Наши трёхъязычные дети Мадден Елена

«Выяснение отношений» с языками

Какую-то часть наших трудностей можно было предвидеть. Они неизбежны, если ребёнок растёт многоязычным. Иногда то, что родителям кажется проблемой, – всего лишь особенность развития многоязычного ребёнка.

Речь идёт прежде всего о «смешанном языке», на котором говорят дети на втором году жизни. Или о «сопротивлении» многоязычию в возрасте около трёх лет. Эти явления давно известны и подробно описаны в книгах о многоязычном воспитании; жаль, что эти знания часто остаются неизвестныродителям…

Исследователи двуязычия обнаруживают определённую схему вхождения ребёнка-билингва в языки.

В первые полтора-два года жизни у него с каждой вещью или действием прочно связывается лишь одно слово, из одного или другого языка. Образуется некий смешанный лексикон из слов обоих языков, ребёнок пользуется им в разговорах с обоими родителями.

То есть поначалу малыши фактически используют несколько языков как один. Строят из кирпичиков разных языков одно языковое здание, по метафоре Вернера Леопольда (Werner Leopold), немецкого языковеда, автора одного из самых известных дневников двуязычного воспитания.

Лишь позднее ребёнок осознаёт своё двуязычие, начинается разделение языков.

Об этом подробно пишет и Трауте Тэшнер (Traute Taeschner) – лингвистка, немка, вышедшая замуж в Италию; в своём дневнике, ставшем основой диссертации, она прослеживает языковое развитие двух дочерей.

По Тэшнер, дети из смешанных семей, осваивая языки, проходят 3 стадии.

О первой стадии (смешанный лексикон) уже говорилось.

На второй ребёнок выучивает слова-эквиваленты. Вторая стадия наступает тогда, когда ребёнок начинает различать «язык папы» и «язык мамы». Когда начинает понимать, что родители говорят на разных языках – с папой нужно беседовать на одном, с мамой – на другом. Только в это время языки в сознании ребёнка начинают наконец разделяться.

На третьей стадии дифференциация языков углубляется. Некоторые дети сами настаивают, чтобы каждый из родителей говорил только на «своем» языке! Иногда в этом требовании дети бывают даже последовательнее и строже взрослых… Кроме того, в это время интенсивно осваиваются языковые системы в целом.

У девочек Тэшнер первая стадия началась в возрасте 1+1 (у первенца) и 0+11 (у младшей дочери), вторая – соответственно в 2+3 и 1+8, третья – в 3+2 и 2+4.

А как это было у нас?

Наши дети (как и все мультилингвы) поначалу выстраивали «единый язык». Язык-гибрид! Как Анин «Teddy-Dog» (Teddy-Br + Daisy Dog – у Ани в 2,5 года).

До садика он состоял в основном из русских и английских слов, немецкие слова были редки.

Иногда наши дети применяли слова папы, мамы и приятелей с детской площадки параллельно. Например, наш Алек в 1+10 на просьбу сесть на горшок категорически возражал всеми доступными ему способами: «Nein, нельзя, nicht, no!» Хотя рядом в этот момент была только я…

Эпизод, казалось, говорил о созревающем многоязычии (ребёнок открыл возможность сказать об одном и том же – на разных языках, речь обрастает «эквивалентами»!). Однако радоваться было рано.

Маленький мультилингв, конечно же, не только понимает, но и запоминает разные («папины» и «мамины») названия одной и той же вещи. Однако в его сознании они до поры до времени не являются словами разных языков, разных языковых систем.

Дело в том, что для малышей «папины» и «мамины» слова поначалу взаимозаменяемы. Можно сказать, они воспринимаются как одноязычные синонимы, которые можно ведь и вместе свести: для усиления впечатления, «для выразительности». Так Алек, в вышеописанной сцене, нагромождал все известные ему слова-отрицания для того, чтобы отказ был убедительнее – чтобы мама поняла: решение окончательное, обсуждению не подлежит…

Надо сказать, в роли синонимов русские, английские и немецкие слова сын использовал довольно долго. Вот пример из более позднего времени, со словами, которые, казалось бы, ничего общего друг с другом не имеют. Когда Алеку исполнилось 2+10, у него «синонимами» стали «папут», то есть kaputt, и «убая» = упала. «Папут» у Алека довольно долго было словом едва ли не всеобъемлющим. Оно означало не только поломку, но и использовалось в смысле: «непорядок!», «что-то не так». «Убая» – понятие столь же «всеохватное» – превратилось в русскую замену универсального немецкого слова, поистине синоним…

У дочери поворот к различению и разделению разных языковых систем совершился раньше. Уже в 2,5 года она высказалась о соотношении языков: «Мама – маако, папа – milk». В 2+8 она «переводила» на «мамин» язык с «папиного» (демонстрируя умение правильно надевать штаники): «Label back – лэйбл сзади». Третий язык (в 2 года дети начали посещать немецкий садик) в Анином случае практически не затормозил процесс разделения родительских языков…

Дочь и дальше уверенно шла той же дорогой по направлению к языковой чистоте. В 2+10 в немецком садике Аня перевела мне – уже не с английского, а с немецкого – требование чьей-то мамы: «Nicht weinen!» – «Не плакать!» Наконец, в Анины 3+1 произошёл (во всяком случае, именно тогда был нами зафиксирован), так сказать, второй раздел «языковых территорий». Аня принесла из садика новое слово – и «привязала» его к «ответственному» носителю языка: «Helga – Rock» (Хельга – воспитательница детсадовской группы). Немецкий, язык детского сада, утвердился рядом с родительскими английским и русским.

У Алека же практически не было сначала «первого», а затем «второго» передела языковых полей. Кажется, у сына «благодаря» садику произошёл как бы откат к начальной стадии многоязычия. В свои 2+7 Алек всё ещё не использовал разноязычные дубликаты. И смешивал языки: «бага да» (lightning bug da – немецкое слово «da» заменяет английское there). Иногда все три языка встречались у сына в одной и той же фразе. В трёхъязычном Алековом аграмматизме «work нет» («не работает»; 2+10) отрицательная частица стоит в конце, как в немецком, однако она русская, а глагол – английский!

Период «единого языка», состоявшего поначалу из двух языков, позже – из трёх, у Алека затянулся…

Всё же наращивание соответствий шло – и в 3+3 Алек, наконец, разделил «сферы влияния» языков. Он, например, говорил маме: «Открыть!», а отцу: «Open!» В 3+5 «передел территорий» закончился. Хельга, «главная» представительница немецкого, встала в тот же ряд, что и мама с папой. Я отмечала в дневнике: Алек всё чаще «рассуждает» о том, что у Хельги одни слова, у мамы – другие.

А дальше… К трём годам немецкий превратился в особый язык брата и сестры. Язык некоего сообщества, некой «субкультуры» / микрогруппы внутри нашей семьи. Для меня свидетельством этого стала такая сценка: я попросила Алека говорить тише, чтобы не будить папу, – он… перевёл сестре (которая вообще-то была рядом и слышала мою просьбу!): «Leise!»

Пару раз нам впрямую объявляли «языковую независимость»: я просила перейти на русский – и слышала в ответ нечто вроде: ну, мы же друг с другом играем!

Мы не без страха ждали, что немецкий вовсе вытеснит наши языки из обихода… Мы уже знали о том, что с этой «опасностью» встречаются многие родители. В первый раз – когда маленьким мультилингвам исполняется около трёх лет.

Многие авторы описывают эту закономерность. Где-то на границе второй и третьей стадий многоязычия появляется новая проблема – фаза отказа, маленькие мультилингвы осознают, что один из языков используется большинством окружающих, – и пытаются перейти на этот язык!

Такой этап прошли двое из троих детей учёного Джорджа Сондерса (George Saunders; живя в Австралии, он хотел привить детям немецкий). Этот этап длился несколько месяцев: у старшего сына Сондерса – с 3+5 до 3+10, у среднего – с 2+7 до 3 лет. (Только младший ребёнок, девочка, никогда не отказывалась говорить по-немецки, то есть на «слабом» языке…)

У нас нечто подобное тоже было. Но прежде чем говорить об этом, приходится сделать одно уточнение.

Одно дело – отказ говорить на «языке меньшинства», другое – выбор одного из «эквивалентов» в самом начале языковой жизни ребёнка. Он может быть вполне сознательным и решительным!

К концу периода «единого» языка наши малыши не просто игнорировали дубликаты, но… активно сопротивлялись им. Просто знать их не желали! Разыгрывались сценки, вызывавшие жалость и смех: в 1+8 Аня сердилась на папино «milk»:

«Маако»! Почти кулачком по столу стукнула. (А со мной спорила о «чае»: «Tea!»)

Дело тут было не в сабости или силе одного из языков (не случайно Аня отстаивает то русское, то английское название). Так проявлялся «языковой прагматизм» малышей, которые терпеть не могут «излишеств» в виде двойных названий одного и того же – и пытаются облегчить себе жизнь, вытесняя из речи одну из разноязычных словесных параллелей.

У Алека на этой почве сформировалась, можно сказать, довольно последовательная линия поведения. Он вполне сознательно выбирал простейшие слова из разных языков, заменял простыми вариантами более сложные.

Всё ещё трудно даётся различение слогов: «горячо» – сказал «сёсёсё», понял, что неправильно, «исправился» […] – «hei»: заменяет трудное слово одного языка – простым другого.

У Алека определяется стратегический вариант в обращении с языками, похоже, в худшем варианте: он пытается свести 3 языка к одному. Т. е. выбирает из трёх слов одно – выученное первым, самое простое (практически, выученное первым и есть почти всегда простейшее). Иначе говоря, называет молоко milk и отказывается использовать другие слова. Не сердится, не поправляет нас, как когда-то Аня, просто целеустремлённо и уверенно утверждает своё право говорить так, как ему заблагорассудится. (2+7)

«Рецидивы» такой «экономии сил» у Ани случались и позднее; например, в 3 года:

сердится на моё «вулкан», поправляет: volcano; удовлетворилась не столько моим разъяснением, что у папы и мамы разные слова, сколько тем, что lava оказалась и у меня лавой.

Алек же своей «стратегии» сохранял верность ещё дольше…

Отдалённое представление о «фазе отказа» мы получили тогда, когда дети попытались навязывать каждому из нас слова «языка большинства» – немецкого.