Черно-белый танец Литвиновы Анна и Сергей

– Да понял я, – отмахнулся от нее Сеня. И спросил остановившегося водилу: – На Шверника поедем?

…В тепле машины Настю заклонило в сон. Но стоило закрыть глаза, как с ней начинало твориться что-то ужасное. К горлу подкатывала тошнотворная волна, и такси, казалось, начинало качаться с боку на бок, словно утлая лодчонка.

– Эй, не спи, Настя, – тревожно сказал Сеня.

– Т-тут так воняет, – простонала она.

– Можно, я открою окно? – спросил Сеня у водителя.

– Открывай, – буркнул тот. – Смотри только, чтобы девчонка твоя машину мне не изгадила.

Сеня подтолкнул Настину голову к открытому окну, приказал:

– Дыши! Глубоко вдыхай, ртом!

Морозный воздух обжигал горло, в глаза били колкие снежинки. Но Настя все дышала и дышала – она поняла: Сеню надо слушаться.

Минут через пять действительно стало полегче. Настя обернулась к Сене:

– Ф-фу, что это такое со мной было?

– Да ничего особенного. Напилась, – спокойно пояснил он. – Еще чуть-чуть – отключилась бы. Скажи спасибо, что я вовремя подошел.

– Спасибо, – покорно произнесла Настя. – Но как… как ты узнал?

– Да случайно. Видел, что ты вдруг с карнавала убежала… А потом я покурить вышел, у Ломоносова наших встретил. Они и сказали: набулькалась водки из горла и пошла на какой-то концерт. В министерство. Что-то я не припомню, чтобы мать тебя раньше на концерты брала… Да и не бывает у нее там, по-моему, никаких концертов.

Настя промолчала.

– Ну, я забеспокоился. Спросил у ребят, куда ты на самом деле отправилась. А они за тобой, оказывается, следили. Видели, как ты у забора минут десять стояла. И потом почесала – по проспекту Маркса в сторону Пешков-стрит. Мишка мне сказал: такой походочкой только Зимний штурмуют. Или – в «Яму» идут. Ну, я и пошел тебя искать… В «Космос» заходил, в «Московское». А потом – про «Москву» подумал. Вовремя пришел, а?

Настя вздохнула. От мыслей о парнях в баре ее снова начало мутить.

– А что тем парням от меня было надо?

Сеня хохотнул:

– Ну и вопросы! Подумай чуть-чуть – может, догадаешься?

Настя покраснела и промолчала. Сеня сказал:

– Ладно, проехали. Ну, рассказывай: с чего ты вдруг в алкоголизм ударилась?

– Да ни с чего, – пробурчала Настя. Не говорить же Сеньке правду! – Просто надоело все. До смерти. И универ, и предки, и Москва… и вообще все, вся жизнь. Такая тоска кругом!

– А «коблер», значит, смыл все печали, – задумчиво произнес Сеня. – Ну ладно, я понял. Девочка решила бороться с депрессией старым, как мир, способом.

«Зачем таким надменным тоном говорить-то?» – возмутилась Настя. Но оставила реплику при себе. Сегодня у нее, пожалуй, права голоса нет.

– Ну и что мне с тобой теперь делать? Может, все же домой, а? Ты вроде протрезвела… А если предки запах учуют – скажешь, что на карнавале все пили.

– Нет, – отрезала Настя.

– Ну нет так нет, – не стал спорить Сеня. – Значит, только в общагу, больше некуда. Ряженкой тебя напою. От похмелья помогает. Ну а дальше – решим, что делать.

До общежития на улице Шверника добрались быстро.

Миновали подозрительную вахтершу. Бабка потребовала с Насти студенческий билет, переписала фамилию и взяла слово «чтобы без этих штук, а в двадцать три ноль-ноль – попрошу на выход».

Сениных соседей в комнате не оказалось: «Они у меня гуляки, до утра беситься будут!»

– А ты не гуляка? – строго спросила Настя, присаживаясь на Сенину постель. Она бы с удовольствием села на стул или в кресло, да только в маленькой комнатухе иных горизонтальных поверхностей, кроме как кроватей, не имелось.

– Не, я не по этой части, – усмехнулся Сеня. – Это ты у нас – так нагулялась, что еле сидишь… Да ты приляг, не бойся. Не буду я на тебя бросаться. Пойду лучше в холодильник схожу.

– Куда-куда?

– Холодильник у нас общий, всемером скинулись. В шестьсот восьмой комнате стоит, у них там замок самый крепкий.

Сеня отсутствовал долго, вернулся с бутылкой ряженки и чаем в целлофановом пакете. Объяснил:

– Ряженка – от похмелья. Чай – для тонуса. У девчонок стрельнул. Только две ложки отсыпали, жадины… Сейчас буду тебя в норму приводить.

Чувствовала себя Настя плохо. Голова кружиться перестала, но ноги до сих пор тряслись, а в желудке дрожала противная муть.

– И чего это меня так… развезло? – Настя с трудом выговорила непривычное слово.

– А с того! Кто же градус понижает, коктейль после водки пьет? Да и коктейлей, кажется, было принято на грудь немало. Два? Три?

– Три, – вздохнула Настя. – Но они вроде совсем не пьянящие. Сладенькие, вкусные…

– Самый опасный продукт, – авторитетно заверил Сеня. – Нет ничего хуже, когда пьешь, а градуса – не чувствуешь.

– Ты, я гляжу, знаток, – подколола Настя.

– Поживи в общаге – и не такое узнаешь… Ну, давай – сначала ряженку, залпом, а потом чайку крепенького.

«Антипохмельная терапия» а-ля Челышев сработала. Ноги трястись перестали, в голове тоже прояснилось. Настя вдруг увидела себя словно со стороны: сидит, подобрав ноги, на Сенькиной постели, в пустой общежитской комнате. А Сеня пристроился на краешке, держит ее за руку, по-докторски смотрит в глаза…

«Эх, не попасть бы мне из огня да в полымя», – забеспокоилась Настя.

А Сеня ласково погладил ее по руке и взглянул на часы:

– Почти одиннадцать, пора двигать. Давай, выгребай карманы: попробуем на такси наскрести. А то у меня, извини, – только рупь в наличии. Рваный рупчик.

…Домой Настя вернулась в полночь. Мама и дед уже спали, только бабушка выглянула из своей комнаты:

– Ну, нагулялась?

«Нет, не совсем», – подумала Настя. Ее не покидала мысль: «Зря я послушалась Сеньку. Зря встала с его кровати и покорно ушла… А маме с бабулей могла бы позвонить. И сказать, что мы к сынку-Аграновскому ушли продолжать. Они мне давно велели к Аграновскому присматриваться, из-за его папани, конечно…»

Настя твердой походкой прошла в свою комнату. Она знала: бабушка смотрит ей вслед и внимательно отслеживает: не качнет ли внучку? Не тяпнула ли она лишку на карнавале?

«Спасибо Сеньке – не качает».

В своей комнате Настя подошла к окну, откинула портьеру. И улыбнулась: Сеня стоял внизу, у подъезда. Как и обещал: ждал, пока она благополучно доберется до квартиры. Его черную куртку потихоньку укутывали белые хлопья снега.

Настя распахнула форточку, выкрикнула в морозную ночь:

– Ты – как шахматная доска!

В маминой комнате послышалось шевеление, и Настя поспешно захлопнула окно, схватила книгу, прыгнула на кровать.

На пороге показалась Ирина Егоровна, строго спросила дочь:

– Кому ты кричала?

– Принцу, мама, – счастливо улыбнулась Настя.

И подумала: «Вот дура! Как же я раньше-то его не замечала?!»

Смысл жизни оказался прост.

А внешне – ничего не изменилось. Совсем ничего.

Все та же квартира, и университет, и античная литература (ну зачем будущему корреспонденту нужны Овидии и Горации?), и прежний, из прошлой жизни, будильник с визгливым звонком…

Только теперь, когда будильник будил ее к первой паре (а за окном – темень, и топят неважно – хоть и блатной дом), Настя думала: «А я сегодня увижу Сеньку!» И вскакивала, бодро мчалась на кухню, на запах дедова кофе.

Егор Ильич наливал ей чашечку, усмехался:

– Что, прижилась в университете? Смотрю, повеселела… И к первой паре стала ходить.

Настя опускала глаза:

– А у нас гайки закрутили. За посещаемостью как звери следят.

– Да уж, за вами глаз да глаз нужен, – соглашался дед. И, кажется, посматривал на Настю подозрительно. А она изо всех сил старалась погасить блеск в глазах и принять скучающий, равнодушный вид.

…Подруга Милка никогда не скрывала от собственной матери своих поклонников. Кого только не водила в дом: и безумновзглядых художников, и непризнанных поэтов, и даже молчаливых крепышей из автосервиса. И со всеми Милина мама дружелюбно беседовала, а некоторым странствующим (например, из Питера) путникам даже предоставляла кров. А у Насти дома совсем не так. Издавна повелось: только Эжен гость желанный. А прочие парни – немедленно подпадают под въедливый рентген маминых и бабушкиных взглядов. И расспросов. А покинув их квартиру, подвергаются беспощадной обструкции. Один – икнул, у второго – «глаза ушлые», третий – в слове «звонить» ударение неправильно ставит.