Я – инквизитор Мазин Александр

– А если нет? Если Конь его унавозил?

Крепленый усмехнулся и потер грудь там, где красным по белому отпечаталось твердое ребро подошвы ласковинского ботинка.

– На хрен Коню выеживаться? – сказал он.– Гриша пернет – Коня сдует. Или Спортсмен болен головкой, или за ним кто-то авторитетный.

– Кто, «касимовские»? – предположил Пеньков.– Или это комитетские нас щупают? У них сейчас там всякие особые по организованной преступности…

– Меньше ящик смотри,– посоветовал Крепленый корешу.– Это у них там, а у нас здесь надо прикинуть, как эту парашу пахану поднести.

Глава шестая

Ночь Андрей проспал спокойно. Никто его не тревожил, если не считать кошек, устроивших спевку с танцами на просторах избранного Ласковиным чердака. Зато никаких ночных видений.

И никаких двуногих гостей. Утром бок почти не болел. Другие болячки, мелкие, вроде ссадин на голенях, следовало обработать, поэтому Ласковин, рискуя простудиться (на чердаке было никак не больше пяти градусов, пар изо рта шел), разделся донага и смазал, чем положено, синяки и царапины. Одевшись с быстротой первогодка, подбадриваемого ротным, Андрей разогрел на спиртовке воду, бросил растворимого кофе, добавил сахару и наконец смыл сиплый осадок в горле. Темный холодный чердак, запах сырости и пыли… Андрей некоторое время просидел на свернутом спальнике, пытаясь поднять себе настроение. Это было трудно. Может быть, имело смысл снять номер в какой-нибудь третьеразрядной гостинице? Там хотя бы есть душ… Горячий душ! Может быть, он так и сделает… Попозже. Однако время шло, надо было действовать.

Оставив машину во дворе, Ласковин позавтракал в кафе на Кировском проспекте и на трамвайчике двинул на место вчерашних игрищ. Нет, он не собирался вторично громить «опорный пункт» «тобольцев» – это было бы самоубийством. На сей раз он решил просто понаблюдать и заодно обдумать детали идейки, пришедшей в голову при взгляде на автозаправку. Просто и со вкусом. И не придется входить в непосредственное соприкосновение с противником.

Прикинув, какой из домов квартала самый высокий, Ласковин отыскал подъезд с окном, открывавшимся прямо на крышу. Передвигаться по обледеневшей, присыпанной снегом кровле было рискованно, но Андрей рискнул и спустя десять минут уже обозревал сверху замкнутый двор за железными воротами.

Первым делом он с помощью бинокля изучил и постарался запомнить стоявшие внутри машины. Их было девять: вчерашний БМВ, два «форда» – серая «сьерра» и голубой «скорпио», черный как ночь «джип-чероки», бежевая «девятка», серо-голубой «опель-вектра» и серебристо-белый двухместный «мерседес-родстер» с ободранным крылом. Еще там находились видавший виды грузовичок «форд» и импортный микроавтобус. Вездесущей белодверной «восьмерки» не было, зато на пяти машинах Ласковин сумел разглядеть номера (хорошая вещь морской бинокль!) и записал их на всякий случай.

Часам к двенадцати большая часть машин разъехалась. Остались только «мерс», «опель» и голубой «форд-сьерра». Это что касается машин. Что касается людей, то вместо вчерашнего одного «вахтера» сегодня дежурили двое, причем вооружены они были автоматами. О прочих обитателях можно было сказать, что они выглядели озабоченными.

Начавшийся снегопад вынудил Ласковина покинуть наблюдательный пост.

Впрочем, он увидел все, что хотел. В частности, то, что в середине дня изолированный двор практически безлюден, а оба сторожа сидят в стеклянной кабинке.

Спустившись, Ласковин пешком, чтобы размяться, прошелся до Театральной площади, где купил в киоске небольшой зонт, а по соседству – букет вялых гвоздик. Оснастившись подобным образом, он вернулся на Мастерскую и пристроился в подворотне напротив. Цветы объясняли, почему молодой человек толчется на одном месте, а зонт при необходимости скрывал лицо. Со временем он придумает более серьезную маскировку, а пока сойдет и это.

Около двух начали возвращаться работники криминального фронта. Теперь ворота открывались не сразу. Сначала из калитки появлялся один из «вахтеров», проверял, кто пожаловал. Да, основательно припугнул их Ласковин. Эх, самое время смотаться из города… на полгодика. Долг он, можно считать, вернул. Дал понять, что наезд на, казалось бы, беззащитного человека может обернуться оч-чень неприятным образом. Да, пожалуй, в этом они в расчете. Но кто сказал, что Ласковин должен рассчитаться за одного Витьку Гудимова? Нет, это был не просто возврат долга. Это было то, что Зимородинский называл «вызов». Поэтому Андрей не уедет. И он будет бить до тех пор, пока противник не попросит пощады. Или пока не доберется до самого Ласковина, что более вероятно. Но думать об этом не хотелось.

Андрей выбросил в урну цветы, сложил зонт, потому что снегопад кончился, и направился к площади Тургенева.

Андрей в прямом смысле этого слова наткнулся на него, не дойдя каких-нибудь десяти метров до угла Канонерской и Маклина. Задумался и не сразу опознал в парне, который очутился у него на дороге, приземистого Коляна. Наверное, Андрей вспомнил бы машину, но примелькавшаяся уже белая дверца была распахнута навстречу тому, кто подал вчера Ласковину стакан водки. Стакан, чей звон обозначил конец мирной жизни Андрея.

Приземистый «бычок», затарившись грудой черных и зеленых жестянок с пивом, пересекал тротуар прямо перед Ласковиным. И двигался так, словно других людей просто не существует. Ласковин же – существовал. И даже не подумал приостановиться, без всякого почтения оттолкнув низенького коренастого парня, «подрезавшего» ему дорогу. Тот от неожиданности выронил половину банок.

– Твою мать! – заорал он, глядя, как прыгают в грязи булькающие цилиндры.– Бля, мудак!..– Тут он поднял глаза на Ласковина и замолчал. А потом выпустил и остальное пиво, чтобы танком ринуться на Андрея.

Ласковин рефлекторно ушел в сторону, пропустив «бычка» справа, и так же рефлекторно выбросил ногу. Колян, споткнувшись о его ботинок, плюхнулся в черную слякоть, проехался по тротуару, гоня перед собой омерзительную волну, и с идеальной точностью вошел между ног дородной женщины в белой шубе с огромной сумкой в руке. Тут движение Приземистого завершилось, потому что женщина, ахнув, села ему на спину, а сумка ее, черный монстр на параличных от рождения колесиках, с маху обрушилась на затылок Коляна, вплющив его физиономию в зимний петербургский коктейль, ингредиентами которого были слякоть, жидкая грязь, песок, соль и немного собачьего дерьма в качестве специи.

Андрей был настолько заворожен этим зрелищем, что забыл о «бычках», сидевших в машине, и профукал момент, когда один из них, еще не зная, с кем имеет дело, выскочил наружу, размахнулся и без затей влепил Ласковину по уху.

Удар отбросил Андрея назад, оглушил и едва не опрокинул на землю. Следующий удар разохотившегося «тобольца» мог бы разом завершить историю Ласковина, но вовремя подкатившаяся бандиту под ноги банка голландского пива испортила великолепный замах, и внушительный кулак впустую продырявил воздух. Ласковин, все еще «плывя», выбросил вперед зонт, угодивший в грудь нападавшего. От сотрясения зонт раскрылся, полностью перекрыв «тобольцу» обзор. Андрей же, малость очухавшись, пнул бандита в колено. Тот взвыл и схватился за пораженное место. Раскрытый зонт помешал Ласковину зафиксировать успех, зато боковым зрением он поймал третьего, заходящего слева. Этот появился на арене с небольшой задержкой не потому, что правила жанра требовали строго поочередного нападения, а в силу специфики трехдверных автомобилей, с каждой стороны которых одновременно может выйти только один человек.

Поймав третьего, Ласковин выпустил зонт и вогнал правый каблук в пропитанную алкоголем печенку «быка», после чего точным ударом в висок уложил удальца в тот же слякотный коктейль.

Оставался еще один бандит, как раз в этот момент выбравшийся из машины. И он, единственный из всей компании, разглядел, с кем имеет честь, до начала боевых действий: то же лицо в том же обрамлении – три бойца, вырубленные за несколько секунд.

Четвертый не был героем. Нырнув обратно, он рванул с места, и «восьмерка», взмахнув дверцей, как подраненная птица – крылом, умчалась к заветному гнезду на Мастерской.

С глубочайшим удовлетворением Андрей влепил оиц-ки в ухо второго, присоединив его к группе «купающихся». Именно в этот момент кто-то истошно завопил «Милиция!», а некий не в меру усердный дедок сделал попытку прихватить Ласковина за локоть. Андрей увернулся, шагнул к дородной даме, все еще восседавшей на приземистом Коляне, как Молла Насреддин на ишаке, и, подав руку, помог ей подняться. Потом поднял сумку (надо же, килограммов на двадцать, не меньше!) и протянул хозяйке.

– Спасибо, молодой человек! – поблагодарила дама и тут же испустила инфразвуковой вопль, увидев, во что превратилась ее шуба.

Продемонстрировав десятку собравшихся зевак, кто есть кто, Андрей поднял зонт, сложил его, стряхнул и, протиснувшись между прыщавым парнем и замотанной в тряпье бабкой, покинул сцену. Зрители не очень огорчились. Им осталась дюжина банок пива, полураздавленный Колян и пара его приятелей, художественно раскинувшихся в грязи.

Прыгнув в очень кстати подвернувшийся трамвай, Андрей доехал до площади Репина, перебрался через Фонтанку, по пути воткнув зонт в звено чугунной цепи на мосту, и, уже на углу Рижского и Старопетергофского поймав тачку, доехал до «Горьковской». По дороге обдумав случившееся, Андрей решил, что он болван. Но болван удачливый.

Оказавшись на Кировском, из первого же закрытого телефона-автомата Андрей позвонил в офис и, слегка изменив голос, попросил к телефону Абрека.

– Ласковин,– представился он, когда телохранитель шефа взял трубку. Он проигнорировал то, что телефон может прослушиваться. Кто, кроме бывших диссидентов, думает об этом в России?

– Ласковин! Что слышно в Датском королевстве?

– Что слышно? Слышно, братан! Хорошо слышно! Петрович с утра скулит в трубку. «Тобольцы» посулили ему крутой разбор, но он отбрехался, жучара! Кое-кто теперь у Коня первый враг, усек? – И хохотнул.

– Усек,– сказал Ласковин.– Чего ржешь?

– А? Да тут он мне одну бумажку подсунул, еще одну бумажку, улавливаешь? Адреса кое-какие. Звякни мне вечерком после девяти сюда, в контору, потрендим!

– Давай сейчас,– сказал Андрей.– У меня мобильника нет! – Перебросил трубку к другому уху и зашипел от боли.

– Ты что? – насторожился Абрек.

– Так, пустое. Давай диктуй.

– Нет, братан, извини. Сейчас нельзя, ушей много. Позвони вечером, как сможешь.

– Хрен с тобой! – буркнул Ласковин, убирая записную книжку.

– Дал ты им просраться,– произнес Абрек с неопределенной интонацией.– Свидимся – расскажешь?

– Когда свидимся?

– А вообще… Андрюха, ты, конечно, крутой, но валил бы к финикам! Или в Магадан. Хрен с ними, с адресами. Конь, он хитрожопый, а тебя убьют.

Я Гришку знаю. И Крепленого знаю. Братан на него батрачил, пока на зону не попал. Крепленый, он всех подымет, а тебя найдет. А найдет… не дай Бог. Вали, Андрюха, ты же им и так вставил по самый корень! Вали, не думай!

– Ладно,– ответил Ласковин.– За совет спасибо. Кончили разговор, Абрек. Вечером позвоню.

– Тупой ты, Ласковин, как баран! – сердито сказал телохранитель и бросил трубку.

Андрей пожал плечами: этот человек был похож на водителя, одной ногой нажимающего одновременно на тормоз и на газ. Или это виртуоз, или у него с «крышей» не в порядке. Не с той «крышей», которая на джипах, а с той, которая может дать протечку в подсознание.

Впрочем, с протечками в подсознание у Андрея тоже был личный опыт. Вот уже десять с лишним лет внутри Андрея обитал некто отмороженный.

И только твердое сознательное желание гражданина Ласковина Андрея Александровича, двадцати девяти лет, обладателя диплома о высшем образовании, коричневого пояса каратэ-до и хорошего парня, держать этого, из подсознания, глубоко внутри, помогало вышеназванному гражданину избежать психушки. Но и вопреки этому желанию тот, второй, ухитрялся напоминать о себе ночными кошмарами… или совершенно нелогичными действиями. А может быть, Андрей с такой легкостью бросил на весы свою жизнь еще и потому, что догадывался: рано или поздно тот, из подсознания, выберется наружу, и тогда…

Первый раз это произошло двенадцать лет назад.

– Помягче работайте, помягче,– напутствовал их сэнсэй.– Не забывайте, что все мы в одной школе. Вот когда мы будем встречаться с Варамой…

А сейчас поаккуратнее. Техника, я хочу посмотреть вашу технику…

Это был Большой Сэнсэй. Зимородинский стоял рядом с ним. Непроницаемое лицо отощавшего Будды. Слава был кое-чем обязан говорившему, поэтому молчал. Нет, не поэтому, а потому, что говоривший был превосходным бойцом, хотя и иным, чем Вячеслав Зимородинский. Бойцом другого типа и стиля. Но бойцом Божьей милостью. Гением. А если ты гений, то можно остаться лучшим, даже если любишь водку, женщин и хорошие американские сигареты. И деньги. Да, можно оставаться великолепным мастером, но… как долго?

– Уровень чудан – легкий контакт, уровень джодан – легкий контакт маваши и уромаваши, все остальное только обозначать, обозначать, понятно?

Понять его можно. Если будут серьезные травмы, отвечает он, Большой Сэнсэй, глава школы, а не Зимородинский или нанесший травму ученик.

Андрей догадывался, о чем думает его учитель. И понимал, что Большой Сэнсэй беспокоится не зря. Группа Гриндина считалась жесткой. А технику Зимородинского вообще называли «реальной». Не дай Бог ученики начнут выяснять, чей стиль круче!

Школьный спортзал: шведская стенка, маты, разложенные вдоль стен, гимнастический инвентарь, сдвинутый в угол, пупырчатые баскетбольные мячи. Ни макивар, ни хитроумных тренажеров, ни манекенов. А также шлемов, накладок и прочего… Все это появится позже, намного позже.

Раз в месяц Большой Сэнсэй организовывал такие встречи внутри своей «системы» – недавняя легализация каратэ приносила свои плоды. Шестнадцатилетний Андрей Ласковин (пятьдесят девять килограммов, два с половиной года занятий, желтый пояс) участвовал в такой встрече второй раз.

В первый раз его противником был совсем еще новичок, и кумитэ прервали на второй минуте. За явным преимуществом.

Зимородинский сказал Андрею: не повезло. И пообещал в следующий раз выбрать Ласковину соперника сам.

Бой Ласковина был третьим по счету, причем первые два Андрея не заинтересовали: противники старались работать «правильно», вместо того чтобы победить. Наконец судья (тоже тренер одной из групп Большого Сэнсэя) объявил Ласковина и его соперника, чью фамилию Андрей не запомнил. Поднимаясь, Ласковин заметил, как Зимородинский наклонился к Большому Сэнсэю, что-то сказал, и тот, прервав разговор с одним из «гостей», взглянул на Андрея.

В шестнадцать лет Ласковин выглядел еще менее грозным, чем в двадцать девять. Худой паренек в черном выцветшем кимоно, чьи рукава и штанины казались слишком короткими.

Противник Андрея, тоже желтый пояс, пониже ростом, поплотнее и, по крайней мере, на три года старше, смотрелся серьезней. Ласковину запомнились его крепко сжатые губы и рыжеватые усики. Больше ничего.

Они обменялись несколькими атаками. Противник блокировал жестко, зло и все время пытался прорваться поближе. Для Ласковина это было не совсем привычной манерой. Как правило, он сам, будучи меньшего роста, рвался в ближний бой. Теперь же, когда оказалось, что его рабочая стойка ниже, а руки длиннее, Ласковину выгоднее было держать дистанцию.

Противник атаковал и приоткрылся. Андрей, блокировав, встретил его ударом в голову (не достал) и из-под руки правой ногой йоко-гери в живот. И почувствовал ребром стопы твердые мышцы пресса под тканью кимоно (слабый контакт, как и сказано). «Вазари! – крикнул судья.– Хадж-ме!»

К бою. Андрей ушел в заднюю стойку, уклоняясь от маваши в верхний уровень, встретил отводящим блоком второй маваши, отбросил ногу противника и, оказавшись у него за спиной, из хорошей стойки обозначил гияку-цки в затылок. Крика судьи он не услышал, потому что соперник (в реальной ситуации после удара Ласковина он уже валялся бы на полу), подсев на левую ногу, провел правой уро-маваши сбоку, пяткой, в переносицу Андрея.

Вспышка боли была как взрыв внутри головы: ослепляющий свет, темнота, и…

…в ноздри ударил отвратительный смрад. Вонь блевотины, экскрементов, паленого волоса и обгоревшего мяса. Потом возник грохот. Словно Андрей оказался в центре механического цеха: треск, лязг, звон. Крики людей и женский визг, пронзительный, на одной ноте: «и-и-и!» Зрение вернулось, словно черную тряпку сорвали с глаз,– и сразу – режущая боль с правой стороны лба. Голова Андрея сама собой отдернулась, и он увидел металлическую полосу в бурых потеках в каких-нибудь десяти сантиметрах от глаз.

«Что это? Где я? – подумал он вдруг с нахлынувшим ужасом. Что со мной?»

А тело его продолжало поворачиваться, руки тянули что-то снизу, тянули так, что трещали мускулы. Ладони его ощущали нечто твердое, влажное, шершавое… Горячая жидкость залила правый глаз Андрея, и он перестал им видеть. Но левым разглядел в метре от себя жутко перекошенное грязное лицо с всклокоченными волосами. Низ этого лица был скрыт за куском деревянного забора. И забор этот начал подниматься вверх… Да, именно так, это не лицо опускалось, прячась, а пополз вверх именно этот кусок сколоченных вместе досок. В какой-то миг злоба в красных вытаращенных глазах прячущегося превратилась в ужас. Тело Андрея качнулось назад, вырвав вверх то, что тянули руки,– топор на длинной рукояти. Искривленное лезвие было красным, словно его окунули в алую масляную краску. Миг – руки Андрея ощутили болезненный толчок – и верхняя часть головы человека за щитом (то, что это щит, Ласковин понял намного позже), снесенная ударом, взлетела вверх…

И это было последнее, что он увидел. Левый глаз Андрея тоже ослеп, а еще через мгновение зрение вернулось…

…и он вновь оказался в спортивном зале, застывший, с соединенными в замок руками. Противника перед ним не было. Носа он тоже не чувствовал: нечто вроде бесформенного болевого сгустка. И еще: в зале было очень тихо.

Андрей расцепил руки (это оказалось непросто: пальцы словно окаменели) и сделал шаг вперед. Нога его задела что-то мягкое…

Его противник лежал на полу, и волосы на его голове, справа, были в крови.

К Ласковину подскочил судья, схватил его за руку, но рядом тут же возник Зимородинский, грубо оттолкнул судью и повел Андрея в угол, к сложенным стопкой матам. Ласковин оглянулся и увидел кучу учеников, столпившихся вокруг упавшего, и Большого Сэнсэя – в центре. Еще Андрей слышал шум, невнятный, словно уши его были забиты ватой.

О том, что произошло в зале, вернее, о том, что он сделал, Ласковин узнал позже, когда немного пришел в себя.

…Удар противника отбросил Андрея в сторону. Все, кто хоть что-то понимал в единоборстве, ждали, что он упадет. Даже судья, за миг до этого вы-

крикнувший второе «вазари» Ласковина, замешкался… Андрей ударил снизу, сдвоенными руками, всем телом и всей силой так, словно не он пропустил только что мощный уро-маваши. Удар Ласковина пришелся в правую сторону головы наклонившегося противника и буквально подбросил того вверх.

Это был чистый нокаут. И не просто нокаут. Бедняга только через полчаса пришел в себя, причем совершенно забыл о бое, в котором пострадал. Зимородинский сказал: «Повезло нам!» – имея в виду себя и Большого Сэнсэя. А также противника Андрея. Придись удар в висок, парень вполне мог бы отправиться на тот свет, а так отделался небольшим сотрясением мозга. То есть пострадал меньше Ласковина, который получил первый свой перелом носа.

Вот после этого происшествия и изменились отношения Андрея Ласковина и его сэнсэя Вячеслава Михайловича Зимородинского. Круто изменились. Настолько, что из перспективного парня Ласковин стал Учеником.

Тем же вечером Зимородинский привел его к себе, и между чашками холодного травяного чая Андрей рассказал о своем жутком видении.

– Карма,– сказал тогда сэнсэй.– Пока забудь, потом, попозже, попробуем разобраться.

Андрей честно постарался забыть, но спустя полгода эта самая «карма» вновь напомнила о себе. К этому времени Ласковину исполнилось семнадцать, и он получил следующий кю. Впрочем, перед тем как вручить оранжевый пояс, Большой Сэнсэй основательно распек Андрея (перед строем) за «контакт». Но это была воспитательная мера. Большой Сэнсэй, как узнал Андрей от Зимородинского, сразу же после памятного боя пожелал забрать Ласковина в свою «продвинутую» группу. Но Слава не отдал: я сам воспитываю своих учеников!

Кстати сказать, сломанный нос Андрея под действием алтайских травок и точечного массажа, проводимого лично Зимородинским, зажил с поразительной быстротой, практически не испортив внешности. Зато зрелище разрубленного топором, взлетающего вверх черепа оставило глубокий след в сознании Андрея. И когда спустя полгода запах крови и гари второй раз ударил в ноздри Андрея и еще одного его противника унесли с татами с тяжелой травмой, Ласковин понял, что дело еще серьезней, чем казалось. Понял это и Зимородинский. Слава прекратил тренировки, отправил жену с трехмесячным ребенком на юг, к своей матери, а сам вместе с Андреем поселился на маленьком островке у Карельского перешейка. И сделал все, что мог, чтобы «вытащить» того, второго, из глубины ласковинского подсознания. Андрей, который с недавнего времени начал относиться к «мистике» вполне серьезно, старательно выполнял все предписания Славы… Но у них ничего не вышло.

«Ты еще не готов,– с огорчением констатировал неудачу Зимородинский.– Твоя сила сожжет тебя, если выплеснется наружу». «Но теперь ты можешь сказать, кто это?» – спросил Андрей. «Я могу сказать: „он“ приходит, когда ты сам устоять уже не в состоянии. Это факт».

Да, они не добились успеха. Наоборот, стало еще хуже. Теперь каждый третий сон Андрея был кошмаром, причем столь же реальным, как и его дневная жизнь. Зимородинский, впрочем, считал, что это знак: теперь тот, «внутренний», будет приходить и общаться с Андреем, не только когда Ласковина ударят по голове.

Он уговаривал Андрея рискнуть, спровоцировать «прорыв»… Но ученик решил иначе. Он не бросил каратэ, но ни разу не допустил ситуации, которая побудила бы третий «выход» того, кто внутри. Надо сказать, что работавшие кумитэ вместе с Ласковиным помнили о том, что у него может «упасть планка», помогали своему сопернику не подвергать их жизни опасности. Искусство Андрея совершенствовалось, через три года он носил уже коричневый пояс, но и Ласковин, и его учитель знали: предел достигнут. И предел этот установлен самим Андреем. И убран может быть тоже только им самим.

Ласковин сел в автобус, проехал пару остановок и вышел у кафе, в котором завтракал утром. Там он пообедал, вернее, поужинал, воспользовался за скромную плату отдельным туалетом, где умылся, побрился и вычистил заляпанные грязью штаны. Из кафе же, наплевав на конспирацию, позвонил в офис «Шлема» и получил адреса четырех крупных фирм, контролируемых группировкой Гришавина. Тогда Андрей не задался вопросом, почему из более чем двухсот «клиентов» Гришавина выбраны эти четыре.

Машина Андрея по-прежнему стояла во дворе в полном порядке. Ласковин смахнул с нее снег (чтобы не выглядела заброшенной), убедился, что сигнализация в порядке и продолжает подмигивать возможным похитителям, затем поднялся на чердак и с помощью фонарика самым тщательным образом изучил внушительное (более трехсот квадратных метров) помещение. Никаких незваных гостей или подозрительных следов он не обнаружил. Вид огромных черных стропил над головой завораживал. Казалось, Андрей очутился в трюме корабля. И еще казалось, что вот-вот из-за кирпичной стены дымохода выскочит притаившийся враг. Андрею понадобилось усилие, чтобы убедить себя: никто не может бесшумно передвигаться по захламленному чердаку. Следовательно, все эти опасения – бред. Просто нервам требуется отдых.

Андрей вытянулся в своем спальном мешке на «матраце» из сложенных картонных коробок в надежде, что сон даст ему возможность восстановить силы, успокоиться… Он обманулся в своих ожиданиях. Через несколько минут после того как Ласковин закрыл глаза, сон его обратился в кошмар.

На сей раз снилось Андрею, что он карабкается вверх по огромному кряжистому стволу. Карабкается бесконечно долго, перебираясь с одной исполинской ветви на другую на ощупь, в полной тьме. Цепляясь пальцами рук и ног за желваки коры, он слышит: рядом кто-то кричит, протяжно, с надрывом. Не человек. Руки у Андрея черные. И лицо такое же черное. Он не видит, но знает об этом. У него даже ладони черные. И жесткие, как подошвы. Андрей карабкается все выше, пока не упирается головой в… крышу. «Откуда крыша на дереве?» – удивляется он. И обнаруживает, что мрак уже не столь кромешен, что глаза уже различают смутные очертания веток. Сверху пробивается свет. И еще Андрей чувствует запах. Знакомый запах. Ноздри его расширяются, он принюхивается… запах человеческого тела. Человека.

Андрей ползет по одной из изогнутых ветвей, на которых покоится нечто широкое и плоское. Теперь он знает: это помост. Андрей ползет очень медленно, то и дело замирая, чтобы прислушаться. Там, наверху, люди. Сколько их? Один? Двое? Трое? Андрей знает: от этого зависит его жизнь. И еще она зависит от того, насколько бесшумно Андрей двигается. Наконец он достигает края помоста, приподнимается так, чтобы глаза его оказались выше края деревянного настила… и видит спину сидящего человека. Прямо перед собой.

Так же беззвучно, без малейшего шороха или скрипа, задержав дыхание и даже умерив стук сердца, Андрей опускается, переносит тяжесть тела на ноги и осторожно освобождает привязанный к предплечью нож. Он по-прежнему не дышит и не думает о том, что будет делать. Чтобы тот, наверху, не «почуял» его мыслей. Мысли могут выдать Андрея. Запах – нет. Запах его тела отбит особыми притираниями. Андрей пахнет деревом… Готов! Плавным толчком ног он выбрасывается вверх, через край помоста, правой рукой гасит инерцию, а левой с точно отмеренной силой втыкает тонкое жало ножа в шею сидящего, снизу вверх. Негромкий хруст, звук которого не избежать. Зато жертва умирает мгновенно, без стона, хрипа, бульканья перерезанного горла или судорог пораженного в сердце. Правая рука подхватывает убитого, бесшумно опускает на помост, а сам убийца замирает в той же позе, какую избрал часовой. Андрею везет: хруст пробитой ножом кости тонет в ночных звуках. Спящие не встревожились. Вон они лежат на помосте рядом со своим оружием: один, два… три! Трое! Это много. Андрей понимает: трое – это слишком много для него. Трое, умеющие убивать так же хорошо, как и он сам. Они спят, но сон их – сон рыси.

Андрей встает, потягивается. Он выглядит спокойным и непринужденным. Если кто-то из троих не спит, пусть видит: это не враг, это свой. Стараясь ступать мягко, но не бесшумно, Андрей подходит к одному из спящих. Звук его шагов не должен беспокоить их слух. Наклоняясь, Андрей трогает за плечо ближайшего. Он мог бы убить его во сне, но он не любит убивать во сне. Враг должен встречать свою смерть, зная кто пришел за его жизнью.

Андрей прикасается к плечу лежащего так, как сделал бы это его соратник: вставай, друг, пришло твое время.

Да, пришло твое время! Узкий острый клинок погружается в ухо врага, пронзает мозг, с тихим скрежетом выходит обратно… и ноги убитого выбивают барабанную дробь по доскам настила!

Лаской, гибкой молнией бросается Андрей на третьего человека. Больше он не заботится о тишине. Быстрей,

быстрей! Он падает на сильное, мгновенно напрягшееся тело и ударяет сверху ножом, с колен, прямо в сердце!… И нож застревает в кольце панциря! Застревает, погрузившись меньше чем на ладонь. Андрей рвет нож обратно, но тот застрял прочно, а руки врага, полусонного, уже смыкаются на его горле.

Кулак Андрея обрушивается душителю на переносицу, он слышит треск, руки разжимаются. Андрей прыгает с колен туда, где лежит (лежал?) четвертый. Второй нож, поясной, шире и тяжелей первого,– у него в руке…

Короткая стрела с бронзовым широким наконечником ударяет Андрея в живот, вспарывая внутренности. Он ослеп от боли, но рука, сама, уже нашарила чужое лицо, выдавила пальцем глаз… Крик врага сладок, как песня любимой! Чужой клинок вспарывает его левую руку (эта боль – ничто в сравнении с той, что уже есть), но Андрей опрокидывает своей тяжестью врага на спину. Пальцы его левой руки уже не в состоянии давить – перерезаны сухожилия, но есть правая. С кинжалом. И Андрей бьет, бьет этим кинжалом в невидимое лицо. Кажется, он кричит. Или воет?

И тут боль взрывается в животе с невероятной силой, словно его разорвали пополам…

Андрей Ласковин просыпается от собственного крика и целую минуту лежит неподвижно, умеряя удары сердца и дыхание, приучая себя к мысли, что его внутренности целы, что это не его мука. Через некоторое время удается немного успокоиться. Андрей зажигает фонарик, а потом спиртовку, чтобы разогреть воду для чая. Время 1.37. Но он по опыту знает: снова заснуть удастся не раньше чем через час. И никто не гарантирует Ласковину то, что кошмар не повторится.

Глава седьмая

Трудно сказать, на что рассчитывал Конь, давая Андрею адреса опекаемых «тобольцами» фирм. Но если он думал, что Ласковин начнет бездумно громить их одну за другой, то ошибся. Андрей больше ничего не собирался делать бездумно.

Утро он начал с того, что позвонил в больницу, где лежал Гудимов, и сумел добраться до лечащего врача. Еще вчера дежурная сообщила Ласковину, что состояние больного удовлетворительное и температура 37,8° С. Сегодня он узнал намного больше. Во-первых, Виктора перевели из реанимации в двухместную палату, во-вторых, инвалидом-паралитиком он не станет. Хотя, скорее всего, полного восстановления ожидать не приходится, то есть каратэ-до для парня закончилось. Также он узнал, что с сегодняшнего утра Гудимов относится к категории «платных» больных.

«Что ж,– подумал Андрей, вешая трубку.– Если руководствоваться библейским законом „око за око“, справедливость восстановлена. С его точки зрения. А вот „тобольцы“ вряд ли удовольствуются ушибленными ребрами и распухшим ухом Ласковина. Гнать будут, как бешеного пса! А он будет кусаться! Но не как бешеный пес, а с… выбором!»

Первая выбранная Ласковиным фирма из списка Абрека носила нежное название «Лидия-принт». А выбрал ее Андрей потому, что находилась она здесь же, совсем рядом, на Кировском проспекте.

«Лидия-принт». Печати, бланки, визитки, малотиражные издания, рекламные проспекты, разработка фирменного стиля, импортная канцелярия. Словом, всего понемногу. Прекрасно оформленная витрина, внушающий уважение интерьер офиса, новая оргтехника, немногочисленные вежливые сотрудники – недешево, но очень, очень престижно.

«Прошу вас, пожалуйста! Директора? Как вы удачно зашли: еще десять минут, и Лидия Андреевна уехала бы в банк. Прошу вас, сюда, пожалуйста!»

Никаких формальностей, никаких «а-кто-ты-собственно-такой?» Клиент, даже возможный клиент,– это Персона.

Кабинетик у директора крохотный: тоже часть имиджа. Крохотный – но себе на уме. Широкий стол, компьютер, факс-модем-телефон, высокое, аркой, окно, жалюзи, кресло, еще одно кресло, побольше, для посетителя. И уважение клиенту, и – с подковыркой. «Лидия-принт» – под «крышей». Бандит, он когда силу демонстрирует, норовит на «хозяйское» место усесться. А «хозяйское»-то место не всякую задницу вместит, сделано точно под директорскую аккуратную попку.

Лидия-принт-Андреевна. Строгий костюм, удачно подчеркивающий и хорошо сформированную грудь, и округлости бедер, блестящие, виртуозно уложенные волосы, почти незаметная косметика (то есть выделяются глаза, а не тени под глазами), искренняя улыбка, не клиенту – мужчине:

– Что мы можем для вас сделать?

Ах, это многозначительное «мы», подразумевающее более интимное «я»!

Андрей слегка повернул голову (так, чтобы распухшее ухо не бросалось в глаза), улыбнулся почти так же интимно и положил на просторный стол, точно по средней линии, визитку: «Шлем», Ласковин Андрей Александрович, и т. д.

Лидия Андреевна взяла прямоугольничек, прочла, согнула слегка, проверяя упругость. Ее улыбка приобрела некое новое качество: не то чтобы холодок… легкий встречный бриз.

– Отличная полиграфия,– произнесла она.– Пожалуй, мы такого сделать не сможем.

Ласковин позволил своей собственной улыбке некую двусмысленность, подтекст.

– А я вот думаю,– проговорил он, закидывая ногу на ногу и соединяя ладони на колене,– что бы могли сделать для вас мы? Страхование перевозок? Страхование несчастных случаев, нарушение контракта? У нас очень большой спектр услуг. Минимум формальностей, минимальный страховой взнос.– Тут он перестал улыбаться.– Никаких случайностей и гарантированное возмещение любых убытков в рамках договора, полная юридическая защита. Честное слово, Лидия Андреевна, даже не представляю, как такой сложный и респектабельный бизнес, как ваш, может обходиться без подобных услуг?

– Я тоже не представляю, Андрей Александрович.

– Значит – да?

– К сожалению – нет. Видите ли, у нас уже есть соглашение о подобных услугах. С очень солидной организацией.

– Мне говорили об этом,– кивнул Ласковин.– Но ведь любое соглашение можно пересмотреть, если предлагаются… лучшие условия? Верно?

– Андрей Александрович! Вы можете обсудить это с вашими… коллегами. Я совсем не против того, чтобы работать с вами! Тем более что лично вы, Андрей Александрович, мне очень симпатичны! Но, как вы понимаете, сама я не могу решить этот вопрос. Хотите, я сейчас позвоню и…

– Нет, нет,– возразил Андрей, поднимая руки.– Куда нам спешить? Если вы, Лидия Андреевна, скажете, когда мои коллеги навещают вас, я подъеду, и мы все вместе поговорим.

– Тогда, может быть, после двух. Вы не против, Андрей Александрович, если я предупрежу их о вас?

– Разумеется, нет.

– И еще,– помедлив, проговорила Лидия Андреевна,– мне бы не хотелось, чтобы у меня в офисе… что-нибудь произошло!

– Даю вам слово! – очень серьезно ответил Ласковин и поднялся.– У вас не будет никаких неприятностей. Никаких! Значит, после двух?

– Может быть, кофе, Андрей Александрович? – Улыбка женщины приобрела «неформальный» оттенок.

– Спасибо, в другой раз – обязательно, а сейчас… я спешу.

– Разумеется. И… вы играете в теннис?

– Нет,– ответил Ласковин.– Но, возможно, захочу научиться, это ведь не так уж сложно?

– Вовсе нет. И помогает сохранить фигуру. Впрочем, вам это ни к чему!

– Мне кажется, вам тоже, Лидия Андреевна.

– Лида, просто Лида. Тем не менее это превосходное развлечение.

– Очень приятно было с вами познакомиться, Лида!

– Мне тоже, Андрей. Я провожу вас. Может, попросить нашего шофера подвезти вас?

– Не беспокойтесь, я на колесах.

Продолжая демонстрировать друг другу расположение, они проследовали до дверей и расстались. Андрей успел заметить, что ноги директора «Лидии-принт» немного коротковаты, но высокие каблуки скрадывали этот небольшой недостаток.

Что ж, Лидия Андреевна, безусловно, интересная женщина. Но не настолько интересная, чтобы встреча Ласковина с «коллегами» состоялась. После двух Ласковин намеревался быть совсем в другом месте.

«Ты не стратег, ты даже не тактик,– говорил Андрею Зимородинский.– Не потому, что дурак, а потому, что мысли у тебя прямые… как шест».

«Но я побеждаю,– возражал Андрей.– И техника у меня гибкая, сам же говорил!»

«Да,– соглашался Слава,– шест, он тоже гибкий. По-своему. Только его направлять надо. Чтобы он ломал, а не его ломали. Ты работаешь так, словно у тебя за спиной ничего нет. Ничего в запасе. (Оба, и сэнсэй, и ученик, предпочитали не упоминать о том, что было в запасе у Ласковина.) Ничего в загашниках… и, что действительно плохо, так оно и есть».

«Это и есть тактика? – осведомился Ласковин.– Каверзный трюк?»

«В общем – да. Не опережать напором, а опережать напор. Пусть противник промахнется не потому, что тебя уже нет, а потому, что тебя еще нет. И не будет! Посмотри, как чемпион (чемпионом Зимородинский называл Большого Сэнсэя) своих натаскивает. Техника, резкость, растяжка – все вспомогательное. Главное, они знают не только, где сами будут стоять через полсекунды, они знают, где противник будет через эти самые полсекунды. Потому что сами его туда приведут. Они знают, что будет, и могут решить: преподнести сопернику сюрприз или повременить. Они вправо, и противник вправо. Как на веревочке. Вот это – тактика. Когда ты думаешь, что ведешь, а ведут тебя. Не удар поставить, не в шпагат посадить или научить прыгать на два метра, как Варама! Маленьким, коротеньким движеньицем, пальчиком мыльный пузырь проткнуть – пф! – и иппон! Но перед этим пузырь нужно надуть и расположить должным образом. Это – тактика. И этому учат индивидуально! И не всех. Потому что не каждого научить можно. Тебя вот – нельзя. Но если уж научишь… Сам видел, как чемпионовы „зеленые“ да „синие“ итальянцев, „черных поясов“, делали. Или японца прошлогоднего. А какая техника у японца! Этих „голубых“ в ката рядом поставь – позор, да и только. А кумитэ выиграли. Все пятеро. Потому что их учат с противником работать. А лучше – с несколькими. Специфика стиля».

«Я бы этого японца тоже положил,– сказал тогда Андрей.– Значит, тех „синих“ научить можно, а меня нельзя?»

«Этому – нельзя. Тебя иначе учить надо, поэтому и не отдал тебя чемпиону. Он – чувствует, а я – вижу!»

«Хочешь сказать, ты его сделаешь в кумитэ?» – подкусил Ласковин.

Зимородинский ответил не сразу. Но ответил.

«Помнишь, Ласка, Минкевич нам давеча байку рассказывал? Про корейца?»

«Меня не было,– сказал Андрей.– Я зачет сдавал».

«Так послушай. Поучительно это. О том, как один большой и сильный „черный пояс“, очень большой и очень сильный, работал кумитэ с гостем, маленьким таким корейцем. Этот – под два метра, вес соответствующий и мастер – дай Бог. Пятерых таких, как ты, на татами растер бы и не заметил.

А кореец – метр с кепкой. И даже не черный пояс, а коричневый, считай – ученик. Правда, у них там своя градация, но дело не в том. Так вот, сошлись они, потоптались, поглядели друг на друга, а потом наш мастер возьми да и цап корейца в охапку да шварк его в стену, благо сам тяжелее раза в два, как минимум».

«Лихо!» – восхитился Андрей.

«Это ты так думаешь,– сказал Зимородин-

ский.– А кореец думал иначе. В стену-то он врезался, но скимировался, себя удержал, а потом пальчик свой желтый поднял, покачал в воздухе. „Нехолосо,– говорит,– это не калатэ!“ Сказал и сказал. Продолжили. Потоптались еще немного, а потом кореец свое движение провел. Тоже одно. Последнее. И прокомментировал: „К влацу не ходи. Челез тли недели само плойдет!“ И не соврал. Через три недели прошло. Само. Но три недели наш мастер под домашним арестом провел. Потому, что от „белого брата“ далеко отойти боялся».

«Минкевич сам видел? – спросил Ласковин.– А то сомнительно. Коричневый пояс… Не верю, извини».

«Вот поэтому ты не тактик. Но ты – лучше. В перспективе».

«Опять не понимаю».

«Ты можешь стать тем, кому тактика не нужна. И стратегия».

Этот разговор подогрел тогда Ласковина основательно. Но реально ничего, кроме энтузиазма, не дал. И вот три дня назад Зимородинский вновь напомнил ему: ты не тактик.

«Ах, не тактик? – думал Андрей, глядя с крыши на замкнутый „мафиозный“ дворик.– Ладно! Посмотрим, какой я не тактик!»

Примерно в четверть второго во дворике жизнь забила ключом. Забегали, засновали «бойцы», распахнулись двери микроавтобуса (задние, как у катафалка), поволокли какие-то сумки. В одной, недозастегнутой, Андрей углядел «кольчатого червя» – шланг противогаза. Наверняка и гранатки найдутся с «черемухой» или с паралитиком импорт-

ным… Нет, какие гранатки! Вон целый баллон волокут с веерным распылителем! А вот наконец и «группа захвата». Куртки бронежилетами оттопырены. Каски бы им и черные чулки на морды – натуральный ОМОН. Целых двенадцать втиснулись в автобусик, сели, но не трогались, ждали чего-то. Впрочем, почему бы и не подождать? После двух, сказала деловая женщина Лидия-принт-Андреевна. А нынче только 13.28. Ехать же, если с песнями, по мосту Лейтенанта Шмидта, через Васильевский, а потом по Тучкову на Большой и до Кировского-Каменноостровского, минут пятнадцать. А если по набережной, вдоль Невы,– и того меньше. Можно и подождать. Ага, сам господин Крепленый со товарищи. Крепкие у него товарищи: синяк на боку Ласковина – размером с блюдце. Загрузились в «вольву» восемьсотпятидесятую, универсал, цвет «мокрая мышь», тронулись. Уважают Андрея Александровича в «тобольской» группировке. Шестнадцать человек с полной выкладкой. Или подстраховались? Вдруг не Ласковин придет на стрелку, а, скажем, коллеги из города-побратима Тамбова решили расширить сферу деятельности? Или черные вздумали беспредел учинить? Вот Ласковин, хоть и Ласковин, хоть и блондин, а кучерявый. Может, он чечен неправильной масти?

«Вот,– подумал Андрей,– а я женщине обещал: безобразия не будет! Ну как после этого я могу с „коллегами“ повидаться?» Нет, раз он обещал – значит, и не будет. В офисе «Лидия-принт». Будет в другом месте, где он никаких обещаний не давал. Скорее наоборот.

13.50. Вернулся БМВ. И тут же уехал с бежевой «девяткой». Еще шесть человек до той. Во дворе остались белый «родстер» и «Опель-Рекорд». И два «вахтера» в стеклянной будочке. Вот вам бы в будочке и сидеть, ребята,– для здоровья полезней! Там, в будочке, тепло. А снаружи… скоро будет очень-очень жарко!

Пришло время переходить ко второму акту, и Андрей спустился вниз. Через несколько минут он был уже у железных ворот. Особенно не скрывался. Вероятность возвращения какой-нибудь из групп невелика. В сумке у Ласковина лежала трехлитровая банка под белой полиэтиленовой крышкой. Крышка слегка покоробилась: не любит полиэтилен паров бензина. Покоробилась, но на месте: предусмотрительный Ласковин обмотал ее в два слоя скотчем.

Поставив банку на асфальт, Андрей вынул из бумажного пакетика три «бенгальских огня» с заранее наточенными ножками и воткнул в крышку. Три – это для надежности. Теперь оставалось только поджечь – и ничуть не хуже бомбы.

Пока Ласковин, сидя на корточках, зажигал «бенгальские огни» (вот уж точно «здравствуй, жопа,– Новый год!»), рядом остановились два подростка лет по четырнадцать: чем это мужик занимается?

Ласковин с удовольствием послал бы их подальше, но понимал, что это возымеет обратный эффект.

– Знаете, кто здесь живет? – спросил он, ткнув пальцем в сторону железных ворот.

– Бандиты! – немедленно ответил осведомленный тинэйджер поменьше ростом.

– Крутые парни,– присоединился второй, покрупней.

– Крутые? – хмыкнул Андрей.– Ну да, когда трое с револьверами – на одного с зонтиком!

Ребята захихикали. Может, дошла позавчерашняя история?

– Проверка на вшивость! – сказал Ласковин, поднимаясь и размещая на ладони поудобней банку с короной из сыплющихся звездами огней.

Между воротами и верхним краем арки был зазор. В полметра шириной.

– Бегом за угол! – приказал он зрителям.

В прежние времена Ласковин недурно играл в баскетбол… Оп! Банка вошла точно под арку.

Андрей рванул следом за подростками, и… бабахнуло! Смачно бабахнуло. В полный рост! Языки огня выметнулись из-под арки и даже снизу – из-под ворот.

Внутри кто-то немедленно заорал. Потом загрохотал автомат – пули залязгали по металлу, следом – еще один взрыв, за ним – третий, самый знатный,– черный дым клубами взвился над крышами домов.

– Ну ты крут, дядя! – отметил успех один из подростков.

– Андреем меня зовут,– сказал Ласковин.

– А меня – Юра!

– Федор,– баском представился третий.

– Язык за зубами умеете держать? – задал Ласковин риторический вопрос.

Оба тинэйджера отчаянно закивали.

– Тогда пошли, полюбуемся!

Пока они поднимались на крышу, основная часть фейерверка уже завершилась. Стены двора-колодца приобрели неповторимый угольный цвет на три человеческих роста. Стекол на двух нижних этажах, естественно, не осталось. Правда, будка «вахтеров» устояла. Но прозрачной ее уже не назовешь. По закопченному двору муравьями бегали бойцы: тушили горящие лужицы, остовы «опеля» и «мерседеса» (жаль, красивая была машина!). Неожиданно снаружи загукала сирена.

«Пожарные?» – подумал Андрей. И ошибся. Это вернулась «группа захвата». Все шестнадцать, в полном составе. И тут же забегали, как тараканы на горячей сковородке. Снова завыла сирена. Но на порядок громче. Вот это уже были пожарники. Теперь кутерьма надолго.

«Не съездить ли мне и впрямь в „Лидию-принт“? – подумал Ласковин.– А почему бы и нет?»

– Мне пора, парни! – сказал он.– Поручаю вам наблюдение. Завтра в двенадцать встречаемся у Львиного мостика. Идет?

Бурное одобрение.

– Ну, бывайте,– сказал он под горячие заверения, что все будет схвачено.

Поймав тачку, Ласковин приехал на Петроградскую.

Трудно сказать, что наговорили о нем Крепленый и компания, но когда Ласковин позвонил (дверь офиса оказалась на запоре), лицо открывшего сотрудника выразило, мягко говоря, удивление. Но в директорский кабинет Андрея проводили без всяких вопросов.

– Здравствуйте, Лида! – приветствовал он как ни в чем не бывало.– Мои коллеги уже прибыли?

– Ваши коллеги уже отбыли,– улыбнулась Лидия Андреевна.– И спешно. Кстати, они вас совсем не любят, имейте в виду!

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Австрийской литературе рубежа XIX–XX вв. свойственен неповторимый нигде в других культурах и литерат...
Эта книга – мужское покаяние. Настал XXI век, и мужчинам достает смелости задуматься о себе всерьез ...
Искусность автора в изложении любовной тематики побуждает нас считать его творчество неким эталоном ...
Автор этой книги – бразилец Луис Алберту Мендес, – будучи осужденным на срок 74 года за убийство и р...
Если вы думаете, что Анаис Нин, Генри Миллер и Чарльз Буковски истощили весь запас способов, как муж...
«Алекс исповедовалась перед Дени, рассказывая ему о своих последних душевных травмах. Дени был ее др...