The Intel: как Роберт Нойс, Гордон Мур и Энди Гроув создали самую влиятельную компанию в мире Мэлоун Майкл

Вступление. Артефакты

ЯНВАРЬ 2013 года.

Ночка выдалась противоречивая. После необычного январского дня, когда температура взлетела почти до 70 градусов по Фаренгейту (21 °C), к вечеру похолодало до обычной температуры, и первые автомобили – «Mercedes», «BMW», лимузины «Lincoln Town Car» с водителями – начали подъезжать к выстроившимся в их ожидании парковщикам.

Хорошо одетые мужчины и женщины медленно выходили из машин, двигаясь осторожно и не слишком уверенно, будто подчеркивая свой возраст, – необычное зрелище в Кремниевой долине, месте обитания молодых, активных и бесконечно самоуверенных. И пока эти почтенные дамы и господа продвигались ко входу, брали бокалы с проплывающих мимо тарелок, вглядывались в именные таблички друг друга, улыбались и обнимались, их искренняя радость больше напоминала встречу выпускников среднезападного университета, чем настороженное дружелюбие людей в ресторанах и барах Долины.

Да ведь и место для проведения этой вечеринки – закрытого показа новой документальной ленты студии American Experience под названием Silicon Valley (Кремниевая долина) – было выбрано довольно противоречивое.

Это причудливое здание из стекла и металла выстроено на том, что прежде было заболоченным заливом Сан-Франциско, некогда заселенным только совами, прячущимися по норам. Неподалеку – давно забытый участок производителя американских горок. Получилось символично для того, что должно было расположиться рядом.

Здание, похожее на терминал аэропорта или комплекс кинотеатров, изначально создавалось как главный офис успешного производителя графических компьютеров Silicon Graphics Inc. Но старое правило Долины, гласящее: каждый раз, когда компания строит новый привлекательный главный штаб, вам нужно продавать ее акции, – подтвердилось и на этот раз. Компания SGI рухнула, и здание, еще не оборудованное рабочими местами и не заполненное людьми, было заброшено. Здесь обосновался он – «белый слон» (призрак) кризиса недвижимости, до тех пор, пока не появился наименее вероятный квартирант этого здания – Музей компьютерной истории.

Не сказать, что прибытие этого необычного квартиранта в Долину в 1996 году было встречено с одобрением. В течение предыдущих 20 лет его коллекция была частью Компьютерного музея Бостона – торжество тех больших ЭВМ, с которыми Кремниевая долина и вступила в свое время в сражение за рынок и которые была призвана победить. Но вот побежденная компьютерная индустрия (как и поколения других аутсайдеров – людей) пришла в Кремниевую долину, чтобы начать все снова и с новыми силами, – и Долина, как всегда, позволила ей завоевать себя. Большие старые компьютеры все еще выставлялись, но уже тогда, где-то на заднем плане, их принялись вытеснять лучшие продукты местных компаний – Intel, Apple, Hewlett-Packard, Cisco, Google, – те, что уже в то время начали управлять цифровым миром.

Тем не менее даже для тех выставленных на обозрение «древних» продуктов (в сфере высоких технологий и самые новые изобретения забываются быстро) Музей компьютерной истории нашел новую роль: в выступлениях, собраниях и – почестях, предоставленных первооткрывателям цифровой эпохи. И теперь, когда эти основатели – мужчины и женщины, собравшиеся в ту ночь, – ссутулились и утратили яркость (а некоторые из них ушли навсегда), музей нашел свою настоящую цель: сохранить общие воспоминания и накопленную мудрость новаторов этой индустрии… Сохранить, потому что – кто знает? – они вполне могут понадобиться снова следующим поколениям.

Когда-то эта дата казалась беспредельно далекой. Кремниевая долина всегда была ориентирована на будущее, а не на прошлое, на то, что скорее произойдет, а не на то, что уже было, – независимо от того, насколько это прошлое было великолепно. Никто не становился богатым и известным в сфере высоких технологий, если он оборачивался назад. Напротив, богатые и известные создавали лучшие телескопы, чтобы увидеть Следующее Большое Открытие, когда оно появлялось на горизонте. Вам нужно было только пройти в выставочный зал Музея компьютерной истории, чтобы увидеть, как инженер средних лет воодушевленно рассказывает о каком-то устройстве, над которым он работал 30 лет назад, другому молодому скучающему инженеру. На улицах Долины каждую субботу вы могли наблюдать местных студентов, выбрасывающих тонны «устаревших» компьютеров, принтеров и других устройств, часто выпущенных не более пары лет назад.

Закон Мура, гласящий, что каждые два года происходит удвоение мощности процессора, ускоривший темп развития компьютеров и ставший «метрономом» современного мира, был назван так в честь немолодо выглядящего мужчины, который в тот момент шел в музей. Закон Мура гарантировал, что изменения будут настолько важны для современной жизни, что останется слишком мало времени для ностальгии. Когда за вами гонятся демоны, ваш единственный шанс на выживание – это бежать вперед со всех ног; обернуться назад – это только напугать себя. И хотя этот закон существовал на тот момент уже полвека, даже он не описывал скорость прогресса. Скорее, вам нужно было быть быстрее и быстрее, развиваясь со скоростью, прежде неведомой человечеству, только для того, чтобы быть с ним наравне.

Этот немыслимый темп, жизнь со множеством пользователей, транзисторов, пропускных способностей, быстродействий, накопителей – не имевший аналога в истории человечества, тогда был обычной жизнью в Кремниевой долине и действительно всего цифрового мира. И нигде этот темп не был более мучительным и неблагодарным, как в семи милях ниже по дороге, – в корпорации Intel, создателе микропроцессора и Закона Мура, компании, связавшей себя Законом Мура. Компании, на которую ориентировалась каждая фирма в Кремниевой долине, – и почти каждое учреждение на планете.

И, несмотря на все те силы, которые толкали Кремниевую долину вперед, тот вечер означал что-то новое в истории этого беспокойного сообщества. Внезапно, после полувека беспрестанных, безжалостных новостей, Кремниевая долина наконец стала историей. Теперь ее будут изучать дети в школах, она станет предметом на лекциях в колледжах и темой бесчисленных докторских диссертаций. Да, это уже было, но только в коротких рассказах или – когда кто-то отходил от главной темы. Теперь это станет основной темой истории двадцатого и двадцать первого веков.

Именно это и стало самым большим противоречием. Ведь официальная история, одобренная большинством исторических программ американского телевидения, принимаясь за свой рассказ о Кремниевой долине, начинала с истории компании Intel и обычно – с ее харизматичного сооснователя Роберта Нойса. Компания стала воплощением жизни в будущем и действительно связала себя с будущим. А теперь – теперь она станет олицетворением прошлого Кремниевой долины.

Как компания Intel, одна из самых дорогих компаний в мире, создатель микропроцессоров, стимулировавших глобальную экономику Интернета, согласует свою бесконечную потребность двигать технологии процессоров вперед (в экспоненциальном темпе Закона Мура) со все более заметным своим великолепным прошлым, зовущим назад? Не существует очевидного ответа. Но каким-то образом оказалось, что поиск ответа на головоломку противоречий начинается с этого запоздалого мероприятия этого маловероятного январского вечера.

Любопытно, что почти все из двухсот человек на мероприятии были каким-то образом связаны с историей корпорации Intel, однако лишь небольшая группа менеджеров PR-отдела (являвшихся на тот момент сотрудниками Intel) мероприятием занималась – эти люди каждые день работали в мире социальных сетей, смартфонов и встроенных контроллеров. Все еще был ранний вечер, и можно было сделать вывод, что остальные 6000 работников Intel в области залива Сан-Франциско (из 107 000 по всему миру) все еще находились в офисах, сражаясь с конкурентами и выполняя сизифов труд в погоне за Законом Мура. Даже генеральный директор Пол Отеллини, занимавшийся компанией больше сорока лет, знавший каждого на этой встрече (и обязанный своей карьерой в том числе многим из них), отсутствовал – вероятно, занятый делами.

Почти все присутствующие были скорее гостями мероприятия, чем хозяевами. Они принадлежали к старому, ныне легендарному миру мини-компьютеров, калькуляторов, цифровых часов и, самое важное, персональных компьютеров. Для них эра Интернета и пузырей доткомов представляла собой конец их карьер, не начало. А Фейсбук и Твиттер были феноменами, о которых они читали на пенсии, инструментами их внуков.

Но даже если они были вне игры, их утешением было то, что они изменили мир. Они были героями бизнеса второй половины двадцатого века, и они это заслужили. В отличие от нынешнего поколения работников Intel – сотрудников компании, которая (неожиданно для себя) оступилась с появлением мобильных компьютеров и теперь судорожно пыталась отвоевать территории у соперников типа Samsung и ARM. Для современного Intel, в отличие от исторического, будущее было неясным.

Тут были те самые стареющие мужчины и женщины, которые не только построили самую важную компанию века, но и сформировали современный мир. Многих из них это сделало очень богатыми – хорошо подумав, получаешь общий доход примерно 50 млрд долларов, – а многие считали, что запущенный процесс сделает их бессмертными.

Впрочем, двое мужчин, заходившие в музей в сопровождении своих семей, уже были живыми легендами. Оба выглядели старше, чем все их помнили, и это вызвало волну шепотков со стороны старых друзей и коллег.

Гордон Мур, создатель великого закона, теперь проводит большую часть времени на Гавайях, изредка навещая калифорнийский городок Пало-Альто. Он выглядит достаточно здоровым, но те, кто хорошо его знает, знают также, что это лишь недавние изменения. Многие люди из его прошлого – от Арт Рока до Эда Гелбаха и Теда Хоффа – жмут ему руку, а он, скромный, как учитель в воскресной школе, приветствует каждого из них.

За Муром стоит человек пониже, с признаками болезни Паркинсона на лице, но он излучает энергию так сильно, что это чувствуют все. Энди Гроув, самый великий бизнесмен своего поколения, принимает каждое рукопожатие – и от старых союзников, вроде Леса Вадаша, и от соперников, вроде Федерико Фаджина, – с гордым видом.

Вместе эти два человека с помощью всех, присутствующих в зале, построили корпорацию Intel – самую инновационную компанию, существующую в мире. И затем, через невероятное количество препятствий – включая собственноручно созданные – они сделали из Intel самую ценную компанию в мире. И затем, через продукты Intel и вклад в Закон Мура, они сделали возможной электронную революцию – ту революцию, которая теперь определяет жизни 3 млрд людей, и миллионы присоединяются ежедневно. Человечество теперь богаче, здоровее, умнее и более связано друг с другом благодаря их достижениям. И сейчас человечество начинает признавать этот факт.

В этой истории они были героями, а остальные – игроками, счастливыми быть частью этой истории. И если в их достижениях была гордость, она была с горьким привкусом, потому что все знали: это – не просто праздник, но и последняя встреча. Все, кто сомневался в этом, могли бы просто посмотреть на этих двоих людей. Гости здоровались за руку с Муром и Гроувом, понимая, что это может быть – в последний раз. Сегодня ночью будет праздник, но это будет также и последней встречей тех, кто построил Кремниевую долину. И каждый запоминал это рукопожатие.

Реджис Маккенна, гуру маркетинга, который привел Intel в мир и помог с брэндингом программ, ворчал по поводу недостатков в документальном фильме, который он уже посмотрел. «Он не плох, – говорил Маккенна, – но он немного страдает из-за того, что он слишком… там слишком много Восточного побережья, если вы понимаете, о чем я. Там слишком много благодарностей правительству. Слишком много ракет».

Затем, увидев, как входят Гроув и Мур, он отошел – и вернулся через несколько минут, ухмыляясь, но со слезами на глазах. «Когда я подошел к Энди, он поклонился и сказал «Учитель». Последний человек, так меня назвавший, был Стив Джобс».[1]

Помимо добродушия и ностальгии, было еще неясное чувство, что на встрече присутствовал призрак одного незаменимого человека, которого тут не было. Человека, который сделал это все – Intel, Кремниевую долину, цифровую революцию – возможным. Человека, который был основным героем нового фильма и чья жизнь определила жизни всех в зале, включая репортеров, официантов и персонала музея.

Боб Нойс.

Везде, куда ни посмотри, были напоминания о Нойсе, третьем члене тройки, или, как они назвались сами, – Троицы: Нойс – харизматичный Отец, Гроув – агрессивный Сын и Мур – Святой Дух цифровых технологий. Дело было даже не во вдове, бывшем директоре Apple Энн Боуэрс, и не в постоянно повторяемом «Хотелось бы, чтобы и Боб это видел». Даже не в маленьком стеклянном сейфе, полном артефактов: бейджик Нойса из Intel, образцы некоторых ранних продуктов компании Fairchild, записная книжка с заметками Нойса по поводу встроенных схем – что показывало его гений как ученого, не только как исполнителя.

Скорее дело было в призрачном присутствии. Когда Гроув и Мур медленно направились к стеклянному сейфу, чтобы посмотреть на его содержимое, все буквально видели третьего человека, который должен был быть между ними. Боб Нойс, патриарх, их старый партнер, смотрел на них со своего бейджика – своим буравящим взглядом, который помнили все, кто его знал. Он всегда был старше остальных, сначала – в Fairchild, среди двадцатилетних своего собственного поколения, позже, с седеющими висками – в Intel, среди поколения бэби-бума. Но теперь они сами стали древностью, а он, замороженный во времени, остался в своем среднем возрасте, на вершине славы и силы.

Благодаря амнезии Кремниевой долины и цифрового мира, он был почти забыт следующими поколениями, пока они шли к своей славе сначала в тысячах интернет-компаний, а затем в Гугле, Фейсбуке и Твиттере. Вот как бывает. Роберт Нортон Нойс, «Святой Боб», человек, создавший интегральную микросхему, на которой покоятся все эти цифровые империи, ученый, стоящий за двумя самыми великими изобретениями века, человек, основавший новое сообщество и известный как мэр Кремниевой долины, – в итоге стал лишь частью маленькой выставки в музее Intel, превратился в экспонат, на который будут смотреть школьные экскурсии. Не было ни памятников Бобу Нойсу, ни улиц, названных в его честь, ни Нобелевской, ни каких-нибудь других премий. Потому что умер он преждевременно, не успев обрести мировую славу и признание, доставшиеся молодому человеку, которого он выучил и для которого стал суррогатным отцом, – Стиву Джобсу.

Но сейчас, когда Кремниевая долина наконец стала историей, когда другие – когда-то важные – люди умерли или обрели забвение и когда наконец-то реальные заслуги были признаны, личность Роберта Нойса начала обретать плотность. Любимец Нобелевского лауреата Билла Шокли, он работал в первой современной компании Долины, став лидером так называемой Вероломной Восьмерки. Восемь сотрудников компании объединились против суровости Шокли и создали Fairchild. Теперь мало кто спрашивает, кем был Нойс. Глава Fairchild Semiconductor и, по общему мнению, незаменимый среди самых выдающихся талантов, объединенных в одной компании. Человек, который изобрел встроенные схемы, а десятилетием позже стал президентом Intel – компании, которую он основал, когда они изобрели микропроцессор. Так что – самый важный человек современного цифрового мира. Победоносный главнокомандующий в битве Кремниевой долины против японского бизнеса в 1980-х. Человек, который пересек бездну, лежавшую между Кремниевой долиной и Вашингтоном.

Возвращение Боба Нойса началось в первые годы нового тысячелетия, через 12 лет после его смерти. Тогда Джеку Килби из Texas Instruments дали Нобелевскую премию за изобретение интегральной схемы. Газеты распространяли эту новость, и многие обратили внимание на комментарий, данный самим Килби: если бы Нойс был жив, говорил лауреат, он бы разделил с ним эту награду.

Этого было достаточно, чтобы возродить память о Бобе Нойсе. И вот когда началось второе десятилетие нового века, когда после смерти Стива Джобса политики начали свои паломничества в Долину за деньгами и признанием, когда загибающаяся экономика обратилась к Долине за помощью, – тогда внимание общества стало медленно переключаться на то, что же сделало Кремниевую долину такой – такой другой. Откуда пришли эти отличия, кто шел во главе?

Так что рассказчики со всего мира стекались в Долину за ответами. Вскоре, кроме книг про Джобса, про Хьюлетта и Паккарда, появился фильм о рождении Фейсбука, а также куча документальных лент о вкладчиках в рискованные предприятия из Долины – даже маленькое реалити-шоу о молодых предпринимателях в цифровой сфере. Один из основателей Apple – Стив Возняк – появился в шоу «Танцы со звездами» и стал камео в шоу типа «Теории большого взрыва». А в Бостоне продюсер Рэндалл Мак-Лаури предложил WGBH документальный фильм об основании Кремниевой долины – с фокусом на Роберте Нойсе и Intel.

Таким образом, этой январской ночью история совершила круг. Когда-то самый знаменитый человек в Кремниевой долине, который был почти забыт, снова восстал, чтобы занять свое место в истории. Троица Intel, уменьшенная было до дуэта на поколение, снова вернулась к истокам. И пока Энди Гроув и Гордон Мур стояли и смотрели на стеклянный ящик со священными артефактами – старой записной книжкой с оригинальными набросками полупроводниковых интегральных схем авторства Нойса, несколькими образцами схем из Fairchild и бейджиком работника Intel, с которого на них смотрел молодой человек, – Троица Intel восстала из мертвых. Их снова было трое – Нойс, Мур и Гроув. Дружба, вражда, победы и поражения были теперь далеко. Они стояли втроем в холодном и чистом свете истории.

Теперь толпа направилась к ступенькам главной аудитории музея – строгой комнаты с закругленным потолком, похожим на огромный сборный барак, с трубами и коммуникациями, с цементным полом. Накрытые столы, уставленные закусками, не смягчали суровости мероприятия. Это все было наследием Кремниевой долины и, в основном, Intel. Реакция на социальные и организационные иерархии Восточного побережья, от которых многие сбежали в Калифорнию, привела к эгалитарной и часто спартанской рабочей культуре Долины.

По многим параметрам ни одна компания не забралась дальше, чем Intel. Чтобы получить работу в компании, даже в ранних 1970-х, когда кабинет начальства с большими окнами все еще был мечтой каждого белого воротничка в мире, надо было пробраться через череду рабочих мест, скорее напоминающих чулан. Не было даже ясно, которое из зданий Intel было главной конторой, потому что Энди, Гордон и Боб часто кочевали из одного в другое. Секретарь должен был провести вас через лабиринт из «чуланов», пока вы внезапно не оказывались в «офисе» Нойса, который на самом деле являлся чуланом чуть больших размеров, где Великий сидел перед таким же виниловым выдвижным рабочим столом, как и все остальные, – за исключением того, что на стене висела Национальная премия инноваций там, где у всех обычно висела фотография детей или, на худой конец, из последнего отпуска.

Никто никогда не доводил эту уравниловку до такой степени. Хьюлетт и Паккард могли присоединиться к своим работникам в столовой. А Стив Джобс мог временно заменить надпись «секретарь» на «младший сотрудник». В Yahoo могли превратить вестибюль в игровую, Google проводил совещания за столами для пинг-понга, но мужчины и женщины, управлявшие этими компаниями, все равно оставляли для себя личные кабинеты. Только основатели Intel подтверждали свою общеизвестную философию реальными действиями – большую часть времени! – и позволили следующему поколению лидеров Долины чувствовать себя вечно виноватыми за неудачу в достижении этого идеала. И, таким образом, если эти новые предприниматели и руководители не могли дорасти до такого отношения, они могли хотя бы соответствующе выглядеть, отказавшись от затейливых и элегантных условий работы.

Итак, стандартное офисное здание Кремниевой долины – бетонные стены, газон, стекло и сталь, а внутри – белые штукатуреные стены. Так что спустя тридцать лет, когда компании Silicon Graphics построили новый генеральный офис, он получился всего лишь слегка усложненной версией старой простоты зданий Долины и – музеем, в котором теперь находились гости. И который, кстати, так же легко можно было переделать в выставочный зал Porsche или корпоративную исследовательскую лабораторию… и, откровенно говоря, во что угодно, кроме музея.

Последние приглашенные подсаживались к столикам, и тогда генеральный управляющий KQED, станции государственной службы телевещания в Сан-Франциско, во многом существующей благодаря деньгам Долины (и, вне сомнений, надеющейся закрепить этот успех сегодняшним вечером), поднялся на сцену и призвал собравшихся к порядку. Он представил местного конгрессмена, прибывшего (опять же можно не сомневаться) с теми же мотивами, что и управляющий станцией. Затем Мак-Лаури взошел на сцену и рассказал краткое содержание документальной ленты – ненужную выжимку из истории, написанной в реальной жизни людьми, сидящими напротив него.

И вот – свет стал затухать. Все смотрели на экран в восхищенном ожидании – кроме одного человека. Энди Гроув, чье лицо было скорее оценивающим, чем жестким, повернулся от экрана, чтобы увидеть толпу, запечатлевая это последнее воспоминание.

Экран заполнился светом – и дети Кремниевой долины, основатели Intel, стали смотреть свою историю в фильме.

Часть первая. Дети Fairchild (1957–1968)

Глава 1. Вероломная Восьмерка

Понять компанию Intel и трех ее основателей можно только тогда, когда вы поймете Кремниевую долину и ее истоки. А чтобы это сделать, вам нужно проникнуть в истории компании Shockley Transistor Corp., Вероломной Восьмерки и Fairchild Semiconductor. Без их понимания корпорация Intel останется для вас тем же, чем и для большинства людей, – тайной.

Кремниевая долина начала свое существование теплым сентябрьским утром 1957 года, когда семь ключевых работников Shockley Transistor в Калифорнии решили уйти со своих рабочих мест и начать заниматься своим делом.

Какими бы ни были их страхи, они были уверены в верности своего решения. Их начальник, Уильям Шокли, был одним из величайших ученых мира; они были польщены тем, что он выбрал их в качестве работников, и они определенно испытывали гордость, когда он был награжден Нобелевской премией по физике вскоре после того, как они начали работу в компании. Но Шокли оказался чудовищным начальником: эксцентричный, параноидальный, бесцеремонный и пренебрежительный. Если он так мало думал о них, если он им не верил, почему он выбрал их? Пришла пора. Сейчас.

Но семеро мужчин не знали о местонахождении восьмого и самого важного члена команды: Боба Нойса, их естественного лидера, харизматичного атлета и ученого, быстро доказавшего на деле, что он еще и прирожденный бизнесмен. Он был первым среди равных. Без него они все равно уходили, но не были уверены, что достигнут успеха. Даже когда они въехали на подъездную дорожку дома Нойса в Лос-Альтосе, все еще не были уверены, что он присоединится к ним. Можно себе представить, с каким облегчением эти семеро вздохнули, когда увидели, что Боб вышел к ним навстречу. Он был дома. Shockley Transistor был обречен. Вместо него теперь стоял Fairchild Semiconductor – дом многих из них на следующее десятилетие.

Восемь человек теперь навсегда известны как Вероломная Восьмерка. Этот эпитет дал им Шокли, когда они ушли с работы. Восьмерка включала в себя Роберта Нойса, Гордона Мура, Джея Ласта, Джина Хоурни, Виктора Гринича, Юджина Кляйнера, Шелдона Робертса и Джулиуса Бланка. Они воплощали собой, возможно, лучшую команду молодых талантов в области физики твердого тела во всем мире, включая даже исследовательские группы IBM и Motorola. Шокли, с его безуспешными попытками набора новых сотрудников, в этом убедился. В действительности эта компания талантливых молодых людей оказалась его самым ценным вкладом в Кремниевую долину. Но никто из этих людей не знал ничего о том, как вести бизнес. Надо отдать им должное, он были достаточно умны, чтобы понимать этот факт.

Часто забывают, что Fairchild был далеко не первой компанией, занимающейся электроникой в Области залива Сан-Франциско. На самом деле, когда Восьмерка ушла из компании Шокли, история занятий электроникой на тот момент насчитывала более полувека. БУльшую часть первой половины двадцатого века, начиная с местных ребят, экспериментирующих с беспроводным радио в подростковом возрасте, она шла к создателям электронно-лучевой трубки в двадцатых и блестящим студентам в тридцатых – таким, как Билл Хьюлетт, Дэйв Паккард и Расс Вэриан, который влачил жалкое существование в городе после завершения электронной программы Фреда Термана в Стэнфордском университете. Долина была рассадником электронных инноваций и предпринимательства. Она ждала лишь искры, чтобы вспыхнуть полноценным технологическим бизнес-сообществом.

Искрой стала Вторая мировая война. Внезапно небольшие компании, с трудом находящие коммерческие контракты, едва не захлебнулись от шквала прибыльных государственных заказов. В HP Хьюлетт ушел на войну, а Паккард спал в офисе и управлял тремя сменами женщин, работая чуть ли не круглосуточно. В процессе, в силу необходимости, он научился руководить, определяя цели и затем ставя задачи своим работницам. Когда они их выполняли, он давал им больше ответственности… и, к его восторгу, компания не только поддерживала сама себя, но еще и работала лучше, чем когда он ставил задачи напрямую. Он также обнаружил, что эти работницы были более продуктивны, если их воспринимали как членов большой семьи, – и это включало в себя предоставление достаточно гибкого графика работы, чтобы они могли ухаживать за больными детьми и заниматься другими личными делами.

Другие компании в этой области сделали те же открытия, и хотя ни одна из них не зашла так далеко, как Дэвид Паккард, большинство внедренных правил по работе с персоналом было значительно прогрессивнее, чем менеджмент их конкурентов с Восточного берега.

Война оказала на жизнь в Долине Санта-Клара и другое, более широкое влияние. Сквозь Золотые Ворота по пути на войну в Тихом океане прошло более миллиона молодых людей. Для многих их недолгая остановка в Сан-Франциско осталась в памяти хорошим воспоминанием о славных временах и приятной погоде – перед долгими, часто жестокими годами, последовавшими за ней. Более того, в течение их первого срока службы многие из этих фермерских мальчиков и конторских работников были обучены взаимодействию с электронными инструментами и летательными аппаратами, сооруженными по последнему слову техники. Они видели будущее и хотели быть его частью. И когда они возвращались домой после победы над Японией, теперь вооруженные пособием для демобилизованных американских солдат, многие решили, что их старая гражданская жизнь их уже не устраивает. Вместо возвращения к ней они предпочтут быстро закончить обучение в колледже, жениться, завести детей и поехать в Калифорнию, чтобы принять участие в следующей золотой лихорадке – и не обязательно в этой последовательности.

К концу 40-х, движимая спросом изнуренной Европы, взрывом потребительских запросов от послевоенных женитьб и бэби-бумов (не говоря о телевидении) и обновленными расходами на оборону в период холодной войны, экономика США снова воспламенилась и начала движение к периоду величайшего расширения в истории нации. Началась послевоенная миграция в Калифорнию. Многие из мигрантов ушли на поиски тысяч новых авиационно-космических работ в Южной Калифорнии. Но почти столько же жителей Среднего Запада и Востока направились в Область залива Сан-Франциско – особенно когда братья Локхид (жившие в Лос-Гатосе, но разбогатевшие в Бербанке) определили будущее своей индустрии как завоевание космоса и решили, что необходим высший уровень научного образования в этой области. Вскоре Ракетно-космическая компания «Локхид» в Саннивейле и Отдел космических разработок стали основными заказчиками Долины. Проявили интерес к Долине и другие фирмы с Восточного побережья: Sylvania, Philco, Ford Aeronutronics и, самая важная, IBM. Голубой гигант (ироническое название корпорации IBM) основал предприятие в Сан-Хосе, намереваясь использовать местные таланты для развития новой формы магнитного хранилища данных: дисковых накопителей.

Технология, которую разрабатывали эти компании и ее ученые/инженеры, также развивалась. В течение предыдущих двадцати лет – с основания лаборатории Термана – электроника эволюционировала из простых инструментов, созданных для управления потоками электричества в проводах и электронно-лучевых трубках. Война принесла с собой радар, микроволны и первые компьютеры. Надвигалась новая революция – та, которая не только приведет к переделке готовых продуктов, но и направит их создателей на еще более великие открытия и богатства.

Эта революция началась в компании Bell Laboratory в Нью-Йорке. Прямо перед войной двое ученых, Джон Бардин и Уолтер Бреттейн, смотрели лекцию во время обеденного перерыва о необычном новом материале. Он выглядел как небольшой сгусток силикатного стекла – идеального изоляционного материала, – так что слушатели не были удивлены, когда к нему были подключены два провода, подан ток и… ничего не произошло. Но тут демонстратор направил в центр сгустка свет, и – слушатели раскрыли рты: ток пошел через провод! Как объяснил лектор, кремний «активировался» при помощи инородной примеси, обычно бора или фосфора, которая дала материалу уникальную особенность: когда второй поток электричества был активирован под нужным углом к первому, открылось нечто вроде химических «ворот», пропустивших ток от первого источника.

Впечатленные до глубины души, Бардин и Бреттейн стали строить планы исследования этого полупроводника, которым хотели заняться, как только закончат текущее исследование. Но у истории – свои законы, началась война, и только в 1946 году эти двое получили возможность исследовать полупроводники. Они быстро делали успехи – пока не столкнулись с некоторыми техническими трудностями. Двое ученых были блестящими людьми (Бардин со временем станет единственным человеком, который получит две Нобелевские премии по физике, вторую – за объяснение сверхпроводимости), но тогда, находясь в тупике, они решили обратиться за помощью к еще более блестящему физику, Уильяму Шокли.

Можно не сомневаться, что надменность Шокли и сложность общения с ним их весьма беспокоили. Однако, в конце концов, их надежды и их страхи воплотились. Шокли действительно решил их проблемы, но теперь репутация Бардина и Бреттейна была навеки связана с Шокли.

В конечном итоге двумя учеными было создано устройство – транзистор, в высшей степени грубый, выглядящий как из каменного века в своей первой инкарнации. Он получился стреловидным металлическим устройством с разгибаемой канцелярской скрепкой, прикрепленной к его задней части, погруженным в плоскую поверхность крошечного неравномерного сгустка жженого стеклообразного германия. Но он прекрасно работал. Даже в своей наиболее примитивной форме транзистор был быстрее, меньше и потреблял меньше энергии (и выпускал меньше тепла), чем электронно-лучевые трубки, которые он должен был впоследствии заменить.

Транзистор можно было использовать в любом устройстве, в котором электронно-лучевые трубки были стандартом, – и во множестве новых устройств, таких как переносные радио и авиационная радиоэлектроника. Возник новый потребительский спрос, на удовлетворении которого множество людей и компаний быстро разбогатели. А как и многие другие ученые ранее, доктор Уильям Шокли смотрел на весь этот предпринимательский и корпоративный разгар из Bell Labs и спрашивал: почему эти люди богатеют на моем изобретении? Впрочем, как это всегда бывает, существовали и другие факторы, включая негодование Шокли из-за того, что (вполне заслуженно) именно Бардин и Бреттейн получали больше похвал от Bell Labs – и от всего мира – за свой транзистор и его грубую форму. Этот транзистор, согласно легенде, не оставил ему лично ничего, кроме врагов в лаборатории.

Но дело было не только в личности Шокли. Его гений также сыграл свою роль: Шокли, изучавший на тот момент полупроводниковую технику уже многие годы, был уверен, что германий – это тупик, в основном из-за того, что необходимые кристаллы не могли быть выращены достаточно очищенными для высших уровней исполнения. Кремний, как он решил, был будущим транзистора: он не только мог быть создан чище, но и, кроме всего прочего, был одним из самых распространенных материалов на Земле.

Так что, уже строя планы получения своего богатства и славы за свое открытие, в 1953 году Шокли взял отпуск и отправился в Калифорнию, в свою альма-матер – на позицию преподавателя Калифорнийского технологического института. В течение года фирма Texas Instruments начала создавать кремниевые транзисторы, которые не только подтверждали теорию Шокли, но и подталкивали его к тому, чтобы уйти и начать заниматься этим самостоятельно. Арнольд Бекман и Beckman Instruments, Inc. предложили Шокли вернуться и работать в их компании, но когда заболела мать Шокли, он использовал возможность убедить Бекмана позволить ему направиться на север и встретиться с ней в Пало-Альто. Здесь он основал предприятие под названием «Shockley Transistor Laboratories» и попытался взять на работу своих старых коллег по Bell Labs. Когда он потерпел неудачу – видимо, никто из Нью-Джерси не хотел снова с ним работать, – Шокли пустил слух, что решил создать самые продвинутые транзисторы в индустрии… и что он ищет лучших и самых ярких молодых ученых, которые помогут ему изменить мир.

Трагедия Уильяма Шокли состояла в том, что, когда он вернулся в Область залива, все, что ему было необходимо, он уже имел. У него была колоссальная репутация, которая разрослась еще сильнее, когда стали ходить слухи, что он может стать Нобелевским лауреатом. Благодаря этой репутации, его призыв к молодым талантливым ученым получил ответ в виде бури резюме, из которых он выбрал восемь молодых людей с необычайными – как покажет история – талантами, включая двоих с потенциалом мирового уровня. У него было технологическое чутье (чего стоит хотя бы революционно новый четырехслойный транзистор), которое впоследствии определило индустрию стоимостью в триллион долларов. Острота его ума вполне обеспечивала возможность добраться до этой индустрии быстрее остальных. И он выбрал место для основания компании, которую, как и в прошлый раз, история оценит как наиболее плодовитую высокотехнологичную компанию на планете.

Однако уже на этом этапе Шокли потерпел неудачу. Неудачу настолько большую, что, если не считать остаточную дурную славу из-за его жестоких взглядов на расу и интеллект, все, что действительно запомнила история об этом человеке – когда-то прославленном как крупнейший со времен Ньютона ученый, занимающийся прикладной наукой, – это его провал с компанией Shockley Semiconductor.

Что произошло? Ответ прост и состоит в том, что Шокли подтвердил свой статус ужасного начальника – параноидального, заносчивого и высокомерного по отношению к своим подчиненным – и отпугнул те самые яркие умы, которые он успешно отыскал несколько месяцев назад. Все верно. Но в 1950-х в Америке было множество плохих начальников-тиранов, однако надо еще поискать тех, кто встречал общее противление, из-за кого весь персонал среднего менеджмента уходил без каких-либо перспектив на работу. Даже учитывая то, насколько он был плох, трудно поверить, что Билл Шокли был худшим начальником в Америке в 1956 году. Так каким же образом он стал человеком, которого не могут терпеть в Кремниевой долине?

Существует несколько ответов на этот вопрос.

Первый – контекст. После выживания HP в условиях болезненной послевоенной безработицы Хьюлетт и Паккард (не в последнюю очередь благодаря своим женам) настроились на поиск нового способа управления, который был более совместим с непринужденным, неиерархическим стилем, охарактеризовавшим Северную Калифорнию. В течение 1950-х они основывались на политике, которую компании впервые использовали в годы войны. Вскоре HP прославилась гибким графиком, пятничными вечеринками с подачей пива, программами повышения квалификации в Стэнфорде, кофе дважды в день и перерывами на пончики – и, что наиболее важно, участием сотрудников в прибылях и опционами на покупку акций.

Даже физическая природа компании отражала этот новый вид просвещенности. В своем последнем инновационном вкладе Фред Терман, тогдашний проректор в Стэнфорде, отделил сотни акров окружающих лугов вокруг университета для их аренды своими старыми студентами и их компаниями. В результате Стэнфордский индустриальный парк был (и все еще является) самым прекрасным и элегантным из индустриальных парков – одним из чудес индустриального мира. Даже Хрущев и Де Голль хотели увидеть его во время своих визитов в США. Здесь, в больших стеклянных зданиях, окружающих холм, с утопическим видом на коммерческое величие, с культурой работы, не имеющей аналогов в истории бизнеса, основатели HP определили высочайший уровень соблюдения прав, морали и креативности, когда-либо существовавший в мире бизнеса. А на выходных работники могли даже устраивать пикники и играть в целой долине – Литтл Бэсин, которую HP купила для них в горах над Пало-Альто.

Hewlett-Packard продвинулась в этом просвещенном менеджменте дальше, чем любая другая компания в Долине (и, вероятно, во всем мире), но она была не одна. Поездка по полуострову в середине 1950-х могла выявить множество компаний – Varian, Litton, Sylvania, Philco, Lockheed, предлагающих сглаженную схему организации, большее доверие работникам, оздоровительные программы и (хотя бы для той консервативной эпохи) более расслабленные условия работы. Всего в миле от того места, где Шокли основал свою компанию, в любой весенний день после полудня каждый мог наблюдать игру Малой Лиги в школе Монта-Лома в Маунтин-Вью, где вскоре будет играть маленький Стив Джобс, в которой могут побороться команды вроде Sylvania Electric и Ferry-Morse Seeds. Проводилось множество пикников и других общественных мероприятий в Lockheed. А в Исследовательском центре Эймса (НАСА) поставили ранний компьютерный терминал в холле одного из зданий для детей работников и их друзей – вроде маленького Стива Возняка. Здесь, в разгар бэби-бума, лучшие компании Долины поняли важность семьи.

В этот мир и пришел Шокли – человек, который считался непригодным для должности руководителя даже в Мюррэй Хилл (Нью-Джерси), где расположена Bell Laboratory. И молодые люди, которых он нанял (большинство из них переехало в Калифорнию с семьей), должны были только осмотреться и понять, что они сделали неправильный выбор. Шокли был бы ужасным боссом и на северо-западе, но на полуострове Сан-Франциско, в сравнении с тем, что происходило вокруг него, он был бы воплощением плохого начальника. И в подтверждение того, как мало общего у него было с просвещенными бизнес-руководителями вокруг него, он даже отказался от Стэнфордского индустриального парка в пользу небольшого шлакобетонного здания между железной дорогой и торговым центром в ложе Долины. Если HP и его конкуренты тянулись к звездам, то маленький неряшливый фасад здания Шокли предполагался для возни в грязи.

Тем не менее потребовалось некоторое время, чтобы недовольство и раздражение новых работников достигли точки кипения. Шокли (к беспокойству Бардина и Бреттейна) разделил с ними Нобелевскую премию за транзистор. Он отпраздновал это завтраком в 9 утра с шампанским в Dinah’s Shack, популярном местном ресторане. Оглядываясь назад, это был не только торжественный момент в жизни Билла Шокли, но также и торжество Shockley Labs. Его новые работники были взволнованы – большинство мечтало работать с ученым мирового уровня, и вот теперь они были рядом с таким великим человеком.

К несчастью, их восторг продлился недолго, а воспоминания об этом моменте быстро ушли на задний план благодаря ежедневной работе с Шокли. Быстро стало очевидным, что их босс не много знал о том, как вести бизнес, и еще меньше о том, как мотивировать своих работников. Напротив, он казался неспособным определить бизнес-модель или реалистичную товарную политику. Что касается его подчиненных, он воспринимал их – даже Боба Нойса, ставшего его любимцем, – как дураков и, что еще хуже, потенциальных предателей. Новые идеи, которые приходили от его подчиненных, Шокли либо отвергал, либо показывал посторонним для того, чтобы узнать их мнение, так как сам был неспособен оценить их. Он требовал от своих работников прохождения тестов на детекторе лжи. И он даже предполагал, что его работники пытаются ему тайно навредить.

Это переполнило чашу терпения тех восьми талантливых молодых людей, которые были первыми работниками Шокли. Они знали, что здесь, в Долине Санта-Клара, некоторые из их соседей начали вести большой бизнес с работы в гараже. Они понимали, что в двух шагах от Shockley Labs существуют компании, в которых работники счастливы, стремятся на свои рабочие места – места, в которых их боссы действительно доверяют им принятие решений. И они хотели быть этими предпринимателями и работать в подобных местах – даже если им пришлось бы создавать их самостоятельно.

Как это часто случается с параноиками, худшие страхи Шокли стали пророчествами. Теперь эти работники действительно стали строить заговоры против него – или, точнее, заговоры с целью побега.

Вспоминая Джея Ласта, одного из восьми: «Как-то вечером мы встретились в доме Вика Гринича (другого члена Вероломной Восьмерки), чтобы поговорить о следующем шаге. Все мы были в унынии, сидя в этой темной комнате. Мы легко могли получить работу, но нам нравилось работать вместе. Тем вечером мы приняли решение найти способ работать группой. Но мы спрашивали себя: “Как мы найдем компанию, которая наймет восемь человек?”».[2]

Это было в марте 1957 года. Прошло шесть месяцев, и, как сказала бы Муза Истории, неизбежно наступило судьбоносное утро сентября. Когда машина с четырьмя из них направилась в Лос-Альтос, к дому Боба Нойса, они боялись, что Боб не решится, а их «восстание» не выживет без него. Но Боб присоединился к ним, что Шокли воспримет как самое большое предательство. В тот день Вероломная Восьмерка известила Шокли о своем решении, вышла из лаборатории и – вошла в историю.

Глава 2. Великая компания, которой не было

Наименее известная часть истории про Вероломную Восьмерку – это их невероятная адаптивность. Они были молоды; они были умны; они вышли из кошмара… и ничто не могло их остановить.

Самым удивительным в создании компании было то, как быстро и легко Восьмерка распределила обязанности, наиболее подходящие к способностям каждого. Боб Нойс и Джей Ласт занялись фотолитографией, базовым шагом в создании транзисторов. Гордон Мур и Джин Хоурни, двое из лучших молодых физиков твердого тела в стране, объединились для улучшения диффузии – процесса, в котором примесь газа превращала кремний в полупроводник. Шелдон Робертс выращивал кремниевые кристаллы. Виктор Гринич, при помощи первого нанятого работника компании Мюррея Сигела, определил спецификации первого продукта компании: двухдиффузионного транзистора 2N696 – проекта, который начал свое существование в Shockley Transistor, но продолжил разрабатываться здесь.

Скорость, с которой эта молодая команда (самому старшему было всего 29) самоорганизовалась и приступила к работе – двигаясь гораздо быстрее, чем когда-либо с Шокли, – предполагала, что теперь в силу вступил настоящий лидер. Это был первый проблеск харизмы и управленческого таланта Роберта Нойса.

Особенно впечатлял тех, кто наблюдал за его работой, был восьмой член команды, работа которого была важнее всех остальных. Вежливый, с небольшим австрийским акцентом, Юджин Кляйнер взял на себя задачу найти компанию, которая захочет нанять всю команду целиком. На самом деле Кляйнер начал заниматься этим еще до того, как Восьмерка покинула Шокли, связавшись с другом своего отца, работающим в инвестиционной компании Hayden, Stone & Company в Нью-Йорке. Его письмо, в котором он пытался объяснить сложную технологию, которую Восьмерка собиралась разрабатывать, полетело бы, как обычно, в корзину, но его заметил новый член фирмы, достаточно амбициозный, чтобы добиться известности: Артур Рок.

Рок, в свою очередь, убедил своего босса, Бада Койла, полететь с ним на Запад и взглянуть на развивающуюся молодую компанию. Сегодня, когда сотни новых технических компаний каждый год привлекают десятки миллиардов долларов инвестиций от компаний венчурного капитала, трудно представить себе мыслительный процесс этих двоих, особенно если учесть, что именно они увидели, когда прибыли в Долину.

Теперь, без Шокли, Восьмерка располагалась в двух местах. Первым был гараж Виктора Гринича в Пало-Альто, в котором он и Мюррей Сигел создавали тестовые системы, остальная команда базировалась в арендованном здании в паре миль по дороге в Маунтин-Вью. В гараже Гринича два ньюйоркца быстро поняли, что не существует тестовых инструментов, способных проделать ту работу, которая парням Долины нужна. И что это их не смущает: они выдумывают свои. На самом деле они придумали чуть ли не все прототипы существующих сегодня инструментов.

Например, как впоследствии вспоминал Сигел, команде был нужен верстак. «Мы понятия не имели, какой он должен быть высоты. Так что однажды в моей комнате в мотеле (на тот момент я все еще не купил дом) я и Вик взяли телефонные книги и сложили их на стол, а сами стояли рядом с ним. Когда книги дошли до середины наших тел (мы были примерно одинакового роста), мы решили, что это та высота, которая нам нужна. Этот нелепый верстак теперь является стандартом в индустрии».[3]

Дальше, по Чарльстон-Роуд (шоссе) в Маунтин-Вью, условия работы были еще примитивнее. Эта база, которая совсем скоро должна была создавать самую продвинутую электронику в мире, тогда даже не была оснащена электричеством.

Из воспоминаний Сигела: «Мы работали до темноты. По мере того как дни становились короче, то же самое происходило с нашим рабочим днем. На улице была опора линий электропередачи, к которой мы подсоединяли провода, так что, по крайней мере, мы могли делать раскрой и подобные вещи. Я помню Вика Гринича той осенью – в перчатках, шарфе, шляпе и с трубкой, с обогревателем, присоединенным к линии».[4]

Так было, когда Рок и Койл приехали впервые. Что удивительно, они не убежали сломя голову. Они – просто чудо – увидели в этом возможность опробовать новую инвестиционную модель, которую они разработали: Hayden, Stone & Company в этой модели не являлась прямым инвестором, она была бы посредником между корпоративными инвесторами и этой новой командой. Как вспоминал Джей Ласт: «Арт сказал: «Вот что произойдет: вы создадите свою собственную компанию». Мы были поражены. Тогда ведь не было концепции финансирования группы, подобной нашей. Hayden/Stone согласилась найти нам кредитора… На самом деле это было началом венчурного капитала».[5]

В последующие недели Кляйнер и Рок совещались и пришли к списку тридцати потенциальных инвесторов новой компании. Сегодня этот список, который все еще находится в картотеке Рока, кажется смешным: он включал в себя компании вроде United Shoe, North American Van Lines и General Mills.[6] Но, опять же, они прокладывали новый путь, почти беспрестанно работая. И хотя сегодня это кажется очевидным, тогда двое молодых людей были ошарашены и огорчены, когда им отказали все тридцать.

Но Рок хотел попробовать еще с одной компанией. Это была Fairchild Camera & Instrument, сорокалетний бизнес, добившийся успеха в аэрофотографии и инновационных аэропланах. Основатель компании, Шерман Фэйрчайлд, сам по себе был легендарным любителем рисковых предприятий. Можно сказать, прототип сегодняшних предпринимателей в области высоких технологий. Вполне вероятно, что он увидел в восьми родственных душах себя и потому решил их профинансировать.

Даже больше того: он увидел потенциал Роберта Нойса. Позднее он скажет, что именно пылкая и мечтательная презентация Нойса его видения будущего транзистора была тем, что убедило его инвестировать. Как Нойс объяснил (и Фэйрчайлд поверил), если использовать кремний в качестве подложки, базы для транзисторов, то новая компания получит доступ к одной из первичных субстанций. Огонь, земля, вода и воздух – вот эти субстанции, эти, по греческим философам со времен Сократа, первичные элементы вселенной.

Нойс сообщил Фэйрчайлду, что эти базовые субстанции (в данном случае – песок и металлическая проволока) сделают стоимость материальных затрат на следующее поколение транзисторов близким к нулю, что весь мир заинтересуется производством и что Фэйрчайлд выйдет победителем. Более того, Нойс объяснил, что эти новые дешевые и мощные транзисторы сделают потребительскую продукцию и бытовые приборы настолько доступными, что вскоре станет дешевле выкинуть старые и купить более мощные новые, чем их чинить.

Теперь можно с уверенностью сказать: Нойс был провидцем. В одной этой презентации, проведенной в 1957 году, он не только точно предсказал будущее электроники на следующие полвека, но также дал представление о том, что впоследствии станет известно как Закон Мура. Покоренный Нойсом владелец Fairchild Camera and Instrument на инвестиции решился. Сумма всех инвестиций Шермана Фэйрчайлда в эту новую компанию составила полтора миллиона долларов. Официально ее владельцами стали Вероломная Восьмерка и Hayden, Stone & Company, но у Шермана было право выкупить ее по прошествии пяти лет. Маленькая новая фирма получила название Fairchild Semiconductor и стала филиалом FC&I.

Как сказал Джей Ласт: «Мы не понимали в то время исторического значения того, что мы делали… Слава Богу, Шокли был параноиком, иначе мы все еще сидели бы у него».[7]

С деньгами Фэйрчайлда команда всерьез взялась за работу. Сначала Кляйнер, как человек, связавший команду с Фэйрчайлдом, официально стал отвечать за финансы молодой компании. Но Кляйнер, один из самых добрых людей в истории Кремниевой долины, не был прирожденным руководителем. Им был Боб Нойс. И будучи главой производства, он был весьма осведомленным лидером. Все в Fairchild Semiconductor понимали то, что вскоре поймет и главенствующая Fairchild Camera and Instrument, – Нойс был настоящим лидером, от него зависит судьба компании.

К чести Боба, он прекрасно понимал две вещи. Во-первых, если Fairchild Semicondctor выживет, то компании понадобится быстрое производство и вывод продукции на рынок. Во-вторых, чтобы компания стала прибыльной, нужно найти революционный и низкозатратный новый способ создания этих транзисторов, в противном случае компанию сметут другие фирмы по производству транзисторов – с их фабриками и масштабами.

А вот и результат лидерства Нойса (и его храбрости) – после трех месяцев работы у Fairchild уже был прототип первого транзистора, и его уже испытывали в Осуиго (штат Нью-Йорк), IBM предлагалось использовать его в авиационной радиоэлектронике. И что более удивительно, IBM согласилась на сделку с крошечной компанией, которая только недавно переехала в свои новые офисы неподалеку от Shockley Labs. Как полвека спустя скажет директор по персоналу Джек Йелвертон в программе вещательной компании США: «У Боба была способность очаровать кого угодно. У него были потрясающая улыбка и находчивость. Когда он входил в комнату, люди приподнимались и обращали на него внимание».

Была еще у Нойса легендарная уверенность, сыгравшая ключевую роль в том, чтобы сделать Fairchild, а впоследствии Intel, выглядящей гораздо больше, чем она есть на самом деле, – и выиграть время для того, чтобы компания смогла дорасти до своих амбиций.

Но тогда молодая и быстро растущая компания Fairchild должна была выполнить заказ – сотня транзисторов, каждый из которых был бы создан на основе кремния вместо традиционного, но более ломкого германия (который использовался для сверхзвукового бомбардировщика). Оплата была в размере $150 за устройство – в тридцать раз больше, чем обычная стоимость в индустрии. Если бы компания справилась, это было бы не только сильным финансовым фундаментом, но также привело бы к тому, что у Fairchild в качестве заказчика числилась бы компания IBM, что вывело бы ее в разряд элитных среди других компаний, производящих транзисторы. Уже одно это давало уверенность в появлении других крупных заказов. Но если бы компания не справилась, это поставило бы ее в унизительное положение относительно других производителей транзисторов, не говоря уж о потерянных будущих заказах.

Нойс, в подтверждение своего однозначного лидерского таланта, разделил Fairchild на две технические команды – под руководством Мура и Хоурни, – чтобы разработать альтернативные версии для транзисторов IBM. Пять месяцев спустя, опережая итоговый срок сдачи заказа, Fairchild доставила устройства. Компания была настолько неопытна в простых деловых задачах, что Ласту пришлось пойти в местный магазин и купить картонные коробки Brillo, чтобы перевезти в них транзисторы.

В IBM были довольны, и чуть ли не на следующий день компании Fairchild предложили целый ряд престижных контрактов. К началу 1958 года компания выиграла (среди прочих крупных конкурентов, включая Texas Instruments) правительственный контракт США на поставку транзисторов для систем наведения баллистических ядерных ракет «Минитмэн». У компании быстро появились планы на то, чтобы разбогатеть и стать лидирующим поставщиком транзисторов для военных и NASA. Fairchild начала высоко летать, но вскоре ее вернули на землю.

Как принято, Fairchild должна была поставить государственной инспекции прототипы новых чипов для того, чтобы она проверила их соответствие военным спецификациям, то есть подвергла их температурным нагрузкам, давлению и перегрузкам. И результаты были катастрофическими. Проверка показала, что в случае со многими транзисторами Fairchild было достаточно лишь дотронуться до устройства ластиком на конце карандаша, чтобы вызвать его поломку.

Ласт: «Ни с того ни с сего оказалось, что у нас не было надежного устройства. Мы поняли, что, когда мы их запаивали, внутрь попадали маленькие металлические пылинки, которые иногда вызывали замыкание устройства. Мы действительно запаниковали. Это могло быть концом компании. Нам нужно было решить проблему».[8]

Нойс, как всегда, оставался спокоен. Снова его решением было разделить технический персонал на две группы под руководством Мура и Хоурни и заставить их посоревноваться друг с другом в том, чтобы придумать новый процесс производства. Команда Хоурни не только выиграла соревнование. Хоурни в ходе этого соревнования самолично пришел к одному из самых сильных технологических скачков в истории.

Он назвал это планарной технологией. Уже почти год он тихо работал над ней. У нее были корни в технологии фотолитографии, используемой в печати брошюр, постеров и дешевых художественных иллюстраций (сегодня находящихся в массовом производстве). По сути, устройство транзистора рисовалось вручную в большом, почти во всю стену, формате, затем фотографировалось и затем уменьшалось до маленького диапозитива. В те дни обычно создавались два или три слайда, каждый из которых показывал один из слоев схемы.

Затем кремниевая пластина – цилиндрический кремниевый кристалл, разрезанный как колбаска, – покрывалась, как и в фотографии, фоточувствительным химикатом. Под воздействием сильного света (впоследствии ультрафиолета и лазера), направленного через слайд на поверхность, темные области и линии на слайде оставляли не засвеченные следы на пластине. Эти не засвеченные области затем стравливали при помощи кислоты и потом либо добавляли полупроводниковые примеси («диффузия»), либо накладывали на металлический проводник или изоляционный материал. Процесс повторялся с каждым слайдом.

Прототип Хоурни, который он постарался сделать простым, напоминал линзу, выгнутую наружу с одной стороны в каплеобразную форму. Это стало одним из символов цифровой эпохи. Хоурни пытался найти более эффективный способ производства транзисторов; то, что он создал, было бесконечно более ценным: он трансформировал то, как люди видят эту реальность.

До этого момента произведенные объекты были почти всегда трехмерными: автомобили, телефоны, бутылки с кока-колой и даже транзисторы. С планарной технологией Хоурни превратил мир в двухмерную плоскость. Он соединил очень разные миры печати и электроники и таким образом создал производственный процесс, который не только помог создавать транзисторы еще меньших размеров (вам нужно было только уменьшить размер слайдов и использовать свет большей длины волны), но также смог производить их практически в неограниченных количествах, так же, как вы бы печатали больше копий страницы книги. Кроме того, вы могли увеличить объем произведенных транзисторов в каждом отпечатке, просто увеличив их количество на слайде – как с большими листами почтовых марок.

Так Хоурни с его планарной технологией определил то, как выглядит современный мир, в котором триллионы транзисторов – как мы увидим впоследствии, внедренных в более крупные чипы, – производятся каждый день. К сожалению, из-за беспокойной личности, сделавшей его одним из первых серийных предпринимателей Кремниевой долины (часто покидающих компании прямо перед их крупным успехом, как в случае с Fairchild), он стал наименее известным из пионеров высоких технологий.

С планарным процессом компания Fairchild Semiconductor заполучила прорывную технологию, необходимую для того, чтобы стать не только крупным игроком в индустрии транзисторов, но, возможно, ее лидером. Новый планарный транзистор Fairchild не только решил проблему надежности с проектом «Минитмэн», но также мгновенно сделал все другие транзисторы в индустрии устаревшими.

Все другие компании, занимающиеся производством полупроводников, были раздавлены. Их самые разумные представители приходили в Fairchild и смиренно просили лицензию на изобретение Хоурни. Остальные пытались ее скопировать, что приводило к годам судебных разбирательств.

Теперь Fairchild получала доходы не только от создания транзисторов (IBM, например, вскоре вернулась с новым крупным заказом на новые устройства), но также от продажи лицензий. Это было готовым рецептом для печати денег. А компания отсылала большую часть денег обратно на запад – в казну головной компании. Если у Шермана Фэйрчайлда и были какие-то сомнения насчет своих инвестиций, то теперь они испарились, и он стал строить планы выкупа компании, как только это станет возможным.

Не вызывает сомнений то, что руководство Fairchild и группа сбыта были достаточно высокомерны, когда в марте 1959 года прибыли на коммерческий просмотр в Нью-Йорке, самую большую выставку индустрии в году. У них был новаторский продукт в индустрии, а кроме того, новейший – планарный транзистор 2N697.

Но их ухмылки скоро сошли с их лиц. Подойдя к выставочному стенду Texas Instruments, они увидели объявление о заявке, по которой принято решение о выдаче патента на совершенно новое устройство из множества транзисторов – полная схема в едином чипе, которая угрожала сделать их транзистор устаревшим, как когда-то Fairchild угрожал остальным компаниям.

Как со временем узнают члены Fairchild, заявка на патент TI была основана на работе, проделанной девятью месяцами ранее молодым инженером по имени Джек Килби. Будучи новым сотрудником, Килби еще не заработал летний отпуск и должен был торчать в эти месяцы в жарком помещении головного офиса TI, в то время как старший персонал отдыхал. Ему было нечего делать, так что он проводил время, машинально рисуя новые проекты в записной книжке. Один из проектов, использующий маленькие проводки для соединения нескольких транзисторов на единой полупроводниковой подложке, внезапно показался Килби неимоверно важным, и в сентябре он показал его руководству. Руководители Килби признали не только важность проекта, но, что не менее важно, еще и то, что время этой идеи пришло. Она должна была решить растущую проблему бизнеса транзисторов в том, чтобы сделать их не только меньше, но и надежнее.

Это было первое анонсирование TI нового проекта Килби, и это потрясение не покидало команду Fairchild на протяжении всего коммерческого просмотра. Нойс и его команда думали, что с планарным транзистором 2N697 они станут в центре внимания на показе. Теперь же Texas Instruments трубила о новой технологии, которая могла нанести им такой же сокрушительный удар, какой нанесли они другим (как Philco) совсем недавно. Ошарашенная компания вернулась в Маунтин-Вью, поглощенная этой новой угрозой.

История Fairchild в этот период – это история о том, как блестящие изобретения закономерно разбивают все, что более крупные конкуренты ей противопоставляют. И ответ Fairchild на это событие был самым значительным из всех – в конечном счете он не только поверг TI и других конкурентов, но также изменил направление истории человечества.

Как и Килби, Нойс тихо работал над решением проблемы уменьшения размеров транзистора. Неприятность с «Минитмэн» заставила его продвинуться в вопросе надежности прототипа, а планарная технология Хоурни сделала его идею бесконечно более осуществимой. Теперь, с новым объявлением TI, Нойс понимал, что пришло время. Он усовершенствовал свои записи – те же самые, которые тридцать лет спустя будут выставлены в Музее компьютерной истории, – и продемонстрировал их своей технологической команде.

Подтверждая идею о том, что великие открытия почти никогда не совершаются в одиночку, а скорее являются результатом работы множества искателей, стремящихся к единой идее, время которой пришло, проекты Нойса решили ту же проблему, которую решил проект Килби, – нанесения нескольких связанных транзисторов на единый тонкий слой кремния. Но проект Нойса обладал тремя преимуществами. Во-первых, он разработал его многими месяцами позже Килби и, таким образом, учел все новшества в развитии технологии транзисторов. Во-вторых, в отличие от Килби, который работал с традиционной технологией мезатранзистора, у Нойса был планарный процесс, который станет лучшим решением парадокса соединением нескольких транзисторов. И, что важнее всего, из-за первых двух преимуществ плюс из-за того, что у Боба Нойса была гениальная идея, его проект получил безоговорочное превосходство над проектом Килби благодаря тому, что он работал – он мог быть произведен в огромных объемах по низким ценам и надежно функционировать в реальном мире.

«Это было похоже на распахнутую дверь. Ученые из Fairchild вдруг посмотрели в бездонную пучину в микроскоп на реальный мир атомов – бездну, обещающую ослепительную скорость и мощь, идеальную машину. Когда они позволили себе размечтаться, они поняли, что они могут поместить в чип не один транзистор, а десяток, возможно, сотню… черт возьми, миллионы. Это было ошеломительно. Это было чертовски захватывающе».[9]

Компания Fairchild назвала проект Нойса «интегральной цепью» – IC, чип с интегральными схемами, – и это привнесет кремний в Кремниевую долину, как будет назван регион спустя десять лет. Это хорошая кандидатура (среди телевидения Фила Фарнсворта, транзисторов Бардин/Бреттейн/Шокли и их будущего последователя микропроцессора) на титул величайшего изобретения двадцатого века. Как и транзистор до нее, интегральная цепь со временем даст своим создателям победу в борьбе за Нобелевскую премию. Но, в отличие от команды по созданию транзисторов, только один из изобретателей будет жив к тому времени, когда выдадут эту награду.

Интегральная цепь изменила все. К этому моменту Fairchild Semiconductor была самой популярной компанией в истории индустрии транзисторов, бессистемной успешной компанией, несбалансированной в своих инновациях и риске, который на себя берет. Теперь, с изобретением интегральной цепи, это была уже не индустрия транзисторов. Точнее, вся это многомиллиардная индустрия, состоящая из огромных, опытных и богатых компаний, теперь стала совершенно устаревшей. Все еще был спрос на транзисторы в течение ближайших нескольких лет, но они больше никогда не станут доминирующими в мире технологий. Теперь их будущее было определено: долгий путь перехода из марочной категории в категорию рядовых продуктов, а после – забвение. Что же до Fairchild Semiconductor – теперь это был король мира электроники, владелец технологии, которому остальные компании в индустрии, включая самые большие вроде General Electric, IBM и Hewlett-Packard, должны были подчиниться.

Прошло немного времени до того момента, как Fairchild стала одной из самых быстро развивающихся коммерческих компаний в истории, разросшаяся из Вероломной Восьмерки до 12 тысяч работников менее чем за десять лет. Как это ни парадоксально, но, как быстро бы ни развилась культура Долины, к тому времени, когда компания разрослась до 12 тысяч сотрудников, большинство из ее основателей – Вероломной Восьмерки – давно уже покинули компанию.

В более поздних компаниях Долины конфликты случались в первоначальном публичном выпуске новых акций, когда основатели стали нервничать из-за новых правил, диктуемых корпоративными бюрократами. Но в 1961 году в Fairchild Semiconductor разрастался конфликт между относительно консервативными учеными, основавшими компанию, и небольшой армией бизнес-профессионалов, налетевших в Маунтин-Вью, чтобы стать частью нового многообещающего дела. Многие из этих новых специалистов станут бизнес-титанами, навсегда ассоциирующимися с индустрией производства чипов – как, к примеру, Чарли Спорк и Джерри Сандерс. Но тогда они были всего лишь новичками, пытающимися найти свое место, оставить отпечаток. Они старались для перехода Fairchild Semiconductor от молодой к настоящей большой компании.

Развивалась не только сама компания, но и ее корпоративная культура. Основатели вроде Ласта – «старых» лабораторных специалистов – потихоньку вытеснялись новым поколением продвинутых, самоуверенных и порывистых работников, меньше заботящихся о вражде с Шокли, которого они видели выпивающим в баре на главной дороге, а больше о том, чтобы победить TI и Motorola и начать управлять миром электроники.

В начале 1959 года уровень продаж Fairchild Semiconductor вырос до полумиллиона долларов, а число ее работников – до сотни. Появился в ней и новый генеральный директор, Эд Болдуин. Болдуин казался верным и компетентным работником… до тех пор, пока он неожиданно не ушел со своей новой командой (и другими выходцами из Bell Labs, General Transistor и других компаний), чтобы основать свою собственную фирму – Rheem Semiconductor Inc.

Только после того, как ушел Болдуин, Fairchild обнаружила, что он ушел не с пустыми руками. Он захватил с собой копию «кулинарной книги» Fairchild, в которой описывался способ производства ее транзисторов – другими словами, планарный процесс.

Из воспоминаний Нойса: «Позже мы узнали, что им был нанят кто-то не из Fairchild, а университетский преподаватель, или что-то вроде того, которого попросили изучить книгу. И мы получили подтверждение этому. Так что это было довольно скандальное дело».[10]

Эпизод с Болдуином отразился на Fairchild в двух аспектах. С одной стороны, это сделало компанию гораздо более бдительной по отношению к защите ее интеллектуальной собственности, прописыванию контрактов с работниками и взаимодействию с увольняемыми. Но был создан прецедент; и в то же время в сознании многих сотрудников Fairchild появилась мысль о том, насколько просто прошло увольнение Болдуина – и как быстро он нашел необходимый капитал для того, чтобы основать свою компанию.

Болдуин был заменен Чарльзом Спорком, сыном водителя такси из Нью-Йорка, который доказал свою полезность как производственный эксперт в General Electric. Спорк был длинным, слегка зловещим, даже когда был в хорошем расположении духа, и гораздо более расположен к действиям, чем к словам. Больше, чем кто-либо другой, Спорк имеет отношение к тому, что Fairchild стала настоящей компанией.

То, что было менее заметно для окружающих, но не менее важно, – это что Спорк часто разрешал те споры, которые не мог разрешить Нойс. Много лет спустя Спорк будет вспоминать, что «самая большая проблема Боба была в том, что он сильно затруднялся говорить “нет”. Если двое начальников отдела имели разные мнения насчет того, что им следует делать, то тот, кто приходил к нему последним, тот и был прав, потому что он всегда говорил “да”».

Эта слабость Нойса как руководителя более чем компенсировалась его гениальностью – частью его легендарной харизмы – в привлечении самых талантливых людей с почти бесконечной преданностью. Спорк занимался производством, Мур – развитием продукции в лабораториях, Том Бэй – маркетингом высоких технологий, а четвертый, наименее известный, Дон Роджерс, занимался продажами Fairchild и наймом важнейших людей. Одним из таких был Дон Валентайн, который сразу взял на себя офис продаж Fairchild в Южной Калифорнии. Валентайн, который мог бы стать, вероятно, самым успешным венчурным капиталистом среди всех (Apple, Atari, Oracle, Cisco, Google и прочих), в свою очередь, нанял ряд молодых продавцов и маркетологов. Вскоре они станут иконами Долины – бросающийся в глаза Джерри Сандерс (с которым Валентайн регулярно имел конфликты), А. К. «Майк» Марккула (который впоследствии станет третьим основателем Apple Computer), Джек Гиффорд (Intersil and Advanced Micro Devices).

Достижение компанией уровня тех инноваций и успеха, которого достигли совсем немногие раньше и позже нее, во многом стало возможным благодаря талантам этих молодых людей – никому из них на тот момент не было больше тридцати – среди сотен других, которые поступили в Fairchild в ранние шестидесятые. На самом деле с 1961 до 1963 года. Fairchild была одной из самых заметных компаний в истории бизнеса, и, вполне возможно, здесь была самая плотная концентрация научных и деловых талантов – в такой маленькой, молодой компании. Именно об этих годах думали ностальгирующие Fairchildren – дети Fairchild. Достигнув успеха в мире бизнеса, они спрашивали себя: а что было бы, если бы они смогли остаться вместе и править миром полупроводников не одним поколением?

То, что делает Fairchild в эту эпоху такой живучей легендой, – это не только технологии исторического значения или даже умопомрачительная концентрация будущих лидеров индустрии и магнатов. Нет. Это – совершенное безумие: кутеж, вечеринки, культура составления правил по мере их необходимости в Fairchild в ее золотые годы.

Недостаточно просто пересказать историю тех лет. Проходили бесконечные пьяные вечеринки в соседнем салуне Wagon Wheel, на которых соблазняли работниц компании, разрушались семьи, поддерживалась вражда, а со временем – работники переманивались конкурентами. Бывали случаи, когда гений проектирования Боб Видлар, самый безумный из обитателей Долины, огорченный новым изобретением, выходил на улицу и срубал деревья, посаженные для благоустройства окружающего пространства. Постоянно пьяный Видлар вступал в драки до крови с конкурентами на демонстрационной площадке отраслевой выставки. Однажды он заблудился на пыльной Пятой авеню в Манхэттене в снежную бурю, пытаясь добраться до места – клиентской фирмы в Нью-Джерси. А еще был случай, когда земляк Видлара – Норман Дойл – ходил по коридорам Fairchild в мексиканской шали яркой расцветки – как мексиканский бандит, с мачете, ружьем и двумя нагрудными патронташами с патронами.

Но это, конечно, всего лишь легендарные моменты. Хотите действительно понять жизнь в Fairchild в ранние 1960-е – под либеральным стилем руководства Боба Нойса? Жизнь в компании с хорошо оплачиваемыми сторонниками радикальных реформ, убежденными (по основательным причинам), что они – это часть самой популярной компании на планете. Тогда примите, что для работы в этой компании нужно ценить динамичность каждодневной жизни в ней. Только в таком случае можно полюбить ежедневное безумие работы в Fairchild.

Одним из лучших описаний того времени был рассказ Маршалла Кокса, который поступил на работу в Fairchild в 1962 году. Он тоже станет одним из самых важных предпринимателей Кремниевой долины, но в тот день – день его собеседования, когда он забыл свое резюме, да еще и машина сломалась по пути на встречу в офис продаж в Южной Калифорнии, – он решил, что у него нет будущего в Fairchild, да и вообще в Долине.

«Я прибыл на собеседование примерно в 15:30, и я был в ярости. К тому моменту я понял, что это была пустая трата времени, так что я навалился на дверь и сказал Дону Валентайну, который был региональным менеджером: “Я – на встречу на три часа. Я опоздал на полчаса, у меня нет резюме, и у меня нет степени инженера электроники. Если вы хотите покончить с этим прямо сейчас, то мне плевать, но с меня хватит”».

Валентайн нанял удивленного Кокса на месте.

Неделю спустя Маршалл Кокс полетел в Область залива для посещения первой фазы ежегодных торговых совещаний Fairchild. Он с трудом понимал презентации в течение дня. К счастью, «к пяти часам все презентации были окончены и мы пошли наверх подкрепиться. В то время второй этаж еще не был закончен, так что это было похоже на большой чердак, наполненный почти пятьюдесятью или шестьюдесятью парнями, – и компания угощала нас кексами и виски. Именно так: кексы и виски. Я подумал – черт, это странная компания. И это – мои парни!».[11]

В последующий год Кокс настолько влился в культуру Fairchild, что ездил на коммерческие визиты, притворяясь одним из главных инженеров компании, чтобы впечатлить перспективного клиента и закрыть сделку.

Джерри Сандерс, блестящий агент по продажам, часто становился объектом сплетен и зависти (однажды его ложно обвинили в том, что он пришел в розовых штанах на коммерческую встречу с консервативным представителем IBM). Несмотря на это (или благодаря этому), он был предметом огромного количества споров. Он рассказывал об этом так:

«Я думаю, что большую часть времени все в индустрии полупроводников были пьяными. Но я думаю, что это было потому, что мы так много работали… И парни, которые не знали, что они должны были много работать, чтобы так много пить, не справлялись. Так что многие из этих парней просто отставали. Но, нет, я думаю, что мы были жесткой пивной бандой. Мы были фантастическими. Но мы надрывали наши задницы».[12]

Председательствовал надо всем этим большим общежитием, как самый классный отец сообщества, Боб Нойс. Он управлял самой популярной компанией на планете – и быстро обогащал себя и свою команду (по сравнению с молодыми инженерами тех времен). Да, бывало – он колебался, на этот случай был Чарли Спорк, особенно теперь, когда ему был дан титул генерального управленца. Но именно он был наделен властью выносить решения.

Боб Нойс привнес три вещи в Fairchild. Во-первых, как и любой другой главный начальник в электронике, он был настолько же хорош (если не лучше), как и любой другой ученый, работавший вместе с ним. Это давало ему не только способность понимать самые продвинутые исследования в лабораториях Fairchild, но также и понимание, где их можно применить. Во-вторых, он был равнодушен к корпоративной иерархии и «блестящим оберткам» власти. Это создало сглаженные рабочие условия в Fairchild, что не имело аналогов в американском бизнесе – и станет распространяться, подобно бактерии культуры Кремниевой долины, по всему миру. В-третьих, с его прирожденными талантами лидера, он, вероятно, сдерживал эту беспокойную команду вместе дольше, чем это получилось бы у лидера с меньшими способностями. Даже когда для Fairchild наступили трудные времена, лучшие таланты компании отказывались покидать Нойса, потому что ему принадлежала роль отца, наставника, и во многом он являлся тем человеком, на которого равнялся каждый из них.

Возможно, никто в Fairchild не ценил Боба Нойса больше, чем Джерри Сандерс. Он работал в офисе продаж Fairchild в Южной Калифорнии, вступив в компанию после того, как его мечта стать кинозвездой была перечеркнута. Постоянно живя в «голливудском» стиле, который был ему явно не по карману, Сандерс видел в Нойсе мудрого, понимающего отца, которого никогда не было у того упрямого ребенка на жестоких улицах Чикаго, которым Джерри когда-то был. Нойс, в свою очередь (возможно, из-за того, что видел в этом молодом человеке свою дерзкую сторону), всегда воспринимал Сандерса как младшего брата, прощая ему те ошибки, которые не простил бы остальным, всегда обращаясь с Джерри особым образом.

Другой важной находкой Fairchild был пылкий и талантливый молодой венгерский беженец по имени Эндрю Гроув (Андраш Иштван Гроф), и у него был иной опыт. Он поступил в Fairchild в 1964 году – сразу после того, как заработал докторскую степень в Калифорнийском университете в Беркли, и беспокоился о том, чтобы наверстать упущенное время. Как это ни странно, харизма Нойса не повлияла на Гроува. Много лет спустя он расскажет: «У нас с ним не было ничего, кроме неприятных, разочаровывающих сношений, и я видел, как Боб управляет проблемной компанией… Если двое людей спорили и мы искали у него разрешения спора, он просто болезненно смотрел на лицо спорщика и, случалось, говорил что-то вроде «Возможно, тебе следует над этим поработать». Но чаще он не говорил даже этого, а просто менял тему разговора».[13]

Исполненный решимости Гроув часто досадовал из-за нерешительности Нойса, но многое из этого имело отношение к работе Гроува в исследовательском отделе с Гордоном Муром. Гроув глубоко восхищался способностями Мура, но, к несчастью для него, его последующая работа как помощника начальника отдела разработки производственного процесса, по большому счету, сделала его человеком, назначенным для того, чтобы придумать, как стандартизировать производство новых проектов в лаборатории так, чтобы они были приспособлены для массового производства на заводе. Так как оба лагеря постоянно враждовали, это была самая неблагодарная работа в Fairchild. Маршалл Кокс впоследствии вспоминал:

«Энди был неким подобием забавной безделицы для Fairchild в те дни, потому что, будучи человеком, занимающимся производством… он всегда разрабатывал те процессы, которые, когда вы пытались использовать их в реальных условиях производства, никогда не работали. Тогда позиция исследовательского отдела на этот счет была такой: «Эй, если бы вы, ребята, не были такими кончеными кретинами, вы бы точно смогли встроить этот процесс в производство». Ну, Гроув, так как он был человеком, разрабатывающим процессы производства, часто воспринимался как человек, который не разрабатывает практические вещи; многие говорили, что он не был прирожденным «производственным человеком». Но он, позвольте мне сказать… Я думаю, что этот сукин сын оправдал себя в Intel. Он был прирожденным «производственным» парнем».[14]

Даже тогда, из-за особенностей своей личности, Гроув злился на несправедливость своего положения, но терпеливо ждал своего шанса выбраться из этой ситуации. Как оказалось, шанс был не за горами.

К 1965 году из-за структурных проблем компании и растущей конкуренции в индустрии Fairchild начала терять свое лидирующее положение. Так, в частности, в Motorola раскрылся новый талант: Лестер Хоган. Во многих отношениях (они оба были учеными) Нойс и Хоган были похожи. Но Хоган не затруднялся в вынесении решений… и не испытывал затруднения, увольняя работника. И теперь каждый раз, когда Fairchild оглядывалась назад, она видела Motorola, следующую по пятам.

Кроме внутренних раздоров и усиливающейся конкуренции, существовало еще два фактора, с которыми теперь пришлось столкнуться Fairchild. В конечном итоге эти факторы стали дружно работать над разрушением компании.

Первым из них была головная компания Fairchild Camera & Instrument. Шерман Фэйрчайлд и его топ-менеджмент довольно быстро поняли, с чем они столкнулись в Fairchild Semiconductor. Но вот чего они никогда не понимали, так это того, что интересное небольшое подразделение в Калифорнии не просто создавало инновационные продукты, но было целой новой корпоративной культурой – с совершенно другими понятиями успеха и другими ожиданиями будущего компании.

Никогда это абсолютное различие не было более значительным, чем весной 1965 года, когда, по его собственной инициативе, Нойс приехал на главную отраслевую конференцию и одним махом разрушил всю ценовую структуру индустрии электроники. У Нойса могли возникнуть проблемы с выбором из противоречивых требований его собственных подчиненных, но дело касалось технологии и конкурентов, а он был одним из самых отчаянных безумцев в истории высоких технологий. И этот случай был одним из первых его великих решений. Аудитория на конференции громко ахнула, когда Нойс заявил, что с этих пор компания Fairchild будет продавать всю свою основную продукцию интегральных цепей по цене в один доллар. Это не только была лишь мельчайшая часть обычной в индустрии цены за эти чипы, но это к тому же было дешевле, чем стоимость производства для самой Fairchild.

Десять лет спустя бостонская консалтинговая группа посмотрит на это решение Нойса и использует его для определения новой ценовой политики, основанной на кривой роста производительности. Как Нойс объяснял в то время, почему бы не установить цену с самого начала такой, какой она станет через год или два? Установить сейчас – и захватить покупателей и доминирование на рынке еще до того, как конкуренты успеют ответить? Нойс также обладал храбростью (и властью) действительно привести это решение в действие – без какого-либо подтверждения того, что эта затея приведет к успеху. А успех был таков, которого не ожидал даже он сам. Метафорически и буквально Боб Нойс бросил все чипы в центр стола и поставил все на Fairchild Semiconductor. И, так как он был Бобом Нойсом, настолько же удачливым, насколько и талантливым, он выиграл.

Индустрия пошатнулась, а Fairchild получила максимальную долю рынка. И вскоре появилась прибыль. Поистине легендарная команда Нойса. Как писала биограф Нойса Лесли Берлин:

«Менее чем через год после невероятного падения цен рынок расширился настолько, что Fairchild получила один заказ (на полмиллиона чипов), который был эквивалентен 20-ти процентам всего объема производства индустрии за предыдущий год – пятая часть. А год спустя, в 1966-м, производитель компьютеров Burroughs разместил заказ для Fairchild на 20 миллионов интегральных цепей».[15]

Эти заказы сильно отразились на ценности Fairchild на рынке. Берлин: «В первые 10 месяцев 1965 года цена акции [Fairchild] Camera and Instrument раздулась на 447 процентов, выстрелив с 27 до 144, подорожав на 50 пунктов только в октябре. Это был самый быстрый рост среди всех акций нью-йоркской биржи за все время. Продажи и прибыли достигли еще одного рекорда».[16] Кульминационный момент настал тогда, когда могущественная IBM (с ее все еще самым большим полупроводниковым производством) решила купить лицензию Fairchild на планарную технологию.

Головная компания Fairchild наградила свою дочернюю за успех так же, как и все компании Восточного берега в то время. Крупная часть прибылей была передана в фонд финансирования других производственных отделов компании, а люди, заведующие подразделениями, были продвинуты на лучшие позиции и на лучшую зарплату за хорошо проделанную работу. В то время в Нью-Джерси никому не пришло в голову, что это было определенно неправильное решение по отношению к эгалитарной компании. Она ведь разделяла риски и прибыли между своими сотрудниками, ее руководители перебрались в Калифорнию для того, чтобы выбраться из старого мира бизнеса. Наконец, компании приходилось перенаправлять большую часть своей прибыли обратно в развитие продукции, чтобы быть во главе конкурентной среды в безжалостной индустрии полупроводников.

В, возможно, самом известном журналистском произведении о Кремниевой долине, в профиле Боба Нойса в Esquire, Том Вульф нашел безупречный пример для того, чтобы описать непреодолимый разрыв между востоком и западом. Он описывает ситуацию, когда шофер ждал Джона Картера, президента, на улице за пределами головного офиса Fairchild Semiconductor в Маунтин-Вью:

«Никто никогда не видел здесь лимузина с шофером. Но это не то, что запомнилось больше всего. Главное удивление было вызвано тем, что водитель стоял на улице почти восемь часов, не делая ничего… Холоп, не делающий ничего весь день, кроме того, чтобы стоять за дверью и быть готовым мгновенно услужить заду своего хозяина, когда этот зад, брюхо и подбородки решат вернуться. Это был не просто беглый взгляд на то, как жизнь в стиле нью-йоркской корпоративной верхушки необычна для коричневых холмов долины Санта-Клара. Это казалось ужасающе неправильным».[17]

В соответствии с закоренелым стилем ведения бизнеса FC&I продвинула Нойса до титула вице-президента группы и закрепила за ним не только полупроводники, но и инструменты, графическую продукцию и некоторые другие подразделения, которые, по мнению корпоративного руководства, подходили под понятие «электроника». То, что полупроводники – это химическая индустрия, в итоге только производящая электронные устройства, видимо, не пришло им в голову.

По профессиональным и личным причинам продвижение по корпоративной карьерной лестнице было практически последним, чего хотел Боб Нойс. Инстинкт Нойса говорил ему, что его присутствие в Fairchild Semiconductor просто необходимо для того, чтобы компания слаженно работала.

Но FC&I не дала ему иного выбора, кроме как согласиться. Таким образом, даже когда он стал регулярно ездить в Нью-Джерси, пустота, которую он оставлял после себя, начинала заполняться руководящими фигурами, в свою очередь продвинувшимися на одну ступень. Самым значительным следствием ухода Нойса стало то, что человек по имени Чарли Спорк стал новым генеральным руководителем Fairchild Semiconductor. С решительным Спорком во главе и топ-менеджментом под ним, который вскоре станет главенствовать в эпохе полупроводников Кремниевой долины, это должно было стать моментом, когда компания Fairchild перевернула все с ног на голову и вернула свое лидерство в индустрии.

Однако все пошло наперекосяк.

То, что тогда точно случилось, все еще является предметом споров между старыми сотрудниками Fairchild и историками современной индустрии. Что очевидно, произошло сразу несколько событий разом.

Во-первых, вся индустрия электроники начала показывать спад. Идея о том, что области высоких технологий присуще свойство четырехлетнего цикла подъема-спада, хорошо известна в наше время – теперь, когда Долина прошла через пару дюжин подобных циклов различной степени тяжести. Но в 1966–1967 годах это было совершенно новым явлением, возникшим, возможно, благодаря перепроизводству в ожидании заказов от нового рынка телевещания в дециметровом диапазоне, военному подъему в связи с войной во Вьетнаме и космической программе NASA.

Вторым фактором было то, что появился новый метод производства в индустрии полупроводников – технология изготовления интегральных схем на МОП-структурах (структура металл-оксид-полупроводник). Так как она была быстрее, дешевле и энергоэффективнее, она уже воспринималась как будущее индустрии. Пока другие компании пытались перестроиться от традиционной технологии биполярных приборов на МОП-технологию, Fairchild игнорировала эту революцию. Как сказал один из сотрудников Fairchild, «все понимали, что МОП была новой волной в будущее. Это была очевидная технология для чертовых калькуляторов. И все же мы не могли найти кого-то, кто хотел бы ею заниматься».[18]

Однако растущий успех бывших сотрудников Fairchild на этом новом рынке не был потерян нынешними. В конце концов, они говорили себе те слова, которые будут повторяться в тысяче голов инженеров многие годы спустя: «Эти парни здесь работали. Они не отличались от нас – уж точно не были умнее. И теперь посмотрите на них. Они богаты. Чем мы хуже?»

Глава 3. Цифровая диаспора

Открылась дверь. Первым человеком, прошедшим через нее, был Боб Видлар, изменнический гений. Оглядываясь на его прошлое пьянство, драки и беспорядочное поведение, нельзя при этом не заметить, что Видлар был одним из самых креативных умов в истории технологии. Его сильной стороной были линейные устройства – нецифровые цепи вроде усилителей, которые были последними лучшими холстами выдающихся художников в электронике. Единственной вещью, волновавшей Видлара больше, чем его линейные устройства, была его свобода. Которую он охотно демонстрировал, начиная с вырубки деревьев в Fairchild и заканчивая поездкой в своем Mercedes с козлом внутри, чтобы он обглодал нестриженый газон в National Semiconductor. В свои последние годы он изредка приезжал из Мехико, из своего обнесенного забором жилья, чтобы представить свой новый проект Linear Technologies. Относительно короткая жизнь Видлара (он умер в возрасте 53 лет) вся была посвящена избавлению от любых ограничений этой свободы – включая недостаток денег. Так что утром 1966 года Роберт Видлар объявил, что покидает Fairchild Semiconductor, чтобы присоединиться к маленькой полупроводниковой молодой фирме (вниз по улице в Санта-Кларе) под названием National Semiconductor.

Как и в случае со всеми увольняющимися работниками, на его интервью по выяснению причин ухода Видлара попросили заполнить шестистраничный список вопросов, объясняющих причины его выхода из компании. Вместо этого Видлар написал большими прописными печатными буквами на каждой странице: Я… ХОЧУ… СТАТЬ… БОГАТЫМ. Затем, так как он никогда не писал свое имя, он подписал последнюю страницу буквой X. Это было первое знамение того, что последует для Fairchild впоследствии.

А последовало то, что отрасль компании, о которой никто никогда не волновался, – производство – начала распадаться. Это было последнее место, от которого ожидали проблем: в конце концов, Чарли Спорк был богом производства полупроводников. И была целая гора заказов, производственные линии Fairchild работали без продыху, так что вроде бы, напротив, компания добавляла дополнительные смены. И все же внезапно производство потерпело крах, сроки поставок срывались, Fairchild больше не могла производить достаточно работающих чипов, чтобы удовлетворить спрос как раз в тот момент, когда она имела шанс максимизировать выручку.

К концу 1966 года Fairchild Semiconductor могла поставлять чипы только на треть текущих заказов. Она даже не могла выпускать новые виды продукции на рынок, потому что застряла между развитием и производством.

И тогда появилась третья причина, по которой случился крах компании Fairchild. Настоящая причина упадка компании – или просто так думают многие пришедшие потом сотрудники Fairchild, вспоминая старых руководителей, – в том, что головная компания использовала Fairchild Semiconductor как дойную корову, слишком долго забирая крупные доходы, которые были нужны подразделению для того, чтобы наработать инвестиционный капитал. Теперь Fairchild Semiconductor начала физически ломаться под бешеным натиском столь большого количества заказов. Подтверждал этот аргумент тот невообразимый ритм работы Fairchild Semiconductor, который поддерживался в последние восемь лет. За это время компания разрослась из «Восьмерки» в фирму с двенадцатью тысячами работников, с продажами на 130 миллионов долларов (в долларах 1966 г.) – быстрее, чем любая производственная компания. Множество технологических компаний разрасталось лишь с долей скорости Fairchild и все же ломалось под натиском этой болезни роста. Недостаток денег и избыток рисков в конце концов стали слабостями и Fairchild Semiconductor.

Но четвертое объяснение, данное самим Спорком, возможно, лучшее. Он был вне себя от ярости, когда ему приходилось работать с головной компанией Fairchild Camera & Instrument. Как человек, не подчиняющий свою волю кому-либо, Спорк ненавидел почти все, что он видел в этом корпоративном подразделении… и, к своему разочарованию, понимал, что почти ничего не может с этим сделать, – как он говорил Джерри Сандерсу: «Я не хочу чувствовать себя ребенком, написавшим себе в штаны. Я хочу управлять своим собственным шоу».

Существовали и другие причины. Бум в индустрии полупроводников создал огромное поле тяготения для талантов, и к середине 1960-х уже был недостаток инженеров электроники, физиков твердого тела и компьютерных ученых в стране, чтобы удовлетворить этот спрос. Так что компании по производству чипов делали единственное, что им оставалось: они пытались вторгаться на поля своих конкурентов.

Fairchild Semiconductor, наполненная талантами и привлекавшая внимание электронной индустрии, была отличной мишенью для «охотников за талантами» и корпоративных вербовщиков. Было только одно решение этой проблемы, как считал Спорк, и это было то, чего Fairchild Semiconductor всегда хотела: свобода. И это, в свою очередь, означало две вещи: позволить подразделению полупроводников оставлять большую часть своих прибылей для реинвестирования и дать своим работникам право покупать ограниченное количество акций компании по фиксированной цене.

Нойс пытался уговорить корпоративных руководителей на такую программу поощрения сотрудников много лет, но его уговоры не нашли одобрения. Нойс быстро присоединился к Спорку в его запросе.

Но они напрасно сотрясали воздух. Наравне с ошибкой Шокли в обращении с Вероломной Восьмеркой это было одним из самых неправильных решений в истории Долины: Fairchild Camera & Instruments дала обоим отказ. В Fairchild Semiconductor будет либо зарплата, либо вообще ничего.

Удивительно, но вполне понятно, что следующим ушедшим сотрудником Fairchild стал Чарли Спорк. Спорк: «До нас стало доходить, что, вы понимаете… что, может быть, нам стоит запустить новую компанию».[19]

Уход Видлара показал Спорку, в какую сторону ему стоит посмотреть: National Semiconductor, которая теперь, когда у нее был лучший линейный проектировщик в мире в лице Боба Видлара, могла превратиться из заурядной компании в суперзвезду. Спорк планировал это многие месяцы, потихоньку собирая команду из звезд Fairchild, начиная с лучшего ученого Пьера Ламонда и заканчивая молодым Флойдом Кваммом. И тогда в марте 1967-м он начал претворять свою задумку в жизнь. Во время посиделок в другом популярном местном баре – «Чез Ивонн» – Спорк сказал Нойсу, что собирается уйти и присоединиться к National Semiconductor в качестве ее нового президента и главного руководителя.

Нойс даже не пытался отговорить Спорка от этой затеи. Позже он скажет: «Я думаю, я действительно переживал из-за его ухода. Я просто чувствовал, что все идет наперекосяк, и, откровенно говоря, ощущал огромную личную потерю. Вы знаете, работать с людьми, которых вы любите, а затем испытывать на себе их уход – это то, что я бы назвал опустошающим».[20]

Теперь в Fairchild Semiconductor наступил хаос. Как сказал один из сотрудников: «Я был где-то между потрясением, ужасом и несчастьем».[21] В попытке восстановить некое подобие нормальности, Боб Нойс временно взял под личный контроль этот отдел, чтобы выиграть некоторое время, пока не найдет замену Спорку. Но теперь таланты были в огромном дефиците. Нет ничего удивительного в том, что Нойс, вспоминая то время, сказал: «Я просто чувствовал, что все идет наперекосяк».[22]

Только тогда Fairchild Camera & Instrument начала работать над восстановлением ситуации. Ее реакция была предсказуема: она вызвала Нойса в Нью-Джерси для проведения бесконечных совещаний, на которых обсуждалась работа подразделения, начиная с расходов на рекламу и заканчивая структурой организации. Нойс был настолько подавлен, что написал в своем блокноте: «Попытаться убраться с Восточного берега!»

Когда Нойс вернулся в Маунтин-Вью, он тихо отвел Гордона Мура в сторону. «Боб пришел ко мне и сказал: “Как насчет того, чтобы завести собственную компанию?” И моей первой реакцией было: “Нет, мне здесь нравится”».[23]

До корпоративных управленцев только теперь стало доходить (с помощью финансового анализа акций, медиа и держателей акций – акции потеряли почти половину своей стоимости), что они допустили ужасную ошибку. Они согласились эмитировать триста тысяч новых акций для приобретения их сотней сотрудников, в основном – руководителей среднего звена.

Но этого было слишком мало, к тому же было слишком поздно. Компании по производству чипов предлагали тысячи акций в качестве бонуса для сотрудников Fairchild только за то, что они перейдут в их фирму. К этому моменту из Fairchild утекали таланты через каждую дверь… бара Wagon Wheel. Маршалл Кокс: «Это произвело необычный эффект на каждого в Fairchild. Мы ходили в Wagon Wheel каждый вечер пятницы, и вскоре это превратилось в «Ну, сегодня пятница, кого сегодня забрала National Semiconductor? Сукины дети». Они всегда забирали нескольких хороших инженеров, работников производства или кого-то еще. Это было действительно дурно. Дело обстояло так: «Боже мой, Том [Бэй], засуди их гребаные задницы, какого черта?» Но он этого не сделал».[24]

Нойс знал, что единственный способ восстановить былую славу Fairchild Semiconductor состоит в том, чтобы сделать подразделение сердцем новой головной Fairchild, той, которая отделила большую часть своих подразделений и сфокусировалась на восстановлении доминирования в индустрии полупроводников. Но чтобы произвести значительные изменения в такой большой и старой компании, Нойс понимал, что ему нужно стать руководителем Fairchild Camera & Instrument. И в глубине души он понимал, что не хочет эту работу.

Нойс: «Я думаю, я просто не хотел подниматься в такую обстановку. Я хотел остаться в Калифорнии. Корпоративные руководители были в Нью-Йорке. Кроме того, у Fairchild Camera был целый ряд дел, которыми я не хотел заниматься, – вроде бизнеса разведывательных устройств, бизнеса печатных станков, вещи вроде этого. И потом, принимая во внимание мою личную жизнь, я получал гораздо больше удовольствия от ведения компании на ранних этапах, чем от управления крупной компанией, – и в каком-то смысле я продолжаю этим заниматься. Другой личной причиной было простое желание узнать, был ли успех Fairchild всего лишь удачей, или это было то, что удалось лично мне».[25]

Компания вскоре объявила, что ищет нового руководителя. Нойс – и чуть ли не все остальные, связанные с индустрией производства чипов, – решил, что эту работу предложат ему. Однако Fairchild не обратила на Нойса никакого внимания, решив, что он недостаточно опытен. Это будет третьим глупым решением старого корпоративного мира в отношении нового мира технологий. С этого момента балом будут править молодые – сначала в Кремниевой долине, а затем всей мировой экономикой.

Гордон Мур в своей дипломатичной манере впоследствии скажет интервьюеру, что «Боб был сильно раздражен из-за решения руководства». Это, скорее всего, недостаточно описывает ярость Нойса. Он спас корпорацию от медленного забвения, обогатил ее, передал ей контроль над самой популярной индустрией в мире… а в ответ ему сказали, что мальчику нужно подрасти.

Снова, как и месяц назад, Нойс пришел в лабораторию Гордона Мура и задал тот же самый вопрос. На этот раз Гордон знал, что Боб был предельно серьезен. Нойс уже поговорил с Артом Роком – теперь выдающимся венчурным капиталистом с семейным фондом Рокфеллеров, Venrock. Когда Нойс сказал своему старому другу, что покидает Fairchild, Арт поразил его, сказав: «Самое время!» Но затем он сказал Нойсу, что, если тот сможет уговорить Мура также покинуть компанию и если оба смогут направить часть личных денег на то, чтобы показать свое стремление, Рок найдет для них финансы, необходимые для создания компании.

На этот раз, когда Боб предложил Гордону уйти вместе с ним и начать собственный бизнес, Мур согласился.

Теперь Нойс был готов. Он полетел в Нью-Йорк и подал заявление об отставке прямо самому Шерману Фэйрчайлду. Шерман, уничтоженный – подобно Шокли, – стал смотреть на Боба как на своего золотого ребенка, уговаривая Нойса остаться еще ненадолго и позволить Шерману найти для него замену.

Нойс согласился. Он немедленно порекомендовал нового главу Fairchild Semiconductor, которым мог бы стать доктор Лес Хоган из Motorola. Фэйрчайлд быстро направил члена правления Уолтера Берка в Финикс, чтобы сделать тому предложение.

Хоган рассматривал предложение скорее из любопытства, чем из интереса. С чего бы ему покидать Motorola в момент ее максимального расцвета и заниматься проблемной компанией, переполненной звездами науки, многие из которых уже из нее уходили? Он дал отказ на предложение Берка.

Далее. Он позвонил Шерману Фэйрчайлду, поблагодарил за предложение, но – отказался. И тут пришел единственный человек во всей индустрии, которого Хоган воспринимал как себе равного: Боб Нойс. Хоган вспоминал, как он был изумлен: каждый знал, что Fairchild Semiconductor – это создание Нойса; с чего бы ему уходить?

«Я сказал: «Ты сошел с ума, ты должен быть президентом этой компании». А Боб ответил: «Я ухожу. Я хочу начать вести другую компанию». Я спросил: «Почему? То, что ты делал, у тебя здорово получалось, у тебя есть некоторые проблемы, но ты можешь их поправить». Но Нойс был непреклонен».

В конце концов Шерман Фэйрчайлд нашел одну причину, по которой Лес Хоган переберется в Fairchild: деньги. Куча денег. Так много денег (120 000 долларов в год, десять тысяч акций Fairchild и 5 000 000 долларов в заем на покупку еще 90 000 акций – все в долларах 1968 года), что это стало стандартной единицей измерения денег в сфере высоких технологий того времени: другие руководители получали оплату в долях Хоганов. Хоган даже запросил – и получил – то, что казалось невероятным: переезд руководства Fairchild в Маунтин-Вью.

Страницы: 12 »»

Читать бесплатно другие книги:

Убита молодая служанка Мэг, которая еще недавно работала в доме викария. А вскоре бесследно пропал е...
Учительницу математики мисс Феррис из престижной школы убивают прямо перед ее выходом на сцену в люб...
Известие о самоубийстве чиновника министерства иностранных дел Сэмюэла Феннана озадачило Джорджа Сма...
Пару лет назад нью-йоркский адвокат Винсент Кальвино был вынужден покинуть родину. Колеся по свету, ...
В это издание вошли роман «Игра в пятнашки» и повесть «Убийство полицейского»....
Телохранитель Евгения Охотникова, нанятая вдовой Любовью Южиной, пыталась выстроить все преступления...