Культурный конфликт (сборник) Ронина Елена

7

ВСЕ праздники Маша просидела дома, глядя на телефон.

– Машка, ну что ты сама не своя? Ну перестань. Да наплюй ты на него. Вон Сорокин тебя постоянно куда-нибудь приглашает. Ну что около телефона сидеть? Пошла бы в кино. Ну не позвонит он уже. Ну это же ясно. Все теплоходы уже давно уплыли. Скоро назад приплывут. – Оля не знала, как успокоить сестру.

– Оль, ты не понимаешь. Я места себе не нахожу. А вдруг с ним что-то случилось? Ты знаешь, я же тебе не говорила, его дочка с тобой в одной школе учится.

– Как это?

– А так это, во втором классе. Помнишь, я тебе в школьном дворе девочку красивую показывала? Вот это она.

– Всё, Маш, не волнуйся. Завтра уже в школу, я всё выясню.

Маша с трудом дождалась, когда Оля придет из школы.

– Ну?!

– Маша, только успокойся. Но этот твой Евгений Евгеньевич, похоже, полная скотина!

– Ольга, прекрати, не тебе судить!

– Не мне?! А то, что у этой Нюши сестра есть четырехмесячная?! Женей зовут, как папу?! А эту Анной, как маму?! Потому что семья у них дружная?! И что праздники эти они на теплоходе все вместе провели?! Маш, ну не плачь! Ну я ж сразу говорила, что он сволочь. Машка, он тебя не стоит. Ну посмотри на него, он с тобой рядом ну прямо Змей Горыныч!

– Девочки, что тут у вас? – на крики прибежала из кухни Вера.

– У нашего хмыря оказалась счастливая семья о двух детях!

– Ольга, не паясничай! – Вера подошла к Маше, села рядом и взяла ее за руки. – Маша, родная, это нужно пережить. Отойди в сторону. Не унижайся. Будет очень тяжело. Знай, что у тебя есть мы. Понятно, что мы не заменим его. Но мы будем рядом. Пройдет время, и ты забудешь эти переживания. Тебе будет смешно, даже стыдно. Останется тот голос, а не этот человек. Хорошо, что ты узнала об этом сейчас. Потом было бы еще сложнее. Маш, ты же всегда мне верила. Поверь сейчас. Вы знаете, девочки, все ваши проблемы и переживания – это мои проблемы. Каждый раз думаешь: лучше бы это со мной случилось, но только не с вами. За что вам это всё? Но это жизнь, и ее надо пережить. Всё у тебя, Маша, будет хорошо. А он такой человек. Вот у него никогда и ничего не будет. Нужно его просто пожалеть. Охотник такой. Ему была не ты нужна, а победа над тобой. Он же понял, какое впечатление на тебя при первой встрече произвел. Вот, видно, и дал себе слово: всё сделаю, из шкуры вылезу, а это девчонка моей будет.

– Что ж, ему это удалось, – произнесла безжизненным голосом Маша.

– Дуреха, ничего ему не удалось. Ты молодая, красивая. И будет еще и любовь настоящая, и муж любящий, и дети. Женщина всё сама себе в этой жизни строит. И ты построишь. Не зацикливайся. Будь гордой. То, что он сейчас сделал, – это предательство. Причем двойное, потому что и по отношению к тебе, и к жене. Можно простить ошибку. Человек может оступиться. И вообще в жизни прощать нужно уметь. Но предательство никогда. Запомни это, дочь.

– Мамочка, спасибо тебе, – Маша размазывала слезы по лицу, но уже начала понемногу успокаиваться. – Я буду сильной. К телефону меня больше не зовите. Я больше этого человека знать не желаю.

Через какое-то время Евгений Евгеньевич понял, что произошло, и опять попытался вернуть Машу. Звонил, караулил на улице, пытался договориться с Олей. Но Маша решение приняла и от него не отступала.

– Вот видишь, Вера, а мы думали, что дочь наша слабая. Просто удивительно, где она силы сейчас берет? Сердце сжимается, на нее глядя, – Вадим тихо вздохнул. – Ну что мы для нее сделать можем? Давай на выходные в «Лесные дали» съездим?

Времени прошло много. Целая жизнь. И мама была права. Сейчас у меня есть в этой жизни всё – и прекрасная семья, и любящий муж, и взрослая дочь. Есть даже двое очаровательных внуков. От той истории остались лишь воспоминания. Нет, не о той любви и не о том человеке. Эти воспоминания я из памяти стерла. Этого со мной не было. В памяти остался только голос. Завораживающий, живой, такой непохожий ни на какой другой. Он всегда будет со мной. Моя первая любовь.

Почему я не люблю 1 сентября

А ЗА ЧТО этот день любить? По мне, так это самый грустный день в году. Причем сколько лет прошло с тех пор, как я в школу не хожу, а ничего не изменилось. Во всяком случае, в моей голове. Была я школьницей, потом студенткой, потом мамой одного сына, потом еще одного сына. Менялось время, менялась жизнь, я менялась, неизменным остается всегда только одно – мое угрюмое настроение в преддверии i сентября и слезливое в этот самый день.

Главное, обязательно еще кто-нибудь позвонит, поздравит:

– Поздравляю с праздником! С Днем знаний!

Я всё время пытаюсь понять этих людей, которые звонят. Они что, в школу никогда не ходили, или они в какой-то другой стране живут? Вот что они в этот день хорошего видели? Я, конечно, не знаю, про других судить сложно. Только не могло у них быть как-то по-другому. Думаю, это привычка. Правило хорошего тона – всех и всегда с любыми праздниками поздравлять. Ну, поздравьте меня тогда лучше с Днем Парижской коммуны. Мне от этого ни холодно ни жарко. Мне лично эта коммуна ничего плохого не делала. И настроение у меня всегда в этот день нейтральное, может быть даже прекрасным. Это вам не первое сентября.

Даже когда я пошла в первый класс и ничего не знала еще ни про школу, ни про этот дивный праздничный день, всё как-то сразу было не слава Богу.

Как сейчас помню, собирали меня, понятное дело, всей семьей. Чтобы и платье, и туфли, и гольфы, и банты. Накануне папа со старшей сестрой поехали за цветами. Купили розы. Мама сразу высказала сомнения, доживут ли до утра. Слова оказались пророческими – до утра не дожили. Я проснулась i сентября утром, посмотрела на сморщенный букет и разрыдалась от страшного горя. Видимо, я тогда всё поняла. И про школу эту, и про праздник. Но тогда мне казалось, что все-таки про цветы. Папа стремглав бросился на рынок и купил огромный букет гладиолусов. Гладиолусы не вянут, – я была банальна, как все, по выражению старшей сестры. Но главное, с цветами. Первой, кого встретила в школьном дворе, была моя детсадовская подружка Светка Колотилова.

– А почему у тебя туфли бежевые?

– А разница какая?

– Большая! Можно только или в черных, или в белых. И обязательно чтоб лаковые.

У меня внутри сразу всё свернулось. Неужели правда? Папа уже убежал на работу. На рынок за туфлями посылать было некого и некуда. Так я весь день первого сентября и ждала, заметит учительница мои неправильные туфли или нет. Выгонят меня или все-таки сжалятся и оставят.

Первое сентября на следующий год было для меня совсем грустным. Я уже наверняка знала, куда я иду. Я иду в то место, где меня не любят. Почему меня невзлюбила учительница начальной школы, я не знаю до сих пор. Но вот невзлюбила. Я, правда, была несобранная, забывчивая. Но маленькая же, к тому же некогда было родителям за мной особо присматривать. Приходилось уповать на мою сознательность. Боже, ну какая сознательность может быть у семилетнего ребенка?! Обходились без дедушек, бабушек. Ключ от квартиры на шее, суп, завернутый в одеяло, на табуретке. Но так многие жили. Да почти все. Но все-таки были у нашей учительницы любимчики. Я была конкретно наоборот.

Причем обсуждать мою кандидатуру она любила совместно со всем классом. Такие показательные действия были. Вот вызовет она к доске пятерых девочек. Я, естественно, в их числе. И спрашивает:

– Ребята, вот посмотрите и ответьте. Только смотрите очень внимательно. Одна девочка одета неправильно. Ответьте, кто? Не забываем, дети, с мест не выкрикиваем, а поднимаем руки. Я всех вижу. Пожалуйста, Сережа.

– А Соколова непричесанная.

– Молодец, Сережа, но это не так важно. Кто еще хочет сказать?

Дети выдвигали разные версии. Воротнички криво пришиты, туфли не того цвета. Мы всё это время стояли и ждали приговора, кто же все-таки среди нас самая неправильная.

– Дети, – подводила итог учительница, – вы меня сегодня очень порадовали. Приятно, что вы не безразличны к своим товарищам.

Я практически успокоилась. Во мне никто не нашел ни одного недостатка. И вдруг:

– Только приглядитесь к Рониной! Это же надо было додуматься. Надеть белый фартук и бежевые колготки. По-моему, ребята, это просто смешно.

Ребята дружно начинали смеяться. Ну, раз смешно?! Учителю нужно верить. Причем до этого им мои бежевые колготки не мешали. И потом, ну взрослая же женщина эта наша учительница. Наверное, догадывалась, что дети надевают на себя по утрам то, что им дают родители. Ну и позвони моей маме вечером, и спроси у нее, дальтоник она или как. Или объясни ей, что запрещено это – белый фартук с бежевыми колготками. А если не запрещено, так не лезь к ребенку, не порти ему настроение. До такой степени, что он этот случай спустя тридцать пять лет забыть не может.

При том что я девица была достаточно хладнокровная. И относилась к жизни так, как к ней относится сейчас мой младший сын:

– В жизни случается всякое и всё можно исправить, – объясняет он нам, если получает в школе что-нибудь ниже нормы.

И даже с таким отношением к жизни было сложно переносить очередной вызов к доске.

– Ронина, выйди на середину класса.

Я покорно выходила, заранее опустив голову.

– А сейчас я напишу вам букву «р» так, как ее пишет ваша одноклассница. Неужели я вас этому учила, ребята?

Ребята обескуражены.

– Что вы, никогда! Просто Ронина какая-то особо несообразительная.

– Наташа Морозова, – продолжала свои садистские выпады учительница, – выйди к доске и напиши букву «р» правильно.

Наташа Морозова шла и писала правильно. Я всё так же понуро стояла посреди класса.

– Молодец, Морозова! Прошу тебя, подтяни Ронину, а то не знаю, как она закончит вторую четверть.

А действительно, как? Куда ж нам без Морозовой букву «р»-то написать? Никак. В школе знали, что мама моя работает учительницей. И ведет русский язык и литературу. То есть точно уж знает и про букву «р», и про все другие буквы. Может, это мама моя учительницу раздражала?

И главное, училась-то я хорошо! То есть речь не шла о двойках или тройках. Речь шла о том, чтобы я не стала отличницей. Мечта моей первой учительницы в жизнь претворилась, отличницей я так и не стала.

И такой несчастной я в классе была не одна. Например, нескольких девочек наша учительница могла оставить в классе после уроков:

– Девочки, мне нужна ваша помощь. Вы видите, как плохо стала учиться Оля Курочкина. Оля, девочки, – ваш товарищ. И мы с вами не можем это оставить без внимания. Я вас прошу после уроков сходить к Оле домой. Поговорить с ее родителями. Проверить – может, ей что мешает.

Мы, естественно, весь день не могли учиться, все мысли наши были про то, что там Курочкиной мешает. И прямо после уроков все в полном составе из десяти человек шли к Оле домой.

Обсуждать Олины проблемы пришлось с ее бабушкой. Старушка не знала, куда ей деваться, открыв дверь и увидев целую гвардию девчонок, которые прямо с порога, перебивая друг друга, начали выкрикивать Олины недостатки. Недостатки же были из разряда – то букву не так написала, то работу над ошибками не сделала.

Бабушка оказалась мудрой женщиной. Она всё выслушала молча, поблагодарила нас и сказала:

– Идите, девочки, по домам. Мы сами разберемся.

Мы ушли неудовлетворенные. Нам хотелось скандала, чтобы Курочкину поучили при нас. Мы уже привыкли к публичным воспитаниям.

А еще я всегда терялась во время совместных походов куда-нибудь. Вот идем мы в театр с классом, как сейчас помню – во МХАТ на «Синюю птицу». Спектакль меня заворожил своей сказочностью. Так я до сих пор не могу понять, где там была правда, а где вымысел. Впечатление было настолько сильным, что не хочется его своим прагматизмом портить даже сейчас. Но выходя из зала, по дороге в гардероб я заблудилась. Причем шла со всеми, в строю. А потом на что-то засмотрелась, ну буквально на мгновение. Глядь, никого нет. В общем, когда я нашла этот самый гардероб, думала, меня разорвут на части.

Дома меня спрашивали: «Ну, как спектакль?» Ну как может быть спектакль? Я до сих пор, через тридцать пять лет, когда во МХАТ прихожу, всё гардероб ищу. И не понимаю, где я там плутала-то? Думаю, во мне было такое чувство страха непереносимое, что я уже на ровном месте начинала делать что-то не так.

Как выяснилось впоследствии, родители видели эту сложную для их маленькой дочки ситуацию. Но никаких мер не предпринимали. Ну действительно, что им было делать? Не убивать же учительницу, не громить же школу? У нас это называлось – не подорвать авторитет учителя. Авторитет подорван не был, это точно. Но что пришлось пережить мне? И не отразилась ли эта ситуация на всей моей последующей жизни? Как неуверенность в себе или всевозможные комплексы, которые могли развиться на благодатной почве.

Ну, положим, на мне ничего не отразилось, я просто человек не тот, меня особо не сломаешь. Но не все ж такие закаленные. У моей подруги были в 8-м классе страшные трения с математичкой. Она ей как-то поставила девять двоек подряд. Это был даже не цирк для всего класса, хотя детьми мы были злыми, тем более прошедшими специальную подготовку в начальной школе. «Всем вместе посмеяться над одноклассником» – мы очень даже уважали. Но здесь уже было не до смеха.

Таню вызывали к доске, задавали какие-то вопросы, причем по домашнему заданию, и ставили два. Не справилась.

– Учти, завтра буду спрашивать опять.

Естественно, Танька учитывала и готовилась, но на следующий день опять была двойка. Учитывали уже и родители, готовили ее к уроку всей семьей, и всё равно математичка садистски находила, к чему опять придраться и поставить привычную отметку. Вот почему учительница так поступала? Школа, между прочим, у нас была сильная, дебилов там не держали, подруга моя тоже училась нормально, на твердую четверку. Вопрос еще один, почему это терпели ее родители? Почему не пришли, не стукнули кулаком по столу, почему они не прекратили это издевательство?! Нам, сидевшим в классе, было не по себе, мы не могли эту несправедливость переносить! Что же говорить о Татьяне? Неуверенность осталась на всю жизнь, как и чувство незащищенности, и то, что помощи ждать неоткуда. И ей тогда пришлось уйти из школы после 8-го класса, хотя у нас это было не принято – школа специальная, языковая. И если были какие-то проблемы с языком, то уходили ученики в период начальной школы. Татьяна впоследствии закончила с красным дипломом медучилище при д-м Главном управлении. Думаю, там не дураки преподавали, и уж математика с химией точно там велись. Слава Богу, что новые педагоги поддержали Таню. Почему учителя нашей школы себе такое поведение позволяли, я не понимаю. Но, думаю, с точки зрения педагогики это был странный метод.

Ну и чего мне было хорошего ждать от первого сентября?

Закончилась школа начальная, и к общеобразовательной добавилась еще музыкальная.

Здесь вопрос был не в учебе. Опять же подводили меня мои родители. Они забывали своевременно оплачивать музыкалку. Забывали они, а ругали меня. Причем приду я на урок фортепиано – мне сразу первый вопрос:

– Квитанцию принесла?

– Нет.

– Почему?

– Забыла.

– А октябрь оплатили?

Ну вот при чем тут я, маленькая девочка, пришедшая учиться играть на фортепиано? Ты лучше спроси про этюды, гаммы. Тоже, конечно, противно, но разве я должна отвечать за квитанции? Конечно, я знаю, ничего не оплатили, я у мамы перед выходом в школу поинтересовалась.

Учительница начинает нервничать:

– Вот, никто не платит, директор с меня голову снимет! Бери телефон, звони родителям, пусть немедленно идут в сберкассу. И сразу везут мне квитанцию. До конца урока чтобы квитанция была у меня!

Я, тяжело вздыхая, звоню:

– Мам, вы квитанцию оплатили? А когда пойдете платить? Ольга Николаевна сказала, чтобы немедленно. Да, и чтобы квитанцию прямо сейчас привезли. Договорились?

– Ну что, привезут?

– Если успеют.

А что мне говорить? Мама мне сказала, что ей платить некогда, а уж в музыкалку в Сокольники она никогда в жизни не поедет. Чтобы даже я и не мечтала. Сплошной для ребенка стресс. Я и так без особой радости к этому фортепьяно подходила, а тут уж и подавно. Разве мне до музыки было? Всё думала, что чье-то чужое место занимаю, мною не оплаченное.

Время шло, и каждый год день первого сентября был для меня грустным. Я чувствовала на себе жуткий груз того, что в этом моем детском мире я бесправна и очень зависима. А еще – я беззащитна.

Растут мои дети. И каждый год я прихожу с ними 1 сентября в школу. Стала ли я другой мамой? Навряд ли. Я тоже боюсь, что если поругаюсь сейчас с учителем, то это отразится потом на моем сыне. Я же уйду домой, а ему оставаться с этими людьми один на один. А я знаю, какими учителя бывают. Но еще я знаю, что они бывают разными. И много хороших, их большая часть. Но есть и такие, которые отравляют жизнь и от которых собственных детей нужно бы поберечь. Ну, хотя бы по возможности. И нельзя трусить и малодушничать, нужно уметь защитить своего ребенка. Пусть для них 1 сентября всё же будет праздником.

А еще я вижу, как растут мои дети и как быстро бежит время. Именно в этот день это понимаешь особенно отчетливо. Когда встречается класс после летних каникул, так сразу вдруг заметно, как вымахали девчонки, какими взглядами их провожают еще не окрепшие мальчишки.

И видишь, твои дети вырываются из-под крыла, и ничего нельзя с этим поделать. Им самим надо идти в эту сложную жизнь. И нельзя им уже помочь и подставить плечо. Можно только наблюдать со стороны и быть рядом. Обидно? Очень.

Нет, я ужасно не люблю i сентября.

День Победы

КОМАНДИРОВКИ. Командировки. Бесконечные…

Сегодня я лечу в Красноярск. В первый раз. Сколько же в моей жизни самолетов? Бесчисленное количество. А кто-то ведь боится летать. Есть ли у меня чувство страха? Конечно, нет. Ну, может, я все-таки немного лукавлю. Какой-то холодок неприятный присутствует, это безусловно. Поэтому я сразу сама себе начинаю рассказывать, что на машине тоже ездить опасно.

Просто я летаю много, очень. Нельзя же бояться всё время! Это невозможно. Да и потом привыкаешь.

Когда летишь за границу, то немного спокойнее: все-таки и самолет лучше, и доверия к западным авиакомпаниям больше. А здесь наш родной сибирский город. Соответственно и самолет – наш родной Ту-154. И бортпроводницы тоже наши, родные. Поэтому самолет немножко обшарпанный, кресла не откидываются, стены потемнели от старости, и бортпроводницы тоже не сказать чтобы улыбались безостановочно. То есть улыбаются, конечно, но так как-то нехотя. И нет среди них ни одного молодого человека, то есть бортпроводника. Последнее время их появилось достаточно. И это приятно. Я когда сажусь в свое кресло, всё время проецирую: а что если все-таки что-нибудь случится? Кто меня будет спасать? Поэтому если оказывается в обслуживающем персонале здоровый парень или тетенька крупная, мне всегда спокойнее. И вот в таком спокойном состоянии я беру в руки толстый журнал, чтобы, прочитав пару страниц, спокойно уснуть.

Вид сегодняшнего самолета и проводницы особого доверия не вызывает, спать как-то неохота, читать тоже. Кручу головой по сторонам. Хорошо, что у меня первый ряд. Правда, в эконом-классе, но приятно сидеть не в хвосте. А так всё же ближе к пилотам. Народу в самолете немного, рядом со мной место до сих пор свободно, правда, пришли еще не все, люди продолжают подниматься по трапу самолета. За мной разместилась большая мужская компания. Сибиряки все-таки народ породистый. Все мужики здоровые как на подбор. И не сказать, чтобы красавцы были, нет. Но сила от них веет неимоверная, мужественность. Глядя на них, я успокаиваюсь, не нужны мне бортпроводники. С любой экстремальной ситуацией справимся. Тем более мои соседи сзади спокойно читают газеты. А то ведь сколько угодно сейчас: еще взлететь не успели, а уже одну бутылку коньяка распили. А лететь-то нам долго.

На трапе происходит тем временем какое-то движение, не совсем обычное. Очередь застопорилась, стюардесса начала повышать голос, кого-то явно не пропускает. Я сижу близко, и уже различаются ее нервные нотки:

– Я вам русским языком говорю, покажите ваш посадочный талон! Что значит был? Был да сплыл? Не морочьте мне голову, немедленно спускайтесь, еще не хватало мне здесь безбилетников. Что значит вы не пойдете?!

Кто и что отвечает, мне не слышно. Доносится только тихий голос, что-то пытающийся возразить в ответ. Стюардесса неумолима. Она связки не бережет, поэтому переходит практически на крик:

– Вы что, русский язык не понимаете? Куда вы лезете? Спускайтесь с трапа, я вам говорю!

Я слушаю всю эту неприятную перепалку и удивляюсь про себя: ну почему у нас молодежь не учат вежливому обращению? Конечно, без билета нельзя, это ясно, и я не вникаю в ситуацию, слушаю эти выкрики стюардессы, не вдаваясь в подробности, не переставая думать о собственных проблемах. Но тон девушки все-таки неправильный. Не знаю, кто там перед ней стоит, девчонка молодая или парень крутой. Всё равно нехорошо это, неуважительно. А именно эти нотки постоянно слышались в речи бортпроводницы. Второй же голос, тихий, больше вроде бы убеждал. Я постаралась прислушаться. Ситуация длилась уже какое-то время, начал нервничать народ – и тот, который на трапе стоял, и тот, который сидел в самолете.

Люди начали подниматься со своих мест, выглядывать в проход, всем было интересно, что там происходит. А потом время же. Мы, между прочим, в другой город должны лететь. Ну не задерживать же рейс. Бортпроводница думала (правда, немного по-своему) о том же и была непреклонна. Человека, стоявшего перед ней, она не пропускала.

– Да как вам не стыдно, в конце концов? Вы, старый человек, лезете тут без билета. Спускайтесь немедленно. Нет, я так не могу. Иван Игнатьевич, разбирайтесь сами. Люди до чего наглые пошли! Всё равно без талона вас никто в самолет не посадит!

Бортпроводница влетела в салон. Длинноногая девица, вся аж раскраснелась и никак не могла успокоиться:

– Нет, ну обнаглели, просто обнаглели!

За ней в салон неуверенно поднялся очень пожилой человек. Бедно, но аккуратно одетый. Старенький костюм, кепка, на пиджаке планки от орденов и медалей. В трясущихся руках он сжимал кошелек.

– Дочка, ну не знаю я, как вышло. Ну был у меня посадочный талон. Иначе как бы я до трапа дошел?

– Откуда я знаю как? Это не мое дело! Вы мне талон покажите!

– Да был талон, был. Вот куда его дел? Вот ведь дурак я старый. Мне моя всегда говорит: убирай документы сразу. Вот видишь, в дорогу кошелек даже купила. Полпенсии потратила. В Москву, говорит, едешь, не осрамись, все деньги туда складывай. А я что? Наверное, в брюки сунул. Ой, не знаю, как вышло. Делать-то что? Ты не ругайся, дочка, ты подскажи.

Мне стало аж нехорошо от такой сцены. Я вскочила со своего места:

– Дедушка, да вы присядьте. Снимите пиджак и просмотрите внимательно все карманы.

И, обращаясь к проводнице:

– Девушка, ну так нельзя! Вы же видите, человек уже немолодой, разнервничался. Ему помочь нужно.

– Я здесь для другой помощи!

– Да что же вы, в конце-то концов?! Посмотрите, заслуженный человек, ветеран. Ну, а если он действительно документы потерял? Что, высадите? Нелепая какая ситуация.

– Нелепая?! – стюардесса начала повышать голос. – Ну знаете! Вам говорить хорошо. Да вы даже не представляете, сколько зайцев у нас тут ездят. Прикинутся – то она беременная, то у них дети малые. У нас, знаете ли, на борту свои правила. Учили нас этому!

– А манерам хорошим вас не учили? Или, например, уважению к старшим? Слышали про такое? – меня начало тихо трясти от подобного тона и постановки вопроса.

– Что?! Я сейчас летчиков позову. Хватит! Надоело. Мне, что ли, надо? На вас на всех сейчас управу найду. Вас, кстати, тоже захочу и высажу за то, что меня при исполнении оскорбляете. Разговорилась! Защитница нашлась, – с этими словами бортпроводница ринулась в кабину пилотов.

Старик покрылся крупными каплями пота. Руки не слушались. Трясущимися пальцами он пытался доставать что-то из внутренних карманов старенького пиджачка. Посадочный талон не попадался.

– Вот ведь неприятность. Ну как же так? И тебя ведь, дочка, подвел. Ты уж меня не защищай. Права ведь она по сути. Ну нет билета. Что ты будешь делать! Был, а нету. Ой, расслабился я. На Парад Победы приехал. Участвовал. По Красной площади прошел, как тогда, в 45-м. Всех нас собрали. Ну, понятное дело, кто живой. Нашли. Письмо мне такое с приглашением прислали, билет наш Совет ветеранов прямо на дом принес. Хотел со старухой ехать – что она в жизни своей видела? Да денег не наскребли. Эх! Езжай, говорит, один, всё посмотришь, расскажешь потом. И вот ведь незадача. Нет, ну сама посуди. Москва, впечатлений столько. Как с ума не сошел, сам не знаю. А сегодня с утра вообще уже ничего не соображаю. Всё мысленно в голове прокручиваю: и то не забыть рассказать, и это. Шутка ли? В самом Параде Победы участвовал! По Красной площади прошел. И ты знаешь, главное, молодым себя почувствовал. Будто бы и не было этих лет. Они ведь, знаешь, врачей пригнали, карет «скорой помощи». А нам это всё не потребовалось. Все шли как по линеечке. Вот так вот. Знай наших! Есть еще силенки! И вот на тебе, под самый конец такая неприятность. Делать-то что? Мне и улететь не на что будет. Да придумаю что-нибудь. Отобью моей телеграмму. Дома помогут. Обязательно помогут. Придумают что-нибудь, это точно. У нас, знаешь, люди отзывчивые. Вот только хлопот сколько доставлю. Вот ведь дурак старый.

Из кабины пилотов вышел человек в форме. За ним стояла раскрасневшаяся и какая-то сразу очень неприятная стюардесса.

– Вот он, вот, посадочного талона нет, а на рейс лезет. А эта молодая на меня тут так ругалась, так ругалась. Иван Игнатьевич, вы видите, я вся разнервничалась. Как я смогу теперь лететь в такой ситуации? Безобразие просто!

– Света, подожди, разберемся сейчас, – и, наклонившись к ней, произнес потише: – Голос не повышай только. Не забывай, ты в форме.

Повернувшись к нам, пилот был достаточно доброжелателен:

– Предъявите ваши посадочные талоны. Девушка, вас это тоже касается.

Я протянула ему свой, а старик опять начал оправдываться:

– Сынок, прости, рейс тут задерживаю. Только нет у меня талона. Задевал куда-то. Ты только не подумай, что безбилетный я. Ветеранский совет мне билет покупал, на параде я был. Господи, всей деревней провожали. А я вот подвел. Петрушка какая!

Дед трясущимися руками доставал завернутый в носовой платок паспорт. Смотреть на это не было никаких сил.

– Вы, поймите, дедушка, – летчик старался говорить мягко, – у нас существуют правила. Мы не можем взять на борт безбилетного пассажира. Мне неприятно вам об этом говорить, но вы должны покинуть борт самолета. Объясните всё наземным службам, они обязательно вам помогут.

Из-за спины летчика злорадно выглядывала стюардесса Света.

– Да я что, я конечно…

Дед неловко начал подниматься, пытаясь натянуть непослушными руками пиджак.

– Дед, сядь.

Мы не заметили, как рядом с нами оказалось несколько здоровых сибирских молодцов. Давно прислушиваясь к разговору, они не принимали участия – видимо, были уверены, что не стоит обращать внимания. И так всё ясно. Нечего и вмешиваться. Никто не мог подумать, что дело примет такой поворот. Сибиряки не выдержали и поднялись всей командой.

Один из них взял старика под руки, усадил удобно.

– Воды принеси, – бросил он проводнице. Та стояла не шевелясь.

– Не поняла?! Воды и таблетки какие-нибудь сердечные. Что там у вас есть? Валидол, корвалол, – он говорил тихо, но в голосе было что-то такое, что Света тут же развернулась на своих каблучках. И через минуту вернулась со стаканом воды и бутылочкой корвалола.

– Вот так, дед. Садись, пей воду и ни о чем не думай. Ты домой летишь. Не для того ты нас защищал, чтобы мы тебя сейчас бросили. Понял, дед? Всё хорошо.

Парни встали стеной, отгородив деда от летчика и стюардессы.

– Деда в обиду не дадим. Иди в кабину и заводи двигатель. – Парень говорил спокойно, но в голосе чувствовалась такая сила, сопротивляться которой было просто страшно.

– Но как же? – попытался все-таки пилот.

– Без старика не полетим. Ты понял?

В самолете стояла гробовая тишина. Все напряженно ждали. Неужели же произойдет сейчас страшная несправедливость? Но для этого уже не было никаких шансов. Парни бы этого не допустили. Пилоту это было тоже ясно. Наверное, он нарушал свой устав и не имел права. Но существуют простые человеческие отношения и человеческая благодарность тем, кому мы обязаны жизнью. И, думаю, в душе летчик был благодарен сибирякам, тому, что они не дали ему войти в конфликт с собственной совестью.

Летчик молча ушел в кабину. Через пять минут самолет набирал высоту. Дедушка утирал слезы, как и я, впрочем. Мы не говорили о том, что произошло. Но оба думали об одном и том же.

Не перевелись на земле русской настоящие мужики.

Ночное такси

НАКОНЕЦ-ТО закончилась моя первая выставка в Ганновере «Интергоспиталь», и я с чувством выполненного долга еду на такси в гостиницу. Завтра утром домой. Ура! Ура-то ура, но самолет вылетает в пять утра, а гостиница за городом. А ну как такси опоздает! Или приехать забудет! Пытаюсь договориться с этим же таксистом:

– А вот вы можете в два часа ночи меня в аэропорт отвезти?

– Либе фрау, вот вы в два часа такси и закажите, в Германии такси приходит в любое место за две минуты. – А вдруг не придет?

– Придет, либе фрау.

– А вдруг с телефоном что-то?

– Так не бывает.

– А вы совсем не можете приехать?

Таксист тяжело вздыхает, понимает, что случай непростой, девушку заклинило.

– Гут, я приеду. Мне всё равно рано завтра вставать, ехать к моему постоянному клиенту.

Ну, слава Богу! Как это у меня все-таки ловко получилось! А то надейся на их две минуты – неровен час, останешься здесь на всю жизнь. У них, конечно, у проклятых империалистов, всё очень даже хорошо, но я больше этого напряжения не выдержу и полдня. Скулы уже свело улыбаться и делать вид, как мне тут у них всё нравится.

Таа-ак, мой друг Жарков куда-то свалил. Видать, пытается что-нибудь выклянчить у хозяина гостиницы. Ведь как человек развился за неделю! Мы когда с ним сюда приехали, ни одного слова по-немецки сказать не мог. А так: нужда заставила (это после того, как я отказалась переводить его дурацкие просьбы), открыл словарь – и по словечку, по словечку чего-нибудь да выпросит.

Сначала он меня эксплуатировал:

– Светочка, вот мне бы с того стенда зажим, давай попросим, а с того ножницы, давай попросим.

Я перевожу, на нас как на дураков смотрят. Ну и действительно, с какой стати! Тогда я должна переводить про его тяжелую жизнь и беспросветную бедность. А как не переводить? Это же я его в Германию на выставку привезла в благодарность за то, что его клиника у нас инструменты купила, так что должна следить, чтобы поездка ему понравилась и никаких трудностей у него в ней не было!

Короче, день я терпела, потом говорю:

– Всё! Больше ничего просить не буду, просите сами! Я с удовольствием переведу, зачем какой инструмент нужен, что как работает, а позорить державу больше не буду. И так все удивляются, на нас глядя: почему мы ничего купить не можем, почему нам всё даром надо?

Жарков, по-моему, даже не очень обиделся. Про то, как инструменты работают, ему было неинтересно, и все свои силы он бросил на то, чтобы свои немалые нужды объяснить самостоятельно. Размахивал руками, всякие позы принимал, а самое центральное слово в словаре находил. Между прочим, очень преуспел в этом. Полчемодана всякого барахла с собой в Москву набрал!

Вообще с этим Жарковым проблемы начались сразу. Не успели вселиться в гостиницу, бежит:

– Светочка, мне не положили постельное белье!

Иду смотреть. Оказывается, он никогда не видел белья коричневого цвета. Думал, это наматрасник!

Вечером опять проблемы:

– Вы не могли бы попросить для меня еще мыла?

– А вы что, – спрашиваю, – постирушку уже решили организовать?

– Ну что вы, Света. Просто что это за мыло, такой маленький кусочек? Один раз только намылиться хватило.

Он, видать, рассчитывал, что должно хватить еще всей его семье намылиться!

Сначала я его проблемы решала, потому что была некоторым образом обязана это делать. Потом поняла, что проблемы у него постоянные. Просто не человек, а одна огромная проблема. Я решила расслабиться и плюнуть на это. В конце концов, у меня масса своих задач и их тоже надо выполнять.

Ну, теперь поездка практически подошла к концу. Завтра я расстаюсь и с Германией, которая мне в общем-то очень понравилась, и с Жарковым, который мне совсем не понравился. Ничего не поделаешь, издержки работы.

Раннее утро, все еще спят, по первому этажу тихо бродит хозяин гостиницы – встал специально меня проводить. Я пытаюсь столкнуть мой чемодан со второго этажа, чем вызываю удивление: сейчас мне поможет водитель такси. А вот и он, приехал на пятнадцать минут раньше, чтобы я не волновалась. Какие люди! Стащил мой чемодан, и вот мы уже мчимся в направлении аэропорта.

Путь неблизкий, мы уже практически старые знакомые, и я рассказываю о том, как провела эту неделю в Германии, свои впечатления о выставке, о партнерах и вообще о том, как живут немцы. То есть как они хорошо живут, ну совсем не так, как мы.

А кстати, интересуюсь, куда это он в такую рань едет и что это за такой у него ранний клиент?

Его рассказ поверг меня в шок; всё, что я раньше понимала под тем, что они живут лучше, чем мы, потеряло всякую актуальность. Да, живут они по-другому – да, в туалете пол с подогревом, да, везде туалетная бумага, еще и в цветочек, да, официанты тебе искренне рады, спрашивают, вкусно ли, и всегда готовы заменить блюдо. Этого всего, конечно, у немцев не отнимешь. И всё это я воспринимала не только как высокую культуру или совсем другой уровень жизни. Я понимала, что, наверное, это еще и конкретная забота государства о своих людях. А из того, что мне рассказал водитель такси, стало понятно, что государство заботится не просто о всем обезличенном населении Германии. Здесь интересен каждый человек. Идет борьба за достойную жизнь каждой личности!

Мой водитель ехал забрать больного, у которого были проблемы с почками. Рано утром он отвозил его в клинику и поздно вечером привозил домой. Эта процедура должна была проделываться через каждые два дня. За больным государство закрепило это такси, и вот уже на протяжении пятнадцати (!!!) лет данный таксист возит данного больного. Я попыталась посочувствовать этому ужасному образу жизни и этому человеку.

– А не надо ему сочувствовать. Этот человек живет полноценной жизнью, он работает, занимает хорошую должность.

– А личная жизнь?

– И личная жизнь есть. У него жена, двое детей. Всё абсолютно как у всех людей, просто два дня он живет в обществе, а третий день проводит в клинике. Это не стоит ему ни копейки, все расходы берет на себя государство, включая и такси, и дорогостоящие лекарства, и процедуры.

Я сразу вспомнила, что, когда училась в институте, мы проходили практику в Подлипкинской больнице. Из нас готовили медсестер запаса. И вот в отделении урологии нам показали девушку девятнадцати лет, нашу ровесницу. Думаю, у нее было подобное заболевание. Очень симпатичная, веселая, может быть, немного более бледная, чем мы все, ее окружавшие. После ее ухода врач нам сказала, причем абсолютно будничным тоном, что вы-де понимаете – это не жилец, с таким диагнозом ей осталось совсем недолго. Все эти годы эта девушка у меня из головы не выходила. Тогда меня это потрясло: как же так, такая молодая, неужели нельзя ей помочь?

И вот в другой стране человек с этим же диагнозом не просто живет – он живет активно, он не выброшен из общества, он чувствует свою необходимость. О нем заботятся! Причем не только родные. И еще что важно, он ни для кого не стал обузой. Всё взяло на себя государство. Честь и хвала!

Лечу в самолете и никак не могу забыть разговор с водителем. Неужели так бывает? И почему у нас этого никогда не было и вряд ли будет? А еще искреннее удивление водителя такси на мою реакцию по поводу этой истории. Водитель не видел в этой истории ничего особенного. Просто жизнь!

Культурный конфликт

Спасать любовь пора уже в самом начале

От пылких «никогда!», от детских «навсегда!»

«Не надо обещать!» – нам провода кричали,

«Не надо обещать!» – мычали провода.

Гуманней трезвым быть и трезво взвесить звенья,

Допрежъ, чем их надеть, – таков закон вериг.

Не обещать небес, но дать хотя бы землю.

До гроба не сулить, но дать хотя бы миг.

А ВОТ не нравлюсь я этим новым родственникам!

Странные они. Ну что им надо? Радовались бы – парень на москвичке женился. Взял девушку из приличной семьи, и ведь прописали сразу!

Нет, они всё про какое-то сохранение рода.

– Нас всего несколько миллионов!

Ну и что? Что я, своей кровью им что-нибудь испорчу? А если только улучшу? Почему не попробовать-то? Приехали, главное, вроде бы с нами знакомиться. Ну и каков результат? Сестра Эрика как на меня посмотрит – сразу плачет навзрыд.

Я, между прочим, не калека, с высшим образованием. Ее брату такое же образование помогла получить. Чего плакать-то? Надо чечетку бить или, как его, лезгинку плясать. И главное – всё, закончились ее заботы! За братом ухаживать не надо. Ухаживать буду я! (ну… допустим)

А то послушать, как эта Соня про старшего их брата рассказывает, – это же волосы дыбом на голове встают. В смысле от того, сколько же этой бедной Соне достается. И не скажешь, глядя на нее. Вроде хрупкая такая, симпатичная девушка. Откуда только силы берутся!