Дар мертвеца Тодд Чарлз
Мораг принесла ему горячую воду и чистые полотенца. Она стояла на пороге его комнаты, сжав руки перед собой, и ждала, когда Ратлидж поднимется и подойдет к ней. Мораг не сводила взгляда с его лица. Она помнила его совсем маленьким, ругала его за проказы, приберегала для него пирожки после чая, лечила царапины и чинила рубашки, которые он рвал, лазая по деревьям. Ратлидж не имел права отводить взгляд. Он улыбнулся.
– Значит, на войне тебя ранило?
– Все раны вполне излечимы. – Ратлидж допускал ложь во спасение.
Но Мораг, видимо, прочитала у него на лице нечто большее.
– Да, так ты и в письмах писал, но ведь в письмах всего не скажешь, верно? Я хотела посмотреть сама… – Помолчав, она вдруг спросила: – Ты, наверное, грезишь?
Он молча кивнул.
– Да. Так я и думала. Ничего. Это пройдет. В свое время, когда Господь пожелает.
Следом за ним она вошла в комнату, разгладила полотенца на вешалке, поправила занавески, чуть передвинула кресло, обитое английским ситцем. Потом тихо сказала:
– Ты уж поосторожнее с самим-то, ладно? Он ведь до сих пор сам не свой… Наверное, ты уже заметил, как сильно он сдал.
Ратлидж действительно заметил перемену. В волосах крестного появилось больше седины, складки в углах рта углубились, под глазами залегли темные круги.
– Тревор состарился, но не от возраста.
– Вот именно, – кивнула Мораг. – Не позволяй ему сидеть и вспоминать…
– Не позволю.
– Утром спускайся ко мне на кухню.
– Приду, а как же, – ответил Иен, и Мораг широко улыбнулась.
– В воскресенье испеку тебе к завтраку горячие лепешки, – пообещала она. Лепешки были напоминанием о детстве. Она стала спускаться по лестнице, чтобы закончить приготовления к ужину.
В тот вечер Ратлидж и Дэвид Тревор после ужина засиделись за портвейном. Тревор достал книгу, присланную ему молодым архитектором, который поступил на работу в его фирму в 1912 году. А через пять лет, в 1917 году, Эдвард Харпер погиб. Его вместе с полудюжиной солдат разнесло в клочья, когда рядом с ними взорвалась повозка с боеприпасами.
– Скажи-ка, что ты об этом думаешь. – Судя по тому, как крестный бережно развернул книгу и протянул ее Ратлиджу, тот понял, насколько высоко Тревор ценит подарок.
Даже на фронте, во Франции, Харпер ухитрялся рисовать. Он набрасывал акварелью то, что его интересовало, – портреты людей разных званий и подразделений, с которыми он знакомился на войне. Ратлидж любовался африканскими егерями, малайскими кули, французскими драгунами, самоуверенным австралийцем с дерзкой улыбкой. Он долго рассматривал портрет сикха из Восточно-индийского полка в противогазе, его пышная черная борода окаймляла противогаз как пышная оборка. Дальше шли наброски индусов в разнообразных тюрбанах – из всех провинций, откуда на фронт прибывали индийские части. На стороне французов воевали спаги, легкие кавалеристы, – уроженцы Алжира, Туниса и Марокко, они собирали трофеи. Далее Ратлидж увидел шотландцев в килтах и бельгийского пехотинца в необычном шлеме. Все портреты обладали бесспорной индивидуальностью, все давали представление о характере персонажей. Рисунки служили доказательством примечательного таланта.
– Чудо! – восхитился Ратлидж, не кривя душой. Помимо всего прочего, акварели Харпера служили отличными иллюстрациями к парадной стороне войны, радостной и пестрой, без убитых, раненых и ужасов. Такие рисунки спокойно можно послать домой. Правда, этого Иен Тревору не сказал.
Ратлидж листал страницы альбома, вспоминая всех, кто погиб у него на глазах. Сколько же талантов зарыто в землю, сколько несбывшихся надежд! И чего ради? Хотелось бы ему знать…
– Я помещу их в рамки и повешу на работе, – заявил Тревор. – Будет тоже своего рода мемориал… – Осушив бокал, он неожиданно гневно продолжил: – Какая бессмысленная потеря! Господи, сколько же людей погибло напрасно!
И Ратлидж, глядя в лицо крестному, понял, что он думает о своем сыне.
Как ни странно, выходные стали целительными для них обоих. Рано утром они выходили на прогулку, потом сидели у камина и неспешно беседовали, выводили собак в лес побегать и поиграть, по общему согласию оставив ружья дома. Хватит с них смертей и убийств…
Хэмиш, никуда не исчезавший, почти все время помалкивал, как будто и он тоже находил радость в разносторонних интересах Тревора и его мягком юморе. Интересно, подумал Ратлидж, понравились бы они друг другу? И способно ли его драгоценное, пусть и ненадежное, умиротворение удержать Хэмиша на расстоянии вытянутой руки. Но стоило Ратлиджу остаться одному, все возвращалось на круги своя. Сила его духа снова подвергалась испытанию.
Утром в воскресенье, спустившись на кухню, он застал Мораг не одну.
В большой комнате с железной плитой и старомодным очагом приятно пахло свежими лепешками. Из-за стола ему навстречу встал худой блондин в полицейской форме. Констебль полиции Шотландии.
Сняв с плиты вскипевший чайник, Мораг сообщила Ратлиджу:
– Он ни за что не хочет уходить. Его фамилия Маккинстри, и он внук двоюродного брата мужа моей покойной сестры. Он приехал к тебе, хочет с тобой поговорить. – В Шотландии друзья, знакомые и родня значат очень многое.
– Маккинстри, – повторил Ратлидж, беря стул и придвигая свою чашку к Мораг, которая приготовилась разливать чай. – Что привело вас сюда?
– Инспектор Ратлидж, – официально обратился к нему молодой шотландец, – если честно, я и сам не знаю, сэр. То есть приехал-то я по делу, но дело касается меня.
– Может быть, это и к лучшему. Здесь я не уполномочен ничем заниматься. У меня выходной.
– Да, сэр. Мне так и сказали. – Констебль Маккинстри смущенно покосился на Мораг. Она, очевидно, ясно дала понять, что даже ее родственники не имеют права мешать гостю «самого». – Живу я возле Джедборо. Наш городок совсем маленький и стоит вдали от больших дорог… Вряд ли вы слыхали про него, сэр. Он называется Данкаррик.
Хэмиш, который с тех пор, как они пересекли границу, все сильнее нервничал, начал бурно рассуждать, при этом он сам задавал себе вопросы и сам отвечал. Ответы Хэмишу явно не нравились.
Данкарриком назывался городок, откуда приехал инспектор Оливер, так разгневавший леди Мод Грей.
– Нет, я о нем слыхал.
Мораг поставила перед ним тарелку с горячими лепешками и блюдце с маслом. Проклиная Маккинстри, Ратлидж взял нож и из вежливости приготовился слушать. Сам того не зная, констебль напомнил Ратлиджу о деле, которое тот собирался на несколько дней выкинуть из головы. Хэмиш, взволновавшись, как и сам Ратлидж, только добавлял сумбура в его голову.
Лицо констебля просветлело.
– Место у нас тихое, спокойное. И всех жителей я хорошо знаю. Не могу сказать, что они хуже, чем в соседнем городишке или других…
– К делу, Маккинстри! – одернула его Мораг.
Лепешки оказались превосходными. Ратлидж часто вспоминал их на фронте – еда там была ужасная, но спустя какое-то время все переставали замечать это. И все же бывали времена, когда в памяти всплывало что-то любимое, довоенное, домашнее… Россу казалось, что лакомство из его прошлого тает во рту. Ратлидж невольно подумал о Россе, который всегда сидел за столом напротив и широко улыбался, пока они вдвоем уплетали лепешки, опустошая блюдо.
Маккинстри откашлялся, не ведая, что стоит за стулом Росса, он держался за теплую деревянную спинку, пробуждая в Ратлидже печальные воспоминания.
– Вчера вечером инспектор Оливер обмолвился, что из Лондона пришлют человека, который поможет нам расследовать пропажу дочки леди Мод Грей. Инспектор назвал его фамилию – Ратлидж. Утром я приехал к Мораг и спросил, не ее ли это знакомый. Она ответила, что вы приехали отдохнуть, но если я вас не задержу, то можно и обратиться к вам…
Ратлидж сунул в рот очередную лепешку и посмотрел молодому констеблю в лицо. «Из Лондона пришлют человека… назвал его фамилию – Ратлидж…» Он резко развернулся к Мораг, но та стояла к нему спиной, склонившись над духовкой.
Когда в пятницу утром он звонил на работу, его не предупредили о том, что придется ехать в Данкаррик. Неужели он обязан лично докладывать шотландским коллегам, как прошла беседа с леди Мод? Очень похоже на Боулса! Старший суперинтендент с радостью готов был бросить подчиненного в пасть волкам, если чуял неприятности. У него настоящий дар выгораживать себя в нужное время! А может, поступили новые сведения из клиник при медицинских школах? Как бы там ни было, у Ратлиджа возникло неприятное чувство – его собираются сделать жертвенным агнцем…
Опомнившись, он сообразил, что Маккинстри продолжает говорить:
– …И меня волнует, что вам могли порассказать в Лондоне, к тому же она сейчас в тюрьме и ждет суда…
«Кто в тюрьме?!»
– Мы только что говорили об Элинор Грей, – вслух произнес Ратлидж.
– Да, сэр, вы совершенно правы, но у нас в лучшем случае всего одна улика, да и та косвенная. И все равно мне кажется, что даже одной улики хватит, чтобы ее повесили. Если присяжных наберут из Данкаррика, они единогласно признают ее виновной, еще до того, как услышат хотя бы слово. Менять общественное мнение очень трудно, да и нет у меня такой способности, – с серьезным видом продолжал Маккинстри, и Ратлидж расслышал в его голосе внутреннее напряжение. – Но неужели ничего нельзя сделать? Поэтому я приехал к вам… Вы можете подойти к делу непредвзято. По-моему, если нам не удастся ее спасти, грош нам цена как стражам порядка!
Просьба была высказана от всего сердца, хотя очень напоминала нарушение субординации. Констебль, молодой и решительный, прекрасно понимал, что, оспаривая решение, принятое непосредственным начальством в Данкаррике, он рискует своей карьерой. И все же он верил в то, что считал своим долгом, и решил довериться постороннему человеку. В Скотленд-Ярде нашлось бы немало людей, кто охотно обвинил бы Маккинстри… Констеблю не полагается иметь собственное мнение.
Но Ратлидж остался глух к его призыву, пока все его сведения были односторонними.
– Я понятия не имею, о чем вы говорите, – ровным тоном произнес он. – До сих пор мое начальство ничего мне не говорило. Я приехал сюда, чтобы побеседовать с леди Мод Грей и только, ни о каком следствии в Данкаррике речи не было. – Когда Мораг поставила перед ним блюдо с яичницей, Ратлидж посмотрел на молодого констебля и предложил: – Ради всего святого, старина, сядьте и поешьте, тогда и я смогу спокойно позавтракать!
Маккинстри густо покраснел и ответил:
– Я уже позавтракал, сэр… если вы не против, конечно!
– Тогда выпейте чаю. И начните сначала. Констебль выдвинул стул и покосился на Мораг. Та, не говоря ни слова, поставила перед ним чашку. Всем своим видом она давала понять, что Маккинстри перешел границу. Она неодобрительно поджала губы.
Хэмиш, оживившись, заметил: «Он верит в то, ради чего сюда приехал».
Маккинстри налил себе чаю и машинально добавил молока и сахару, как приговоренный, решивший храбро съесть последнюю трапезу. Затем, не прикасаясь к чаю, он довольно сухо начал:
– В нашем городке живет одна женщина. Хорошая женщина… но про нее кто-то стал писать анонимные письма. Их присылали не по почте, понимаете? Подсовывали под двери или прикалывали прищепкой к бельевой веревке, там, где их первым делом заметят утром.
– Ясно, анонимные письма. Что в них? Обычно у анонимных писем бывает тема.
– В двух словах, сэр, в письмах ее называют распутницей. Естественно, среди соседей пошли слухи, разговоры. Никто ни в чем ее не обвинял открыто. И вот что мне труднее всего понять. Никто не дал ей возможности объясниться. Все тут же повернулись к ней спиной. Оказалось, видите ли, что она лгала соседям, и они решили, что она предала их доверие. – Констебль нахмурился. – Наверное, они сами убедили себя в том, что она кругом виновата, чтобы оправдать потом свои поступки… Другого объяснения я не вижу. Дальше – хуже. После обвинений в распутстве ее обвинили в том, что она убила мать ребенка, которого потом выдала за своего. По этому обвинению ее и арестовали. Инспектор Оливер расскажет вам о том, как нашли кости… А мне не дает покоя вот что: присяжные с радостью признают ее виновной и приговорят к повешению. Все решили, что их одурачили, и они хотят за это отомстить. – Маккинстри вспомнил о чае, отпил глоток, обжег язык, но заговорил снова, отчаянно желая, чтобы гость из Лондона его понял: – То, что у нас сейчас творится, напоминает мне времена охоты на ведьм. Тогда многие верили в колдовство и потому посылали невинных людей на плаху или топили. Многих охватила истерия, и никто не прислушивался к доводам рассудка. По-моему, то же самое происходит и сейчас. Не знаю, почему я сам не заразился… – Маккинстри, конечно, знал, только не хотел в этом признаться даже себе – он влюблен в Фиону и считает ее жертвой, а не убийцей. Может быть, он тоже подвержен истерии… Подумав об этом, констебль вдруг испугался.
– Вы были одним из тех, кто вел следствие? Тогда вы должны точно знать, насколько обоснованны выдвинутые против нее обвинения, – заметил Ратлидж. – У нее хороший адвокат? Судя по тому, что вы рассказываете, хороший адвокат ей не помешает.
– Да, хороший… хотя мне он и не нравится. Я все время пытаюсь докопаться до сути, потому что мне кажется, что никто, кроме меня, не занимается делом всерьез. И пусть мы нашли улику, которая изобличает ее… Может быть, найдутся и другие улики, указывающие на кого-то другого! Только я не умею их найти. Даже не знаю, с чего начать. У нас в Данкаррике преступления совершаются нечасто.
– Но ведь вас учили расследовать преступления, – возразил Ратлидж. – В чем же трудность?
Маккинстри пальцем сделал дорожку в горке сахара, которую он, разволновавшись, просыпал рядом с чашкой.
– Я могу найти вора. Могу наказать человека, который бьет жену. Могу сказать, кто вломился в дом Макгрегоров. Стоит мне бросить взгляд на старика, который живет в хижине у ручья, и я сразу понимаю, своего или чужого ягненка он изловил и зажарил… В таких делах я разбираюсь. А в том, о чем я сейчас вам рассказал, – нет. Пересуды и сплетни расходятся по округе, и никто не знает, с кого все началось. Вот что особенно меня тревожит. Непонятно, с чего и с кого все началось. Здесь обронили словечко, там посмотрели, пожали плечами – и совершенно невозможно выяснить, кто за всем стоит. Инспектор Оливер уверяет, что это не важно, что мы-то свое дело сделали, раскрыли убийство. Теперь дело можно передавать в суд. Но, по-моему, важно понять, как и где все началось. Иногда мне кажется, что сплетни живут собственной жизнью! Как будто привидение бегает и нашептывает их всем. Понимаю, сэр, вам мои слова кажутся странными, но я ничего больше не могу придумать.
Странно или нет, в голове Ратлиджа появился четкий образ.
– Слухи способны убить, – согласился он. – Особенно если люди готовы в них поверить. Но, конечно, если бы ничего, кроме сплетен, не было, вряд ли прокурору-фискалу[1]и главному констеблю позволили бы довести дело до суда! Маккинстри с мрачным видом покачал головой:
– Я сам ночами не сплю, все гадаю, как так вышло. Трудно представить, чтобы главного констебля ввели в заблуждение, он не из легковерных. Что такого ему известно? Почему он уверен, что дело можно передавать в суд?
Ратлидж задумался.
– Анонимные письма обычно рассылают трусы. Вот что необходимо принимать во внимание. Постарайтесь выяснить, кто втайне имеет зуб на ту молодую женщину. Возможно, мы с вами и не подумали бы осуждать ее за тот или иной поступок… Наверняка окажется, что она допустила какую-нибудь мелкую оплошность. Скорее всего, задела кого-то. И едва ли ее вина заключается в сознательном искажении истины… Скорее в умалчивании…
– Самый большой жалобщик в Данкаррике – ее сосед. Характер у него скверный, но вряд ли он способен сочинять анонимные письма. Такой не станет скрывать свои чувства, он любит помахать кулаками.
– А может, он воспылал к ней страстью, но она его отвергла? Или он решил, что она предпочла ему другого…
– Хью Олифант в роли отвергнутого возлюбленного? – хмыкнул Маккинстри. – Да ведь ему за семьдесят! И жена следит за ним как кошка за мышкой, хотя он всегда предпочтет хорошенькому личику кружку пива!
– Ну, значит, его жена. Или другая женщина, которая заподозрила, что ее муж испытывает большой интерес к обвиняемой.
– Есть у нас такая Молли Браддок, в девичестве Молли Синклер. Томми Браддок рукастый, он время от времени выполнял для обвиняемой разные поручения. Чинил оконную раму, когда там сломалась задвижка, прошлой весной прочищал трубу – там птицы свили гнездо. Томми человек веселый, у него все ходят в друзьях. А Молли – собственница. – Маккинстри покачал головой. – Имена-то я вам назову, назвать имена – дело нехитрое. А все-таки я не могу представить, чтобы кто-то из соседей день за днем сочинял такие злобные бредни.
«Он хороший полицейский, – заметил Хэмиш. – И человек, судя по всему, неплохой. Спокойный, миролюбивый».
Мысленно согласившись с Хэмишем, Ратлидж намазал маслом последнюю лепешку.
– Тогда давайте пойдем в другую сторону, – предложил он. – Анонимные письма пестрят цитатами из Библии?
– Да, сэр! Как вы догадались?
– Авторы анонимных писем довольно часто прикрываются Священным Писанием. «Тебя карает Господь, а не я! Он тебя судит, не я».
Маккинстри вздохнул:
– Такую склонность можно приписать половине наших жителей. Нравы у нас строгие, мы любим выискивать грехи за каждым углом. А кто ищет, тот, как правило, находит.
– Вы понимаете, – продолжил Ратлидж, внимательно разглядывая молодого человека, – что анонимные письма могут и не иметь отношения к тому преступлению, в котором ее обвиняют? Может статься, что письма просто привлекли внимание к фактам, которым до тех пор никто не придавал значения. А как только полиция что-то заметила, правда всплыла на свет.
– Нет, сэр, – ответил Маккинстри, защищая свои убеждения и невольно сердясь на приезжего из Лондона, на которого он возлагал такие большие надежды. – Пока не представят более убедительные доказательства, я не могу признать ее виновной. Иногда… – он замялся и покосился на Мораг, – иногда все заранее убеждены в том, что человек виновен, и потому не ищут в доказательствах ошибок. Я хочу сказать, что из-за тех писем в Данкаррике все охотно ее обвиняют. Именно письма заложили основу всему, что случилось потом.
Легко подогнать улики под свою версию…
– Да, понимаю, – сдержанно ответил Ратлидж. – Кстати, в том и заключается цель судебного процесса – открыто и беспристрастно рассмотреть все доказательства.
Хэмиш что-то проворчал, как будто не был согласен с Ратлиджем.
– Если присяжные прислушаются, – возразил Маккинстри, – тогда все в самом деле получится честно и беспристрастно. Но что, если присяжные не желают прислушиваться к доводам разума, потому что осудили ее заранее? Вот чего я боюсь, сэр, потому что уж я-то своих подопечных знаю. Стыдно признаться, но я не верю в присяжных, у которых закрыт разум. – Он глубоко вздохнул. – И с мальчиком что будет? Очень его судьба меня тревожит. Насколько мне известно, отца у него нет. – Он смотрел в окно, а не на Ратлиджа. – Она хорошая женщина и хорошая мать. Сказала, что он ее сын, и я ей верил. А теперь говорят, что она убила мать, ребенка забрала, а тетку и всех остальных обманула.
– За ребенка представители закона не отвечают, – сказал Ратлидж, вспомнив о леди Мод Грей. Интересно, признала бы она внебрачного ребенка своей дочери? Правда, леди Мод наотрез отказывается верить в то, что ее дочь умерла. На свете случались и более странные вещи. Почувствовав на себе пристальный взгляд Мораг, он обернулся. Старуха покачала головой, словно ей было все равно, что он ответит, но Ратлидж понял – она разочарована. То же самое испытывал и Хэмиш. По-прежнему имея в виду леди Мод, Ратлидж спросил: – По какой причине Оливер связал молодую женщину из Данкаррика с трупом, обнаруженным в Гленко? Кроме всего прочего, два этих места расположены совсем не рядом!
Маккинстри, которому гораздо проще было отвечать на прямые вопросы, чем разбираться в своих чувствах, немного успокоился.
– Как только стало ясно, что мальчик не может быть ее сыном, мы начали разыскивать его мать. Разослали запросы в Глазго и Эдинбург, даже в Англию посылали. Парнишке скоро исполнится три года, мы не ожидали, что все окажется просто. Инспектор Оливер считал, что нужно вести поиски там, где жила обвиняемая до того, как переехала жить в Данкаррик, – след привел нас в горную долину. В прошлом году там нашли человеческие останки – женские кости. Их так и не опознали. – Маккинстри помолчал, глядя в чашку, а потом вскинул голову и посмотрел Ратлиджу в глаза. – Полиция Гленко почти уверена, что их не было там в марте шестнадцатого года, когда они обшаривали всю долину в поисках старого пастуха, который выжил из ума и пропал. А местные уверяют, что несчастная, скорее всего, оказалась там в конце лета или в начале осени – весной пастухи, перегоняющие овец, наверняка обратили бы внимание на воронов. Мы сообщили им то, что нам известно. И вдруг с нами связался инспектор из Ментона, его интересовали подробности. Жители Данкаррика сразу поверили в эту версию. И инспектор Оливер не считает нужным подвергать ее сомнению… – Он замолчал. Внезапно ему стало не по себе.
Ратлидж решил не торопить молодого констебля. Немного успокоившись, Маккинстри продолжил:
– Как бы там ни было, и полиция, и прокурор-фискал приняли за версию, что матерью мальчика была пропавшая без вести Элинор Грей, которая скончалась в Гленко при подозрительных обстоятельствах. Она была примерно такого же роста, что и… покойная, да и время совпадает. Если она весной поссорилась с матерью, а потом доносила ребенка до положенного срока, родить она должна была в конце лета. Тогда парнишка и родился. Инспектор Оливер получил и другие ответы на свои запросы, но ни один не сходился. – Маккинстри глубоко вздохнул. Хотя в глубине души он был убежден в невиновности Фионы, он понимал, что в доказательствах есть неопровержимая логика.
– Даже если вести дело поручат мне, не понимаю, как я найду то, чего не нашли вы, – возразил Ратлидж. Ему стало ясно, что сам Маккинстри необъективен. Интересно, подумал он, какие отношения связывают молодого констебля с обвиняемой.
– А вы подскажите, – взмолился Маккинстри, – как доказать, что она никому не причиняла вреда! Как пресечь злобные слухи до того, как дело дойдет до суда! Не хочется думать, что она пойдет на виселицу из-за моей ошибки! Но боюсь, случится самое худшее. И я не могу этому помешать!
Как только Маккинстри ушел, Ратлидж сказал Мораг:
– Напрасно он сюда приезжал. Он неправильно поступил. Он услышал, как по лестнице легко сбегает Тревор и свистом подзывает к себе собак. С его приездом крестный явно оживился.
– А что в этом плохого? – Мораг потянулась за сковородкой. – Алистер – парень честный и хочет исполнить свой долг. Или я должна была прогнать его, даже не дав высказаться? Ведь я доверяю твоим суждениям и считаю тебя справедливым!
– Понимаешь… я не веду то дело. Его ведет инспектор Оливер. А меня Маккинстри не знает. Я мог бы создать ему неприятности, доложить, что он обратился ко мне через голову непосредственного начальника. Или, еще хуже, потребовать, чтобы на него наложили взыскание за то, что он пытался повлиять на мои поступки. – Уж Боулс именно так и поступил бы… Неожиданно в голову Ратлиджу пришла еще одна мысль: – А тот ребенок не может быть его?
– Он тоже воевал во Франции. Кстати, он тебя знает. Встречался с тобой на перевязочном пункте или в госпитале… Его тогда ранило в ногу. По его словам, он не встречал в жизни таких храбрецов, как ты. Ты тогда только что доставил в госпиталь троих солдат, отравленных газами, их приняли за мертвых и бросили возле немецких позиций… Ты каким-то образом нашел их и вытащил. Тогда Алистер рад был, что пожал тебе руку.
По коридору шагал Тревор и разговаривал с собаками. Большая кухня вдруг показалась Ратлиджу маленькой, тесной и душной. Хэмиш, оживившись, повысил голос, он как будто стоял совсем рядом. Ратлидж почти забыл тот день на перевязочном пункте и, конечно, не помнил лица солдата, лежащего на носилках и пожавшего ему руку. Ему тоже обработали и вычистили рану на запястье, Ратлидж совсем не чувствовал боли. Это случилось вскоре после гибели Хэмиша, тогда Ратлидж часто сознательно рисковал. Он хотел умереть. Его вела не смелость, а отчаяние – что угодно, лишь бы замолчал голос в голове. Лучше уж смерть!
Мораг что-то говорила, но он не слышал ее слов. Тревор поздоровался с ним, собаки запрыгали у его ног.
– Иен, что с тобой? – спросил крестный.
Ратлидж тряхнул головой:
– Все хорошо. Мораг рассказывала о своем родственнике. Ее рассказ навеял воспоминания, только и всего. – Обернувшись к Мораг, он признался: – Очень жаль, но я его совершенно не помню.
Позже, идя с Тревором к ручью, Ратлидж снова задумался о Маккинстри. Молодой полицейский связывал с ним последние надежды. Он хотел, чтобы Ратлидж пообещал: если дело поручат ему, он постарается рассмотреть его объективно и не позволит чужим суждениям влиять на ход своих мыслей.
Но при чем здесь он? То, что произошло в Данкаррике, его никак не касается. Он закончил свои дела с леди Мод, а остальным пусть занимается суд. Он не хотел задерживаться в Шотландии.
Утром в понедельник Ратлидж позвонил в Лондон из кабинета Дэвида Тревора.
Боулс, которого позвали к аппарату, отрывисто спросил:
– Ратлидж, это вы?
– Да. – Он вкратце описал свою беседу с леди Мод и под конец резюмировал: – Сейчас трудно что-либо утверждать наверняка. Мне показалось, что она не знает, где находится ее дочь. Вполне возможно, что она проходит обучение в какой-нибудь клинике при медицинской школе…
– Мне уже принесли списки студентов. Среди желающих стать врачом Элинор Грей нет.
– Возможно, она поступила на курс под другой фамилией…
– Да-да, я все понимаю, но ни один человек не соответствует тем приметам, какие вы дали сержанту Оуэнсу. По-моему, в чем бы ни состояла причина ссоры, молодая женщина уехала из дома вовсе не ради того, чтобы посвятить свою жизнь медицине. Возможно, она не сказала матери правды. – Боулс помолчал. – Зато мы тут кое-что выяснили про Элинор Грей. Она была суфражисткой. Независимой девицей, ее несколько раз арестовывали за то, что она приковывала себя к изгородям и устраивала публичные демонстрации. По-моему, такая молодая особа рано или поздно попадет в беду. Сержант Гибсон ее вспомнил, он видел ее еще до войны. По его словам, еще тогда у нее были неприятности с полицией. Может быть, с тех пор она переменилась… Или умерла. – Боулс глубоко вздохнул, демонстрируя, что намерен сменить тему. – Леди Мод нам звонила. Вы должны поехать в Шотландию и выяснить все, что только можно, насчет того трупа. Леди Мод особенно просила, чтобы дело поручили вам, а ее семью не примешивали, чтобы не распространяли слухов о ее дочери ни на публике, ни частным образом до тех пор, пока вы не будете совершенно уверены, что труп принадлежит Элинор Грей. Что вы ей наговорили, черт побери?
Глава 7
В то же утро в десять часов Ратлидж расспросил Тревора, как ему доехать до Данкаррика, взял приготовленный Мораг большой пакет с бутербродами, сел в машину и отправился на юго-запад, к Джедборо и Твидсдейлу. Солнце то проглядывало, то снова пряталось за облаками, пару раз он попадал под ливень, после дождя пахло влажной землей. Когда выходило солнце, на холмы ложились длинные тени, они то исчезали, то появлялись вновь, как по волшебству, когда облака меняли свое расположение на небе. В Шотландии небо всегда казалось больше, чем в Англии, оно было другим. Просторным и пустым, как будто Бог на время куда-то вышел.
Ратлидж приехал в Шотландию на выходные, которые обещал провести с крестным, а теперь его здесь удерживал долг. Им овладело предчувствие чего-то дурного, стало не по себе, развеялось спокойствие, обретенное на валу Адриана. И Хэмиш, обитавший на своем привычном месте, за спиной Ратлиджа, так же как и он, волновался из-за того, какой оборот приняли события. Ратлидж слышал его голос так отчетливо, как будто сзади в самом деле сидел пассажир. Он ругался и упрямо отказывался смириться с переменой в их планах.
«И больше я в долину не вернусь…»
Ратлидж пытался утихомирить его, но пал жертвой другого призрака, пробудившегося из-за горя.
В автомобиле вместе с ним находился и призрак Росса Тревора, чье присутствие Ратлидж отчетливо ощущал в Лодже. Во Франции он на время смирился со смертью Росса, но в доме, где Росс прожил более двадцати пяти лет, казалось, что он просто ненадолго вышел – скрылся в коридоре или поднялся наверх, в свою комнату, или катается верхом и скоро вернется… или шутит с Мораг на кухне. Его смех всегда был слышен задолго до того, как Росс быстрым шагом входил в комнату… Присутствие Росса Тревора в родительском доме было ощутимым, Ратлидж не раз ловил себя на том, что прислушивается к тиканью старинных часов или ветру, который завывает под крышей, ожидая какого-то знака. Казалось невозможным, чтобы такой человек исчез безвозвратно, проглоченный морем…
За последние четыре месяца Ратлидж постепенно начал осознавать, сколько тягот вынесло гражданское население за долгие, темные дни, когда росло число убитых и раненых и казалось, что боям не будет конца. Солдаты на фронте относились к смерти по-другому. Правда, там были другие ужасы. «Время плакать…»[2]
Интересно, испытывает ли Дэвид то же ожидание, предчувствие или предупреждение, что и он, и если испытывает, то как справляется с собой. Ему показалось, что для отца Росса и для Мораг такие чувства, как ни странно, могли служить утешением.
«Они ведь не видели, как он умер, – подхватил Хэмиш. – Они не закрывали крышку гроба и не бросали на нее комья земли. Как и я, он просто не вернулся домой. Поэтому они до сих пор ждут…»
В Джедборо, как и в соседних городках, от Бервика до Дамфри, была еще не та Шотландия, где носят килты, играют на волынках и любят Красавчика принца Чарли[3]. Ратлидж очутился в приграничном районе, разделившем Шотландию и Англию. Много веков в здешних городках Шотландской низменности велась другая война: местные жители совершали набеги на Англию за крупным рогатым скотом, овцами и лошадьми. И люди здесь жили суровые.
Англичане тоже совершали набеги на север, они действовали с не меньшим пылом и с такой же хитростью. Так здесь жили до начала семнадцатого века, иногда власти закрывали на происходящее глаза, иногда – нет, но набеги были делом вполне прибыльным и считались едва ли не главной местной отраслью промышленности. Конец им положил лишь союз между Шотландией и Англией.
Необузданные нравы жителей приграничья претерпели изменения благодаря Джону Ноксу[4]. С годами люди здесь стали более чопорными, трудолюбивыми и богобоязненными. Они почитали день субботний, женщины знали свое место, а пресвитерианская церковь Шотландии оказывала на повседневную жизнь гораздо больше влияния, чем Эдинбург и тем более далекий Лондон.
О набегах и их участниках слагали легенды. В балладах и сказках прославляли отважных разбойников Сима-помещика, Джока с горы и Кинмонта Вилли. В конце концов, это была земля, на которой из-за переменчивой политики, войн, междоусобиц и союзов граница часто переносилась в ту или другую сторону. То, что сегодня мое, завтра может стать твоим, и любимым занятием местных жителей стало возвращение «своего».
Когда Ратлидж въехал в Джедборо, снова полил дождь, он с трудом нашел поворот на Данкаррик, оказавшийся маленьким городком среди зеленых холмов между реками Эр и Твид. В центре его находилась площадь неправильной формы, вокруг нее расположились дома, лавки и отель. По одну сторону площади Ратлидж увидел старый памятный знак, установленный в память о том, что в начале пятнадцатого века городок сгорал дотла три раза за тридцать лет. Памятник высился на почетном месте, как одинокий часовой, который охранял прошлое от наступающего со всех сторон нового времени. Остальные дома, некоторые старинные, стояли беспорядочно к западу от центральной площади, среди них Ратлидж заметил скромный паб, который, судя по деревянной вывеске над дверью, назывался «Разбойники». Во всем Данкаррике насчитывалось едва ли больше дюжины улиц, центр городка выглядел заброшенным. Казалось, Данкаррик один сохранял старый уклад, не задетый развитием шерстяной промышленности, как его соседи.
«У нас в горах таких городков нет, – задумчиво заметил Хэмиш. – Но его не назовешь и вашим, саксонским… то есть английским». Хэмиш был прав, здесь в самом деле атмосфера была другой, нежели в английских приграничных городках, куда отсюда было не так уж далеко.
В Джедборо в свое время возвели оборонительные сооружения, стены, башни, замок и аббатство. Данкаррик же так часто сжигали до основания, что от его прошлого сохранилось немного. Ратлидж заметил небольшую дозорную башню, в которой в мирное время просто жили. Башня стояла посреди поля, примерно в миле от последнего дома городка. Годы и непогода превратили оборонительное сооружение в высокую груду камней. Уцелели лишь два нижних этажа. Ратлидж заметил, что дверь, ведущая в башню, приоткрыта, и, проехав мимо, остановился, машину оставил на траве в ста шагах от дозорной башни.
Он вышел, чтобы размять ноги, и решил немного прогуляться, а заодно осмотреть башню.
Дозорные башни часто встречались в семейной истории Ратлиджей, и потому Ратлиджа они очень занимали. В годы, когда люди постоянно опасались за свою жизнь, такие сооружения защищали их от опасности и непогоды. Когда-то предки Ратлиджа тоже жили на границе с Шотландией, только с английской стороны. Мужчины участвовали в набегах. И вот наконец одна женщина, оставшись вдовой с тремя маленькими сыновьями, в поисках мирной жизни подалась на юг. Проницательная и способная, она заложила основы будущего процветания семьи. Жительница приграничья во всех смыслах пришлась ко двору в искушенном и утонченном Лондоне эпохи Тюдоров.
В лондонском доме сохранился ее портрет: безупречный плоеный воротник поднимался вокруг ее головы и был похож на нимб. Решительный подбородок и живые, умные глаза – художник Елизаветинской эпохи изобразил ее очень талантливо. Где бы ни стоял зритель, ему казалось, что женщина с портрета смотрит на него. В детстве Ратлидж, что вполне понятно, путал ее с Богом.
Иен брел по невспаханному полю, окружавшему основание башни. Где-то вдали заблеяли овцы, потом во влажном воздухе он почувствовал их запах. Задрав голову, он смотрел на массивные каменные стены и просевшую крышу башни, где гнездились птицы. В выбитых окнах гулял ветер. Вдруг Ратлидж уловил какое-то движение. Кто-то шел за ним. Обернувшись, он увидел человека с обветренным лицом в грубой крестьянской одежде и низко нахлобученной шляпе.
– Доброе утро! – крикнул незнакомец, заметив, что Ратлидж обернулся. – Что-то ищете?
– Нет, просто подошел полюбоваться башней. – Ратлидж дождался, когда незнакомец подойдет ближе, и продолжил: – Просто поразительно, до чего искусными были мастера, которые построили ее. Сколько лет она здесь стоит – четыреста, пятьсот?
– Около того. Согласен, работа тонкая. Времена тогда были тяжелые, как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных мер. Башня принадлежала предкам моей жены. Она знает ее историю лучше, чем я. – Незнакомец снял шляпу и вытер лоб рукавом. – Боже, здесь все пропахло овцами. Раньше я разводил упряжных лошадей… Но почти всех лошадей реквизировали для армейских нужд, и мне пришлось начинать все сначала. Овцы помогают мне продержаться… – Он улыбнулся. – Сам не знаю, то ли я их перережу, то ли они меня загонят в могилу. Глупые создания. Даже собак они раздражают.
Для фермера он говорил слишком хорошо. Его речь выдавала образованного человека.
– Мне бы тоже не очень хотелось иметь дело с овцами, – согласился Ратлидж.
– Вы здесь в отпуске? У нас можно найти хорошие места для прогулок, если знать, чего искать. Главное, закрывайте ворота, которые открываете, чтобы пройти, и оставляйте открытыми те, которые не были закрыты до вас. Иногда попадаются своенравные бараны, но вы заметите их раньше, чем они обратят на вас внимание.
– Спасибо, буду иметь в виду.
Незнакомец кивнул и зашагал дальше, свистнув собакам, которые, вывалив языки, бежали чуть в отдалении. Собаки прижали уши и тут же бросились на свист. Ратлидж залюбовался ими. Он любил собак, восхищался их умом и сообразительностью. Когда им приказывали, они припадали к земле, становясь почти невидимыми. В этих краях чаще встречаются не избалованные домашние любимцы, а рабочие собаки, и они замечательно несут свою службу. Особенно на северо-западе Шотландии, ведь без них с овцами не управиться. Однажды он познакомился с человеком, который дрессировал таких собак. Позже старый мошенник увез свои навыки и свой наметанный глаз в Новую Зеландию, воспитывать собак для тамошних овец.
Ратлидж вернулся к машине, завел мотор и снова направился в Данкаррик.
Он медленно проехал по главной площади, разглядывая ее. Остановившись у отеля, спросил, как добраться до полицейского участка. Портье показал ему дорогу и добавил:
– Правда, вряд ли в такое время вы кого-нибудь застанете. Инспектор Оливер уехал в Джедборо по делу, а констебль Маккинстри дома. Сегодня у него выходной.
Ратлидж оставил машину у отеля и, следуя подробным указаниям портье, прошел короткое расстояние пешком.
Маккинстри жил недалеко от главной площади, в четырехэтажном доме, недавно покрашенном в кремовый цвет. В проходе между этим и соседним домами стояли ведра и стремянка – наверное, маляры ждали, когда снова покажется солнце. Полицейский участок находился на той же улице, через несколько домов. На двери висела аккуратная черная вывеска с белыми буквами. Как и предсказывал портье, в участке никого не оказалось. Ратлидж повернул к дому Маккинстри. На улице наблюдалась довольно бурная деятельность – строго одетые горожане спешили по своим делам. Два возчика на углу громко переговаривались, они посторонились, пропуская медленно ползущий грузовик, привезший товар в аптеку.
Хэмиш, который с интересом разглядывал городок, заметил: «Здесь хватает денег, чтобы поддерживать внешнюю благопристойность. Но никто не роскошествует. Люди здесь простые, и души у них простые».
Ратлидж решил, что вердикт вполне справедлив. Маккинстри оказался прав – в таком месте стражам порядка приходится иметь дело с обычными преступлениями. Правда, к «обычным» иногда можно причислить даже убийство…
Констебль Маккинстри, скрывая удивление при виде Ратлиджа на пороге, пригласил его в гостиную и затаился, ожидая, пока тот объяснит, зачем приехал, хотя в его голубовато-серых глазах сверкнула искра надежды. На нем был заляпанный краской рабочий комбинезон, несколько великоватый. Судя по всему, до войны Маккинстри был плотнее.
– Насколько я понял, инспектор Оливер сейчас в Джедборо, – начал Ратлидж, сев на стул, предложенный Маккинстри. – Давайте кое-что проясним с самого начала. Я приехал, чтобы повидаться с ним. Вы были правы, в Скотленд-Ярде мне поручили вести дело, и я должен как можно скорее ознакомиться со всеми его подробностями. Скажите, пожалуйста, когда инспектор собирался вернуться?
– До вечера не вернется, так мне сказали, сэр. По словам инспектора, он уехал по личному делу.
Или тактично старается не попадаться ему на глаза.
– Если хотите, я провожу вас к главному констеблю… – Маккинстри глянул на свой комбинезон и широко улыбнулся. – Только переоденусь.
– Нет, сначала я побеседую с Оливером. А пока я бы хотел кое-что услышать о городе и его жителях. Вы нарисовали вполне внятную картину, но теперь мне нужно знать больше.
– Я как раз пил чай, сочту за честь, если вы ко мне присоединитесь.
За чаем и пирогом с лимонным кремом, купленным в пекарне, Маккинстри говорил с большой осторожностью, стараясь смотреть на Данкаррик глазами постороннего.
– Вы приехали из Лондона, поэтому вам наш городок наверняка покажется провинциальным. Нам недостает вашей широты… Зато почти все здешние жители знают друг друга с рождения, вместе переживают трудные времена, делят радость и горе. Приходят на свадьбы, на похороны… – Он протянул Ратлиджу кусок пирога на тонкой фарфоровой тарелочке. – Я точно знаю, что, если завтра заболею, соседи принесут мне чай, суп и свежий хлеб. Постирают мое белье, принесут чистые простыни. Кто-нибудь непременно украсит мою квартиру цветами… и даст книгу для чтения. И не потому, что я констебль. Просто у нас так принято. – Маккинстри отрезал кусок пирога и себе, не спеша откусил и спохватился: – Извините, сэндвичей у меня нет…
– Все в порядке, пирога достаточно, – успокоил его Ратлидж. – Продолжайте!
Хэмиш внимательно слушал Маккинстри и комментировал его слова. Почти со всем он соглашался. «Помяни мое слово, – заметил он, – цветы ему наверняка носят девицы. Хотят понравиться».
– Но есть и другая сторона медали, сэр. Мы очень негибкие, если речь заходит о грехах. Для нас существует только черное и белое, без оттенков. Мы бываем ограниченными, мелочными. Любим совать нос в чужие дела. Мне такое только на руку, как я говорил вам в доме мистера Тревора. Я без труда могу установить, кто гонял кошку Янгов или позаимствовал лошадь у Тима Кроусера, когда тот валялся пьяный и ничего не соображал. Лошадь угнал Брюс Холл. Он ухаживает за одной девицей, которая живет на полпути между Данкарриком и Джедборо. Брюс терпеть не может ходить пешком, когда может проехать верхом. Но его папаша не дает ему лошадь, потому что ему не нравится девица.
– Но автора анонимных писем вы вычислить не можете.
Маккинстри нахмурился и поставил чашку.
– Вот что кажется мне самым тревожным, – задумчиво ответил он. – Почему я не могу постучать в чью-то дверь и увидеть вину, написанную на лице хозяина дома? На дежурстве я обхожу улицы и заглядываю людям в глаза. Останавливаюсь, беседую с ними. Наблюдаю, как они идут по своим делам. Ни в ком я не замечаю ничего подозрительного. Я не могу ткнуть в кого-то пальцем и сказать: «Вот так ведет себя женщина, за которой есть вина».
– Почему вы так уверены, что анонимные письма писала женщина?
– А зачем мужчине стращать прачку адскими муками за то, что она стирает белье распутницы? Или предупреждать молодую мать, что ее дочка играет с незаконнорожденным и видит в пабе такое, что не предназначено для невинных детских глаз?
Хэмиш оживился, но Ратлидж отодвинул тарелку и, допив чай, заметил:
– Мужчина вполне может написать такое специально, чтобы сбить вас со следа. А может быть, он прекрасно понимает, что общественное мнение в Данкаррике формируют женщины…
Лицо Маккинстри потемнело.
– Значит, он – гад и трус! Прошу прощения, сэр…
Ратлидж спросил, как развивались события, и Маккинстри приступил к подробному рассказу. На сей раз он не упускал ничего из того, что считал важным. Ратлидж внимательно слушал, обращая внимание и на сами факты, и на нюансы. После того как констебль замолчал, он похвалил его:
– Молодец!
Хэмиш, который до того молчал, заворочался у него в голове. Ратлидж какое-то время думал о своем, а затем продолжил:
– По-моему, автор анонимных писем заранее знал, что им все поверят. Идем дальше. Почему жители Данкаррика так охотно поверили письмам? Почему первый же, кто нашел такое письмо у себя на пороге, не обратился в полицию или не пошел к обвиняемой и не дал ей понять, что ему известно о ней?
Маккинстри глубоко вздохнул:
– Вы намекаете на то, что она… обвиняемая… в самом деле такая, как про нее пишут. Что не бывает дыма без огня. Но я этому не верю. Я скорее поверю, что автор писем очень тщательно выбирает адресатов. Некоторые прямо смакуют скандальные сплетни…
– Составьте, пожалуйста, список всех, кто, по их признанию, получал подобные письма. Укажите, чем они занимаются. Какая у них может быть причина нелюбви к обвиняемой. Насколько хорошо они с ней знакомы.
– Хорошо, сэр. Сегодня же составлю. Прошу прощения, но… я не понимаю, как список поможет вам узнать, чьи кости нашли в горах… и при чем здесь дочь леди Мод Грей. – Маккинстри покачал головой. – Еще один повод для беспокойства!
– Да, – согласился Ратлидж. – Но, по моему опыту, там, где все так замечательно сходится, что-то не так. Сначала появились анонимные письма, которым все сразу поверили. Позже пришло еще одно письмо, его могли бросить в почтовый ящик где угодно, а не только в Глазго, несмотря на почтовый штемпель… В последнем письме автор как будто пробует выгородить обвиняемую, а на самом деле еще больше топит ее. Теперь ее обвиняют не просто в распутстве, а в убийстве. Зачем-то обыскали паб… где тоже нашли кости. Но там точно не мать мальчика. Кто же так хорошо изучил историю «Разбойников», чтобы подтолкнуть инспектора Оливера к обыску? Как бы там ни было, Оливер сразу поверил автору письма и начал искать молодых женщин, которые пропали без вести. В результате мы имеем неопознанные останки и знатную даму, чью дочь начиная с шестнадцатого года никто не видел. Теперь нам уже не до того, чтобы искать автора анонимных писем. Может быть, он как раз на это и рассчитывал?
В глазах Маккинстри появилось замешательство.
– Не совсем вас понимаю, сэр.
Зато Хэмиш прекрасно его понял. «Что за женщина сидит за решеткой – убийца, жертва или мученица?»
Когда Ратлидж уходил, Маккинстри сказал:
– Больше всего меня во всем этом деле беспокоит то, что никто не поднял руки в защиту Фионы. Никто не заступился за нее. Ни мистер Эллиот, ни мистер Робсон, ни мистер Бернс… наш прокурор-фискал. Ни инспектор Оливер. Ее как будто заранее приговорили, а на суде будет просто фарс. Ее признают виновной, и все вздохнут с облегчением: «Мы правильно поступили, что отвернулись от нее. Вот и присяжные так сказали». И правда будет похоронена вместе с ней. Вот отчего я не сплю ночами. – Он принялся загибать пальцы на правой руке: – Священник, главный констебль, прокурор-фискал, инспектор… А если она невиновна, и ее повесят?
Возвращаясь к отелю, рядом с которым он оставил машину, Ратлидж обдумывал все, что сообщил ему Маккинстри. Он невольно заинтересовался делом. Все части головоломки были ловко подогнаны друг к другу.
Как в шахматах, когда игрок заранее просчитывает ходы всех фигур на доске. В шахматы играют двое. Атака, контратака. В жизни в исходе уверенным быть нельзя…
Перед самым уходом Ратлиджа Маккинстри показал ему копию, которую он снял с письма, присланного священнику, мистеру Эллиоту. Он прочел письмо вслух. Слушая, Ратлидж невольно подумал: было бы естественно, если бы священник, получив такое письмо, пошел к обвиняемой и попросил ее объясниться. Священник же предпочел втянуть в дело полицию, тем самым подтвердив, что и он верит злобным наветам, услышанным от прихожан. Пожалуй, стоит пойти по этому следу…
Взяв у Маккинстри копию письма, Ратлидж пробежал текст глазами. Фразы были составлены просто и безыскусно, автор наивно пытался защитить обвиняемую, но, сам того не желая, бросал на нее тень. Бросал или бросала? Многое указывало на то, что письмо писала женщина… Если перед ним мистификация, то очень искусная. Простые слова дышали искренностью:
«До меня дошли ужасные слухи об одной молодой жительнице Данкаррика. Печально, что никто не вымолвил ни слова в ее защиту. Я потеряю место, если расскажу, как мы с ней познакомились. Ее зовут Фиона. Дело было в конце лета 1916 года. Она путешествовала с младенцем, и у нее не было для него молока. Мне еще тогда показалось, что она не может быть его матерью, и в самом деле вскоре оказалось, что мать только что скончалась, а Фиона взяла ребенка и собиралась воспитать его как своего. Мне стало грустно, потому что она была не замужем и у нее не было родных, кроме тетки – старой девы. В ответ на мой вопрос, есть ли у матери родня, которая могла бы помочь, она заплакала и не стала рассказывать, как умерла бедняжка и даже где ее похоронили. Она часто повторяла, что будет хорошей матерью и никому не позволит отнять у нее младенца. Было понятно, что она очень взволнована. Она постоянно оглядывалась через плечо, как будто думала, что увидит там кого-то. Но там никого не было. Все уговоры оказались бесполезными. Меня поразила ее непоколебимая вера в то, что она сумеет воспитать бедного сироту как родного сына. Я не могу поверить в то, что она превратилась в распутницу и предала доверие, которое ей оказали. Пожалуйста, помогите ей чем можете. Неправильно, что ее так мучают. Я поверю, что Фиона убийца, не раньше, чем поверю, что она стала шлюхой…»
Ратлидж перечел письмо во второй раз и решил, что выбор фраз и выражений гораздо интереснее самого содержания.
– Вы так и не выяснили, кто его написал?
– Нет, сэр, хотя сделали все возможное. Письмо пришло из Глазго, но неизвестно, кто бросил его в почтовый ящик. Как видите, автор письма не утверждает прямо, что мать мальчика убили. Но если бы мать умерла естественной смертью, ее бы наверняка лечили, и врач известил бы родных… И сама Фиона сказала бы нам, где найти свидетелей! Мы пока не знаем, где и как родился ребенок. Фиона… обвиняемая… молчит. Она не говорит, где похоронили его мать, если настоящая мать в самом деле умерла.
– Но ведь все случилось довольно давно. Почему главный констебль решил возбудить дело? Причиной послужило письмо… или что-то еще?
– Мне на этот вопрос так и не ответили. – Маккинстри с задумчивым видом дернул себя за мочку уха. Он и сам никогда над этим не задумывался. Приказ есть приказ.
– В конце концов, все началось с обвинений в распутстве, – продолжал Ратлидж. – На самом ли деле обвиняемая – та, за кого себя выдавала, порядочная вдова с ребенком, которого она растила в одиночку? И мистер Эллиот, когда узнал, какие о ней ходят слухи, предпочел ничего не предпринимать. Тем самым он признал, что у него есть основания верить первым письмам.
Неодобрение священника сыграло важную роль!
Маккинстри покачал головой:
– Не знаю, сэр. Главный констебль вызвал к себе инспектора Оливера, а потом инспектор Оливер приказал мне обыскать паб, что я и сделал. Я не обнаружил ничего подозрительного ни в жилом крыле, ни в пабе. Конюшня – надворная постройка, там все время кто-то есть, я никак не мог предположить, что там кто-нибудь решит зарыть труп, пусть даже среди ночи. Рабочие сразу заметили бы неладное. Но инспектор Оливер славится своей дотошностью, и он буквально разобрал конюшню по кирпичику. Тогда-то он и нашел кости за шкафом, встроенным в стену. Признаться, мы все были просто ошарашены!
– И он решил, что нашел тело матери ребенка?
Читать бесплатно другие книги:
