Кольцо приключений. Книги 1, 2, 3, 4 Северюхин Олег

Глава 28

Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд. Похоже, что попал из огня да в полымя, и противник у меня коварный, без чина и звания, на халате-рясе ни одного значка и на шапочке, как у меня, ни значка, ни помпончика с шариком, а капитан судна человек служивый. А, может, ему понравились мои «гу ши» и он решит выведать какие-нибудь подробности тех или иных механических приспособлений, об устройстве которых я и понятия не имею, решит, что я что-то скрываю и будет пытать для развязывания мне языка.

Китайцы на весь мир хвалятся своей древней цивилизацией и тем, что они изобрели порох и бумагу. Может, и капитан решил прославиться на весь мир каким-нибудь необычным изобретением, за что император Китая наградит его по-царски. Огнестрельное оружие уже существует и китайцам оно известно. С навигацией и них особых проблем не было ни на море, ни на суше. У них даже на повозках стояли фигурки из магнитного железа, которые показывали рукой в одну сторону, относительно которой они и ориентировались в бескрайней степи.

Китайцы очень подозрительны к иностранцам, которых называют не иначе, как «ян гуй цзы» (заморские черти). Иностранцы со своим изворотливым умом присвоили себе изобретение пороха, создав медные, бронзовые и чугунные пушки, стреляющие ядрами и создав печатные машины для изготовления книг на китайской бумаге. Европейцы стремятся завоевать Китай, считая, что китайцы пригодны только для стирки белья и подметания улиц. Но Китай им докажет, что он самая мощная страна в мире и с Китаем будут общаться, предварительно сняв обувь перед входом в китайский дом.

Для этих китайцев я более опасный враг, потому что умею общаться на их языке и, значит, смогу кого-то убедить своими хитрыми речами раскрыть самые сокровенные китайские секреты, чтобы с их помощью поработить китайцев. Что делают с врагами в Китае? Все, что угодно. Что хотят, то и делают. Даже перечислять не буду, чтобы не портить настроение перед сном или аппетит перед обедом.

Команда джонки человек пятьдесят. Все стоят на своих местах, чтобы в любой момент выполнить команду капитана по осуществлению маневра судна или изменению его скорости. Кто-то еще дежурит у носовых и бортовых пушек, иначе для чего у джонки артиллерийское вооружение?

Капитан, не торопясь, подходил то к одной группке матросов, то к другой и что-то говорил, жестикулируя. О чем он с ними говорил, я не знаю, но ничего хорошего этого не предвещало. Во всяком случае, мне. Люди, с которыми говорил капитан, стали подходить к средней мачте, где я стоял, и с какой-то настороженностью смотрели на меня. Наконец, около меня собралась вся команда, а с кормы к нам медленно шествовал капитан. Прямо пираты какие-то со своими демократическими порядками, обсуждения каждого вопроса и принятия решения круговой поруки.

Капитан встал рядом со мной, жестом призвал к тишине и начал говорить:

– Друзья! Вы знаете, в каком положении мы находимся. Мы хорошо погуляли и нас помнят во всех приморских городах. Не случайно флот адмирала Гуань Сюя бороздит просторы Южно-Китайского моря в поисках нашей джонки. И он блокировал нас. Что нас ждет? Нас ждет суд правами адмирала Гуаня – веревка на шею и на мачту. Может быть, лишь только мне будет оказана честь отсечения головы. А в чем разница? Да ни в чем. Все мы встретимся там, на другом свете, но у нас появилась возможность еще погулять по морям и отомстить детям тех, кто сейчас гоняется за нами.

– Вань суй! Вань суй! Вань суй! (Десять тысяч лет – в смысле «ура» – примечание автора), – нестройно закричала команда.

– Я обошел всю команду и поинтересовался тем, кто согласен с моим предложением. Из пятидесяти двух членов команды двадцать семь человек готовы остаться здесь и отдаться своей судьбе. Двадцать пять человек вместе со мной готовы вместе с этим человеком переместиться на сто лет вперед. И перемещаться мы будем вместе с нашим кораблем. Этот человек уже был в будущем, и он сейчас вам расскажет, как там живут люди. Прошу вас, – повернулся он ко мне, – расскажите все то, что вы мне рассказывали за завтраком. Только говорите немного и проще, чтобы все люди поняли, о чем идет речь.

Сейчас я понял замысел капитана. Он считает, что известное мне «заклинание» перенесет нас вместе с его кораблем на сто лет вперед, где уже забудут его имя и преступления его пиратов. Но я же не знаю, получится ли это. Ведь я исчез из возка один, а дьяк Федоров так и остался там. Возможно, что они везде ищут меня, хотя бы следы какие-то, но, не найдя ничего, спишут все на чертовщину, которая иногда и случается в нашей жизни.

Предлагая мне выступить с агитационной речью, капитан подписывает себе смертный приговор. Представляете, что будет, если я исчезну, а они все останутся, причем половина команды будет плавать рядом с джонкой на самодельных поплавках, чтобы не утонуть, ожидая увидеть, как исчезнет корабль с оставшимися на борту товарищами и капитаном. Делать нечего. Если я откажусь, то и меня ждет такая же участь, как и капитана. Готовая на все ради спасения, толпа растерзает любого, кто встанет на ее пути. А, может, и мне проявить честность и сказать, что все это сказки и т. п. Я не успею даже договорить все это. Сказать, что капитан их пытается обмануть? Результат тот же.

Начинаю речь. Говорю примерно то же, что и капитану. Объясняю так, насколько мне позволяет словарный запас, описывая, как работает та или иная машина и насколько красивы девушки, если они носят короткие платья и почти полностью открытые груди.

Команда в восторге. Количество остающихся сократилось до десяти.

Выкрики:

– Говори нам, что нужно делать!

Поощрительный взгляд капитана.

– Остающиеся, за борт! – командую я.

Десять человек прыгают в воду.

– Всем на колени и молиться о спасении! – кричу я.

Все встали на колени. На колени встал и я. Крутанул кольцо вправо на один оборот. Никакого результата. Все стоят на коленях и на палубе тишина. Я встал, и тут у меня потемнело в глазах.

Глава 29

Очнулся я в каком-то темном качающемся помещении. Слышится плеск волн, и чувствуются их удары о борт. Неужели получилось? И я вместе с командой джонки в Южно-Китайском море в 1854 году?

Я стал оглядываться. Ничего не видно, но это не джонка. Большое помещение, уставленное ящиками и мешками. Похоже, что трюм. Ни в одном трюме приятно не пахнет, но здесь пахло все-таки лучше, чем в трюме джонки. Наощупь я начал обследовать содержимое трюма. Ящики длинные, чуть ли не в мой рост. Железные уголки и два замка-защелки. Открыл. Ружейный ящик. Потрогал казенник. В принципе, почти современное оружие. Судя по штыку, это действительно половина девятнадцатого века. Ящик поменьше. Пистолеты. Точно попал в девятнадцатый век. Но куда? Чье это судно? Куда плывет. Если точно получилось с перемещением, то сейчас 1854-й год и идет Крымская кампания. И я в трюме с оружием. Нашел бочонки с характерным запахом. Дымный порох, возможно, артиллерийский. Сколько еще плыть на корабле, не известно. Нужно искать выход. Где-то должна быть лестница выхода из порохового погреба. Она должна быть именно в расположении запасов пороха. Там, где ящики с оружием, должен быть большой погрузочно-разгрузочный люк. Судно парусное. Шума машин не слышно. А, может, это просто баржа? Может, и баржа. Ага, вот и лесенка. Поднялся. Люк. У люка должен обязательно стоять часовой.

Начал стучать и кричать:

– Эй, откройте дверь!

Вдруг люк открылся. Яркий свет ослепил. Кто-то сильной рукой вытащил меня, бросил на палубу и стал пинать сапогом:

– Ты з видкиля здесь взявся, морда москальская?

Я кое-как уворачивался от ударов, потом изловчился, сунул ногу между ног обидчику, а второй ногой толкнул. Он упал. Я быстро вскочил, выхватил саблю да как закричу:

– Пся крев! Цо то ест?

– Пшепрашам бардзо, пан, – мой обидчик даже в лице переменился, – муве трохэ по польску, сие помылил… мам до пана велико просбэ…

– Слухам, – ответил я.

– Чи зна пан езык росыйски?

– Муве по росыйски, – ответил я.

– Извините, пан, обознался зовсим, вас не знаю и на посадке не видел, потому так и подумал, что вы лазутчик иноземный, – чуть не ползал в ногах мой обидчик.

– А ты сам-то, кто такой? – спросил я.

– Та бродник я, – ответил малоросс, – буду пути проведывать у Бахчисарая.

– Откуда же ты пути эти знаешь? – спросил.

– Татары крымские меня в туретчину продали, а там я в мамелюки поступил. Вот имею поручение провести французов в район Бахчисарая, – сказал лазутчик.

Да, вместо ненависти к работорговцам служение их хозяевам и работа проводником на интервентов лишь бы досадить москалям. Тьфу. Бандеровец какой-то.

– Что здесь случилось? – французский голос заставил меня вздрогнуть. Ставший почти родным язык сказал, что наконец-то я сяду в обществе образованных людей, посидим, обговорим последние события. Какие события? Откуда я знаю, что здесь происходило за последние сто лет? Так, схематично, я знаю, кто, за что, почему и кто и как, но не буду же я рассказывать французскому офицеру содержание русского учебника истории. Он этого не поймет и его враги русские, а я одет в невообразимую одежду то ли священника, то ли монаха какого-то воинственного ордена со своей казацкой саблей. Придется косить под бандеровца, благо у меня есть бумага за подписью Хмельницкого с печатью, что я исполняю личные поручения пана гетмана. На том и стоим.

– Все в порядке, господин капитан, непонятливым приходится пинками объяснять, – веселым тоном сказал я.

– Мсье парижанин? – изумился офицер, – но почему я вас нигде не видел?

– Я вообще не должен был появляться и меня никто не должен был видеть, потому что я имею задачу выйти в русские боевые порядки как представитель народностей, которые обещают помощь русским в Севастополе, – на ходу импровизировал я.

– Но вас уже видело столько людей, – расстроился офицер.

– Не беспокойтесь, капитан, – сказал я, – когда шампанское выстрелило, то его не заливают обратно в бутылку, а разливают по бокалам.

– Хороший намек, а в моей каюте есть бутылочка отличного «штровайна» из Австрии. Подарок союзников. Но вкус приятный и пьянит неплохо. Прошу ко мне в каюту, – пригласил капитан, – по чину я капитан и исполняю обязанности помощника капитана фрегата по артиллерийским делам. Мое имя Мишель.

Каюта была небольшая, но кроме деревянной койки была еще широкая полка, которая вполне могла быть использована вместо второй кровати. Заметив мой взгляд, капитан улыбнулся и сказал:

– Я не возражаю, мсье, разделить с вами каюту, но вначале вам нужно представиться капитану.

Немного отдохнув, выкурив трубку и выпив бокал вина, который делают из самого сладкого винограда, сильно подвяленного перед отжимом, мы пошли представляться капитану.

Командир корабля капитан второго ранга Рено был высоким сорокалетним французом со шкиперской бородкой, трубкой в зубах и громким голосом.

– Войдите, – голос из-за закрытой двери был слышен так же, как будто дверь была совершенно не закрыта.

– Мон командэр, – четко доложил мой знакомец, – на корабле обнаружен человек, имеющий поручение разведки русских боевых порядков. Отлично владеет французским языком. Имя Владимир. Прошу разрешения представить его Вам.

– Добро, – ответил Рено.

Я вошел и предъявил свой документ.

Повертев бумагу в руках, Рено спросил Мишеля, есть ли в составе команды люди, знающие русский язык.

– Только два малоросских проводника, которые направлены к нам турецким командованием, мон командэр, – доложил Мишель.

– Они говорят по-французски? – спросил Рено.

– Нет, мон командэр, – сказал артиллерист.

– Тогда попросим гостя перевести нам этот документ, понадеемся на его благородство и верность союзническому долгу, – милостиво разрешил капитан.

Я взял документ и перевел, что Гетман Малоросии удостоверяет, что писарь пан Владимир выполняет его личные поручения. Подпись, печать, дата.

Капитан Рено взял документ еще раз и удивленно ткнул пальцем в него:

– Посмотрите на дату, господа.

Я посмотрел и рассмеялся. Посмотрев, рассмеялся и Мишель, вместе с нами хохотал и капитан Рено.

– Ха-ха-ха, – заливались они, – 1654 год, сколько же вам лет, мсье Владимир, в октябре 1854 года?

Выслушав рассказ о моем задании, капитан разрешил мне поселиться у своего помощника Мишеля, посоветовал тому осмотреть артиллерийское вооружение и показать гостю корабль.

– Покажите, Мишель, лучший каперский корабль южных морей, – сказал он. – Как только выгрузим груз, мы пойдем бороздить моря, захватывая призы в виде кораблей противника.

– Пойдемте, мон шер, посмотрите гордость французского флота фрегат «Флора», – пригласил меня Мишель. – Наша задача – дальняя разведка и крейсерская служба. Мы самостоятельно ведем боевые действия на морских и океанских коммуникациях. Захватываем и уничтожаем торговые суда противника. Поэтому можно сказать, что мы настоящие каперы. Под моим командованием тридцать орудий. Экипаж корабля, мои артиллеристы и абордажная команда – это почти триста человек. Нас просто так не возьмешь. Давайте пройдемся по всей длине корабля. Можете посчитать – сорок семь метров. Ширина – больше одиннадцати метров.

Я шел за Мишелем и думал, что корабль этот чуть побольше китайской джонки. Как она там? Сражается с армадой или они перебили друг друга и стали легкой добычей адмирала Гуань Сюя? Вряд ли этот бой войдет в историю морских сражений.

Сверху из вороньего гнезда закричал матрос:

– Земля!

Глава 30

Честно скажу, что в Севастополе я был два раза, когда приезжал на экскурсию из Ялты, чтобы посмотреть океанариум и музей Севастопольской обороны. С моря я Севастополь не видел ни разу. Сейчас увидел в первый раз. Было семнадцатое октября 1854 года.

Суда нескольких эскадр собрались в линию у Севастопольской бухты. На входе были видны мачты затопленных кораблей. Если не изменяет память, то было затоплено семь больших кораблей.

«Флора» встала в цепь армады кораблей с разноцветными флагами и бросила якоря. Командир Рено уехал к командующему эскадрой для доклада. Часа через три он вернулся.

– Ну что, ребята, – сказал он, построив команду на верхней палубе, – наш адмирал дал нам ноты для оркестра. Наша «Флора» будет не последней скрипкой. Вся надежда на вас, артиллеристы. Мы покажем этим русским, что такое победоносный французский флот. К бою, артиллеристы!

В полдень началась канонада. Пушки стреляли непрестанно. Историки говорят, что в тот день с моря Севастополь обстреливали одна тысяча триста орудий. Через час стрельбы была сделана остановка. Пушечные стволы заменялись не стрелявшими стволами другого борта. И снова канонада. Пушки «Флоры» оглушали. Пушки других кораблей звучали не так громко.

Вдруг на «Флоре» раздался взрыв. Взорвалось орудие? Нет, орудие повреждено, но оно не взорвалось. С берега прилетело ядро. Русская береговая артиллерия отражала бомбардировку, но из-за дыма и грохота орудий была не видна и не слышна, но тут и там вспыхивали пожары на кораблях эскадры. Говорят, что снаряд не попадает в то место, куда уже попал предыдущий снаряд. Это все говорится для успокоения себя. Попадает. Еще как попадает. Ядро большего калибра разворотило правый борт практически в месте первого попадания. Капитан Рено осмотрел разрушения и приказал загрузить левый борт, чтобы пробоина была выше уровня воды, и ее не захлестывало волной. Плотники работали с опаской – а вдруг снова прилетит русское ядро. И оно прилетело. На верхнюю палубу недалеко от того места, где стояли капитан Рено и я.

– Что-то нам сегодня не везет, – сказал капитан, – как будто на нашем корабле магнит для ядер. Артиллеристам прекратить стрельбу, плотникам быстрее заделать разрушенный борт!

«Флора» израсходовала две трети своего боезапаса и вышла из «оркестра» бомбардировки Севастополя.

– Мон капитэн, – сказал я, – возможно, что это я являюсь магнитом для русских ядер. Они чувствуют тех, в кого нужно попасть в первую очередь и летят по этому направлению. Время идет к вечеру и примерно через час будет уже темно. Я прошу высадить меня на шлюпке на стыке между русскими боевыми порядками и войсками коалиции. Это примерно около мили, обратно шлюпка доберется по вашему «ратьеру» (фонарю, светящему вниз). А мне задерживаться нельзя. Пока русские приходят в себя после бомбардировки, я проберусь туда, куда мне надо.

– Владимир, может быть вы и правы, – сказал капитан Рено, – а, может, это знак нашей «Флоре», чтобы она была осторожнее на море. Сейчас я дам команду и два матроса на легком ялике доставят вас на берег. Море спокойное и вы быстро окажетесь в России. Прощайте, мон шер.

– Владимир, – сказал мой компаньон Мишель, – мне кажется, что мы с вами прощаемся навсегда. Берегите себя, мой друг.

Мы пожали друг другу руки, и я по веревке спустился в качающийся у борта ялик.

Я помахал им рукой, и небольшая лодка стала удаляться от корабля.

Я действительно видел их в последний раз. Примерно через месяц, четырнадцатого ноября, разыгрался немыслимый шторм, нанесший флоту коалиции очень большие разрушения. В числе затонувших судов оказалась и «Флора».

Самый большой ущерб понес флот Франции. Если бы знать, что будет шторм, то корабли можно было заранее укрыть в безопасных бухтах и уменьшить потери. Но кто же это знал? Сразу после этой трагедии Наполеон III лично обязал главного астронома Франции Леверье создать службу прогноза погоды. Франция первая стала создавать систему метеостанций и составлять карту прогнозов погоды. Так что, всем выступлениям красивых женщин в нарядах от кутюр перед картами погоды в телевизионных программах мы обязаны сокрушительному шторму в районе Севастополя четырнадцатого ноября 1854 года.

Что-то я начал замечать, что опасности ходят за мной прямо по пятам. То ли они не успевают добраться до меня, то ли своим присутствием призывают к осторожности. Во всяком случае, я научился распознавать подстерегающую меня опасность и точно рассчитывать свои силы на преодоление или на решительный бросок в центр ее, когда она не ожидает от меня таких действий.

Видимый с борта корабля дальний берег вдруг начал приближаться черной громадой. Когда глубина уменьшилась, я выпрыгнул из ялика, окунувшись в воду по пояс, и отправил матросов обратно. Пока они не были моими врагами.

Интересные времена. Люди верят друг другу на слово. Нет документов с фотографией, хотя фотография уже появилась, но дагерротип к бумажке не приложишь. Как интересно меня встретят мои соотечественники? Буду представляться сибиряком, ездившим в святые места и тайком пробравшимся на борт вражеского фрегата. В принципе все сходится.

Когда закончилась канонада, команда занималась ремонтом повреждений. С наступлением темноты я отвязал дежурный ялик и на веслах добрался до берега. Могут и поверить, но любой бдительный человек может сказать: а ну, покажь свои руки. А они вот, чистенькие. Пришлось взять песок и галечник и натирать ими ладони рук, чтобы было видно, что руки натерты веслами.

Да. Плохо, когда все приходится делать экспромтом. Один экспромт пройдет. Второй пройдет. А на третьем возьмут под белы руки и поведут куда надо.

Я сидел на пустынном берегу в кромешной темноте и думал. Я совершенно не знал, куда мне идти. Осень еще не вступила полностью в свои права, и было не совсем холодно. Конечно, можно повернуть кольцо на один оборот и очутиться в Севастополе 1954 года. Интересно послушать, как мужики на кухнях и в пивных шепотом на чем свет клянут затрахавшую их коммунистическую партию Советского Союза. Она в лице ее первого секретаря лысого горняка-кукурузовода Хрущева одним махом передала Крымскую область России в состав Украины в честь 300-й годовщины Переяславской Рады. И никто не спросил мнение передаваемых граждан.

Кто знал, что российские граждане не по своей воле окажутся в осененной бандеровским трезубом жовто-блакитной Украине, которая мечтает уничтожить все русское у себя и вступить в НАТО, чтобы сообща уничтожить все, что связано с Россией, «поставить ее на место», что не получилось ни у Наполеона, ни у Гитлера, не получится и у НАТО, усиленного Украиной.

В 1954 году появиться в Севастополе в такой рясе, как у меня, значит мгновенно очутиться в руках дознавателей и давать показания о личности и местах мною посещенных, целях посещения и в интересах каких разведок. А после всего выслушанного есть возможность быть отправленным в санаторий с решетками на окнах для лечения реактивной шизофрении.

А как по-другому? Будешь врать – заметут как шпиона, который путается в показаниях. Будешь говорить правду, особенно о китайской джонке – посмеются – и в санаторий.

Хорошо, еще раз крутану колечко на три четверти – и снова в городе русской морской славы Севастополе с жовто-блакитными флагами. И снова проверка документов. Чего здесь этот москаль делает? Еще хуже.

Я сидел и думал, а в это время семнадцатого октября в севастопольском госпитале умирал смертельно раненный заморским снарядом вице-адмирал Владимир Корнилов.

Нет, я остаюсь в Севастополе. Кое-какую военную подготовку на уровне командира взвода имею. Правда, с допотопным оружием обращаться не умею, но научусь. Я русский, а Севастополь – земля русская и я не могу остаться в стороне, когда моя родина в беде.

Слева от меня послышались шаги по гальке нескольких человек. Шли от Севастополя. Но кто они?

Глава 31

– Глянь, Никола, похоже, кто-то сидит не берегу, – раздался приглушенный голос.

– Вечно тебе, Егорий, что-то мерещится в темноте. Коряга это. Видишь, даже не шелохнется, – ответил голос постарше.

– Точно говорю, дядька Тарас, человек это, – зачастил молодой.

– А, ну, замолчь, – раздался голос старшего.

Шаги вдруг стали расходиться. Один стоит. Двое обходят по сторонам. Три человека, действуют правильно, обкладывают со всех сторон, чтоб не убежал. Главное, чтобы стрельбу не открыли. Нет, стрелять не будут. Где-то недалеко позиции французов, уж они-то постреляют в тех, кто вдруг оказался около них.

Я думал, что меня будут задерживать по науке, типа: «Стой, руки вверх» или еще что-то, но совершенно неожиданно получил удар по голове и отключился.

Очнулся я от громкого голоса:

– …так что, ваше благородие, сидел он на берегу и чего-то высматривал, то ли лодку ждал, то ли на лодке недавно приехал. Мы его окружили и внезапно напали. Притащили сюда, посмотрели, а на нем одежда чудная, сабля вот казацкая, бумажка какая-то вся замоченная и буквы на ней не разобрать, и больше ничего при нем нет. Руки посмотрите, ваше благородие, барские руки, – докладывал знакомый мне хрипловатый голос.

– Что руки? Если холеные руки, то значит враг? Ты, Тарас Петрович, говори да не заговаривайся. Может, на мои руки посмотреть хочешь, у меня не сильно холеные, но дам так, что век помнить будешь, – гудел добродушный начальнический голос. – А, да он уже очнулся. Вы что, дубиной его стукнули?

– Никак нет, ваше благородие, чуть-чуть прикладом приложили, а так ни-ни, – испуганно заговорил Тарас Петрович.

Офицер с эполетами поручика флотского экипажа наклонился надо мной и спросил по-французски:

– Комма вуз аппле ву? (Как вас зовут?)

– Жем аппле Владимир Иркутянин. Вообще-то, русский – мой родной язык, – ответил я.

Офицер грозно повернулся к унтер-офицеру и спросил:

– А ты, Тарас Петрович, сам его спросить не мог? Сразу прикладом по башке? Башибузуки. За службу благодарю, но впредь, чтобы все по-человечески было. Иди и вызови ко мне вестового, – сказал офицер.

Мне развязали руки и ноги, и офицер пригласил меня к столу.

– А теперь расскажите мне все по порядку: кто вы, откуда здесь появились и зачем? – спросил он.

И я начал рассказывать о том, как я из Иркутска с караваном поехал помолиться святым местам. Сначала мы попали в Монголию, потом в Китай в Урумчи, затем через Кашгарский перевал в Афганистан. Были в Кабуле и Герате, побывали в иранском Мешхеде и Тегеране, затем оттуда по караванным тропам в Багдад и Дамаск. Потом я добрался до Стамбула и там тайком под видом грузчика проник на французский корабль «Флора», на котором и вышли на рейд Севастополя. «Флора» участвовала в артиллерийском обстреле города, но получила три прямых попадания с берега и сейчас заделывает свои пробоины, а я под покровом ночи отвязал посыльный ялик и добрался до Крымского берега.

Офицер молчал. Было видно, что он переваривает полученную от меня информацию.

– Это сколько же времени вы были в таком путешествии? – спросил он.

– Да почитай, что два года. Из Иркутска выехали весной 1852 года, – сказал я, прекрасно понимая, что телефон и телеграф пока еще не изобретены и на проверку моей информации уйдет уйма времени, а по причине военного времени проверку оставят на период после окончания боевых действий. Маршрут свой я составлял по памяти и пусть тонкий путешественник, который объездил весь Ближний Восток, Центральную и Юго-Восточную Азию простит меня, если я где-то допустил неточность в географических названиях или караванных путях.

– Ничего себе путешествие, – удивился офицер, – сколько же нужно денег для него?

– Все деньги с собой не увезешь, – сказал я, – просто ограбят по дороге или убьют, а когда деньги вот в этих руках и в голове, то человек богат для того, чтобы делать все, что ему заблагорассудится. Я не чурался никакой работы и простым погонщиком верблюдов совершил такое путешествие.

– А документы у вас есть какие-нибудь? – спросил офицер.

– К сожалению, нет, украли вместе с последними деньгами, – ответил я.

– А как же сабля? – поинтересовался офицер.

– Сабля еще дедовская, казачья, без сабли на Востоке никак нельзя, да это и признак моего дворянского происхождения, и на Востоке чувствовали это по моей сабле, – пояснил я.

– Извините, сразу не представился, поручик Ордынцев, – сказал офицер. – Не улыбайтесь, был кто-то в моей родне из ордынских, перешедших на службу к российскому царю. Теперь весь род наш честно России служит. Давайте мы с вами поужинаем, чем Бог послал, и поведу вас к начальнику линии капитану второго ранга Бельскому. Нужно доложиться. Чувствую я, что слушать вас будут на самом верху. Присаживайтесь поближе на банку. У нас порядки корабельные, хотя мы сейчас на сухопутье. Щи да каша пища наша. И рюмочку для аппетита. Местная, тутовая, прошибает хорошо и от всех хворей спасает.

После ужина Ордынцев отвел меня к командиру линии. У него за рассказами заполночь и заснули.

Утром у Белецкого уже был один из флаг-офицеров:

– Помилуйте, вы еще спите, а Пал Степаныч просит к себе вашего лазутчика.

– Прямо-таки сам адмирал Нахимов просит к себе? – вырвалось у меня.

– Да-с, прямо-таки сам адмирал Нахимов просит вас к себе, – невозмутимо ответил «флажок».

Этого я не ожидал. Пришлось всю мою «одиссею» рассказывать адмиралу сначала. В подробности особые не вдавался, потому что в приемной было полно просителей и во время осады каждое слово командующего гарнизоном было на вес золота.

– А позвольте полюбопытствовать, сударь, на каком языке вы разговаривали с китайцами? – спросил Нахимов.

– На китайском, ваше превосходительство, – ответил я.

– А ну-ка скажите что-нибудь по-китайски, – предложил адмирал.

– Сказать-то я могу, ваше превосходительство, только кто поверит в то, что это китайский язык. Я лучше по-китайски напишу, вот это будет более весомым доказательством моих слов, – сказал я.

– А вот вам бумага и перо, – сказал адмирал, – напишите, что-нибудь соответствующее сегодняшнему моменту.

Я взял бумагу и написал.

– Интересно было бы узнать, что здесь написано, – сказал Нахимов, рассматривая бумагу. И сопровождавшие меня офицеры тоже с любопытством вглядывались в рукописные домики.

– Дословно здесь написано: прошу Вас разрешить мне участвовать в сражениях за Отечество. И подпись – Иркутянин, – перевел я.

– Похвальное желание, мы не только защищаем русскую землю, но и защищаем нашу православную веру, против которой объединились мусульмане и западные христиане, – сказал Павел Степанович и размашисто написал на листе: «Зачислить волонтером под командование капитана второго ранга Белецкого. Нахимов. 18 октября 1854 года» – Чем думаете заняться в боевых действиях?

– Дозвольте, ваше превосходительство, организовать команду снайперов – метких стрелков для того, чтобы на важных направлениях лишать противника управления путем поражения командующих ими офицеров, – сказал я.

Если не я, то кто-то другой все равно бы предложил заняться подготовкой снайперов. Я создам команду, а по моему почину такие команды создадут и в других подразделениях, что значительно улучшит положение осажденных войск.

– А что, дельное предложение. Вы, голубчик, – обратился адмирал к Белецкому, – возьмите под свое руководство дело создание такой команды. Если дело будет стоящее, будем распространять опыт. А я уж прослежу, как волонтер ваш обязанности свои исполняет. Не смею задерживать, дела-с.

Глава 32

Мы с Белецким пошли на четвертый бастион.

– Владимир…

– Владимир Андреевич, – подсказал я.

– Так вот, Владимир Андреевич, – сказал капитан второго ранга, – мысль ваша хорошая, потому что мы отмечаем, что среди англичан, чьи позиции против четвертого бастиона, много отменных стрелков. Нам даже пришлось плести веревочные маты (сети типа циновки), чтобы закрывать артиллерийские амбразуры, хоть и веревки, но от пуль все же спасают. Если мы создадим группу хороших стрелков, то поубавим им спеси. У меня к англичанам особый счет. Понимаете, сразу после Синопского сражения, когда Черноморский флот под командованием Павла Степановича наголову разгромил турецкий флот, английские газеты писали, что русские моряки достреливали в море раненных турок. Это было в правилах английских рыцарей добивать раненных врагов. У вора всегда на голове шапка горит. Вор сам первый кричит – держите вора! Да за такое всех этих щелкоперов нужно на реях поперевешать без суда и следствия. О какой порядочности англичан может идти речь? Я и детям, и внукам своим, если живым останусь, скажу, чтобы англичанке верили только на вершок и опасались ножа в спину, если неосторожно повернешься. Так что, Владимир Андреевич, будете защищать честь российского военно-морского флота. Возьмете себе тех, кто более подходит, и место вам для занятий вот тут, в трехстах метрах в тылу в низинке. Хотя тыл – это понятие относительное. Забыл спросить, вы в военном деле разбираетесь?

– Немного разбираюсь, господин капитан второго ранга, как бы подпоручик запаса, – сказал я.

– Вот и хорошо, – сказал командир. – Посмотрим вас в деле и будем ходатайствовать о присвоении чина подпоручика пехоты. Удачи. Ордынцев просил вас определить к нему. Я не возражаю.

Собрали мы по линии десять штуцеров. Мало таких ружей было в российской армии, зато войска коалиции почти все были вооружены штуцерами. Немного поясню. Штуцер – это ружье с нарезным стволом. Потом это ружье стали называть винтовкой. Вот и мы собрали винтовки. Так что, если впоследствии прочитаете – штуцер, то знайте, что это винтовка, и наоборот. Штуцера в русской армии вообще были редким оружием. По приказу императора Николая Первого штуцерами был вооружен только один лейб-гвардии Финский стрелковый батальон. И вообще на полк положено было иметь аж целых шестнадцать штук. Остальное все – гладкоствольное оружие, которое «иностранцы кирпичом толченым не чистют», как пытался Левша генералам нашим передать. А иностранцы уже давно на штуцера перешли.

Я осмотрел и наши штуцера. Три капсюльных и семь с кремневыми замками. И это в то время, когда уже появился телеграф и фотография. Калибр 16,51 мм (сорок пятый калибр это 11,43 мм, а штуцер – это как ружье охотника 16 калибра), длина ствола 723 мм, и весил штуцер 4,5 килограмма. Заряжается порохом – дымным (черным) селитрово-серо-угольным. При выстреле из ружья выбрасывался прямо-таки сноп дыма, как из пушки.

Гладкоствольные ружья стреляли на 300 шагов, а наибольший эффект достигался на дальности 150 шагов. Нарезные ружья стреляли на одну тысячу двести шагов. Вот и представьте, как пришлось русской армии воевать, если у нее штуцерами была вооружена лишь 1/23 часть пехоты. Только не думайте, что шаг – это метр. По правилам, шестьдесят шесть пар-шагов равняется ста метрам. То есть, сто тридцать два шага это сто метров. Пули были свинцовые, но самой популярной была пуля Минье с «юбочками». При выстреле пороховые газы раздвигали юбочки и не вырывались впереди пули, а посылали пулю точно в цель. Иногда даже ружья, которые стреляли такими пулями, называли ружьями Минье. А всего-то человек пулю изобрел.

Старшим группы снайперов назначили крестного моего унтера Тараса Петровича. Стрелков отбирали практической стрельбой. Покрасили красной краской несколько камней и вечером забросили их подальше в сторону противника. Каждому по одному выстрелу. Кто попадает в красный камень, в команду. Мимо – мимо команды.

Тарас Петрович мужик мастеровитый. По моему чертежику из жести и осколков разбитого зеркала соорудил стробоскоп, мы с ним его проверили, рассказал, что и как происходит, что самое главное удержать мушку в прицельной планке. Потренировал и самого Тараса Петровича. Вояка старый, а иногда щелкает, недодержав мушку.

– Да, вашбродь, и мне тоже тренироваться надо, – признался унтер. – Даже у плотника навык теряется, не то что у охотника, если он каждый день своим делом не занимается.

Сделал я еще маленькие мишени. Чтобы тренировать стрелков в стрельбе на дальние расстояния. Вроде бы мишень от стрелка в пяти метрах, а такая же маленькая, как будто она метров на триста от него. Рядом с мишенями шелковые флажки поставил, чтобы стрелок видел направление ветра. На доске рисовал схемы полета пули. Показывал, насколько сильно влияние ветра при стрельбе на дальние расстояния. Как-то раз заметил, что на моих занятиях присутствуют и матросы с бастиона, и офицеры сидят в сторонке.

Друг мой Ордынцев как-то сказал мне:

– Не только солдаты и матросы, но и офицеры удивляются твоим познаниям в теории баллистики. Методику тренировок без стрельбы по уменьшенным мишеням, мы видим впервые. Думается, что это здорово, когда солдат или офицер по размеру мишени могут определять расстояние до нее, вносить различные поправки при прицеливании и наверняка поражать цель. Посмотри, Владимир Андреевич, как унтера в других экипажах муштруют своих подчиненных. Тебе бы преподавателем в Морской корпус, пользы для России было бы больше.

Тарас Петрович тоже лично занимался со стрелками, отрабатывая «ровную мушку» и мягкий спуск. В нашем «тылу» приходилось прятаться от бомбардировок и вздрагивать от падающих рядом пуль. Как это у Твардовского? «А в тебя, так и мертвец, но не знали вы бомбежки, вот что я скажу отец». Бомбардировка мало чем отличается от бомбежки, скажу я вам.

Провели мы практическую зачетную стрельбу в одном из оврагов на Корабельной стороне. Результатом я остался доволен. Стабильность в стрельбе, высокая кучность – все это результат десятидневных тренировок. Пора было заниматься и боевой работой. Доложил моему начальнику Белецкому о результатах проверки стрелков и готовности к началу практической работы.

– Ну что, Владимир Андреевич, с Богом. Вы, кстати, Севастополь видели? – спросил он.

– Не пришлось еще, господин капитан второго ранга, – признался я.

– Ничего, как только война закончится, я сам вам покажу весь город, – сказал Белецкий. – Как бы ни было трудно, а землю свою мы отстоим. Ни один враг не сможет одержать над нами победы. Был Севастополь русским городом и останется русским городом, морской крепостью России на Черном море.

Знал бы капитан Белецкий, какие придут времена, он бы трижды в гробу перевернулся, проклиная всех тех, кто посягнул на нашу святыню еще в 1954 году. «Братья» наши уже начали процесс вытеснения Черноморского флота из Севастополя до 2017 года. Мы должны нашу землю арендовать? Такой позор вряд ли кто испытывал? До чего ж ты долготерпив русский народ? Может, тебя еще просто мало унизили?

Глава 33

Предвижу волнующие моего читателя вопросы. Вот, вы были на четвертом бастионе в Севастополе 1854 года, а не видели ли там великого русского писателя Льва Николаевича Толстого? Закономерный вопрос. Подпоручик Толстой прибыл в Севастополь во второй половине ноября и в рассказе о том времени, когда моя снайперская команда вышла на боевые позиции, его еще не было, но заранее скажу, что мне довелось с ним познакомиться.

Из всех офицеров, только один я знал, кем будет симпатичный артиллерийский подпоручик, который уже имел напечатанною первую часть повести «Детство», но разве можно быть предсказателем в любое время? Это уже мой современник пел в своей песне, что «что ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах». О чем беседуют два подпоручика при встрече? Обо всем, но не о высоких материях. Мы же люди. Зато потом можно будет сказать, да мы с ним обсуждали задумки его большого романа «Война и мир». Вранье все это. Вот чему я позавидовал у Толстого, так это тому, что он все время делал записи в блокнотик-тетрадку, а я не делал. Поэтому многое со временем забывается, а когда записано, то это записано навсегда.

Да, чтобы не забыть. Толстой был неплохим воякой, но и среди солдат пользовался уважением за душевность, требовательность и особым отношением к матерным словам. Когда он прибыл, то пытался отучить своих солдат материться. Говорил им: