Призрак в кривом зеркале Михалкова Елена
Озадаченный и заинтригованный Илюшин присел напротив нее и внимательно посмотрел в лицо девице, проверяя, не разыгрывает ли она его.
– Кстати, меня зовут Ксения Ильинична, – добавила она, – но вы можете называть меня просто Ксеней.
– Макар. Если вам удобнее с отчеством – Макар Андреевич.
Девушка замолчала, приложила пальцы к вискам и несколько раз с силой провела по ним снизу вверх, отчего кожа на висках покраснела. Затем встала – вернее, распрямилась как пружинка, словно для нее это не составило никакого труда, – и сделала несколько шагов: до ближайшего дома – и обратно. Вытянула перед собой ладони и пару раз согнула и разогнула пальцы – похожее движение Илюшин видел у потягивающихся кошек, переминающихся лапами на подушке.
– Не обращайте внимания, я пытаюсь прийти в себя, – вдруг сказала она, отвечая на незаданный им вопрос. – Это… такой набор движений, для релаксации. Противное слово – релаксация, но ничего лучше не придумывается.
Макар ожидал, что теперь она начнет говорить, говорить беспрерывно, несвязно, как ей было страшно, когда она вылетела на дорогу, по многу раз возвращаясь к одному и тому же… Но девица снова удивила его: молча, сосредоточенно соединила кончики пальцев на руках – поочередно от мизинца до большого – и постояла, закрыв глаза и напряженно сдавливая пальцы.
– Это тоже для релаксации, – объяснила она, хотя Макар ни о чем ее не спрашивал. – Чтобы ничего не бояться.
И улыбнулась, будто сказала что-то забавное.
Только теперь он рассмотрел ее как следует. Ей было около тридцати лет, но язык не поворачивался назвать ее женщиной: она была из породы девчонок, длинноногих и легких, играющих с мальчишками на равных, забирающихся на деревья и расцарапывающих ноги в лесу, – лучшие из таких, вырастая, нисколько не теряют этой легкости. Лицо с ярким румянцем на высоких скулах, заостренный подбородок и прищуренные карие глаза под растрепанной шапочкой коротких вьющихся темно-русых волос. Большой рот под вздернутым, каким-то детским носом; уголки губ чуть-чуть загибались кверху. Ее нельзя было назвать красивой – слишком много неправильностей было в этом живом подвижном лице, слишком непохоже оно было на гладкие невыразительные лица с рекламных плакатов – прекрасные и бесстрастные. Но она была очаровательна.
Девушка открыла глаза, расцепила руки и присела на корточки – так же свободно, как и встала. Лицо ее стало спокойным, краснота исчезла, и больше она не производила впечатления человека, которого меньше десяти минут назад пытались убить и он об этом знает.
Сидя на корточках напротив Илюшина, Ксения откровенно рассматривала его, по-прежнему щуря глаза, и Макар представил, как они выглядят со стороны: парень в синей спортивной куртке и девушка в черном плаще, присевшие в довольно нелепой позе на тротуаре и изучающие друг друга.
Она окунула тонкие пальцы в волосы, провела по голове, словно пытаясь уложить взлохмаченные пряди.
– Почему вы это сделали? – В ее голосе звучало эхо пережитого страха, приправленное неподдельным любопытством. – Вы же рисковали ради незнакомого человека.
– Не преувеличивайте, ничем я не рисковал, – возразил Илюшин. – Против вас действовал фактор неожиданности, а против меня он не работал. Так что не стоит обманываться и видеть во мне героя.
– Хорошо. Я не буду обманываться и видеть в вас героя. Но быть благодарной вам я могу, правда?
Она смотрела на него вопросительно, но выражение ее лица было серьезным, и Макар нехотя признался, что да, быть благодарной ему она может.
– Слава богу! – с облегчением сказала Ксения. – Я боялась, что вы мне это запретите. Нет, правда, вы очень облегчили мне жизнь!
Секунду Илюшин смотрел на нее, а затем от души рассмеялся.
– Давайте закрепим успех, – по-прежнему серьезно предложила девушка, вставая с корточек, и он поднялся следом за ней. – Если я начну вам совать деньги, то получится неловко, правда? К тому же глупо, учитывая, что у меня с собой всего двести рублей. Зато я могу предложить вам прекрасный рассольник, сваренный мастером рассольника. А также невероятно вкусную долму.
– Ее готовил мастер долмы?
– Увы, нет. Ее готовил тот же мастер рассольника, но его мастерство, можете мне поверить, распространяется и на долму. Если вам не жалко потратить двадцать минут на дорогу и полтора часа на обед…
Она осеклась, вгляделась в серые глаза, выражения которых не могла разобрать.
– Если у вас нет времени или вы просто не хотите, скажите об этом прямо, – совсем другим тоном попросила она. – Я не хочу навязываться и выглядеть назойливой идиоткой в ваших глазах. Я всего лишь хочу накормить вас хорошим обедом, потому что это самое меньшее, что я могу для вас сделать.
– Это единственная причина?
– Вообще-то нет, – неожиданно призналась Ксеня. – Во-первых, я захотела есть после этого ужаса, а здесь нет ни одного приличного кафе. Во-вторых, к подруге я, конечно, не поеду, сейчас позвоню и отменю визит, а возвращаться домой одной мне страшно. Я понимаю, что больше со мной ничего не случится, но мне все равно хотелось бы провести ближайшее время не одной, а с кем-нибудь в компании.
– Идет, – согласился Макар. – С одним условием.
– С каким угодно! – обрадовалась она.
– Вы рассказываете мне, кто пытался столкнуть вас под колеса машины. И почему вы избежали встречи с нашей доблестной милицией, хотя она, очевидно, должна была приехать на место неудавшегося покушения.
Девушка пристально посмотрела на него, и Илюшину вдруг пришло в голову, что она старше, чем кажется.
– Сколько вам лет? – подозрительно спросил он.
– Тридцать. – Она все же немного растерялась. – Почти. Исполнится через две недели, если доживу. А что, мой возраст имеет какое-то отношение к вашему согласию отведать нашего семейного рассольника?
– Никакого. Обычное любопытство.
– Тогда, если вы удовлетворили свое любопытство, предлагаю подняться вверх – там за углом остановка, откуда можно доехать до моего дома.
Лариса тысячу раз пожалела, что решила надеть платье: погода не баловала теплом, и она с завистью поглядывала на девушек, благоразумно накинувших куртки, плащи или весенние пальто. К тому же Толик опаздывал – от этого она особенно злилась, но старалась сдерживать злость: если она сядет в машину раздраженная, то наверняка не сможет удержаться от того, чтобы высказать ему накипевшее. А высказывать было нельзя, особенно сегодня. В другой раз, быть может…
Собственно, и платье было одной из составных частей плана: тонкое, облегающее ее красивую фигуру. Самой Ларисе не нравилось, что она широковата в плечах, – и Ленька не давал ей забыть об этом, в шутку дразня ее пловчихой, – но со временем она научилась обыгрывать этот недостаток, превращая его в достоинство. У всех ее платьев и блузок плечи были сильно открыты, иной раз асимметричность покроя даже подчеркивала разворот и ширину плеч, но кожа у Ларисы была такой нежной, такой молочно-белой, что смотревший мигом забывал о некрасиво выступающих косточках и прочих недостатках, о которых она прекрасно знала.
Вот и у этого трикотажного платья, которым она надеялась утром поразить приехавшего гостя, одна бретелька все время продуманно спадала. Но если за завтраком она с удовольствием ловила на себе внимательный взгляд (а гость, Лариса честно призналась себе, был хорош – не красавец, да и не ее типаж, но чертовски интересен), то теперь кляла на чем свет стоит и бретельку, и погоду, и Толика, для которого не существовало понятия «пунктуальность».
К тому моменту, когда представительная «Ауди» Анатолия подъехала к кинотеатру, Лариса успела промерзнуть до костей. Однако в машину она села с достоинством, неторопливо, и милостиво разрешила Толе себя поцеловать.
– Что-то у тебя руки ледяные, – небрежно бросил он, разворачиваясь на узкой дороге. – Замерзла? Давно стоишь?
– Только что подошла, – лениво ответила девушка, потягиваясь. – У матушки новый клиент, требовалось его развлечь.
Анатолий бросил на нее искоса быстрый взгляд.
– Я тоже хочу, чтобы меня развлекали, – с обиженной интонацией протянул он, и Ларису позабавила капризность, которую она услышала в его голосе.
– Толенька, разве я против?
Он притормозил у обочины, окинул подругу оценивающим взглядом (наконец-то!).
– Хороша ты, Ларка, – весело сказал он и потянулся поцеловать ее, но девушка строго помахала пальцем у него перед носом. – Не понял – откуда такие запреты?
– Ты бы еще на главной площади встал! Хочешь, чтобы твоя Виктория нас увидела?
Упоминание имени жены подействовало: Толик нахмурился, газанул с места и быстро свернул в проулок.
– Едем ко мне, – предложил он, как будто у них имелись другие варианты. – Сколько у тебя времени?
– Я вся твоя… – промурлыкала Лариса, поворачиваясь к нему выгодным ракурсом – в профиль. Впрочем, ракурса Анатолий не оценил, поскольку смотрел на дорогу. Тогда она уселась поудобнее и стала смотреть на него.
Толику было сорок три года. Депутат Законодательного собрания области, он и выглядел как положено депутату: полноватый, представительный, в костюме, который скрадывал его полноту. Однако, раздевшись, он менялся так разительно, что Ларисе каждый раз стоило большого труда не расхихикаться. Мягкотелый, белый, как очищенный кальмар, большеголовый, с плотными безволосыми руками, Толик казался ей выросшим пупсом, а не мужчиной. Правда, несколько раз у нее была возможность выяснить, что «пупса» лучше не злить, и Лара хорошо усвоила урок. Анатолий не переносил ее насмешек, и все, что позволялось девушке, – это легкое подшучивание. Более того, когда она попыталась установить между ними отношения «прекрасная принцесса – уродливый нищий, которому невероятно повезло», Анатолий быстро расставил все по своим местам. Ларису он не держал, не собирался унижаться перед ней, выпрашивая ее благосклонность, и искренне полагал, что платит ей вполне достаточно, чтобы она была покладистой любовницей – не капризной, не скандальной, а главное – не претендующей на роль жены.
Лариса давно бы уехала из Тихогорска, если бы не любовник. Год назад неожиданно для себя самой она обнаружила, что вложила слишком много в их четырехлетнюю связь, чтобы взять и просто так ее разорвать. Она поймала себя на пугающей мысли о том, что неплохо было бы выйти за Анатолия замуж и зажить спокойно и сыто, как его жена, четыре раза в год подолгу отдыхавшая на курортах.
Однако Анатолий, которому жена родила двоих детей, не торопился менять «старое мясо на новое», по злому выражению Лени, который один из всей семьи был в курсе Ларисиной связи. От брата девушка ничего не скрывала, да это и не имело смысла: он сразу узнавал о любом ее новом увлечении. Именно Ленька подал ей идею выжать из Толика как можно больше, но сделать это аккуратно, постепенно. «Не пугая клиента» – так сказал Леня.
Четыре года назад, познакомившись с Толиком в единственном приличном ночном клубе Тихогорска, Лариса решила, что поиграет с ним недолго – и бросит. Когда только он успел привязать ее к себе дорогими подарками и карманными деньгами, которые, казалось не считая, подбрасывал ей во время каждой встречи? «Это он меня развратил, – зло думала Лариса, поглядывая на довольного самоуверенного мужчину за рулем. – Если бы не Толик, я бы давно устроилась на работу!»
Однако горькая правда жизни состояла в том, что на работу Ларисе было устроиться крайне сложно. Вместе с Леней она окончила институт легкой промышленности в областном центре – Анненске, находившемся всего в пятидесяти километрах от Тихогорска, и мать их была сильно удивлена, когда по окончании учебы близнецы вернулись домой: Эльвира Леоновна предполагала, что оба не захотят жить в такой глубокой провинции, какой представлялся ей Тихогорск. Однако брат и сестра решили по-своему. «Большой разницы между городами нет, – пояснил Леонид, – а жить лучше в своем доме, чем в съемной квартире».
В чем-то он был прав. Сам Леня быстро устроился представителем крупной торговой фирмы, чьими шоколадными батончиками в яркой красно-синей блестящей обертке были завалены прилавки супермаркетов, купил в кредит машинку марки «Хундай», выплатил его как-то незаметно и удивительно быстро и теперь работал по свободному графику. «Крутиться», по выражению Лени, ему приходилось много лишь в первый год, а затем все наладилось, и Леонид даже нанял молодого амбициозного юношу, которому делегировал часть своих полномочий.
Лариса в его дела не лезла, но года три назад, помыкавшись в поисках работы, обратилась к Лене в надежде, что он пристроит ее к себе. Выпускницу института легкой промышленности не хотели брать никуда, кроме швейной фабрики, для которой, собственно, этих выпускниц и готовили. Работать на швейной фабрике Лариса не собиралась. Что она будет делать у брата, Лариса представляла смутно, но ей казалось, что ничего сложного в Ленькиной деятельности нет.
К себе Леня ее не взял, но предложил выход: он говорит матери, да и всем остальным, что сестра подрабатывает его помощницей. Так Лариса получила статус работающей по свободному графику женщины, объяснение деньгам и новым тряпкам и также возможность распоряжаться временем по своему усмотрению, не отчитываясь перед матерью. Однако за полтора года девушка не потеряла осторожности и каждый раз встречалась с Анатолием за квартал от своего дома. От него же тщательно скрывала отношения с другими мужчинами: хранить верность любовнику Лариса считала верхом глупости, а природный темперамент требовал выхода – встреч с ним раз в неделю ей не хватало. Мужчины появлялись в ее жизни ненадолго и служили лишь средством удовлетворения, в том числе морального: девушка доказывала себе, что она интересна не только Толику, и на время успокаивалась.
– Ты чего такая задумчивая? – прервал Анатолий ее мысли. – Что-нибудь случилось?
– С матерью поссорилась. Начали сегодня разговор: давай продадим дом, купим всем нормальные квартиры. А она ни в какую.
– А покупатель на дом найдется?
– Уже нашелся, и не один. Кстати, дом ведь неплохой, крепкий, к тому же его постоянно ремонтируют… Слепить из него особнячок, и будет загляденье!
– Будет, – согласился Анатолий, останавливаясь у подъезда. – А что мать?
– Упирается. Говорит, там ее детство прошло, память о сестре и все такое. А меня уже тошнит от этой памяти, потому что все вместе живем, как в коммуналке, и никуда не деться! Последнее время народу стало меньше приезжать… С одной стороны, это хорошо, потому что не топчемся перед ванной, как овцы. А с другой – деньги-то нужны, правда?
– Деньги всегда нужны, – философски заметил Толя.
– Вот-вот, и я о том же. Я говорю: мам, давай дом продадим, купим нам квартиры. А она боится в долг влезать. Детей родных оставить без жилья ей не страшно, а кредит брать – страшно!
Лариса вздохнула, бросила испытующий взгляд на Анатолия. Тот сидел, уставившись перед собой ничего не выражающим взглядом, и определить, насколько он проникся Ларисиными бедами, было совершенно невозможно.
– С тобой только и могу отдохнуть… – она подбавила в голос чувства, ласково погладила любовника по руке. – Если бы не ты…
– Ладно, пойдем, – он вылез из машины, помог выйти Ларисе и шутя дотронулся пальцем до родинки под губой. – Красотка ты моя!
Лариса терпеть не могла свою родинку и уж тем более не переносила, когда ее трогали. Однако, следуя наставлениям Лени и видя перед собой цель, которая многого стоила, сдержалась и мило улыбнулась.
– Пойдем скорее, – прошептала она, наклонившись к его уху и нежно прикусывая мочку.
Анатолий довольно ухмыльнулся, обнял Ларису за талию и повлек ее в подъезд.
Она вернулась домой два часа спустя, прошла к себе в комнату и обнаружила там Леонида, валявшегося с книжкой на диване.
– Сколько раз тебе говорить – не ходи ко мне, – зло бросила она, стягивая платье за дверцей шкафа. – У тебя своя комната есть.
– А мне твоя нравится, – зевнул Леня, захлопывая книжку. – Второй этаж, в окна никто не заглядывает…
– Проваливай. Я переодеться хочу.
– Развела своего дурака на хату? – небрежно поинтересовался Леня, игнорируя требование сестры.
– Сам ты дурак, – огрызнулась Лара.
– Значит, не развела, – с пониманием констатировал Леонид. – Ладно, не дуйся. Это за один раз не делается, нужно постепенно, с тактом…
– Да не понимает он такта! – не сдержалась Лариса. – Морда каменная, отмалчивается, ни о чем не расспрашивает!
Она со злостью швырнула помятое платье, и оно, спланировав, накрыло Леонида. Тот отбросил его на спинку дивана, нехотя поднялся и прошелся по комнате.
– А чего ты ожидала? Что он сразу отправится тебе квартиру на Чеховском бульваре покупать? Двухкомнатную, улучшенной планировки? Так не бывает, Ларочка!
Близнецы встали друг напротив друга, злые, удивительно похожие: даже хмурились они одинаково.
– И что же, теперь мне до конца жизни с вами куковать в этой развалюхе? – Лариса широким жестом обвела комнату. Обстановка в ней до смешного противоречила ее словам: мебель здесь была новая, светлого дерева, а на комоде стояла дорогая стереосистема, подаренная все тем же Анатолием.
– Не надо драматизировать ситуацию! Ты хочешь свою квартиру, и я тебя понимаю. Но если ты и дальше будешь наезжать на всех, как танк, у тебя ничего не выйдет! Понятно?
– Ленечка, ну что же делать? – Сестра едва не захныкала. Быстрая вспышка злости и раздражения прошла, и теперь она ощущала лишь усталость и беспомощность. У Леонида «запас прочности» был больше, и в изматывающих ситуациях Лариса всегда старалась опереться на него.
Леонид смягчился. Сестру он искренне жалел, понимал и чувствовал, чего ей не хватает. Он несильно щелкнул ее по носу и вернулся на облюбованное место на диване.
– Для начала не торопись, – рассудительно посоветовал он. – Погонишь лошадей со своим Толенькой – можешь все испортить, так что потом назад не отыграешь. Он у тебя мужик осторожный, себе на уме, так что постепенно капай ему на мозги, и результат не замедлит себя ждать. Во-вторых, мы с Эдиком матушку обрабатываем, и ты тоже присоединяйся.
– Я присоединяюсь…
– А ты присоединяйся активнее! Глядишь, что-нибудь из нашей затеи и получится.
Глава 3
Автобус остановился на самой вершине холма, куда он взбирался рывками, пыхтя, оставляя за собой клубы едкого дыма, которые Макар наблюдал в заднее пыльное стекло. Он спрыгнул на землю, подал руку Ксении Ильиничне.
Автобус, по-прежнему пыхтя, уехал. Они остались на остановке вдвоем.
– У этого района смешное название, – сказала Ксеня: по дороге она успела узнать, что Илюшин – приезжий, и теперь рассказывала ему о городе. – Лежебяки. Когда-то давно были здесь дачные кооперативы, но постепенно они слились и стали одним из районов города. Далековато от центра, конечно, зато сам видишь…
Она не закончила, но Макар и в самом деле видел.
Лежебяки раскинулись на холме. Здесь были сплошь одно– и двухэтажные дома, утопавшие в зелени садов и сирени, которая в этой части города уже зацвела. Ближе к подножию, там, где пологий склон превращался в отвесный, красные и серые крыши выныривали из зарослей кубиками игрушечного конструктора, забытого в траве. Дорога – изношенное асфальтовое покрытие, которое не обновляли по меньшей мере лет пять, – петляла между домами, уходила вниз, раздваиваясь на серые изъезженные полосы, и на обочине ее поднималась свирепая поросль молодой крапивы.
По контрасту с Лежебяками город, лежавший под холмом, представился Макару едва ли не мегаполисом. Сверху Илюшин видел, как от главной площади, на которой белело что-то похожее на развалины крепости, отходят лучами дороги. Центр и близлежащие районы были застроены кирпичными и панельными пятиэтажками, но чем дальше бежал взгляд по «лучам», тем более провинциальный вид открывался взгляду. С утра Макар успел оценить, каким разным может быть Тихогорск, и пока они тряслись в автобусе, Ксения объяснила: площадь, с которой пытался уехать Илюшин, находилась на основной магистрали, соединявшей Тихогорск с другими населенными пунктами, а главное – со швейной фабрикой, обеспечивавшей горожан работой. Половина жителей стекалась по утрам к остановке – этим и объяснялась многолюдность окраинного района, удивившая Макара.
– Пойдем. – Ксения успела отойти, пока Илюшин изучал открывшийся вид. – Родителям повезло, наш дом в пяти минутах ходьбы отсюда. А те, кто в глубине района живет, каждый год пишут жалобы администрации, чтобы пустили наконец дополнительную маршрутку – сейчас ходит одна-единственная, раз в час. Не успел на нее – жди следующую.
Пока они шли по дороге, Макар заметил, что его спутница слегка прихрамывает.
– Ксения Ильинична, что у вас с ногой?
– Разве мы не перешли на «ты»? – Она повернулась к нему, весело уставилась своими прищуренными глазищами, которые на ярком солнечном свету казались не карими, а рыжевато-желтыми. Перепачканный мокрый плащ Ксения сбросила и осталась в джинсах и тонкой черной водолазке.
– Перешли, – не стал спорить Илюшин, твердо решивший обращаться к ней на «вы» – отчего-то ему нравилось произносить ее имя в сочетании с отчеством: все вместе звучало так, словно имя было ей на вырост. – И все-таки, что с ногой?
– Ушибла, когда упала на дорогу. Ничего страшного, скоро пройдет, тем более что идти недалеко. Кстати, я не спросила, где ты остановился.
– В пансионате Шестаковой.
– А, знаю, там по соседству живет один из моих пациентов… Все, мы пришли.
Одноэтажный кирпичный дом пятью окнами смотрел на улицу, где остановились перед калиткой Макар и Ксения. За домом находился небольшой участок, резко уходивший вниз: в этом месте склон становился особенно крутым, превращаясь в ложбину, густо засаженную кустами и деревьями.
Девушка откинула щеколду и прошла по дорожке.
– Родители на работе, – сказала она, обернувшись к Илюшину. – Я тебя познакомлю с другими членами семьи.
– А есть и другие члены семьи? – Макар изучал странное сооружение слева от дома – похоже, перед ним была большая клетка. – Вы же говорили, что живете только с родителями.
– Проходи, – вместо ответа сказала Ксения, отпирая дверь и включая свет в темной прихожей, где возле порога в рядок выстроились разноцветные пары мохнатых тапочек: красные, зеленые, синие и желтые.
Макар зашел внутрь, нагнулся, чтобы снять кроссовки, и замер. Из комнаты навстречу ему бесшумно шагнул огромный черный кот, глянул недобрыми желтыми глазами, уселся на коврике в метре от Илюшина. Морду кота под левым глазом наискось перерезал белесый шрам, половины правого уха не хватало – вместо нее топорщились вверх короткие черные волоски. Густые белые усы стрелами торчали из шерсти. Вид у кота был устрашающий.
– Лютик, это Макар. Макар, это Лютик, – сообщила Ксения, влезая в красные тапочки и подкидывая Макару зеленые. – Будьте знакомы.
– Лютик? Как цветок? – уточнил Илюшин.
– Если полностью, то Люцифер. Но он у нас ласковый, добрый…
– Ласковый и добрый… – эхом откликнулся Илюшин, не сводя глаз с насупленной вытянутой морды, больше напоминавшей рысью, чем кошачью. О рыси заставляли вспомнить и выраженные кисточки на ушах, и широкие крепкие лапы. Кот смотрел на Макара высокомерно и с неприязнью.
– Ванная комната в конце коридора! – раздался голос Ксении откуда-то из дальних комнат. – Я пока разогрею рассольник, а ты мой руки и приходи на кухню!
– Мне разрешили помыть руки и пройти на кухню, – объяснил Илюшин коту, чувствуя непреодолимое желание отчитаться перед ним в своих передвижениях по дому. – Ничего, что я в чужих тапочках?
Кот мигнул одним глазом. Второй глаз так и смотрел на Макара не моргая, точно стеклянный. Затем Люцифер вытянул вперед черную как сажа лапу, за ней – вторую, изогнулся в спине и издал негромкий курлыкающий звук – то ли мяуканье, то ли мурлыканье.
Будто по сигналу, поданному предводителем, из той же комнаты беззвучно выскользнули три тени: Илюшин опомниться не успел, как вокруг него сидели, ходили и лежали три кошки, очень похожие на Люцифера строением морды и размерами. Только глаза у них были длинные и зеленые, как виноградины. Одна, полосатая, без стеснения поднырнула под руку Макара, присевшего на корточки, потерлась пушистым загривком о рукав его свитера. Вторая улеглась, развалясь, надменно поглядывая то на гостя, то на черного кота; третья, самая пушистая, грациозная и длинная, запрыгнула на полку, где лежали ключи и расчески: полка скрипнула и прогнулась под тяжестью зверя.
– А вот сейчас по ушам! – пригрозила Ксения, появляясь так же бесшумно, как кошки за минуту до нее. – Вилка, брысь!
Кошка, названная Вилкой, нехотя спрыгнула с полочки, независимо глянула на Макара и удалилась, покачивая хвостом.
– Виолетта фон Грамштальд, – пояснила девушка ей вслед. – Немецких кровей кошечка. Маленькая еще, котенок, вот и лазит где нельзя. Мой руки и пойдем на кухню, буду угощать тебя рассольником.
– Подожди, как – котенок? – От удивления Макар перешел на «ты», хотя не собирался этого делать. – Котята такими не бывают.
Ксения Ильинична усмехнулась.
– Это такая порода – мэйн-куны. Виолетте семь месяцев, остальные старше. Да, ты еще Гэндальфа не видел! Он у нас стеснительный, чужих побаивается.
– Сколько же в доме кошек? – вскинул брови Илюшин.
– Два кота и три кошечки. Это много для обычного дома, но у меня же не обычный…
– А какой?
– У меня – дом-питомник.
На кухне – небольшой, выходившей окнами на склон – Илюшин с неожиданным для самого себя аппетитом съел отменный горячий рассольник и откинулся на спинку стула, наблюдая за девушкой, разогревавшей обещанную долму. Она вела себя без малейшего смущения, словно они были знакомы тысячу лет и знакомство их произошло при самых обычных обстоятельствах – скажем, они вместе учились в институте. У Макара не укладывалось в голове, как может быть так безмятежен человек, которого пытались убить меньше двух часов назад и попытка эта вполне могла увенчаться успехом, если бы не его вмешательство. Кошки расселись на стульях вокруг и внимательно наблюдали за хозяйкой, водя туда-сюда длинными насупленными мордами. Один раз заглянул на кухню Люцифер, зыркнул на Илюшина лунным глазом и исчез, убедившись, что все в порядке.
– Ксения Ильинична, кто на вас покушался? – спросил Макар, когда она поставила перед ним тарелку и сама села за стол.
– Алла Богданова, – без всяких сомнений ответила та. – Или она сама, или кто-то из ее приятелей.
– А поподробнее?
Ксеня вздохнула и рассказала подробнее. История оказалась проста и незамысловата, и было в ней про девушку, выросшую в Тихогорске и уехавшую учиться и работать в соседний город, парня, влюбленного в девушку и готового ждать ее возвращения, и про несчастную третью сторону треугольника, надеявшуюся, что Ксения Ильинична Пестова больше никогда не вернется в родной Тихогорск.
Когда-то Ксения жила в районе-поселке, который называли Фабричным, – расположенном неподалеку от швейной фабрики. Маленькие квартирки, убогие дворики, вечно грязные подъезды и дворничихи с испитыми лицами, яростно гоняющие подвальных котов; озлобленные работницы, возвращавшиеся с фабрики поздно вечером; крепко выпивающие красномордые мужики, орущие на собственных и чужих детей, – вот что такое был район Фабричный. При первом представившемся случае семья Пестовых уехала оттуда, но до этого радостного дня Ксеня с родителями прожила в поселке восемнадцать лет.
С Никитой Борзых, высоким красивым парнем с черными цыганскими глазами, она училась в одном классе, и все знали, что наглый красавчик Борзых пасует только перед Ксеней Пестовой. Однако дразнить Борзых никто не решался: в поселке о нем и о компании, которой Никита предводительствовал, ходила дурная слава. Пятеро крепких, накачанных, спортивных ребят ходили лениво, смотрели пренебрежительно, дорогу никому не уступали. Илья Иванович, Ксенин папа, говорил о Никите – «харизматичный парень», а мама каждый раз морщилась так, что Ксене сразу становилось понятно: харизматичность Никиты маме глаза не застит, и к Борзых она относится точно так же, как и сама Ксения, – насмешливо-пренебрежительно.
Свое отношение к однокласснику девушка не скрывала, но, несмотря на это – а может быть, именно потому, – Борзых таскался за ней как хвост, пытался ухаживать сообразно своим представлениям о «красивом» и рьяно отваживал других ухажеров. В представления о красивом входили семь или тринадцать бордовых роз в блескучей целлофановой обертке по мало-мальски подходящим поводам в виде дней рождения и Восьмого марта, небрежные поигрывания мускулами при встрече, а также показательное избиение потенциальных соперников. Впрочем, последнее Ксения быстро пресекла.
– Ксюша, он даже в чем-то трогателен… – задумчиво говорил отец, изучая очередные бордовые розы, обернутые в пакет и перетянутые золотой бумажной ленточкой. – Ты к нему несправедлива.
Ксения не хотела соглашаться с папой. Борзых невероятно раздражал ее своей наглостью в сочетании с уверенностью, что весь мир принадлежит ему по праву сильного – во всяком случае, часть этого мира в виде поселка Фабричный.
Однако на школьном выпускном, хлебнув в женском туалете «Амаретто», Ксеня с непривычки захмелела настолько, что позволила Борзых проводить себя до дома и даже поцеловать в подъезде. Неприятнее всего ее поразил не сам поцелуй – слюнявыми требовательными губами Никита раздвигал ее губы и прижимал девушку головой к шершавой стене так сильно, что у нее заболел затылок, – а то, что Борзых воспринял происходящее как должное. Отстранившись от Ксении после первого поцелуя, он удовлетворенно спросил:
– Чего ломалась-то столько лет? Выпускного хотела дождаться, чтобы все красиво получилось?
Первый поцелуй стал и последним. Когда ошеломление от слов Борзых прошло, Ксения изо всех сил оттолкнула его от себя, и парень слетел вниз по лестнице, чуть не упав, но в последний момент схватился за перила.
– Что я такого… – начал было он, но девушка уже не слушала – она стрелой взлетела на свой этаж, быстро отперла дверь тамбура и захлопнула ее перед носом подбежавшего Никиты, досадуя на саму себя. «В чем-то он даже трогателен, – передразнила она отца. – Трогателен, как же! Тьфу!»
Ксения уехала в Анненск, поступать в институт, а Борзых пошел в местный колледж. Она не интересовалась его судьбой, а после того случая избегала вспоминать о Никите – память сразу услужливо подсовывала боль в затылке и ощущение чужого липкого требовательного рта, прижимавшегося к ее губам, из которого несло дешевой водкой.
Как-то раз зимой, вернувшись на каникулы к родителям, к тому времени уже купившим дом в районе Лежебяки, Ксения шла по улице и нос к носу столкнулась с молодой женщиной, в которой не сразу узнала свою одноклассницу – Аллу Богданову. Аллу, которую отчего-то все звали Лялькой, Ксеня не то чтобы не любила, но старалась не замечать. Не изза высокомерия, которого в ее характере не было вовсе, а оттого, что Лялька была девчонкой странной и неприятной, обладавшей способностью цепляться как репей к кому ни попадя. Невысокая, грудастая, с плоским белым лицом, черты которого были ею унаследованы от бабушки-монголки, бойкая и вечно остервенелая Алла созрела раньше, чем все остальные девочки в классе Ксении, и сразу стала пользоваться успехом у мальчиков. Конкуренцию ей не мог составить никто, однако, несмотря на это, девчонок Лялька ненавидела искренне, от души, и не упускала случая эту ненависть показать. Подруг у нее не было, приятельствовала она исключительно с парнями, причем слухи об этой дружбе ходили нехорошие, гаденькие, пересказываемые шепотом в школьных коридорах.
Пожалуй, кроме Ксении, Богданова была единственным человеком во всей школе, ничуть не опасавшимся Никиту Борзых. Больше того – он и сам ее побаивался. Тому были причины. Лялька частенько впадала по пустякам в бешенство и в таком состоянии становилась страшна: темные глаза начинали неудержимо косить, и зрелище это было пугающее, а вовсе не забавное. Волосы Алла одним небрежным движением руки перекручивала так, что они собирались в подобие хвоста, и вдоль лица оставались висеть две пряди, похожие на черную сгоревшую траву. Для устрашения она могла и зубы оскалить, а один раз завизжала – натурально завизжала на весь этаж, так что прибежали учителя и два завуча. К парням Алла была благосклонна, а вот девчонки ее нешуточно боялись – куда больше, чем того же Борзых.
Несмотря на это, наткнувшись на Аллу, Ксения почти обрадовалась. Часть ее одноклассниц разъехалась по другим городам, две и вовсе эмигрировали из страны, и, возвращаясь в любимый Тихогорск, девушка ловила себя на том, что скучает по тем, с кем вместе училась.
– Алла, привет! – Она радостно схватила руку в белой варежке и потрясла, по старой привычке здороваясь рукопожатием.
– Ты что здесь делаешь? – напористо спросила Лялька, не здороваясь и выдергивая руку. Она-то одноклассницу узнала моментально, и в глазах ее загорелась ненависть.
Ксения немного растерялась: в школе они почти не общались, и такой реакции она не ожидала.
– К родителям приехала.
– Надолго?
– На две недели.
– И сколько уже прошло?
Ксения замолчала, отстранилась от Ляльки, оглядывая ее. За прошедшие четыре года та сильно изменилась: черноволосая девчонка исчезла, ее место заняла молодая женщина с некрасивым, но интересным лицом. В школе Богданова не красилась, теперь же яркий макияж прибавлял ей возраста. Только выражение глаз осталось прежним – беспокойным и агрессивным.
– Приятно было пообщаться, – иронично сказала Ксеня и развернулась, чтобы уйти.
– Нет, ты подожди!
Алла ловко ухватила ее за отворот дубленки и с силой притянула к себе, так что Ксеня взмахнула руками в попытке удержаться на ногах и не упасть на обледеневший асфальт.
– Ты подожди, – повторила Алла, и в глазах ее появилась знакомая Ксене бесноватость. – Ты сначала послушай меня и запомни: четыре года мы тебя здесь не видели и еще десять лет не хотим видеть.
– Это ты о себе теперь так говоришь – «мы»? – поинтересовалась Ксеня, скидывая руки Богдановой со своей дубленки. – Скромно, во множественном числе? Вот так, Ляля, с простого комплекса Наполеона и начинается паранойя.
– Шуткуй-шуткуй, Пестова, – негромко, с нескрываемой угрозой в голосе проговорила Алла, и простонародное «шуткуй» резануло Ксене слух. – Дошутишься, смотри… Увижу тебя рядом с Никитой – порежу сразу. Ты не думай, что я тебя пугаю. Я и правда порежу, – уже без угрозы, просто и как-то буднично добавила Богданова.
Ксеня молча развернулась и пошла прочь, чувствуя, что Лялька провожает ее взглядом. Ощущение от встречи у нее осталось самое гадкое.
Спустя короткое время она услышала от общих знакомых, что Алла с Никитой начали встречаться почти сразу после того, как Ксения уехала в Анненск. Периодически Богданова говорила, что скоро свадьба, что Никита уже сделал ей предложение… Но Борзых женился на ней лишь спустя три года. Поговаривали, что на почве ревности Богданова совсем сошла с ума: незнакомой девчонке, которую заподозрила в том, что та строит глазки ее Никите, изрезала в клочья одежду, и Борзых пришлось заплатить немало денег, чтобы откупиться и от семьи девчонки, и от милиции. Говорили, что Лялька порвала все прежние связи, собралась начать новую жизнь с Никитой, а новая жизнь все не начиналась. Поговаривали и о том, что Лялька оказалась «бракованной» по женской части – и само словечко «бракованная» приписывали Никите, якобы бросившему его спьяну в большой компании, – и никак не могла родить Борзых ребенка.
Кто-то рассказал, что, оказывается, Богданова уже в школе была влюблена в Никиту.
– Она его давно дожидалась, – убеждала Ксению знакомая. – Никита тогда, после школы, от безысходности к ней метнулся, и она его крепко к рукам прибрала. Я их несколько раз видела вместе – Богданова на него как собачонка смотрит. Все для него сделает, ей-богу. Ксень, держись ты от них обоих подальше.
Держаться подальше от Борзых и Богдановой Ксении было несложно: она закончила учебу и стала работать кардиологом в областной больнице Анненска. Жизнь шла своим чередом: родители обустраивали жилье и привыкали жить в новом доме, сама Ксеня вышла замуж за местного стоматолога и обосновалась у мужа в однокомнатной квартирке, окнами выходившей на ту самую больницу, в которой она теперь работала.
А затем случились «обстоятельства». Так Ксеня и сказала Илюшину, замявшись на пару секунд: «Случились обстоятельства… В общем, мне пришлось вернуться в Тихогорск». – «А муж?» – спросил Илюшин. «Муж? – удивилась Ксеня. – А, Максим… Мы к тому времени уже несколько лет как развелись».
Макар задал еще пару уточняющих вопросов, но девушка ответила на них уклончиво, и он не стал настаивать, решив, что все потом узнает. Ясно было одно – Ксеня вернулась в родной город меньше года назад и стала жить с родителями, кардинально сменив сферу деятельности.
Когда Алла Богданова узнала о том, что Ксения Пестова приехала в Тихогорск «насовсем», с ней случилась истерика. Было это в большой компании, отмечавшей чей-то день рождения в ресторане, и пятнадцать человек рассказывали потом, прибавляя от себя разнообразные детали, что сначала Лялька не хотела верить в то, что ей говорили, а затем завизжала, как когда-то в школе, и выбежала из ресторана. Никиты с празднующими не было, и следом за ней побежали девчонки, но скоро вернулись обратно: выяснилось, что Богданова сидит на снегу и рыдает. Успокаивающих ее девушек она не слушала, да никто особенно и не старался – ее по-прежнему не любили.
Порыдав, Алла встала и, как была – с потекшей тушью и размазанной помадой, – вернулась к празднующим. Кто-то из мужчин заметил, что неплохо бы ей умыться, но Богданова посмотрела на него замороженными глазами, и больше никто ей замечаний не делал. Пытались веселиться по-прежнему, однако над столом повисло ощущение, будто среди них сидит покойник, и постепенно праздник стал затухать. Сам именинник, желая поддержать «температуру», произнес заплетающимся языком торжественную речь, но во время его выступления, после фразы о верных друзьях и красивых подругах, Алла встала, обвела взглядом сидящих за столом и негромко сказала, перебив говорившего на полуслове: «Знчит, решила чужое прибрать…» И вышла, забыв на спинке стула накидку.
А на следующий вечер подстерегла Ксению возле дома и молча, без слов и криков, набросилась на нее. Ксения так растерялась, что не догадалась даже закричать и лишь пыталась закрыть руками лицо, в которое яростно метила кулаками Алла. После очередного удара Пестова поскользнулась и, падая, случайно попала острым каблуком Богдановой по коленке. Взвыв, та свалилась рядом, и пока она пыталась подняться, Ксения вскочила и отошла на несколько шагов.
Сказать она ничего не могла, тяжело хватала ртом воздух. Богданова лежала на снегу и поскуливала, прижимая к груди согнутую коленку – как выяснилось позже, Ксеня повредила ей мениск. Когда же Алла наконец поднялась, в глазах ее снова появились знакомые Ксении бешенство и ярость.
– За Никитой вернулась, – выдавила она. В драке с головы Аллы свалилась шапка, и черные волосы по-ведьмински разметались вокруг плоского белого лица. – Не дождешься ты Никиту! Не получилось у тебя ничего с твоим мужиком, и ты решила на чужого позариться?! Ааа?!
– Мне твой Борзых и в школе был не нужен, а сейчас и подавно, – сухо сказала Ксения, соображая, что же делать дальше. По лицу Богдановой она видела, что та не верит ей, и понимала, что теперь можно ожидать чего угодно. – Увижу тебя еще раз около моего дома… – она подумала и быстро изменила угрозу, – встречусь с Никитой и все ему расскажу.
Богданова бесстрастно смотрела на нее, и Ксеня, поколебавшись, вошла во двор и плотно прикрыла за собой калитку.
Родители, узнав о произошедшем, отругали дочь за то, что она не вызвала милицию.
– Я твою Богданову помню! – приговаривала перепугавшаяся мама, обрабатывая у дочери на лице царапины. – Говори что хочешь, но она всегда была бесноватая, вся в мать. На родительских собраниях та всегда сидела молча, только глазами зыркала, как в прорези, вправо-влево. На нас смотрела презрительно и никогда ни с кем, кроме учительницы, не общалась.
– Почему в милицию не позвонила? – повторял отец. – Давай сейчас позвоним, пока не поздно. А если она в другой раз надумает тебе кислотой в лицо плеснуть?
– Я ей пригрозила, – морщась от боли, проговорила Ксения. – Она больше ко мне не сунется. Не надо в милицию заявлять – себя же на посмешище выставим…
Однако писать заявление в милицию пришлось всего три дня спустя. Ксения, попросив у отца его машину, поехала в центральный магазин, чтобы закупить продукты и еду для животных. Когда она, вернувшись, остановила «девятку» возле дома, откуда ни возьмись на капот, как обезьяна, вскочил парень в толстом дутом пуховике и шерстяной шапке с прорезями, спущенной на лицо. В руках у него была бейсбольная бита. От неожиданности Ксеня закричала, и парень тут же обрушил биту на лобовое стекло машины. Оно пошло трещинами. Затем, соскочив, умчался в сторону остановки, впрыгнул в стоящую неподалеку машину и скрылся.
Свидетели, видевшие отъезжавший автомобиль, показали, что за рулем сидел парень, а в салоне был пассажир, но никого из них они не узнали бы и номера машины не запомнили. Ксения рассказала следователю о первом случае нападения Аллы: она была совершенно уверена, что парень с битой – из той компании, с которой Богданова дружила в юности.
– Ксения Ильинична, ну что вы придумываете, – протянул следователь, не глядя на нее. – Мужчину не поделили, это бывает. Машинка у вашего отца застрахована, а хулигана мы найдем, не беспокойтесь.
Ксения хотела что-то сказать, объяснить, донести до этого человека, что Алла Богданова теперь не оставит ее в покое и ей нужна какая-то защита… Но взглянула на красное равнодушное лицо и промолчала.
На следующее утро она позвонила Никите Борзых и договорилась с ним встретиться в одном из тихих ресторанов.
Бывшего поклонника она не видела очень давно и теперь изумленно вглядывалась в лицо, сквозь которое едва проступали черты мальчика, с которым она целовалась после выпускного. Борзых заматерел и раздался, приобрел вальяжность. Яркие цыганские глаза заплыли, и весь он стал ленивый и разморенный. Странно было наблюдать в тридцатилетнем парне повадки пятидесятилетнего главы мафиозного клана – при том что Никита был совладельцем небольшой фирмы, привозившей в Тихогорск белорусскую мебель.
Первые десять минут их общения Борзых держался прохладно, говорил скупо и мало, всем своим видом демонстрируя бывшей однокласснице, как велика отныне пропасть между ними. Но затем опрокинул пару стопок водки «за встречу» и очень быстро опьянел, начал жаловаться на свою жизнь и отсыпать комплименты Ксении. Прежде чем она поняла, к чему все идет, Никита поднялся, вышел изза стола, едва не опрокинув бокал, опустился перед ней на одно колено и с пафосом проговорил:
– Ксенька, выходи за меня замуж! Я ж тебя на руках носить буду! Ты женщина свободная, я тоже…
– Никита, я всего четыре года как развелась. Так часто замуж выходить вредно, – ответила Ксения, отодвигаясь в глубь диванчика от стоявшего перед ней мужчины, от которого – по иронии судьбы – так же пахло водкой, как и в тот вечер, в подъезде.
– Тебе все шутки… А я серьезно предлагаю, понимаешь? Серьезно!
Борзых продолжал стоять на одном колене, и вид у него был нелепый и в то же время пугающий. «Пугающий – это оттого, что глаза пьяные и назойливые, – поняла Ксеня. – Черт меня понес с ним встречаться! Но кто же знал…»
– Послушай, – как можно мягче сказала она, – замуж я в ближайшее время выходить не собираюсь, поэтому предлагаю эту тему закрыть. Сядь за стол, прошу тебя.
– Ксенька, да ты не понимаешь, от чего отказываешься!
«Понеслось…» – мысленно вздохнула она, слушая, как Борзых расписывает преимущества жизни с ним. По всему выходило, что он осчастливил Ксению своим предложением и она будет локти кусать, если сдуру откажется.
Не в силах больше его слушать, Ксения прервала Никиту на полуслове:
– А как же Алла?
– Лялька?
Борзых помрачнел, поднялся с колена. На штанине осталось мокрое пятно.
Он уселся за стол, повертел в пальцах пустую стопку.
– А Ляльке я ничего не обещал, – неожиданно жестко проговорил он. – Так что никаких прав на меня она не имеет. Как женился, так и разведусь.
Несмотря на все угрозы Богдановой и ее общепризнанную «ненормальность», Ксения не чувствовала страха перед Аллой: она от природы была не пугливой, а работа в больнице закалила характер, сделав ее одновременно мягче и бесстрашнее. После слов Никиты ей стало жалко Ляльку, которая так держалась за этого раскормленного, не очень умного мужчину и, наверное, искренне его любила.
– Попроси, пожалуйста, Аллу оставить меня в покое, – сказала Ксения, вставая.
– Подожди, ты куда?!
Читать бесплатно другие книги:
