Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том первый Самаров Сергей

Глава четвёртая

Князь-воевода и князь бодричей уединились для более короткой беседы. Наедине с князем Дражко чувствовал себя увереннее и спокойнее, чем среди бояр. По крайней мере, здесь не надо было думать, что следует сказать, а что говорить не следует, и старательно улавливать чужие мысли, что было делом дипломатов, но не воинов.

– Давно ль разлюбезный наш аббат Феофан всей своей свиной тушей при приёмах присутствует? – поинтересовался князь-воевода.

Четыре месяца назад такого в порядке торжественных приёмов не было. Как не было и множества крестов на объёмных боярских животах.

– С тех пор, как почти всех бояр с жёнами и боярских детей вместе с ними окрестил. Сами же бояре за него и ходатайствовали. Я не воспротивился. Пусть, посчитал, сидит. Всё одно, нашего языка не разумеет, и учить не думает. Мы для него дикие варвары, которые, правда, несколько грамотнее его, но – тем не менее, варвары…

– А окрестил-то давно ль? – в голосе Дражко проскользнуло раздражение и даже оттенок какой-то угрозы в адрес то ли бояр, то ли аббата Феофана.

Годослав горько усмехнулся.

– Месяц тому как начал. И еще продолжает. Шибко грозился и тебя по возвращению на путь истинный крестом наставить. Даже слухи распускал, что тебя Каролинг сильно к этому принуждает… – и в словах, и в изучающем взгляде Годослава явственно стоял вопрос.

– Я, пожалуй, сам этого Феофана наставлю… – Дражко с интересом посмотрел на свой не слишком лёгкий кулак, и усы его воинственно задрались к самым бровям. – И язык он у меня выучит… Или свой высунет… Не мне же, в конце-то концов, его латынь учить… Вроде, не по чину…

Годослав, вздохнув с облегчением, уселся в низком кресле, развалясь, и поглаживал за ухом Гайяну, любимую свою большущую и длинноногую пятнистую кошку, устроившуюся носом у него в коленях. Княжеские пардусы жили в одной из двух обширных комнат его одноэтажного охотничьего домика, пристроенного со двора к Дворцу Сокола. Это были его личные любимые покои, где, если Годослав приказывал, никто беспокоить князя не смел, даже жена, которая пардусов просто побаивалась, и стремления пообщаться с ними не проявляла никогда.

Во второй комнате содержались охотничьи соколы. Если учесть, что пардусы в доме признавали только самого князя, хорошо чувствуя человеческую иерархию, и легко выделаяя среди других хозяина, и Божана, охотничьего досмотрщика, слугу, их кормившего и выгуливающего, и отвечающего за княжескую охоту с этими стремительными кошками, а всех других только терпели в присутствии Годослава или того же самого Божана, то становится понятным, что лучшего места для деловых конфиденциальных разговоров во Дворце Сокола найти было невозможно. Пусть гепард – не леопард, и никогда на человека не нападает, тем не менее, опасность представляет порой даже домашняя кошка. А уж о таких больших котах и кошках и говорить не приходжится. Кроме того, каждый пять раз задумается, глядя на широкие лапы с длинными когтями, что с ним станет, если эта лапа сердито его зацепит. А все знают, что гепард этой лапой кабана на бегу с ног валит. И большинство из окружения Годослава, исключая самых близких, кто к княжеским кошкам давно привык, предпочитали общаться с князем в других залах Дворца.

Гайяна не умела мурлыкать, как домашние кошки, вошедшие в моду в знатных домах всей Европы в пример домам норвежским, где кошка считалась священным животным, но от удовольствия жмурилась и шевелила усами ничуть не хуже, чем это умел делать сам князь-воевода. Молодые пардусы, дети Гайяны, играли друг с другом здесь же, рычали, и стучали по дощатому деревянному полу своими непомерно длинными когтями. В отличие от домашних кошек, и вообще всех других представителей породы кошачьих, пардусы не умеют убирать когти в подушечки лап, и потому каждое их передвижение создаёт много шума в доме с деревянным полом. Однако в поле, на охоте, именно выпущенные постоянно когти делают пардуса самым быстрым в мире зверем, за которым ни конь, ни даже собака, ни, тем более, человек, не успевают…

– Так что ты хотел позаимствовать из тактики аваров? – переспросил Годослав у князя-воеводы, только поставившего очередной опустошённый кубок на деревянный поднос, и налившего себе следующий, чтобы был под рукой.

Дражко улыбнулся так широко, что усы его поднялись до ушей.

– Я хочу Карла посмешить – он в такие вещи не верит, считает это блажью, дескать, так воюют только дикие кочевники, которые строя не знают и не понимают строгих правил войны. И пусть не верит… Думаю вот, создать отдельный полк конных стрельцов. Может быть, даже не один. В пример аварским.

Годослав помотал головой, не соглашаясь с князем-воеводой, и имея практичные причины не согласиться, но сразу эти причины высказывать не стал, чтобы продолжить интересную и ему самому, и князю-воеводе тему.

– Люди сказывают, будто король очень хочет иметь у себя под рукой стрельцов, как наши, только найти даже близко похожих не может. Франки и саксы в руках хиловаты, и глаз у них не тот. К лютичам и сорбам посылал, они ему отказали.

– В том-то и дело, – согласился Дражко. – Желание короля, боюсь, превращается в манию. Уже и монсеньор Бернар обращался ко мне с просьбой от имени самого Карла. И даже напомнил перед самым отъездом особо. «Маленький боевой петушок»[49] активно набивался мне в друзья, и проводил меня с полком во время отъезда. Впрочем, мне он тоже симпатичен, несмотря на его постоянное ворчание.

– И что это была за просьба? – Годослава интересовало всё, что связано с франками.

– Они просят отослать к ним того стрельца, что выиграл турнир лучников, как они стрельцов называют, в Хаммабурге[50]. Этого стрельца зовут Барабаш, он служит у Ставра в разведке.

– Да, я помню его, – сказал Годослав. – Барабаш выкупил из рабства малолетнего Олафа Трюгвассена[51], и потратил на это весь свой турнирный приз. Я, чтобы компенсировать потери, подарил ему свой загородный лесной дом. Кажется, он собирался там создать какую-то школу для молодых стрельцов…

– Он эту школу создал. И собрал туда с помощью Ставра и на мои деньги нескольких стариков, которые умеют давать отрокам уроки. Сам Барабаш пока службу не оставил, хотя много раз уже грозился…

– И что отроки, учатся?

– Их там три десятка. И это не дети воев, а все простолюдины… И из ближайших деревень, и издалека, чаще – сироты безродные, но головы уже сейчас отчаянные… Барабаш рассудил, что вои своих детей научат сами, а эти – наш законный резерв, который грех не использовать. Впрочем, я об этом обо всем знаю только понаслышке. Тебе лучше Ставр расскажет.

– Относительно отроков – резонное рассуждение, – согласно кивнул князь. – Он сам так рассудил или ему помог головашный[52] Ставр?

– Он сам так рассудил с помощью Ставра, – обтекаемо ответил Дражко, скромно умолчав, что Ставр при этом выполнял приказание самого князя-воеводы.

– Хорошо… И что же ты ответил Бернару?

– До Карла дошли слухи о школе Барабаша. Кто-то из лёгких на язык путешественников-купцов их донёс. Карл, который школы учреждать любит, как и Алкуин, решил, что у него должна быть такая же, и там непременно должен быть преподавателем наш лучший стрелец. Что я мог ответить королевскому дядюшке? Я сказал только, что Барабаш человек свободный больше, чем я, и сам вправе решать, где и чем ему заниматься. Но пообещал передать королевское предложение. Карл устами монсеньора Бернара гарантировал жалованье не менее высокое, чем у рыцаря, пришедшего на службу со своей дружиной.

– Да, кстати… О деньгах, чтоб им неладно было… Мне передавали недавно привет от князя Бравлина из Старгорода, – сказал Годослав. – Князь просил у меня взаймы крупную сумму, но непременно так, чтобы это не дошло до Карла. Он хочет нанять большую дружину норвегов для защиты своих стен. Я деньги дал… Не смог не дать, хотя знаю, как к этому отнесётся Карл, если до него дойдут вести, поскольку эти деньги частично из суммы годового налога в королевскую казну. Вторую часть налога перекрыл ты своими успешными действиями в Баварии. Мы так договаривались с графом Оливье, королевским посланцем. Оливье же всё ещё ждёт остаток. Надо где-то наскрести. Придётся обращаться к руянцам. Храм[53] раньше всегда помогал мне. Наверное, отправлю туда тебя…

Дражко согласно закивал усами.

– Храм, я думаю, поможет и сейчас… И хорошо, что ты дал… Боюсь только, что Карл пожелает обязать нас выступить против Бравлина. И тогда нам придётся воевать против этих самых норвегов, нанятых за наши же деньги.

Годослав на такое предположение только гримасу скорчил.

– Едва ли… Каролинг, мне кажется, знает меру, и знает наши взаимоотношения с Бравлином, сложившиеся в последние годы. Если бы раньше, когда мы сами промеж себя повоёвывали… Сейчас, думаю, Карл будет осторожнее. Он сам когда-то говорил, что лучше не иметь союзников, и надеяться только на себя, чем иметь союзника, на которого не можешь положиться… Так вот, о чём я… Мы с посланником поговорили о делах Бравлина. К нему, кстати, тоже обращался посланец короля с той же просьбой относительно стрельцов. Князь вагров отказал не слишком, нельзя не заметить, вежливо…

– И что он сказал посланцу? – Дражко уже начал улыбаться, зная обычную прямоту и образность языка Бравлина.

Улыбнулся и Годослав.

– Что его стрельцы согласны учить франкских отроков только в том случае, если мишенью для тренировок будут франкские рыцари. Его стрельцы давно привычны именно к таким мишеням, и с другими работать не желают…

– Бравлин храбр! Это равнозначно объявлению войны…

Годослав на такое предположение только плечами пожал:

– Война между ними и так не затихает, хотя она и считается официально полуживым миром. Но франкские и саксонские отряды постоянно грабят земли вагров, сжигают деревню за деревней… О какой вежливости в таком состоянии мира можно говорить…

– Да, между Бравлином и Карлом мир слишком хрупок, чтобы Бравлин решился бы усиливать противника, готовя ему стрельцов. И трижды, я думаю, он прав…

– Боюсь, – вздохнул князь, – что наш мир не менее хрупок…

– Что-то случилось? – спросил Дражко, уже готовый, в соответствии с увиденным ранее, к тому, чтобы выслушать неприятные известия.

– Скоро приедет Ставр, он только что приехал, как мне доложили. Он подробно расскажет то, что я знаю понаслышке… Пока поговорим о твоих планах… Несколько полков конных стрельцов, говоришь. И что это даст? Как ты думаешь их применять?

Годослав в раздумье нахмурил высокий лоб, собрав на нём многочисленные морщины, а Дражко опорожнил очередной кубок хмельного мёда, но решил, что не совсем ещё утолил свою всем известную жажду, и сразу налил себе новый.

– Именно так. Мечтаю создать. Хотя бы пару полков. И при этом они должны быть легко вооружены, чтобы иметь повышенную подвижность. И сидеть на самых быстрых и тонконогих конях. Представь, выставляет, скажем, Готфрид, как он любит делать, впереди конных тяжёлых викингов, а позади ещё более тяжёлую и неповоротливую пехоту недобитого тобой графа Ксарлуупа. Тактика, надо сказать, похожая на тактику Тассилона и на тактику властителей почти всех европейских стран. И конные стрельцы, с двух сторон по полку, просто перебивают сначала конников, не сходясь с ними в сече, а потом принимаются за пехоту. И совершенно без потерь, потому что их самих на длину копья не подпускают. Только стрел надо запасать поболе, и поле для такого сражения найти пошире. Впрочем, наши стрельцы умеют посылать стрелы и навесом точно по месту. Значит, и через какой-то лесок могут врага уничтожить. И даже на глаза врагу не попадаясь. Такая вот у меня затея, княже.

– Стрел запасти не долго, и поле подыскать не трудно, только где взять столько стрельцов? Не снимать же их, сам понимаешь, с городских стен… Стены тоже оборонять след, но, боюсь, и тогда стрельцов не хватит!

– Вот этот вопрос меня и мучает. Создать побольше школ, по примеру Барабаша… Но результат скажется, когда мы уже стариками будем… Пусть, конечно, и тогда скажется… Я не думаю, что нас и через много лет в покое оставят. Но мне хотелось бы свою мысль воплотить в жизнь сейчас… Я словно бы вижу даже такую картину, – князь-воевода отчаянно взмахнул рукой, – как полки стрельцов, с двух сторон навстречу друг другу, прорываются в коридор между викингами и пехотой, и на скорости обстреливает и тех и других, в центре расходятся, и продолжают движение и своё дело… Только стрельцов бы поболе, стрельцов бы…

– Я вижу, глаза у тебя горят – это значит, ты видишь результат. Но где найти стрельцов ты предполагаешь… Есть по этому поводу дельные мысли?

Дражко выдержал паузу, чтобы подчеркнуть важность сказанного далее.

– Есть. Надо набирать стрельцов в других землях, у соседей. И у сорбов, и у лютичей, и у моравов, и у ляхов… Везде, где только можно. Вплоть до того, чтобы к словенам и к русам на Ильмень-море посла отправить, в Киев на Днепр, к тамошним русам… Хватит им друг на друга стрелы тратить, когда с заката беда с крестами на груди на всех надвигается, и, после нас до них доберётся… Можно у них взять… Хотя бы по несколько сотен…

– Скажи ещё – и у вагров… Кто ж их отпустит… Ты думаешь, стрельцы на местах не нужны? Словене с руссами уже несколько лет воюют, и конца войне не видно… У них каждый вой, каждый стрелец на счету… Лютичи с сербами нам не доверяют, тоже войны ждут и от нас и от франков…

Дражко досадливо стукнул себя ладонью по колену.

– Нужны стрельцы и им, это я понимаю. Много уже об этом думал, прикидывал, что и как можно сделать. Выход один – создавать наёмное стрельцовское войско. Если платить будем хорошо, стрельцы сами к нам пойдут. Сейчас ведь как… Везде, куда не глянь, стрельцам платят вдвое меньше, чем пехотинцам. Дескать, у стрельца меньше возможности погибнуть. А сколько они пользы приносят, сколько жизней пехотинцев спасают своими стрелами, этого никто учитывать не желает. Только мы одни и умеем их ценить. Даже Карл, при всех своих полководческих талантах, не слишком понимает, что стрельцы могут сделать… Мой пример его пока не убеждает. И не было пока возможности доказать так, чтобы он сам увидел. Как, например, от данов мы отбивались, когда ты в Хаммабурге на турнире был. Тогда стрельцы все дело сделали.

– А где ты думаешь денег найти? Я и без того скребу по всем карманам – своим и чужим…

– Вот об этом и стоит подумать… Если не будем думать, дело не продвинется. Может быть, на бояр новый налог наложить? Что на это скажешь, княже?

Годослав покачал головой и вздохнул.

– Взвоют, озвереют… А потом налог на простой люд переложат. И народ будет против меня. А я с народом ссориться не хочу. Это для меня большая сподрука против бояр.

– Собака лает, войско идёт… Мы их сможем быстро утихомирить, если будем действовать правильно и жёстко…

– Всё бы так, но мне их поддержка пока ещё нужна. Полная… У них, у вместе взятых, дружинников столько же, сколько сейчас у меня. И без них я ни в одной войне обойтись не смогу. Или ты желаешь мне участи герцога Тассилона?..

– Тогда, – вздохнул князь-воевода, – я вижу единственный возможный выход – опять с руянцами говорить… Руян – дно золотое… И надо как-то приспособиться, чтобы нам самим на это дно нырять. Туда бы вообще человека поставить, чтоб островом от твоего имени правил, и налог побольше собирал… Хорошего крепкого воеводу… Ещё лучше, кого-то из младших князей, как раньше, при дедах было… А то, я подозреваю, давно уже половина мимо казны проходит. И через своего князя отправлять в походы викингов. Чтобы не храму доход давали, а княжеской казне.

– Нет у меня, к беде моей, такого надёжного под рукой, чтобы его можно было от других дел оторвать и посадить на Руяне. Даже для-ради собирания войска… Нет его просто, и всё… Младших князей я вынужден на границе с данами и с лютичами держать… И воевод толковых тоже…

– Князь Додон!.. Не всю же жизнь ему ногти свои обтачивать и перед зеркалом выряжаться… Надо и делом заниматься. Он давно, я слышал, власти хочет. Это уже шаг к власти… Поставить его над руянцами княжить…

– Ой, ли… – с заметным раздражением и откровенной неприязнью ответил Годослав. – Что-то ты в одну дуду с боярами запел… Они уже трижды ко мне с тем же делом обращались. Додона пристроить хотят в обмен на его подарки. Он их долго обхаживал с тем же делом, как мне докладывали. Теперь они меня обрабатывают. Тебе Додон подарков не слал?

– Не слал… Не успел ещё…

– Но ты верно заметил, что Додон давно к власти тянется. Как только из Византии вернулся, вокруг себя недовольных собирает. Кто слово плохое обо мне скажет, тот Додону лучший друг и брат. Но ему и такой маленькой власти доверить нельзя. Боюсь, мы тогда совсем Руян потеряем. Отделиться пожелает, как другие когда-то отделились…

– Руянцы народ не такой…

– Они не народ, они часть нашего народа, но разные по национальности. Там не только бодричи и полабы, там и ляхи, и ливы, и свеи, и норвеги и даны, тоже себя руянцами считающие. А Додон у греков научился хитрые интриги плести. Там, где один грек появится, там сразу раздоры начинаются. Это давно известно. Там брат на брата руку поднимает. А мне этого не надо. Я думаю, как бы Додона в приграничную дружину отправить, чтобы там под приглядом был, и к власти не допускался. А ты предлагаешь ему руки развязать… Нет уж! Ищи другие пути…

– Думать надо. Дело стоит того… Если создадим конное стрелецкое войско, и в деле покажем, что мы можем, то уже и мои братья сорбы иначе на нас посмотрят, и лютичи союза захотят. Карл на них давно зубы точит, а когда наточит и пасть раззявит, объединяться будет поздно…

– И на нас скоро точить будет… – сказал от двери неслышно вошедший волхв Ставр, командир княжеских разведчиков. – По крайней мере, имеет теперь полные основания, которых ему раньше так не хватало, чтобы высказать серьёзные придиры всему княжеству, если только наш князь не пожелает перессориться со своими же людьми. Причём, с людьми самыми верными и надёжными, в отличие от бояр. А он, я думаю, не пожелает. Своих людей наш князь, как мы все хорошо знаем, бережёт…

– Ставр! – поднялся князь-воевода, и шагнул волхву навстречу, разглядывая его забрызганную грязью и промокшую в дороге лёгкую для времени года одежду. – Откуда ты?

Худощавый, но жилистый и сильный даже внешне, ширококостный волхв посмотрел на князя-воеводу сверху вниз, потому что был почти на целую голову выше не маленького ростом Дражко, и коротко, не весело, улыбнулся, показывая, что рад видеть последнего живым, здоровым и невредимым. Но тотчас лицо его приобрело прежнее невозмутимо-серьёзное выражение, показывающее не усталость после долгой дороги, поскольку усталости, как оба князя хорошо знали, разведчик не ведал, а серьёзность вестей, которые он принёс.

– Из Свентаны[54]… Прямо с противоположной стороны той, с которой прибыл ты, и с вестями гораздо менее приятными, чем привезённые тобой. Я так думаю, глядя на твою новую гривну, что ты принёс приятные вести…

– Проходи, Ставр, мы тебя и дожидаемся… – сказал Годослав. – Даже если вести твои не самые радужные… А иных, насколько мне ведомо, ты привезти и не должен…

– Ты, княже, вижу, на манер франкских королей, решил обзавестись майордомом? – теперь в голосе волхва отчётливо прозвучали нотки неодобрения. – Это, если помнишь, опасно[55]…

– Каким ещё майордомом? – Годослав не понял.

– Раньше всем хватало доброго старика глашатного Сташко. А теперь… Добрый монах, то бишь, аббат Феофан – никак не привыкну к его новому званию! – ни в какую не хотел пускать меня к тебе. И не пустил бы, коли б я не пригрозил ему посохом.

Волхв впечатляюще потряс посохом, вполне способным заменить добрую дубинку и копьё одновременно. Кто сталкивался с этим орудием, хорошо знали его силу.

– У Феофана, насколько мне помнится, – засмеялся князь, – уже была возможность с твоим посохом познакомиться[56], можно сказать, на глазах у всего Хаммабурга…

– Вот-вот… Только потому и пропустил… Но многократно перекрестил при этом мою бедную усталую спину. И латинские молитвы вслед твердил. Словно бесов изгонял… Хотя, я слышал, у христиан процесс изгнания бесов – сложнейшая работа, к которой допускаются только особо избранные священники, да и то занимаются таким ремеслом только с позволения далекого от святости его святейшества Римского Папы.

– Чем больше этот преподобный Феофан жиреет, тем наглее становится, – недовольно проворчал Дражко. – Ничего, скоро найдётся и на него добрый честный человек, который не полениться монашескую прыть укротить…

– Уже нашёлся… – мрачно изрёк Ставр. – Хотя сам Феофан об этом и не догадывается… Всё, княже, идёт так, как ты и задумывал…

– Рассказывай! – приказал Годослав, и улыбка сразу ушла с его лица, не оставив следа. И князь-воевода увидел перед собой того самого Годослава, что встретил его сегодня в парадной горнице Дворца Сокола, измученного, может быть, даже несчастного.

– Рассказ мой, княже, короток. Узнал я, что ты просил… Аббат Феофан проявляет несвойственную ни одной на свете жирной горе прыть, и разгоняет сани настолько быстро, что они опрокидываются, поскольку возница с вожжами не дружит, точно так же, как с головой, по которой, бывало, частенько основательно молотили дубинками.

– Я строго-настрого наказал Феофану, что церкви будут строиться только по моему указу, и только там, где я скажу… – грозно сказал князь, хмуря и без того нахмуренное лицо, но глаза его при этом, как показалось князю-воеводе, довольно просинели.

– А он посчитал, что, поскольку ты разрешил открыть миссионерскую обитель в Свентане, то и церковь строить разрешил… И ладно бы где-нигде… Хотя там, в городе, сам, княже, небось, хорошо знаешь, места нет. У свентанцев семьи растут, а землю под постройку домов им не дают, потому и живут в тесноте по углам. Городок маленький, всё внутри стен… А в посаде[57] только купцов заезжих устраивают, которые при необходимости всегда могут вожжи в руки взять, и укатить в любую сторону, да зьдунов[58] с каменотёсами, потому как глину и камни никто воровать не будет… И Феофан, когда сам туда заявился, порешил строить церковь на храмовой площади. Прямо против главных ворот храма Свентовита…

– Эта земля не принадлежит ни городу, ни мне… – сказал Годослав, и улыбнулся.

– Да, это земля храма… – подтвердил Ставр. – И никто не имеет права на неё покушаться. Тем более, для строительства другого храма, который желает насильно и грубо, как я понимаю дальние мысли Феофана, возможно и с применением силы, вытеснить из умов свентанцев Свентовита, к которому за много веков они сильно привязались…

– Да кто дал этому борову такое право? – спросил Дражко, слегка смущаясь радости Годослава, потому что не понимал её причину. – Король Карл Каролинг? Тогда это полное нарушение подписанного с тобой, княже, договора…

– Я думаю, это личная инициатива Феофана в ответ на то, что Карл сделал его аббатом. Но мы, кажется, не дослушали. Так что там дальше произошло, Ставр?

– Феофан в Свентане размахнулся во всю ширь своего необъятного брюха. У него мозги, я думаю, в брюхе и живут… Урчит там, похоже, сильно… Слишком уж мудрит… Везде, где ты, княже, разрешил, церкви построены деревянные. А в Свентане, пользуясь тем, что там запасов камня от богов много, и сами городские стены каменные, аббат решил и церковь каменную возвести. Привёз откуда-то чертежи. И начал подготовку… Колопас, верховный волхв храма, молча, как всегда, посматривал, как завозят строительные материалы. Ждал чего-то… Я, насколько знаю Колопаса, думаю, он ждал, когда всё завезут, чтобы это присвоить, а строителей прогнать вместе с проповедниками. Колопас всегда о хозяйстве заботился, и своего не упускал. А строителей он сам нанять сможет…

– Мудрое решение… – согласился Дражко. – За такие решения и уважаю Колопаса.

– Так же подумал и воевода Полкан, – продолжил Ставр. – Полкан тоже выгоду считать умеет, и ему камни для строительства новой башни нужны не меньше, чем Колопасу. И потому решил верховного волхва опередить. Вывез все камни к воротам. И остальные приказал разгрузить там же. Рабочим, надо сказать, аббат Феофан уже заплатил. И Полкану искать денег не надо было. Вот он и запряг их на строительство башни. И вместе с рабочими, чтоб не скучали, проповедников из миссии туда же. А когда те убежать решили, он им ошейники соорудил, и посадил на цепи. Пусть во время работы проповедуют. А то проповедовать хотят, а работать их не заставишь…

– Ай, да молодец! – воскликнул Дражко. – Ай, да Полкан! И что?

Улыбка волхва показала, что Ставр тоже доволен таким положением вещей. Да и Годослав слегка улыбнулся, одобряя.

– Уже месяц работают… С греческими купцами Феофану весточки отправляли. Мы купцов к монаху не допустили. Помогли им стороной Рарог минуть…

– К аббату не допустили… – поправил Годослав. – И сколько там человек работает?

Волхв возражать на поправку князя не стал, как не стал и поправляться.

– Восемьдесят рабочих, и двенадцать проповедников.

– А Феофан?

– На прошлой неделе ещё денег для рабочих с нарочным послал. Думает, строительство идёт полным ходом. Оно и идёт… Скоро закончат… А нарочный под мокрым снегом в дороге так, бедняга, промок, что в лихорадке лежит. А чтоб больным, себе во вред, в путь не отправился, его к стене цепью приковали. И через купцов весточку аббату послали, что слёг его нарочный уже пред обратным путём, но поручение выполнил…

– Что там за новая башня? – спросил Годослав князя-воеводу, и ласково отстранил от себя Гайяну, которая пыталась лапами ему на грудь взгромоздиться. – Очень она нужна?

– Башня между городом и рекой, почти на берегу. Если будет длительная осада, в городе может не хватить воды. Раньше воду могли брать изо рва, но после прошлогодних дождей в два месяца без перерыва там вода совсем зазеленела, и для питья дюже плоха…

– Болезни там живут… – сказал Ставр, поясняя. – Ту воду пить, всё равно, что врага за стены пустить… Очень нужна Свентане эта башня…

– Ну, если так, пусть Полкан её и строит… – согласился Годослав. – А что Феофан?

– Ждёт, когда строительство окончится. Думаю, освещать поедет или даже пригласит какого-то церковного сановника из королевства…

– Пусть ждёт… Башня – дело для нас более важное и более нужное. Пусть её и освещает… Вот плохо, что деньги аббат посылает королевские, и Карл потребует их с нас. Ещё хуже, что на цепь, будто псов, посадили проповедников. Этого Карл может не простить. Я вообще сейчас чувствую – что-то вокруг нас происходит… Вот-вот что-то начнётся… – слова князя Годослава вроде бы и говорили о его беспокойстве, но лицо при этом и интонация показывали его довольство создавшимся положением.

– Что начнётся? – напрямую спросил Дражко.

– Помнишь, как три с половиной года назад было?.. Тогда – с одной стороны Дания, с другой стороны – франки… И все до чужого добра жадные, голодные… И мы среди всех… И ещё бояре изнутри, как гнойный нарыв… Но тогда, как сейчас понимаю, всё было и страшно, и, в то же время, легко и просто, потому что вокруг были одни враги. А мы были со своим народом… А сейчас что?

– Народ и сейчас с тобой, княже, – сказал Ставр, но сказал едва слышно и не вполне уверенно. И волхв, и, конечно же, сам Годослав хорошо знали, как отодвинулся народ от своего князя, когда тот принял христианство и допустил по требованию Карла Каролинга в свои земли христианских проповедников.

– С народом я бы ещё смог договориться… Но франки понимают наш договор о вассальной зависимости только так, как им это выгодно понимать. С одной стороны, они роль друзей играют. С другой, стараются всё сделать так, чтобы я полностью власть потерял, и чтобы всё закончилось, как, в конце концов, закончилось с герцогом Тассилоном. Тот тоже подписал с Пипином Коротким договор о вассальной зависимости. Но вассальная зависимость не говорит об отсутствии права на определение своей судьбы. Тассилон попытался судьбу Баварии решить по-своему, и за это поплатился. И нас пытаются всё сильнее и сильнее придавить. Бояре теперь сплошь в крестах… Пойдут их дружины против франков? А если я начну у бояр дружины забирать, всё будет преподнесено опять же так, как с Тассилоном. Скажут, что я бояр граблю, как герцог грабил своих баронов… Пошлю боярские дружины в бой, скажут, я специально их подставляю под удар, чтобы ограбить… А уж про налог для создания новых полков, что ты, брат Дражко, предлагаешь на бояр наложить, и говорить не следует… Вот так, ненавязчиво, но Карл обернул дело по-своему… Ну, да и Бог с ним… В какой-то степени это и нам руки развязывает…

– Какой именно «Бог с ним», с Карлом? – спросил вдруг Ставр.

– С Карлом пусть будет его Бог…

– А с тобой? – спросил Дражко, включаясь сразу в разговор, затеянный волхвом.

Годослав усмехнулся.

– Сначала я верну Карлу то, что должен по договору. Я обещал это своему другу графу Оливье. А обещания держать я привык, даже если что-то врагам обещаю. А потом мы будем вместе решать, как нам быть? Как мне быть…

– Я так и не понял, что произошло за время моего отсутствия, – Дражко явственно дал понять, как мало он ощущает ситуацию, но хочет в ней разобраться.

– Происходит… – поправил Годослав. – Происходит…

– Что происходит?

Годослав задумался, то ли с мыслями собираясь, то ли нужные слова подыскивая. Наконец начал, медленно выговаривая фразы:

– Ты давно видел в последний раз моего сына? – ему, стало заметно, трудно говорить.

– Перед отъездом. На коне его катал…

– В три года он ещё не произнёс ни слова… Мало того, он плохо понимает даже то, что мы ему говорим… У него нет разума… И он не может быть моим наследником. Это, надеюсь, ты знаешь уже хорошо. Думаю, во всём княжестве об этом говорят… А князь Додон особо старается, распускает слухи, что и я не совсем в себе…

– Князя Додона мы быстро на место поставим. А Рогнельда вот-вот родит тебе второго сына, брат, – Дражко положил руку князю на плечо, как только друг и брат может положить руку на плечо друга и брата. – Я специально старался успеть добить до этого события остатки войск Тассилона. Опоздать боялся…

– У меня вчера был волхв Горислав… Он говорит, что второй сын, скорее всего, мало чем уступит первому… Потому что Рогнельда… Потому что… Она помутилась разумом… Она не сможет родить наследника княжеского стола…

Пауза повисла в воздухе тяжело и ощутимо.

– И ты решил… – наконец, Дражко захотел услышать продолжение. В его мрачном вопросе почти не было слов, но Годослав понял всё и так.

– А я не могу избавиться от неё… Ты же понимаешь – всё, что случилось с Рогнельдой, случилось из-за преданности мне. Я не только князь, я ещё и человек…

– Чего же ты хочешь?

Годослав осмотрел собеседников печальными глазами.

– Мне нужна вторая жена[59]. Следовательно, я не могу больше быть христианином…

– Ты, наконец, решился? – в голосе Ставра прозвучала откровенная надежда.

– Я хочу решиться… Не решился ещё, но хочу этого… Понимаю, как опасно злить Карла, но ссора с королём развяжет мне руки, и я подспудно добиваюсь этого. Не хочу ссориться по здравом размышлении, но изнутри что-то толкает меня на эту ссору.

Годослав вдруг резко встал, и повернулся в сторону князя-воеводы.

– Скажи мне, брат, скажи… Как я должен поступить?

– Изгнание христианских монахов и проповедников однозначно будет означать новую войну с Карлом. Я сам бы, как истинный православный человек[60], с удовольствием занялся бы этим изгнанием, но мне нужен хотя бы год, чтобы сформировать полки конных стрельцов. Тогда Каролинг и вся его большущая армия поймёт, что сила не в количестве полков, а в их качестве. Подожди, брат, хотя бы год… Лучше, пару лет…

Князь сел устало. Его деятельной натуре требовался такой совет, который толкнул бы его немедленно к какому-то действию. Но ему опять предложили ждать. А ждать он уже очень устал…

– Ладно, оставим этот разговор «на потом»… У нас ещё один наболевший вопрос. Итак, Ставр, что делается на границе?

Волхв сердито переложил посох из одной руки в другую.

– Мы контролируем границу на всём протяжении. По одну, и по другую ее сторону. Изнутри, из Дании, то есть, тоже. Людей не хватает, но что-то всё равно видим. По моим данным, хотя внешне всё выглядит не так, даны на этот раз готовят не сухопутное вторжение, а оснащают флот. И концентрируют ватаги викингов близ Руяна. Они, думается, хотят захватить и отнять у нас остров… Но это будет, скорее всего, не раньше весны. Раньше Готфрид просто не успеет подготовить достаточно судов и войск. Да и зимние морские походы не всех воодушевляют. А до этого отвлекают наше внимание разными способами. То в одном месте границы покажут большой полк пехоты графа Ксарлуупа, то в другом. Но мы проверили. Они создают видимость большой концентрации войск по всей границе. А на самом деле гоняют одних и тех же воев с места на место, чтобы запугать нас, заставить снять подкрепление с Арконы[61], и отправить его в Свентану…

– Что-то новое в тактике данов… – сказал Годослав. – Раньше они никого не боялись, никого обманывать не желали, просто выставляли полки, и шли в атаку. Должно быть, урок трёхлетней давности пошёл им впрок…

– Неужели у них появился хороший полководец… – с усмешкой сказал Дражко. – Кто-то же придумал всё это?

– Это я могу сказать точно… – теперь голос волхва понизился заметно. – Всей подготовкой руководит герцог Трафальбрасс!

– Но он же, как я слышал, после турнира попал в большую опалу, – удивился князь-воевода.

– Должно быть, сумел договориться со своим двоюродным братцем Готфридом. Что-то пообещал ему… – предположил Ставр. – А пообещать он может только победу над нами, иное его не спасёт. Герцог мечтает отомстить за свой прилюдный позор.

– Мститель… – презрительно сказал, без радости в голосе засмеявшись, Годослав. – Я теперь иногда жалею, что тогда, на славном турнире в Хаммабурге, нам не пришлось скрестить оружие с герцогом. У меня была в руках очень хорошая боевая рогатина… И сейчас бы у нас было гораздо меньше проблем. Даны, как всегда, успевают не ко времени. И герцог Трафальбрасс не ко времени появляется. Они очень отдаляют меня от намерения перестать чувствовать себя вассалом Карла, и, в первую очередь, чувствовать себя христианином.

– Кстати, хорошо бы Карлу сообщить о происках Готфрида. И, если Карл не отреагирует, и не поспешит с помощью, тогда можно будет с чистой совестью винить его в нарушении вассального договора, – предложил Дражко.

– А если поспешит? Хотя, этот вопрос следует хорошенько обдумать…

Глава пятая

Долгая и скучная дорога через Ладогу утомила назойливым сырым ветром, гуляющим по льду. И казалось, что этому однообразному передвижению конца не предвидится. И потому все обрадовались, когда показался лесистый противоположный берег, а от него, подавая условленный сигнал, выехала группа дружинников посланной Буривоем разведки. Путь свободен. Дальше уже ехать предстояло вдоль Волхова, но не по руслу реки, что очень долго, а напрямую, через леса и болота, по дороге, традиционно называемой «зимником», срезая путь. Летом эта дорога становилась непроходимой ни для пеших, ни для конников.

Первая ночёвка была устроена в малом острожке рядом с сирнанской деревушкой, жители которой старались не ввязываться в войну двух сильных соседей, и занимались только своим промысловым делом, добровольно платили ясак[62], и, казалось, забот окружающего мира знать не хотели.

На следующий день пути сильно потеплело, словно не зима на улице только-только собирается полностью в права вступить, а будто бы весна зиму уже торопит. Так пахло талым снегом, так светило солнце. Во второй половине дня проезжая дорога миновала болото, поросшее густыми, покрытыми поверху снегом кустами. Здесь издавна били три тёплых, незамерзающих даже в самую лютую стужу ключа с неприятной по запаху, но целебной водой, которой дружинники порой омывали свои раны. К началу этой зимы, пока ещё необычайно тёплой, ключи тем паче не замёрзли. И прямо под копыта лошадей и лосей, и под полозья саней, в которые лоси были впряжены, из болота к реке, слившись из трёх в единый, плоским зеркалом стекал, паря в воздухе, тихий и нешумливый ручей. Никакого селенья, ни самой захудалой деревеньки, ни ватажьей охотничьей избушки рядом не было, и даже маленький бревенчатый мостик, как это делают в местах более обжитых, никто здесь соорудить не догадался. Мало ли ручьёв пересекают дороги на необъятных просторах северных земель…

Единственный местный житель, обосновавшийся в здешних краях давно, дорогой этой, проложенной большей частью воинами, охотниками, и купцами, промышляющими рухлядью[63] и серебряной рудой, мало интересовался. Он вообще редко покидал небольшую утоптанную окружность своего жилища, огороженного не сплошным, и местами покосившимся частоколом из ошкуренных, и уже черных от времени осиновых брёвен, в то время, как к нему самому, приходили и приезжали люди совершенно, порой, незнакомые со своими надобностями и бедами. Они же и пищей его снабжали, поскольку сам поселенец не держал даже простого огорода, и даже охотой не промышлял, потому что вообще не ел мяса.

Дикий край… Тем не менее, маленький караван, состоящий из полутора десятка воинов и двух саней, несмотря на то, что предводитель его недавно только откровенно спешил, бросая порой недовольный взгляд через плечо на сани, которые не могли ехать так же быстро, как верховые лошади, ход сбавил. И, миновав ручей, остановился под горой, где от дороги взбиралась по лесистому склону не слишком и протоптанная тропа.

Предводитель отряда легко соскочил с седла, показывая перед передними санями свою молодецкую удаль, и протянул руку молодой женщине, ступившей из саней в снег.

– Пойдём, Прилюдушка… Нас здесь ждите! – добавил, обращаясь к сопровождающим их дружинникам.

– Княжич, а возьми-ка меня с собой… – не слишком просяще, и даже слегка требовательно, сказал человек из вторых саней.

Гостомысл, а это был именно он, обернулся в раздумье.

– С нами хочешь?..

– Я давно к нему хочу. Всё ноги не доносили. Раз уж поехал, было, конь споткнулся, захромал… Второй раз случай подвернулся, поехал, с дороги по делу вернули… И теперь не знаю уж, доберусь ли когда… – и он показал себе за спину, намекая на причину, по которой он неуверен в своём завтрашнем дне.

– Рачуйко, Светлан, отпустите его… Пусть с нами идёт… – распорядился Гостомысл, и два конных дружинника, постоянно едущие позади вторых саней, неохотно подняли опущенные в сторожевое положение копья.

– Княжич, – не слезая с коня, сказал сотник Бобрыня, – с ним бы стражу посылать след…

Пленник усмехнулся.

– Я могу слово положить, что не попытаюсь бежать, и не предприму ничего против княжича и его молодой жены, – молодой жене пленник, такой же молодой, даже слегка и с уважительной улыбкой поклонился.

– Ловкач какой, этот Вильчан… – хмыкнул Бобрыня. – Думаешь, поверить ему?

– Варягу, княже, верить… – сказал в сомнении и Рачуйко, молодой, и по-молодости безбородый ещё дружинник из-за саней с пленником, и пошевелил копьём, готовый снова опустить остриё. – Себе покой дороже…

– Мы ему верим… – за мужа неожиданно ответила Прилюда, и первой шагнула на узкую тропу, не сомневаясь, что ее мнение учтется.

– Верим… – с улыбкой подтвердил Гостомысл, взял с первых саней мешок, завязанный кожаным шнуром, и шагнул за молодой бойкой женой. И уже с тропы сделал знак пленнику, которого стражники так и звали Вильчаном, поскольку княжич никому не показал, что за человека они везут и зачем. Он даже пленнику не сказал, куда едут, и тот оставался пока в полной уверенности, что конечный пункт назначения маленького каравана – столица словен Славен, где за крепкими городскими стенами его, скорее всего, и будут держать. Почему будут держать там, непонятно, потому что никто не сказал ещё вслух, что он опознан.

Пленник легко вылез из саней, словно бы и мороз ему конечности не сковывал, и пошёл следом за княжичем, вежливо отставая на четыре шага. Маленькая кавалькада в подступающих сумерках быстро скрылась среди деревьев.

– Рачуйко, Светлан… – распорядился сотник Бобрыня, проводив княжича с женой и пленника взглядом. – По дороге, вперёд… Там под деревьями станьте, чтоб сверху не видно было… У скалы, знаете где… Вечер скоро… Мало ли, по сугробам бежать решит… Ежели что, слегка подколите под спину, пониже, но – слегка, чтоб ходить не разучился, и чтоб княжича с княжной не сердить…

Последнее добавление относилось к Светлану, угрюмому дружиннику с недобрым взглядом из-под косматых бровей. Сотник знал, кому и что говорить следует особо. Конные дружинники молча дернули поводья, и лошади быстро унесли их вперёд.

– Телепень… – послал сотник взглядом ещё одного дружинника. – Спешься, пойди за княжичем, но близко не подходи… Спросит что, сам, мол, хотел к старцу наведаться. Свое спросить, да не решился попроситься.

Высокий сильный вой на низковатой для его роста лошади легко соскочил на тропу, словно со ступеньки спустился, одним привычным движением поправил на себе всё оружие и доспех, и ходко двинулся кверху, широко расставляя длинные ноги. С такими ногами можно быстро любого догнать даже в самых высоких сугробах…

Внутри частокола располагалось небольшое и не создающее впечатления величия капище. И только у самого прохода внутрь ограды стояла тесная, кривоватая с одного угла, рубленная избушка, где и жил единственный постоянный житель здешних мест. Длинноусый и, как все славянские волхвы, безбородый[64] старец[65] Вандал в этот день зажёг в капи ще сразу три костра, переходил время от времени от одного деревянного идола к другому, и подкладывал в пламя небольшие сухие полешки. Старцем его называли не потому, что он был очень стар, просто всех отшельных волхвов, удаляющихся от людской суеты подальше, чтобы легче и чаще общаться с богами без помех, называли в народе старцами, так, скорее, уважительно именуя мудрость.

Уже загодя, зная, что к нему идут гости, то ли слыша их, то ли предчувствуя, Вандал вышел к проёму в частоколе, куда подводила путников поднимающаяся в гору тропа, чтобы встретить тех, кто нуждается в его совете и помощи, и остановился, прислонившись плечом к стене своей избушки. Прислонился не потому, что стоять ему было трудно, а только лишь по причине узости проложенной в снегу тропы, где двум людям разойтись проблематично.

Не нуждающиеся в советном слове или в помощи, сюда обычно не приходили. Это в больших городских и общинных капищах, в храмах – там появляются и просто любопытные. Сюда же путь слишком долог и опасен, и из-за праздного любопытства преодолевать его никто не будет, а особенно во время военное. И именно потому Вандал удалился в такую даль. Тем не менее, пришедших, нарушивших его уединение, всегда встречал без недовольства и со смирением. Внешне он не выглядел ни суровым, ни добродушным, ни равнодушным. Вандал всегда был спокоен и уверен в том, что знает всё, что ему хочется знать. Но говорил людям, к нему приходящим, только то, что находил нужным сказать, и не более. И это его спокойствие переселялось в людей, давало им уверенность, что волхв всегда говорит правду.

Гости поднялись к частоколу.

Вандал посмотрел сначала на идущую первой Прилюду, потом на Гостомысла, поддерживающего Прилюду под локоть, и отставшего на полшага, потому что узкая тропинка не позволяла идти рядом, потом взгляд волхва перешёл на Войномира, и, не больше чем не секунду, на лицо старца набежала хмурь. И вдруг он быстро глянул на небо, на облака, словно что-то там увидел, и заговорил. Голос его был одновременно высок и тих, и при этом странно нетороплив:

– Я ждал тебя, Гостомысл, вместе с молодой женой ещё несколько дней назад. Почему ты тогда отложил поездку в Славен?

И первым прошёл внутрь капища, где разговаривать удобнее, чем в проходе.

У Прилюды глаза от вопроса округлились.

– Боги всё сообщают Вандалу? – спросила она, слышавшая много историй о всезнающем волхве, наивно и с удивлением.