Последний поход «Новика» Шестёра Юрий

– Есть так держать!

И Андрей с радостью почувствовал, что будто гора свалилась с его плеч – неожиданное испытание выдержано.

– Господин капитан 1-го ранга, поворот выполнен! – доложил гардемарин, еле сдерживая бившую через край радость.

Командир почти торжественным голосом произнес:

– Если бы вы, Андрей Петрович, были офицером, то я бы непременно пригласил вас в свою каюту отметить бокалом шампанского впервые выполненный вами самостоятельный поворот на трехмачтовом корабле! Однако, увы… А посему предлагаю отложить эту процедуру до производства вас в мичманы. Возражения есть?

– Никак нет, ваше высокоблагородие! – просиял гардемарин.

– Во всяком случае, разрешаю вам, Андрей Петрович, теперь во всех случаях обращаться ко мне по имени и отчеству.

– Есть обращаться к вам по имени и отчеству! – просиял он, будучи твердо уверен, что уже сегодня вся команда будет знать об этом – «матросский» телеграф работал без сбоев.

Макаров крепко пожал руку гардемарину, и, не удержавшись, обнял его. А затем произнес:

– Так держать!

– Есть так держать! – с повлажневшими от счастья глазами ответил Андрей на напутствие командира.

Вахтенный офицер стоял рядом, смущенно переступая с ноги на ногу…

После ужина в кают-компании, когда вестовые убрали посуду и столовые приборы, со своего места во главе стола поднялся старший офицер.

– Господа офицеры! Разрешите от имени нашего командира и от себя лично поздравить гардемарина Чуркина с первой совместной вахтой в качестве дублера мичмана Небольсина.

Андрей, смущенный словами старшего офицера, встал со своего места.

– Вы все, за исключением штурманов и механиков, безусловно, помните свои первые совместные вахты на мостике во время прохождения стажировки на кораблях после окончания Морского корпуса.

Строевые офицеры дружно закивали головами.

– Так вот представьте себе, – продолжил он, – что этот юный гардемарин во время первой совместной вахты самостоятельно в присутствии командира выполнил поворот через фордевинд, самый трудный, как вы знаете, поворот судна! И выполнил его достаточно успешно без чьей-либо помощи.

Раздались возгласы удивления и восхищения. Все повернули головы в сторону Андрея.

– А посему Степан Осипович просил передать вам, что он уверен в вашей дальнейшей успешной службе на флоте.

– Спасибо вам, ваше высокоблагородие, и их высокоблагородию господину командиру за добрые пожелания! – дрогнувшим голосом произнес Андрей.

– Так дело не пойдет! – с напускной строгостью сказал старший офицер. – С сегодняшнего дня разрешаю вам, господин гардемарин, обращаться ко мне и ко всем офицерам «Витязя» по имени и отчеству. Тем более что наш командир уже разрешил вам это делать по отношению к себе. Не так ли, Андрей Петрович?

– Так точно, Андрей Андреевич!

Офицеры многозначительно переглянулись.

– Что же касается гардемарина Черняховского, – тот встал со своего места, – то это же разрешение распространится и на него после того, как он самостоятельно выполнит поворот судна, – примирительно заключил старший офицер. – А вы, Владимир Владимирович, как его наставник, доложите мне об этом.

– Есть доложить, Андрей Андреевич! – встал мичман Шаховской.

На горизонте показалась заснеженная вершина пика острова Рисири. Его белоснежный конус увеличивался на глазах, как бы вырастая из воды. Впечатляющее зрелище!

Затем севернее показался и гористый остров Ребун. И «Витязь» взял курс на пролив между ними. Теперь он, идя под парусами, все чаще стал ложиться в дрейф для взятия проб воды и грунта.

Еще до прихода во Владивосток доктор Шидловский серьезно заболел, и Макаров был вынужден списать его на берег для отправки на лечение в Петербург. И теперь всеми гидрографическими работами стал руководить старший штурман поручик Розанов.

На переходе от мыса Поворотного до острова Рисири Андрей со своей группой регулярно, через каждые четыре часа, брал пробы воды батометром[43]. Теперь же пришла очередь поработать и группе Алексея – глубины уже позволяли брать пробы грунта щипцами, одолженными у телеграфистов, которыми он был весьма доволен.

Взяв очередную пробу воды, Андрей поднялся на мостик.

– Прошу разрешения, Аркадий Константинович, продолжить совместную вахту!

– Добро, Андрей Петрович! Как успехи на гидрологическом фронте? – с долей ревности спросил тот, так как ему пока доверяли лишь замерять температуру воздуха во время его вахт.

– Нормальные, Аркадий Константинович, – улыбнулся Андрей, уловив нотки ревности в голосе своего наставника. – На ста метрах глубины температура, как и прежде, остается довольно низкой – около четырех градусов выше нуля по Цельсию.

– Ненамного отличается от температуры воздуха, – заметил мичман, похлопывая ладонями рук, одетых в перчатки. – Вы сейчас несколько разогрелись при работе на полуюте, а здесь, на мостике, обдуваемом насквозь всеми ветрами, очень холодно.

– Думаю, станет еще холоднее, когда подойдем к проливу Лаперуза.

– Живы будем – не помрем! – отшутился вахтенный офицер.

– Вот он каков, знаменитый Камень Опасности! – показал Алексей на не очень высокую одинокую скалу, окруженную небольшой группой голых, лишенных растительности камней, возвышавшуюся почти посередине пролива Лаперуза.

– Да уж, Алеша, примечательный островок! И не низок, не высок, – согласился Андрей, прибежавший к другу на полубак в перерыве между взятием проб воды. – В ясную погоду он весь на виду. А в частые туманы, характерные для этих мест? Поэтому во избежание столкновения с ним на кораблях выставлялись матросы, обязанностью которых было прислушиваться к реву сивучей[44]/a>, поселившихся на этих камнях.

– И сколько же кораблей мореходов покоится на морском дне подле него?

– Одному Богу известно, Алеша…

Алексей вздохнул и, подув на закоченевшие от холода пальцы, принялся разбирать содержимое щипцов, которые достали со дна пролива перед самым приходом Андрея на полубак. И он с интересом стал наблюдать за действиями Алексея.

Так называемые щипцы на самом деле представляли собой два полушария, соединенные пружинками. Когда лот[45] с этими щипцами достигал дна, те захватывали в себя окружающий их грунт, и полушария тут же смыкались. Просто и в то же время надежно.

– Смотри, Андрюша, грунт, как видишь, – ил, – сказал Алексей, разъединив полушария. – Однако обрати внимание вот на эти разноцветные живые организмы.

В серой массе придонного ила действительно шевелились какие-то разноцветные червячки.

– Вот только жаль, что после помещения их в формалин они обесцвечиваются, – сокрушался Алексей.

– Не унывай! В Петербургской академии наук ученые разберутся, что к чему. – И Андрей заторопился: – Паруса поставлены в положение левентик[46], так что предстоит очередная остановка для взятия проб. Успехов тебе, Алеша!

– И тебе того же, Андрюша! – пожелал он, наблюдая, как друг легко сбегает по трапу с полубака.

– Прямо по курсу у горизонта – полоса тумана, ваше благородие! – доложил сигнальщик.

Мичман Небольсин приложил к правому глазу зрительную трубу[47].

– Ну и глазаст же ты, Егоркин! Благодарю за службу!

– Рад стараться! – бодро ответил польщенный вниманием вахтенного офицера матрос.

– Только этого, Андрей Петрович, нам и не хватало! – сокрушенно вздохнул Небольсин. – Будем теперь блуждать в тумане, как слепые котята.

– Это же дальневосточные воды, Аркадий Константинович, и туманы здесь не редки даже в это время года.

– Так-то оно так… – снова вздохнул тот и, видимо, приняв решение, скомандовал: – Нестеренко, доложи старшему офицеру, что входим в полосу тумана!

– Есть! – с готовностью ответил вахтенный вестовой и метнулся с мостика выполнять приказ вахтенного офицера.

Старший офицер поднялся на мостик и взглянул в сторону приближающегося тумана.

– Ваши предложения, Аркадий Константинович?

– Думаю, что в тумане удобнее будет идти под парами. Ведь мы приближаемся к острову Тюлений[48]. А в проливе, отделяющем его от полуострова Терпения, Степан Осипович как раз и хотел провести замеры течения ввиду его неопределенности.

– Правильно думаете, Аркадий Константинович. Действуйте!

Небольсин дал указание в машинное отделение поднять в котлах пары и предупредил штурманов о приближении тумана. На мостик сразу же поднялся младший штурман с секстаном[49], чтобы успеть уточнить местоположение корабля по еще видимому солнцу.

Когда машинисты доложили, что корвет находится под парами, мичман отдал команду:

– Взять паруса на гитовы![50]

Раздались трели боцманских дудок, и матросы вахтенной смены рассыпались по мачтам, подвязывая паруса к реям.

Затем он перевел стрелку машинного телеграфа в сектор «малый ход», и под кормой послушно забурлил гребной винт.

– Штурман, каково расстояние до острова Тюлений? – спросил мичман в переговорную трубу.

– Около семи миль, Аркадий Константинович! – доложил младший штурман.

– Спасибо, Семен Кондратьевич!

И только после этого вахтенный офицер доложил старшему офицеру:

– Господин капитан 2-го ранга, корвет идет под парами малым ходом курсом норд-норд-ост! Примерно через час будет у острова Тюлений!

«Витязь» вошел в полосу тумана. Он был настолько густым, что не видно было не только полубака, но и еле угадывались очертания первой дымовой трубы, расположенной за мостиком. Андрей, конечно, знал из рассказов отца о гибельных дальневосточных туманах. Сколько же они попортили крови русским мореходам за более чем столетие пребывания их в этих водах! Но только теперь смог в полной мере ощутить их воздействие на психику человека.

Избавиться от ощущения, что они на своем корвете как бы растворились в серой и бесплотной массе, окутавшей застывшую поверхность моря, было чрезвычайно трудно. Возникло сосущее под ложечкой ощущение, что они брошены и находятся одни во всем мире, и так будет продолжаться целую вечность. И только мерные «вздохи» машины, работавшей на малых оборотах гребного винта, да бурление воды под кормой свидетельствовали о реалиях существующего мира.

Но рядом находился опытный моряк, старший офицер. Теперь вся надежда на него, на его знания, опыт и умение.

Он же еще раз затребовал у штурмана данные о расстоянии до острова Тюлений и дал ему указание докладывать об изменении расстояния через каждые пять кабельтовых[51]. Затем приказал сделать замер глубины. Однако опущенный за борт лот так и не достиг дна при длине лотлиня в двести метров. Поэтому старший офицер приказал делать замеры глубины через каждые десять минут.

– Сейчас, Аркадий Константинович, подойдем к северо-западной оконечности острова и станем на якорь. Когда туман рассеется, приступим к определению направления и скорости течения в проливе между этим островом и полуостровом Терпения, – пояснил старший офицер.

– Глубина сто двадцать метров! – доложил матрос вахтенной смены, производивший замер глубины.

– Замерять глубину через каждую минуту! – приказал капитан 2-го ранга.

А по переговорной трубе младший штурман доложил:

– В соответствии с прокладкой курса корабля по счислению[52] остров Тюлений находится в пяти кабельтовых по правому борту!

– Глубина двадцать пять метров! – тут же раздался тревожный голос матроса.

– Стоп машина! Полный назад! – приказал старший офицер.

Под кормой бешено забурлила вода, однако махина корвета весом в три с половиной тысячи тонн продолжала по инерции двигаться вперед.

От удара все, кто находился на мостике, подались вперед и ухватились за планширь его ограждения. Скрип металла корпуса корабля о грунт резанул души моряков. Затем все стихло, и только гребной винт под кормой продолжал натуженно бурлить воду, тщетно пытаясь стащить корабль задним ходом на чистую воду.

– Приехали! – подавленно произнес старший офицер, а затем вложил всю свою истерзанную несчастьем душу в витиеватую тираду из ненормативной флотской лексики.

– Стоп машина! – приказал он, облегчив душу. – Даже она не может сейчас выручить нас…

На верхнюю палубу, слегка наклоненную в сторону кормы, высыпала вся команда. Слышались тревожные приглушенные голоса.

– Боцман, проверить на течь форпик[53] и носовую часть трюма! – приказал старший офицер.

– Есть! – с готовностью ответил старый служака, и Андрею послышалась радость в его голосе: порядок есть порядок!

– Вестовой, доложите командиру о посадке на мель!

– Отставить! – совсем рядом послышался голос командира. – Я уже здесь, Андрей Андреевич!

Старший офицер, отведя командира в сторонку, кратко доложил о случившемся и в заключение попросил: – Вахтенного офицера, Степан Осипович, прошу не винить. Это моя вина. Я и буду отвечать за посадку корвета на мель!

– Что вы заладили, Андрей Андреевич, моя вина, моя вина… Неужели вам, старшему офицеру, надо объяснять, что за все, что произошло с кораблем, отвечает только его командир. – Капитан 2-го ранга, тяжко вздохнув, смущенно опустил глаза. – Вот так-то, Андрей Андреевич… А сейчас надо снимать корвет с мели. Это самое главное. А с причиной его посадки будем разбираться, когда рассеется туман.

Он взял рупор и подошел к краю мостика:

– Гардемарин Черняховский, взять пробу грунта!

– Есть взять пробу грунта!  тут же ответил тот и, скомандовав: – Группа, за мной! – устремился на полубак.

Засвистел свисток пробки переговорной трубы из машинного отделения. Вахтенный офицер вынул ее и приложил ухо к раструбу трубы.

– Степан Осипович, старший механик сообщил, что паровая машина и котлы от удара не сдвинулись и находятся на своих местах! – доложил сияющий мичман.

– Спасибо, Аркадий Константинович, за первую радостную весть! – ответил тот, а старший офицер истово перекрестился.

С полубака раздался восторженный голос гардемарина Черняховского:

– Грунт – песок, ваше высокоблагородие!

Это была вторая радостная весть. А когда боцман доложил, что в подпалубных помещениях течи нет, Макаров, потирая руки, впервые улыбнулся.

– Ну что же, будем снимать корвет с мели двойной тягой. Распорядитесь, Андрей Андреевич, завезти с кормы верп[54].

– Будет исполнено, Степан Осипович! – с готовностью ответил старший офицер. – Разрешите покинуть мостик?

– Добро, Андрей Андреевич!

На полуюте по-хозяйски распоряжался старший офицер:

– Спустить баркас на воду! Лейтенант Браузер – на руль!

Заскрипели блоки шлюпбалок[55].

– Боцманской команде подать в баркас верп!

Затем послышались всплески весел баркаса, отваливающего от борта корвета. И потянулись томительные минуты ожидания… Наконец поступил доклад лейтенанта из вернувшегося баркаса:

– Господин капитан 2-го ранга, верп завезен за корму корвета!

– Поднять баркас на борт! – приказал старший офицер.

И после того, как этот приказ был выполнен, с мостика раздался голос командира, усиленный рупором:

– Всей команде переместиться на корму!

Надо было приподнять, насколько возможно, нос корвета. А три с половиной сотни моряков – это около тридцати тонн веса.

Когда дружный топот матросов, перебегающих на корму, стих, с мостика последовала очередная команда:

– Пошел брашпиль![56]

Трос, идущий от верпа, стал наматываться на барабан, и когда он натянулся в струну, по команде командира вахтенный офицер передвинул ручку машинного телеграфа на сектор «полный назад». Под кормой натуженно забурлил гребной винт.

Корпус корвета задрожал. «Давай, давай!» – мысленно умоляли моряки свой корабль. И тот, как будто отвечая на их мольбы, еще раз вздрогнул и стал медленно сползать с мели.

Громовое «ура!» потрясло воздух над верхней палубой. Матросы обнимались, поздравляя друг друга с победой над стихией.

А через некоторое время, когда корвет, чуть покачиваясь, вышел на чистую воду, командир приказал отдать носовой якорь. На баке загремела якорная цепь.

– Стоп машина! Стоп брашпиль! – скомандовал командир.

На мостик, запыхавшись, взбежал старший офицер с сияющими от радости глазами.

– Поздравляю, Степан Осипович! «Витязь» на чистой воде!

– И вас, Андрей Андреевич, поздравляю! Теперь будем ждать, когда рассеется туман. И распорядитесь сменить вахтенную смену – люди устали и морально, и физически.

В течение нескольких дней самым тщательным образом проводили гидрологическое обследование пролива между островом Тюленьим и полуостровом Терпения.

– То, что и требовалось доказать! – удовлетворенно воскликнул Макаров, когда были подведены результаты обследования.

Оказалось, что скорость течения из залива Терпения в Охотское море достигала четырнадцати узлов! Это, разумеется, в центре пролива. А в том месте, где «Витязь» сел на песчаную косу, оно составляло от трех до четырех узлов.

– А ларчик-то просто открывался, Андрей Андреевич! А вы все твердили: «Я виноват, я виноват…» В борьбе со стихиями природы мы пока, к сожалению, бессильны. Еще хорошо, что не сели на каменные рифы, как броненосная канонерская лодка «Русалка» в шхерах Финского залива, на которой мне довелось тогда служить еще мичманом.

– Надо было мне сразу же отдать якорь еще на глубине ста двадцати метров, – вздохнул, терзаясь своей оплошностью, старший офицер.

– Все мы, русские, сильны задним умом, – рассмеялся командир. – Однако как учит народная мудрость, все хорошо, что хорошо кончается.

– Выходит, что так, Степан Осипович, – согласился старший офицер, признательно глянув на своего командира.

Правильно говорят в народе: пришла беда – отворяй ворота. Через сутки после окончания жестокого шторма море опять вздыбилось. Опять гигантские волны трепали «Витязь», а ураганные порывы ветра рвали и срывали штормовые паруса, сшитые из особо прочной парусины. И когда эти порывы ветра не могли сорвать штормовой парус, то гнули вначале концы рей, а затем и сами реи, делая их непригодными для постановки парусов.

Когда закончилось и это буйство природы, «Витязь» мог идти лишь под частью своих многочисленных парусов.

После обеда в кают-компанию зашел командир. Это было во второй раз после ее посещения командиром перед заходом в Магелланов пролив. Следовательно, предстоял очередной серьезный разговор.

– Господа офицеры! – обратился он к присутствующим. – В результате двух жестоких штормов корвет может идти теперь только под частью парусов со скоростью три-четыре узла, что, как вы понимаете, неприемлемо. Идти же только под парами мы не сможем ввиду ограниченного запаса угля.

Офицеры напряженно слушали командира, ожидая его решения.

– По этим причинам я принял решение возвратиться. – По кают-компании пронесся вздох облегчения. – Однако вернуться во Владивосток мы уже не сможем, ибо как пролив Босфор-Восточный, так и бухта Золотой Рог уже будут скованы льдом. И посему они непреодолимы для «Витязя». Поэтому пойдем в Иокогаму, где есть необходимая ремонтная база, прекрасный угольный магазин и к тому же гораздо теплее. Переход будем осуществлять под парами, так как, по мнению Ивана Кузьмича, запаса имеющегося угля будет для этого вполне достаточно.

Старший механик утвердительно кивнул.

– Устранив неисправности рангоута[57], наполнив угольные ямы кардифом[58], уже в марте покинем Иокогаму и, проведя тщательное гидрологическое обследование Сангарского пролива с непредсказуемыми течениями в нем, придем во Владивосток, когда его гавань уже освободится ото льда. Есть вопросы, господа офицеры?

Макаров долгим взглядом обвел своих спутников.

– Вопросов нет, – констатировал командир. – А посему, Андрей Андреевич, разворачивайте «Витязь» курсом на Иокогаму.

Друзья вернулись в каюту.

– Вот так, Андрюша, откладывается мой самостоятельный поворот под парусами до весны, – удрученно сказал Алексей, – а вместе с ним и мой переход в так называемую «касту избранных».

– Выходит, что так, Алеша. Но ты особенно не унывай. Как только по весне выйдем из Иокогамы, так сразу же выполняй свой первый самостоятельный поворот. А я за это время подготовлю тебя теоретически – комар носа не подточит.

– Спасибо, Андрюша! Ты настоящий друг!

В это время с мостика прозвучала команда:

– К повороту!

«Витязь» совершал последний поворот под парусами, ложась курсом на японский порт Иокогаму.

15 июля 1888 года «Витязь» вновь покинул Владивосток, но уже под флагом командующего эскадрой вице-адмирала Шмидта. Он должен был посетить японский порт Хакодате у выхода из Сангарского пролива в Тихий океан, Петропавловскую гавань на Камчатке, Командорские острова, а затем все порты Татарского пролива как на западном побережье Сахалина, так и на восточном побережье Уссурийского края.

8 октября «Витязь» вернулся во Владивосток. А уже в конце октября командир после обеда зашел в кают-компанию.

– Господа офицеры! Вскоре, как вы, конечно, знаете, бухта Золотой Рог и пролив Босфор-Восточный покроются льдом, непреодолимым для судов. Поэтому мы, выполнив свои задачи, покидаем Владивосток и направляемся в Кронштадт.

Присутствовавшие в кают-компании оживленно и радостно переглянулись. Их можно было понять – наконец-то они возвращаются домой, к своим родным и любимым после двух лет скитаний в морях и океанах в штормах и туманах!

Командир понимал состояние своих подчиненных, поэтому, сделав паузу, предупредил:

– Возвращение будет не просто плаванием в его конечный пункт, Кронштадт, через Суэцкий канал. Необходимо будет по всему маршруту корвета провести регулярные гидрологические наблюдения. Особая же задача – проверить гипотезу о существовании теплого течения из Красного моря в Индийский океан. А посему это плавание не будет прогулкой. На самом деле, это будет напряженный труд, и я, ваш командир, прошу всех господ офицеров и гардемаринов отнестись к этому с пониманием, проявив при этом рвение, на которое очень рассчитываю.

– Ну что, Андрюша, идем домой? – возбужденно воскликнул Алексей, когда они вернулись в свою каюту.

– Именно так! – в тон другу ответил тот. – Странно все-таки устроен человек. Ты не находишь, Алеша? То мы радовались, когда уходили в кругосветное плавание, теперь же не менее радуемся тому, что возвращаемся из него.

Тот рассмеялся:

– Все правильно, Андрюша! Счастье любого человека, а моряка тем более, в том, что у него есть дом, в котором его любят и непременно ждут. Лиши этого человека, и он станет лишь бродягой без рода и племени. А это так страшно…

Андрей обнял друга.

– Слава богу, что сия чаша нас миновала. А посему – домой, где нас с тобой и любят, и ждут!

27 октября «Витязь», снявшись с якоря, окутался дымом прощального салюта, а батарея на Тигровой сопке[59] пушечными залпами ответила ему. Прощай, Владивосток!

А 20 мая 1889 года корвет под приветственный гром пушек бастионов морской крепости отдал якорь на Кронштадтском рейде.

Сколько стран и морей, сколько разных климатических поясов и районов были объектом наблюдений и изучения командира «Витязя» и его помощников! И ни одно из этих наблюдений не пропало. Все они были тщательно проанализированы и составили содержание капитального труда «”Витязь” и Тихий океан».

На публичном заседании Петербургской академии наук труд Макарова был удостоен премии митрополита Макария, а Русское Географическое общество присудило автору золотую медаль.

Работы Макарова обрели и международную известность – на фронтоне всемирно известного Океанографического музея в Монако среди названий десяти кораблей, внесших наиболее весомый вклад в изучение Мирового океана, можно увидеть и название русского корвета «Витязь».