Мечта империи Буревой Роман

«Посадить Марса в глаза», – было любимым выражением Манлия.

«Любой урод сделается неотразим, если посадить ему Марса в глаза!» – любил повторять учитель.

– Август будет доволен. – Цезарь следовал за Марцией и смущенно улыбался.

– А ты?

– Боголюбимая Марция… – начал он и задохнулся, не зная, что еще сказать.

Она подвела его к закрытому покрывалом бюсту и, придав лицу торжественное выражение, сделала знак приготовиться. Цезарь замер, глядя на покрывало. Марция жестом фокусника сдернула ткань. Цезарь увидел своего двойника, лоб и щеки которого отливали голубизной, как и положено отсвечивать благородному афродисийскому мрамору. Бюст получился необыкновенно похож и в то же время красив, лицо дышало благородством.

– О, Марция, ты равна небожителям, – пролепетал юноша.

В ту же минуту что-то внутри каменной головы треснуло, и мрамор медленно, будто нехотя, принялся раскалываться надвое. Одна половина его осталась на постаменте, а вторая рухнула к ногам Марции. Цезарь отскочил. Лицо его посерело от страха, глаза бессмысленно выпучились. И тут за его спиной распахнулась дверь. Цезарь с визгом забился в угол.

На пороге стоял Котта.

– Ты догнал его? – спросила Марция, уже заранее зная ответ.

Котта отрицательно покачал головой. Тогда Марция схватила молоток и швырнула им в нерадивого прислужника. Но Котта ожидал вспышки гнева и вовремя скрылся за дверью. Молоток ударил в дверь и выбил узорную решетку. Цезарь испуганно вскрикнул, будто Марция метила в него.

XI

Большая гладиаторская школа возле амфитеатра Флавиев давно уже не принимала новых учеников. В маленьких каморках без окон, освещавшихся лишь через двери, что выходили в окруженный колоннадой двор, теперь при искусственном свете располагались музейные экспонаты. Перегородки между комнатками снесли, убрали гладиаторские ложа, так что вокруг арены образовалась галерея, где были выставлено старинное оружие, картины, изображавшие сражения гладиаторов и травлю, скульптуры, мозаики, геммы. На огромном полотне в золотой раме высились горы пронзенных стрелами львов, леопардов, медведей, страусов, носорогов. Среди этой кровавой мешанины деловито сновали люди, забрызганные кровью. Картина была написана столь натурально, что у зрителей невольно подкатывала к горлу тошнота. Детей обычно не водили к этой картине. Она висела здесь уже многие годы, трижды реставрируемая (дважды меняли попорченный временем холст) немым укором прежним нравам, прежней жестокости, беспощадности и равнодушию, когда за один день на арене могло быть уничтожено несколько сотен животных. Именно после ее показа на большой осенней пинакотеке в Риме была запрещена травля зверей. Защитники животных расхаживали с копиями в руках и скандировали: «Спасем наших братьев, носящих шкуры!» В тот год вместо бестиариев, убивающих четвероногих тварей, на арену вышли бестиарии-дрессировщики. Отныне тигры и львы прыгали через горящие кольца и потешали публику прочими почти человечьими хитростями. Их показывали в Колизее в те дни, когда не было игр, или в перерывах между боями. Эти представления назывались детскими. Удивительно, сколь гуманным стал мир за каких-нибудь шестьсот лет. А между тем последние «смертельные» игры устраивались всего лишь восемьдесят лет назад. Смотреть, как гибнут люди, почему-то не считалось аморальным. Поединки прекратили по другой причине. Убийца одержал победу на арене и вышел на свободу, после чего он вырезал целую семью. Тогда «смертельные» игры наконец запретили. В одной из комнат музея этому событию посвящен целый стенд. Чуть меньше, чем восстанию Спартака. Историки, начиная с Плутарха, придали фракийскому гладиатору романтический ореол борца за свободу. Этот образ так утвердился и окаменел, что развенчать его уже не под силу никому, хотя недавно вышедший библион Макрина живописал зверства, творимые восставшими рабами, с тошнотворными подробностями. Но даже Макрин не посмел представить Спартака зверем.

В Новый храм Счастья [62] нельзя было попасть, не пройдя музейный комплекс Большой школы.

Некто без устали напоминал гладиатором, что их предшественники проливали кровь на арене всего лишь ради чьей-то прихоти, исполняя одно-единственное желание – развлекать. Самое страстное, самое неодолимое желание. На учебной арене навсегда застыли статуи двух гладиаторов – чернокожий ретиарий потрясал трезубцем, а его противник ловко уворачивался от брошенной сети. В драпированной пурпуром ложе расположились скульптуры императора и сенаторов, явившихся поглядеть на тренировку бойцов. Желтый песок арены щедро полили красной краской.

Вер остановился напротив ложи. У мраморного императора было простецкое блиноподобное лицо. Скульптор придал ему сходство с императором Титом. Ну что ж, так оно и должно быть. Флавии построили Колизей. Кому как не Титу, устроителю стодневных игр, сидеть в этой ложе и вечно любоваться кровавой схваткой. Ведь он смотрел сто дней, как люди выпускают кишки друг из друга.

– Элий, что ты чувствовал, когда выходил на арену? – спросил Вер, когда они вышли в сад, окружающий храм.

Вдоль мощеной белым камнем дорожки расположились мраморные и бронзовые скульптуры известных гладиаторов. Некоторые одерживали по сотне побед. Разумеется, уже в те времена, когда приняли закон о применении только тупого оружия. И о защитных доспехах. Вер смотрел на статуи и в который раз испытывал одно и то же чувство: пусть ему нет равных на арене, все равно среди гладиаторов он чужой.

– Возбуждение. Как любой атлет перед состязанием.

– Что? – не понял Вер, уже позабывший о своем вопросе.

– Я испытывал возбуждение, – повторил Элий. – Гладиатор теперь рискует не больше гонщика или боксера. А случай со мной другого рода. Такое могло приключиться где угодно, но убийца почему-то выбрал арену.

– Тебе нравилось быть гладиатором?

– Одно время – да… Я служил мечте Империи. Хотел, чтобы в мире стало меньше бед. Вполовину, потом еще вполовину, потом еще и еще. Но беды почему-то не убывали.

– Ты был наивен?

– Я и сейчас наивен. Только стараюсь это скрыть… А потом я начал уставать от чужих желаний. Так устал, что стало невмоготу.

Гений является к человеку и объявляет о возможности стать гладиатором лишь после совершения убийства. Сколько бессердечных глупцов убивают ни в чем неповинных людей, надеясь, что к ним с высоты слетит божественный посланец и откроет дверь гладиаторской школы. Гении не являются, убийц казнят или отправляют на каторжные работы. Но число безумцев год от года не иссякает. Арена манит. Платиновое сияние в вышине мерещится слишком многим.

Вер пришел в гладиаторскую школу, дабы поразить мир. Он не знал, как это сделать, но чувствовал, что способен свернуть горы. Стоит выйти на арену, и он пожелает нечто такое, что разом преобразит мир. И что же? Он вышел на арену, он побеждал, но тайна ему не открылась. Потом стал надеяться, что, исполняя чужие желания, он достигнет неведомой цели. У него было больше всех побед из нынешних бойцов, но он ни к чему не приблизился. Чужие желания бросали его, как волны, вверх-вниз, не позволяя сдвинуться с места. Другие гладиаторы тоже сражались неведомо за что. Может, на потеху? Но такой ответ не мог удовлетворить Вера, даже если он был правдив.

«Нет попутного ветра кораблю, который не знает, куда плыть», – писал Сенека.

Вер не знал, куда направить свою трирему.

– А что ты чувствовал, когда умирал на арене? – спросил Вер.

Он знал, что может задать этот вопрос сейчас. Гладиатору многое позволено. Гладиатору, который убивает – вдвойне.

– Я не верил, что умру. Кровь текла, но мне почему-то казалось, что ее бесконечно много. Будто я – родник, и кровь будет течь из меня бесконечно, и никогда не иссякнет. А потом все вокруг как будто провалилось. – Элий помолчал. – А дальше не помню…

Элий, едва оправившись после операции, уехал в Альпы, и три месяца лазал по скалам, взбирался на вершины без страховки, используя лишь силу рук и цепкость пальцев. Многие считали его поступок безумием, другие восхищались смелостью. Кое-кто пытался доказать, что это дешевый показной трюк. Но Элий относился к подобным намекам равнодушно. Если он что и доказывал, то только самому себе: меч Хлора не превратил его в калеку.

Вер глянул на очередную бронзовую статую. Любому гладиатору известно имя Максима Монстра – лицо его было так изуродовано, что он никогда не поднимал забрало, и ходил в металлическом шлеме даже на улице. И здесь, обронзовевший, он тоже стоял в шлеме, за решеткой которого можно было угадать лишь блеск глаз из цветного стекла.

– Многие считают, что гладиаторы вновь должны драться боевым оружием, – сказал Вер, смотря в стеклянные глаза Максима.

– Ты бы хотел убивать каждый день?

– А что ты чувствовал, когда убил впервые?

Элий не отвечал. Ну что же он медлит, почему не говорит. Элий умеет быть таким красноречивым! Вер повторит его слова и почувствует то же, что и Элий, – раскаяние, боль, досаду, отчаяние. Или что там еще…

– Говори, – потребовал Юний Вер.

– Ощущение чудовищного абсурда. И желание вернуть все назад. Я стоял и оглядывался по сторонам, будто хотел найти рычаг, который надо повернуть, чтобы обратить время вспять.

Элий вновь замолчал.

– Говори! – заорал Вер, боясь, что упустит настрой и не поймет, что же чувствовал Элий. И Вер ощущал подобное. Ему тоже хотелось обратить время вспять. – Говори… – повторил он, тяжело дыша.

– Ты требуешь невозможного.

– Говори! Расскажи все, как было! Все-все! Расскажи об убийстве. Когда в тебе открылся дар гладиатора! Ведь мы с тобой оба убийцы! И ты мой учитель. Говори!

Элий превозмог себя и уступил.

– Это было в Счастливой Аравии. Я поехал туда вместе с двумя жрецами Либерты. Ты знаешь, они собирают деньги в фонд освобождения рабов и отправляются на невольничьи рынки выкупать пленных. Занятие сколь благородное, столь и опасное. Если повезет, привезешь десяток рабов, не повезет – погибнешь, или сам наденешь рабское ярмо. На одном из оазисов в пустыне нас ждал посредник с живым товаром. Жрецы Либерты и раньше имели с этим человеком дела и доверяли ему. Охранников мы взяли только двоих. Лишний охранник – это как минимум трое невыкупленных пленных. Средств у фонда Либерты не так уж много, и жрецы экономили на всем, в том числе и на охране. Я как волонтер не получал на свое участие ни асса. Но я был восторжен и глуп. Ну, пусть не глуп, а наивен. Мне мерещился где-то посреди пустыни прекрасный храм, в чьи золотые врата мы войдем в венках и белых одеждах и введем за собою выкупленных рабов в шапочках вольноотпущенников. Вместо этого мы очутились в какой-то дыре – несколько глинобитных домиков, и кучка растрепанных пальм. Поначалу все шло гладко. Малек – так звали работорговца – с двумя помощниками привел двадцать пленников, которых перекупил на невольничьих рынках. Как сейчас помню, мы сидели в хижине, пили финиковое вино и ели лепешки с курагой. Жара стояла невыносимая. В такую жару люди плохо помнят, что делали вчера, и что надлежит делать сегодня. Малек не отпускал нас, и все пытался доказать, что, торгуя живым товаром, делает доброе дело, что человек по сути своей – раб, а свобода его только портит. Жрец Либерты, не смотря на всю свою сдержанность, вспылил, начал спорить, дошло до драки. Охранники их разняли, и мы отдали Малеку деньги. И тут же в хижину ворвались парни, вооруженные дамасскими клинками. Головы их были замотаны грязными тряпками. Нападавших было четверо. Малек и его люди кинулись к задней стене, где для них заранее был подготовлен выход. Я не верил Малеку, и потому взял с собой оружие, но винтовку пришлось оставить у входа в хижину. Зато пистолет, который я прикрепил к щиколотке, под широкими брюками, благо одет был по-восточному, и нож остались при мне. Я наклонился, чтобы вытащить спрятанный пистолет, и услышал над головой странный свист. Уже когда все кончилось, понял, что это дамасский клинок просвистел над моей головой, и я чудом спасся. Выпрямившись, я в упор выстрелил в человека, который замахивался вновь. Лица не видел – тряпка скрывала черты. Пуля угодила нападавшему в грудь, и его отшвырнуло на стену хижины. Он стал подниматься. Я выстрелил еще раз. Он сполз на земляной пол. Стена хижины была в крови. Неужели так просто убить? В человеке должен быть неизмеримый запас прочности. А все оказалось не так… человек хрупок… уязвим… Помню, тряпка у него на лице сделалась алой… – Элий замолчал и облизнул губы. На висках его выступили капли пота. Будто он был вновь там – на затерянном в пустыне оазисе, слуга богини Свободы и новоявленный убийца. – Один из жрецов был убит, второй ранен, но мы одолели. Из убийц в живых остался лишь один, его скрутили наши охранники. Оказалось, что напали на нас не разбойники, а жители деревушки. Зачем? От наших сделок они тоже получали долю.

– Что ты испытывал в тот момент?

– Край пропасти и ты смотришь вниз… нет, не то… Просто день, яркий солнечный день, а внутри тебя такая тяжесть, что не вздохнуть.

Веру почудилось, что и он начинает испытывать нечто подобное. Слабо, едва-едва. Потом все сильнее и сильнее. Элий заразил его своей болью. И вот, гладиатору уже жаль Варрона. Пусть совсем немного, но жаль…

«Почему он не спрашивает, как убил я? Что испытывал в тот момент? – почти с досадой подумал Вер. – Или его это не волнует? Или мешает проклятая деликатность?»

А он, Вер, ответил бы: я убил, чтобы узнать, есть ли смысл в убийстве. Убил, но смысла не нашел. Вер не пытался бежать с места преступления. Он дождался вигилов и сдался. Но ничего в душе его не изменилось, не сломалось, не перевернулось. Он убил человека, как другие режут ягненка на алтаре. А как бы хорошо, наверное, почувствовать раскаяние и боль! Но откуда он знает, что люди в самом деле испытывают муки совести? Может быть, они притворяются точно так же, как Вер? Гесиод утверждал, что добро и зло – суть одно и то же. Что вражда – обычный порядок вещей, все возникает через вражду и заимообразно. Но нет, Элий испытывает и боль, и жалость! Это Вер знает точно.

За три года на арене Монстр убил семерых гладиаторов, несмотря на то, что сражался тупым мечом. Зрители ревели от восторга, когда Максим выходил на арену. В такие минуты на весь Рим гремело – Монстр, Монстр, Монстр! Сам Максим погиб не на арене, а в Субуре, во время пьяной драки. Но он, Юний Вер, не Монстр, он не жаждет по-звериному крови. Он ищет что-то другое. Весь вопрос – что? Может быть, Элий приведет его, как слепого, к цели? Веру казалось, что Элий знает, куда идти.

Но был ли в убийстве, совершенном Элием, какой-то смысл? Поначалу Веру подумал, что да, был. Если рассматривать нападение аборигенов как отдельный эпизод. Но если вернуться назад и вспомнить, что жрецы Либерты решили сэкономить на охране, то выстрелы Элия выглядят как ошибка, пусть вызванная просчетами других, но все равно ошибка. И сегодняшняя гибель Варрона тоже ошибка – ненужная ярость Вера и дефектный шлем, который не защитил от удара. Может быть, любое убийство – всего лишь следствие чьей-то вины, содеянного десятки, сотни лет назад. Ошибки накапливаются, энтропия возрастает, хаос постепенно завладевает миром. Можно рассматривать ярость и гнев, ведущие к убийству, как ошибки? Гнев и ярость – это два чувства, которые Вер может периодически испытывать. Значит, частица хаоса в нем самом? Ему казалось, что он мог бы совладать с хаосом, если бы кто-нибудь подсказал ему, как это сделать. Но никто не собирался ему подсказывать. Он бродил во тьме, и ничего не понимал ни в себе, ни вокруг.

«Познай самого себя», – советуют мудрецы.

Но в том-то и дело, что Вер не может познать. Он заглядывает в собственную душу и видит непроглядную тьму. Это не порок, а всего лишь неизвестность. Но от этого не становится легче.

– Элий, ты был счастлив, исполняя задуманное другими? – спросил Вер после долгой паузы.

– Порой. Когда удавалось кому-нибудь помочь. Запомнился один случай: несчастная женщина обратилась ко мне, потеряв всякую надежду. Ее единственный сын и еще пятеро мальчишек пошли в пещеру и заблудились. Их искали три дня. Она купила у меня клеймо, и я выиграл бой. Их нашли через три часа после того, как я покинул арену. Одному из спасателей во сне явился гений пещеры и указал тайный ход, неведомый проводникам.

– Я помню, об этом писали в «Акте диурне». Ты запоминал везунчиков, которым обеспечивал успех. А несчастливцев, что поиграли? Ты видел их? Знал, что происходило с ними? Вспомни самое страшное свое поражение.

– Самой страшной была победа, – отвечал Элий. – Та, одержанная мной ради Марции.

Четыре года назад она явилась к нему в дом. Красивая женщина в палле из сверкающего шелка. Ожерелье из крупных изумрудов охватывало ее полную шею. Палла не могла скрыть округлость ее живота. Марция была на седьмом месяце беременности. Едва заметный кивок головы, и точеная рука, унизанная браслетами, кладет на стол завернутую в бумагу пачку денег.

– Мой муж честолюбив, а я – безмерно честолюбива, – она говорила тоном Юлии Кумской в «Медее». Ее голос был так же красив, как голос знаменитой актрисы. Да нет! В тысячу раз красивее! – Мой ребенок должен быть одарен от рождения талантом скульптора, талантом в сто раз превышающим гений Лисиппа.

– В сто раз талантливее Лисиппа? Нелегкое задание! – засмеялся Элий. – Одно такое желание стоит сотни всех остальных…

– Торгуешься? Ну, если ты не уверен в себе, я куплю все клейма твоего поединка. Чтобы прочие желания не затмевали моей просьбы. Ты будешь драться только за меня.

Ему никогда не доводилось исполнять подобное, но для этой женщины он был готов на что угодно. Она ждала ребенка от другого мужчины, а он испытывал неодолимое желание повалить ее на кровать и предаться с ней Венериным утехам. Но вместо этого он любезно улыбался и говорил какие-то пустяки. Он знал, что она просит невозможного, а боги не поощряют дерзких. Но он хотел сделать для нее нечто такое, что уравнивает людей с богами. И он сделал. Элий выиграл поединок. Богам ничего не оставалось, как исполнить обещанное. Однако людям не всегда удается перехитрить богов. Через два месяца Марция родила урода с огромной головой, вмещающей два мозга, с выпученными рыбьими глазами и рассеченной волчьей пастью небом. Он умер в час своего рождения, не сделав ни единого вздоха. Несомненно, он обладал талантом, превосходящим Лисиппа, но никому не суждено было плоды этого дара узреть. Уже много позже Элий узнал, что подобные желания надо задумывать и исполнять не до рождения ребенка, а до его зачатия. Марция взяла клеймо тайком от мужа, и потому не решилась прибегнуть к услугам «формулировщиков». Роковое решение. Она просила удивительный талант для своего ребенка, а надо было требовать славу – младенец остался бы жить. Агент Элия догадывался о поджидающей Марцию ловушке, но промолчал – слишком велик был гонорар, обещанный женой банкира Пизона.

Однажды душным летним вечером Марция вновь появилась в доме Элия. На ней был длинный черный гиматий [63] до земли, а лицо раскрашено, как у дорогой девки Субуры. Ни слова не говоря, она отстранила Элия и вошла. Черный гиматий упал на пол. Под ним ничего не было, если не считать ожерелья из крупных изумрудов и золотых браслетов на запястьях. Ее тело хранило следы недавних родов – вдоль живота к холму Венеры тянулась темная полоска, а соскам еще не вернулся их нежно-розовый цвет, хотя груди женщины, перебинтованные после ненужных родов, так и не наполнились молоком. Но все равно она была желанней самой дорогой красотки Субуры.

– Ты ждал меня, Элий, и я пришла. – Ее ярко накрашенные губы растянулись в улыбке. В этой улыбке было все: и дерзость, и похоть, и плохо скрываемая боль. За эту улыбку Элий был готов умереть. – Неведомая сила влекла меня сюда. Почему? Неужели ты выклянчил у богов мою любовь?

– Я никогда не завоевывал благосклонность женщины таким образом.

– Ах, да, я забыла, что ты честен, благородный Элий. Говорят, ты даже не берешь десять процентов комиссионных, если проигрываешь. Но когда ты выигрываешь, проигрывает твой противник. Этот факт не конфузит твою благородную душу?

– Меня многое смущает, ибо наш мир далек от совершенства.

Она первая обвила его шею руками и впилась губами в его рот. В следующий миг ее руки уже стаскивали с него тунику.

Они пили вино и предавались Венериным усладам. А потом вновь пили вино. Ночь становилась все душнее, их ласки все бесстыднее. В складках черного гиматия из тончайшей шерсти был спрятан кинжал. Всякий раз, когда Марция протягивала за ним руку, Элий привлекал ее к себе. Всякий раз рука Марции тянулась к рукояти кинжала все медленнее. Наутро она все же извлекла кинжал из ножен и подошла к спящему гладиатору. Но ей лишь казалось, что он спит. Едва она склонилась над ним, как Элий открыл глаза. Он не сделал попытки уклониться или схватить ее за руку, хотя без труда мог ее обезоружить. Он смотрел ей в лицо, и в глазах его не было страха.

– Нельзя желать безмерного, – проговорил он тихо. – Это позволено лишь богам. Я заслужил казнь за свое желание сделать для тебя невозможное.

Она коснулась лезвием его кожи, ожидая, что он попытается ей помешать. Но Элий по-прежнему лежал неподвижно, глядя ей в глаза. Она вела кончиком лезвия по его груди, сначала лишь царапая кожу, потом нажала сильнее, из надреза выступила кровь.

– Когда я дойду до живота, твои внутренности вывалятся наружу.

Лезвие соскользнуло с грудной клетки и вонзилось глубже. Элий не двигался. Он лишь тяжело дышал и изо всей силы стискивал кулаки. Он был уверен, что Марция собирается его убить. Но он думал лишь о том, что в последнее мгновение у него должно хватить силы вырвать кинжал из ее рук, чтобы вигилы подумали, что произошло самоубийство. Он не мог допустить, чтобы эту женщину посадили в карцер. Но Марция не убила его. Она лишь провела на теле Элия кровавую полосу от горла до лобка и ушла. А Элий лежал на кровати неподвижно, чувствуя, как капли крови стекают из разреза по коже на простыни, и плакал. Он не чувствовал боли. Он плакал от отчаяния. Ибо он, гладиатор, исполнитель желаний, не смог исполнить свое главное желание. И заветное желание женщины, которую любил, он теперь исполнить не может.

Порез был неглубок, Элий даже не мог истечь кровью. Медик Эсквилинской больницы, накладывая швы, не стал спрашивать, кто нанес гладиатору столь странное ранение. И если присмотреться, тонкий белый шрам можно было отыскать на теле Элия до сих пор.

Через месяц Марция ушла от банкира и поселилась в доме Элия.

– Порой ошибка гладиатора разрывает человеку сердце, – проговорил Элий вслух и тряхнул головой, прогоняя тягостные воспоминания. – Но гладиаторские игры – знак избранности Империи. Краеугольный камень ее фундамента. Камень, сброшенный с неба самими богами. Как когда-то был сброшен с неба священный щит Нуме Помпилию. От дара богов не отказываются.

– А, может, лучше отказаться? – спросил Вер. – Да, мы преуспели в чудесах. Лишь одно из тысячи таких дел, какие выигрывают гладиаторы, может решиться положительно в обычной жизни. Вместо одного шанса из тысячи мы получаем один из двух. Но что-то в этом случае мы теряем.

Они уже подошли к храму. Возле одной из мраморных Муз Праксителя [64] стояла молодая женщина в двуцветной тунике. Глаза ее опухли от слез, на щеках потеками расплылась краска. Ее лицо показалось Веру знакомым… Он лихорадочно пытался вспомнить, но что-то мешало.

– Юний Вер? – спросила женщина.

Вер кивнул. Тогда она шагнула к нему и плюнула в лицо.

– Я – невеста Варрона, – объявила она.

Юний Вер тыльной стороной ладони стер слюну. Потом повернулся и зашагал назад. Элий догнал его лишь у ворот Большой школы.

– Ты не будешь приносить искупительную жертву? – спросил сенатор.

– По-моему, жертва уже принесена. Разве не так? – Вер вновь вытер щеку.

XII

В этот раз у входа в гостиницу Вера поджидала толпа репортеров. Они накинулись на гладиатора, как стая воронья, размахивали руками, щелкали фотоаппаратами и выкрикивали вопросы, преследуя добычу до самых дверей, пока Вер не скрылся в атрии. После орущих репортеров служители гостиницы показались немыми. Они лишь бросали быстрые взгляды на знаменитого гладиатора и тут же отводили глаза. Вокруг него тут же образовался круг свободного пространства. Пустота, чем-то схожая с пустотой арены, ждущей, когда будет нанесен первый удар и брызнет кровь. Вер подумал о крови как о чем-то само собой разумеющемся. Арена жаждет крови. Ее рот пересох от слишком долгого воздержания.

Почему он не может прийти в отчаяние?! Схватить вазу с цветами и швырнуть в репортера. Или съездить по скуле служителю отеля за то, что тот лицемерно опускает глаза? Вер желал, чтобы его разум помутился от горя. Он мечтал расплакаться, как ребенок, и сыпать проклятиями, как каторжник. Он хотел бы, чтобы его голос дрожал, а горло пересыхало. Можно ли этому научиться?

– Тебя ждут, – сказал администратор, протягивая Веру ключи, и кивнул в сторону перистиля.

Юний Вер вышел в сад. На ложе в тени лавровых роз [65] развалился Тутикан. Мерно журчала вода в бассейне, выливаясь из открытой пасти мраморного дельфина. Мраморные нимфы с округлыми бедрами и маленькими детскими грудями резвились в воде.

Тутикан держал в руках чашу – к приходу Вера он успел уже изрядно набраться.

– У нас катастрофа… ужасная катастрофа… – бормотал он, икая. – Ни одного договора на завтра. Такого еще не бывало. Ни с кем. Помню, когда Монстр убивал, к нему заказчики мчались со всех ног. Его клейма шли нарасхват. А у тебя – ничего. Так и разориться недолго!

«Я не Максим Монстр», – хотел сказать Юний Вер, но сдержался.

– Быть не может! Нет заявок даже из «Тайфуна»? Они всегда предлагают что-нибудь немыслимое, сводя цензоров с ума.

– Ни одной заявки от «формулировщиков», – поспешно ответил Тутикан, и, кажется, немного протрезвел.

– Неужели? «Мечта Кайроса» и «Улыбка Фавна» – все молчат?

– Возьми клеймо для себя – надо же завтра хоть за что-нибудь драться. – Тутикан вновь поднес чашу к губам и только теперь заметил, что она пуста.

– У меня нет желаний.

– Неужели? Как печально – человек без желаний… Ну, так загадай что-нибудь для своих друзей или для любовницы или… Не все равно для кого. Какое-нибудь простенькое желание. Победа сама приплывет тебе в руки. Одно-единственное клеймо. Какая прелесть!

На секунду Вер задумался.

– Хорошо, я возьму клеймо для Элия и загадаю желание вместо него.

– В первый раз слышу о подобном. Это похоже на групповой разврат.

«Надо поскорее сделаться киником, – подумал Юний Вер. – Порой пошлость сходит за мудрость».

XIII

Меркурий смотрел на Юпитера, как тот расхаживал по просторному залу Небесного дворца, то садился на свой золотой трон, то вновь принимался шагать.

«Шаги старика», – отметил про себя Меркурий.

Кальцеи Юпитера шаркали по белым светящимся плиткам, как сандалии старого путника, исходившего тысячи дорог. Повелитель богов был огромен, его голова с гривой темных, густо забеленных сединою кудрей напоминала голову стареющего льва. Но, не смотря на массивность, он казался уже не мощным, а всего лишь тучным. Его широченные плечи оставались по-прежнему крепкими плечами атлета. Зато огромное брюхо, выпиравшее под белой тогой, говорило об ожирении и о пристрастии к амброзии, а отнюдь не о силе.

– Послушай, сынок, – Юпитер кашлянул, и хмуро посмотрел на сидящего в плетеном кресле молодого бога.

Впрочем, какой он молодой – лицо чисто выбрито, волосы кучерявятся, но вокруг глаз тонкие лапки морщин. И рот так хитро изогнут, что сразу выдает возраст.

– Так вот… Разве ты забыл, что мы не вторгаемся на территорию Одина или Перуна. Нам принадлежат Рим и его союзники – и только.

– О, разумеется, доминус. – Меркурий послушно склонил голову.

– Так почему же тогда ты основал в Бирке торговый дом «Гермес и сыновья», и принялся торговать акциями, каждый день самовольно поднимая курс?

– Все дело в том, что у викингов нет подлинного свободного рынка, и потому…

– И потому ты построил финансовую пирамиду, присвоил деньги и удрал, оставив сотни тысяч глупцов в ступоре с квитанциями, которые теперь не стоят и асса.

– Они сами виноваты. Принялись выяснять, велики ли у меня капиталы, устроили панику, и мое предприятие рухнуло.

– А что мы будем делать, если Один узнает о твоем участи в этом деле?

Меркурий хитро ухмыльнулся:

– Ну, это как раз невозможно. Все бумаги зарегистрированы на имя некоего Мария из Петры. А денежки лежат у банкира Пизона.

– Надеюсь, ты когда-нибудь поплатишься за свое надувательство, – предрек Юпитер. – А сейчас займись чем-нибудь полезным.

Страницы: «« 12345

Читать бесплатно другие книги:

Высокая рыжая красотка с великолепной фигурой и стройными ногами – это старший оперуполномоченный уг...
В далеком будущем мир переживет величайшую катастрофу и с тех пор в нем все перевернется с ног на го...
Эта книга станет вашим незаменимым помощником по уходу за ребенком от его рождения до трехлетнего во...
Теперь их трое – тех, кому удалось выбраться из самого сердца таежного омута. У них на руках огромно...
Мастер детективной интриги, король неожиданных сюжетных поворотов, потрясающий знаток человеческих д...
Старший лейтенант Алексей Карташ, отправленный служить в глухую зону под Шантарском за совращение ге...