Имперский раб Сосновцев Валерий

– Эх! – вздохнул Семен и кивнул на русские суда. – Они скоро домой уплывут…

Ефрем не ответил ему.

– Что, ежели попросить своих-то? Может, спрячут…

– И не думай! – сказал Ефрем вполголоса. – Здесь обычай такой, что свой ты или чужой, а без согласия твоего хозяина – это воровство. Вора, сам знаешь, не помилуют… Ежели живыми оставят, то путь сюда закажут. А тут, видно, барыши немалые крутятся.

– Ну, християне они али нет?! – шептал, чуть не плача, Семен. – Им – барыш, а мы тут – погибай!

– Ты остерегись, брат. Охрана больно зоркая, – Ефрем легонько кивнул в сторону.

Семен обернулся. На него пристально, забыв жевать, смотрел Роман. Невольник потупился.

– Терпи, брат, терпи! Бог терпеливым и сильным помогает, – сказал Ефрем.

Отставив в сторону свою плошку, он лег навзничь на горячий песок, сцепил на лбу ладони и закрыл глаза.

Ночью к костру, где сидели невольники, подошел вразвалку Роман. Велел Ефрему идти с ним. Увел в темноту. Шли молча в сторону от моря.

В свете зарождавшегося месяца прибрежные барханы казались призраками, спящими под покрывалами. Поднялись на один такой холм. Роман остановился, обернулся к Ефрему и спросил:

– Ну что, брат Ефрем, увидал своих, так небось домой потянуло?

Ефрем молчал. Роман указал на море ногайкой и сказал с видом разбойничьего атамана:

– Молчишь!.. Правильно, молчи! Молчи и слушай, Ефремка. Удача тебе прямо в руки прет! Гляди, не упусти! Второго разу может и не привалит. Думка у меня есть. Прознал я, что в-о-он тот, видишь, крайний струг виднеется? – продолжал тыкать он ногайкой в сторону черно-серебристого моря.

Ефрем вгляделся и сказал:

– Нет, что-то не видать.

– Да вон же, справа!..

– Ага, теперь вижу.

– Так вот, там у них казак-кормчий сказывал, что завтра поутру они уходят домой… Я вызнал, в каком из тюков Шариф каменья дорогие запрятал. Смекаешь?

– Пока нет, – ответил придурковато Ефрем.

Роман нетерпеливо хлопнул себя по голенищу сложенной ногайкой.

– Ну и дубина! Неужто не догадался?

– Нет, не пойму я что-то…

– Ладно, слушай! Каменья те мы сейчас достанем. Ты вплавь доберешься до струга… Да ты плавать-то можешь ли?

– Могу, – ответил Ефрем.

– На струге отсыплешь казаку пригоршню – он за это хоть в ночь с тобой уйдет… Себе не забудь оставить! Богатеем возвернешься домой-то!

– А ты? Сам бы один и сотворил? – спросил Ефрем.

– Я себя не обделю. Но одному мне не справиться!

– А что делать, коль догонять зачнут? – подхватывая игру, спросил Ефрем.

– Тьфу ты! Вот ишак-то! Кто и на чем по морю погонится за вами? На верблюдах, что ли?.. Да и хватятся не вдруг.

«Ох и подлец же ты, каналья! – подумал Ефрем. – Бухарцы всех невольников затравят потом – это тебе плевать! Российских купцов похватают в полон, а то просто зарежут. Тебе все равно! Ну и гадина же ты!..»

– Ну, чего молчишь бараном-то? Онемел от удачи! – торопил его Роман.

«Неспроста ты затеял все это!» – подумал Ефрем. Вслух сказал:

– Ну, я убегу, а ты – не со мной?

– Мне нельзя… да и не к чему! Я и здесь пристроюсь с камушками-то!

– Не-е-т, брат Роман, ты что-то недоговариваешь. Мне ведь тоже нельзя домой. Я там – изменщик!

– Да кто там ведает-то про твои баталии? С деньгами все отмоешь!

– Вот ты поезжай и отмывай.

– Мне не с руки…

– А мне с руки чужие головы закладывать?! – взревел Ефрем и схватил подлеца за горло.

Провокатор повис над песком, едва на цыпочках, задыхался и хрипел. Роман попытался было вынуть кинжал из-за пояса, судорожно стал шарить рукой, но Ефрем опередил его. Выхватил клинок, отбросил в темноту.

– Я тебя голыми руками задушу, пакость! Говори, кем и зачем подослан?

– По-го-ди-и! – взмолился Роман. – Я отслужу-у-у…

– Говори! – Ефрем обеими руками сжал тощую шею подонка.

– Э-э-э-э… Ша-а-риф… ве-лел…

Ефрем ослабил хватку. Тяжело дыша, Роман продолжал:

– Шариф заставил, а ем-му наш хозяин приказал… тебя проверять…

– Ты придумал украсть казну? А не согласился бы я, что тогда?

– Тогда ежели не донесешь Шарифу, значит, нельзя тебе доверять.

– Ну а донес – что было бы?

– Потом как водится – вяжут кровью… – буркнул Роман.

– Как это? – изумился Ефрем.

– Шариф убьет меня!.. – взвыл подлец.

– Не знаю, как Шариф, а вот я убью прямо сейчас! – грозно предупредил Ефрем. – Говори!

– Раба Семена в чем-нибудь обвинят и велят тебе его казнить… – дрожа всем телом, выпалил Роман.

Ефрем не стал чинить расправу сам, а потащил пройдоху к шатру Шарифа. По дороге наделали шуму, побудили весь свой стан.

В свете костра взъерошенный спросонья Гафуров приказчик раздраженно спросил:

– В чем дело?

В отчаянии, надеясь на близкое избавление от рук Ефрема, Роман, теряя рассудок, закричал:

– Хозяин, этот раб убьет меня… я же, как велено было… ты сам…

– Он подбивал меня на грабеж! – перебил его визги Ефрем и бросил подлеца на землю.

– Что-что? – делано возмущался Шариф.

– Он свой, господин, он доложил! – твердил Роман, заглядывая в глаза Шарифу.

Приказчик ударил Романа наотмашь. Тот растянулся на песке. Шариф вынул из-за пояса кинжал. Два его телохранителя придвинулись к нему ближе, готовые первыми бросится, куда укажет хозяин. Роман онемел от ужаса. Шариф протянул кинжал Ефрему. Пристально глядя ему в глаза, произнес тихо и жестко:

– Убей вора.

Ефрем, недавно готовый задушить эту тварь, сейчас содрогнулся.

– Я воин, не палач… – сдавленно выдохнул он.

– Ты – раб, – назидательно возразил ему Шариф. – Или сообщник вора? Как для тебя лучше?

Ефрем понял – выхода у него два: или подчиниться, или лечь здесь, защищая мерзавца. Он молча взял кинжал и вонзил его в сердце визжащего Романа. Тут же его оттолкнул один из телохранителей Шарифа и забрал оружие. Приказчик велел:

– Уберите падаль! Ефрем, иди за мной.

Ефрем, едва справляясь с волнением, вошел в шатер караванщика. Там при свете масляной лампы Шариф велел подробнее рассказать, что произошло. Ефрем выдержал жесткий взгляд приказчика и пересказал все. О том, что Роман выдал хозяев, – ни слова. Шариф помолчал, подумал, потом сказал:

– Молодец, что разоблачил вора! Ходжа Гафур наградит тебя. Теперь ты будешь не только переводить, но и следить за остальными рабами.

– Смогу ли я?..

– Как ты это будешь делать, меня не касается. Охранять их будут воины, а ты твори так, чтобы работа кипела. Теперь иди.

Шариф завалился спать. Ефрем побрел к кучке невольников. До зари он не сомкнул глаз. Невольники его не беспокоили. Молча гадали: «Что теперь будет?»

На другой день Шариф договорился о сходном обмене товарами с кормщиком того самого струга, на который накануне указывал Роман. Оказалось, тот и не думал уходить.

Кормщик, дюжий казачина с бородой-лопатой, смотрел на всех из-под густых бровей стеклянными глазами. Но примечал все. Густым басом он указывал, как и куда класть груз.

– Давно ли ходишь на торжище? – спросил его Ефрем.

– Да лет пять, поди, – добродушно ответил казак.

– Свой товар возишь али по приказу?

– Свой, свой. Мы с братовьями гурты скота гоняли, потом вот струг завели. Нас тут знают. Синильниковы мы, с Яику. Кличут меня Яковом… А тебя-то, касатик, как угораздило в полон угодить? Али ты наемкой здеся, по своей охоте?

– Какое там! – махнул рукой Ефрем и перевел разговор. – Бунт-то Емелькин угомонился?

– Пымали того злодея-батюшку, язви его!

– Что так, али ты противу своих казаков был?

– У нас в дому своя замятня из-за него вышла.

– Что так?

– Я сразу отверг ентого царя-Емелю. Взбунтовались казаки! Нечего было в него сторонним мешаться. Сами бы управились.

– Как же ты уцелел с такими мыслями, Яков? Емелькины нукеры и за меньшее не прощали. А ты что не таился? – спросил удивленный Ефрем.

– А чего бы они мне сделали? Тем паче что к Емельке мой племяш пристал. Писарил там при каком-то атаманишке. Язви его!.. – Яков вздохнул. – Жалко парнишку. Порубили его под Самарой… Тезки мы были. Яковы Синильниковы оба.

Замолчали. Невольники носили мимо них тюки. Яков свое уже переправил на берег, теперь загружали его струг бухарскими диковинами.

– Куда же ты этакое добро повезешь? Я чаю, не для Яика столько-то?

– Сейчас, пожалуй, и нет. Это верно. А куда? Россия ведь большая… Я, брат ты мой, аж до Петербургу вожу свой струг.

– Неужто туда? – изумился Ефрем.

– Да что ты все дознаешься? – подозрительно спросил Яков.

– Да так… – как можно равнодушнее сказал Ефрем и огляделся.

– Ну, ладно уж, говори, раб Божий. Не бойся, на мне, чай, крест есть. – Казак распахнул ворот рубахи.

– Видишь ли, я родом из Вятки. Родители мои там. Поди, маются неведением обо мне, ежели сами живы. Передать бы через кого, что живой я…

– Тю-у, делов-то! Сказывай, как сыскать их. Я через купцов передам.

Ефрем рассказал, как найти его отца, что передать… Сходил к кострищу на берегу, нашел кусок тряпки и написал на нем: «Я живой, в Бухаре». Когда Ефрем сунул в руку казаку свое письмо, на берег вышел Шариф и увидел это.

– Нехорошо, купец! С моими невольниками тайное дело заводишь? – закричал он на Якова.

Охрана Шарифа подбежала к Ефрему и заломила ему локти.

– Успокойся, уважаемый, нет никаких дел тайных. Глянь, что на тряпице написано. Какой это грех, ежели отцу с матерью человек отписал, что живой он? Чтоб не печалились они…

Шариф недоверчиво посмотрел на казака, на Ефрема, на буквы на тряпке, сморщился и сказал:

– Дай мне, – казак отдал, – я потом прочту, а на словах его родным передай, что не хочет Ефремка домой ехать. Пусть они к нему едут. Вместе жить будут.

Он велел отпустить Ефрема и ушел, смеясь. Его воины подхихикивали.

Утром следующего дня Синильников отплыл в Астрахань. Шариф приказал всем готовиться в обратный путь, а еще через день караван направился к Бухаре.

Прошли меньше половины пути, когда их в песках нагнали туркмены-разбойники. Застать бухарцев врасплох не удалось. Шариф был опытный воин. Он рассылал на пути конные дозоры. Успели разложить вкруг снятые тюки и залечь за них. Ефрему велено было командовать ружейной стрельбой. Сотни три конников двумя лавами понеслись на бухарцев, на ходу пуская стрелы. Но первый дождь из луков вреда не принес. Вот тут Ефрем гаркнул по-русски:

– Пали-и-и!

Бухарцы, уже привыкшие к его командам, дали залп, потрясший воинов пустыни. Их кони от грома, огня и дыма в панике поворачивали, не слушаясь поводьев. Убитые и раненые усеяли песок. Вторая лава туркмен по инерции смяла первую. Нападавшие смешались в кучу. Бухарцы похватали вторую партию заряженных ружей. Рабы и погонщики стали перезаряжать отстрелявшие. Ефрем и Семен выучили их этому загодя.

– Целься! Пали-и! – командовал Ефрем.

Второй залп свалил еще десятка два нападавших. Видя, что наскоком ничего не получилось, разбойники укрылись за барханами и стали осыпать караван стрелами. Появились раненые и убитые. Бандитов отгоняли залпами, но они скоро возвращались, и все начиналось сначала. До ночи длился этот вялый бой. Туркмены пытались поджечь тюки стрелами-факелами, но бухарцам удавалось погасить огонь. Все понимали, что развязка близка и кто-то из дерущихся должен пасть.

– Многоуважаемый Шариф, – обратился к караванщику Ефрем, – дозволь мне с воинами вылазку сделать? Отобьемся!

Шариф, выслушав, что задумал русский, раздумывать не стал: все равно иного выхода не было.

Меньше сотни конников во главе с Ефремом галопом выскочили в темноте из лагеря. В тусклом свете молодого месяца на песке чернели фигуры спешенных туркменов. Бухарцы остановились разом по команде своего предводителя-раба как вкопанные. Дали залп. Пустые ружья – в песок. С плеч сорвали заряженные и – снова залп. От неожиданного грома и молний туркменские лошади без седоков умчались за барханы. Разбойники, потеряв коней, заметались на песке.

– Ур-ра-а! – закричал Ефрем и, выхватив саблю, бросился рубить налево и направо.

– Алла-а-а! – хором вторили ему бухарцы и тоже пошли в сабли.

В это время Шариф бегал по лагерю и готовил остатки людей к обороне, на всякий случай. Огня велел не зажигать. Около одного из тюков он замешкался… В темноте и суматохе никто не обратил внимания на короткий стон. Все прислушивались к шуму боя за барханами.

Под утро, порубив и разогнав разбойников, бухарцы, ведомые Ефремом, вернулись в лагерь. Все радостно приветствовали друг друга. Хватились Шарифа. Нашли и ахнули. Он лежал между тюков со стрелой в горле.

Ефрем по инерции продолжал распоряжаться. Никто не возражал. Он велел мусульманам помолиться над убитыми и похоронить до заката. Бухарцам это легло на сердце бальзамом. Чужестранец, знающий их обычаи, да еще герой битвы достоин уважения!

Случилось само собою, что люди слушались русского. В его словах и поступках все было разумно. Они не заметили, как забыли, что он раб.

В караване нашлось немало тех, кто знал путь до Бухары. Двигались далее с малыми остановками. Всех, и рабов тоже, посадили на отбитых и освободившихся лошадей и верблюдов, чтобы двигаться быстрее.

Ефрема не покидала мысль: «Как в Шарифа в темноте угодила стрела да еще так метко?».

Он спросил Семена украдкой:

– Ты не заметил, когда нашли тело приказчика, сколько стрел валялось там на земле?

– Ни одной! – щурясь, сказал Семен.

– Выходит, очень зрячий стрелок у туркменов был, как кошка, – Ефрем пристально посмотрел на ухмыляющегося друга.

– Не знаю, – бесшабашно ответит тот, – а может, он шел, шел да и споткнулся. А она тут торчком и лежала. Упал человек и каюк… Нетути теперича.

Семен притворно вздохнул и добавил:

– Хороший был человек или нет – Бог разберет.

Ефрем все понял. Семен улучил момент, чтобы убрать мнительного слугу Гафура. Ведь он видел, как Шариф забрал письмо Ефрема.

– Больше такого не твори. Себя и меня погубишь. Без моего ведома ни-ни! Понял?

Семен кивнул и сказал шепотом с усмешкой:

– А тряпицу твою с Шарифом так и похоронили. Царствие ей Небесное! Почила вместе с супостатом!..

– Аминь, плакальщик! – завершил Ефрем и погрозил беззлобно.

До Бухары добрались благополучно. Ходжа Гафур был так потрясен событиями с его караваном, что чуть было не дал Ефрему свободу. Но вовремя спохватился. Именно такой сметливый и смелый человек был ему нужен. Придумал Гафур приручить Ефрема окончательно и потом подарить правителю Бухары.

Яков Синильников исполнил просьбу Ефрема. Через приказчиков знакомого вятского купца отправил его отцу весточку о сыне. Сам казак пока далеко от Астрахани ездить воздерживался. Больно уж лютовало начальство поволжских городов после недавнего бунта. Особенно если встречало ненароком казака.

«Да-а, развел всем соли Емелька! Прямо аж до изжоги!» – думал Яков.

Но другого не мог он принять: корили-то за Емельку всех казаков, скопом!

– Ну, дворяне, приказные – этих понять можно! – говорил он однажды знакомому купцу Анисимову из Самары. – Этих Емелька скопом по осинам развешивал. А мужики-то чего на казаков взъелись? Им волю пообещали, вот они своих господ и зачали грабить! Ну ежели мы – казаки – вредные такие, охальники, так ты на нас иди, а ты – в чужой амбар!

– Эх, казак, казак! – вздохнул Анисимов. – Я сам сын крепостного. Знаю что почем… Казаки крови попущали, мужиков волей поманили, а пришли снова баре и что?

– Ну и что? – раздраженно переспросил Яков.

– А то!.. Раньше с мужика три шкуры драли, теперь – тридцать три.

– Ага, а казакам, наверно, пряники привезли, – бурчал Яков. – Кренделя пеньковые да колышки еловые!.. Казаки мужиков в бунт на аркане не волокли…

– Мужик – он темен, забит, захлестан, – гнул свое Анисимов. – Ему такому укажи пальцем, мол, вот виновник бед твоих. Мужик – дубину в руки и айда махать… Мужика пожалеть надобно.

– Жалельщик!.. Я-то спросил, чего вдруг казаки мужику плохи стали?

– Я отвечаю, – назидательно продолжал купец, – вы побунтовали, а как были вольные, так и остались. У вас землица. Ни барщины, ни податей… Вон и торговлишка…

– Ага, – перебил его Яков, – и на талах витушки у нас растут! Сразу жареные! Ты только забыл, что еще кости у нас сеченые.

– Какие такие кости? – удивился Анисимов.

– Такие! Слыхал, что казаки обязаны по первому указу на любую службу, особливо военную, идтить?.. А война – не гулянье… Податей, говоришь, на нас нет? Мы, милок, дань кровью платим. От того и бунты у нас почитай кажинный год… и виселицы.

Оба спорщика замолчали. Потом Анисимов спросил:

– Выходит, ежели случится державу спасать, то казаки воевать не пойдут?

– Сказал тоже! То – держава же!..

– Что-то я не пойму: служить не пойдем, державу защищать станем, – удивился купец.

– Вот, вот! Тут кумекать надо. Держава всех оберегает: русских, татар, казаков, всех. – Яков многозначительно поднял палец. – В державе быть выгодно всем. По одному – все едино кто-то подомнет. Особливо малых, слабых…

– Любо мне тебя слушать, Яков! – восхитился Анисимов. – Ты приходи в вечеру ко мне, где я на постое. Чай бухарский пить да беседы вести.

Слова купца польстили казаку. Он степенно разгладил бороду, ответил:

– Отчего же не прийти, коли зовут. Почет не ярмо, шею не трет небось!

Купец Анисимов выставил на стол несколько сортов меду чистого, меду хмельного, вина зеленые, вина заморские, квасы и наливки. Арбузы соленые и свежие, яблоки моченые, овощи соленые и свежие и еще много чего. Жареный поросенок лоснился от жира. Индейка, гуси, утки… Всякой посуды – и дорогой и не очень – на столе было предостаточно. В те поры редкий барин не возил за собой горы дорогого скарба. Редкий купец не подражал господам.

Яков как увидел это, смекнул:

«Неспроста купец меня обхаживает. Глядишь, барыш какой светится!»

Петр Анисимов не спешил. Он налил в большой серебряный стакан анисовой водки и с почетом поднес гостю. Яков отказался:

– Нет, нам законом Божиим запрещено. Старой веры мы приверженцы. И то грех, что я из чужой посуды есть стану… Да уж это грех малый. Отмолю!

– Уважь, Яков Иванович, – улыбаясь, простодушно просил Анисимов. – Помню я, как при Пугаче-то яицкие казаки гулеванили!

– То охальники! Охальники везде есть… Я тверд в вере и в слове!

– Ну, тогда хоть отведай моего хлеба-соли.

– Ета можно. Ноне, кажись, не пост, – согласился Яков, засучивая рукава рубахи на мощных локтях.

И захрустели на белых казачьих зубах птичьи и свиные сухожилия, овощи и фрукты. Куски нежной осетрины, черная икра ложками исчезали под густыми усами… Любо-дорого посмотреть! Сам есть захочешь!..

Четвертую ширинку, мокрую от пота, сменил гость, так хорошо шел чаек под беседу. Наконец купец сказал:

– Мне велено поклон тебе передать, Яков Иваныч…

Казак удивленно вскинул брови.

– Да, да и вот это, – Анисимов повернулся к маленькому ларцу, стоявшему возле него на лавке.

Яков только сейчас его заметил. Он принял ларец, не переставая удивляться, открыл его. Внутри лежал приоткрытый кожаный кошелек с золотыми монетами и небольшой свиток бумаги.

– Читать-то умеешь? – спросил купец.

– У нас в куренях матери с детства чадов своих псалтири учат. И читать и писать обучены, – бурчал Яков, разглядывая содержимое ларца.

– Тогда прочти грамотку-то.

В бумаге значилось, что дана для беспошлинной торговли на всей реке Волге, по Яику и Дону. Кому дана – вписано не было. Подписано князем Потемкиным и печать приложена.

– Почто мне это читать дал? – спросил Синильников.

– Так привет и бумага тебе же посланы, хоть сейчас вписывай себя.

– За что же милости такие? Ежели мне дадено, почему сами имя не вписали? – сомневался Яков и недоверчиво косился на хозяина.

Купец посерьезнел.

– Скажи, Яков Иваныч, можешь ты мне слово дать на Святом Писании, что сохранишь в тайне то, что скажу тебе.

– Ну… ежели не противу Бога, закона, совести… тогда могу, – осторожно пообещал Яков.

– Вот перед Писанием… – Анисимов потянулся к полке с иконами.

Яков, потеряв терпение, взъелся:

– Вот что, Петр Сергеич, ежели ты боишься чего, то не неволь себя. Я тебе прямо скажу – клясться не стану!.. Выдавать тебя тоже не буду… Мое слово и пыткой не сломишь! Ты ежели сумлеваешься – возьми ларец и с благодарностью возверни хозяину.

Анисимов смутился. Оба молчали, не зная как поступить. Наконец Яков поднялся и сказал:

– Ну, благодарствую на угощении…

– Постой, казак, не обижайся! – остановил его купец. – Дело больно важное… Да я тебе верю… Ты передавал весточку от русского полоняника?

– Было такое, – насторожился Яков.

– Ну, вот и вышла тебе за то благодарность и деньги от князя.

– Вона как, – протянул Яков. – Вот это батюшка у Ефрема!

Анисимов засмеялся:

– Нет, батюшка его не князь. Но привет от Ефрема и князю передан.

Яков внимательно посмотрел на купца, на ларец, снова на купца, вздохнул и сказал:

– Кажись, я понял! – И замолчал.

Анисимов не ответил, ждал. Яков продолжил:

– Ежели бухарцы проведали бы про эти приветы, то Ефрему кол показался бы щекоткой… Но скажу тебе – он там держится… А что, нужно вызволить его?

– Нет. Князь Потемкин лично тебя просит помочь Ефрему в деле государственной важности, – торжественно изрек Анисимов. – Его сиятельство благодарен тебе за то, что защитил ты его человека, когда на него накинулся бухарец.

«Ого! – подумал Яков. – Так выходит у меня на струге есть доносчик?»

Вслух спросил: