Посредине ночи Машонин Александр

1

Степь, бескрайняя степь от горизонта до горизонта. Покрытая странным, синевато-серым ковылём. А может, и не ковылём вовсе, а какой-то другой, невиданной травой. Я шагал по ней уже который час, а далёкие горы у самого окоёма, казалось, не приблизились ни на километр. Вот уж угораздило так угораздило! И зачем, спрашивается, я вышел из палатки в тумане? Напиться захотел, называется. Ручей протекал совсем близко от места нашей ночёвки, поэтому на рассвете, когда солнце только-только начало подсвечивать лучами утренний туман, я решил, что легко найду его по журчанию воды. И первое время, действительно, шёл на звук, а затем как-то незаметно потерял под ногами едва заметную тропку в траве. Только после этого в голову мне закралось подозрение, что слишком уж долго я иду. Повернуть назад? А куда? Мне уже стало казаться, что слабое журчание воды доносится не с той стороны, а вот оттуда, правее. Или левее? А может быть, вообще из-за спины? Тут ещё подул ветер, и шелест травы вмиг заглушил ручей. Всё, надо остаться на месте, решил я. Скоро солнце и ветер разгонят туман, и станет видно, где наш лагерь. Когда туман рассеялся, я увидел вот эту бескрайнюю равнину. Ни дороги, ни машин, ни палаток поблизости не было.

Теперь я шёл в направлении далёкой горной цепи, чтобы делать хоть что-то, а не сидеть на одном месте. Всё, что осталось у меня – куртка, алюминиевая фляжка с остатками воды, часы на руке да ещё фонарь, случайно оказавшийся в кармане. Солнце начинало припекать, куртку я снял и закинул на плечо. Интересно, всё же, куда и, главное, каким образом меня занесло? Писатели-фантасты в своих книжках изгаляются, кто как может, объясняя такие вещи, а то и вовсе обходят эту тему. Попал чувак в параллельный мир и попал, и вся недолга. А там, как водится, дремучее средневековье, а то и маг на волшебнике, колдуном погоняет. И стал наш соотечественник сразу могучим рыцарем, а может быть, божеством. Успешно прошёл через сотню-другую испытаний, смертельных опасностей и передряг, совершил путешествие на край света, сокрушил главное зло этого мира и, конечно, в итоге женился на принцессе. Предполагается, что потом они жили долго и счастливо и умерли в один день. Увлекательная перспектива… когда читаешь, лёжа на диване. А в моём положении весёлого было мало. Свой организм я знал прекрасно, без воды у меня уже к ночи может подскочить температура, и состояние будет «идти могу, но только ползком». Одна надежда, что в этой степи течёт что-нибудь проточное, чем я не отравлюсь. Или вода есть в тех горах. Напился, называется, из ручья.

Жарко мне не было или почти не было: ровный «аэродромный» ветер, спутник всех открытых пространств, достаточно продувал рубашку, чтобы не потеть на солнце. Голову от палящих лучей я прикрыл, надев на неё воротник куртки. А что яркий белый свет немного слепит, так к этому можно привыкнуть. Дойду, ничего. Я посмотрел на часы. Время приближалось к полудню. Не передохнуть ли немного? Ноги-то не казённые. Тем более, на равнине наметилось небольшое разнообразие: впереди виднелись несколько пятен более высокой растительности, проще говоря, кусты. Под ними, вроде бы, была полутень, то, что сейчас нужно. И я взял левее, чтобы приблизиться к ним.

Кусты высотой в рост человека отдалённо напоминали то ли африканские акации, то ли степную карагану, растущую у нас на юге, но ни к тем, ни к другим явно не относились. Синевато-серебряные перистые листья, толстые короткие колючки и ветки, отчётливо разделённые на длинные «секции», как у бамбука. На всякий случай я оглядел ближайший куст повнимательнее, не водятся ли в нём какие-нибудь насекомые – о том, что они бывают опасно ядовитыми, знают все, кто учил в школе биологию или, хотя бы, читал фантастику. Никаких жучков-паучков в кусте не обнаружилось, и я, зайдя с теневой стороны, улёгся в траву рядом с кустом. Куртку предварительно повесил на ветку: будут идти мимо кочевники или там светлые эльфы, авось, заметят. А если орки, тоже есть надежда, что перед рабством дадут попить.

Мерный свистящий звук неизвестного происхождения я сперва принял за звон в ушах, когда же прислушался, он пропал. Почудилось? А вот трава шуршит под чьими-то ногами… Первый порыв вскочить я сдержал: не хватало ещё тут же получить в лоб пулю или, скажем, эльфийскую стрелу. Наоборот, надо принять спокойную позу и ждать. Только я успел прикинуть, что идёт ко мне, вроде, один человек – ну, или кто там – как над колышущимися метёлками травы показалась голова, затем плечи. Кажется, это женщина. Смуглая, слегка красноватая кожа, круглое лицо, большие и довольно светлые глаза, курносый нос с аккуратными тонко очерченными ноздрями, полные губы. Было в ней, пожалуй, что-то негритянское, а что-то, пожалуй, индийское. Ну, да, разрез глаз очень напоминал ту актрису из фильма «Дуэт», как её, Айшвария Рай, кажется. Одеяние незнакомки состояло из плотной коричневой туники, подпоясанной ремнём, с пряжки которого свисала вышитая лента по форме точь-в-точь как мужской галстук «шире хари», белых узорчатых не то чулок, не то тонких брючек-стрейч, сапог с отворотами и кожаных же краг на предплечьях. На голове – странный головной убор: два длинных, сходящихся книзу хвоста по бокам головы, над ними две заострённые вершинки, и всё это расчерчено крупными горизонтальными полосами, словно платок египетского фараона, только в другой цветовой гамме, синевато-серое на белом. Подобное украшение вполне могло означать, что я действительно оказался в каком-то фантазийном мире. Смущали и белые, словно меловые, узоры над бровями, на лбу и щеках. Боевая раскраска? С другой стороны, туника и брюки – на них не было заметно швов, что могло означать достаточно высокий уровень развития технологий.

Женщина произнесла несколько фраз на неизвестном языке. Тон был, вроде бы, вопросительным, хотя непонятно, как у них выражается вопрос? В китайских, допустим, диалектах во вполне повествовательном предложении может встретиться до десятка различных интонаций, в том числе, на европейский слух, и «вопросительных». Ладно, будем считать, что она меня о чём-то расспрашивает, в данном случае, это логично. Хуже всего то, что я не понял ни слова. Язык звучал, как… не знаю, как что, в первый момент он показался мне похожим на смесь голландского с испанским, если возможна такая смесь. Женщина задала ещё один вопрос, более короткий, потом ещё.

– Извините, я Вас не понимаю, – сказал я.

Женщина наморщила лоб, в серо-голубых глазах её появилось такое выражение, словно она силится ухватить кончик какого-то воспоминания и не может.

– Эноо? – произнесла она.

– Я не понимаю Вашего языка, – повторил я, чуть перефразируя. И это неожиданно помогло, да ещё как!

– Словиоски, да? – воскликнула она. – Ты може мне разумети?

Можете себе представить моё облегчение. Язык, пусть не совсем похожий на русский, но с родными славянскими корнями!

– Да, могу, – ответил я. – Разумею.

– Уф-ф, – облегчённо вздохнула она. – Ты ес целы? Ты не больны?

– Нет, не болен.

– Добро. Откуды ты тут появил се? Тут никто не живе, тут мртвы мир.

– Я сам не знаю. Не бросай меня.

Она фыркнула и пробурчала что-то на своём, непонятном наречии. Впрочем, о смысле я догадался без перевода: мол, как только люди могут так плохо о ней думать.

– Встай, – женщина протянула мне руку и неожиданно сильным для своей комплекции рывком подняла на ноги. Добавила совсем просто и привычно: – Едем со мной.

Подхватив с ветки куртку, я двинулся за ней к транспортному средству – чему-то вроде мотоцикла. И только совсем уж вблизи разглядел, что у «мотоцикла» нет колёс! Он просто висел в воздухе в полуметре от грунта.

– Гравитационный привод? – пробормотал я, выронив от неожиданности куртку.

– Гравирепулсор, да, – кивнула она. – Чем ты так удивйен?

– У нас такого нет.

– Да што ес стало?? – изумилась она. – Дивно дело.

– Сам удивляюсь. Помоги мне понять, добро?

– Ох, я обычно то и делам, – вздохнула она. – Непросты случай як мне друге имя.

– «Сложные случаи твоё второе имя»? – переспросил я.

– Да, – она улыбалась.

– А первое? Как звать тебя?

Оценивающий взгляд был мне ответом. Возникло чувство, что смуглянка колеблется, назвать своё настоящее имя или прикрыться псевдонимом. Секундная пауза, и она произнесла:

– Осока.

Знакомо звучащее слово. Совпадение? Или нет? Я назвал себя.

– Добро, – сказала она. – Не бои се ехати на тутом аппарате?

– А что, есть альтернатива? Ну, в смысле, другой способ?

– Нет. Ногами не дойдем.

– Тогда поехали.

Осока потянула вверх отвороты своих сапог, прикрывая ими колени. Мне показалось, что в крайнем положении они тихонько щёлкнули, фиксируясь. Девушка легко вспорхнула в седло, сделала жест себе за спину.

– Обойми мне, – приказала она, когда я сел за ней. – Крепко, не бои се, я не кусаю.

– А я и не боюсь, между прочим. Просто вдруг у вас это не принято.

– Мне не ес приятно або неприятно, – Осока строго покосилась на меня через плечо. – Так нуджно, або кости не сберешь.

– Нет, я не то сказал. Не то что «неприятно», а «не принято», не должно, не дозволено, разуме?

– Пшшш, – произнесла она, будто рассерженная кошка, и, взяв мои руки, соединила их у себя на талии. – Так! И держи.

Аппарат со свистом рванулся с места. Видимо, гравитационный привод был у него только подъёмным, а горизонтальное передвижение обеспечивал банальный реактивный двигатель под сиденьем.

– Я не брзо, спешити негде, – сообщила Осока. Действительно, полукруглая шкала между рукоятями руля, до боли похожая на обыкновенный спидометр, показывала зелёную светящуюся полосу едва ли на четверть длины. Но нельзя сказать, что это «небыстро»: воздух ощутимо бил в лицо, как на нормальном мотоцикле, когда едешь под 60. Интересно, какая у него предельная скорость, у этого гравицикла? Триста? Больше? Тогда на предельной без шлема не покатаешься, задохнуться можно. Чтобы не так дуло, я прислонился щекой к пёстрому головному убору Осоки… и непроизвольно дёрнулся, ощутив, что никакая это не «шапочка», а живое тело! Мягкий кожистый нарост, заменяющий причёску!

– Извини…

– Ништо, то нормално.

Летающий мотоцикл скользил над степью, не касаясь травы, воздушная волна оставляла за нашими спинами расходящиеся «усы» колышущегося сине-зелёного ковыля. Местность перед нами начала понижаться, по сторонам поднялись небольшие пологие холмы. Осока накренила гравицикл, закладывая правый вираж за один из них, и я увидел, куда она меня везёт. Пепелац. Более подходящее слово подобрать было трудно. На коротких толстых лапах-опорах посреди травы стояло нечто трудновообразимое, но явно сделанное из металла и явно способное летать. Сюрреалистическая скульптура древнего динозавра в духе Церетели, вот с чем его можно было сравнить. Роль туловища играл металлический куб со снятой на рёбрах фаской, из-под которого и были выдвинуты опоры. Хвоста – нечто вроде лежащего на боку американского железнодорожного контейнера, приваренного к кубу торцом. С другой стороны торчала массивная застеклённая «голова»-кабина. Сходство с динозавром в стиле техно несколько портили только массивные трубы четырёх ракетных двигателей, закреплённые на рёбрах «хвоста». Между двумя нижними была выдвинута довольно крутая рампа в нутро летающей колымаги. Не сбавляя скорости, Осока влетела по ней внутрь и затормозила в тесной квадратной каморке два на два метра. Я сошёл на пол – или палубу? – и пошатнулся. Почему-то было трудно дышать, и голова кружилась.

– Что, утомила езда? – снисходительно спросила моя спутница, и вдруг взгляд её сделался тревожным. Совершенно не церемонясь, она повернула мою голову к светильнику, раскрыла глаз, вглядываясь в зрачок, затем притронулась ладонью к шее, между ключиц…

– Реакция! – обеспокоено сказала она. Рывком выдвинула из металлического борта перфорированный лист вроде длинной скамейки: – Седай, сейчас.

Я сел и вяло наблюдал, как Осока заряжает инструмент, в котором нетрудно было узнать медицинский инъектор. Примерилась не к шее, как я ожидал, а к грудине, прямо сквозь одежду, слегка сдвинула вбок, чтобы попасть между рёбер, и нажала крупную кнопку на торце. Выбросила ампулу, вставила другую и сделала укол теперь уже в шею.

– Отдохни, затворю вход, – Осока отошла к рампе, нажала клавишу на коробке-пульте, прикреплённом к стене. С мерным гудением тяжёлый люк стал закрываться.

– Легче? – спросила она через плечо.

– Да. Дышать нормально. Голова только тяжёлая.

– Травы, пыльца. От них многие болеют. Идем внутрь, там воздух чист.

Раздвинулись вбок металлические створки, как двери лифта, за ними я увидел коридор и в торце его ещё одну двустворчатую дверь, ведущую в… рубку? Центральный пост? В нём помещалась пара глубоких кресел и две мягкие то ли скамьи, то ли лежанки вдоль бортов. Осока кивнула мне на правое кресло и неожиданно осведомилась, не осталось ли у меня каких-то пожитков на этой планете.

– Нет, – сказал я. – Почему ты спрашиваешь?

– На случай. Сейчас мы оттут улетим и не воротим се.

– Ничего у меня тут больше нет. Хотя… Можешь пролететь, как мы ехали? На случай, вдруг ещё кто-то тут оказался.

– Отчего же, мне несложно, – кивнула она.

Пепелац на удивление мягко оторвался от земли, плавно, как вертолёт, повернулся вокруг оси и с шелестящим свистом понёсся над травянистой равниной.

– Ты тут и был или прийшёл? – спросила Осока, указывая на сероватые пятна кустарника.

– Пришёл. Примерно вот оттуда.

– Понятно, ийдем так.

На то, чтобы пересечь равнину от кустарника до следующей низины, где из травы выглядывали крупные замшелые камни, потребовалось всего несколько минут. Мимо камней я не проходил точно, и теперь становилось ясно: никого и ничего больше на равнине нет. Только какие-то летающие существа камнем спикировали от нас вниз и укрылись в траве. Осока вопросительно взглянула на меня, я кивнул, и она, потянув на себя рукоятку управления, начала набирать высоту, резко и круто. Тем не менее, ускорения не чувствовалось.

– Невесомость будет? – спросил я через некоторое время.

– Нет, как? Тут гравиторы внизу. У вас они не користают се?

– Нет, – развёл руками я. Слово «використання», то есть, использование, я знал из украинской мовы.

– Дивно будет тебе у нас, – покачала головой девушка. – Держи се, засвет!

Не успел я спросить, что это такое, «засвет», как Осока положила руку на длинный Т-образный рычаг на консоли и двинула вперёд до упора. Далёкие точки созвездий вдруг расплылись, превратились в полосы, которые всё удлинялись, сливались… Миг – и сероватый призрачный свет залил всё остекление пилотской рубки. Ну ни фига себе! Теперь всё становилось ясно: мы перешли «за свет», за скорость света. Да как легко! Ничего так здесь технологии, если такой маленький корабль умеет совершать межзвёздные перелёты.

– Так объясни се сейчас. Кто ты, откуды ты и вообчи, – сказала Осока.

Я начал объяснять. Про свою планету, про наш уровень технологий, сказал о том, что других разумных существ мы не знаем, а в космос летаем совсем недолго и очень недалеко. Фразы я старался строить так, как говорила Осока, подбирая общеславянские корни, какие знал. В русском языке гораздо больше европейских заимствований, чем в украинском или польском, поэтому приходилось постоянно поправляться, искать эквиваленты. Лингвисты, наверное, пришли бы в ужас, но моя собеседница, к счастью, этот суржик понимала не хуже, чем я её «словиосский» язык. А через некоторое время она вдруг лукаво улыбнулась и предложила мне «не трудиться» и говорить так, как я привык.

– А я попробую понимать, – добавила она.

– Тогда будет трудно тебе, – возразил я.

– Нет. У нас часто есть подобные языки, диалект, понятно слово?

– Поняно.

– Учить один из другого нетрудно, когда знать, как. Правь меня, и я скоро-скоро научусь.

– Ну, изволь, – не стал спорить я. – Вообще-то, ты уже лучше говоришь.

– Буду совсем чисто, – пообещала Осока. – Как твоя глава… э-э, голова?

– Я и забыл про неё.

– Помогло. Хорошо. Не надо искать другой склад.

– Склад? – ага, опять отсылка к украинскому. – Имеешь в виду состав препарата?

– Да, состав. Видишь, мы стали совсем хорошо понимать. Отдельные слова незначны.

– Раз уж мы так хорошо друг друга понимаем, объясни мне теперь, пожалуйста, кто ты такая? Ты человек? И откуда знаешь славянскую речь?

– Ответить сразу всё? Или по очереди? – Осока хихикнула. – Кто я, спрашиваешь? Я тогрута. Полагается, что мы не люди, иной вид. Так говорят учёные людей. Мы не спорим и не стараемся убеждать, но на деле всё иначе. Некогда мы получились из смешения тви’леки, которые не люди, хоть подобны, и людей надсемьи ари. То несомненно, все анализы за то. Больше: у нас есть язык храмов, и словиоски – язык сучасных бреганцев…

– Современных, – машинально поправил я.

– Да-да, современных, подобен ему как младший старшему. Потому на Шили его много учат в школах. Полезно, Брег от нас недалеко.

– Язык храмов, – задумался я. – Санскрит, видимо, это он. Неужели я попал в собственное будущее?

Что чувствует звездолётчик, возвратившийся домой через несколько тысячелетий? Все родственники, все друзья давно мертвы, а родная планета затерялась в глубинах космоса…

– Если всё так, – медленно произнёс я, – то и ты, и все остальные происходите с моей Земли. А с того времени, когда жил я, прошли тысячи, возможно, десятки тысяч лет.

– Говоришь логично, але мне незнамо, что так может быть.

– Иного объяснения не вижу.

– В том случае мы с тобой сильно похожи, – медленно сказала девушка. – Я також одна, и мир мой рухнул.

– Что-то случилось с твоей планетой?

– Не с планетой, со всеми. То было в девять-восемь-один, одиннадцать рок назад. Вернулась с задания и узнала: тех, кого я знала и любила, умертвили их же солдаты. Почти всех. Тех, кто выжил, заманили в западню год спустя. И я, прежде достойный воин, теперь скитаюсь граничными мирами и за плату решаю проблемы всяких разных… – она вздохнула и не стала заканчивать фразу.

– У меня нечем платить тебе.

От пощёчины зазвенело в ушах. Губы спутницы кривились, она буквально выплёвывала слова:

– Кто говорил о плате?? Ты не «всякий»… – Осока помолчала, потом сказала сердито: – Или, как раз, «всякий», и хорошее отношение тебе також неведомо!

Она отвернулась к пульту и принялась остервенело щёлкать переключателями, лупить по кнопкам. Затем буркнула:

– Закончим за се. Выброшу на первом же жилом мире, и как знай.

– Осока…

Она не удостоила меня даже взглядом, пробормотав что-то непонятное, но очень эмоциональное. Материлась, наверное. Погодите-ка, «достойный воин», сказала она? Значит, надо попробовать вот что…

– Моя леди, – торжественно сказал я. – Я оскорбил тебя по незнанию. Скажи, как мне принести извинения, чтобы ты приняла. Готов на всё.

– На всё-ё? – она покосилась на меня, и глаза её блеснули яркой лазурью.

– Да, – кивнул я, ибо отступать было некуда.

– Ладно тогда. Думай впредь, что говоришь. До тебе я не наймица.

– Наёмница, – поправил я и торопливо добавил, опасаясь, что Осока не так поймёт: – У нас произносят «наёмник», «наёмница».

– Понятно, да, – уголки губ её чуть поползли вверх.

– Могу ли я просить тебя мне помочь? Ты ведь говорила, что сложные случаи – твоё призвание.

– Твой не сложный, он невозможный, – сказала Осока. – Не знаю, смогу ли. Что смогу, сделаю, говорила тебе уже. Але и ты должен мне помогать пока.

– Само собой. Ты для меня не наёмница, а я тебе не нахлебник. Что смогу, буду делать.

– Решили, – к Осоке, кажется, вернулось хорошее настроение. – Сейчас выходим из засвета. Сядь ровно, держись.

Предупреждение оказалось не лишним. На выходе из сверхсветового режима нас тряхнуло так, что внутри «пепелаца» всё загремело. Что-то лопнуло со звонким щелчком, на пульте вспыхнуло несколько красных индикаторов.

– Авария? – спросил я.

– Поломка, – делая какие-то переключения на пульте, уточнила Осока. – Судно старое, всякий раз что-то ломается. Ничего, дройды справятся.

– Дройды?

– Механические работники для латания.

– Ремонтные роботы?

– Точное слово! – улыбнулась Осока, не слыхавшая о Кареле Чапеке. – Роботы.

Видя такое спокойствие спутницы, я решил следовать её примеру. Ей ведь лучше знать, в каком состоянии этот корабль.

– Где мы сейчас? – поинтересовался я. – Далеко от того места, где встретились?

– Восемьсот… ах, да, тебе неизвестны наши измерения. Потом, ладно? Нужно подходить к станции.

Под полом рубки что-то негромко позвякивало и мерно шипело, затем стихло. Наверное, ремонтный механизм исправил повреждение и отправился отдыхать. Осока немного довернула корабль, включила двигатели и некоторое время смотрела на индикаторный экран, отображающий пучки кривых и окружностей.

– Немного не так, – пробормотала она, ещё подправляя ориентацию. Довольно кивнула и повернулась ко мне: – Всё, пока летим, можем говорить.

– Ты хотела рассказать про расстояние, – напомнил я.

– Да-да. Как у вас меряют длину?

К несчастью, у меня не было с собой планеты Земля, чтобы объяснить, что километр – одна сорокатысячная нашего меридиана. Хорошо было тому десантнику, который попал в древнюю Русь и показал кузнецам меры длины при помощи гильзы автоматного патрона! К счастью, я вовремя сообразил, что мой сорок шестой размер обуви тоже может служить отправной точкой – как раз тридцать сантиметров. Спутница подошла к делу научно: достала крохотный коробок с индикатором на плоской стороне, вытянула из него тонкую упругую проволочку и измерила ей мою ступню.

– Тридцать! – просияла она. – Стандартные меры.

И рассказала, что ближние межзвёздные расстояния у них меряются треттами, то есть, триллионами километров. Округляя – десятыми долями нашего светового года. Единица в тысячу третт, или девяносто пять световых лет, называлась кводар. Теперь хоть можно было оценить, что пепелац преодолел за считанные минуты восемьдесят светолет. А версия о том, что я в собственном отдалённом будущем, получила дополнительное подкрепление.

2

Космическая станция, к которой мы подлетели полчаса спустя, притулилась на небольшой, возможно, искусственно созданной плоской площадке на летучей каменной глыбе. Высокая тонкая башня, вынесенная далеко вверх – или в сторону – топорщилась многочисленными антеннами, под ней располагался небольшой стеклянный купол, а ещё ниже громоздился веер исполинских цилиндрических бочонков, под которыми смотрели светящимися зевами прямо в космос несколько ангаров. Осока немного пообщалась на местном языке с кем-то вроде диспетчера, достигла соглашения и под ровный свист двигателей заложила лихой вираж к одному из порталов.

– Люди работают без скафандров? – изумился я.

– Ну, да. Там воздух, держит силовая стенка, – ответила она.

Через минуту эта самая силовая стенка мягко прошуршала по наружной обшивке, и пепелац оказался в воздушном пространстве ангара. Для него тут было достаточно просторно, на стоянках вдоль посадочной дорожки покоились лохани и покрупнее. Корпевшие вокруг них техники и ухом не повели, когда мы проплывали мимо них. Посреди дорожки стоял служащий в блестящем мешковатом комбинезоне и шлеме, взмахами пары светящихся жезлов неоново-красного цвета он показывал, куда рулить. Ну, ни дать ни взять, палуба американского авианосца! По сторонам нашей кабины ударили вперёд струи слабо светящегося ионизированного газа, и пепелац повис неподвижно. Осока развернула его на месте перпендикулярно дорожке, снова на мгновение включила тягу, давая задний ход. Толчок – посадка.

– Сейчас я должна отдать заказчику, что привезла, – сказала Осока, доставая из-за кресла небольшой сундучок. – Заправимся. Потом решим, как дальше. Можешь ждать тут или со мной.

– А что лучше?

– Со мной. Судно сторожить ни к чему.

Я было подумал, что «привезённое» хранится в сундучке, но Осока всего лишь вынула из него пару металлических предметов, напоминающих небольшие чашки с вырезом на одной стороне. Отодвинув кожистую «косицу» на виске, приоткрыла прелестное маленькое ухо, устроенное абсолютно так же, как у любого обычного человека, и закрепила одну чашку поверх него срезанной частью вниз. Затем проделала то же с другим ухом.

– Наушники? – поинтересовался я.

– Эноо… Не уверена, о чём ты. Они не для коммуникации. Защита. Мы, тогрута, можем слышать очень частые звуки, их усиливают монтралы, вот тут, – Осока коснулась похожих на рожки наверший того, что заменяло ей волосы, – делают реже и направляют в ухо. Сильный механический шум может быть больно.

– Понимаю. На станции могут быть болезненные для тебя ультразвуки. Кстати, про звук мы говорим не «частый» и «редкий», а «высокий» и «низкий».

– Запомню.

– Меня-то ты хорошо слышишь?

– Как и раньше. На низкую часть слуха не влияют. Идём.

Вслед за Осокой я спустился на палубу ангара. С собой моя спутница прихватила небольшой компьютер, с виду устроенный примерно так же, как знакомый мне Apple Newton. Главным отличием местного варианта был цветной экран и два массивных штыря, торчащих из верхней части. Внизу Осока обернулась, щёлкнула чем-то на краге левой руки, и между рампой и предбанником, где был закреплён её гравицикл, вспыхнула красноватая пелена.

– Старайся не выказывать, что ты первый раз, – сказала она. – И не удаляйся от меня.

– Добро. А ты мне комментируй, что к чему.

– Коммен… что?

– Поясняй.

– Так бы и говорил. Спрашивай лучше ты, мне тут всё обычно и понятно, знаешь ли.

– А, ну, да, нас всё равно никто не поймёт. Кроме других тогрута и людей ари, верно?

– Не всех тогрута и тем больше не всех ари, – качнула головой Осока. – Я говорила тебе: то язык бреганцев и несколько иных планет. Другие ари, например, набу, давно-давно не помнят словиоски, ни Храмового, говорят на базик, стандартном языке. И мой народ так же. Незачем, базик понимают почти всюду.

– Выходит, мне с тобой несказанно повезло?

– Не обязательно, – скромно ответила Осока. – На моём месте у другого капитана был бы лееркаст,1 он сумел бы лучше.

– Что такое лееркаст?

– Переводная машина, говорить с видами, язык которых недоступен.

– И мне пришлось бы разговаривать с ящиком? Пардоньте, бояре, благодарю покорно! Ты не в пример симпатичнее.

– Ящика-то? Надеюсь.

В ангаре резко пахло озоном и какими-то химическими веществами, не то минеральным маслом, не то растворителем, деловито сновали многорукие роботы, кто на ножках, кто на гусеничных тележках, а кто и просто парил в воздухе на разной высоте. Живые существа передвигались более неспешно, я бы сказал, с достоинством. У меня сложилось впечатление, что это своеобразная традиция. Ну, как у нас «полковники не бегают, ибо в военное время это вызывает панику, а в мирное – смех». Палуба под ногами состояла из крупных рифлёных металлических квадратов, судя по звуку – довольно толстых. По металлу выпуклой, как дорожная разметка, краской-мастикой были нанесены многочисленные разноцветные линии и обозначения из непонятных символов. Из той же самой мастики состояли широкие, слегка пружинящие под ногами тёмно-зелёные полосы, назначение которых стало мне ясно, как только мы ступили на одну из них. Пешеходные дорожки. Некоторые участки дорожек выделялись перемежающимися тускло-жёлтыми линиями – знакомый символ пешеходного перехода. Символика, понятная любому мыслящему существу, обладающему цветовым зрением: идти можно, только осторожно, ворон не ловить. Освещался ангар квадратными матовыми панелями, подвешенными на пересечении тонких ферм, расчертивших пространство над стоянкой. По краям взлётно-посадочной дорожки проходили более массивные конструкции, поддерживающие пару сплошных световых линий с каждой стороны. Потолок ангара, подсвеченный лишь слабым отражённым светом, скорее, угадывался, чем виднелся в полумраке.

Через широкий низкий портал-ворота, по сторонам которого я заметил мощные сдвижные створки, мы попали в коридор. По дальней от нас стороне то и дело скользили летающие платформы, проезжали колёсные экипажи и дройды, для пешеходов же отводилась полоса у ближней стены, отделённая линялым красным бортиком высотой несколько сантиметров.

– Господи помилуй, а это кто такой? – я не религиозен, но в тот момент ничего, кроме божбы, на ум не пришло. По коридору мимо нас шествовал… чёрт. Красноватая кожа, два изогнутых костяных рога над ушами, оскаленные в ухмылке острые зубы. Ухмылка была обращена к собеседнику, довольно обыкновенному, на мой взгляд, негру в сером с желтоватым отливом комбинезоне, снабжённом множеством карманов и ремешков не вполне понятного назначения.

– Дэвиш с Деварона, – пояснила Осока. – Похож на древнего злого духа, да?

– Один в один.

– На деле они не злые. Но верить им не верь. Постоянно забывают, что обещали.

Более узкий коридор, куда мы свернули, определённо считался непроезжим, слишком узок он был. Дройды, впрочем, попадались и тут, они старались держаться ближе к середине и двигались с уменьшенной скоростью, дабы не налететь на кого-то из прохожих. Несколько раз коридор пересекался с другими, столь же узкими или, наоборот, широкими, как тот, первый. Осока уверенно ориентировалась в этом унылом однообразном лабиринте, сворачивала на перекрёстках, пока не привела меня к небольшому холлу, где по сторонам широких складных дверей переливались оттенками розового и сиреневого непонятные мне надписи. Буквы мне были уже знакомы – точно такими же были сделаны все обозначения на корабле Осоки, да и в ангаре. По-видимому, разнообразием шрифтов здесь не увлекались.

– Местный бар? – предположил я.

– Бар у нас значит другое. Это харчевна, если по-словиоски.

– Правильно, правильно. У нас его так называют из-за стойки, за которой стоит хозяин.

– На базик говорится «кантина». А бар – то действительно стойка или пульт, который возможно обходить кругом. Войдём.

Ох, подумал я, перешагнув порог. Давешний «чёрт» уже через минуту стал казаться мне милым и симпатичным по сравнению с чудищами, которые расслаблялись в этом заведении. Ну, морды, ну, хари! Что там рога, рога это ерунда… Глазные стебельки, щупальца, присоски, коленчатые хитиновые конечности, подсказывающие, что обладатель их произошёл от насекомых… Люди на этом фоне инопланетной живности как-то терялись, хотя в зале их было, пожалуй, больше половины. Присутствовали и дамы: вот та, например, похожа на самую обычную земную секретаршу, эти две одеты в комбинезоны техников, ещё одна в полувоенного вида жакете, брюках и остроносеньких шнурованных ботинках викторианского стиля… Скорее всего, были женщины и среди негуманоидов, только я не знал, чем они отличаются от мужчин.

Осока решительно направилась к круглой барной стойке, где обслуживали клиентов два блестящих многоруких андроида и рослое мохнатое существо ярко-синего цвета. Курносая, как у собаки-пекинеса, мордочка-лицо, пышные бакенбарды, длинная зачёсанная назад грива. Приглядевшись, я обнаружил, что у бармена четыре руки! М-да, я как-то привык, что шесть и больше конечностей бывает только у членистоногих. Осока заговорила с ним на том самом тарабарском языке, на котором впервые обратилась ко мне на планете степей. Мохнатый оскалился – получалось это у него не только нестрашно, а довольно мило, несмотря на клыки во рту – пригладил одной из рук синий мех на макушке и ответил. Вот когда я ощутил резкий, похожий на спазм, укол одиночества. Вокруг были только инопланетные чужаки да люди неизвестных национальностей, долдонящие на непонятном наречии, а я стоял среди них, словно в пустыне. И не имел ни малейшего представления, что со мной будет дальше. Осока, видимо, вспомнив обо мне, бросила взгляд в мою сторону, ободряюще улыбнулась и сделала жест рукой: ещё капельку подожди. Удивительно: приступ тоски тут же отпустил. Я более спокойно стал вслушиваться в разговоры окружающих. А язык-то не настолько уж непонятный, если разобраться. Определённо, глаголы в пресловутом базике были из английского. Часть существительных – тоже. Уловил я и пару-тройку слов явно немецкого и испанского происхождения. Что до артиклей, то я не услышал вообще ни одного «an» или «the», не иначе, отмерли за ненадобностью.

– Алекс, Гаргану говорит, что мой заказчик пока не явился, – наклонившись ко мне, сообщила Осока. – Придётся ждать. Тут есть свободные столики, сядем. Ты голоден? Местная готовка пускай и вызывает сомнения, а концентраты хуже в любом случае.

– На самом деле, я очень хочу пить, – признался я. – С самого утра.

– Никаких вопросов, датарии имеются. Какого рода алкоголь хочешь?

– Не алкоголь. Воды.

– Ох, прости. Когда мужчина говорит «дрынк», он обычно имеет в виду не воду, вот я и… – не закончив, она повернулась к бармену Гаргану. Тот, услышав просьбу, приподнял кустистые брови, хохотнул и смолк: Осока что-то добавила довольно резким тоном. Бармен произнёс два коротких слова и поставил перед нами штоф из чего-то, весьма напоминающего стекло. Внутри плескалась прозрачная жидкость, а в толще стеклянной массы был впаян зелёный лист неизвестного растения, на котором лежал воздушный пузырёк, словно капелька росы. Другая рука Гаргану сняла с полки тонкий стакан. Второй такой же стакан бармен наполнил чем-то рубиново-красным и поставил перед моей спутницей.

– Превосходная вода, – сказала Осока. – Кармелианская фабрика очистки. Идём вот туда в угол, посмотрим, что поесть.

– Скажи, «сорри, лэд» ведь означает «извини, парень»? – вспомнил я слова, брошенные мне Гаргану.

– Точно.

– Хм, получается, и базик ваш не совсем мне незнаком.

Круглый столик возле стены зала был рассчитан на четверых, именно столько сидений-табуретов располагалось по его периметру. Нетрудно было догадаться, что сиденье без спинки наиболее универсально: вдруг у посетителя хвост, как у чешуйчатого субъекта за соседним столиком, или какой-нибудь гребень сзади. В центре стола в углублении тускло поблёскивала крупная линза, окружённая металлическим на вид кольцом. Усевшись, я первым делом откупорил бутыль, налил полстакана воды и утолил жажду. Осока, поставив свой стакан на стол, притронулась к кольцу, и над линзой в воздухе сгустилось голографическое изображение – прозрачный шар с висящими внутри разноцветными кубиками и надписями. Касаясь разных его сторон и погружая пальцы в глубину, Осока «открывала» кубики, изучая текст.

– Хочу найти нейтральное, что не может быть вредно, – пояснила она.

– Сама-то ты что ешь? – спросил я.

– О, я это легко, вот так и так, – она выбрала несколько блюд.

– Думаешь, наша физиология отличается?

– Определённо нет, – сказала Осока. – Всё одно надо быть осторожными. Некоторые хуманы едят сырую рыбу и мясо, а у кого-то, кто не привык, может быть несварение.

– Да, сасими и строганина не для всякого желудка, – согласился я. – Всё же, я попробую то, что ешь ты, не умирать же с голоду.

– Добро. Гаргану, хэ! – крикнула она, перекрывая шум зала. Когда бармен повернул голову, указала на голограмму и произнесла, взмахнув ладонью, будто рубит что-то: – Сэпарадэ, йе?

Четверорукий сделал пальцами типично американский жест: O. К.

– И вот возьмём что, – моя спутница выбрала новый кубик. – Мужчина без мяса никуда не сгодится.

Обслуживали в этом заведении быстро. Осока ещё вертела шар меню, а к нам уже подлетел дройд в форме летающей кассы: прямоугольная задняя часть и полукруглый «фасад» с индикаторным экраном наверху, над которым возвышалась головка, состоявшая из двух видеокамер, микрофона и репродуктора самого кондового земного вида. Нижняя часть «кассы» выдвинулась, усиливая сходство, и дройд двумя парами свисающих по бокам хромированных манипуляторов выгрузил на стол два блюда под куполообразными крышками – одно побольше, второе поменьше, следом – высокую яйцевидную чашку, тоже закрытую сверху, пару тарелок и столовые приборы. В большом блюде горкой лежали удлинённые зеленовато-бурые зёрна, в меньшем – нечто мясное, оформленное в виде соломки, как картофель фри. Когда Осока открыла крышку яйцевидной чашки, оттуда донёсся знакомый запах куркумы.

– Это разновидность риса, а там разновидность карри? – спросил я.

– Точно. Обычно всё смешивает повар, но нам нужен отдельный рис без приправ. Как знать, не заболит твой желудок от шилианских специй?

– Спасибо, Осока, ты очень заботлива. А что скажешь об этом мясе? Чьё оно?

– Коза. Во всех людских мирах козы и свиньи одни и те же. Думаю, и тебе можно.

– Честно говоря, козлятину и баранину я ел очень давно, – признался я. – У нас, в основном, свинина да говядина в ходу.