Владение и владельческая защита в гражданском праве Коновалов Александр
Весьма специфичный характер имеют субъективные права на природные ресурсы, что обусловлено особым значением окружающей среды для существования цивилизованного общества. Специфика эта проявляется в двух направлениях: в крайне жестком ограничении правомочия распоряжения субъекта вещного права объектом окружающей среды и в весьма своеобразной роли правомочия владения как взятого в отдельности, так и в сочетании с другими правомочиями.
25 октября 2001 г. принят Земельный кодекс Российской Федерации, значение которого для регулирования вещных правоотношений особенно велико.[100] Во-первых, принятие Земельного кодекса «разморозило» применение гл. 17 ГК РФ «Право собственности и другие вещные права на землю». Во-вторых, некоторые нормы гл. 17 вступили в противоречие с положениями Земельного кодекса. Так, ст. 21 ЗК сохраняет право пожизненного наследуемого владения земельными участками лишь в объеме «преждепользования», т. е. признает права граждан, приобретенные до введения в действие
Земельного кодекса, и не допускает впредь предоставления земельных участков в пожизненное владение; распоряжение земельным участком, находящимся в пожизненном наследуемом владении, не допускается, за исключением перехода права по наследству. Соответственно, с учетом этих правил должны применяться теперь ст. 265, 266 и 267 ГК РФ (последняя допускала возможность передачи участка, находящегося в пожизненном владении, в аренду и безвозмездное срочное пользование). Ст. 20 ЗК установила новый порядок предоставления земель в постоянное (бессрочное) пользование, существенно ограничив круг потенциальных субъектов такого права и исключив из этого круга граждан (предоставление земельных участков в бессрочное пользование гражданам допускалось ст. 268 ГК РФ). Предусмотрено право безвозмездного приобретения в собственность земельных участков, ранее предоставленных гражданам в пожизненное наследуемое владение или в постоянное пользование. Таким образом, к числу вещных прав на землю, предусмотренных Земельным кодексом, кроме права собственности, которому придано безусловно приоритетное положение, относятся право пожизенного наследуемого владения и право постоянного (бессрочного) пользования. Как было сказано выше, тяготеет к группе ограниченных вещных право арендатора государственного земельного участка, подлежащего продаже в частную собственность. В то же время аренда земель как таковая, а равно безвозмездное срочное пользование земельными участками (ст. 24 ЗК) по своей природе ограниченными вещными правами не являются.[101]
Лесной кодекс РФ, принятый 29 января 1997 г.[102], запрещает оборот лесного фонда (ст. 12), устанавливая исключительное право государственной собственности на лесной фонд в Российской Федерации. Государство осуществляет правомочия владения, пользования и распоряжения лесными угодьями с учетом глобального экологического значения лесов, их воспроизводства, длительности выращивания и иных природных свойств (ст. 18, 46). Граждане и юридические лица могут быть собственниками лишь древеснокустарниковой растительности, растущей на принадлежащих им на праве собственности земельных участках. В отношении же лесного фонда и не входящих в лесной фонд лесов им может предоставляться лишь право лесопользования, которое возникает из оснований, перечень которых, надо полагать, исчерпывающий, приведен в ст. 23: «Аренда, безвозмездное пользование, концессия, публичный сервитут». В одном ряду с первыми тремя основаниями ст. 23 Лесного кодекса называет выигрыш лесного аукциона, выдачу лесорубочного билета, ордера, лесного билета. Следует рассматривать аукцион как способ приобретения одного из трех правовых оснований лесопользования, а упомянутые в тексте статьи документы – как способы оформления приобретенного основания лесопользования. Что же касается лесных сервитутов, то предусмотренный публичный сервитут является способом реализации закрепленных в ст. 86 Лесного кодекса прав всех без исключения физических лиц пользоваться лесными угодьями, опять-таки всеми существующими, в установленных законом пределах; что и обусловливает его принадлежность не к частному, а к публичному праву. Частный же сервитут (ст. 21), как установленное договором, актом государственного органа или органа местного самоуправления, судебным решением ограничение права лесопользования физического или юридического лица, вполне подпадает под общее понятие сервитута, данное в ст. 274 ГК РФ, и не может рассматриваться как институт, имеющий самостоятельное значение при извлечении экономических выгод из эксплуатации лесного хозяйства.
Таким образом, ни один из видов лесопользования, предусмотренных действующим законодательством, не может рассматриваться как ограниченное вещное право. Обусловлено это в первую очередь тем, что правомочие владения, сопровождающее право лесопользования, практически сведено на нет и не обладает теми признаками объективного и субъективного характера, которые присущи праву владения. Некоторые элементы права владения в аренде, безвозмездном пользовании, концессии объектов лесного фонда даже при реализации публичного сервитута, безусловно, присутствуют (приступая к заготовке древесины или живицы на отведенном по договору концессии участке; отправляясь в близлежащий лес для сбора грибов и ягод, лица, ведущие хозяйственную деятельность, и осуществляют физическое прикосновение к объекту, и субъективно осознают правомерность своего поведения, причем и то, и другое признается окружающими как соответствующее правопорядку), однако, во-первых, эти элементы права владения носят характер вспомогательный, крайне зависимый от права владения, уже полноценного, на результаты реализации права лесопользования – спиленный лес, собранные грибы и плоды (которое следует, разумеется, отличать от права владения на сам объект лесного фонда); во-вторых, реализация этих элементов права владения чрезвычайно жестко ограничена целями предоставления лесных угодий в пользование хозяйствующему субъекту. Этой спецификой и объясняется обоснованно примененная законодателем конструкция предоставления объектов лесного хозяйства гражданам и юридическим лицам в пользование без владения. Совершенно очевидно, что защиту своих правомочий лесопользователь не может осуществлять посредством предусмотренных действующим ГК вещных исков.
Правовой режим водных объектов специфичен тем, что в силу прямого указания закона «понятие владения неприменимо во всей полноте к водным объектам, поскольку сосредоточенная в них вода находится в состоянии непрерывного движения и водообмена» (ст. 31 Водного кодекса[103]). В соответствии с Водным кодексом, на праве собственности физическим, юридическим лицам могут принадлежать лишь обособленные водные объекты определенной категории (ст. 40). Собственники, владельцы и пользователи земельных участков, примыкающих к поверхностным водным объектам, могут использовать водные объекты только для своих нужд в той мере, в какой это не нарушает прав и законных интересов других лиц (ст. 12). Лицам, не являющимся собственниками водных объектов, предоставляется право водопользования в одном из трех вариантов: долгосрочного пользования (от 3 до 25 лет), краткосрочного пользования (до 3 лет) или ограниченного пользования – водный сервитут (ст. 43 Водного кодекса предусматривает публичный и частный водный сервитуты). Все сказанное о соотношении права владения и права лесопользования относится и к понятию водопользования, с учетом специфики эксплуатации водных объектов.
Специфическим видом вещного права является сервитут, детище римского частного права,[104] свойства которого, с нашей точки зрения, в полной мере соответствуют предложенному определению ограниченного вещного права. Рискнем не согласиться с традиционной точкой зрения, которой придерживается, в частности, И. Э. Косарев[105], заключающейся в том, что сервитут не предоставляет управомоченному лицу права владения, а дает лишь право ограниченного пользования. Субъект частного сервитута наделен corpus possessionis, хотя и в усеченном виде, имея возможность своей властью долгосрочно и стабильно осуществлять физическое прикосновение к вещи и хозяйственное господство над нею, пусть и строго определенным способом. При наличии у него соответствующего намерения реализовывать эту возможность фактический состав владения получает признание окружающими и становится правомочием владения. Признание сервитута вещным правом (именно в связи с тем, что он непременно содержит в себе правомочие владения, хотя и в виде суррогата правомочия) не должно ставиться под сомнение[106].
Следует еще раз подчеркнуть, что положения ст. 267 и 270 ГК, допускавшие возможность субъектов права пожизненного наследуемого владения и права постоянного (бессрочного) пользования передавать предоставленные им земельные участки в безвозмездное пользование, не подлежат применению, поскольку ст. 20, 21 ЗК запретили субъектам названных вещных прав распоряжение земельными участками, за исключением перехода первого из этих прав по наследству. Эти установления законодателя, успевшие внести серьезный дисбаланс в традиционную для российского правового менталитета конструкцию «единого объекта», уже подверглись жесткой критике ученых-цивилистов и практикующих юристов.[107] Неудовлетворенность содержанием этих норм была подогрета быстро сформировавшейся в некоторых регионах вполне предсказуемой практикой регистрирующих органов вообще подвергать запрету сделки по отчуждению строений, расположенных на земельных участках, принадлежащих на ограниченном вещном праве. Полагаем, что альтернативой закреплению за собственником строения на основании закона права ограниченного владения может быть следующий подход: коль скоро закрепленный Земельным кодексом запрет на распоряжение землей, находящейся в постоянном (бессрочном) пользовании или пожизненном наследуемом владении отчуждателя, носит императивный характер, то при отчуждении строения, расположенного на таком земельном участке, к приобретателю переходит лишь право на землю, непосредственно занятую отчуждаемой недвижимостью в тех пределах, которые необходимы для реализации правомочий в отношении приобретенного строения; основная часть земельного участка, продолжая в целом сохранять прежний правовой режим, обременяется сервитутом, обслуживающим строение.
На основании проведенного анализа появляется возможность развить высказанную ранее мысль о необходимости введения в гражданское законодательство самостоятельного понятия владения и сформулировать помимо доктринальных определений § 1 и 2 настоящей главы легальные определения права владения, которые могут быть рекомендованы в качестве рабочего варианта дополнений в текст действующего ГК РФ.
Статью 209 ГК РФ «Содержание права собственности» предлагается дополнить п. 5, 6 и 7 следующего содержания:
5. Право владения состоит в возможности обладания имуществом и контроля над ним, осуществляемых законно и добросовестно собственником, а также лицом, не являющимся собственником, владеющим имуществом на праве пожизненного наследуемого владения, хозяйственного ведения, оперативного управления либо по иному основанию, предусмотренному законом или договором, а также по приобретательной давности (ст. 234).
6. Самостоятельное владение осуществляется на праве собственности, пожизненного наследуемого владения и бессрочного пользования земельным участком, хозяйственного ведения и оперативного управления, по приобретательной давности и по иным основаниям, установленным законом. Владелец по договору осуществляет зависимое владение имуществом.
7. Прямое владение самостоятельно или зависимо осуществляется лицом, непосредственно и фактически обеспечивающим контроль над вещью, удерживая ее в своей хозяйственной сфере.
В случае передачи права владения другому лицу с сохранением за собой права собственности или иного права, предусмотренного законом или договором, лицо сохраняет при этом опосредованное владение. По сравнению с прямым владельцем оно не ограничено в осуществлении права владения ничем, кроме положений закона или договора.
Статью 216 ГК РФ начать со слов:
Вещным правом признается право, в составе которого владение носит самостоятельный, стабильный и бессрочный характер.
Вещными правами, наряду с правом собственности… (далее по тексту действующей редакции).
§ 5. Обоснование защиты владения
В заключение гл. 1 необходимо ответить на вопрос, каким образом свойства владения, исследованные выше, обусловили появление в частном праве особого механизма владельческой защиты; почему именно правомочие владения получило охрану в упрощенном порядке в рамках посессорного процесса, где истец освобожден от доказывания правового титула в отношении спорной вещи, и для восстановления нарушенного владения ему достаточно представить бесспорные подтверждения одного лишь факта самоуправного нарушения.
У исследователей римского права не вызывает сомнения, что владельческая защита в римском государстве имела публично-правовую природу. Римские юристы полагали незыблемым принцип «Qualis cumque enim possessor hoc ipso, quod possessor est, plus juris habet quam ille qui non possidet»[108] – «любой владелец уже тем, что он является владельцем, имеет больше прав, чем тот, кто не владеет». Всякое произвольное нарушение этого правила рассматривалось как угроза существовавшему публичному строю.
Идее сохранения гражданского мира и порядка, воплощенной в интердиктной защите владения в римском праве, вполне соответствовало общее предназначение преторских интердиктов, которое состояло в необходимости вмешательства публичной власти в сферу частно-правовых вещных отношений в целях пресечения самоуправства, хотя бы и исходившего от лиц, имеющих право на вещь[109].
Административно-правовой характер интердиктов, т. е. приказов, предписаний претора об устранении конкретных нарушений правопорядка, также свидетельствует о публично-правовой сущности защиты владения в римском праве. Все это давало основания исследователям института владельческой защиты полагать, что важнейшим, если не единственным мотивом его возникновения и существования в римском праве служила необходимость охраны общественного порядка и гражданского мира.
Сохранение посессорной защиты владения в условиях усложнения и интенсификации экономического оборота потребовало поиска дополнительных обоснований этого правового явления, в особенности с учетом того, что в науке гражданского права владение традиционно понималось исключительно как фактическое отношение, и предоставление юридической защиты простому факту требовало гораздо более глубокого теоретического осмысления. В философии права и цивилистической доктрине нового времени эти дополнительные обоснования были найдены в области духовных интересов человеческой личности.[110]
Философские предпосылки для признания интересов личности человека основаниями защиты владения содержатся, в частности, в трудах И. Бентама. Усматривая идею собственности в ожидании, в уверенности в возможности извлечения известных выгод из предмета и признавая тесную взаимосвязь права и собственности («собственность и закон вместе родятся, вместе и умирают. Пока не было законов, не было и собственности. Уничтожьте законы, исчезнет и собственность»), И. Бентам делал вывод, что по отношению к собственности безопасность состоит в том, чтобы возбужденные законом ожидания пользоваться известной частью благ не подвергались никаким нарушениям, никакому посягательству: «Каждый предмет, которым я обладаю или должен обладать, представляется моему воображению принадлежащим мне навсегда, становится основой моих ожиданий, а также ожиданий тех людей, которые от меня зависят, и основой моего плана жизни. Каждая часть моей собственности, кроме присущей ей внутренней ценности, может иметь для меня еще особую ценность, придаваемую ей моими чувствами к ней… Таким образом, наша собственность может сделаться и на самом деле делается частью нас самих, и поэтому отнятие ее причиняет нам страшное страдание». «Когда отсутствие безопасности достигает известной степени, то страх утраты препятствует пользоваться обладаемым». «Государство не может богатеть, если в нем не существует уважения к собственности».[111]
Значительное влияние на формирование взглядов цивилистов на проблему защиты владения имела немецкая классическая философия, в первую очередь, философия Г. В. Ф. Гегеля. Признание частной собственности продолжением личности человека, его духовной сущности позволило теоретикам гражданского права говорить о нарушении прав личности в случаях нарушения владения участника гражданского оборота. Именно эта идея стала определяющей в теориях обоснования защиты владения, существовавших вплоть до появления «новой теории владения» Р. фон Иеринга.
Так, Ф. К. фон Савиньи для обоснования защиты владения выработал «деликтную» теорию, где нарушение владения рассматривалось как деликт, непосредственное насилие над владельцем (Gewalt gegen die Person). С точки зрения Ф. К. фон Савиньи, владельческая защита имеет корни в деликтном праве, поскольку пресекает вторжения в существующие фактические отношения. Волевая теория, представителем которой был Г. Э. Брунс, рассматривала в качестве основания для защиты владения проявление во владении воли владельца, которая, будучи таким образом уже реализованной, имеет преимущество перед только еще стремящейся к реализации волей другого лица, претендующего на владение. Х. Ганс рассматривал два волевых аспекта владения: субъективную волю владельца и объективную общественную волю, признающую владение. При несовпадении их, т. е. при наличии только субъективной воли владение подлежит защите, поскольку индивидуальная воля также значима, как субстанциональное явление, и не подлежит защите только при явном противоречии общественной воле (с точки зрения Х. Ганса, во владении реализуется единичная воля, в праве собственности – общая; владение понималось им как право).
Г. Пухта, рассматривавший волю личности как объект права, понимал владение как непосредственное выражение личности; поскольку воля в нем выступает как объект, то она подлежит защите. Двойственную природу владения Г. Пухта раскрывал следующим образом: владение как осуществление права собственности, т. е. фактическое состояние, соответствующее праву собственности как юридическому отношению, является одновременно и правом, которое заключается в «естественном подчинении вещи» субъекту и занимает место между правом личности и правом собственности. Объяснение этого феномена выводится из понятий воли и личности. По выражению Г. Пухты, владение есть «право личности в его применении к естественному подчинению вещей; во владении охраняется субъективная возможность права». И поскольку во владении выражается требование признания воли субъекта, которая имеет своим предметом самое себя, владение в конечном счете определяется как «право на собственную личность». Если реализуемое во владении подчинение вещи находится под охраной права личности, то право собственности является самостоятельным, не нуждающимся в такой «опеке» правом. Таким образом, «владение есть полнейшее естественное подчинение, право собственности – полнейшее юридическое подчинение вещи лицу». Посредством владельческого иска, считал Пухта, охраняется владение ради него самого, охраняется чистый факт юридического владения и благодаря именно этому владение делается правом.[112]
В то же время в науке гражданского права сохранялись взгляды на защиту владения как реализацию идеи гражданского мира и общественного порядка. Так, А. Ранда и Б. Виндшейд, рассматривая владение как факт, условие права, природу владельческой защиты искали в публично-правовых отношениях. С точки зрения Б. Виндшейда, «самозащита противоречит сущности государственного порядка; она подвергает слабейшего действию заблуждения и злой воли сильнейшего».[113] Г. Дернбург отмечал экономический аспект защиты владения как существующего фактического порядка общественных отношений, сохранение которого является одним из условий нормального существования общества в целом и гражданского оборота в частности. Сходные взгляды были высказаны Тибо (защита владения как фактического отношения) и Редером (защита владения как воплощения в нем существующих норм позитивного права).[114]
Трудно преувеличить то значение, которое имели для развития как науки гражданского права, так и законодательства идеи Р. фон Иеринга о природе владения и основаниях владельческой защиты. Став достоянием мировой цивилистической мысли, «новая теория владения» является в то же время одним из редких примеров интеграции научных воззрений ученого в действующее позитивное право, поскольку большинство ее положений были восприняты и воспроизведены немецким Гражданским уложением Burgerliches Gesetzbuch 1896 г. В связи с широкой известностью концепции Р. фон Иеринга нет нужды в подробном ее изложении, необходимо отметить лишь основные ее положения. Теория Иеринга предполагает защиту владения как видимости собственности (Sichtbarkeit des Eigentums); владение здесь выступает как «форпост собственности» (Vorwerc des Eigentums). Отмечая, что в огромном большинстве случаев владение и право собственности совпадают в одном лице хозяйствующего субъекта, Р. фон Иеринг предположил о наличии во владении правового титула собственника. В то же время с учетом интенсивности гражданского оборота, в условиях которого процесс доказывания правового титула часто усложнен и громоздок, собственники заинтересованы в упрощенной защите их правомочий, что и достигается посредством предоставления им посессорной защиты, когда «доказывание юридического бытия собственности… заменено доказыванием фактического ее бытия».[115] Те случаи, когда правопорядок предоставляет защиту владению, фактически не совпадающему с правом собственности и даже не имеющему правового титула вовсе (незаконному владению), Р. фон Иеринг предлагал рассматривать как «неизбежное зло», которое оправдывается несравненно более значимым положительным эффектом от облегченной защиты владения как внешней видимости права собственности (защита незаконного владения – не цель владельческого института, а его неизбежное следствие).
Анализ взглядов Р. фон Иеринга на обоснование защиты владения позволяет сделать вывод, что он впервые центр тяжести проблемы перенес исключительно в частно-правовую сферу, благодаря чему посессорная защита владения получила возможность выступать как подлинно цивилистический институт. Этим обусловлены притягательность данной концепции, популярность, которой она пользовалась в свое время, и сохранившаяся по сей день актуальность.
Российская наука гражданского права в целом восприняла все приведенные выше положения европейской цивилистической мысли об основаниях защиты владения. Так, В. Г. Кукольник обоснование защиты владения усматривал в необходимости пресечения самоуправства: «Никто не властен своевольно отнимать свое имение у незаконного владельца, хотя бы и имел на то явное право, а должен отыскивать оное посредством суда».[116] Ф. Морошкин находил его, с одной стороны, в интересах общественного порядка, пресечении отрицания властей посредством нарушения установленного порядка вещей, пребывания их в чьем-то владении («государство, защищая владение, защищает самое себя»). С другой стороны, он рассматривал владение как «выражение духа во внешнем мире… падшего в пределы пространства и времени, и первая глубина его падения есть органическое тело, первородная форма духа и первоначальный предмет освоения»[117]. Здесь, таким образом, имеет место соединение идеи охраны публичного порядка с теориями защиты владения как естественно-правовой категории, в которой реализуются сознание и воля личности, в конечном счете и выступающие в качестве объектов защиты.
Широкий круг последователей (среди наиболее ревностных можно назвать С. А. Муромцева и Ю. С. Гамбарова) в российской цивилистической науке нашли и взгляды Р. фон Иеринга. Особенно следует отметить влияние немецкой школы права на составителей проекта российского Гражданского уложения (как сказано выше, проект уложения воспроизводил закрепленную в BGB модель двойного владения). Так, составители проекта высказали сомнения в возможности обоснования владельческой защиты исключительно интересами общественного порядка, поскольку забота государства об устранении насилия, самоуправства и преступлений имеет публично-правовую природу. Практическую цель защиты владения под влиянием взглядов Р. фон Иеринга они видели в обеспечении праву собственности надлежащей охраны и безопасности.[118] В «предположении права собственности на стороне владельца» и облегчении защиты права собственности, вслед за Р. фон Иерингом, обоснование защиты владения видел Г. Ф. Шершеневич.[119]
В то же время в цивилистической литературе существовали и иные воззрения на обоснование владельческой защиты. Обширной критике взгляды Р. фон Иеринга и его последователя в русской науке гражданского права С. А. Муромцева подверг, в частности, К. А. Митюков. С точки зрения К. А. Митюкова, обоснование защиты владения следует искать исключительно в нем самом.[120]
В сфере интересов и свойств личности обоснование защиты владения находил В. А. Юшкевич. Центральную точку института владения, по его мнению, составляет человеческая личность, проявляющая свою волю во внешнем материальном мире. «Идея защиты владения, – считал В. Юшкевич, – …относится к первоначальным и непосредственным, глубоко коренящимся в человеческой природе представлениям, она является настоящим jus naturale… Благо, защищаемое через институт владения, это господство свободной человеческой воли в мире телесных вещей, проявление субъективной воли, направленной на присвоение». Действие человека, направленное на вещь, объединяет их в такой степени, что посягательство на вещь является одновременно и посягательством на личность субъекта владения. Обоснование защиты владения преступника видится В. А. Юшкевичу также в интересах гражданского мира: «То обстоятельство, что А по отношению к В сделался fur или praedo, не может стать основанием к вмешательству X, Y, Z в совершенно чуждое им отношение».[121]
И. А. Покровский также подверг критике теорию Р. фон Иеринга об обосновании защиты владения как видимости собственности, где защита незаконного владения рассматривается как «неизбежное зло», несопоставимое с несравненно большим положительным эффектом. Неправильность данной теории виделась И. А. Покровскому в том, что необъяснимым осталось предоставление владельческой защиты фактическому владельцу против собственника. Против квалификации предоставления защиты незаконному владению как неизбежного зла говорят и положения законодательства, не признающие владения, установленного незаконным путем. Кроме того, существуют ситуации, когда защите подлежит владение, заведомо для правопорядка не совпадающее с собственностью и не имеющее шансов преобразоваться в право собственности. Более правильной считал И. А. Покровский теорию гражданского мира, предложенную Эндеманном, в основе которой лежит идея о необходимости сохранять общественное спокойствие в виде сложившегося порядка отношения лиц к вещам. Вместе с тем И. А. Покровский полагал, что для обоснования идеи владельческой защиты недостаточно раскрытия одной лишь полицейской ее стороны, как это имеет место в теории Эндеманна. «В институте защиты владения, – считал И. А. Покровский, – дело идет не о собственности и вообще не о таком или ином имущественном праве, а о начале гораздо более высоком и идеальном – о насаждении уважения к человеческой личности как таковой». С этой точки зрения защита незаконного владения, понимаемую Р. фон Иерингом как зло, И. А. Покровский рассматривал как «кульминационный пункт основной идеи», как наивысшее торжество принципа уважения к человеческой личности[122].
Равным образом можно сказать, что идеи самого И. А. Покровского стали кульминационным и последним пунктом в разработке российской наукой гражданского права теории владельческой защиты. В связи с неприятием данного института, свойственным в целом советской цивилистике, проблема обоснования защиты владения если и рассматривалась в дальнейшем российскими учеными, то исключительно в историко-правовом и сравнительно-правовом аспектах[123].
В современной юридической литературе наиболее подробное исследование понятия владения и института владельческой защиты можно найти у Д. В. Дождева, который на основании исторического анализа приходит к убеждению, что всякое владение, хотя бы и без animus domini, должно обеспечиваться юридической защитой, в том числе и посессорной, с охранительной полицейской целью, поскольку «защищая владельца, право исходит из презумпции наличия правового основания непосредственной связи лица с вещью, пока не доказано обратное, и тем самым защищает саму возможность наличия вещного права, т. е. правоспособность лица».[124] С точки зрения Д. В. Дождева, генеральным запретом нарушения владения выявляется не столько полицейская сущность владельческой защиты, сколько объективная природа владения, для которого существенной является материальная связь с вещью. Вещный характер этого права автор видит именно в возможности устранения владельцем нарушений своего права со стороны всех третьих лиц, включая собственника вещи, на определенном основании, в качестве которого и выступает «фактическая принадлежность вещи индивиду – держание, беспрепятственное осуществление которого и гарантия восстановления нарушенной материальной связи с вещью и составляют право владения».[125] Таким образом, Д. В. Дождев обращает внимание как на основания владельческой защиты и на полицейские интересы общества, и на связь владения с правом собственности или иным вещно-правовым титулом, и на реализацию во владении сущностных черт личности (правоспособности субъектов гражданского права).
Обзор литературы об основаниях защиты фактического владения имел целью выявить основные подходы к данному вопросу и определить оптимальное их соотношение. Философией права и цивилистической наукой разработаны три типа решения проблемы, которые можно с известной долей условности определить как естественно-правовой (признание владельческой защиты охраной проявляемых во владении сущностных свойств человеческой личности); публично-правовой (обоснование защиты владения интересами общественного мира и правопорядка) и частно-правовой (установление взаимосвязи защищаемого в посессорном порядке фактического владения с владением на праве собственности и иными видами законного владения – титульным, давностным – в целях облегчения их правовой охраны и усовершенствования гражданского оборота). В приведенных выше воззрениях ученых-цивилистов можно увидеть как приверженность одному из этих подходов, так и варианты их сочетания. Правильным может быть только комплексный подход, отмечающий объединение в институте защиты фактического владения всех трех начал – естественного, публичного и частного права. Признание приоритета какого-либо из них в ущерб остальным явилось бы обеднением и односторонним рассмотрением института. Таким образом, обоснование защиты владения имеет комплексную, триединую природу, и споры о преобладании любого из подходов лишены практического смысла.
Несомненной важностью наделено частно-правовое начало обоснования защиты владения, которое, не будем забывать, является по своей природе институтом гражданского права. К ставшими классическими положениями теории Р. фон Иеринга о владении как видимости и форпосте права собственности и о необходимости его упрощенной защиты с целью облегчения реализации субъективных гражданских прав (в их число следует включать не только право собственности, но и права титульных и давностных владельцев, которые также должны быть освобождены от доказывания превосходства своих прав в споре о нарушенном владении при наличии бесспорного подтверждения противоправности нарушения) следует добавить высказанные выше соображения о центральной роли правомочия владения в триаде правомочий собственника, о зависимости и производности реализации остальных правомочий именно от правомочия владения. Нельзя обойти вниманием и практический интерес правопорядка в институте владельческой защиты, выражающийся в обеспечении оперативного восстановления нарушенных прав, сокращении числа петиторных процессов.
С другой стороны, защита владения должна быть установлена ради интересов общественного порядка, и в этом смысле она обеспечивает достижение двух важнейших взаимосвязанных целей публично-правовой природы: сохранение гражданского мира в обществе и соблюдение государством своей прерогативы разрешать имущественные споры, пресечение всякого рода самоуправства. Для государства и правопорядка подобна смерти передача отдельным личностям или их группам разной направленности социальной активности, инициативы в авторитетном и подлежащем безоговорочному признанию урегулировании частно-правовых споров. Уместно вспомнить высказывание Г. Ф. Шершеневича: «Чем меньшею определенностью отличается правововой порядок в данное время в данной стране, тем более основания к организации подобной облегченной защиты».[126]
На примере формирования института защиты владения мы наблюдаем взаимное влияние публичного и частного начал в праве (более подробно о двойственной природе владельческого иска см. § 3 гл. 2).
Можно заметить, что абсолютная идея права проявляется в аспектах свободы и самоценности личности и необходимости организации общежития в социуме. Необходимость существования комплекса норм, регулирующих отношения индивидуумов как членов социума, обусловлена 1) неспособностью существовать вне общества, свойственной человеку; 2) возможностью патологического, ненормального и вредного для окружающих проявления сущностных черт человека; 3) необходимостью сочетания интересов индивидуумов как членов общества посредством подавления этих патологических проявлений и, следовательно, 4) необходимостью установления разумного и эффективного баланса между интересами индивидуума и интересами общества как целого. Самым общим образом частное право может быть определено как регулирующее отношения, возникающие в связи с естественными проявлениями сущностных свойств субъектов как самоценных величин, вне их субординационной связи с обществом, а публичное – как регулирующее отношения, возникающие в связи с необходимостью установления разумного баланса частных и общественных интересов посредством подавления некоторых патологических проявлений сущностных свойств субъектов императивной властью общества. С учетом сказанного взаимосвязь и взаимопроникновение институтов публичного и частного права являются не только возможными и допустимыми, но и объективно предопределенными.
Читать бесплатно другие книги:
