Сердце не обманет, сердце не предаст Гармаш-Роффе Татьяна

Катя качнула головой, удивляясь вопросам.

– Да нет, вовсе нет. Я сама уговаривала его оставить меня в покое… С тех пор как погибли наши родители, он меня опекал, пока я еще была подростком. Но в семнадцать лет я с ним крупно поссорилась: заявила, что я уже большая, что у меня своя жизнь…

– Брат смирился?

– Мы ссорились целый год. Он дождался моего совершеннолетия и уехал в Москву, оставив меня под присмотром нашей двоюродной тети, – та была рада, она одинокая женщина. Перед его отъездом мы помирились. Мы долго говорили… Тетка тоже участвовала в беседе, причем на моей стороне. И Миша сдался. Оставил меня в покое. «У каждого свой путь, – сказал он. – Выбирается этот путь интуитивно, хотя не всегда верно: ведь интуиция не научная дисциплина, результат не просчитать… Я просто надеюсь, Кать, что твоя тебя не подвела. Тетя Вера, вы с ней построже, ладно? Она совсем еще ребенок, хоть и упрямый!»

Тетя Вера обещала, Миша уехал в Москву и стал заниматься психиатрией. Это его специальность. Я, мои дела, моя жизнь потихоньку выбыли из сферы его внимания: Миша помогал неблагополучным, а я была благополучная… Но мы всегда очень любили друг друга. Даже когда стали редко общаться. Любовь ведь не от частоты общения зависит… если вы меня понимаете.

– Да, конечно, – поддержала девушку Александра. – Частота общения важна для влюбленных, – это такой вид любви, который требует физиологического контакта: видеть, слышать, обонять, осязать… Но любовь другого рода – к родным, к друзьям – действительно не зависит от частоты встреч, в этом я с вами согласна.

Катя подняла на нее глаза.

– Смешно, правда? Все называется одним и тем же словом… А чувства совсем разные! Почему так беден наш словарь?

– Если это может вас утешить, Катя, в данном плане словарь беден не только в русском. Вы, наверное, знаете: во французском существует тридцать с лишним синонимов, включая арго, для обозначения полового акта. Но к слову «любить» синонимов нет. Точнее, есть, но уже с другим смыслом: обожать, нравиться… Можно сказать «люблю фуа-гра», можно сказать «люблю маму», можно сказать «люблю тебя». Так же обстоит дело в английском, итальянском, испанском, немецком… Люба, вам Миша не говорил о том, что у него есть сестра, мы правильно вас поняли? И вы не знали, кто девушка на этой фотографии?

– Правильно, – процедила Люба. – Я не спрашивала.

По всей видимости, она чувствовала себя обманутой, а подобное никогда не радует.

– При этом он рассказывал вам о родителях, которые не простят ему суицида…

– Именно так, – зло щурила глаза Люба, разглядывая Катю, как лютого врага.

– Я, мы все вам верим. Однако выходит, что Миша сказал неправду вам, Люба, – продолжила Александра.

– А если она самозванка? Просто однофамилица? Козырев – фамилия распространенная!

– Да наберите тетю Веру! – рассердилась Катя. – Вот ее номер… – Она пощелкала своим мобильным. – Вот он, набирайте! Спросите ее, кто кем кому приходится в нашей семье! Самозванка! Надо же такое выдумать! Может, вы сами – самозванка?!

– Насчет меня, – запальчиво проговорила Люба, – вот вам три десятка номеров, по которым вам подтвердят, что я была правой рукой Миши! Что мы с ним часто советовались, вместе искали пути, как достучаться до ребят… И находили! И спасали! Вы тут, со своими художествами, что вы знали о брате?! Как ему живется, чем он мучается?! Да ничего вы не знали! Свои худосочные проблемки ему, небось, сливали, он же сильный, он утешит, погладит по головке, утрет слезки… А знали ли вы, сестра, как растрачивал себя Миша на потерянных людей? Как он отдавал им свою энергию, добро, тепло? Скольких людей, стоящих на грани смерти – смерти, слышите! – он спас?! И меня в их числе!!! – В ее голосе звенели злые слезы.

Зависла тишина.

Первой пришла в себя Катя.

– Пожалуйста, извините… Но покиньте квартиру. Мне и без вас тяжело. Уходите. Все.

Люба с готовностью вскочила и направилась к дверям.

– Катя, будьте снисходительны… – проговорила Александра. – Люба потеряла очень близкого друга… Может, единственного.

– А я потеряла единственного брата! Кто больше? Посоревнуемся в размерах скорби, а?!

Александра переглянулась с мужем. Девушки сорвались, и вряд ли сейчас удастся узнать у них что-то существенное…

– Пойду догоню Любу, – шепнула она. – Ей сейчас нужна поддержка, мне кажется.

– Сестре тоже.

– Но нас выставили за дверь, если ты не забыл…

Александра ушла. Вслед за ней и детектив с ассистентом покинули квартиру. Если у Алексея еще и оставались вопросы, то сейчас явно не время их задавать.

Вернулись они на Смоленку вдвоем с Игорем – строптивая Люба убыла куда-то восвояси, Александра вслед за ней – и расположились в кабинете Алексея.

– Кис, я вот что думаю… – начал Игорь.

«Кис» – детских еще времен кликуха, смешная, «прикольная», она прочно прицепилась к Алексею и передавалась по эстафете от старых друзей к новым. Так и к Игорю попала, а тот с удовольствием подхватил, с благосклонного позволения шефа. Право называть шефа по кликухе было чем-то сродни погонам: до этого надо было дослужиться. И Игорь дослужился.

– …думаю, что Михаил намеренно ввел в заблуждение Любу.

– Зачем?

– Да это же ясно, он вовсе не собирался покончить с собой! Но говорил об этом своим подопечным, типа к народу поближе быть… «Мы одной крови» – это помогает. Никто в ответ не скажет: ты нас не понимаешь, потому что никогда не был на нашем месте! Потому Михаил выдумал благочестивых верующих родителей для поддержания своей э-э-э… легенды.

– А почему он не рассказывал о сестре, на твой взгляд?

– Это разрушало его образ, образ человека, жаждущего уйти из жизни. Одинокого и только ради веры родителей не решающегося на последний шаг.

– Да, пожалуй. Утром Саша мне рассказывала: прочитав блог Михаила, она усомнилась в его искренности. Написала ему, что он позер, что играет роль…

– И что?

– Он ей объяснил, что блог этот служил ему для работы. Представившись самоубийцей, Михаил собирал все аргументы, которые только могли дать ему люди. Для того, чтобы использовать их в своей работе с суицидниками!

– Надо же, признался едва знакомой журналистке, а Любе врал.

– Саша – посторонний ему человек. А Люба – староста группы. Михаил выдерживал единство своей версии. И не настолько ей доверял, чтобы рассказать правду.

– Так мы теперь свободны, Кис? Люба получила ответ на свой вопрос. Хоть и явно рассчитывала, что он будет иным… Но нет у Козырева верующих родителей, что полностью меняет картину. Придется ей смириться с версией убийства.

– В принципе, да… Но мне, если честно, стало любопытно, что же случилось с этим Михаилом на самом деле.

– Как твой ассистент и по совместительству главбух, я должен тебе грубо намекнуть, что с начала месяца ты заработал всего…

– Знаю я, сколько заработал! – буркнул Алексей. – Но был всего лишь один клиент. Начало сентября, люди возвращаются из отпусков, и волнуют их сейчас только школьные дела отпрысков. К концу месяца жизнь войдет в обычное русло и обязательно появятся новые клиенты. А пока я свободен! Могу себе позволить поломать голову в свое удовольствие.

– Но если появится клиент – настоящий, который платит, – ты тогда бросишь это дело?

– Тогда будет видно, – уклончиво ответил детектив, пряча улыбку: Игорь в роли «главбуха» его забавлял. – А пока ты со мной? Или тебя отпустить?

– Ну, я тоже хочу поиграть в головоломку.

– Тогда пошли на кухню. Сварганим кофейку, ударим по бутербродику и обсудим мизансцену.

Алексей сделал две чашки эспрессо, Игорь соорудил два бутерброда – черный хлеб, смазанный оливковым маслом, и холодная телятина, запеченная с чесноком (Игорь же и запек, поваром он был отменным), и мужчины уселись за столик.

– Итак, мизансцена. Она состоит из двух частей: обыск и падение из окна. Важно понять, что было сначала. Обыск вряд ли производился в присутствии Михаила: он бы мешал, его бы связали, если не хотели убивать, или убили бы сразу.

– Значит, его сначала выбросили в окошко, а потом занялись обыском.

– Сомневаюсь. Падение тела привлекло к себе внимание, соседи сразу поняли, к какой квартире относится окно. Люди могли туда кинуться, не дожидаясь полиции, а в такой ситуации тщательно перебирать и рассматривать вещи затруднительно. Думаю, кто-то проник к Михаилу в его отсутствие, но хозяин неожиданно вернулся и застал разгром. Попытка объясниться с незваным гостем закончилась для него трагически…

– Между прочим, у Любы есть ключи! Дверь не взломана! А толкнуть в окно – для этого не так уж много физической силы нужно. Если человек не ожидает подвоха, то легко потеряет равновесие!

– И она пришла просить у нас помощи?

– Просила-то она доказать, что это суицид!

– Не думаю, Игорь. Очень рискованно с ее стороны. Мы ведь можем, вопреки ее ожиданиям, доказать, что это убийство. К тому же у полиции есть подозреваемый. Если она убила Мишу, то почему бы ей не сидеть тихо, предоставив полиции делать свое дело?

– Ладно, ты прав. А жаль, так стройненько складывается!

– Мы еще не знаем, каким образом Михаил выпал. Толкнули? Сам потерял равновесие? Был ли он навеселе? Я найду подходы к судмедэксперту района, узнаю детали. Кроме того, надо познакомиться с подопечными Козырева, – твоя идея с дозой вполне правдоподобна, хоть Люба ее категорически отрицает… Давай посмотрим на них поближе. Возможно, у полиции все же есть основания подозревать их? Ну и компьютер Михаила. Как только Катя позволит, мы должны вернуться в квартиру и изучить его файлы.

Есть расхотелось, но Катя все еще сидела за столиком на кухне, бездумно отправляя в рот крошки от сломанной баранки, хотя три ее обломка лежали тут же, на блюдце. Чай в чашке постепенно остывал, подергиваясь пленкой.

Вот так, теперь совсем одна… И надо же, чтоб так совпало: разрыв с Арно и сообщение о смерти брата в один день… Еще совсем недавно ей казалось, что в ее жизнь пришло новое счастье, – мощный и яркий поворот в судьбе, в душе. Она верила, что Арно подарил ей себя, что этот человек стал родным. Рано потеряв родителей, Катя мечтала о большой счастливой семье, чтоб не меньше трех детей, лучше четырех, чтобы у нее и у всех них стало много родных! А судьба взяла и отняла последних… Ладно бы только Арно, как бы Катя ни страдала от разрыва, она понимала, что любовь его оказалась иллюзией, что все равно не суждено. Но брата-то за какие грехи у нее отняли? Сначала папу с мамой, а теперь и Мишу?! Чем она перед богами провинилась, что с ней так жестоко обошлись?! Одна, одна на всей планете, – знаете ли вы, боги, как это страшно? Как непосильно абсолютное одиночество?

Она вздрогнула от этих мыслей. А может, от холода. Хватит, надо прекратить растравлять раны. Мама с детства ей говорила: «Боль подобна ребенку. Будешь ее лелеять – она вырастет».

Катя заставила себя встать, но на некоторое время замерла у кухонного столика, не понимая, что ей делать. И надо ли что-то делать…

Да надо, вообще-то. Прибрать квартиру, к примеру.

Она вошла в большую комнату, постояла посреди хаоса, пытаясь прикинуть, с чего начать… И направилась в спальню. Легла на кровать брата, натянула одеяло до ушей.

Оно пахло Мишей. Детством. Счастьем.

Скомкав одеяло, Катя прижала его к лицу, вдыхая запах, и завыла, как брошенная собака.

Александра догнала Любу уже на улице и молча зашагала с нею рядом в сторону метро. Девушка пару раз косилась на свою нежданную спутницу, но ничего не сказала.

Наконец, уже у входа в подземку, Люба развернулась, встав к Александре лицом.

– Вы этой Кате верите?

– А как же иначе, Люба? Полиция не дала бы ключи постороннему человеку, они наверняка по своей базе данных проверили.

– Выходит, Миша меня обманывал?! Я не могу в это поверить, понимаете, не могу!

Александра помолчала, затем приобняла Любу.

– А пойдемте в кафе? Посидим, поговорим… Я приглашаю.

Они доехали до Тверской, а там, на Пушкинской площади, зашли в первое попавшееся заведение по левую сторону от кинотеатра. Сделали заказ.

– Как вы оказались в группе у Михаила? – спросила Александра, понимая, что девушке необходимо выговориться, и лучше всего начать ab ovo, то есть с самого начала.

Люба вскинула на нее несчастные глаза и, потерзав салфетку, принялась рассказывать.

…Любе повезло в одном, зато по-крупному: ее мать, Анна Семеновна, работала нянечкой в детском саду, отстроенном посреди приличных кооперативных домов. В микрорайоне уже планировалась точечная застройка новых башен бизнес-класса, что неизбежно повысило бы его рейтинг. Заведующая детским садом была дамой дальновидной, с врожденной деловой жилкой, и репутацию своего заведения не только берегла, но и всячески старалась приумножить ввиду грядущего спроса состоятельных родителей. Посему требования ее к персоналу были высокими; она не пошла на поводу у времени, в которое детские сады закрывались, а в оставшиеся брали кого ни попадя.

Анна Семеновна была трудягой, работала быстро и чисто, что заведующая высоко ценила: найти хороший технический персонал крайне трудно. И дочку ее (от неизвестного отца) взяла в садик бесплатно, чуть только девочка научилась ходить. Не положено по правилам, зато Анна Семеновна могла спокойно работать, нередко на две группы, случалось, и на три – текучка нянечек была высокой. Недоношенный и рахитичный ребенок, Люба никогда бы не получила такого питания и ухода, как там. И, скорее всего, попросту не выжила бы: мать работала много, а зарабатывала мало, и не смогла б обеспечить ребенку надлежащий уход.

Однако у этого везения вскоре обнаружилась другая сторона медали: дети усвоили, что Люба слабенькая и… бедная. Да, эти дети из первых дорогих новостроек уже в три-четыре года отлично осознавали имущественное неравенство и уже, подражая родителям, презирали тех, у кого нет модных вещиц и игрушек.

Наверное, к ней точно так же отнеслись бы и в районном детсадике, а может, даже хуже, потому что в этом, элитном, у детей были лучшие воспитатели и худо-бедно прививались хорошие манеры, тогда как в районном такого ребенка не только презирали бы, но еще и били. Однако Люба была уверена, что дело в имущественном неравенстве, и с детства ненавидела богатых.

Эту классовую ненависть она носила в своем сердце всю раннюю юность, умело пряча ее, – защитная реакция слабых и отверженных. В школе ее не любили. «Тощая, некрасивая, замкнутая – портрет не нуждается в комментариях, а?» – криво усмехнулась Люба.

Тяжелая работа… да что там «тяжелая» – попросту на износ! – постепенно подкашивала здоровье Анны Семеновны. Боль в пояснице, в коленях, то не согнешься, то не ступишь. А физический труд снисхождения не знал.

«Надо тебе, доча, начинать подрабатывать самой. Я уже не могу, как раньше…»

И Люба стала иногда подменять мать у частных клиентов, к которым Анна Семеновна ходила убирать несколько раз в неделю после работы в детском саду. За последние годы штат нянечек стал укомплектован, ей больше не приходилось работать в нескольких группах, время высвободилось, и Анна Семеновна принялась подрабатывать в частном порядке.

Любе было стыдно и неловко заниматься грязной работой – мать-то давно привыкла, для нее это стало нормой, чужую грязь подтирать, – а Любе претило. Да и время такое пошло, что девицы больше собой занимались, модными шмотками и прибамбасами, и все на родительские деньги…

Но не хватало Любе родительских денег. Тем более что мать уже не могла, как раньше, по двенадцать часов в день вкалывать.

В общем, не хотелось, да пришлось. Навыки-то у нее были, – в вечное материнское отсутствие дом вела она и тоже оказалась чистюлей, как мать, делала все быстро и ловко. В первой семье к ней отнеслись приветливо, без снобизма, что Любу немного приободрило. Постепенно она переняла всех частных клиентов матери, и, несмотря на осадок, который вызывала в ее душе черная работа, и откровенно хамское отношение некоторых нанимателей, она немножко воспрянула духом: деньги шли, клиенты ею дорожили, даже чуть прибавили жалованье. А потом стали ее рекомендовать друзьям. Время на учебу у Любы резко уменьшилось, зато доходы увеличились. Возможность купить вещи, которые раньше ей были не по карману, в изрядной степени компенсировала ее душевный дискомфорт.

И однажды случилось с Любой чудо. Сказка случилась.

Появилась новая клиентка, наслышанная о замечательной домработнице.

«Приходите сразу после уроков, ладно? Пока мужа нет дома. А то он не любит, чтобы у него под ногами крутились».

Мило. Словно Люба – волчок неодушевленный! Но делать нечего. Сжав зубы, Люба пообещала. И пришла на следующий же день, сразу после школы.

«Нина?!»

От изумления и неловкости у Любы слезы выступили на глазах. В дверях стояла первая красавица ее класса, предмет обожания всех мальчишек и учителей, Ниночка. Как выяснилось потом, это ее мать наняла Любу…

Первым порывом было – сбежать. Но поздно: Ниночка уже поняла, кто и зачем к ним в дом пришел, и улыбалась во весь свой большой яркий рот.

«Мама, наша новая домработница! Иди сюда!»

Люба гордо вскинула голову и вошла в квартиру. Она ожидала самого худшего – презрения, насмешек и, что страшнее, назавтра издевательства всего класса.

Однако Ниночка никому не растрепала. Более того, она три часа, что длилась уборка, ходила за Любой, восхищаясь тем, как ловко она все делает. А после предложила чаю. И Люба, которая не только не смела надеяться на внимание Ниночки, а даже и смотреть на нее не смела, – Люба вдруг почувствовала себя уютно на их большой кухне. Ниночка участливо расспрашивала Любу, отчего ей, бедняжке, приходится такой тяжелой работой зарабатывать на жизнь, а на следующий день неожиданно взяла ее под свою опеку. Пожалела, видимо, добрая душа. Или просто захотела приручить эту маленькую недобрую собачонку? Ниночка слишком привыкла, что все ее обожают, и Любино молчаливое осуждение (автоматом по отношению ко всем «богатым») вызывало у нее недоумение и чувство дискомфорта.

Этого уже никто не узнает, потому что Ниночка через полгода после окончания школы умерла от передозировки кокаина. Но до этого успела подсадить на наркотики Любу, которую таскала с собой во все элитные клубы.

Денег на кокаин у Любы не было – уборкой квартир на столь дорогое «развлечение» не заработать, а щедрой Ниночки, всюду платившей за подружку, не стало. Она перешла на более дешевый «крокодил» (так в народе называют дезоморфин, кустарно приготовленный опиат), но и на него деньги требовались немалые. И принялась Люба, как водится, красть. Милиция, побои, скандалы с матерью…

Но настал день, когда Люба поняла: так дальше жить нельзя, надо завязывать. Денег на лечение у них не было, и Люба попросила мать запереть ее в квартире на неделю. Они даже новый замок купили, такой, который открывается изнутри только ключом, а ключ мать уносила с собой… Четыре дня Анна Семеновна стойко выносила дикие крики и даже драки за ключ – к счастью для нее, дочь в состоянии ломки не могла причинить ей вреда, – а на пятый Люба перерезала себе вены.

После этого началась другая сказка, а принцем в ней стал Михаил Козырев. О нем от кого-то услышала Анна Семеновна: есть такой психиатр, который бесплатно помогает наркоманам, точнее, бывшим, которые уже завязали, – чтобы вновь не сорвались. Но Анна Семеновна сочла, что Любу можно причислить к этой категории: с учетом больницы, куда дочь попала после попытки суицида, уже выходило три недели, как она не употребляла наркоту.

Миша в первый же день, в первое же мгновение отнесся к ней, как к другу. От него исходила неимоверная доброжелательность – настоящая, не наигранная, Люба чувствовала это всем своим бедным сердцем, истосковавшимся по человеческому теплу. Вскоре группа стала ее домом, а Миша – ее богом. Все свободное время она стала проводить с ним, помогая, как и чем могла. Очень быстро ее энтузиазм был оценен по достоинству, и Козырев приблизил Любу к себе, сделав ее старостой группы самоубийц и своей помощницей…

Миша, Миша, Миша – это имя звучало в каждом предложении девушки. Миша добрый, Миша ей многое давал, Миша много сделал для нее… В общем, Миша – это рог изобилия, только не материального, а душевного. Понятно, что Люба так привязалась к нему…

Присосалась, вдруг подумала Александра. Род вампиризма. Поэтому для нее так страшна потеря Миши – потеря донора, бесконечно щедрого.

– А тут является эта сестра, – с презрением выговорила Люба, – и заявляет, что Миша мне лгал! Но он не мог, понимаете?! Не мог мне лгать! Я ведь только им дышала!

Она заплакала, уронив голову на сложенные на столе руки. Александра молчала – не знала, что сказать.

Люба, наконец, утерла слезы. Подняла лицо, взглянула на Александру. Та все еще мучилась в поисках уместного слова утешения…

– Мне не нравится, как вы на меня смотрите! – неожиданно выпалила девушка.

Александра опешила. Любу она жалела, хотя симпатии к ней не испытывала. За что даже мысленно упрекнула себя: ведь девушка не виновата, что такой нескладехой уродилась… Но эта фраза Любы мгновенно рассеяла угрызения совести. Хорошее отношение к себе надо заслужить, а не требовать его от окружающих! Помог ли ей Михаил Козырев, это еще вопрос, а вот разбаловал ее точно.

– А должно нравиться? – холодно спросила она.

– Вы о чем? – хмуро поинтересовалась Люба.

– О моем взгляде. Вы считаете, что он должен быть таким, чтобы вам понравиться? Я должна вам угодить, с вашей точки зрения?

– Нет… Не знаю… Но мне не нравится ваше сочувствие!

– Что, «жалость унижает»? Или вам именно мое сочувствие неприятно?

– Ваше! Я знаю таких, посочувствовали и забыли!

Ну, не прелесть ли?

– А как надо, Люба? Посочувствовать и?..

– Миша имел право на жалость, потому что он мне, нам всем помогал! А вы – вы просто смотрите! И думаете: вот бедняжка…

– Это плохо? Или вы не «бедняжка»? И мое сочувствие растрачено впустую?

– Впустую, потому что таким взглядом люди смотрят и проходят мимо! Оно показное, ваше сочувствие!

– А почему вы считаете, что все должны вам помогать? Должна вам была только ваша мать – потому что на нашей планете так сложилось, что детенышей растят их родители. Иначе они не выживают. У остальных нет никаких обязательств перед вами. Только вопрос их доброй воли.

– Вам хорошо говорить! Красивая, богатая, все тип-топ. Муженек, детки. А у меня? Посмотрите на меня, кому я нужна?

– Но это не моя вина, Люба. Да, не повезло, вы родились не с самой выгодной внешностью…

– «Не с самой выгодной»! Какой эфе… эфме… эвфемизм!

– А главное, что мешает вам быть кому-то нужной, – это скверный характер. Вы завистливы и агрессивны. Неужели Михаил вам никогда этого не говорил? Вы требуете того, что люди согласны отдавать только по своей доброй воле. И потому никогда не получите.

– Миша давал, потому что он добрый. А вы – вы холодная эгоистка!

Приехали. Без сомнения, Михаил слишком много с ней нянчился. Успокоил, «накормил» ее комплексы, но не избавил от них. И теперь она подсознательно ждала, надеялась, что придет новый «кормитель»? Впрочем, Михаил вытащил ее из наркотиков, что уже невероятно много. И от новых суицидальных попыток спас.

Хотя… Люба перерезала себе вены дома, – знала, небось, что мать придет и спасет ее? Спектакль был для родительницы поставлен: вот, смотри, как ты со мной жестоко поступила!

Стоп, сказала себе Саша. Я не имею права так думать. Ведь все могло быть иначе… Затуманенный мозг вряд ли бы справился с расчетом. И, в конце концов, попытка суицида – пусть даже в расчете на спасение – это всегда крик о помощи! Нельзя Любу за это осуждать…

Но она осуждала. Ничего не могла с собой поделать. Да еще этот ее выпад… Ишь ты, все ей должны! С какой стати?!

– Миша хотел – и опекал вас, – холодно ответила Александра. – Не был должен, сам хотел. Пожалуй, я соглашусь с вами, что он ангел. Я – нет. У меня вы не вызываете подобного желания.

– Ну и катитесь к… к чертовой матери!

– Передам ей ваш родственный привет, – надменно кивнула Александра и поднялась.

Она расплатилась за заказанные блюда у барной стойки и направилась к выходу из кафе, ни разу на Любу не оглянувшись. В холле висело большое зеркало, и она вопросительно глянула на свое отражение. Да, она красива. Это не ее заслуга, это природа постаралась. Но остальное – ее успех, ее… не богатство, конечно, просто приличные заработки – результат труда и таланта. Хотя талант тоже от природы… Хорошо, остается труд. Она много труда вложила в свое образование, в творчество, в любимую работу, но не только. Труд вложен в ее женское обаяние, умение одеваться, держаться, общаться. Всему этому Саша училась сама и усердно! Она выросла в семье ученых-физиков, где вещи не имели никакой ценности – и где, соответственно, понятие вкуса было на зачаточном уровне. До всего доходила самостоятельно, наблюдая, читая, сравнивая и делая выводы. И кто мешает Любе сделать то же самое? Да, девушка не вышла ни лицом, ни телом, но сколько некрасивых мужчин и женщин пользуются успехом благодаря своему обаянию и уму! А это можно развивать, над этим можно и нужно работать! А не ныть, жалеть себя и требовать подачек от других!

Она гневно захлопнула дверь кафе и зашагала к метро, жалея, что не взяла свою машину, поехала с утра на Алешиной. Такие, как эта Люба, сначала требуют помощи, а потом, когда не получают, начинают отбирать силой! Такие вот люди устраивают революции, отнимают чужие жизни и имущество; такие насилуют женщин, которые их не любят; такие ставят подножки в карьере и вообще гадят, где могут, тем, кто хоть чем-то лучше их!

«Работа над собой невозможна без самоанализа», – вспомнила она слова Михаила. «И что же ты не научил девчонку его основам, умник?» – с досадой подумала она.

«Но способность к самоанализу заложена в генах. Нельзя требовать от людей способности к самосовершенствованию, как нельзя требовать от них быть умными. Есть компьютерные программы, предназначенные только выполнять заложенные в них возможности, – а есть саморазвивающиеся. Последние способны анализировать новые запросы и адаптироваться к ним. Наши гены – это программы, написанные Природой. Человек – его мышление, поведение, эмоции – всего лишь результат этих таинственных письмен. Воспитание может его обтесать, но не может его изменить. И если человек родился глупым, то никакое образование не сделает его умным. Выйдет лишь ученый дурак… – вспомнила Александра другие слова Михаила из их переписки. – Поэтому личность, в генном коде которой нет саморазвивающейся программы (т. е. способности к самосовершенствованию), не в состоянии адаптироваться к требованиям общества, что может привести ее к суициду…»

Александра не знала, что на это возразить, но фатализм Козырева вызывал у нее протест.

«Не надо пытаться сделать людей более совершенными – это бесполезно. Надо их просто научить любить себя такими, как есть. И они станут счастливы».

А Люба вот не стала… Между прочим, умение принять себя – это тоже работа над собой, Миша! Это тоже самосовершенствование. Только направленное не на улучшение своих качеств, а на примирение со своими недостатками. И чем же этот путь предпочтительнее, а, Микаэль?

И вдруг она поняла: примирение с собой быстро ставит точку, тогда как самосовершенствование не знает предела. В первом случае – скорый отдых, гармония с собой; во втором – бесконечный путь, где за каждым поворотом тебя поджидают новые высоты для взятия…

Ее гнев постепенно остывал. Александра по характеру была отходчива, а по своей жизненной философии… Может, «философия» – это слишком громко сказано, она была человеком думающим, но на статус великого мыслителя не претендовала. Ее отношение к разным явлениям в жизни и в себе самой сформировалось как плод знаний, размышлений, анализа и… пожалуй, влияния Алеши. Ранняя ее молодость была не слишком радужной: красивая и дерзкая, она всегда привлекала к себе тот тип мужчин, которым почему-то хотелось ее обломать, унизить, подчинить себе. В силу чего ее представление о противоположном поле сформировалось, мягко говоря, нелестным. Она и не заметила, как стала превращаться в стерву, а взгляд ее на мир сделался циничным. И так было до тех пор, пока она не встретила Алешу.

Страницы: «« 123

Читать бесплатно другие книги:

Слишком тесен тропический ад, вот и приходится бороться снова и снова за место под солнцем. С конкур...
Я, Евлампия Романова, неожиданно для себя стала… мамой сразу двух очаровательных детишек! Ох, и наму...
В судьбе певицы Александры Иваровской – третьей закадычной подруги с Малой Бронной – произошел слом....
Многие всеми силами стараются избегать конфликтов, полагая, что они привносят негатив и отрицательны...
НЛП, или нейролингвистическое программирование, – относительно молодое и очень перспективное направл...
Во все времена знания о развитии и искусном владении интимными мышцами считались тайными. Теперь они...