в неизвестность.
Тот самый ухоженный парк. Всё та же широкая мощёная аллея, освещённая свечными фонарями, проходила вдоль парадной лестницы, ведущей к входу во дворец. На обочине десятки экипажей – дорогие кареты, различающиеся элементами отделки, цветовой гаммой и применёнными при изготовлении материалами, включая золотые изящные накладки и драгоценные каменья.
Часы над главным входом ударили первый раз. Двери резко распахнулись, чуть не сбив лакеев, готовых открыть их в любую секунду. По лестнице неловко, припадая на одну ногу, засеменила Золушка, потерявшая во дворце одну из туфелек.
На этот раз я встал у обочины между двух карет, чтобы броситься к Золушке, когда она приблизится к месту падения.
Часы продолжали бить.
Мне удалось точно рассчитать момент, и я уже рванулся к милой девушке, желая спасти её от нелепой случайности, когда, гаденько хихикая, стоявший рядом кучер сделал мне подсечку.
«Что же они сценарий-то не подправили? – успела возмутиться в черепушке досада. – Не успею…»
Мы с ней упали одновременно, голова к голове. Рассматривая меня, Золушка не торопилась вставать. На её нос страшно было смотреть. Как и в прошлый раз, он загнулся вбок, по щеке пугающе тянулись кровавые ссадины. Вскочив, я подал ей руку, помогая подняться. Она, похоже, испытала сильный шок, благодарила меня за помощь и с ужасом ощупывала своё повседневное платье с фартучком. Часы молчали, а неподалёку от нас можно было рассмотреть оранжевую груду мякоти с разбросанными по мостовой жёлтыми корками.
Выбежавший на дорогу принц растерянно вертелся, пытаясь обнаружить у тех или иных ворот выезжающую карету.
– Милые люди, – обратился он, наконец, к нам, – позвольте узнать, вы не видели…
Он осёкся, заметив на ножке девушки хрустальную туфельку. Золушка опустила голову, надеясь, что принц в темноте не разглядит её лица.
Подбежал, кряхтя, король.
– Улетела птичка? – полюбопытствовал он.
Принц не ответил.
– Позвольте, – он шагнул к девушке. – Милая девушка, можно Вас попросить поднять личико к свету?
Плечи Золушки дрогнули, она закрыла лицо руками.
– Папа! – юноша улыбнулся. – Посмотри на её ножку. Это Золушка. Ведь это Вы, скажите нам? Это Вы?
Он осторожно отвёл руки девушки от лица и испуганно вскрикнул:
– Что с Вами? Вы ударились? Вы упали?
– Сынок! – раздался скрипучий голос короля. – Ты бы лучше Золушку искал, чем разговаривать с деревенской девчонкой. Посмотри на её лохмотья!
По щеке Золушки поползла слеза.
– Нет, папа, это она.
Принц взял Золушку за руку и попросил сесть на ступеньку.
– Примерьте, – он протянул ей вторую туфельку, подобранную им во дворце. – Пожалуйста.
Скатилась вторая слезинка. Золушка обула туфельку.
– Ты возьмёшь в жёны эту кривоносую нищенку?
Вокруг столпились гости, а язвительный вопрос задала мачеха Золушки.
«Раневская!» – обомлел я. Сама Раневская!
Принц не дал мне времени на обдумывание этой короткой, но столь притягательной мысли. Он упал на мостовую, ударившись лицом о булыжник.
Золушка вскрикнула.
– Папа! – юноша поднял голову. – Посмотри, у нас с Золушкой одинаково свёрнуты носы?
Король пригляделся по очереди к обоим носам.
– Не-ет, – заскрипел он, – у Золушки поболе будет.
Читать бесплатно другие книги:
