Правдивые байки воинов ПВО Дроздов Сергей
Всех поступивших (человек 400) построили на плацу. Надо было разбить нас на 3 батареи. Комдивка скомандовал: «Кто учил английский – три шага, немецкий – два шага, французский – шаг вперёд шагом МАРШ!!!» Все шагнули, а Комдивка шел и считал нас в каждой шеренге: «Первая, вторая, третья батарея!»
Самым последним стоял Ефрейтор Юрьев, не сделавший ни одного шага. Озадаченный Комдивка поинтересовался у него, почему.
«А я никакого языка не изучал!» – печально сообщил Ефрейтор.
Такого в советское время представить было невозможно.
«Почему?! – взвился Комдивка. – Хоть турецкий, да должен был изучать!»
Юрьев сообщил, что учился в сельской украинской школе, в которой все время менялись учителя иностранного, вследствие чего он пару лет учил немецкий, потом три года – английский, потом по году французский и опять – немецкий.
«И ни одного языка не знаю!» – гордо закончил доклад Ефрейтор.
Другой бы задумался, но Комдивка разобрался в запутанном вопросе Юрьевского языкознания – «на раз».
«А в аттестате у тебя какой язык записан?» – спросил он Ефрейтора.
«Немецкий».
«Значит, и тут будешь учить немецкий!» Так Ефрейтор Юрьев оказался в нашей батарее. О том, КАК он в результате учил и сдавал немецкий – своя история…
Другой фишкой Комдивки была любовь к личному участию в различных построениях. Через день он лично провожал нас на занятия:
«Строевым!!!» – орал Комдивка через весь плац.
«И с песней, с песней!!!» – трубил рядышком Изюминка.
Мы привыкли к этому, и кто-нибудь всегда передразнивал реплики дуэта, веселя курсантский строй.
Оценивал исполнение песни Комдивка всегда по одному критерию: «Хорошо поют… Громко!!!»
Однажды Комдивка «наехал» за какое-то прегрешение на курсанта Мулдафина из первой батареи, пообещав ему, что тот «будет чистить пушку». А Мулдафин был «из блатных» курсантов и, по смутным слухам, приходился чуть ли не дальним родственником члена Политбюро Кунаева Д. А.
«Ну, ничего, встретимся с тобой в степи!» – ошарашил Мулдафин Комдивку какой-то казахской поговоркой.
«Ну-ну», – только и пробормотал Комдивка и свернул «дискуссию».
Этот же казах любил проделывать еще один прикол.
Когда первая батарея следовала на занятия, в одной из строевых песен пелись слова:
«Солдат страны Советов о Родине поёт…» – и тут Мулдафин вставлял своим козлетоном: «Мой Казахстааааан!», что всегда вызывало оживление слушателей.
(Кстати, после училища Мулдафин, по слухам, в первых рядах попал в Афган, хорошо там воевал, был тяжело ранен и получил орден.)
В другой раз отличились курсанты с третьей батареи. После обеда у них был химтренаж, и кто-то, в порыве веселья, выкинул в открытое окно противогазовую коробку, с третьего этажа. Коробка чуть не угодила в Комдивку, стоявшего на плацу, который, конечно же, начал орать и требовать, чтобы виновный немедленно выглянул в окно. В результате из окна высунулась чья-то морда… в противогазе!!!
Увидев, кто орет, морда навсегда скрылась в толпе таких же «слоников».
Наибольший вред приносит вмешательство высокого руководства в повседневную жизнь. Мы готовились сдавать какой-то спецкурс, и наутро, по традиции, надели парадную форму. («Экзамен для меня — всегда праздник, профессор!», как говорил персонаж «Операции Ы»).
Совсем было собрались мы на завтрак, и оттуда сразу же – на экзамен, как в казарму пришел Комдивка.
Он был отчего-то не в духе и, увидев нашу группу в парадной форме, принялся проверять прически. Это обещало почти катастрофу.
Комдивка признавал образцовой только одну прическу – модный ныне полубандитский «полубокс». В описываемое время так постригали только ярых нарушителей дисциплины на гауптвахте.
Мы же старались, по моде, иметь чуть более приличную стрижку.
Комдивка с легким сердцем забраковал прически почти половины группы, приказав немедленно постричься. Стенания нашего замкомвзвода Шуры Керогаза, что нам пора на экзамен, еще больше его распалили. Он приказал вывести «нестриженных» из строя и переписать, сообщив, что лично проверит еще раз их внешний вид перед экзаменом. В число «штрафников» попал и я.
Комдивкина команда рушила все: схему «захода» на экзамен и наше настроение. Да и единственная парикмахерская открывалась только в 9 часов, и пока бы нас всех постригли…
Комдивка, еще раз наорав на Керогаза, закрылся в своем кабинете.
Дежурный Юра Тикицын приступил было к «переписи».
Нельзя терять было ни секунды. Человек 8 смельчаков, из «нестриженной» группы, бегом ринулись из второго этажа нашей казармы вниз по лестнице, стремясь затеряться в толпе своих товарищей и избегнуть экзекуции с подстрижкой и докладом Комдивке.
Но в дверном проеме первого этажа, спиной к нам, стоит Хиль, видевший комдивкину проверку. Он кого-то «воспитывал» на выходе, и мимо него было незамеченными не прорваться. Наверх – тоже пути нет. Оставалась одна дорога – через окно умывальника Первой батареи – на волю, смешаться с толпой, пока еще не все построились.
С топотом мы пронеслись мимо остолбеневшего дневального и влетели в умывальник Первой батареи. Как на грех, в канцелярии сидел, при отрытой двери, Паштет, комбат-1. Он был подслеповат, но очки носить стеснялся (у первобатарейцев даже песня была на эту тему «Паштанов шарит осторожно по прическе…»).
Услышав топот, и не разобрав сослепу, кто это вбежал в казарму, Паштет стал выкрикивать из канцелярии: «Быстренько все сюда! Быстренько!!!», полагая, что его подчиненные не посмеют ослушаться. Но мы уже прошли «точку возврата» и, зная, что нас ждет в случае поимки, лихорадочно рвали перекошенные рамы окон.
Паштет, продолжая орать все более грозно: «Я кому сказал, быстренько все сюда!», направился в умывальник, понимая, что происходит что-то невероятное. В это время окно открылось – и человека 4 успели спрыгнуть с подоконника вниз. Ворвавшийся Паштет поймал Мишу Федотикова в момент прыжка буквально за штаны и задержал тех, кто не успел выпрыгнуть.
Хиль, привлечённый шумом и криками, тоже ушёл из двери внутрь помещения, а мы, обежав казарму, незамеченными растворились в толпе, из которой наш старшина Зуб стал формировать строй батареи.
Задержанных потащили наверх стричь, а мы готовились отправиться завтракать и следовать потом на сдачу экзамена.
Но история на этом не закончилась.
Сначала на плац выскочил раздосадованный всем этим происшествием Паштет. Его Первая батарея строилась неподалёку от нашей.
Паштет набросился на Зуба и потребовал назвать тех, кто только что вбежал в строй нашей батареи. Надо отдать должное Зубу, он не дрогнул и не выдал нас.
Тогда Паштет переключился на своих охламонов и сделал замечание курсанту Быкову («Быне») за «разговорчики в строю». Быня неожиданно огрызнулся. Паштет разозлился уже не на шутку, вывел Быню из строя и начал «драть» его всерьёз. Дело пахло пятью нарядами вне очереди, если не арестом.
Надо отметить, что Быня был суворовцем («кадетом» в просторечии).
В нашей группе учился Серёга Полев (партийная кличка «ОбурЭл»), тоже «кадет», заканчивавший одну «кадетку» с Быней.
В Обурэле, видимо, взыграло кадетское братство, и он решил поддержать своего товарища: «Быня, пошли его на хер!» – посоветовал он из нашего строя.
Хотя эта фраза была сказана Обурэлом вполголоса, но слух у подслеповатого Паштета оказался отменным.
«Кто сказал: „Быня, пошли его на хер!“? КТО???» – обратился он к нашему строю звенящим от гнева голосом. Обурэл благоразумно молчал. Паштет ещё пару раз повторил свой сакраментальный вопрос, взывая к смелости заявителя, но безуспешно.
«Заяц!!! Трусливый заяц!!!» – выдал Паштет своё резюме. Потом он вернулся к своему стою, «ввалил» Быне пять нарядов на службу и повёл батарею на завтрак.
Зуб ядовито поинтересовался, глядя на Обурэла: «Все высказались? Ещё есть желающие выступить?!» – и тоже повёл нас на завтрак…
Из казармы вслед нам доносились вопли Хиля: «Вакханалия!!! Папуасы!!!» – это он драл наших, пойманных Паштетом, «не стриженых» товарищей.
Благодаря Комдивке всем им сделали вместо причёски – отменные«шайбы», накануне отпуска. Когда они, проверенные лично Комдивкой, прибыли, в конце концов, на экзамен, мы не смогли удержаться от смеха и дружеских подначек.
Изюминка
Замполитом нашего дивизиона был подполковник Жадров Виссарион Николаевич. Его кабинет располагался прямо у нас в казарме, и постепенно все его причуды и привычки стали нам известны. Фигура была колоритная, килограммов сто двадцать весом, разговаривал трубным басом, с характерным вОлОгОдским акцентом. Особую радость всему дивизиону доставляли иногда проводившиеся с офицерами строевые занятия. Нас выгоняли с плаца на это время, но окна казармы выходили на него, и вид пузатого Жадрова, пытавшегося изобразить строевой шаг и приёмы, доставлял всем курсантам минуты незабываемого счастья.
Дело в том, что замполит был из «пиджаков», окончил в своё время какой-то провинциальный институт культуры, стал «двухгадюшником», а потом остался в кадрах. Это прошлое наложило неизгладимый отпечаток на его строевую подтянутость. Галифе он почему-то не носил и в случае строевых занятий заправлял в сапоги обычные «прямые» брюки. В ходе шагистики они обычно «вылезали» из сапог и добавляли шарма к его комичным телодвижениям на плацу.
На кителе он гордо носил два «ромбика» о высшем образовании, и мы поначалу принимали его чуть ли не за «профэссора». Однако быстро выяснили, что один «ромбик» означал успешное окончание вышеупомянутого института культуры, а второй (с профилями К. Маркса и В. Ленина) свидетельствовал о том, что Виссарион осилил двухгодичный вечерний «университет марксизма-ленинизма». В армии этот ромбик называли: «Школа двух дедушек».
Сначала мы именовали замполита «Неистовым Виссарионом» (в память Белинского), но этой кличке он соответствовал мало, так как обладал флегматичным темпераментом и целыми днями просиживал безвылазно в своём кабинете.
Новое своё имя Виссарион получил в ходе нашей первой зимней сессии.
Встречая прибывающую с экзамена группу, он каждый раз спрашивал замкомвзвода: «КакОй экзамен сдавали?»
«Высшую математику», – звучало в ответ.
«МОлОдцы! Высшую математику сдать — это не фунт изюма съесть», – ненавязчиво шутил замполит. Экзамена было два (математика и электротехника), учебных групп в дивизионе – двенадцать. После того как все группы по два раза прослушали эту глубокую мысль, кличка «Изюминка» прилепилась намертво.
Обычно прибыв утром в кабинет, замполит в нём затворялся и спал сидя за столом до обеда. Потом дверь открывалась и заспанный Изюминка через полказармы со вкусом декламировал для стоящего на «тумбочке» курсанта: «Дневальный!!! Принеси МНЕ хОрОшую сигарету!!!»
И такая задача повторялась им раза два-три за рабочее время. Поначалу ему действительно искали что-нибудь болгарское с фильтром, потом стали давать что попроще, типа «Примы» или «Беломора», а затем он заслуженно получил репутацию «стрелка», которых не жаловали, и давать закурить ему вообще перестали: «У самих ничего нет, товарищ подполковник!» Окончательно его репутацию в этом вопросе подмочила история, случившаяся с Вини.
«Стою я на тумбочке, – рассказывал Вини, – а тут высовывается из своей берлоги Изюминка с обычной задачей насчёт «хОрОшей сигареты». «Да нет у нас, – отвечаю, – сами стреляем». Ладно, закрылся, затих. Минут через десять снова открывается дверь, он опять высовывается, а в руке вот такусенький «хабарик!» Тут Вини демонстрировал, что в том хабарике было от силы пять миллиметров. И говорит он мне: «На! ВинниченкО! ДОкури!!!» (Надо отметить, что «докуривать» за кем-то у нас было, вообще, не очень принято.)
Вини отвечает: «Да я не курю, товарищ подполковник».
«Ну, тОгда – выбрОси!!!»
История стала «притчей во языцех», и акции Изюминки в общественном мнении сильно пошатнулись.
Как-то к нему приехал старый приятель, и они, запершись в кабинете, тихо поддавали. Когда «дошли до кондиции», стали вспоминать минувшие годы, и Изюминка начал ностальгировать: «А помнишь, в Пушкине служили?! Вообще, ни хера не делали!!! А тут – бумаги! Бумаги!!!» – и начал подкидывать какой-то листок, завалявшийся на столе среди закусок. Свидетель этой сцены Рома (исполнявший обязанности писаря у Хиля и заодно у Изюминки, лично сочинявший все эти «Бумаги! Бумаги!») был очень обижен. «Да он в этих бумагах только расписывается!» – бурчал Рома, вспоминая чёрную неблагодарность «Неистового Виссариона».
Однако у него была одна способность, компенсировавшая, в глазах начальства, все его недостатки. Он имел феноменальное чутьё на спиртное и видел бутылки буквально сквозь все портфели и сумки в радиусе досягаемости своего взгляда. Об этом мы знали и обходили Изюминку в эти критические моменты десятой дорогой.
Наиболее громкий успех его на этом поприще случился на 3-м курсе с поимкой многострадального Артуши.
Дело было так: на «Ленинский коммунистический субботник», который обставлялся в училище с подобающей тому времени помпезностью и серьёзностью, нашу батарею почти в полном составе отправили на Кировский завод, где мы и наводили, в основном, порядок на территории. Группа «подвальных деятелей», в которую затесался и Артуша, была оставлена в казарме для ремонта стульев и прочих хозяйственных работ. Почти все офицеры дивизиона уехали на Кировский с нами, и контроль за теми, кто остался проходить «Школу коммунизма» в казарме, был ослаблен. Конечно же, возникла идея слегка отметить славный субботник, и Артуша вызвался «слетать» в Горелово за вином. Народ скинулся, и Артуша отправился в путь. На обратной дороге, сгибаясь под тяжестью огромного портфеля, в котором он нёс без малого ящик «Агдама», курьер был замечен и мгновенно расшифрован узревшим его Изюминкой.
«Что несёшь, Хайзуллин?» – приветливо обратился к Артуше Изюминка.
«Пирожки…» – ляпнул первое, что пришло в голову, Артуша упавшим голосом.
«Ну, открывай портфель, я тоже попробую…»
В результате, к моменту нашего прибытия с Кировского завода «курьер» уже сидел на гауптвахте, а вино было хищно конфисковано торжествующим Изюминкой. «Сам, сволочь, небось, всё наше вино выпил», – с болью в голосе вспоминал потом эту ситуацию пострадавший.
Сцену допроса Артуши по этому «залёту» опишем в главе, ему посвящённой.
Надо сказать, что, так же по вине Изюминки, на гауптвахте уж совсем безвинно оказался тишайший и добрейший «кадет» Миша Семикозлов. Это было на самом закате карьеры Виссариона Николаича, и от этого вдвойне обидно для Семикозлова, который не мог забыть такой пакости от замполита до конца учёбы.
Взвод был в наряде по кухне, а, учитывая, что мы уже были третьекурсниками, отношение к службе у всех было уже слегка расслабленное.
В столовой имелось две посудомойки: нижняя, где мыли посуду после приёма пищи одним дивизионом (350 едоков), там работало два мойщика, и верхняя посудомойка, где приходилось мыть посуду за тремя дивизионами (более 1000 столующихся), а значит – соответствующее количество тарелок, мисок, кружек, ложек, вилок, а также бачков, чайников и прочей утвари. Делать это полагалось в трёх огромных чанах с горячей водой, мылом и так далее. Работало там пять «мойщиков» из состава наряда и без дела никто не скучал, а по окончании мойки все были мокрые буквально с головы до ног. За это и за обилие воды верхняя мойка носила наименование «Балтика» и заслуженно считалась одним из самых тяжёлых нарядов. Изюминка, разумеется, не имел об этом ни малейшего представления.
В ходе несения службы, Ефрейтор Юрьев заспорил о чём-то с дежурившим по столовой прапором, дело быстро дошло до взаимных нелицеприятных личных характеристик. После обмена «любезностями» прапор почувствовал, что его начнут бить, и бегом покинул «дискуссионную площадку». Ефрейтор осуществил энергичное преследование и дважды метал вдогон улепётывающему прапору швабру, но не попал, о чём потом искренне сожалел.
Прапор, бежав с поля брани, доложил об инциденте дежурному по училищу, и для усмирения наряда в столовую был срочно вызван Изюминка. На свою беду первым, кто попался на глаза прибывшего в столовую с карательной экспедицией Изюминки, был Миша Семикозлов.
Он только что закончил мыть гору посуды, был мокрый и усталый. Миша понятия не имел ни о каком скандале, мирно курил, предвкушая душ и последующий отдых.
«ТОварищ курсант, вы откуда?» – грозно вопросил у него Изюминка.
«Балтика!» – с чувством выполненного долга ответствовал Миша, дивясь явлению Изюминки на кухню, который на ней никогда ранее замечен не был.
Замполит слабовато знал в лицо своих курсантов, но был уверен, что такой фамилии в дивизионе нет.
«Вы Откуда, тОварищ курсант?!» – ещё более грозно спросил он у Семикозлова.
«Балтика!!!» – рявкнул изо всех сил Миша, решив, что Изюминка стал глуховат к своему «дембелю».
«Как стОишь перед зам. пО пОлитчасти?! Хам!!! – заревел Изюминка не своим голосом. – ТрОе сутОк Ореста!!!» – и прямо из кухни несчастный Миша был направлен в камеру гауптвахты.
Самое смешное в этой истории, что, арестовав безвинного Семикозлова, Изюминка напрочь забыл об инциденте с метанием Ефрейтором Юрьевым швабры в прапора и убыл в казарму с чувством выполненного долга.
Другим неожиданно пострадавшим от инициатив Изюминки стал наш Андрюша Коновалов. На третьем курсе нам предстояло совершить марш-бросок на двенадцать километров в составе дивизиона. Само по себе мероприятие было малоприятным: бежать такую дистанцию в сапогах, с карабином СКС (весом в четыре с лишним килограмма), с противогазом и подсумком никому не доставляло особого удовольствия. Но надо – так надо.
Когда мы построились на плацу для последней проверки перед стартом, из казармы вдруг вышел Изюминка. Он собственноручно тащил лист фанеры размером метр на полтора, к которому была привязана «волосатая» верёвка так, чтобы его можно было надеть через плечо.
«ЭтО – пОхОдная ленинская кОмната!» – сообщил он потрясённому строю, после чего вручил фанеру Хилю, заявив, что её надо взять с собой на марш-бросок. Видимо, подразумевалось, что в перерывах марш-броска мы будем выпускать «боевые листки» и вывешивать на этой фанере.
Хиль приказал нести этот дар Изюминки Андрюше Коновалову.
Хуже всех на этом марш-броске досталось бедному Андрюше. Изюминковская фанера била его по спине и заду все двенадцать километров марша. От постоянного трения фанерой и верёвкой на бегу появились дыры в его противогазовой сумке и гимнастёрке. Чтобы не колотить этой фанерой товарищей, ему пришлось бежать сзади строя, и «походная ленинская комната» Изюминки развевалась за ним на бегу, как бурка за Чапаевым в ходе знаменитой атаки на беляков.
Когда мы вернулись на плац, первое, что сделал Андрюша, – закинул в канаву чёртову «походную ленкомнату». Изюминка был очень недоволен этим и что-то сердито выговаривал Хилю.
Рассказ об Изюминке будет неполным без ещё одной легендарной истории. В 21-й группе нашей батареи было два друга – Юра Солопов и Вова Мыльник. Солопёнок имел рост 155 сантиметров, субтильное телосложение, а кроме того обладал удивительным дефектом речи: вместо «Л» у него получалось «Р» и наоборот, сверх этого он не выговаривал свистящих, шипящих звуков и добрую половину букв русского алфавита. Свою фамилию он произносил: «СоРопов», а вместо «Товарищ полковник» у него всегда выходило «ТоваЛищ поРковник». Все его так и звали «ПоРковник». Мельник имел 190 сантиметров роста, гренадёрскую выправку и ничем не выделялся, кроме прилепившейся к нему клички «Глист». ПоРковник и Глист дружили, а со стороны порой было забавно видеть новоявленных Пата и Паташёна.
В один прекрасный день оба друга угодили в наряд дневальными…
Прибыв в казарму к обеду, мы обнаружили, что весь наряд был снят с дежурства. Вышло вот что: утром, после убытия батареи на занятие, дежурный сержант встал на тумбочку, а друзья отправились убирать умывальники и туалеты обеих взводов. Надо сказать, что они располагались в противоположных сторонах казармы. Солопёнок первым закончил «водные процедуры» и вышел на улицу покурить и отдышаться. Глист, справившись с уборкой своего санузла и увидев, что дежурный всё ещё на тумбочке, отправился в дальний сортир навестить друга, который, по его мнению, всё ещё валандался с уборкой.
Войдя в сортир, он обнаружил, что одна кабинка занята, и решил подшутить над приятелем.
«Сидишь, ПоРковник?!» – заорал он, стукнув по закрытой дверце ногой.
«Сижу», – угрюмо ответил действительно сидевший над очком в позе горного орла Изюминка, решивший, что попозже надо будет сделать «втык» Глисту за столь фамильярное обращение к нему.
«Ну, сиди!!!» – ухмыльнулся Глист и закрыл дверцу кабинки снаружи.
Важно отметить, что защёлка была приделана на совесть, а достать до неё с внутренней стороны, «через верх», было невозможно.
Глист с чувством выполненного долга отправился менять дежурного на «тумбочку» и радостно слушал доносившиеся из дальнего туалета невнятные вопли и проклятия, предвкушая, как он посмеётся, когда освободит друга из сортирного заточения…
Первым он увидел Солопёнка, вернувшегося с улицы после перекура…
«Кого же я запер?!» – в ужасе успел подумать Глист, и в этот момент взбешённый Изюминка выбил, наконец, сортирную дверку и вынесся на оперативный простор казармы, оглашая помещение разъярённым воем и пылая жаждой мести…
Самое трудное для Глиста потом было доказать Изюминке, что обращение «Сидишь поРковник?» относилось не к нему, а к Солопёнку. Изюминка так в это и не поверил. «Не бывает таких кличек!!!» – разорялся он на глистовский «жалкий лепет оправдания».
Уже после отсидки «на губе» Глиста долго вызывали на допросы в кабинет Изюминки. «Политику мне шьёт», – мрачно отвечал Глист на расспросы друзей.
В итоге всё для него обошлось, а его «подвиг» вошёл в золотой фонд баек нашего дивизиона.
Артуша
Там, где партия – там успех, там победа!
Л. И. Брежнев.Отчётный доклад ХХV съезду партии.(Популярная фраза официоза 1970—1980 гг.)
Там где Артуша – там залёт!
Народная примета, аксиома.(Истина, не требующая доказательств)
Курсант Артур Тамерланович Хайзуллин учился в нашей группе, и благодаря своей поразительной способности «влипать» во всевозможные истории быстро завоевал широкую известность. Он «залетал» в наряде и увольнении, на хозработах и лекциях, в строю и на отдыхе, по поводу и без повода. Артушу драли командиры и начальники всех степеней, начиная от командира его отделения Толика Улогая, который при упоминании фамилии «Хайзуллин» делал плаксивое лицо и начинал причитать со скорбной интонацией: «Опять ты, Хайзуллин, ну сколько можно тебе говорить, ну всегда ты залетаешь…» – что, впрочем, мало помогало.
«Воспитывали» Артушу за различные прегрешения и большие начальники – Делегат, Гиббон, Комдивка, Изюминка, Хиль и даже Особый отдел училища, – но всё с «нулевым» результатом. Больше всего от такого «дара» Артуши страдал его сосед по койкам и ближайший приятель Валерий Рудольфыч. Они были немного похожи – оба блондины, круглолицые, примерно одного роста и телосложения. Я, да и многие ребята их легко различали с самого начала учёбы. Но не все…
Толя Улогай, будучи командиром отделения, научился их различать к концу первого семестра (да и то постоянно путал).
Комвзвода Жора – через год учёбы, Веня Грабар – так за два года своего «комбатства» так и не смог их различить и на всякий случай «драл» обоих с особой свирепостью, именуя «Хайзуллиным» и Рудольфыча, чтобы не ошибиться. Валера очень переживал по поводу такого неудачного сходства с Артушей…
Уже на 4-м курсе у Валерия Рудольфыча родился сын, и он был отпущен по такому случаю в краткосрочный отпуск. Спустя положенное время, Рудольфыч возвращался из этого приятного отпуска в родную казарму в великолепном настроении. Мы (человек пятнадцать его приятелей по совместной четырёхлетней учёбе) стояли в курилке. Кто-то зоркий издалека увидел улыбающегося Рудольфыча, и все стали издалека ему радостно кричать и поздравлять, предвкушая положенный от молодого отца магарыч.
Тут Цыпа (старший сержант Анциферов), все время проживший с нами в одной казарме и несчётное число раз ходивший в наряды, увольнения и так далее решил сделать ему приятное: «Как сына назвал, Артур???» – приветливо заорал он.
Улыбка мгновенно слетела с лица Валеры, и он молча проследовал мимо нас, не здороваясь и не говоря никому ни слова.
«Чего это с Артуром?» – снова удивился Цыпа. И ещё больше удивился, когда мы его обложили последними словами и сообщили, что это вовсе не Артур.
Так их и путали все четыре года.
Зная за Артушей талант к «залёту», народ стал его сторониться, чтобы не «вляпаться» за компанию. Родилась поговорка, поставленная в эпиграфе, которая его, кстати, очень расстраивала.
Важно отметить, что когда Артушей овладевала какая-либо идея (что случалось регулярно), его глаза загорались характерным «безумным блеском» и остановить его было так же сложно, как сдержать «бегущего бизона и поющего Кобзона». «Безумный блеск» в Артушиных очах пропадал только после очередного «залёта».
У Тамерланыча «в миру» было два «почётных наименования»: Артуша (которое ему нравилось безусловно) и АРТУ – 1МА (Автоматизированный Радиотехнический Узел – один из видов техники, стоявший на вооружении РТВ). Этот «позывной» Артуша не любил.
Я только один раз, и то случайно, изменил правилу: держаться от Артуши подальше. И вот что из этого вышло.
Мы готовились к сдаче Спецкурса №3 (техника РТВ). Объём материала был очень большой, вся информация – секретная. Обычно готовились к таким экзаменам группами по четыре-пять человек. Один вслух читал конспект и «тащил» сигнал по схеме, остальные – слушали и кратко обсуждали. В группу, где я «солировал» затесался и Артуша, напрочь никаких конспектов не писавший, так как он предпочитал мирно спать на лекциях.
Избавиться от него не удалось, и нарушение основополагающего принципа сосуществования с Тамерланычем (как можно дальше от него) дополнительно отравляло и так нервную ситуацию с подготовкой. Надо сказать, что мирно сидеть и слушать Артуша был не способен в принципе. Он постоянно вскакивал, уносился в другие группки, спонтанно возвращался, одержимый какой-то проблемой, в общем, был в своём репертуаре.
На беду, параллельно нам готовилась к этому же экзамену группа из 3-й батареи, в которой учился Артушин друг, носивший кличку Альфонс.
(Альфонс был знаменит на весь дивизион своим детородным органом неимоверных размеров, поглазеть на который в бане обычно собирались любопытствующие.)
Так вот к нему регулярно и бегал Артуша «набраться знаний». Мы только радовались его отлучкам, так как в эти минуты можно было спокойно позаниматься.
Альфонсова группа сдавала на день раньше нас, и Артуша считал своим долгом держать нас в курсе событий у друга.
«Альфонс пойдёт на „свой“ билет», – торжествующе оповестил он нас. (Для особо «подготовленных» курсантов взводные и комбаты, присутствовавшие на экзаменах, иногда умудрялись «подсвечивать» несколько билетов.) Значит, повезло и Альфонсу.
Мы посоветовали Артуше порадоваться за приятеля и продолжить подготовку.
«Альфонс учит „свой“ билет!!!» – чуть позже с нескрываемой завистью сообщил АРТУ-1МА. И так повторялось раза три накануне альфонсовского экзамена…
Наутро была сдача альфонсовской группой экзамена.
«Альфонс взял свой билет!»
«Альфонс готовится отвечать по своему билету!»
«Альфонс отвечает по своему билету!» – восторженно оповещал нас Артуша каждые пятнадцать минут, изрядно раздражая и нервируя. Советы «заткнуться» не помогали, АРТУ находился в эйфории от успехов друга.
Спустя час, как гром среди ясного неба, прозвучали слова печального Артуши: «Альфонс взял ВТОРОЙ билет!!!»
Итогом эпопеи была заслуженная «двойка» у Альфонса. У нас же было всё – впереди.
Стояло лето, жара. Вечером, накануне экзамена, сидя в казарме, перед сном мы обсудили духоту. Между прочим, кем-то было высказано мнение, что в такую погоду неплохо бы и искупаться. Я тоже поддакнул этой идее, дескать, неплохо-то неплохо, но…
Мыслями мы все были уже на экзамене, и никто всерьёз про купание не думал. Кроме одного человека…
Ночью я проснулся оттого, что меня кто-то энергично тряс.
«Вставай, наши все уже встали!» – открыв глаза, я увидел над собой безумный блеск Артушиных глаз.
С ужасом пытаюсь вспомнить сквозь сон, когда это я умудрился загреметь с Артушей в один наряд и не могу.
«Куда вставать?! Ты что, офонарел?! Утром экзамен!!!» – вдруг осеняет меня.
«Купаться договаривались! Наши все уже встали!» – отвечает Артуша и бросается будить спящего Сил Силыча, который отвечает ему своим коронным традиционным приветствием: «Чё надо? Пшёл на хер!!!» – однако это не помогает, Артуша и мёртвого поднимет, коль ему втемяшится что-то.
Оглядываю кубрик: человек восемь сидят на койках, очухиваясь ото сна и не проявляя особого энтузиазма поддерживать Артушино начинание.
Ещё не поздно «послать» чёртова АРТУ и завалиться досыпать. Но Артуша – неудержим.
«Да вы чо?! Договаривались же ночью идти на бассейн купаться!»
Совершенно не припоминаю такого разговора и договора, но тут уже кто-то поддакнул АРТУ, и идти «в отказ» – значит струсить в глазах остальных. Приходится вставать, надевать тапочки, брать полотенце и, шаркая ногами, тянуться к выходу, мысленно проклиная и себя, и Артушу.
Он радостно наматывает круги вокруг нашей полусонной процессии, необыкновенно счастливый и гордый собой: «Щас окунёмся, с дежурным я уже договорился, Юра не выдаст».
Вспоминаем, что дежурный по батарее младший сержант Тикицын бздиловатый и ненадёжный.
«Заметут, век воли не видать, заметут», – вспоминается фраза из «Джентельменов удачи».
Выходим на улицу. Два часа ночи, свежо, градусов пятнадцать – не больше, дует холодный северный ветерок, светло как днём. Краткая дискуссия пресечена энтузиазмом АРТУ и его воплями: «Идём!!! Мы же договорились!»
Идти далековато, километра полтора, мимо свинарника на самый край территории училища. Наконец, пришли. Открытый бассейн окружён высоким (метра четыре) сеточным забором, через который ещё надо перелезть. По водной глади гуляет довольно внушительная свинцового цвета волна. Все замёрзли, купаться уже никто не хочет. Забор форсирует один Артуша, прыгает в воду и тут же вылезает.
Кроя его последними словами, бесславно направляемся в казарму. Задубевший от воды и ветра, АРТУ даже не отругивается.
Навстречу бодро катится Тикицын: «Там Жора с проверкой пришёл, вас ищет».
Жора – сроду никогда после отбоя в казарму не хаживал, тем более в полтретьего ночи.
Заложил нас ему Тикицын с перепугу. Сказав ему вкратце, что о нём думаем, направляемся в казарму, на встречу с Жорой.
Срочно нужна хоть какая-то «легенда прикрытия». Уйти самовольно купаться, да ещё ночью – грубейшее нарушение, Жора всем ввалит так, что мало не покажется.
Меня осеняет: «Скажем, что ходили в сортир ДОУПа, так как Тикицын не пустил в вымытый туалет в казарме». («Наш ответ Чемберлену» заодно.)
С нами Ефрейтор Юрьев, к которому Жора благоволит, и это даёт мизерные шансы на успех этой версии отлучки.
Взятые «для купания» вафельные полотенца компрометируют версию, мы засовываем их сзади в синие армейские трусы (в которых и осуществлялся поход).
Тикицын нас строит при входе и докладывает Жоре о прибытии отсутствовавших.
Жора (морда красная, «беломорина» в зубах, злой с похмела и от недосыпа) тянет любимое: «Та-а-ак, не понял… Где болтались?!» Наш вид в майках, трусах и тапочках никак не соответствует облику самовольщиков, и он в некотором недоумении.
Ефрейтор Юрьев: «В туалет на улицу ходили, товарищ капитан!»
Жора: «Та-а-ак, не понял… Вам что двух своих сортиров в казарме мало, что ли?!»
Ефрейтор «наносит ответный удар»: «Това-а-арищ капитан, нас в них Тикицын не пустил, говорит, что уже вымыты они».
Потрясённый Тикицын временно теряет дар речи и смотрит на нас, как баран на новые ворота.
Жора: «Идите пока спать, завтра всех накажу!»
Мы обрадованные, что так легко отделались, попрыгали в койки и радостно слышали, как Жора материл Тикицына.
После экзамена нам всем дали от Жоры по три наряда вне очереди.
Больше я с Артушей не связывался ни под каким видом.
Одним из самых знаменитых залётов АРТУ была история с организацией коллективной (!) пьянки на Всесоюзном Ленинском Коммунистическом Субботнике (!!!), о которой вкратце говорилось в главе «Изюминка».
После отсидки Артушей законных пять суток ареста встал извечный русский вопрос «Что делать?».
Лучше всего ситуацию сформулировал Хиль в своей речи на комсомольском собрании, посвящённом разбору Артушиного деяния: «Хайзуллин! По всем срокам тебя надо в партию принимать, конец третьего курса уже. А по правилам – надо из комсомола исключить и из училища выгнать».
Надо сказать, что к моменту «подвига на субботнике» АРТУ уже имел два строгача с занесением по комсомольской линии и, как в известном анекдоте, уже полагалось «Гнать его из этого грёбанного комсомола!!!»
Но перед этим собранием был допрос с пристрастием в кабинете Изюминки. Кратко о нём.
«Вызывает меня Изюминка», – рассказывал Артуша с тоской в голосе. – Как в гестапо, настольную лампу мне в лицо направил, и давай орать: «Ты мне в карман насрал!!! (Как даст кулаком по столу!!!) Признавайся, кОму нёс винО? Всех спОить хотел? Школу коммунизма разрушить! В глаза мне смОтреть!!!» И по новой, как даст кулаком по столу: «Ты мне в карман насрал!!!»
В общем, «шил» ему Изюминка организацию аполитичной групповой пьянки в такой светлый день, да ещё и самоволку (вино-то на территории училища не продаётся). Пахло серьёзными проблемами.
АРТУ геройски держался первоначальной безнадёжной версии, дескать, нёс всё для себя и пил бы все восемнадцать бутылок потихоньку вечерами в одиночку, если бы не бдительность замполита.
Убедившись, что наскоком Артушу не сломить, Изюминка сменил тактику «допроса».
«Так, Хайзуллин. Не хОчешь, значит, гОвОрить мне, представителю нашей ленинскОй партии, правды. Буду делать тебе Очную ставку с сОбутыльниками. Стань в угОл и мОлчи, пОка не разрешу гОвОрить, пОнял?» Артуша обречённо встал в угол.
По вызову Изюминки в кабинет прибыл Юра Басков, старший в подвальном хозяйстве.
«ВОт чтО, БаскОв, – задушевно начал Изюминка. – Тебя От исключения из училища мОжет спасти тОлькО чистая правда. Хайзуллин раскОлОлся!!!»
«Ничего я вам не говорил», – обиженно прогудел из своего угла Артуша.
«Ты всёе испОртил!!! Ты мне Опять в карман насрал!!!» – заревел Изюминка.
В итоге допрос кончился ничем. Перефразируя известный штирлицевский анекдот: «Артуша стоял на своём. Это была любимая пытка Изюминки». С той поры АРТУ стал Изюминке личным и злейшим врагом…
Вернёмся на уже упомянутое собрание, так удачно открытое Хилем.
«Давай договоримся, Хайзуллин», – продолжил «мягко стелить» хитрый Хиль. – Скажешь правду перед лицом товарищей – простим, не скажешь – выгоним из комсомола и училища заодно». Ситуация была патовая. АРТУ крепился из последних сил.
Хиль: «Ты в самоволку бегал за вином?»
АРТУ (перед лицом товарищей (!!!): «Нет, подошёл ко 2-му КПП (там забор из кованой решётки), дал денег мужику, попросил сбегать за вином, он и принёс.
Хиль: «Что же ты, незнакомому мужику столько денег отдал?!»
АРТУ: «А мы с ним познакомились…»
Хиль: «И как мужика звали?»
АРТУ: «Вася…»
Апофеозом экзекуции был момент, когда Хиль начал пофамильно перечислять всех известных ему Артушиных друзей и требовать ответа, стал бы тот или иной пить Артушино вино. АРТУ каждый раз говорил, что нет, так как данный товарищ непьющий в принципе, а Хиль подвергал его ответы всё большему сомнению и грозил полным остракизмом за неискренность перед товарищами. Ситуация накалилась до предела.
Читать бесплатно другие книги:
