Девушка сбитого летчика Бачинская Инна
– Еще как бывает! – авторитетно заявила Баська.
– Ага, в твоих дурацких сериалах.
– А если он позвонит, ты… что? Откажешься?
– Откажусь. Скажу, голова болит.
– Ну и дура!
– Сама такая.
– Нет, я просто отказываюсь тебя понимать! – Она в досаде шлепнула рукой по столу. – Такая пруха! Ты что, боишься?
– Еще чего! Ты забыла, что Амалия – его тетка, если он такой же…
– Какая Амалия? При чем тут Амалия? Что за глупые отмазки?
– Слушай, отстань, дай кофе допить!
– Ну, и сиди, как дурак с немытой шеей! – Она в сердцах оттолкнула свою чашку, чашка опрокинулась, и кофе разлился красивой лужей. – Такой шанс, и по нулям!
«…Амалия – святая», – сказала мама, а я подслушала. И намалевала ее с крыльями. На туалетной бумаге, сидя там. Странно, она себя сразу узнала. Посмотрела с интересом, сузила глаза. Держала в пальцах клочок и не знала, что с ним делать. Впервые в жизни. Тяжести на моей совести добавилось. До чего же вредное существо! Даром что в нежном возрасте.
Я думаю, она была девственницей. Я не представляю себе негодяя, который покусился бы! Посмел покуситься. Бы. Хотя ходили слухи, что она была замужем. Полгода, а потом он сбежал за пиццей. Сомневаюсь, если честно.
Ярлык-приговор, каинова печать, клеймо на моем узком лбу: неудачница. Инертная. Лузер. Обжалованию не подлежит. Пошла вон, пропусти достойных. Подвинься.
А также не позволять подолгу сидеть в туалете, психиатры говорят, вредно…
Не хочу! Ни Амалии, ни ее племянника!
Минут пять мы сидели в полной тишине – я допивала свой кофе, Баська елозила салфеткой по столу и наливала себе новую чашку. Потом она открыла рот, но сказать ничего не успела – зазвонил телефон. Баська вскрикнула и схватилась за сердце, и мы обе наперегонки рванули в прихожую.
Это был он! «Это он, это он, моего сердца чемпион!» – как пелось в каком-то старом фильме. Потрясающий мальчик с бабочкой, друг детства Николенька Биллер, племянник… Баська вырвала у меня трубку, приложила к уху и закатила глаза. Потом съехала по стене на пол и хлопнула ладошкой рядом с собой. Я, недолго думая, уселась рядом, прижалась ухом к трубке с другой стороны. Так мы слушали на пару мягкий журчащий голос неправдоподобного Николеньки Биллера.
– Анечка, доброе утро! Как ты? Я спал как убитый, и мне снилось, что мы снова дети… Мама жива, тетя Амалия, и все у нас впереди… Помнишь, ты обещала показать мне город? Погода сегодня летная, побродим по парку, посмотрим на реку… посидим где-нибудь. Согласна? Первую половину дня я с девочками, у них тут ряд работ по дому, а во второй… в тринадцать ноль-ноль я зайду за тобой. Успеешь? – Тут он рассмеялся, давая понять, что это шутка. – Сейчас одиннадцать пятнадцать. До встречи, Анечка!
И короткие сигналы отбоя. Мы переглянулись. Баська смотрела на меня сумасшедшими глазами.
– Какой мужик… – простонала она. – От одного голоса колпак рвет! А что ты наденешь?
За следующие полтора часа мы, пререкаясь, обшарили весь мой гардероб, потом я мерила одежки, а Баська, уютно усевшись на диване с очередной чашкой кофе, возмущалась, иронизировала, критиковала – словом, оттягивалась как могла.
– Ну, и куда ты в этом собралась? Ой, не могу! Прикид для богадельни! – Она демонически хохотала, закатывала глаза и делала вид, что падает в обморок. – А это что такое? Ты же художник! Где палитра? Не вижу палитры! Ты с ума сошла! Забудь! Вывеска на одном гвозде! Через мой труп! Позавчерашний день! Убери с моих глаз долой! Это – туда же! Ты не забывай, мать, что он европеец! Это тебе не местные приматы!
Наконец мне надоело, я плюнула и надела свою любимую юбку-клеш в черную и коричневую клетку и черный свитер – униформа, в которой я чувствую себя комфортно. Баська махнула рукой и сказала:
– Ну, тогда хоть шарф! Желтый! Макияж я тебе сделаю сама. И не забудь причесаться!
Ровно в тринадцать ноль-ноль тренькнул домофон…
Глава 8
Капитан Астахов
Капитана Астахова «дернули» около трех ночи. Ему снилось, что он едет на велосипеде через зеленый луг, залитый солнцем; какой-то маленький зверек перебегает дорогу, и он дергает язычок звонка; тот дребезжит как-то странно, звук складывается в знакомую мелодию, пышная зелень лета вдруг начинает кукожиться, пропадает, вместо луговой тропинки перед Колей – крутой спуск в черный каменный карьер; велосипед трясется, Коля летит в тартарары; Колина голова грозит оторваться, велосипед все скачет по камням, лает собака, и кто-то зовет его отвратительным тонким визгливым голосом. И тут он проснулся.
Ирочка, гражданская жена Коли, стоя на коленях в кровати, трясла Колю и кричала:
– Коля! Подъем! Это Кузнецов! Говорит, срочно! Вставай!
Разбуженная любимая собака Коли, буль со сложным характером по кличке Клара, громко лаяла, выражая свое возмущение. Коля застонал…
До приезда машины он хоронился в подъезде. Черный джип с мигалкой не задержался и с визгом, от которого у Коли зазвенело в ушах, тормознул у подъезда. Он выскочил в сырую промозглую действительность, как в прорубь. Ночь была какая-то неубедительная, серая, сверху сеял ледяной дождь, а ветер… Коля задохнулся от бешеного порыва, и ему показалось, он раздет, наг и бос. Чертыхаясь, он нырнул в уютное нутро, где его уже ожидали товарищи по оружию. Дверь не успела захлопнуться, как джип взревел и рванул на всех парах со двора, вылетел на пустую дорогу и полетел на северо-запад в район Еловицы.
– Погодка… – в сердцах выдохнул Коля. – Всем привет.
– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, – сказал с юмором судмедэксперт Лисица, маленький, седенький, пребывавший неизменно в прекрасном расположении духа. От него пахло дорогим лосьоном и хорошим кофе.
– Ну? – спросил Коля.
– Похоже, наш Стрелок снова засветился. Кузнецов уже на точке, – доложил старлей Гена Колесниченко. – Он захватил Ашотика по дороге.
Ашотик Аверян был их бессменным фотографом.
– Откуда информация?
– Вроде сосед позвонил дежурному, у них дом на две семьи.
Машина свернула в проселок и тут же забуксовала. Шофер Михалыч забубнил себе под нос, поминая нечистую силу, и газанул. Джип с ревом выскочил из колдобины и понесся по темной улице, в конце которой болтался на ветру единственный фонарь.
– Здесь вроде. Приехали, – сказал Михалыч, тормозя так, что капитан Астахов приложился лбом о спинку переднего сиденья, что не добавило оптимизма в его мироощущения. – Дальше пехом, габариты не впишутся.
Уворачиваясь от пляшущих на ветру веток, они прошли по кирпичной дорожке в глубину сада, ориентируясь на светящиеся окна одноэтажного дома. Перед крыльцом угадывался призрачно-серый «Форд» начальника Коли, полковника Кузнецова. То, что полковник Кузнецов не стал ждать служебной машины, а приехал на собственной, говорило о серьезности происходящего.
Они прошли через освещенную веранду, коридор и вошли в «залу». Коля, с чувством дежавю и мурашками вдоль хребта, увидел работающий телевизор и немолодого мужчину, полулежащего в старом раздолбанном кресле. Аккуратное черное отверстие на виске, немного запекшейся крови… и все. Да, еще узловатые пальцы, вцепившиеся в подлокотники. Горели переносные лампы, заливая сцену мертвенным белым светом; серьезный и нахмуренный фотограф Ашотик щелкал блицем. Он молча кивнул прибывшим. Коля повернулся к Кузнецову:
– Звонил сосед, говорит, курил на крыльце и увидел человека, который вышел от Ивана Ильича. Что-то показалось ему подозрительным, и он пошел проверить. Дверь была открыта, он вошел и увидел… – Кузнецов махнул рукой.
– Твою дивизию! – с чувством отреагировал Коля. – Он что, по ночам курит?
– Спроси сам, – Кузнецов кивнул на мужчину средних лет, жавшегося у двери. – Михаил Евменович, с вами сейчас поговорит капитан Астахов. Расскажите ему все, что вы говорили мне.
– Пойдемте, Михаил Евменович! – Коля увлек человека на веранду, где стояли стол и стулья и было холодно, как на псарне, – любимое выражение капитана. – Присаживайтесь. Как вы обнаружили убийство?
– Ну, я… это… не могу спать, – начал Михаил Евменович. – И отец не мог, тоже мучился. И курю я, все никак не брошу. Жена гоняет, так я хожу на крыльцо. Летом нормально, а сейчас стремно, хоть бы снег выпал, а то никаких сил нету, такая нудьга. Так за ночь раза два-три да и выйдешь. В первый раз выходил без десяти двенадцать, посмотрел на часы еще, у нас электронные, зеленые, светятся; стою на крыльце в тапочках, холод пробирает, и вижу – у соседа в комнате свет горит, а шторы задернуты. Ну, вроде так и надо, ничего особенного, но что-то зацепило. А потом, уже когда вернулся в дом, подумал: а чего это Иван Ильич вдруг задернул шторы? И свет горит? Он чуть не до утра смотрит телевизор, всякие передачи по науке ночью, а он учитель физики, всегда интересовался; он только летом на пенсию вышел, вдовец, жена умерла, уже четыре года будет; когда смотрит, света никогда не включает и шторы никогда не задергивает – тут у нас тихо, заглядывать некому. Вышел я опять минут через сорок и тут-то и заметил мужчину – идет со стороны Ивана Ильича через сад. Я окликнул, он не оглянулся, пошел быстрее и скрылся. Я еще постоял, а на сердце неспокойно, дай, думаю, зайду к соседу, проверю. Тем более свет горит и шторы задернуты. Дверь была незаперта, я подергал, она и открылась. Я покричал ему, он не ответил… и такой меня вдруг страх охватил, стою, к полу прирос и снова кричу, а тишина такая… только телевизор работает. И вдруг завыла собака… тут у соседей кобелек, Босик называется, и вдруг стал он выть. Я аж… не знаю! Перекрестился и вхожу… как в омут нырнул! И вижу, что Иван Ильич лежит в кресле и вроде как спит, я подошел и смотрю, а у него вот здесь кровь… – Михаил Евменович дотронулся до собственного виска. – И не дышит! Тут я сразу бросился вам звонить.
– Понятно. То есть вы увидели чужого человека… Во сколько?
– Ну, примерно в полпервого, когда выходил во второй раз. Я не заметил, сколько было…
– А шторы у соседа были задернуты около двенадцати… точнее, без десяти двенадцать. Так?
– Ну да, когда я выходил в первый раз, то увидел, что шторы задернуты, дождь как раз приутих… и я подошел к перилам и заметил.
– А какие-нибудь звуки?..
– Нет! Ничего такого… никаких звуков. У нас ничего не слышно, даже когда у соседа ночью работал телевизор, ничего не слышно. Стены толстые, старая постройка.
– Что за человек ваш сосед? – Коля намеренно не сказал «был».
– Иван Ильич… – мужчина вздохнул. – Хороший человек, всю жизнь проработал учителем физики, на пенсию вот вышел… самостоятельный, все сам – и постирать, и сготовить, и дрова поколоть. Мы зимой печь топим, газ, правда, есть, но дорого, а дров – деревьев старых полно, бери – не хочу. Не каждый день, а только в холода. Когда минус двадцать – двадцать пять, так и затопишь, похоже, вроде как камин. Вытопишь, и всю ночь тепло, лучше всяких батарей. Мы дружно жили, на праздники всегда его звали…
– Скажите, Михаил Евменович, может, было у него что-нибудь ценное? Ну, там коллекция марок, монет, может, украшения жены… или еще что-нибудь?
– Ну что вы! Они скромно жили, все книги да книги, а летом много ездили по стране, даже за границу. А как жена умерла, он не ездит, а с рюкзаком за реку на день, на два, да и ночует в поле или в лесу в спальном мешке, а осенью за грибами на машине – у него старенький «Москвич-402», уже никто и не помнит про такую модель. Он говорил, что купил лет тридцать назад, уже неновую, а ведь до сих пор бегает! Во качество когда-то давали! Стоит в сарае. Он говорил, «музейная реликвия», и еще… говорил, что пора старую реликвию поменять на новую.
– У него были деньги на новую машину?
– Нет вроде. Я еще подумал, шутит. Он всегда шутил, иногда и не поймешь, когда шутит, а когда нет.
– Вы часто бывали у него?
– Ну, как… заходил поговорить по-соседски… про политику и вообще.
– Когда вы вошли, вам ничего не бросилось в глаза? Беспорядок, вещь не на своем месте, может, недостает чего-нибудь?
– Нет, все как всегда. Иван Ильич был аккуратист, каждая вещь на своем месте, а в сарае вообще… любо-дорого посмотреть.
– Родные у него есть?
– Есть сын от первого брака, сейчас за границей, в Америке, лет десять уже не приезжал. Иван Ильич говорил, они по Интернету общаются. А больше вроде никого.
– Кто бывал у него?
– Его друг, тоже физик – Трембач фамилия, приходил на праздники, и они выпивали. Трембач вроде как пьющий. Иногда меня звали.
– А Иван Ильич пил?
– Нет, что вы! Он мужик правильный был. Ну, там на праздник рюмку-другую, а так – ни-ни.
…Коля вернулся в «залу». Кресло было пусто, тело Ивана Ильича уже увезли. Он прошелся вдоль книжных полок: «ЖЗЛ», «Большая советская энциклопедия»; «Мои воспоминания», «Жизнь науки», «Парадоксы роста» Капицы; «Математические начала натуральной философии» Ньютона; «Новый органон» Бэкона, с десяток учебников по физики. Из писателей – Чехов, «Очерки бурсы» Помяловского, Макаренко, Сковорода, Достоевский.
Скромная обстановка. Громадный старинный диван, письменный стол с плоским монитором компьютера, исписанные листки бумаги, серебряный стакан с ручками и карандашами, фотография молодого человека в серебряной рамке – видимо, сына. Над столом – набросок цветными чернилами или тушью в простой деревянной рамке, по виду очень старый. На стене напротив – школьные выпускные фотографии; в первом ряду, среди детей, – Иван Ильич…
Горка с потускневшим стеклом, пара вазочек, по виду – хрустальных; чайный сервиз еще советского производства.
В кухне идеальный порядок, равно как и в спальне. В ящиках письменного стола стопки квитанций, письма, документы. В тумбе – наполовину опустошенная бутылка коньяка.
– Если верить соседу, убийца провел в квартире убитого не менее сорока минут, – сказал Кузнецов. – Возникает вопрос: что он здесь делал? Следов обыска нет, все, кажется, на месте. Это уже третий подобный случай, Коля. И везде отсутствует видимый мотив. Выйди на сына, сообщи о смерти отца, спроси, не было ли в доме ценных вещей…
Глава 9
Чай втроем
Он поднялся, позвонил. Я открыла. Он вошел, с любопытством оглядываясь. Рослый красивый парень с замечательной улыбкой. Николенька Биллер, племянник Амалии…
Часы на площади пробили четыре раза, потом еще раз: тринадцать ноль-ноль. Точность как в аптеке.
– Это моя подруга Барбара, – представила я Баську.
– Очень приятно! – Баська покраснела, протянула ладошку лодочкой и присела в реверансе.
Николенька сказал восхищенно:
– Рад знакомству! – Взял Баськину руку и поцеловал. Баська завибрировала, я хмыкнула иронически.
– Предлагаю погулять, пока солнце, – сказал Николенька. – А потом что-нибудь придумаем. Согласны?
– Принимается, – вылезла Баська. – Неужели солнце?
– Погода летная, осадков не предвидится, – сказал Николенька, и Баська фальшиво захохотала. Интересно, она видит себя со стороны?
И мы пошли. Несмотря на иронический настрой, не могу не признать, что прогулка удалась. День разгорелся, и действительно выглянуло неуверенное плоское солнце, небо брызнуло бледной голубизной, ветер стих, и народ на улице повеселел.
Николенька травил цеховые байки, причем делал это артистически, в лицах. Хохотала не только Баська, но и я тоже. О том, как один пассажир попросил остановить двигатель, потому что он не мог уснуть из-за шума; как в аэропорту Хитроу специальные машины обливали самолет антифризом и пробили дыру в обшивке, принесли тысячу извинений, залатали и спросили: сколько? Командир корабля, имея слабые представления о ценах за ущерб – дело было сто лет назад, – брякнул: триста долларов! Местная обслуга выпала в осадок – по их подсчетам, выходило пару десятков тысяч. Его этими долларами до сих пор достают! Как один пассажир случайно попал в списки на питание по кошерному меню, и стюардесса требовала сказать, что ему принести, а он божился, что христианин, и показывал крестик, а она говорила, что ничего не знает, и они так пререкались минут десять, а народ был в восторге…
Мы свернули в парк, и Николенька вспомнил ностальгически, как приходил сюда с тетей Амалией. Парк был печален. Нагие деревья, тонкие и черные; бурые листья под ногами, рассеянный свет… Здесь сильнее, чем в городе, ощущалось преддверие зимы, каменная задумчивость природы перед долгими зимними сумерками. И хотя был уже декабрь, снега еще не было – казалось, тут все еще поздняя осень.
Читать бесплатно другие книги:
