Двадцать лет спустя Дюма Александр
– Господин д’Артаньян! – позвал Мазарини громче.
Д’Артаньян продолжал спать.
Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.
На этот раз д’Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя в себя, сразу вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.
– Я здесь. Кто меня зовет?
– Я, – сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.
– Прошу извинения, ваше преосвященство, – сказал д’Артаньян, – но я так устал…
– Излишне просить извинения, – сказал Мазарини, – вы устали на моей службе…
Милостивый тон министра привел д’Артаньяна в восхищение.
– Гм… – процедил он сквозь зубы, – неужели справедлива пословица, что счастье приходит во сне?
– Следуйте за мной, сударь, – сказал Мазарини.
– Так, так! – пробормотал д’Артаньян. – Рошфор сдержал слово; только куда же он, черт возьми, делся?
Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.
– Господин д’Артаньян, – сказал Мазарини, удобно располагаясь в кресле, – вы всегда казались мне храбрым и славным человеком.
«Возможно, – подумал д’Артаньян, – но долго же он собирался сказать мне об этом».
Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини в ответ на комплимент.
– Так вот, – продолжал Мазарини, – пришло время использовать ваши способности и достоинства.
В глазах офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же погасла, так как он еще не знал, куда гнет Мазарини.
– Приказывайте, монсеньор, – сказал он, – я рад повиноваться вашему преосвященству.
– Господин д’Артаньян, – продолжал Мазарини, – в прошлое царствование вы совершали такие подвиги…
– Вы слишком добры, монсеньор, вспоминая об этом. Правда, я сражался не без успеха…
– Я говорю не о ваших военных подвигах, – сказал Мазарини, – потому что, хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.
Д’Артаньян прикинулся изумленным.
– Что же вы не отвечаете?.. – сказал Мазарини.
– Я ожидаю, монсеньор, когда вы соблаговолите объяснить мне, о каких подвигах вам угодно говорить.
– Я говорю об одном приключении… Да вы отлично знаете, что я хочу сказать.
– Увы, нет, монсеньор! – ответил в совершенном изумлении д’Артаньян.
– Вы скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных подвесках, о путешествии, которое вы совершили с тремя вашими друзьями.
«Вот оно что! – подумал гасконец. – Уж не ловушка ли это? Надо держать ухо востро».
И он изобразил на своем лице такое недоумение, что ему позавидовали бы Мондори и Бельроз, два лучших актера того времени.
– Отлично! – сказал, смеясь, Мазарини. – Браво! Недаром мне сказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для меня?
– Все, монсеньор, что вы мне прикажете, – ответил д’Артаньян.
– Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей королевы?
«Положительно, – мелькнуло в голове д’Артаньяна, – он хочет заставить меня проговориться. Но мы поборемся. Не хитрее же он Ришелье, черт побери!»
– Для королевы, монсеньор? Я не понимаю.
– Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?
– Какие три друга, монсеньор?
– Те, что были у вас в прежнее время.
– В прежнее время, монсеньор, – ответил д’Артаньян, – у меня было не трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.
– Хорошо, хорошо, господин офицер, – сказал Мазарини. – Скрытность – прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.
– Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньор, чтобы научить их молчать, когда это нужно.
– А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным. Сегодня вы можете говорить – сама королева освобождает вас от вашей клятвы.
– Королева? – спросил д’Артаньян с удивлением, которое на этот раз было непритворным.
– Да, королева! И доказательством того, что я говорю от ее имени, служит ее повеление показать вам этот алмаз, который, как ей кажется, вам известен и который она выкупила у господина Дезэссара.
И Мазарини протянул руку к лейтенанту, который вздохнул, узнав кольцо, подаренное ему королевой на балу в городской ратуше.
– Правда! – сказал д’Артаньян. – Я узнаю этот алмаз, принадлежавший королеве.
– Вы видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте же мне, не разыгрывайте комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о вашей судьбе.
– Действительно, монсеньор, мне совершенно необходимо позаботиться о своей судьбе. Вы, ваше преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!
– Довольно недели, чтобы наверстать потерянное. Итак, вы сами здесь, ну а где ваши друзья?
– Не знаю, монсеньор.
– Как, не знаете?
– Не знаю; мы давно расстались, так как они все трое покинули военную службу.
– Но где вы их найдете?
– Там, где они окажутся. Это уж мое дело.
– Хорошо. Ваши условия?
– Денег, монсеньор, денег столько, сколько потребуется на наши предприятия. Я слишком хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз перед нами из-за отсутствия денег, и не будь этого алмаза, который я был вынужден продать, мы застряли бы в пути.
– Черт возьми! Денег! Да к тому же еще много! – сказал Мазарини. – Вот чего вы захотели, господин офицер. Знаете ли вы, что в королевской казне нет денег?
– Тогда сделайте, как я, монсеньор: продайте королевские алмазы; но, верьте мне, не стоит торговаться: большие дела плохо делаются с малыми средствами.
– Хорошо, – сказал Мазарини, – мы постараемся удовлетворить вас.
«Ришелье, – подумал д’Артаньян, – уже дал бы мне пятьсот пистолей задатку».
– Итак, вы будете мне служить?
– Да, если мои друзья на то согласятся.
– Но в случае их отказа я могу рассчитывать на вас?
– В одиночку я еще никогда ничего не делал путного, – сказал д’Артаньян, тряхнув головой.
– Так разыщите их.
– Что мне сказать им, чтоб склонить их к службе вашему преосвященству?
– Вы их знаете лучше, чем я. Обещайте каждому в зависимости от его характера.
– Что мне пообещать?
– Если они послужат мне так, как служили королеве, то моя благодарность будет ослепительна.
– Что мы будем делать?
– Все, потому что вы, по-видимому, способны на все.
– Монсеньор, доверяя людям и желая, чтобы они доверяли нам, надо осведомлять их лучше, чем это делает ваше преосвященство…
– Когда наступит время действовать, – прервал его Мазарини, – будьте покойны, вы все узнаете.
– А до тех пор?
– Ждите и ищите ваших друзей.
– Монсеньор, их, может быть, нет в Париже, это даже весьма вероятно. Мне придется путешествовать. Я ведь только бедный лейтенант, мушкетер, а путешествия стоят дорого.
– В мои намерения не входит, – сказал Мазарини, – чтобы вы появлялись с большой пышностью, мои планы нуждаются в тайне и пострадают от слишком большого числа окружающих вас людей.
– И все же, монсеньор, я не могу путешествовать на свое жалованье, так как мне задолжали за целых три месяца; а на свои сбережения я путешествовать не могу, потому что за двадцать два года службы я копил только долги.
Мазарини задумался на минуту, словно в нем происходила сильная борьба; потом, подойдя к шкафу с тройным замком, он вынул оттуда мешок и взвесил его на руке два-три раза, прежде чем передать д’Артаньяну.
– Возьмите, – сказал он со вздохом, – это на путешествие.
«Если тут испанские дублоны или хотя бы золотые экю, – подумал д’Артаньян, – то с тобой еще можно иметь дело».
Он поклонился кардиналу и опустил мешок в свой просторный карман.
– Итак, решено, – продолжал кардинал, – вы едете…
– Да, монсеньор.
– Пишите мне каждый день, чтобы я знал, как идут ваши переговоры.
– Непременно, монсеньор.
– Отлично. Кстати, как зовут ваших друзей?
– Как зовут моих друзей? – повторил д’Артаньян, не решаясь довериться кардиналу вполне.
– Да. Пока вы ищете, я наведу справки со своей стороны, и, может быть, кое-что узнаю.
– Граф де Ла Фер, иначе Атос; господин дю Валлон, или Портос, и шевалье д’Эрбле, теперь аббат д’Эрбле, иначе Арамис.
Кардинал улыбнулся.
– Младшие сыновья древних родов, – сказал он, – поступившие в мушкетеры под вымышленными именами, чтобы не компрометировать своих семей! Длинная шпага и пустой кошелек, – нам это знакомо.
– Если, бог даст, эти шпаги послужат вам, монсеньор, – отвечал д’Артаньян, – то осмелюсь пожелать, чтобы кошелек вашего преосвященства стал полегче, а их бы потяжелел, потому что с этими тремя людьми и со мной в придачу вы, ваше преосвященство, перевернете вверх дном всю Францию и даже всю Европу, если вам будет угодно.
– В хвастовстве гасконцы могут потягаться с итальянцами, – сказал, смеясь, Мазарини.
– Во всяком случае, – сказал д’Артаньян, улыбаясь так же, как кардинал, – они превзойдут их в бою на шпагах.
И он вышел, получив отпуск, который тут же был ему дан и подписан самим Мазарини.
Едва очутившись во дворе, он подошел к фонарю и поспешно заглянул в мешок.
– Серебро! – презрительно проговорил он. – Так я и думал! Ах, Мазарини, Мазарини, ты мне не доверяешь, – тем хуже для тебя, это принесет тебе несчастье.
Между тем кардинал потирал себе руки от удовольствия.
– Сто пистолей, – пробормотал он, – сто пистолей! Сто пистолей – и я владею тайной, за которую Ришелье заплатил бы двадцать тысяч экю! Не считая этого алмаза, – прибавил он, бросая любовные взгляды на перстень, который оставил у себя, вместо того чтобы отдать д’Артаньяну, – не считая этого алмаза, который стоит самое меньшее десять тысяч ливров.
И кардинал прошел в свою комнату, чрезвычайно довольный вечером, который принес ему такой отличный барыш; уложил перстень в ларец, наполненный брильянтами всех сортов, потому что кардинал имел слабость к драгоценным камням, и позвал Бернуина, чтобы тот раздел его, не думая больше ни о криках на улице, ни о ружейных выстрелах, все еще гремевших в Париже, хотя было уже около полуночи.
Д’Артаньян в это время шел на Тиктонскую улицу, где он жил в гостинице «Козочка».
Скажем в нескольких словах, почему д’Артаньян остановил свой выбор на этом жилище.
Глава VI
Д’Артаньян в сорок лет
Увы, с тех пор, как мы в нашем романе «Три мушкетера» расстались с д’Артаньяном на улице Могильщиков, № 12, произошло много событий, а главное – прошло много лет.
Не то чтобы д’Артаньян не умел пользоваться обстоятельствами, но сами обстоятельства сложились не в пользу д’Артаньяна. В пору, когда он жил одной жизнью со своими друзьями, он был молод и мечтателен. Это была одна из тех тонких, впечатлительных натур, которые легко усваивают себе качества других людей. Атос заражал его своим гордым достоинством, Портос – пылкостью, Арамис – изяществом. Если бы д’Артаньян продолжал жить с этими тремя людьми, он сделался бы выдающимся человеком. Но Атос первый его покинул, удалившись в свое маленькое поместье близ Блуа, доставшееся ему в наследство; вторым ушел Портос, женившийся на своей прокурорше; последним ушел Арамис, чтобы принять рукоположение и сделаться аббатом. И д’Артаньян, всегда представлявший себе свое будущее нераздельным с будущностью своих трех приятелей, оказался одинок и слаб; он не имел решимости следовать дальше путем, на котором, по собственному ощущению, он мог достичь чего-либо только при условии, чтобы каждый из его друзей уступал ему, если можно так выразиться, немного электрического тока, которым одарило их небо.
После производства в лейтенанты одиночество д’Артаньяна только углубилось. Он не был таким аристократом, как Атос, чтобы пред ним могли открыться двери знатных домов; он не был так тщеславен, как Портос, чтоб уверять других, будто посещает высшее общество; не был столь утончен, как Арамис, чтобы пребывать в своем природном изяществе и черпать его в себе самом. Одно время пленительное воспоминание о г-же Бонасье вносило в душу молодого человека некоторую поэзию, но, как и все на свете, это тленное воспоминание мало-помалу изгладилось: гарнизонная жизнь роковым образом влияет даже на избранные натуры. Из двух противоположных элементов, образующих личность д’Артаньяна, материальное начало мало-помалу возобладало, и потихоньку, незаметно для себя, д’Артаньян, не видевший ничего, кроме казарм и лагерей, не сходивший с коня, стал (не знаю, как это называлось в ту пору) тем, что в наше время называется «настоящим служакой».
Он не потерял природной остроты ума. Напротив, эта острота ума, может быть, даже увеличилась; по крайней мере грубоватая оболочка сделала ее еще заметнее. Но он направил свой ум не на великое, а на самое малое в жизни, на материальное благосостояние, благосостояние на солдатский манер; иначе говоря, он хотел иметь лишь хорошее жилье, хороший стол и хорошую хозяйку.
И все это д’Артаньян нашел уже шесть лет тому назад на Тиктонской улице, в гостинице под вывеской «Козочка».
С первых же дней его пребывания в этой гостинице хозяйка ее, красивая, свежая фламандка, лет двадцати пяти или шести, влюбилась в него не на шутку. Легкому роману сильно мешал непокладистый муж, которого д’Артаньян раз десять грозился проткнуть насквозь шпагой. В одно прекрасное утро этот муж исчез, продав потихоньку несколько бочек вина и захватив с собой деньги и драгоценности. Все думали, что он умер; в особенности настаивала на том, что он ушел из этого мира, его жена, которой очень улыбалась мысль считаться вдовой. Наконец, после трех лет связи, которую д’Артаньян не собирался порывать, находя с каждым годом все больше приятности в своем жилье и хозяйке, тем более что последняя предоставляла ему первое в долг, хозяйка эта возымела вдруг чудовищную претензию сделаться его женою и предложила д’Артаньяну на ней жениться.
– Ну уж нет! – ответил д’Артаньян. – Двоемужие, милая? Нет! Нет! Это невозможно.
– Но он умер, я уверена.
– Он был очень неподатливый малый и вернется, чтобы отправить нас на виселицу.
– Ну что ж, если он вернется, вы его убьете; вы такой храбрый и ловкий.
– Ого, голубушка! Это просто другой способ попасть на виселицу!
– Значит, вы отвергаете мою просьбу?
– Еще бы!
Прекрасная трактирщица была в отчаянии. Она хотела бы признать д’Артаньяна не только мужем, но и богом: он был такой красивый мужчина и такой лихой вояка!
На четвертом году этого союза случился поход во Франш-Конте. Д’Артаньян был назначен тоже и стал готовиться в путь. Тут начались великие страдания, неутешные слезы, торжественные клятвы в верности; все это, разумеется, со стороны хозяйки. Д’Артаньян был слишком великодушен, чтобы не пообещать ничего, и потому он обещал сделать все возможное для умножения славы своего имени.
Что до храбрости д’Артаньяна, то она нам уже известна. Он за нее и поплатился: наступая во главе своей роты, он был ранен в грудь навылет пулей и остался лежать на поле сражения. Видели, как он падал с лошади, но не видели, чтобы он поднялся, и сочли его убитым; а те, кто надеялся занять его место, на всякий случай уверяли, что он убит в самом деле. Легко верится тому, во что хочешь верить, ведь в армии, начиная с дивизионных генералов, желающих смерти главнокомандующему, и кончая солдатами, ждущими смерти капрала, всякий желает чьей-нибудь смерти.
Но д’Артаньян был не такой человек, чтобы дать себя убить так просто. Пролежав жаркое время дня без памяти на поле сражения, он пришел в себя от ночной прохлады, добрался кое-как до деревни, постучался в двери лучшего дома и был принят, как всегда и всюду принимают французов, даже раненых: его окружили нежной заботливостью и вылечили. Здоровее, чем раньше, он отправился в одно прекрасное утро в путь, во Францию, а потом в Париж, а как только попал в Париж, – на Тиктонскую улицу.
Но в своей комнате д’Артаньян нашел дорожный мешок с мужскими вещами и шпагу, прислоненную к стене.
«Он возвратился! – подумал д’Артаньян. – Тем хуже и тем лучше».
Само собой разумеется, что д’Артаньян имел в виду мужа.
Он навел справки: лакей новый, новая служанка; хозяйка ушла гулять.
– Одна? – спросил д’Артаньян.
– С барином.
– Так барин вернулся?
– Конечно, – простодушно ответила служанка.
«Будь у меня деньги, – сказал себе д’Артаньян, – я бы ушел; но у меня их нет, нужно остаться и, последовав совету моей хозяйки, разрушить брачные планы этого неугомонного загробного жителя».
Едва он кончил свой монолог (который доказывает, что в важных случаях жизни монолог – вещь самая естественная), как поджидавшая у дверей служанка закричала:
– А вот и барыня возвращается с барином!
Д’Артаньян выглянул тоже и увидел вдали, на углу Монмартрской улицы, хозяйку, которая шла, опираясь на руку огромного щвейцарца, шагавшего развалистой походкой и приятно напомнившего Портоса его старому другу.
«Это и есть барин? – сказал про себя д’Артаньян. – Он, по-моему, очень вырос».
И д’Артаньян уселся в зале на самом видном месте. Хозяйка, войдя, сразу заметила его и вскрикнула.
По ее голосу д’Артаньян заключил, что ему рады, поднялся, бросился к ней и нежно поцеловал.
Швейцарец с недоумением смотрел на бледную как полотно хозяйку.
– Ах! Это вы, сударь! Что вам угодно? – спросила она в величайшем волнении.
– Этот господин ваш родной брат? Или двоюродный? – спросил д’ Артаньян, разыгрывая свою роль без малейшего смущения.
Не дожидаясь ответа, он кинулся обнимать швейцарца, который отнесся к его объятиям очень холодно.
– Кто этот человек? – спросил он.
Хозяйка в ответ только всхлипывала.
– Кто этот швейцарец? – спросил д’Артаньян.
– Этот господин хочет на мне жениться, – едва выговорила хозяйка в промежутке между двумя вздохами.
– Так ваш муж наконец умер?
– А фам какое тело? – вмешался швейцарец.
– Мне до этого польшое тело, – ответил д’Артаньян, передразнивая его, – потому что вы не можете жениться без моего согласия, а я…
– А фы? – спросил швейцарец.
– А я этого согласия не дам, – сказал мушкетер.
Швейцарец покраснел, как пион; на нем был красивый мундир с золотым шитьем, а д’Артаньян был закутан в какой-то серый плащ; швейцарец был шести футов роста, а д’Артаньян не больше пяти. Швейцарец чувствовал себя дома, и д’Артаньян казался ему незваным гостем.
– Убередесь ли фы одсюда? – крикнул швейцарец, сильно топнув ногой, как человек, который начинает сердиться всерьез.
– Я? Как бы не так! – ответил д’Артаньян.
– Не позвать ли кого-нибудь? – сказал слуга, который не мог понять, как это такой маленький человек оспаривает место у такого большого.
– Эй, ты! – крикнул д’Артаньян, приходя в ярость и хватая парня за ухо. – Стой на месте и не шевелись, не то я тебе уши оборву. А что до вас, блистательный потомок Вильгельма Телля, то вы сейчас же увяжете в узелок ваши вещи, которые мешают мне в моей комнате, и живо отправитесь искать себе квартиру в другой гостинице.
Швейцарец громко расхохотался.
– Мне уходидь? – сказал он. – Это бочему?
– А, отлично! – сказал д’Артаньян. – Я вижу, вы понимаете по-французски. Тогда пойдемте погулять со мной. Я вам растолкую остальное.
Хозяйка, знавшая, что д’Артаньян мастер своего дела, начала плакать и рвать на себе волосы. Д’Артаньян обернулся к заплаканной красотке.
– Тогда прогоните его сами, сударыня, – сказал он.
– Па! – ответил швейцарец, который не сразу уразумел предложение, которое ему сделал д’Артаньян. – Па! А фы кто такой, чтоб бредлагадь мне идти гулять с фами?
– Я лейтенант мушкетеров его величества, – сказал д’Артаньян, – и, значит, я – ваше начальство. Но так как дело тут не в чинах, а в праве на постой, то обычай вам известен: едем за приказом; кто первый вернется, за тем и будет квартира.
Д’Артаньян увел швейцарца, не слушая воплей хозяйки, сердце которой, в сущности, склонялось к прежнему любовнику; но она была бы не прочь проучить этого гордеца-мушкетера, оскорбившего ее отказом жениться.
Противники направились прямо к Монмартрскому рву. Когда они пришли, уже стемнело. Д’Артаньян вежливо попросил швейцарца уступить ему жилье и больше не возвращаться; тот отрицательно мотнул головой и обнажил шпагу.
– В таком случае вы будете ночевать здесь, – сказал д’Артаньян. – Это скверный ночлег, но я не виноват, вы его сами выбрали.
При этих словах он тоже обнажил шпагу и скрестил ее со шпагой противника.
Ему пришлось иметь дело с крепкой рукой, но его ловкость одолевала любую силу. Шпага швейцарца не сумела отразить шпаги мушкетера. Швейцарец был дважды ранен. Из-за холода он не сразу заметил раны, но потеря крови и вызванная ею слабость внезапно принудили его сесть на землю.
– Так! – сказал д’Артаньян. – Что я вам говорил? Вот вам и досталось, упрямая голова. Радуйтесь еще, если отделаетесь двумя неделями. Оставайтесь тут, я сейчас пришлю с лакеем ваши вещи. До свидания. Кстати, советую поселиться на улице Монторгейль, в «Кошке с клубком»: там отлично кормят, если только там еще прежняя хозяйка. Прощайте.
Очень довольный, он вернулся домой и в самом деле послал слугу отнести пожитки швейцарцу, который все сидел на том же месте, где оставил его д’Артаньян, и не мог прийти в себя от нахальства противника.
Слуга, хозяйка и весь дом преисполнились к д’Артаньяну таким благоговением, с каким отнеслись бы разве только к Геркулесу, если бы он снова явился на землю для свершения своих двенадцати подвигов.
Но, оставшись наедине с хозяйкой, д’Артаньян сказал ей:
– Теперь, прекрасная Мадлен, вам известно, чем отличается швейцарец от дворянина. Вы-то сами вели себя как трактирщица. Тем хуже для вас, так как из-за вашего поведения вы теряете мое уважение и своего постояльца. Я выгнал швейцарца, чтобы проучить вас, но жить я здесь не стану, я не квартирую у тех, кого презираю. Эй, малый, отнеси мой сундук в «Бочку Амура» на улицу Бурдоне. До свидания, сударыня.
Произнося эти слова, д’Артаньян был, вероятно, и величествен и трогателен. Хозяйка бросилась к его ногам, просила прощения и своей нежностью принудила его задержаться. Что сказать еще? Вертел крутился, огонь трещал, прекрасная Мадлен рыдала; д’Артаньян сразу почувствовал соединенное действие голода, холода и любви; он простил, а простив – остался.
Вот почему д’Артаньян жил на Тиктонской улице в гостинице «Козочка».
Глава VII
Д’Артаньян в затруднительном положении, но один из наших старых знакомых приходит ему на помощь
Итак, д’Артаньян в раздумье шел к себе домой, с удовольствием унося кошелек кардинала Мазарини и мечтая о прекрасном алмазе, который некогда принадлежал ему и теперь на мгновение сверкнул перед ним на пальце первого министра.
«Если бы этот алмаз когда-нибудь снова попал мне в руки, – думал он, – я бы не сходя с места превратил его в деньги и купил маленькое поместье возле отцовского замка; замок этот довольно приятное обиталище, но не имеет при себе никаких угодий, кроме сада величиной с кладбище Избиенных Младенцев; затем я величественно дожидался бы, пока какая-нибудь богатая наследница, соблазненная моей внешностью, предложит мне вступить с ней в брак; потом у меня появилось бы три мальчугана: из первого я сделал бы важного барина вроде Атоса, из второго – храброго солдата вроде Портоса, а из третьего – изящного аббата вроде Арамиса. Право, это было бы куда лучше той жизни, какую я веду; но, на беду мою, господин де Мазарини – жалкий скряга и не поступится этим алмазом в мою пользу».
Что сказал бы д’Артаньян, если бы знал, что королева вручила Мазарини алмаз для передачи ему!
Выйдя на Тиктонскую улицу, он застал там большое волнение; множество народу столпилось возле его дома.
– Ого, – сказал он, – уж не горит ли гостиница «Козочка» или не вернулся ли и впрямь муж прекрасной Мадлен?
Оказалось, ни то ни другое; подойдя ближе, д’Артаньян увидел, что толпа собралась не перед его домом, а перед соседним. Раздавались крики, люди бегали с факелами, и при свете этих факелов д’Артаньян разглядел мундиры.
Он спросил, что случилось.
Ему ответили, что какой-то горожанин с дюжиной друзей напал на карету, ехавшую под конвоем кардинальской гвардии, но явилось подкрепление, и горожане обратились в бегство. Их предводитель скрылся в соседнем доме, и теперь этот дом обыскивают.
В молодости д’Артаньян непременно бросился бы туда, где были солдаты, и стал бы помогать им против горожан, но такой пыл давно уже остыл в нем; к тому же у него в кармане было сто пистолей, полученных от кардинала, и он не хотел подвергать их разным случайностям, вмешавшись в толпу.
Он пошел в гостиницу без дальнейших расспросов. Бывало, д’Артаньян всегда желал все знать; теперь он всякий раз считал, что знает уже достаточно.
Его встретила красотка Мадлен. Она его не ожидала, так как д’Артаньян сказал ей, что проведет ночь в Лувре, и обласкала его за это непредвиденное появление, которое пришлось тем более кстати, что она очень боялась смятения на улице и теперь не располагала швейцарцем для охраны.
Она хотела завязать с д’Артаньяном разговор, рассказать обо всем случившемся; но он велел подать ужин к себе в комнату и принести туда бутылку старого бургундского.
Прекрасная Мадлен была у него вышколена по-военному, – иначе говоря, исполняла все по первому знаку; а так как д’Артаньян на этот раз соблаговолил говорить, то его приказание было выполнено вдвое скорее обычного.
Д’Артаньян взял ключ и свечу и поднялся в свою комнату; чтобы не сокращать доходов хозяйки, он удовлетворился комнаткой в верхнем этаже. Уважение, которое мы питаем к истине, вынуждает нас даже сказать, что эта комната помещалась под самой крышей и рядом с водосточным желобом.
Д’Артаньян удалялся в эту комнату, как Ахиллес в свой шатер, когда хотел наказать прекрасную Мадлен своим презрением.
Прежде всего он спрятал в старый шкафчик с новым замком свой мешок, содержимое которого он не собирался пересчитывать, чтобы узнать, какую оно составляет сумму; через минуту ему подали ужин и бутылку вина, он отпустил слугу, запер дверь и сел за стол.
Все это было сделано д’Артаньяном вовсе не для того, чтобы предаться размышлениям, как мог бы предположить читатель, – просто он считал, что только делая все по очереди – можно делать все хорошо. Он был голоден – он поужинал; потом лег спать.
Д’Артаньян не принадлежал к тем людям, которые полагают, что ночь – добрая советчица: ночью д’Артаньян спал. Наоборот, именно по утрам он бывал бодр, сообразителен, и ему приходили в голову самые лучшие решения. Размышлять по утрам он уже давно не имел повода, но спал ночью всегда.
На рассвете он проснулся, живо, по-военному, вскочил с постели и зашагал по комнате, соображая:
«В сорок третьем году, за полгода примерно до смерти кардинала, я получил письмо от Атоса. Где это было?.. Где же?.. Ах, это было при осаде Безансона. Помню, я сидел в траншее. Что он мне писал? Будто поселился в маленьком поместье, – да, именно так, в маленьком поместье. Но где? Я как раз дочитал до этих слов, когда порыв ветра унес письмо. Следовало мне тогда броситься за ним, хотя ветер нес его прямо в поле. Но молодость – большой недостаток… для того, кто уже не молод. Я дал моему письму улететь к испанцам, которым адрес Атоса был ни к чему, так что им следовало прислать мне письмо обратно. Итак, бросим думать об Атосе. Перейдем к Портосу…
Я получил от него письмо; он приглашал меня на большую охоту в своих поместьях в сентябре тысяча шестьсот сорок шестого года. К несчастью, я был тогда в Беарне по случаю смерти отца; письмо последовало за мной, но я уже уехал из Беарна, когда оно пришло. Тогда оно отправилось по моим следам и чуть не нагнало меня в Монмеди, опоздав всего на несколько дней. В апреле оно попало наконец в мои руки, но так как шел уже апрель тысяча шестьсот сорок седьмого года, а приглашение было на сентябрь тысяча шестьсот сорок шестого года, то я не мог им воспользоваться. Надо отыскать это письмо: оно должно лежать вместе с моими актами на именье».
Д’Артаньян открыл старый сундучок, стоявший в углу комнаты, наполненный пергаментами, относившимися к землям д’Артаньяна, которые уже с лишком двести лет как вышли из владения его предков, и вскрикнул от радости. Он узнал размашистый почерк Портоса, а под ним несколько строчек каракуль, начертанных сухой рукой его достойной супруги.
Д’Артаньян не стал терять времени попусту на перечитывание письма, содержание которого он знал, а прямо обратился к адресу.
Адрес был: «Замок дю Валлон».
Читать бесплатно другие книги:
