Религия и экономика. Труд, собственность, богатство Коваль Татьяна

§ 1. Древняя Месопотамия[38]

Месопотамская цивилизация просуществовала более трех тысячелетий, на протяжении которых одни государственные образования возвышались, другие приходили в упадок. Бесконечные вторжения и набеги чужеземцев, смешение местного населения с захватчиками, взаимодействие их языков, культур и религиозных верований – все это привело к тому, что месопотамская цивилизация оказалась похожа на слоеный пирог, в котором каждый последующий слой накладывался на предыдущий[39]. Пожалуй, самым загадочным был наиболее древний пласт, связанный с шумерами.

Цивилизация, созданная в IV тыс. в Месопотамии шумерами, – самая ранняя из известных науке. Древние шумеры оставили много памятников письменности. Их язык, который не входит ни в одну из известных языковых семей, считался символом культуры на протяжении многих веков. Даже после того как на нем перестали говорить, он продолжал играть роль литургического и «ученого» языка[40].

Судя по всему, шумеры не были автохтонным населением Междуречья, где уже до них существовала высокоразвитая цивилизация, следы которой потеряны. Согласно исследованиям палеолингвистов, большая часть шумерского словаря, относящаяся к хозяйственно-экономической деятельности, а также некоторые имена богов, ответственных за плодородие земли и благополучие людей, восходят к языку этой неизвестной цивилизации. Возможно, что шумеры унаследовали от нее и развили клинопись – особую систему письма. Шумеры были очень талантливы и изобретательны. Как известно, они придумали плуг-сеялку, повозку, гончарный круг и парусную лодку, создали арки и купола, умели лить и паять металлы. От них пошли современные названия дней недели, деление круга на градусы и многое другое. Именно у шумеров появились первые школы.

Несмотря на то, что вся духовная культура Шумера была пропитана магизмом, многие важные идеи, например, идея о социальной справедливости, получили значительное развитие и религиозное обоснование. Некоторые шумерские религиозные представления, мифы и легенды были унаследованы их преемниками – вавилонянами, а через них многими другими народами, в том числе древними греками и ветхозаветными евреями.

Шумерская цивилизация возникла как агломерат близко расположенных городов. Главными из них были Урук, Ур, Лагаш, Ларса и Ниппур. Причем главным импульсом для образования городских поселений были духовно-религиозные интересы. Община горожан складывалась из владельцев полей и садов. Автаркия их хозяйств считалась нормой, и рынки для сбыта товаров долгое время отсутствовали, поскольку в них не было необходимости. Город возникал из-за желания жить поближе к святилищам богов, которые покровительствовали данной местности и обеспечивали благосостояние ее жителей. Так люди определенного достатка начали строить городские дома около этих святилищ, не теряя при этом тесной связи со своими сельскими поместьями.

Как пишет американский ученый А. Оппенхейм, городская община состояла из людей примерно одинакового статуса, которые жили рядом с храмом. Общие вопросы решались на народном собрании. Привилегии жителей – уроженцев городов находились под защитой их божества. Это проявлялось в том, что граждане многих шумерских городов были освобождены от налогов и многих трудовых повинностей, даже когда на них созывалось все население страны. Даже царь не мог отобрать у них тягловый скот, а также заключать в тюрьму и т. д. Граждане, в свою очередь, в случаях внутренних конфликтов с жителями своего города не имели право применять против них оружие. Это считалось преступлением против городского бога. Эти принципы сохранялись в месопотамской цивилизации и в более поздние периоды. В результате коренные жители Вавилона и других городов превратились в своего рода привилегированный класс лишь в силу своей «прописки».

Рядом с храмом в шумерских городах строились дворцы царей – центры политической власти, которые постепенно приобрели первостепенное значение[41]. Но в самый древний период царь играл роль верховного жреца божества, покровительствующего тому или иному городу. От здоровья правителя и его способности хорошо выполнять священные ритуалы зависело благополучие всех жителей, поэтому он всегда был окружен многочисленными врачами, магами и астрологами, защищавшими его от порчи и сглаза, злых духов и неблагоприятных событий.

По оценке Оппенхейма, жреческая религия сводилась в основном к обслуживанию изваяния бога (идола), которое было дано видеть немногим. Считалось, что божество присутствует в его изображении после специальных ритуалов освящения, после которых изделия рук человеческих превращалось в своего рода сосуд, наполненный божественным духом. Идол жил в храме и вел образ жизни, подобный царскому. Он «питался» два раза в день, когда мимо его глаз (он как бы съедал пищу взглядом) проносили специально приготовленные блюда, которые потом шли на стол царю, жрецам, а также в установленных количествах чиновникам и ремесленникам. В храм посылали самые лучшие продукты с полей и из городов, самых откормленных животных и птиц. Время от времени идол на ночных церемониях сочетался со своей супругой и даже «участвовал» в охоте, выезжая на природу.

Главная идея заключалась в том, что, давая постоянное жилище и пропитание изображению бога-покровителя и всей его семье, люди надеялись получить взамен такую же заботу и гарантии своего благополучия, в первую очередь материального.

Для нашей темы важно подчеркнуть, что храм и его служители-жрецы занимались не только религиозным культом, но и хозяйственными, культурными, ремесленными и административными делами. Избыток произведенного общинниками зерна использовался в качестве своего рода валюты. Специальные служители храмов отправлялись на груженных зерном судах в другие страны, чтобы выменять его на металлы, строительный лес и т. п.

Одной из важнейших задач храма как социальной организации было установление справедливости и гармонии в обществе. Для этого храм брал на себя задачу помогать нуждающимся, устанавливал твердую систему мер и весов, чтобы богатые не могли обманывать бедных, определял максимальные проценты для кредиторов, а также давал попавшим в трудное положение гражданам небольшие беспроцентные займы. Но это не означает, что шумерская цивилизация дает пример «социальной гармонии». Достаточно вспомнить о рабах, положение которых со временем становилось все более и более тяжелым. Вместе с тем в общественном сознании укоренялась идея о том, что существует некий божественный закон, связанной с правдой и справедливостью.

Показательно в этом отношении правление шумерского царя Урукагины, который правил в городе-государстве Лагаше. Он утверждал, что получил власть от высших божественных сил, которые хотят, чтобы в стране наступило всеобщее благоденствие. В соответствии с этим он издал законы, которые отменяли долговую кабалу, защищали личную собственность, карали воров и грабителей. Он снизил налоги, отозвал дворцовых сборщиков податей, освободил от поборов храмы и священнослужителей, увеличил плату крестьянам, которые работали на храмовых землях. Защита слабых – сирот и вдов, забота о неимущих, справедливое вознаграждение труженикам – все это воспринималось не только как социально-политическое, но и как религиозное действие.

Подчинение царю, поклонение богам и забота о потустороннем существовании мертвых воспринималось жителями Месопотамии как сущностная черта цивилизованного человека[42]. Каждый город и каждая область имели своего божественного покровителя. Поэтому со временем сложился весьма обширный пантеон богов. Один из могущественных царей Вавилонии Асурназирпал (IX в. до н. э.) обращал свои молитвы к 6500 богам, 300 небесным и 600 земным духам. По своим функциям боги часто дублировали друг друга. Так за плодородие и материальное благосостояние отвечали не только богини-матери Баба и Мама, но и супруги многочисленных богов.

Верховным считался бог неба Ан.

Далекий от людей и их забот он восседал на престоле седьмого неба и хранил у себя основные принципы мироустройства, которые назывались Me. В чем-то их можно сравнить с «идеями» Платона. Me обеспечивает «порядок» как на небе, так и на земле. Они регулируют и плодородие почвы, и плодовитость скота, и рождение людей, а также политическое устройство общества и его моральные устои, в частности, запрет на воровство и грабеж.

Предполагалось, что у каждого природного закона, каждого социального и этического установления, у каждого орудия труда и профессии были свои небесные, божественные прообразы, которые затем воплощались на земле. Так и планы шумерских и вавилонских городов были изначально запечатлены в созвездиях: Сиппар – в созвездии Рака, Ниневия – в Большой Медведице, Асур – в Арктуре и т. д. Боги передают царям готовые планы городов и законов, по которым следует жить людям.

Эти законы, как верили древние шумеры и вавилоняне, соблюдались во времена золотого века, когда на земле был рай – Тильмун. (По легендам, он располагался на острове; предположительно, речь шла о Бахрейне.) В нем не было ни болезней, ни смерти, ни насилия. «Там никакой лев не убивает, никакой волк не уносит ягненка… Никакой сторож не маячит на своем посту», поскольку не было воровства и посягательства на чужое добро. Однако этот порядок стал постоянно нарушаться, сначала мифическим чудовищем Большим Змеем, а затем самими людьми.

Сыновья Ана – Энки и Энлиль – почитались в качестве общешумерских главных богов.

Как и во многих древнейших культах, сохранявших элементы первобытных верований и магический характер, в месопотамской религии эти, как и многие другие, божества имели двойственный характер, т. е. были и добрыми, и злыми одновременно.

Наиболее яркий пример такой двойственности – богиня Инанна (Иннин), которую позже стали называть Иштар. Ей соответствовала планета Венера. С одной стороны, она была богиней плодородия и плотской любви, с другой – распрей и войны. Ее личная жизнь складывалась весьма своеобразно, поскольку она постоянно убивала своих бывших возлюбленных или превращала их в животных. Наибольшую известность получила история ее любви к пастуху Думузи (Тиммузу). В наиболее древней шумерской версии Инанна (Иштар) принесла его в жертву богине Эрешкигаль в качестве платы за свое освобождение из подземного царства. В поздней вавилонской версии Думузи, погибший на охоте, вновь обретает жизнь благодаря Иштар, которая окропляет его живой водой. Однако он воскресает лишь весной и уходит в царство мертвых поздней осенью. Так, Думузи, олицетворяющий жизнь природы, погибает и воскресает при помощи богини плодородия, побеждающей смерть.

Весьма ярко двойственность проявляется в характере Энки (аккад. Эа), который был богом воды, покровителем культуры и цивилизации и творцом первых людей. В отличие, например, от древнеегипетских рассказов о сотворении человека или библейского повествования, в котором благой Бог творит людей из-за любви, в месопотамских мифах создание человека связывается с прагматическим желанием богов переложить всю работу, необходимую для поддержания порядка во Вселенной, на целиком зависящего от их воли человека.

Энки определяет судьбы городов и народов, благословляет землю, на которой они живут, учит людей различным ремеслам, создает важные орудия труда: плуг, мотыгу, форму для кирпича, повелевает различным божествам покровительствовать тому или иному виду хозяйственной деятельности. Так, богу Энкимду он поручил все, что связано с работами над каналами и рвами; «царю гор» Сумукану – охрану живущей там живности; пастуху Думузи (аккад. Таммузу) – заботу об овчарнях и стойлах.

Брат Энки бог воздуха Энлиль считался царем и отцом многих богов, в том числе Эмеша и Энтена, которые олицетворяли лето и зиму. Приходя по очереди на землю, они делают ее плодородной.

Он также принимает активное участие в судьбе человека и общества. «Без Энлиля, Могучего Утеса, не выстроен город, не заложен поселок, не выстроен хлев, не заложен загон». Примечательно, что профессиональное совершенствование и наследование ремесла от отца к сыну, создание своего рода профессиональных династий считалось божественным установлением.

Великие боги древних шумеров – Ан, Энки и Энлиль – теряли с течением времени главенство, которое перешло к Мардуку, Иштар, богу Солнца Шамашу и богу Луны Сину. Несмотря на то, что многочисленные боги и богини вступали друг с другом в сложные взаимоотношения, обманывая друг друга, плетя сложные интриги, они иногда спускались в мир, чтобы:

Обратим внимание на особую роль царя в установлении социальной гармонии. Он издавал законы и стремился к упорядочиванию жизни в своем государстве. Так, например, по воле царя в конца III тыс. до н. э., в царстве, которое вошло в историю как государство третьей династии Ура, была создана жесткая учетно-распределительная система хозяйства. Существовал своего рода плановый отдел, который определял основные направления развития экономики на текущий период. Все население подразделялось на трудовые разряды, каждому из которых полагался своей паек. Руководители этой системы – царь, жрецы и чиновники – исходили из предположения, что вечные законы Me обеспечивают движение небесных светил, стабильность урожаев, могущество государства и т. д. Но они были не готовы ни к экономическим инновациям, ни к социальным и политическим катаклизмам. Именно неподвижность этой системы и ее неспособность к адаптации стали одной из причин упадка и гибели Шумера.

В аккадском и вавилонском государствах также занимались разработкой законов, которые защищали интересы всех жителей. При этом некоторые цари любили подчеркивать свое незнатное происхождение и таким образом демонстрировать близость к народу. Так Саргон Древний (ок. 2334 г. до н. э.) говорил о себе: «Мать моя была бедна, отца я не знал. Зачала меня мать, родила тайно, положила в тростниковую корзину и пустила по реке».

Правители провозглашали, что их первейший долг – заботиться о бедных. Каждые 5–7 лет принимались «указы о справедливости», по которым списывались старые долги, земли возвращались продавшим их людям. Как отмечает Л.Б. Алаев, государство, препятствуя дифференциации, запрещало частную торговлю за пределами государства. Но, так как Месопотамия была бедна природными ресурсами и многое приходилось везти из других стран, назначали специальных «уполномоченных» торговцев, которые оперировали государственными средствами и должны были отчитываться в каждой сделке. Таким образом: «Было вполне осознано, что фактическое существование товарного хозяйства приводит к имущественной дифференциации, которая почиталась безусловным злом»[45].

Иногда цари пытались поднять общее благосостояние путем отмены некоторых налогов и регулирования взимаемых процентов, цен на товары первой необходимости и т. п. В этом отношении весьма показательны законы царя Хаммурапи, значительная часть которых посвящена проблемам собственности. Вместе с тем, по мнению многих ученых, их следует воспринимать не как нормативные предписания, подобные ветхозаветным или римскому праву, а как литературное выражение социальных обязательств царя. Показательно, что эти обязательства непосредственно связываются с волей богов.

Хаммурапи именует себя заботливым и благочестивым правителем, который стремится, чтобы в стране не было преступников и злых, «чтобы сильный не притеснял слабого», «чтобы помочь сироте и вдове», «чтобы притесненному оказать справедливость». Поэтому он – «царь справедливости», «отец народов», «мудрый вождь», который защищает подданных от нужды и «прочно основывает их жилища в изобилии». Соблюдая его законы, страна достигнет всеобщего благоденствия. Для этого, в частности, предусматривается искоренение воровства. «Если человек украл либо вола, либо овцу, либо осла, либо свинью, либо же лодку и если это принадлежит богу или дворцу, он должен заплатить в тридцатикратном размере, а если это принадлежит мушкенуму, он должен возместить в десятикратном размере. Если вор не имеет чем платить, он должен быть убит». За грабеж с применением насилия также полагалась смертная казнь. Если же грабитель не был схвачен, то ограбленный человек «…может показать перед богом все свое пропавшее, а поселение и градоправитель, на земле и территории которых было совершено ограбление, должны ему возместить все его пропавшее».

В Древней Месопотамии признавалось, что материальное благополучие во многом зависит не только от воли небесных богов, но и от самого человека. Причем не только от его трудолюбия, но и от могущества его личных духов. Каждый человек находился под защитой и покровительством двух «супружеских» пар духов – мужского и женского рода. Одна пара называлась «тот, кто дает хорошее», другая – «тот, кто дает плохое». Все они так или иначе были связаны с удачами и неудачами в практических делах. О человеке, которому удалось разбогатеть, говорили, что он «имеет духа». В некоторых случаях это связывалось с представлением о роке, судьбе, выпадающей на долю того или иного человека. Предполагалось, что каждому предназначены определенная доля счастья и несчастий, состояние здоровья и продолжительность жизни. Это полностью относится и к социальному и имущественному положению.

Вера в детерминизм, предопределенность важных событий в жизни, создавала психологический фон, на который накладывались религиозные представления древних жителей Месопотамии. Это, впрочем, не отменяло идею о том, что боги накажут за нарушение моральных норм, в том числе связанных с собственностью и хозяйством, как, например, воровство, грабеж, обман, лень, недобросовестно выполненная работа и т. п. Напротив, исполнение их воли дает шанс получить счастливую жизнь и богатство.

§ 2. Древний Египет

Древнеегипетская цивилизация возникла в долине Нила чуть позже месопотамской. Считается, что на рубеже IV–III тыс. до н. э. произошло объединение разрозненных мелких политических общностей (номов) и началась история объединенного Египта, которая охватывает около трех тысячелетий. Она заканчивается в 30 г. до н. э., когда Египет вошел в качестве провинции в Римскую империю.

Несмотря на столь длительную историю, религиозные верования египтян мало менялись. По оценке известного немецкого египтолога А. Видемана, египтяне всегда отличались удивительным консерватизмом, боясь забыть что-либо ценное из духовного и культурного опыта предков. «Они никогда не теряли связи с прошлым, чтобы все могло оставаться так, как было “со времен бога Ра”, и это желание перевешивало все практические рассуждения»[46]. В результате новые религиозные размышления и представления не вытесняли старые, но как бы надстраивались над ними. Бок о бок с довольно примитивными архаическими культами существовали весьма возвышенные и утонченные богословские системы, а пантеон богов постоянно расширялся, в том числе и за счет культов божеств чужеземного происхождения. Логические нестыковки и противоречия, неизбежные при таком многообразии, ничуть не смущали египтян, которые никогда не предпринимали попыток свести свои религиозные представления в единую, общую для всех жителей страны, богословскую систему. Поэтому «мы можем говорить о религиозных представлениях египтян, но не об их религии»[47].

Пестрота религиозных представлений египтян была связана также и с тем, что и в объединенном Египте каждое из бывших независимых царств (номов) продолжало поклоняться своему богу-покровителю, который почитался как глава богов и податель всех благ, в первую очередь материальных. В честь этого бога в столице каждого нома строился главный храм. Богослужение в нем осуществляла целая коллегия жрецов во главе с верховным жрецом. В некоторых случаях второе место после него занимала главная жрица. В каждом номе главного жреца называли по-разному. Примечательно, что иногда его именовали по тому или иному виду профессий и занятий, которым особо покровительствовал бог нома. Так, например, в Мемфисе главного жреца называли главой ремесленников, а в Мендесе – духовным отцом воинов. При этом жрецы номов были относительно независимы и руководили не только духовно-религиозной жизнью, но и экономикой и политикой, а также системой образования и культурой. Жрецы были своего рода интеллектуальной элитой, которая хранила свои знания в тайне. Они развивали математику и астрономию, руководили строительством ирригационных систем, пирамид и храмов. Им принадлежат великие философские и богословские прозрения, а также приоритет в развитии нравственных постулатов, в том числе и в социально-экономической сфере.

Верховным жрецом был сам фараон, который считался сыном бога Солнца[48]. Теоретически только он, как наместник бога на земле, и мог служить богам. (Так и было в древнейшую эпоху, но впоследствии эта роль перешла к жрецам.) Бог-фараон, воплотившись в человека, согласно воззрениям египтян, продолжал управлять страной так, как это делал его отец бог Солнца Ра в некие давние времена. Фараон магически охранял границы страны, управлял природными стихиями, водой и огнем. Именно от него зависело плодородие земли и разлив Нила, общее благополучие государства и подданных. Фараон совершал торжественный обряд первой вспашки и проводил от имени стоящих за ним богов первую борозду[49]. И после смерти фараоны продолжали покровительствовать подданным, лежа в своих гробницах, для которых в период Древнего царства строились величественные пирамиды – дом, в котором навечно поселялся умерший, его мумия, статуя и душа.

Египтяне «осознавали себя частицей обожествленного фараона – сына бога, подобно тому, как многочисленные боги были частицами породившего их единого божества. Проявление и образ фараона живет в теле страны, где все существует по установленному порядку вещей, поддерживаемому «сыном бога по плоти его»[50]. Идеальный образ политического управления страной и ее социально-экономической системы связывался, таким образом, с представлениями о добром и справедливом боге, создателе мира и первом царе Египта. Это был бог Солнца Ра, который правил в то легендарное время, когда боги и люди жили вместе, а также царила дочь Ра – Маат, воплощение правды и справедливости[51].

Особенно Ра чтили в Гелиополисе, одном из духовных центров страны, где все остальные боги считались его разнообразными воплощениями. При этом Ра как восходящее солнце чтили в образе бога Кхепера, как заходящее – в образе бога Тума (Атума), солнечный диск – в образе бога Атона. Последнего изображали в виде солнечного диска, лучи которого, завершаясь кистями рук, направлены к земле. (Его культ стал государственной религией при Аменхотепе IV.) Во всех этих и других своих проявлениях Ра выступает как податель благ, как заботливый небесный отец всех своих созданий, прежде всего человека.

Важно отметить, что в Египте существовала весьма специфическая традиция – объединять несколько различных божеств под одним общим сложносоставным именем, в результате чего Ра (или другой верховный бог) объединялся с другим. Получалось новое солнечное божество, например Амон-Ра. (Амоном изначально был местный бог Фив, где он почитался как бог земли и плодородия и изображался с головой барана.)

Во многих гимнах, посвященных Амону-Ра, говорилось, что он «глава всех богов», «творец того, что внизу» (т. е. на земле), и «того, что вверху» (т. е. на небе), «создатель людей, стай и стад». Он также «творец изобилия», «бог зерна», «две руки его дают дары тому, кто любит его». Он «дает средство к существованию день ото дня» (в библейской традиции это обозначается как хлеб насущный). Кроме того, он защитник бедного и «судит дело между бедным и сильным мира сего». Любовь и справедливость – его главные качества, он – «светлая сила – молодая прекрасная любовь»[52]. Важно обратить внимание, что эти идеи были развиты в иудаизме и унаследованы христианством и исламом. (Представление о Боге как любви особенно характерно для христианства.)

Во многих частях Египта, и особенно в Мемфисе – одном из ведущих духовных центров Египта, – монотеистические воззрения связывались с богом Пта – главным солнечным божеством, согревающим всех своим живительным теплом. (По некоторым предположениям, изначально он был богом Земли.) Наряду с ним в Мемфисе почитался и погребальный бог Сокар. В результате Пта слился с Сокаром и с богом мертвых Осирисом в единое целое – бога Пта-Сокар-Осириса[53], который стал покровителем царства мертвых, в противоположность Ра – покровителю царства живых. Земным воплощением Пта считался бык Апис, культ которого был широко распространен в Египте и оттуда заимствован греками. Пта стоял на страже правильных мер и весов, честности и порядочности.

У верховного бога Ра была дочь – Маат, которая воплощала в себе Правду и Справедливость. (У греков она стала называться Фемидой.) Иногда ее изображали с завязанными глазами, так как она вершила суд, невзирая на лица.

Что касается Осириса[54], входящего в состав этого божества, то он, несмотря на свое божественное происхождение от богини неба Нут и бога земли Геба, был первым человеком и первым умершим (своего рода Адамом). Осирис проявил себя как мудрейший царь Египта, он создал справедливую (по мнению египтян) социально-политическую систему, дал законы, научил жителей всем видам ремесел и искусств. Впрочем, изобретателем письменности и покровителем наук и торговли был бог Тот (греки отождествляли его с Гермесом).

Кроме них, к важнейшим богам относились крылатое солнце Гор – сын Осириса и Сердце Птаха; бог Нила – Хапи (в других легендах Хнум), которого изображали увенчанным короной из цветов толстяком с женской грудью, что символизировало плодородие; богиня неба, оплодотворяющего землю, – Хатхор (Дом Гора), которая, кроме заботы о живых, снабжает хлебом и водою умерших (ее изображали в виде коровы).

Часто богов объединяли в триады, состоящие из главного божества, его жены и сына. Эту систематизацию дополняло объединение богов по девяткам (эннеадам): четыре супружеские пары богов и богинь группируются вокруг одного главного божества, обычно покровителя местности. (Иногда девятка могла разрастаться до десяти или одиннадцати членов божественной группы.)

Не углубляясь в описание многочисленных богов, отметим, что большинство из них почиталось как покровители живых и мертвых. От их благосклонности зависело земное и посмертное благополучие. Причем жизнь в царстве мертвых представлялась аналогичной земной. Заветная мечта каждого египтянина заключалась в том, чтобы попасть после смерти на корабль Ра, где душа чувствует себя достигшей полного блаженства. Часто высшей целью, обретением спасения считалась вечная жизнь на блаженных полях Осириса, где умерший находит душевный покой и приятный труд.

Таким образом, в царстве блаженных Осириса, созданном по земному образцу, напоминающему дельту Нила, умершие ели и пили, ходили на охоту, общались с друзьями, играли с ними в шашки, плавали на лодках по каналам и приятно проводили свободное время. Однако все они, как бывшие богатые, так и бывшие бедняки, занимались сельским хозяйством, возделывая плодородные поля и собирая богатые урожаи.

Конечно, богатым людям, которые в земной жизни не привыкли трудиться, не хотелось пахать в загробной жизни. Чтобы избежать этой обязанности, они «брали» с собой многочисленных слуг, бальзамируя после естественной кончины их тела. В благодарность за это слуги, как предполагалось, должны были работать, освобождая от этой обязанности хозяина. Также изготавливали глиняные статуэтки, на которых писали магические заклинания, чтобы они могли ожить в царстве мертвых и усердным трудом доказать свою благодарность.

Можно сказать, что главная цель земной жизни египтянина состояла в том, чтобы обеспечить себе загробное блаженство и обрести вечную жизнь на полях Осириса или на кораблях Ра. Но это было очень трудным делом. Несмотря на то что египтяне верили в силу магических заклинаний, чему и была посвящена Книга Мертвых, главным условием обретения посмертного блаженства была праведность человека, проявлявшаяся в добрых поступках в его земной жизни. Размышляя на эти темы, египетские жрецы пришли к высочайшим духовным прозрениям. Они учили о личном бессмертии, а также личной ответственности человека за свои слова и поступки, о воздаянии за праведность. Весьма показателен так называемый Мемфисский трактат, который можно рассматривать как основу древнеегипетского нравственного богословия и социальной этики, связанную с представлением о Боге Творце, который создал мир и людей мощью своей мысли и Слова (логоса)[55].

Важно обратить внимание, что в нем и в родственных ему текстах проводилась мысль, что все мироздание было создано для человека, и блага мира предназначены для всех людей. (Ту же логику мы увидим в текстах Ветхого и Нового Заветов.)

Кроме того, во многих древнеегипетских текстах развивалась идея о том, что человек создан «по образу» Бога как Его подобие[56]. При этом Бог предстает не только Творцом, но и подателем всех благ. Эта идея была унаследована и развита всеми монотеистическими религиями. Именно ее можно считать основополагающей в религиозном обосновании проблемы собственности и богатства. Творец промыслительно заботится о каждом, знает «имя» каждого человека, вне зависимости от социального и имущественного положения. «Бог знает, как позаботиться о творящем для Него. Обихожены люди, паства Бога. Ради них Он создал небо и землю, создал воздух, чтобы жили их носы, ибо они – образы Его во плоти. Ради них Он восходит в небо. Ради них Он создал травы, скот, птиц и рыб, чтобы им кормиться этим. Ради них Он творит дневной свет и движется в небе, чтобы их видеть. И знает Бог каждое имя», – говорилось в «Поучении царю Мерикара» (XXII в. до н. э.)[57].

С одной стороны, социальные различия воспринимались древними египтянами как естественные, а с другой стороны, подчеркивалось природное равенство людей. В древних Текстах Саркофагов говорилось от имени Бога: «Пребывайте в мире! Создал Я великие разливы Нила, дабы малый и великий жили от них. Создал Я всякого человека подобным другому, и не повелевал Я им творить зло»[58].

Самое важное то, что посмертная судьба во многом зависела от милосердия и помощи обездоленным. «Поучение Мерикара» предупреждает, что приношение праведного бедняка, пусть это будет даже «одна лепешка», угоднее высшим силам, чем обильное приношение (бык) от нечестивого богача.

Богатые старались предстать перед богами в роли благотворителей. В надписях на гробницах вельмож почти стереотипным становится описание их заботы о простом народе: «Не было дочери простолюдина, которую бы я обидел, ни вдовы, которую бы я утеснил, ни крестьянина, которого бы оттолкнул, ни пастуха, которого бы я прогнал, ни десятника, у которого бы я отнял рабочих. Не было несчастного и голодного в мое время…Я давал вдове столько же, сколько и имеющей мужа, и не давал предпочтения знатному перед простолюдином»[59].

Время с середины II тыс. до н. э. – время наибольшего политического и военного могущества Древнего Египта – становится все более проникнуто идеями милосердия. В эту пору, по словам Б.А. Тураева, характерным становится теплое, интимное благочестие, связанное с монотеистическим настроением[60]. В этой связи нельзя не сказать о неудавшейся попытке фараона Аменхотепа IV (1419–1400 до н. э.), назвавшего себя Эхнатоном («угодным Атону»), провести религиозную реформу и насадить «сверху» строгий монотеизм. (До вступления на престол он был главным жрецом солнечного бога Ра в Гелиополисе, где была создана одна из богословских школ, проповедовавших монотеизм). Фараон приказал всем жителям Египта поклоняться лишь одному богу Солнца – Атону. В сочиненном им гимне говорилось:

Обратим внимание, что в этом гимне проводится не только идея монотеизма, но и равенства людей перед богом, а также Его промыслительной заботы о каждом. После смерти Эхнатона было восстановлена прежняя религиозная традиция поклонение Амону-Ра с другими богами.

Особое место в духовном наследии Древнего Египта занимает Книга Мертвых, которую можно рассматривать как своего рода итог развития египетской религиозной литературы. Она формировалась на протяжении многих веков. Ее главная цель заключалась в том, чтобы душе[61] при помощи заклинаний удалось бы победить всех злых духов и заставить добрых духов помочь в обретении посмертного блаженства, благополучно пройдя Страшный суд в Зале Двух Правд (Правды и Справедливости). «Там в кресле под балдахином сидел Осирис Добродетельный, Царь Вечности. Перед Осирисом сидели 42 судьи, выносящие приговор умершему; все они были призваны из разных городов Египта, и каждый из них должен был вынести приговор умершему в отношении какого-либо греха»[62]. Оправдываясь на этом суде, человек клялся, что не совершал грехов. Но правдивость его слов проверяли, взвешивая его сердце на весах, на другой чаше которых лежал символ правды. В случае благополучного исхода он получал свое сердце назад и таким образом обретал бессмертие. Если же человек признавался грешником, то его участь была печальна…

Особый интерес представляет раздел Книги Мертвых, известный под названием «Отрицательная исповедь», или «Заявление невиновности», в которой отразились наиболее важные этические представления древних египтян. В клятве, которую должен был произнести на посмертном суде египтянин, в частности, говорилось: «Я не поступал неправедно ни с кем: я не убивал людей, я не творил зла вместо справедливости. Я не притеснял бедного. Не оскорблял я слугу перед хозяином. Я не уменьшал меры зерна. Я не убавлял меры длины. Я не покушался на чужие поля. Я не утяжелял гири весов. Я не облегчал чаши весов. Я не уводил скот с его пастбищ». А также: «Я не воровал… я не был жадным… я не ростовщичествовал… я не препирался ради моего имущества». А также: «Я не делал различия между собой и другими. Я давал хлеб голодному, воду – жаждущему, одежду – нагому, ладью для переправы – не имеющему ее»[63].

Таким образом, нормы египетской морали были весьма высокими. Чтобы обрести бессмертие, следовало избегать многочисленных грехов и проступков, в том числе в отношении слабых и неимущих. Но еще более важно было творить добро и быть милосердным.

Это, впрочем, не противоречит прагматическому подходу, который развивался во многих произведениях древнеегипетской литературы, относящихся к жанру «Премудростей» и житейских поучений. В них добродетели рассматривались с точки зрения практической пользы. Так, например, воспевались смирение и послушание как способ угодить начальству. Давались советы, как быть исполнительным, но не делать больше положенного, чтобы не сокращать время на отдых. С точки зрения этики труда особый интерес представляет «Премудрость», составленная Дуау для своего сына Пиопи, который направлялся в школу будущих чиновников. Дуау так разъясняет сыну пользу образования: «Нет ничего выше книг; их следует любить как родную мать», потому что «если писец будет при дворе, он никогда не будет нищим, всегда будет сыт»[64]. Он перечисляет различные профессии: кузнеца, резчика, скульптора, пастуха, брадобрея, каменщика, садовника, ткача, красильщика, птицелова. С насмешкой Дуау указывает на их тяжесть и вред для здоровья. Только чиновник становится начальником над простыми тружениками, и нет никакой другой профессии лучше его.

К I в. до н. э. появляются сборники нравственных сентенций, близкие по стилю и духу ветхозаветным притчам. В них проводилась мысль, что Бог сотворил бедного, чтобы выяснить, какое сердце у богатого. «Бог знает злодея, помышляющего злое. Он знает и праведного, в сердце которого величие Бога»[65].

В целом можно сказать, что в Древнем Египте задолго до христианства возникли нравственные установки, поразительно близкие евангельским. Причем, как и в Евангелии, посмертная участь определяется в конечном счете единственным мерилом: способностью сострадать и помогать нуждающимся, делиться с ними своей собственностью[66]. Отметим также, что несмотря на приверженность Древнего Египта магизму, в нем развивались такие направления богословской мысли, в которых представление о Боге (и богах) как божественной личности связывалось с нравственными установлениями, а от поведения человека в земной жизни, его трудолюбия, честности, правдивости, милосердия и щедрости зависело, обретет ли он вечную жизнь или попадет в пасть к инфернальной бегемотихе Амамат (пожирательнице). Многие исследователи справедливо подчеркивают и тягу к монотеизму, а с ним и представлению о единственности и святости Бога, осмысляемой как нравственное совершенство. Все это можно рассматривать как постепенную подготовку к важнейшему духовному перевороту, которое совершало человечество в I тыс. до н. э.

Связь религиозных представлений с этикой резко усилилась в эпоху, названную известным немецким историком К. Ясперсом «осевым временем», которая обозначила резкий поворот в духовно-религиозной жизни человечества[67]. По его словам, в этот период, длящийся примерно с 800 до 200 г. до н. э., в разных уголках земного шара развертываются мощные духовные движения, возникают новые духовно-религиозные учения, а с ними и новые представления о социальной и экономической этике. Так, примерно в VIII–VII вв. до н. э. древним иранцам новое учение возвестил пророк Заратустра. В Древнем Израиле в IX–VII вв. до н. э. создавалась Тора, а в VI в. до н. э. началась эпоха ветхозаветных пророков. В Греции, а затем и Риме возник новый тип людей – философов, которые развивали свои взгляды на мир. В Китае в это же время большое влияние приобрели Лао-цзы, легендарный родоначальник даосизма, и Конфуций (551–479 гг. до н. э.). В Индии начали свою проповедь основоположник джайнизма Джина Махавира (599–527 гг. до н. э.) и его современник Будда Сиддхарта Гаутама (563–483 гг. до н. э.),[68] учение которого получило название буддизма.

Этические требования различных учений «осевого времени» оказались удивительно похожими. Независимо друг от друга они выдвинули одинаковую формулу, так называемое золотое правило. Впервые оно прозвучало у греческого поэта-философа Гесиода (VIII–VII вв. до н. э.). Тому же учили Конфуций и другие китайские мудрецы: «Не делай другому того, чего не желаешь себе» (Луньюй, 15:23). Так и в индийских древних текстах говорилось: «В радости и в горе, в наслаждении и в страдании поступай с другими так, как хотел бы, что бы они поступили с тобой». В Ветхом Завете золотое правило преобразуется из заповеди воздержания от зла в заповедь деятельной любви: «…люби ближнего, как самого себя» (Лев. 19:18). В Евангелии это правило подтверждается: «…во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7:12). Любовь становится «новой заповедью» Иисуса к своим ученикам и краеугольным камнем новозаветной социальной этики.

Можно сказать, что исходя из совершенно разных идейных предпосылок, порой противоположными путями, различные духовно-религиозные учения приходили к одинаковым нравственным выводам и постулатам. Вместе с тем каждое учение обосновывало их по-своему, руководствуясь своими представлениями о мире, Боге и человеке.

Китайская духовная традиция представляет собой целый конгломерат учений и представлений. Среди них ведущая роль принадлежит конфуцианству и даосизму, которые возникли в Китае VI–III вв. до н. э., а также буддизму, принесенному в Китай из Индии в I в. н. э. «Даосизм – это сердце, буддизм – кости, конфуцианство – плоть», – говорили в Китае.

Важной особенностью китайского религиозного сознания было то, что мораль считалось первичной, а религия – вторичной: вопросы веры считались личным делом, в то время как малейшие нарушения моральных норм, церемониала и этикета сурово осуждались. «Для китайцев, – пишет В.В. Малявин, – жизнь есть прежде и превыше всего форма морального существования»[69]. Даже божества ценились, прежде всего, за приписываемые им моральные качества, а не за способность совершать чудеса. Неудивительно поэтому, что в Китае традиционная идеологическая доктрина выдвигала на передний план проблемы социальной политики и этики. Ее главная задача состояла в том, чтобы организовать жизнь общества в этом, а не в потустороннем мире. При этом совершенствование личности и общества, движение вперед осмыслялись как возвращение к истокам, к идеализированной древности, золотому веку, когда царили мудрость и справедливость.

В целом можно выделить нескольких общих постулатов и концепций, в контексте которых развивалась китайская социальная и экономическая мысль.

Первая концепция – инь и ян как противоположных и взаимодополняющих начал. Они не борются между собой, но взаимно дополняют друг друга, как вдох дополняет выдох.

Считалось, что мир возник из первозданного Хаоса, который также называли Единым дыханием, Великой пустотой, подразумевая под ней пустоту материнской утробы, которая внутри себя вскармливает все сущее. Творение мира есть результат самопроизвольного разделения единого Хаоса на два полярных начала – светлое ян и темное инь. Мужское начало ян соответствовало Небу, жизни, свету, активности. Женское начало инь ассоциировалось с Землей, смертью, тьмой, пассивностью. Каждое событие, вещь, явление, состояние человека рассматривались с точки зрения взаимодействия инь и ян. Символически это изображалось в виде круга с двумя полуизогнутыми половинами, похожими на запятые черного и белого цвета. Черная запятая олицетворяет женское начало инь, а белое – мужское начало ян. В центре белой запятой есть черная точка, а в центре черной – белая. Это символы «зародышей» противоположных начал. Если в темном полукружии будет все больше расти белая точка, то она превратит инь в ян, затем, наоборот, ян трансформируется в инь, и так до бесконечности. Этой трансформации посвящена так называемая Книга Перемен (И-цзин).

Один из компонентов этой концепции – представление об изменчивости мира, о переходе от одного полюса бытия (ян) к другому (инь), и наоборот. Мудрость, как говорил легендарный даос Чжуан-цзы, в том и состоит, чтобы улавливать мельчайшие изменения и действовать соответственно обстоятельствам. Это относится ко всему, в том числе и к ситуациям, связанным с благосостоянием. Как учили древние, «…нет радости, которая не сулила бы огорчений. Нет несчастья, которое не предвещало бы радости»[70]. То же и в отношении собственности: «Тот, кто много накопил, многого лишится»[71].

Таким образом, богатство и бедность представлялись ситуативными, и всегда могло произойти радикальное изменение имущественного положения. Тем более что объективные экономические, политические обстоятельства не гарантировали стабильности, а всесильная власть редко отличалась гуманностью. Все это, с одной стороны, препятствовало тому, чтобы собственность и богатство воспринимались как надежная опора в жизни, а с другой стороны, способствовало укоренению привычки «соответствовать моменту», разумно использовать все преимущества данной конкретной ситуации. Нужно было научиться полноценно и счастливо жить в любых обстоятельствах, а если потребуется, то приноравливаться к любым тяготам и лишениям. Отсюда акцент на практической пользе, конкретном счастье, столь характерный для всей китайской традиции. Хозяйская рачительность и бережливость издревле возводились в ранг основных моральных добродетелей. Эта установка сохраняется и в наши дни[72].

В древней Книге Перемен (И-цзин) говорилось, что умеренность в личных расходах есть умение не наносить ущерба государственным богатствам, не вредить народу. Ведь если каждый будет роскошествовать, то дело неминуемо закончится разорением народа. Вот почему тот, кто жалеет и любит народ, должен быть бережливым. Бережливость, а в некоторые исторические эпохи даже показная бедность, были возведены в ранг государственных добродетелей. Некоторые императоры выходили на аудиенцию в одежде с заплатками. Им подражали и высшие сановники. Так и в КНР в годы «культурной революции» высшие государственные лица «щеголяли» своей скромностью.

Ко второй концепции можно отнести понимание мира как органического целого, которое обозначалось понятием Дао (буквально «Путь»).

Дао – очень сложная философская категория. Дао присутствует везде и во всем, всегда и безгранично. Его никто не создал, но все происходит от него. Невидимое и неслышимое, недоступное органам чувств, постоянное и неисчерпаемое, безымянное, бесформенное, оно дает начало всему на свете. Миропорядок, установленный Дао (смена времен года, выпадение осадков, позволяющих вести сельское хозяйство, и т. д.), приводится в действие Небом. Под ним подразумевалось и верховное божество, и безличная божественная сила, и высшее природное начало[73]. Так или иначе, но Небо приобрело значение анонимного, безличного и беспристрастного судии.

С древних времен китайцы верили, что Небо поощряет добродетельных и наказывает нечестивых. Так, если добродетельный человек богат, то это поощрение Неба. Если добродетельный человек беден – то он обязательно разбогатеет: Небо всегда одаривает богатством и славой тех, кто усердным трудом достиг совершенства в своем деле. Причем считалось, что большое богатство посылается Небом, а достаток – результат правильного поведения, упорного труда и бережливости. Безнравственного богача Небо обязательно накажет и лишит всех благ, а ленивому бедняку так и надо, он сам навлек позор на свою голову. Таким образом, все ситуации связывались с велениями Неба, и при любом раскладе получалось, что все это справедливое воздаяние за поступки, совершенные в этой конкретной земной жизни.

Третья концепция связана со специфическим переживанием религиозной веры как доверия к Дао и жизни. Мудрость Дао – это единство практического и теоретического знания, мудрость человеческая – осознанно проживаемая жизнь.

Все эти общие концепции по-своему трактовались в даосизме и конфуцианстве.

§ 1. Даосизм

Даосов интересовала, прежде всего, тайна и философия жизни. Легендарным основателем даосизма считается Лао-цзы, которому приписывается авторство книги «Дао де дзин» («Книга о пути и благодати»)[74]. Она стала своего рода священным писанием даосов. В ней, как и во многих других даосских трактатах, проблема материальных благ занимает важное место, но трактуется своеобразно.

Одним из важнейших принципов даосизма было «недеяние» (у вэй). Это не означало призыва к безделью или бездействию. Речь шла о воздержании от тех действий, которые противоречат «природе» человека и Вселенной. В социальном плане «недеяние» предполагало возвращение к «естественному», природному бытию, т. е., как считали даосы, равноправию и имущественному равенству. На этой основе под руководством даосов развивались мощные крестьянские движения, цель которых заключалась в построении справедливого общества «великого равенства-благоденствия» (тай пин). Было создано даже даосское теократическое государство, в котором культивировалась солидарность и взаимопомощь.

Исходя из того, что личность обретается в естественности, даосы весьма скептически относились к достижениям цивилизации и к технике, которая рождает у людей такое же «техническое» сердце. Простая, безыскусная жизнь в гармонии с природой и самим собой была их идеалом. При этом духовное считалось выше материального. «Совершенный человек живет духовным!» – говорил даосский мудрец Чжуан-цзы[75]. Естественно, что ни о какой роскоши и заботах о собственности такой человек и не помышлял, довольствуясь малым. «Тот, кто умеет быть довольным судьбой, живет в мире блаженных, а тот, кто не умеет, живет в мире обыкновенных людей»[76]. «Бедность не нужно гнать прочь. Прогоните обеспокоенность бедностью, и ваше сердце будет вечно пребывать в чертогах радости и довольства. Тому, кто знает, как жить в довольстве, похлебка из лебеды покажется слаще отборного риса, холщовый халат – теплее лисьей шубы»[77].

Но если богатство течет к человеку само собой, то и препятствовать этому нечего: даосский принцип «недеяния» подразумевал отсутствие стремления переломить ход событий.

В этой связи важно обратить особое внимание на представление о том, что богатство посылается свыше вовсе не для того, чтобы человек им эгоистически наслаждался. «Небо одаривает богатством одного человека, чтобы вызволить из нищеты всю толпу. А в мире, наоборот, держатся за то, что имеют, и заставляют бедных терпеть лишения. Вот поистине люди, заслуживающие кару Небес!»[78]

В «Дао де дзин» говорилось:

Такой человек уподобляется Солнцу и Луне, свет которых не оскудевает[80]. Это близко библейским представлениям о «руке дающего», как, впрочем, и заповедям милосердия и щедрости, которые содержатся во многих духовно-религиозных учениях.

Напротив, жадность и эгоизм связывались с затемненностью сознания – причиной зла в человеке. Но и показная помощь также не принесет пользу личности дающего. По словам одного китайского мудреца, «…человек, жаждущий прослыть бескорыстным, откажется от владения царством с тысячью колесницами, а скряга будет биться за один медяк. Эти двое далеки друг от друга, но страсть первого к славе не отличается от любви второго к богатству»[81].

Заметим, что в даосской традиции пороки душевные ведут к болезням тела. Следовательно, если человек хочет обрести здоровье, долголетие, а в идеале бессмертие, он должен быть абсолютно здоров духовно. Благотворительность считалась неотъемлемым условием этого, поскольку, как и всякая добродетель, способствует правильной циркуляции энергии в организме – залоге здоровья. В древнем даосском трактате читаем:

Забывая о долге, стремиться к выгоде – это болезнь.

Небрежно обращаться со слабым и беззащитным – это болезнь.

Кичиться перед людьми своими богатствами – это болезнь.

Будучи бедным, завидовать богатым – это болезнь.

Поделившись с человеком, раскаиваться в этом – это болезнь[82].

Занимая высокое положение, служить низшим – это лекарство.

Быть милостивым по отношению к бедным – это лекарство.

Тайной добродетелью творить милосердие – это лекарство.

Делая добро, не надеяться на воздаяние – это лекарство.

Стремиться поделиться с обездоленным – это лекарство.

Имея богатство, быть милосердным – это лекарство[83].

В этом же ключе рассматривались и преступления против собственности – воровство и грабеж. Даосы размышляли об этом не как о уголовных преступлениях, а как о болезнях духа. Воровство представляет угрозу прежде всего для личности самого вора. Здоровая личность – «благородный» человек, по слову даосского мудреца Чжуан-цзы, «не присваивает себе благ ближних»[84]. Лечение воровства состоит во взращивании бескорыстия. «Силой отнимать у людей вещи – это болезнь. Честность, бескорыстие, вера и доверчивость – это лекарство»[85].

В целом можно сказать, что даосы настаивали на том, что, лишь отрешившись от проблемы материальных благ, можно стяжать совершенство. В этом отношении показательны слова из древнего даосского трактата, приписываемого Чжуан-цзы.

«Чжуан-цзы, одетый в залатанный полотняный халат, в сандалиях, обвязанных веревками, проходил мимо правителя царства Вэй. “Как плохо вам живется. Уважаемый!” – воскликнул царь.

“Я живу бедно, но не плохо, – ответил Чжуан-цзы. – Иметь Путь и его силу и не претворять их в жизни – вот что значит жить плохо. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии – это значит жить бедно, но не плохо”»[86].

Таким образом, согласно даосской логике, истинное богатство – внутри человека, а потому «не нужно силы, чтобы быть уважаемым. Не нужно собственности, чтобы быть богатым. Не стремись к приобретению собственности и товаров»[87].

Во многих древних даосских памятниках резко осуждалась частная собственность и обосновывалась идея равенства. Когда господствует общее, тогда в Поднебесной равенство-благоденствие» (Люйши чунь-цю. Гл. 1).

В этом контексте нельзя не обратить внимание на то, что древние даосские секты, в первую очередь «Тайпин Дао» – «Путь великого равенства», изначально ставили своей целью убедить императора провести преобразования в управлении государством. Лишь они позже превратились в вооруженные восстания крестьянства и других угнетенных слоев общества[88]. В соответствии с эгалитарными принципами их вожди создавали для своих подданных братства-коммуны, устраивали бесплатные гостиницы и харчевни для путников на дорогах и т. д. «Общинники-крестьяне вели самостоятельное хозяйство на своих участках земли, а 7-го числа седьмого месяца каждый из них должен был платить налог, который носил пышное именование “небесного налога рисом”», – пишет Л.С. Васильев[89].

С течением времени протестный даосизм потерял свой революционный заряд и превратился в поддерживающуюся властями религию. Кроме того, образовалось два даосизма – один, обращенный к мистикам и интеллектуалам, художникам и поэтам, и второй – народный, связанный с деятельностью магов и гадателей, жрецов и монахов, которые устанавливали контакт с духами.

Спустя века, в XIX столетии, даосизм вновь стал идейной основой движения тайпинов за освобождение от угнетения правящих классов. Идеал полагался в абсолютной общественной гармонии, имитирующей гармонию Космоса. Это предполагало уравнительное распределение собственности, свободное обращение продуктов производства и равенство потребностей, что, впрочем, сочеталось с иерархическим устройством и монархией. Даосское влияние с идеей имущественного равенства прослеживалось также в реформаторских движениях конца XIX – начала XX в.

§ 2. Конфуцианство

Конфуцианство справедливо называют основой китайской цивилизации. «С первых шагов жизни каждый китаец в быту, в обращении с людьми, в исполнении важнейших семейных и общественных обрядов и ритуалов действовал так, как это было санкционировано конфуцианскими традициями. И даже если со временем он усваивал кое-что иное и становился, например, даосом, буддистом, даже христианином, – все равно, пусть не в убеждениях, но в поведении, обычаях, манере мышления, речи и во многом другом, часто подсознательно, он оставался конфуцианцем», – отмечает Л. С. Васильев[90]. Впрочем, в истории Китая были периоды жестоких преследований и гонений конфуцианцев, издевательств и насмешек над ними. Так было, например, до недавнего прошлого в коммунистическом Китае. Лишь в последние десятилетия стал расти интерес к конфуцианской традиции, в которой стали видеть основу экономического роста страны.

Часто конфуцианство считают религией. Однако Конфуций не был религиозным мыслителем. Он вообще избегал разговоров о богах, хотя и почитал их. Главный интерес для него представляла мораль и социально-политические идеалы. Но по своему всеохватывающему воздействию на многие поколения китайцев учение Конфуция не уступало ни одной религии. На протяжении более двух тысячелетий оно формировало образ жизни народа и систему государственного управления. Причем в конфуцианстве не было ничего похожего на институт церкви, и не жрец, не священник, а чиновник занимался религиозными ритуалами, выполняя их наряду со своими основными бюрократическими функциями. Если божество, которому приносились жертвы, не внимало просьбам верующих (послать дождь, обеспечить хороший урожай и т. д.), претензии письменно излагались и направлялись в уездную администрацию, где должны были разобраться с «безобразным поведением» божества.

В отличие от великих пророков – Заратустры, Моисея или Мухаммада, – которые передавали Слово Божие, Конфуций говорил лично от себя, всячески подчеркивая, что он не создает ничего принципиально нового, а лишь передает древнюю мудрость. «Стремление опираться на древние традиции и тем самым воздействовать на современников в желаемом направлении знакомо истории всех обществ, это своего рода общесоциологическая закономерность. Однако особенностью конфуцианства было то, что в его рамках это естественное стремление было гипертрофировано и со временем превратилось чуть ли не в самоцель. Пиетет перед идеализированной древностью, когда правители отличались мудростью и умением, чиновники были бескорыстны и преданны, а народ благоденствовал, через несколько веков после смерти философа стал основным и постоянно действовавшим импульсом общественной жизни Китая», – отмечает Л.С. Васильев[91].