Черный океан Птичкин Лука
– …А она мне и говорит… – Продолжал Игорь с неприятной задорностью. – Представляешь? Говорит: чур, я сверху, но она-то не знает, что не в моем вкусе…
«Что?! – Возмутился мысленно Глеб. – Стоит отвлечься, подумать о чем-то своем, как он уже рассказывает подробности своей интимной жизни!!! Не уж то я ему нравлюсь?..»
– Э… Ничего, ты главное не торопись с «Куском», чем медленнее – тем внимательнее. – Перебил Глеб. – Я уже привык, что эта Ирочка все время перехватывает у тебя мое время.
Игорь вздохнул.
– Ну, ты же видишь, какая ерунда получается: с самого утра носу из бумаг не высовываю…
– Пока, Игорь! – Растянул Глеб таким тоном, словно что-то объяснял. – Почитаешь, когда будет время, бывай! И знай: это – шедевр!
– Ну, давай, а я вот…
Глеб отключился. Агента точно надо менять! Определенно.
Наконец, увидев свой дом на холме, первый, в ряду других домов, Глеб прибавил газу. Ему хотелось домой: согреться, расслабиться.
Дверь хлопнула за ним. Он стряс с ног мокрые туфли, хаотично развалившиеся в прихожей у шкафчика с одеждой. Дома пахло… домом. Этот домашний запах обычно чрезвычайно неуловим. Мы можем чувствовать запах чужого дома, зайдя к знакомым или незнакомым в гости, но запах своего дома уловить куда труднее. Но все-таки можно: придя домой после хорошей прогулки по свежему воздуху. Этот неопределенный запах и кажется нам родным.
Футболка и мокрые джинсы Глеба легли на узорчатую спинку кровати, но через несколько секунд футболка сползла на пол. Глеб вдруг вспомнил, что мокрый балахон и мобильный телефон с севшей батареей он оставил в машине. Сказать, что забыл, было бы неправдой. Он просто не хотел их брать. Несмотря на несколько чашек кофе, выпитых в кафе, Глеб хотел спать. Он отключил телефон, рьяно выдернув из него кабель, потому что не хотел, чтобы звонили всякие Анонимные Дышатели в трубку. При этом он отметил, что конверт тоже остался в машине. Глеб выключил свет в комнате и лег спать. Утром, как он рассчитывал, все уладится само собой…
– Ты еще не помер? – Чьи-то руки в ожидании сомкнулись на чьей-то груди.
– С чего это я должен помирать? – Ответил я вопросом. Вокруг было глухо, как в сортире.
– Ты же сам собирался.
– С чего это ты взял? Я жить хочу, вообще-то…
Сон прервался в семь часов утра, Глеб решил включить телефон: может кто-то позвонит и это к чему-нибудь приведет. А привести это могло к чему угодно. Догадываться к чему приведет Глеб не захотел, после того, как яркая картина предстала у него в голове: убийца с окровавленным ножом или топором звонит ему, сидя где-нибудь в темном углу, дышит в трубку. Его, конечно, поймают с поличным и с трупом у ног. А потом менты выяснят, куда в последний раз звонил убийца. Начнутся допросы и Глеб, несмотря на то, что будет все отрицать, выйдет заказчиком. Затем будет суд и женщина-судья вынесет приговор.
Впрочем, уже жаря себе яичницу с колбасой, Глеб понял, что подобный разворот событий хоть и возможен, но несколько абсурден и больше походит на сюжет триллера, тем более что маньяк, в воображении, представляется в хоккейной маске, или в противогазе, или, по-крайней мере, в резиновой маске дракона.
– Фу! – Вздохнул Глеб, садясь за стол и разрезая яичницу на ломтики, удобные для захвата вилкой.
Откуда это дыхание, и уж тем более, параноидальный страх, слуховые галлюцинации? На нервной почве? Да! Еще и человек с добрыми глазами, мокнущий под дождем в парке. Он дал Глебу конверт. Сегодня Глеб был настроен вполне рассудительно. Даже по-научному рассудительно. Хотя, по правде говоря, что значит быть научно-рассудительным, Глеб не знал. Едва доев завтрак, он сбегал за конвертом, мобильником и вернулся в дом. Мобильник он кинул на кровать, да и сам с конвертом плюхнулся туда же. Что же в нем? Лотерейный билет? Письмо от внучки или дочки того пенсионера? Рекламная акция, вроде «десять талонов на такси бонус 50 рублей»? Но какой идиот будет раздавать рекламу в конвертах? Глеб не спешил вскрывать подозрительный конверт. В наш век терроризма внутри конвертика вполне мог располагаться какой-нибудь порошочек. Вроде пакетика индивидуального назначения. Споры сибирской язвы? Тем более, что конверт был совсем тонким. Глеб положил его рядом с собой. Нет, время язвенного терроризма как-то вроде, прошло… А все же. Кто знает, сколько таких пакетиков, тьфу! Конвертиков раздал вчера этот добрый господин. В другое время Глеб бы вообще не стал вскрывать такой конверт. Просто выбросил бы и забыл, но если бы не обстоятельства, при которых конверт попался ему в руки.
Глеб схватил конверт. А может просто воображение разыгралось? Нетерпение взяло верх. Глеб вскрыл конверт и оттуда выпала… Ну что оттуда могло выпасть из конвертика такой толщины? Что угодно: от крупной купюры в пять тысяч рублей, до Самой Смерти в простейшей ее форме. А выпала оттуда обыкновенная бумажка – фантик от конфеты «Пiвденна нiч».
Глеб почувствовал себя сапером, который пытался разминировать обычный тостер и заглянул внутрь конверта, но ничего не обнаружил. Развернув фантик, он посмотрел на него с тыльной, блестящей стороны. Да. Тут кое-что было нацарапано. Глеб встал, чтобы прочитать на свет.
Указан адрес Александра Петровича.
– На кой черт мне дался этот Александр Петрович? – Бросил бумажку Глеб и отправился в ванную комнату принять прохладный бодрящий душ. – Тьфу! Черт знает, что такое!
Сделав себе кофе, Глеб подумал, что слишком им злоупотребляет. Может, вот она – причина? Да нет, таких причин сколько угодно у всех, но никто почему-то от этого с катушек еще не съехал. Из окна кухни открывался вид на холмистую местность с обильной растительностью за десятком дач и коттеджей. Может, уже давно стоило продать дом и переехать в центр? Он неторопливо попивал кофе с маленьким круасаном.
Сколько на свете бывает подозрительных звонков и дедушек, просящих закурить? Полно. А молчаливых звонков с дыханием и дедов в проливной дождь просящих сигарету и при этом раздающих свой адрес? Чуть меньше, но все же, если такое случается, значит, где-то тоже есть. Глеб глотнул кофе: в груди словно защекотало чем-то острым и мокрым. И на этот раз это было не волнение. Глеб просто простыл. От этого чувства он снова прокашлялся, едва не пролив кофе. Горькая, но с приятным сладким вкусом жидкость наполнила его рот, затем пролилась по пищеводу. Чем Глебу сегодня заняться? Писать ему не было смысла. Он всегда ждал, когда придет этот смысл. Стоит ли ему вообще этим заниматься или нет? И он приходил, надо было только отдохнуть.
Может, рванем сегодня с друзьями в бар или куда-нибудь еще? – Спросил себя Глеб и, выпив кофе быстрым залпом, шумно поставил (скорее ударил) чашку. – Расслабить нервы, оторваться, напиться, чтобы эта паранойя меня больше не преследовала? А?
А может, сходить за пивом и завалиться с Максимом Горьким на диван? Тоже неплохая идея.
Обрадовавшись такому банальному плану по решению проблемы, Глеб плюхнулся на кровать. Он любил доспать до обеда тем более, что работы он не предусматривал. Новости посмотреть, что ли? Нет, пусть ящик смотрят домохозяйки и пенсионерки, живущие телесериалами, в которых кипят сухие страсти повседневного бытового существования, – так сказал бы, наверное, Горький, если бы дожил до сегодняшнего дня… – с этой мыслью Глеб укрылся одеялом и закрыл глаза, – на улицу мерзко выходить.
Пасмурно.
Так почему же нельзя хотя бы до обеда полежать, помечтать о
чем-нибудь несуществующем, укутавшись в одеяло? Пусть на улице идет начавшийся еще вчера дождь. Пусть мочит вышедших на утреннюю пробежку бегунов, обласканных и избалованных домашних собак и их хозяев в спортивных костюмах, с зонтиками, толком не выспавшихся, которых разбудили эти же их любимые псы, трескучие будильники и супруги. Пусть дождь бьет по многочисленным зонтам граждан и обывателей, носящихся по городу по своим очень и не очень важным делам. Пусть потоки грязной воды рекой стекают в решетчатый сток, либо разливаются лужами у тротуаров. Пусть спешащие водители безжалостно обливают из этих луж всех вышеперечисленных людей с зонтиками и без.
Пусть.
Сейчас Глеба ничего не касается. Для начала дня ему хочется отдохнуть. Ему хочется – он отдыхает. Если бы все так же думали и поступали, мир бы не изменился. Точно-точно. Все равно от дел, которые человек делает нехотя, мало кому становится лучше. И он снова отключился.
Сон и кофе. Кофе и сон. Может, этот кофе с клофелином, а не с кофеином?
Мерзкий звонок телефона дребезжащей волной прокатился по телу Глеба, разбудив его в половину двенадцатого. Этот звон всегда мерзок спросони, не говоря уж о том, что вряд ли хорошие новости могут ждать там, по ту сторону телефонного кабеля. По ту сторону радиоволны. Тем более: это могло быть то, чего Глеб больше всего сейчас боялся. Он вскочил с постели, зажмурил глаза, открыл их и… наполовину взбодрился, уставившись на телефонный аппарат.
А что, если он не возьмет трубку? Что если он просто не возьмет трубку? Сделает вид, что его нет дома. Вышел куда-нибудь.
– Давай же! – Зачем-то сказал Глеб. Очевидно он надеялся, что там не будет этого дыхания. Он нервно взял трубку.
– Да. – Резко гаркнул он. Ответил все-таки!
В трубке послышалось дыхание, как Глеб и ожидал. Однако уже через секунду он понял, что это не то дыхание. Из динамика донеслось даже некое смущение.
– Михаил… Миша? – Послышался голос женщины лет сорока.
– Нет, вы ошиблись. – Глеб быстро положил трубку, перед хлопком услышал: «А Мишу можно?»
Глеб облегченно вздохнул. Снова зарычал телефон.
– Да что такое! – Глеб стукнул по тумбочке кулаком так, что телефон подпрыгнул и звучно брякнул.
– Да. – Ответил Глеб, чуть не срываясь на крик, и понял, что надо заставить себя успокоиться.
– Мишу можно? – Повторил тот же женский голос.
– Нет здесь Миши! – Гневно отчеканил Глеб. – Вы ошиблись номером! – Он ударил трубкой об настрадавшуюся тумбочку, а уж затем несколько раз с такой же силой об петли телефона.
Глеб бросил взор в потолок. Над головой муха усердно протирала себе глаза. Ей, видимо, нет дела до ее сожителя.
– Черт, что на меня нашло… – тихо сказал Глеб. Телефон снова загудел своим протяжным монотонным рыком.
Глеб быстро схватил трубку.
– Я же, кажется, сказал: нет здесь никакого Миши! – Почти рефлекторно закричал он.
Но в трубке не спешили отвечать. Глеб хотел также кинуть трубку, как вдруг понял: это не была та женщина. Однако, это была и не полная тишина. Это было то, чего он боялся. Боялся больше всего. Это было дыхание. То самое. Словно оно было записано на пленку и воспроизводилось где-то по ту сторону волны. Мысль об этом его взволновала еще больше. Глеб попытался собраться.
– Чего вы хотите? – Тихо сказал он.
Дыхание это было спокойное, но основательно пронизывающее холодом. Глеб вздрогнул и осознал, что дыхание слышалось у него в комнате. Да. Оно доносилось из большого тисового шкафа с узором – цветком, вроде тюльпана. Глеб кинул трубку на петли телефона и уже пожалел, что не сделал это сразу, но будто какая-то сила заставляла его слушать это. Он едва стоял на ногах. Они подкашивались. Он не мог понять, о чем конкретно думал. И о том, кто или что может быть в его шкафу, и о том, как это попало к нему в шкаф, и о том, что у него галлюцинации. Глебу было очень страшно. Это громко дышало. Это дыхание было уже не спокойным. Это было уставшее дыхание кого-то загнанного, но с долей истерии. Глеб остолбенело глядел, вытаращив глаза на тисовый шкаф. Он понимал, что с этим надо что-то делать. Он с трудом заставил свое оцепенелое тело двинуться с места. И, как только у него это получилось, он метнулся на кухню и взял нож-тесак. В другую руку он взял самый длинный нож и ринулся обратно в спальню. В воздухе, казалось, чувствовался запах его напряжения и еще какой-то тяжелый угнетающий запах, несшийся из шкафа. Глеб приблизился к нему. Его рука с ножом коснулась ручки. Он искренне надеялся, что ему не придется применить оружие. Эта мысль ему не понравилась, и он ее перефразировал: «чтобы кому-то или чему-то, что находится там, не пришлось применить своего оружия».
Дыхание, казалось, было уже в ушах Глеба; к нему прибавилось быстрое сердцебиение. Такое гулкое. Оно доносилось из шкафа… или из груди Глеба? Не в силах ждать и гадать, он конвульсивно распахнул тяжелую дверь шкафа и нервно вздохнул. Тайна открылась. Он напрягся и, испугавшись еще больше, отшатнулся. Там, в шкафу, под висящими костюмами, брюками, куртками, уже частично окровавленными, сидела и истерично дышала нагая девушка. Она была перепугана и изувечена. Завидев в руках Глеба ножи, она бросилась рыдать. Глеб откинул их в сторону. Они звякнули о стену и упали на ковер.
– Я – друг. – Словно рефлекторно пробормотал Глеб. Однако он не знал, так ли это. Друг или враг?..
Девушка была изрезана. Из ее длинных, местами глубоких ран, сочилась кровь. Кажется все было в крови. Даже по ее светлым волнистым и, вместе с тем, растрепанным волосам стекала кровь. Слегка скуластое, но худощавое лицо было тоже в ранах и царапинах. Раны были по всему телу: рваные, резаные, прижженные. Также были многочисленные синяки, ушибы и кровь, кровь. Глеб несколько секунд с ужасом смотрел на это, опершись на дверь, чтобы не упасть. У него не было мыслей, был страх и непонимание. Он увидел, что нескольких пальцев на ногах у нее нет, на правой руке – указательный и средний пальцы – отрезаны аж в районе костяшек. Некоторые раны были прижжены. Он не знал, что делать. Скорая! Глеб схватил телефонную трубку. И понял, что ничего не сможет объяснить милиции. Ему ничего не оставалось, как молчать об этом. Он с таким же рвением положил трубку.
Он осознавал, что девушке необходимо помочь немедленно. Глеб дотронулся до нее. Девушка не подавала признаков враждебности, наоборот, она поддалась, и Глеб смог ее взять. В душ! Он понес ее в ванную комнату.
– Что… – Отрывисто прошипел Глеб, глядя в ее дрожащие глаза, и понял, что вопросы следует пока оставить. Он поставил ее в ванну, сделал, чтоб из душа била теплая, даже слегка прохладная несильная струя воды, и направил ее на девушку. Воистину, ее вид был чрезвычайно жалок. Она стояла и дрожала. Ее сухие губы то смыкались, то разлипались, словно она хотела что-то сказать. Но она молчала.
Почему душ? Глеб подумал, что ее раны надо будет продезинфицировать, а пока нужно смыть кровь. Наконец, она открыла рот достаточно широко, так, что Глеб еще раз ужаснулся: язык был короток, похоже срезан и прижжен. Да, у бедняжки не было языка. Он был урезан где-то на 2—3 сантиметра. Вдруг, она оперлась на кафельную стену ванной, ее взгляд помутнел, в глазах выступили крупные капли, и она заплакала, тихо заплакала. Лишь слегка был слышен ее низкий, очевидно посаженый или сорванный от криков голос.
Кажется, кровь была смыта. Глеб ненадолго испытал необычное чувство смеси страха, жалости, смущения и непонимания. Он выключил душ и, найдя самое чистое и большое полотенце, обмотал ее им. Вынес на руках из ванной комнаты и положил на кровать. Она лишь также напряженно дышала, а некоторые ее раны кровоточили.
Глеб кинулся на кухню, к аптечке. Чем бы продезинфицировать раны? Его дрожащие руки раскрыли створки кухонного серванта. Разбавив перекись водорода водой и, не без труда, найдя лейкопластырь, он ринулся обратно в комнату. Честно говоря, он с трудом представлял, как будет это делать. Но, как гласит старая пословица: глаза боятся, а руки делают. Глеб протирал каждую рану. Каждое прикосновение к открытым мышцам бросало его в дрожь. Девушка терпела, учащенно дыша от боли, но не вскрикивая. Самая жуткая боль все же была позади.
Волнение поглощало Глеба целиком, мысли кишели, несколько раз темнело в глазах, кружилась голова. Но, наверняка, девушке было куда хуже. Глеб хорошенько заклеивал лейкопластырем с ватой каждую рану. «Врача бы» – вспыхнула одна из мыслей у него в голове, за ней всплыла фраза из фильма: «смерть и боль – понятия неразделимые», сразу за этим другая мысль: «а симпатичная… бедняжка, она столько пережила, что же с ней произошло? Что вообще происходит?!». Мысли в его голове бурлили кипящей лавой. Глеб старался от них избавиться. Он пытался ровно дышать этим тяжелым запахом увечий, страданий и боли. «У них, оказывается, есть запах» – Вспыхнула в голове очередная мысль.
Девушка перевернулась на живот, она, по видимости, понимала, что Глеб помогает ей, и он продолжил. На секунду он взглянул в окно. Через тонкую сетку тюли было видно голубое небо и кучевые облака, подсвеченные полуденным солнцем, едва проглядывающим через плотные тучи. Таким образом, он хотел успокоиться, взглянув на что-нибудь вечное, но это не помогло. Глеб начал чувствовать нервную усталость и, как следствие – мышечную тяжесть.
Наконец он закончил приводить ее в порядок и засуетился, подыскивая ей вещи, среди своих. Теперь ему стало весьма неловко перед ней за ее наготу. Но видно ей сейчас было не до неловкости.
Хоть она уже и не дышала так быстро, все же в ней виднелось некое ощущение боли и истерии. Он нашел в стиральной машине полувысушенные рубашки. Одну он кинул на кровать рядом с девушкой. Еще он дал ей чистые спортивные штаны, не самые последние, и помог ей одеться. Она снова легла. Глеб немного успокоился. Разве что – «немного». Он медленно мерил комнату тихими шагами, стараясь обдумать происшедшее. – «Так… я поднял трубку, услышал дыхание, открыл дверь шкафа – изувеченная девушка… Нет, что-то не то. Так, снова… я поднял трубку телефона, услышал то же самое дыхание, затем оно словно перенеслось в шкаф, открыл двери шкафа – изувеченная девушка, истекающая кровью. Но как же она оказалась в шкафу? А может, ее положили туда, когда меня не было дома?» – Глеб заглянул в шкаф. Дно его было залито свежей кровью. Закрыв шкаф, Глеб задумался еще раз. – «Нет, она точно появилась сама собой, свалилась на мои плечи откуда-то. Все это странно. Мне кажется, все это связано – мужчина в парке, то есть этот Александр Петрович, и эти звонки по телефону. Может, все-таки прав был этот дедуля, что мне пригодится этот его фантик с „Пiвденной Нiчью“. Съездить к нему, что ли?» – Глеб посмотрел на девушку и, будто спрашивая у нее взглядом, подумал. – «Она может ходить? Да… хотя, пока что незачем».
Девушка лежала, раскинувшись на постели. Иногда она вздрагивала, резко втягивая в себя воздух, покрывалась крупинками пота, точно в этот момент испытывала резкую колющую или иную боль. Пока она не подавала признаков просьбы чего-либо. Ее мокрые светлые волосы беспорядочно расползлись по подушке. Она смотрела в окно на небо и облака, или, по крайней мере, было похоже, что она смотрела туда и моргала, роняя слезы, которые являлись ненавязчивым отражением боли и страха за пережитое. Глебу захотелось обнять ее, утешить, тихо шепнув ей на ухо нечто вроде «Ну, же, успокойся, все позади – я же с тобой…». Это было глупее некуда. И вместо этого он лишь тихо буркнул себе под нос.
– Надо что-то делать.
Девушка медленно отрицательно закивала, не отрывая головы от подушки и не отводя взгляда от окна.
И все-таки что-то действительно надо было делать…
Глеб достал из ящика стола, стоявшего в зале, старый ноутбук. Он давно им не пользовался, потому что давно никуда надолго не выезжал. Включив его, он вернулся в спальню, запустил текстовый редактор и поставил ноутбук перед девушкой.
– Я Глеб, – неловко начал он, – а ты?..
Девушка медленно большим и безымянным пальцами правой руки напечатала несколько слов. Глядя на то, как она печатает, Глеб чувствовал, как его сердце словно провалилось куда-то и билось бойко и гулко, а по спине пробежал холодок. Еще у нее было что-то с мизинцем. Почему-то Глеб понял, что с пальцем что-то не то. Глеб взял ее руку и взглянул. Срез двух пальцев был прижжен, а вот мизинец… На нем был надрез. Выжженный надрез. Может, кто-то порезал сухожилия на мизинце. Глеб взял левую руку девушки и внимательно ее осмотрел. На среднем, указательном пальцах и мизинце были похожие надрезы. Странно, что Глеб не обратил на них внимания, когда обрабатывал раны. Он вздохнул и медленно, слегка дрожа, опустил ее руки и взглянул на экран ноутбука. Там было напечатанное ею «Я – Анна. А это, похоже, Земля?»
– Земля? Конечно Земля, а ты что с Луны?.. – В непонимании возмутился Глеб. – И вообще, как ты сюда попала? – Уже спокойнее произнес Глеб. Он понимал, что она и так много пережила и лишняя нервотрепка ей ни к чему. Поэтому мучить Анну он не хотел, но это вырвалось как-то само собой, рефлекторно. Анна хотела было напечатать что-то, она уже занесла руку над клавиатурой, но, похоже, передумала.
Глеб закрыл ноутбук. Единственное, что понимал Глеб, так это состояние Анны.
– Хочешь есть? Пить? – Спросил Глеб. Вид у него был хоть и довольно спокойный, но какой-то обремененный, озабоченный. Он потер лоб, отчего его челка приподнялась вверх.
– Эи… Пии, – выдавила Анна. Видно было, что попытки говорить доставляют ей большой дискомфорт. Еще бы! В конце концов, она могла бы просто кивнуть. И Глеб с мухой отправились на кухню приготовить что-нибудь.
Глава 2
Часто то, что происходит с нами, мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Представьте, например, что люди едят, или питаются, не три-четыре раза в день, а, скажем, один раз в месяц. Особое событие? Особое. И относиться мы будем к нему по-особому, как к празднику. А что вы скажите, если генеральную уборку в квартире мы будем осуществлять не раз в неделю, или в месяц, или даже в год, а каждый день. Не удобно, верно? Но вскоре мы привыкнем и станем и к этому относиться как к само собой разумеющемуся. Слишком глупые примеры… А вот, если каждый день на нас будут валиться неприятности (не приведи, Бог, если ты есть!), это была бы не жизнь, а кошмар! Но и к этому мы привыкли бы может, пусть не через неделю, не через две, но привыкли бы. Однако есть кое-что, к чему человек привыкнуть не сможет – к страху. Это то, что терзает человека днем и ночью, доходит и до того, что проникает в подсознание, снится, видится и слышится его самое жуткое воплощение. В конце концов, находясь на истощении сил, эмоций и гормонов страха, человек попросту сходит с ума…
Глеб пока что не был ни на полном истощении сил, ни на истощении гормонов страха. У него еще было довольно много и сил, и эмоций в запасе, который все же сбавлялся. Сейчас он наблюдал, как Анна жадно поглощает рисовый суп, только что сваренный им. Суп был горяч, однако, это ее не остановило. Она неуклюже держала ложку двумя пальцами. Настолько было ее жалко, что Глеб даже хотел покормить ее, но счел это лишним. Не хотел показать, что ее ему жаль. Людям не нравится чувствовать себя жалкими. Он не знал, чувствует она вкус или нет, но ела она явно с аппетитом.
– Еще? – Спросил Глеб, когда тарелка опустела, а Анна, второпях проглатывая суп, по-волчьи, с какой-то дикостью в серых глазах, смотрела на Глеба. Это ощущение подчеркивали мокрые патлы, нависавшие на глаза.
Она закивала, и Глеб налил ей еще супа. Анна принялась так же жадно его есть.
– Ты не ела, наверное, дня два-три. – Предположил Глеб, облокачиваясь на стену, скрестив руки на груди. Девушка проигнорировала замечание. Да и чем она могла ответить? Она опустошила еще одну тарелку, обернулась, взглянула на кастрюлю с супом, встала и, прихрамывая, отправилась в спальню, прилегла на кровать. Неловко открыв ноутбук, Анна принялась что-то печатать, кропотливо подыскивая каждую клавишу с нужной буквой.
Глеб, шедший следом за ней, остановился в дверном проеме. Девушка закончила печатать и призывающе взглянула на него. Он подошел и посмотрел на экран ноутбука.
«Спасибо вам за ваше гостеприимство. Меня не будет здесь никто искать. Я должна восстановить силы и отдохнуть. Выполните мои две большие просьбы: первая – Молчите обо мне, вторая – Мне нужен врач, но только для левой руки – восстановить сухожилия».
Прочитав это, Глеб задал вопрос.
– А ты не подумала, что обо всех ранениях врачи обязаны докладывать в милицию? Как ты думаешь, мне нужны проблемы? – Он сменил тон на более мягкий. – Хотя, что я говорю? Тебе ведь нужна помощь, пока сухожилия не приросли к плоти.
Глеб задумался, глядя куда-то вниз и потирая щетину на подбородке.
– Придется дать врачу взятку? – Спросил себя Глеб. Слово взятка почему-то показалось Глебу каким-то слишком тривиальным. Наверное, в будущем, введут закон о запрете на слово взятка. Так сейчас казалось. – Иного выбора нет.
Конечно же, он свозил ее в частную клинику.
В маленькой приемной никого не было, кроме чаморошной секретарши с губами-варениками и притупленным взглядом, если не сказать большего. Здесь было довольно уютно: дорогие дизайнерские кресла, бежевый журнальный столик далеко не самый дешевый, шершавые бежевые обои на стенах. На конторке у секретарши лежали бумажки, какие-то смятые записки, в рамках стояли две лицензии и какие-то грамоты. Глядя на них, можно было бы поверить во все. Такая уж эта вещь – бумага. Словами говори, сколько влезет, а все получится по-разному. А бумага молчалива и лаконична. На ней свидетельство встречи людей. Попробуй описать все словами.
Кроме потрепанной секретарши, все выглядело дорого и просто, что казалось многообещающим. Впрочем, кто знает, может секретарша была довольно компетентна, несмотря на ее внешний вид и стервозно-приторможенное поведение.
Да что я так много о ней думаю! – Глеб вздохнул.
Главное – никаких бешеных медсестер – объемом талии в дверной проем, никаких карточек, никаких очередей, скрупулезных студентов, подсчитывающих дни своих болезней, дотошных бабушек, жалующихся на дурной слух, зрение, на колики в животе, суставах и мышцах каждому встречному врачу, медсестре и прочим! Никаких… В общем, это же частная клиника.
На «совковую» поликлинику государственного обеспечения не стоило и надеяться. А вот на частную – хоть и дорого, зато быстро и по-тихому.
Ну, не совсем быстро. Глебу пришлось потрудиться, втолковывая секретарше о том, что врач должен принять Анну без записи и сейчас же. В конце концов, не выдержав натиска Глеба, секретарша сдалась, но сообщила, что у Санова прием. Однако, доктора Санова долго ждать не пришлось. Через минут пятнадцать после прибытия Глеба и Анны из кабинета вышел пациент с рукой в гипсе. Стоя в дверях, он благодарил доктора, а при выходе из клиники заплатил секретарше.
Увидев в стеклянных дверях клиники, выходящих на улицу, как двое людей в белых халатах поднимались по лестнице в приемную и вели пациента, клюющего носом, Глеб и Анна поспешно прошли в кабинет.
Здесь было чисто, стояло несколько операционных столов, по-видимому, разного назначения. В углу, стоя у стеклянного медицинского серванта, вытирал руки невысокий доктор. Он резко обернулся. Это был мужчина наполовину восточной внешности, лет сорока, с черными волосами, поблескивающими кое-где сединой и с маленькими аккуратными усиками. Однако, каким-то образом можно было определить, что он всю жизнь прожил в России.
– Регистрироваться будем? – Сразу выдал он.
– Нет. – Коротко ответил Глеб. – Этот визит должен остаться тайной.
– Рад, что нашел людей, которые понимают тяжбы налогового бремени. – Он улыбнулся и его узковатые глаза сузились еще больше. – А точнее это они нашли меня. Что у вас?
В ответ Глеб нервно стянул с левой руки Анны вязаную перчатку.
– У нас… сухожилия… – Глеб подумал и добавил. – И еще язык.
Анна этого не ожидала и резко бросила взгляд на Глеба. Но все равно открыла рот.
– О-о, – уныло растянул Санов, завидев увечия, – не беспокойтесь, я не стану ничего разглашать. Сухожилия сделаю, а вот язык – не знаю, посмотрим.
– Буду вам признателен, – ответил Глеб.
Доктор запер двери и прикрыл окна шторами: на всякий случай.
– Значит что-то произошло, что заставило вас пойти к частнику?.. Молчу… – Санов выбросил руки вперед, перед Глебом, словно толкая невидимую стену. – Прошу сюда. – Он указал на кресло – смесь родильного и стоматологического, только с широкими подлокотниками. – Восстановление сухожилий? Знакомо. Делывали мы и такое.
У Анны был довольно спокойный вид, но все же, она взглянула на Глеба, словно говоря «не оставляй меня», и села в кресло, положив руки на подлокотники.
– Честно говоря, впервые такое вижу, – задумчиво сказал доктор, закатывая Анне рукава.
– Да, я тоже, – отмахнулся Глеб, садясь на соседний операционный стол.
– Это ужасно. – Продолжил доктор и натянул упругие резиновые перчатки. – Я, конечно, понимаю, что это не мое дело, но, Господи, кто же мог сделать такое?
– На бедняжке будто лица не было, когда я нашел ее, сам очень испугался, – вздохнул Глеб, – больше я ничего не знаю. Мне не нужны новые проблемы.
– Да, это я понимаю… – Доктор готовил шприц, – операция будет относительно сложная. Я вколю ей гексенал. Нарушения функции печени и почек есть?
Девушка неуверенно отрицательно покачала головой.
– Лихорадочные состояния есть? – Продолжил врач.
– Лихорадочные состояния? – Переспросил Глеб.
– Ну, их, похоже, нет, – ответил Санов, – нет симптомов, а воспалительные процессы в носоглотке?
Девушка отрицательно хмыкнула.
– К чему все это? – Удивился Глеб.
– Это противопоказания.
Глебу это и в голову не пришло… Бывает.
– Очень хорошо, – сообщил доктор. Хотя, даже при всех этих обстоятельствах, ничего хорошего не было.
Девушка внимательно наблюдала, как по ее венам заходила холодная вата, а затем как вошел шприц и влил ей прохладную жидкость. Через некоторое время в глазах у Анны все поплыло и она обмякла. Услышав еще несколько слов, она и вовсе отключилась.
– Сухожилия повреждены только на пальцах. Виден толстый разрез, – причитал Санов, тщательно осматривая руку, затем открыл Анне рот, заглянул туда, – язык сокращен с хирургической точностью, возможно раскаленным резаком, мне понадобятся ассистенты, – он встал, прошелся по операционной до двери, ведущей во вспомогательное помещение и заглянул внутрь.
– Жора, Света, быстрее. У меня все готово, – окликнул доктор и, вернувшись к Глебу, произнес, – сядьте в углу, на кушетку, мы начинаем.
Доктор – беспробудный оптимист.
Глеб сидел, расслабившись на мягкой кушетке. После шока, перенесенного им сегодня, это было первое расслабление. Конечно, нервные клетки не восстанавливаются, этого никто не отрицает, но мышечное напряжение, обмякнув на удобном диванчике цвета хаки, снять можно. Он сидел и слушал, как переговариваются медики, окружившие небольшое кресло.
Каково содержать собственную клинику, тем более хирургическую? Какие деньги зарабатывает здесь доктор Санов? И как иногда, безусловно из необходимости, подделывают отчеты о доходах? Эти вопросы сейчас приходили в голову к Глебу, но все же меньше всего его интересовали. Он слышал короткие фразы, вроде «скальпель» – доктор протягивал руку и получал инструмент, «нить, игла».
Не секунду Глебу показалось, что он сидит в автомастерской. Грязный механик, ковыряясь под капотом машины обменивается короткими фразами с помощником: «ключ на шестнадцать» – и получает инструмент, запачканный машинным маслом.
Глеб тут же опомнился, выбросив бредовые мысли-галлюцинации по поводу автомастерской из головы; затем задумался обвиняя свое подсознание в том, что оно связало мастерскую и операционную.
Он взглянул на часы, мерно и тихо отстукивающие ритм времени. С начала операции прошло уже более полутора часов, а Глеб сидел на кушетке, словно в забытьи.
– Эй… – Шепнул доктор и Глеб проснулся.
– Глеб, – поздно представился Глеб, – просто Глеб.
– Да, Глеб. Ваша… девушка хорошо перенесла операцию, но ей нужно отдохнуть от наркоза, поспать часок-другой. У нее проявляется побочное действие – несильное угнетение дыхания.
– А есть какие-то стимуляторы?.. Или это неопасно?
– Есть анабазина гидрохлорид, но это больше для курильщиков. А вообще, ничего не надо, это пройдет скоро.
– Я отвезу ее домой, там и поспит, – уверенно сообщил Глеб, – а с языком что-нибудь сделали?
– Да, кое-что… Она сможет говорить, но плохо, впрочем, ее можно будет понимать. Но только через некоторое время, когда заживет язык. Инъекция в язык его ненадолго парализовала. Да, еще… первое время ей нельзя есть ни холодное, ни горячее.
– Так сколько я вам должен? – Глеб слегка наклонился вперед, доставая портмоне из узкого заднего кармана на джинсах.
Врач быстро буркнул сумму.
Глеб не был поряжен. Если учесть, что в оценке сложности операций он ничего не смыслит, то он даже и не подозревал, во сколько ему обойдется эта операция.
– И какова доплата за конфиденциальность? – достав кредитку, спросил Глеб.
– Ноль, – принял Санов, положил в карман халата и развел руками, – это же мои налоги…
– Ну да, – усмехнулся Глеб и покосился на Анну, лежащую в кресле с перебинтованной левой рукой, – она может идти?
– Нет, она еще спит, отвезите ее домой. Вам помочь донести ее на носилках?
– Э… не надо, – почему-то отказал Глеб, – спасибо.
Доктор удалился вместе с ассистентами во вспомогательное помещение.
– До свидания, – бросил он и хлопнул дверью.
– Ну, дорогая Анна, пойдем к машине, – вздохнул Глеб, взял девушку и понес ее к машине.
Глеб вспомнил муху, что сейчас сидит дома. Каково ей живется своей мушиной жизнью? И откуда потом вылетят ее дети?
До дома оставалось ехать считанные метры. На этой широкой дороге никогда не было слишком много машин. Конечно, это же окраина. Мимо проехали темно-синяя Субару, такси, Лада-калина и маршрутка с рекламой пельменей на боку. В это время – три часа дня, это могли быть таксисты, люди, взявшие выходной на работе, или попросту лодыри, которым нечем заняться, школьники, безработные, безработные жены и еще куча народу. Глеб не относился ни к тем, ни к другим, ни к третьим. Но сколько еще людей сейчас разъезжают на баклажановой Волге-люкс с незнакомой изувеченной девушкой на заднем сидении? К кому он относился, он пекся меньше всего.
Ему не терпелось поскорее все узнать у Анны. Но как уговорить ее все рассказать? Вдруг Глебу вспомнился тот дедушка в парке, под дождем. Как его звали? Глеб напрягся, вспоминая фантик «Пiвденной нiчи». Там было имя и отчество, дальше… улица… Глеб не имел понятия, есть ли в Смоленске такая улица. Но если написано – значит есть.
– Александр Петрович, – вспомнил Глеб вслух, – может, Анна его знает?
Пока Анна спала, Глебу пришлось выйти в Интернет, чтобы посмотреть карту Смоленска и схему проезда до улицы, которую указал этот Александр Петрович. Глеб никогда специально не старался запомнить улицы, он с трудом вспомнил бы название улицы, на которой живет мать. Просто ездил к ней – и все.
Сейчас он твердо решил поехать.
Может, он разъяснит в чем дело?
Глеб оставил Анне записку
Глеб подумал, что обо всем, что может понадобиться Анне, он написал и торопливо вышел из дому, сел в машину. Он поехал к Александру Петровичу, который столь странным образом дал ему конверт. Глеб, конечно же, подозревал, что Александр Петрович и тот человек в парке – разные люди, но что толку от этих необоснованных подозрений?
Машина Глеба ехала по дороге, иногда подпрыгивая на небольших рытвинах. Как сказал Салтыков-Щедрин, «В России две беды: дороги и дураки». Ну что же, время идет, дороги в России из разбитых постепенно превращаются в менее разбитые; а дураки – их не так уж и много: в силу нынешних тяжелых времен дураки не выживают, а фраза «дуракам везет!» давно перестала иметь силу. Но все же, к слову хочется добавить, что пропорция между дураками и плохими дорогами осталась та же. Ну, или почти та же.
Глеб все думал, позвонить ли Еве. Он хотел, но она каким-то образом все равно поняла бы, что что-то не так. Он взял в руку телефон, подумал немного, и положил, решив пока с этим повременить. Нежелание, чтобы она знала, что происходит нечто нехорошее, побороло желание слышать ее.
Слева и справа от дороги мелькали дома разной даты постройки. Фигурировали дома старинные в три-четыре этажа, высокие из-за высоких потолков. Их потрескавшиеся от времени и воды стены, хоть и стояли еще, но уже давно перестали реставрироваться. Вскоре Глеб попал и на саму улицу, указанную на фантике. Он увидел дом Александра Петровича и остановился на обочине дороги.
Обойдя дом со двора, он отметил, что никого нет. Нет ни дедушек, по старой памяти играющих в домино, ни детей, резвящихся на детской площадке, ни подростков, с хмурым видом сидящих где-нибудь в удобной для них позе, ни даже бабуль, злостно перемывающих кости вселившимся в их дом молодоженам. Глебу казалось, что все это должно быть в каждом дворе, тем более, что дождя уже не было и все успело высохнуть от влаги, лишь серое небо густыми тучами продолжало нависать над городом.
Пусто и пасмурно.
Он зашел в первый подъезд, подошел к двери третьей квартиры и понял, что ему снова стало страшно. Страшит и неожиданность, и угроза, которая, возможно ожидает там, по ту сторону двери. К тому же, это был хмурый день, начавшийся свалившимися на голову Глеба проблемами, напастями и страшными неожиданностями. Уж не бросился ли Глеб на амбразуру, своим приездом сюда? Как бы то ни было, теперь уже наивно было бы ждать от этого дня чего-то хорошего. По всему телу от этих мыслей выступили крупицы пота. Но Глеб смирился, нервно вздохнул подъездным воздухом, полным запахов готовящейся еды, курева и мочи, и нажал на звонок у двери. Обычной деревянной двери без глазка, выкрашенной в красный цвет.
Дверь открылась. Сделав шаг вперед, Глеб очутился в полутьме. Однако, эта полутьма не пугала, наоборот, в нее хотелось погружаться еще глубже, ощущая ее объемную мягкость. Погружаться, словно в мягкое уютное одеяло. Глеб медленно, смакуя каждый шаг в этой полутьме, продвигался вперед по коридору с мягкими обоями. Он увидел впереди затененного, коренастого человека в рубашке нараспашку.
Глеб вгляделся сквозь полутьму. Этот человек был седой, по его морщинистому лбу, ровному и широкому носу, по старческому подбородку, покрытому белесой щетиной, ровно ложился свет от приоткрытого окна, вписанного куда-то далеко в комнату, что была слева от него.
Глеб опомнился. Полутьма медленно отпустила его, как мягкая рука. Этот седой человек был тем самым, с которым Глеб встретился в парке. В миг коридор с мягкими обоями стал совсем обычным коридором, а полутьма, казалось, скрылась куда-то в темные уголки квартиры.
– А… Александр Петрович? – Промямлил Глеб, держась за голову, затем буркнул едва слышно себе под нос. – Нервы шалят, что ли?
– Нет, это не нервы, – сказал человек, – проходите в гостиную, я вам все расскажу. По крайней мере все, что знаю сам. – Он протянул Глебу руку приветствия, когда тот подошел ближе. Они обменялись крепкими рукопожатиями. – А вы – Глеб, вас уже ищут. Они знают о вас все. – Он улыбнулся. Не по-злому: это не была издевательская злорадная улыбка. Это была какая-то приятельская улыбка сочувствия.
– Кто? – Спросил коротко Глеб, вытирая пот с лица.
– Проходите, – спокойно пригласил Александр Петрович, кланяясь, – чувствуйте себя как дома.
Несмотря на излишнюю внешнюю доброжелательность, в Александре Петровиче что-то не устраивало Глеба. «Одно „…как дома“ чего стоит!» – Размышлял Глеб, проходя в уютную гостиную классического стиля.
В гостиной было довольно уютно. Не столько красиво, сколько чисто и аккуратно. Гладкие покрывала, словно накрахмаленные, ровной площадкой лежали на строгих креслах и диванах. На тумбочках (их было две: у древнего телевизора «Березка» и у одного из кресел), также ровно лежали узорчатые салфетки. Пожалуй, слишком ровно!
Все вокруг безупречно чисто и ровно, словно вопило: «не смей прикасаться ни к чему!»
Но Александр Петрович, несмотря на это ощущение точности, безупречности, любезно предложил присесть и сел сам на одно из этих кресел старого стиля, выглядевших, как новые. Глеб не стал отказываться, предполагая, что разговор предстоит долгий. Он сел на диван и будто поломал тонкий слой ровного покрывала: оно с трудом прогнулось под ним.
– Успокойтесь, вы дрожите, – твердо сказал Александр.
– Вовсе нет, – напряженно, преодолевая упругий ком в горле, произнес Глеб.
– Вы не первый, кто чувствует это.
– Что вы имеете в виду? – Также сковано спросил Глеб. К его горлу подкатила волна удушья. Строго поклеенные обои на безупречно-ровных стенах с ужасающей силой давили на него все грубее.
– Все, кто приходили сюда, испытывали самые разные чувства, причем чувства, меняющиеся с удивительной быстротой. Одним казалось, что вся моя квартира – огромная клетка, – говорил Александр Петрович, – они то бились о стены, то раздирали на себе кожу до крови, то вдруг бросались в окна. А я хватал их и держал, чтобы они успокоились. Другие думали, что попали в сказку своей мечты, где текут кисельные реки, где можно строить замки из сахара. Их тоже приходилось вразумлять. Ну а третьим, к примеру, казалось что они в огне, кричали, испытывая неудержимую агонию! Им и вправду казалось, что их кожу съедает адское пламя, они дико кричали. Мне даже соседи стучали в стену…
Вдруг Глеба словно прижало к дивану. Он ощутил, как по его спине пробежал мороз, затем его охватил жар. Он сжал свою шею – дыхание затруднялось. Бежать! Бежать из этой квартиры! Но ноги словно оцепенели, впились в деревянный пол.
– …Но они не понимали, что это всего лишь иллюзии, – спокойно продолжал Александр Петрович, – и вы тоже ощущаете это, – он умолк и вдруг закричал, видя, что паранойя Глеба сейчас перерастет в большее. – Закройте глаза! Это иллюзия!
Глеб послушался. Его веки сомкнулись в судорожном оцепенении. Жар ушел. Сердцебиение восстановилось. Холодный пот заструился по телу.
– Теперь откройте глаза, – Александр Петрович говорил спокойно и убедительно.
Веки Глеба разомкнулись, руки и ноги обмякли. Он осмотрел все вокруг.
– Что вы видите? Что чувствуете? – Спросил Александр.
Это была самая обычная гостиная, выполненная по запросам, вполне сходным с возрастом Александра Петровича. Салфетки на тумбочках лежали чуть мятые, пожелтевшие от времени, небрежно свесившие свои кружева вниз. Диван, на котором сидел Глеб, был мягок. Покрывало пластично щекотало ладони рук своими скатавшимися мягкими и сравнительно крупными катышками. Слегка выцветшие, кое-где отошедшие от стены обои теперь радовали глаз своей нормальной, можно даже сказать, здоровой запущенностью.
Ком в горле больше не волновал Глеба, но после него в горле стало сухо. Он спокойно вдохнул воздух немного запыленной комнаты, где пахло старой древесиной мебели и медленно выдохнул.
– Так, значит, иллюзии? – Угрюмо спросил он.
– Да. Не спрашивайте. Я все расскажу сам, я живу один. Знаете, уже не те годы, когда я мог бы бегать за компанией. Теперь мне только в домино во дворе играть с другими дедами. Так что, я люблю поговорить. Чай? Кофе? – Расслабленно сказал Александр.
– Коф… э… нет, спасибо, можно лишь воды. В горле пересохло.
Александр Петрович вышел из гостиной и вернулся через секунд десять со стаканом воды в руке.
– Вы, наверное, теперь готовы принять правду, как она есть? – Александр передал Глебу граненый стакан прохладной воды.
– Да. После всего, что произошло, я готов к небольшому рассказу, – Глеб выпил воды и поставил стакан на низенькую тумбочку со старой салфеткой, – спасибо.
– Тогда, с вашего дозволения, я начну…
Александр Петрович отклонился на спинку кресла и начал свой рассказ.
– Это моя квартира. По закону. Но это не только квартира. Это храм. Не обычный религиозный храм, разумеется. Я не какой-нибудь сектант, проповедующий смерть во имя жизни в ином мире. Тут другое дело, пусть даже иной мир здесь – это два мира, связанных с Землей посредством Промежуточного Пространства…
Глеб открыл рот, чтобы спросить, что такое Промежуточное Пространство, он уже начал: «…Что тако…», но Александр Петрович его перебил.
– Я же сказал, что сам все расскажу. Терпение, – многозначительно сказал он, – эта квартира – храм, служащий переходом в Промежуточное Пространство. Нельзя где попало входить и выходить из Пространства. Можно только в храмах.
– Их много? – Вставил-таки свое слово Глеб. – Почему люди о них не знают?
Читать бесплатно другие книги:
