100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича Богуславский Густав

Встреча ботика

Иль в отъятый край у шведа

Прибыл Брантов утлый бот,

И пошел на встречу деда

Всей семьей наш юный флот,

И воинственные внуки

Стали в строй пред стариком…

А. Пушкин. 1835 год

Мы привыкли считать, что старейший памятником в нашем городе – тот, который принято называть «Медным всадником». Это верно, если под памятником понимать только специально созданное скульптурно-архитектурное сооружение – монумент, посвященный определенному событию или персонажу истории, напоминающий о нем.

Но если понимать памятник шире – как любое рукотворное произведение мемориального характера, восстанавливающее в памяти поколений значительные события прошлого, «поворотные пункты истории», ее «звездные часы», – придется признать, что привычное наше мнение подлежит пересмотру. Ведь являются бесспорными памятниками национальной истории и петербургская «Аврора», и находящиеся в норвежском «скансене» нансеновский «Фрам», и корабль викингов, и плот «Кон-Тики»…

И в нашем городе есть такой памятник – петровский ботик, обычно называемый «Дедушкой русского флота». Хотя сегодня он всего лишь – музейный экспонат, что вряд ли справедливо по отношению к его истории.

Пётр придавал ботику особое мемориальное значение, для него это был кораблик особенный, единственный в своем роде; слишком о многом говорил он стране и народу, создававшим свой могучий флот.

Тема увековечения воинских подвигов и побед, боевой славы армии и флота вообще была близка царю, волновала его. Потому-то и сооружаются в молодом городе на Троицкой площади триумфальная арка в честь победы при Гангуте и «перемида четырех фрегатов», посвященная победе флота при Гренгаме в 1720 году. Долгое время царь вынашивал идею сооружения «триумфального столпа», на котором в больших чеканных «медалях» должны быть изображены все крупнейшие события Северной войны – эскизный проект этого памятника находится в Эрмитаже. Но среди всех этих затей (включая и конную статую Петра, исполненную в 1719 году скульптором Карло Растрелли) «Дедушка русского флота» занимал особое место. Он всегда «жил» отдельно – этим подчеркивалась, утверждалась его исключительность, «особость».

Некоторые авторы пишут, что Пётр после своих юношеских «забав» на ботике забыл о нем и вспомнил, лишь случайно увидав его вновь в 1722 году.

Но вряд ли это так: ведь о своей первой «встрече» с ботиком и плаваниях на нем Пётр подробно рассказал в своем вступлении к «Уставу морскому» еще в 1720 году И новая «встреча» в Москве в начале 1722 года была, вероятно, не случайной… Московский архитектор и художник Иван Зарудный (Заруднев) получает приказание царя оформить специальную «тумбу» – постамент, на котором ботик должен быть торжественно водружен в центре Москвы. «Картины» на «гранях» тумбы изображали морские пейзажи, корабль под парусами и «Ноев ковчег под радугой». А сопровождавшие их надписи были следующие: «Децкая утеха принесла мужеский триумф. От Бога сим токмо получен сей вожделенный вестник». Именно таким и изображен ботик на известной гравюре Ивана Зубова.

В донесении иностранца-очевидца, саксонского резидента, мы читаем: «В сем же 1722 году ботик сей впервые народу выставлен и презентован, того ради… что мир сей его (ботика) нарещися может»… Впрочем, Христиан Вебер сообщает, что еще в 1716 году ботик, «сохраненный теперь как редкость», был установлен в специально устроенном доме «вместе с глобусом».

Именно тогда, в дни московского празднования Ништадтского мира и родилась у Петра идея перевозки ботика в новую столицу, ближе к флоту и к царскому дому. 29 января сержант Коренев получает указ: «Ехать тебе с ботиком и везть до Шлиссельбурга на ямских подводах и, будучи в дороге, смотреть прилежно, чтоб его не испортить… того ради ежать днем, а ночью стоять, и где есть выбоины, спускать потихоньку». Ночевать следовало не в населенных пунктах (из опасения пожаров), а на полях, под постоянном наблюдением. Вместе с Кореневым ботик сопровождали капрал, 12 солдат и 2 матроса; на пути следования предписывалось «беречь от всяких случаев», а 16 ямских подвод давать «без всякого медления и отговорки»…

И еще один любопытный документ: указ от 1 февраля об отпуске московского Сытного двора «собственных Его Величества буеров матросу Михаилу Ракову, который ныне посылается с старым ботиком в Санкт-Петербург на сей февраль месяц вина простого по чарке на день».

Путешествие было неспешным, но прошло благополучно. В Шлиссельбурге ботик поставили посреди площади, против церкви, надежно его укрыв…

Он невелик, тот старый «Дедушка». Длина его – 6 м (5,7 м по килю), ширина – 1,65 м, вес с веслами, мачтой и рулем – 1286 кг (по данным 1837 года), высота мачты – 6,4 м, высота кормового флагштока – 2,7 м.

Наступил конец мая. Приближалось 30-е, день рождения Петра. Именно на этот день как его главное, торжественное событие и было назначено прибытие ботика в Петербург. Это вообще стало центральным событием всего 1723 года.

26 мая в Адмиралтействе спустили на воду корабль «Св. Михаил», а на следующее утро Пётр отправился в Шлиссельбург навстречу ботику. 29 мая вверх по Неве до Александро-Невского монастыря отправился весь столичный гребной и буерный флот с императрицей, всем генералитетом и министрами. Есть версия, что уклонившихся владельцев «партикулярных» судов царь «за такую знатную вину» велел оштрафовать по 15 рублей каждого!..

Вечером того же дня ботик подошел к монастырской пристани. На нем по Неве от Шлиссельбурга шли сам царь, контр-адмирал Наум Синявин и обер-сервайер (главный кораблестроитель) Иван Головин. Стоявшие вокруг гребные суда приспустили флаги, над водой разнесся грохот орудийных выстрелов, звуки труб и литавр. С ботика отвечали тремя выстрелами из установленных на нем пушечек.

Ночь у монастырской пристани. Почетный караул от Преображенского полка. Петербург готовился к встрече. «Флотилия должна была составлять, – сообщает голландский резидент в Петербурге, – триумфальный конвой для первого мореходного судна, подавшего императору мысль о построении других парусных судов».

Ботик Петра Великого. Левый борт. И.Ф. Зубов по рисунку И.П. Зарудного. 1722 год

И вот наступило долгожданное утро 30 мая. После заутрени в монастыре «новорожденный» (51 год) Пётр на ботике в сопровождении 9 галер и всех встречавших судов двинулся вниз по Неве к Троицкой пристани, где было назначено главное торжество. Когда ботик подошел к тому месту на реке, где ныне Литейный мост, с обеих крепостей раздались два оружейных залпа, а выстроенные на Троицкой площади оба гвардейских полка стреляли «беглым огнем». В тот момент, когда царь на ботике подошел к Троицкой пристани, грянул мощный залп из всех крепостных пушек, а после литургии в Троицкой церкви – еще один… Над Государевым бастионом крепости был поднят штандарт.

А потом сотни приглашенных направились на банкет в «Сенатские покои», находившиеся тут же, на краю площади, близ крепости. На банкете этом Пётр под орудийные салюты с царской яхты провозгласил свои традиционные четыре тоста, из которых третий был в честь «Дедушки», а заключительный, как всегда на торжествах, связанных с флотом, за «семейство» (детей) Ивана Головина – за построенные и строящиеся под его главным начальством корабли флота российского…

А вечером, в призрачном свете белой ночи, с воды устроили огромный фейерверк. «На реке, – читаем мы в дневнике Ф. Берхгольца, – прямо против Летнего сада на обширных паромах приготовлен был большой фейерверк, и по первоначальному распоряжению положено было в Сенате только обедать, а после обеда танцевать в саду и смотреть оттуда на фейерверк. Фейерверк, как обычно, состоял из множества ракет, водяных и воздушных шаров, огненных колес, но, кроме того, горел еще большой девиз из голубого огня с изображением привезенного в этот день ботика и с надписью «Что от малых причин могут быть большие следствия»…» 3 июня в честь ботика состоялась ассамблея в Летнем саду.

А самого «виновника торжества» перевели в Адмиралтейство, и в тот же день, 2 июня, контр-адмиралу Науму Синякову приказано особо оберегать его, а при опасности (от огня, молнии) «оставляя другую нужду, спускать на воду, чтоб оному какова повреждения не было».

Продолжение торжества состоялось ровно три месяца спустя, в конце августа, ботик вышел из Петербурга в Кронштадт, где его встречал и приветствовал весь Балтийский линейный флот – 20 больших кораблей и один фрегат; на всех этих кораблях насчитывалось более полутора тысяч орудий. Под грохот орудийных залпов с кораблей ботик гордо шел среди огромных кораблей, приветствовавших его; на руле сидел сам царь, на веслах четыре адмирала (Синявин, Сивере, Гордон и Сандерс), князь Меншиков на носу ботика промерял глубину залива, исполняя роль боцмана. Это был единственный в истории случай – ни один корабль не удостаивался такого «торжествования»

30 августа, в день памяти Александра Невского, вторая годовщина заключения Ништадтского мира отмечалась в Петербурге огромным маскарадом, в котором участвовали все «знатные персоны». Ботик шел по Неве в сторону крепости – мимо выведенных на Неву против Троицкой пристани пленных шведских кораблей. За ними шла вся Невская флотилия – несметное множество гребных судов. Они провожали ботик к месту его стоянки – дело в том, что именно в этот день был издан указ о содержании ботика в крепости, в Государевом бастионе, куда его торжественно, с участием Петра, водворили под грохот 21 залпа орудийного салюта. Вечером – иллюминация и «зажжены были во всех домах по окнам свечи».

Ровно через год, в такой же день, 30 августа, ботик снова вывели из крепости – вверх по Неве, к Александро-Невскому монастырю. А через два дня появился указ, предписывающий ежегодно 30 августа выводить «Дедушку» из крепости по Неве к монастырю. Но традиция не утвердилась: умер Петр, и указ его почти не исполнялся.

В начале 60-х годов XVIII века в центре крепости, на обширной площади перед собором – очень почетное место! – по проекту архитектора А.Виста был построен «Ботный дом», новая постоянная «квартира» знаменитого кораблика.

Был он и одним из главных участников юбилейных торжеств, посвященных 100-летию и 200-летию Петербурга.

А вообще «Дедушка русского флота» оказался заядлым путешественником. Из Москвы в Петербург в 1723 году, а через 149 лет – обратно в Москву. В 1872 году в честь двухсотлетия со дня рождения Петра в Москве в течение трех месяцев, с 30 мая по 31 августа, работала грандиозная Всероссийская выставка. И ботик Петра, естественно, был одним из главных ее экспонатов. С невероятной пышностью и торжественностью его провожал почти весь город, ботик был доставлен по Неве из крепости на Путиловскую верфь и здесь погружен на платформу специального, только для него предназначенного, экстренного поезда. 1 сентября он тем же путем возвратился на берег Невы. Когда охраняемый почетным караулом ботик под штандартом проходил (на палубе баржи) мимо Зимнего дворца, крепость салютовала ему 31 залпом, а он отвечал ей тремя выстрелами из своих маленьких пушечек.

Став экспонатом Центрального Военно-морского музея, ботик вместе с другими его ценностями с 1941 по 1946 год находился в эвакуации в Ульяновске. А с 20 января по 10 марта 1997 года он был одним из уникальнейших экспонатов выставки «Салют, Санкт-Петербург», проходившей в Нью-Йорке; это было его первое уже не морское, а океанское «путешествие».

Мне жаль, что этот удивительный памятник нашей истории, переживший столько торжественных, славных чествований, стоит сегодня в огромном музейном зале, теряясь среди окружающих его экспонатов. Все-таки он – один из самых замечательных, уникальных памятников нашей истории. Памятник!.. Вот бы построить ему в подходящем месте в центре нашего города надежный, прозрачный дом. Чтобы город всегда видел его, а он – город…

Ништадтский мир

Надлежит трудитца о пользе и прибытке общем… от чего облегчен будет народ.

Из речи Петра Великого на торжественном праздновании заключения Ништадтского мира. 22 октября 1721 года

К 1719 году военная судьба окончательно склонилась на сторону Петровской России. Некогда могучее шведское государство изнемогало под бременем военных тягот, страна переживала тяжелый военный и политический кризис, обострившийся после гибели от шальной пули короля Карла XII в 1718 году.

Россия же, наоборот, окрепла «в трудах державства и войны», победы на суше и на море упрочили положение страны в Европе, повысили авторитет власти, вызвали подъем патриотической гордости. Но при всем этом война ложилась тяжелым бременем на плечи народа и государства – а основные цели войны были достигнуты: Россия стала мировой державой, прочно вошла в европейское политическое и экономическое пространство, получила и закрепила выход к морю, возвратила потерянные до того земли, издавна принадлежавшие Руси.

Окончание войны вышло в первый ряд государственных задач, стало проблемой «номер один». И с 1718 года начинаются затянувшиеся почти на три года очень непростые переговоры о мире, потребовавшие от обеих сторон немалых усилий и высокого дипломатического искусства.

Переговоры эти проходили на фоне военных действий «нового типа». На шведское побережье с кораблей русского флота высаживались десанты, не раз приближавшиеся к Стокгольму и реально угрожавшие ему; победа, одержанная в июле 1720 года при Гренгаме, убедительно демонстрировала российскую мощь на море – и как ни старалась Великобритания, серьезно обеспокоенная утверждением России на Балтике и возможными последствиями этого, ничего, кроме демонстративного крейсерования в водах Восточной Балтики, она предпринять не решилась.

Продолжавшаяся 21 год Северная война подошла к логическому концу. Мирные переговоры, происходившие в небольшом городке Ништадте в Финляндии, активизировались. Россию на этих переговорах представляли один из самых замечательных «птенцов гнезда Петрова» генерал-фельдцейхмейстер (начальник всей российской артиллерии) и президент Берг-и Мануфактур – коллегии Якоб Брюс и тайный советник барон Андрей Остерман. Шведскими уполномоченными были Иоганн Лилиенштедт и барон Отто-Рейнгольд Штремфельт.

30 августа 1721 года трактат «вечного мира» между Россией и Швецией подписали в Ништадте. Северная война окончилась.

Было постановлено окончить «долгобывшую и вредительную» (в другом месте мирного трактата она характеризуется как «тяжелая и разорительная») войну и «до сего времени бывшему кровопролитию окончание учинить и земле разорительное зло как наискорее прекратить» и установить «между обоими государствами, землями и подданными… истинный, безопасный и постоянный мир и вечно пребывающее дружебное обязательство между обеих стран».

Трактат Ништадтского мира состоял из преамбулы и 24 статей. По нему территория Ингерманландии (Петербург и Санкт-Петербургская губерния, дотоле располагавшиеся на «чужой», не принадлежавшей России земле), часть Карелии с Выборгом и Кексгольмом (нынешний Приозерск). Эстляндия с Ревелем и Лифляндия с Ригой входили в состав России. Занятая в ходе войны русскими войсками часть Финляндии возвращалась Швеции. Между обеими странами не только восстанавливалась, но и получала широкий размах и существенные льготы традиционная торговля.

Мирный договор, заключенный в Ништадте, был крупным событием в истории не только русско-шведских отношений, но и в мировой истории. Статус России как европейской державы, ее выход в Балтику, ее новая столица на Балтийском берегу были надежно закреплены; значительная территория исконных земель «отич и дедич» возвратилась в состав России.

И никакого злорадства над побежденными, никакого превознесения самих себя и своей победы. И глубокое уважение к мужеству и чести вчерашнего противника…

Пётр большую часть 1721 года – в общей сложности 270 дней – провел в Петербурге и рядом с ним; только с середины марта до середины июня он находился в Прибалтике (Нарва, Ревель, Рига). В середине августа царь «гулял по всем каналам», последнюю декаду этого месяца провел в Петергофе, Кронштадте, Дубках. 3 сентября с утра в Кронштадте живописец Иван Никитин писал портрет («персону») царя, потом направились в Дубки – одну из любимых резиденций Петра, находившуюся на окраине нынешнего Сестрорецка на берегу залива – и здесь, в Дубках, царь получил известие о заключении мирного трактата.

Немедленно в Петербург… На следующий день в столице было объявлено о Ништадтском мире и состоялся благодарственный молебен, а с 11 по 17 и с 21 по 26 сентября, две полные недели, в столице происходили нескончаемые маскарады. Петербург торжествовал.

В начале октября Пётр постоянно перемещается: Кронштадт, Петергоф, снова Кронштадт; 2 октября – традиционная, ежегодная в этот день поездка в Шлиссельбург – там отмечается годовщина взятия крепости, а в Петербурге в этот день «для воспоминанья Шлюссельбургского» был дан салют из 21 орудия. Потом царь снова на два дня едет в Кронштадт.

Мы так подробно рассказываем об этом потому, что именно в эти дни произошли в столице события важнейшие.

Отдел редкой книги Российской Национальной библиотеки. За окном садик с памятником Екатерине II. За моей спиной – дверь в знаменитый «кабинет Фауста» – одно из богатейших в мире хранилищ первопечатных книг. В каких-нибудь пятнадцати шагах от стола, за которым я сижу, – огромные шкафы, в которых хранится вся библиотека Вольтера (о ней подробный рассказ впереди). А на моем столе – тонкая книга в переплете с золотым тиснением на корешке и небольшая папка темно-вишневого цвета. А в них – единственные дошедшие до нас экземпляры двух замечательных документов, связанных с торжественными празднованием Ништадтского мира в Петербурге 22 октября 1721 года: «Реляция (как о военной победе), что прежде и при отправлении… торжества о заключении с короною шведскою вечного мира чинилось» и текст речи, которую от имени Сената во время этого торжества произнес в Троицкой церкви 60-летний канцлер граф Гавриил Головкин.

Деревянная Троицкая церковь

В «Реляции» рассказывается, что незадолго до торжественного празднования Ништадтского мира к Петру явились несколько сенаторов и высокопоставленных духовных лиц с просьбой о принятии царем титула Императора и Отца Отечества. И «Его Величество по своей обыкновенной… умеренности того принять долго отказывался и многими явленными резонами от того уклоняться изволил. Но по долгом оных господ сенаторов прошении и предложенным представлениям последи (наконец) склонился».

В один из следующих дней царь, будучи в Сенате, высказал пожелание в честь и память «надежного мира… милосердие к народу своему сказать и Генеральное прощение и отпущение вин во всем своем Государстве (в документе это слово везде написано с заглавной буквы!) явить». Провозглашалась небывалая в истории России амнистия – всем, виновным в «тяжких и других преступлениях», заключенным в тюрьмах, должникам и недоимщикам, «которые по нужде до того времени за скудостию заплатить не могли», и тем арестантам, которые отбывали наказание на галерах и в тюрьмах, которые «против Его Величества собственной высокой особы совершили преступление за то в вечную галерную работу осуждены».

Сенат принял по этому поводу соответствующий указ, а 20 октября Меншиков был отправлен к царю с официальной миссией: «Имянем всего народа Российского просить его о принятии титула Отца Отечества, Императора Петра Великого» – «за отеческое попечение и старание, которое он к благополучию Государства… и особливо во время пришедшия швецкия войны явить и изволил и Всероссийское Государство в такое сильное и доброе состояние и народ свой в такую славу… чрез единое свое руковождение привел»… В письме, обращенном к Петру, сенаторы просили «им позволить в церкве при отправлении торжества чрез сочиненную о том речь… принесть».

Фейерверк в честь заключения Ништадтского мира

Эту речь «именем Сената и всего народа» и произнес канцлер Головкин в Троицкой церкви в день торжества.

Торжество началось литургией в храме, вокруг которого на Троицкой площади стояли не только 27 полков в строю, но и тысячные толпы жителей столицы. Небывалая гордая торжественность царила в настроении всех присутствующих, всего Петербурга. На Неве стояли 125 галер.

После литургии был зачитан текст мирного договора, потом архиепископ Феофан Прокопович с церковной кафедры произнес «поучение», в котором прославлял величие и заслуги Петра и утверждал, что царю предлагаемый ему титул «имети подобает». Затем весь состав Сената «приступил к Его Величеству» – и тут Головкин произнес заготовленную речь.

Она коротка, произнесение ее не заняло и пяти минут. Речь заканчивалась троекратным «виват», которое не только провозгласил оратор и все сенаторы, но было подхвачено «от всего народа, как внутрь, так и вне церкви великим и радостным воплем… и при том трубным гласом, литаврами и барабанным боем украшены, а потом пушечную стрельбою с обеих крепостей».

Этот момент и следует, вероятно, считать кульминацией всего торжества – он был моментом рождения нового государства – Российской империи.

Пётр ответил краткой речью, главная мысль которой вынесена в эпиграф этого очерка. Еще он говорил о том, что военные победы и заключение мира – свидетельство Божьего расположения к России, но что, однако, благодаря за это Бога, «надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархиею греческою»…

Сенаторы «с поклонами» благодарили царя, затем был отслужен благодарственный молебен, по окончании которого дан салют из всех крепостных и корабельных пушек и из тысяч мушкетов стоявших в строю солдат. Третий грандиозный залп прозвучал в момент выхода Петра и сопровождающих его из церкви на площадь. Здесь царя и царицу поздравляли высокие особы и присутствовавшие на торжестве иностранные послы: французский, цесарский, прусский, польский, датский, мекленбургский и «страны Господ штатов соединенных Нидерландов».

Затем все двинулись к Сенатским палатам, с крыльца которых было объявлено о повышении в чинах офицеров армии и флота, и о награждении Якова Брюса, Андрея Остермана; тут же был оглашен указ об амнистии.

А потом – торжественный обед и бал; на обеде присутствовали тысячи персон – представьте размер палат в тогдашнем старом мазанковом доме Сената на Троицкой площади.

В 9 часов вечера начались небывалый фейерверк и народное гуляние. Царь «сам ту огненную потеху управлял». В центре продолжавшегося два часа фейерверка были созданный огнями торжественный «храм Янусов», венки, щиты, огненные колеса и фонтаны, «потешные ядра и верховные ракеты», различные фигуры на воде и водные ракеты. На одном из щитов был изображен плывущий по морю корабль и надпись: «Конец дело венчает», а рядом сияли белым огнем две пирамиды и «казалось якобы Алмазы Брулианты были»…

Во время этого торжества прозвучала тысяча выстрелов из пушек и ручного оружия. «Такой огонь сочинило, что казалось, якобы залы Санктъ Петербурга и река Нева, которая галерами наполнена была, загорелися…»

Вдруг забили на освещенной фейерверком Троицкой площади «два фонтана: из одной белое, а из другой красное вино испущали, и оное, також и целой жареной и многими птицами наполненной бык, поставленный на полку на шести степенях (ступенях), народу на употребление отданы».

А бал в Сенате продолжался до 3 часов утра – «и тогда все веселы и с великим довольствием… разъехались». Но балы и маскарады с участием тысяч людей продолжались еще несколько дней.

Это было самое великое торжество, пережитое Петербургом в XVIII веке. Им открывается новый, двухвековой период российской истории, именуемый «петербургским».

К политесу и парадизу

Почтовый двор

Почта – весьма странное учреждение. С одной стороны, она является одной из самых востребованных и наиболее часто посещаемых нами государственных служб, снабжает нас информацией (нередко, впрочем, бесполезной, никчемной, а часто и очень печальной), приносит нам различные известия (как давно ожидаемые, так и совсем неожиданные). Она, как традиционная, письменная, так и самая современная, оснащенная умопомрачительно сложным техническим инструментарием (при этом остается связью, коммуникацией, т. е. почтой в собственном значении этого слова), является главным средством общения, диалога между странами и народами, между государством и его гражданами – теми, кого мы с недавних пор привыкли называть неуклюжим понятием «юридические и физические лица». Быть может, это ее важнейшая функция – связь между людьми, помощь им в обмене радостями и горестями, впечатлениями и размышлениями, переживаниями и сомнениями…

И никакие технические новинки никогда не избавят ни государства, ни людей от необходимости всецело владеть тем арсеналом средств общения, который с древнейших времен представляет только почта – любой ее вид: голубиная, звуковая, узелковая, клинописная, ямская, железнодорожная, авиационная, электронная, на собачьих упряжках и на велосипедах. Ведь единственным конкурентом почты, перед которым она пасует, является непосредственное общение людей – лицом к лицу, «глаза в глаза»…

Но о почте как таковой, о ее огромной роли в нашей повседневной жизни, официальной и частной, мы почти никогда не задумываемся, если не считать, разумеется, наших жалоб на работу самой почты, на неаккуратность этой сложнейшей разветвленной и, в общем-то, четко организованной государственной (непременно, только государственной) службы.

Впрочем, поводы для таких жалоб, для недовольства работой почти были не всегда. Например, сто лет назад почтовая служба в крупных городах России неукоснительно соблюдала правило доставки городской корреспонденции, опущенной в ящики до полудня, в течение того же дня. И хочется надеяться, что наша нынешняя «Почта России» когда-нибудь достигнет показателей столетней давности…

Любые почтовые отправления деловые бумаги, личные письма и бандероли, художественные открытки (их только посвященных Петербургу и его достопримечательностям в дореволюционное время было выпущено более 9 тысяч сюжетов), поздравительные открытки, почтовые конверты и штемпели на них, почтовые марки и все остальное, связанное с почтой составляет бесценный источник сведений, очень часто нигде больше не доступных, о жизни, общественной и частной, о достижениях и размышлениях сотен тысяч людей, в том числе выдающихся, каждая деталь жизни которых представляет огромные интерес для науки, для истории той или иной области знания, для биографии, культурологии, психологии, для изучения истории политической и общественной жизни, для уточнения «портрета» того или иного времени или поколения.

Бывший Почтовый двор

Нетрудно (хотя многие, вероятно, с этим не согласятся) представить, насколько обеднилось бы наше восприятие творчества Пушкина или Гоголя, Белинского или Достоевского, Тургенева и Толстого, Чехова и Блока, если бы тома их гениальных творений не сопровождались томами (а таких томов нередко издано большое число) писем к разным адресатам и по разным поводам. Потому что письма – это не только листы переписки, содержащие информацию, а особого жанра художественные произведения, раскрывающие тайну рождения и претворения замысла поэмы или романа, статьи или живописного полотна, публицистического памфлета или симфонии, которой суждено покорить мир.

Недаром, вероятно, в конце XVIII века, который был веком торжества эпистолярного (содержащего переписку) жанра, Николай Карамзин пишет и публикует свои знаменитые «Письма русского путешественника», а Александр Радищев четко определяет структуру своего «Путешествия из Петербурга в Москву» по названиям ямских станций главного почтового тракта России, соединяющего обе столицы.

В давние времена русского Средневековья, в Московской Руси, в Российской империи XVIII–XIX веков государственная почта, содержание почтовых трактов и станций, почтовые служащие (вспомните «Станционного смотрителя» Самона Вырина из пушкинской повести), казенный (по государственным делам) и платный (для обычных пассажиров) проезд в почтовых экипажах, само прибытие и убытие почты (строго по расписанию) были важными событиями городской или поселковой жизни во всех пунктах страны, «от столиц до окраин» ее. Не просто календарные даты, а вехи бытия.

Недаром ведь «от временных лет» доныне расстояние между населенными пунктами отмеряется не от главной площади города, не от места расположения властных структур, а от места, где находилось почтовое ведомство. В Петербурге – это Почтамт (его часто называют Главным, но это нелепость: почтамт в городе может быть только один, потому что это не почтовое отделение, а почтовое ведомство. Именно здесь размещалось Министерство почт и телеграфа России). И не случайно рядом с петербургским Почтамтом размещается потрясающий своим богатством, своими бесценными коллекциями почтовых раритетов один из лучших в мире Музей связи. И какое счастье для города и его гостей, что музей этот недавно был после почти 30-летней консервации и реконструкции вновь открыт и восстановил свой давний имидж одной из главных музейных достопримечательностей Петербурга.

И как не коснуться, говоря о почте и ее роли в отечественной культуре и об особой «почтовой культуре» страны, еще двух тем: темы ямщика и «ямской гоньбы» и темы коллекционирования важнейших атрибутов почты – почтовых марок (филателия), почтовых открыток (фелумения), почтовых конвертов, штемпелей спецгашения и пр. Эти виды коллекционирования – и не только простого собирательства, но и тщательного, глубокого изучения – в России давно уже достигли и широкого распространения, и высочайшего уровня. И бесспорного мирового признания – как важная историко-прикладная дисциплина и как знак исторической памяти, непреходящего интереса и глубочайшего уважения ко всем сторонам и проявлениям исторической жизни.

А ямщики… Один из самых трогательных романтических образов и русского фольклора, и русской жизни. Одинокий человек на государственной службе среди бескрайних пустынных равнин и далей родной страны. Он вечно в пути, наедине со своими воспоминаниями и размышлениями, чувствующий, что все эти бескрайние просторы, леса и поля, простирающиеся вокруг в данный момент, принадлежат ему. Только ему одному…

* * *

На протяжении XVI и XVII веков дорога из Москвы на Тверь и Новгород была одной из главных дорог России. В этом направлении развивались важнейшие политические процессы, устанавливались (хотя эпизодические и очень сдержанные) связи России со странами Северо-Восточной Европы и Прибалтикой. По этой дороге двигалось в 1697 году «Великое посольство» Петра, по ней же шли осенью 1700 года новые русские «регулярные» полки в свой первый, такой провальный поход к Нарве, которым началась Северная война со Швецией.

С момента закладки в мае 1703 года крепости на Заячьем острове дорога от Москвы к берегам Невы приобрела особое значение – военное и политическое. А после Полтавской победы и успехов в Прибалтике и на северном берегу Финского залива она стала главной дорогой России и ее главным почтовым трактом, имевшим огромное значение и для переноса столицы из Москвы в Петербург, и для осуществления политики создания «окна в Европу».

И тогда, в начале 1710-х годов создается главный почтовый центр России – Петербургский, столичный, Почтовый двор, и при нем – особые части растущего города – Ямские слободы, где жили ямщики.

Почтовый двор находился там, где кончалась дорога, начинавшаяся от Москвы, – на самом берегу Невы, у пристани (она некоторое время так и называлась – «Почтовой», это название встречается и в документах 1780-х годов, когда самого Почтового двора в этих местах уже полвека как не было). Отсюда начинался перевоз на гребных судах на правый берег Невы, на Городской (Петербургский) остров, ставший ядром молодого города, к его первым кварталам, крепости и тогдашней главной городской площади – Троицкой.

Особое значение нового Почтового двора для города и государства подчеркивалось его расположением между обоими первыми царскими дворцами, стоявшими на берегу Невы, – Зимним и Летним. От Почтового двора и небольшой гавани при нем шел прямой и чистый канал к Мойке, называвшийся Красным. Теперь эта трасса – самый западный край Марсова поля, а бывшая территория самого Почтового двора, площади и гавани при нем занята выходящим к памятнику Суворову служебным корпусом Мраморного дворца и дворцового внутреннего двора.

Построенный наскоро, без всяких архитектурных затей и начавший действовать в начале 1714 года Почтовый двор был обширным, двухэтажным, почти квадратным в плане, мазанковым зданием с большим внутренним двором и с наружными, обращенными на все стороны деревянными «галереями для удобности, чтоб приезжие стоять могли» – как писал один из иностранцев, посещавших в те годы Петербург.

Здание было, употребляя нынешнее модное определение, «многофункциональным»: почтовое ведомство, гостиница для приезжих и принадлежавший приехавшему из Данцига купцу трактир. Кстати, вопреки мнению многих, старые трактиры, а их очень много было на почтовых станциях по всей Европейской России, были вовсе не харчевнями, низкопробными забегаловками, а вполне приличными общедоступными заведениями, а в названиях их соединяются немецкое «traktiem» – угощать с российским «тракт» – почтовая дорога.

Таким образом, петербургский Почтовый двор был не только «офисом» одной из важнейших государственных служб, отраслей государственного управления, но и своеобразным местом досуга горожан. Ведь именно здесь с того самого 1714 года проводились первые публичные ассамблеи – одна из важнейших «знаковых» подробностей общественного быта новой российской столицы. Для них и был предназначен большой «Ассамблейный зал» в Почтовом дворе – первое в городе (не считая, разумеется, культовых зданий) специальное помещение для публичного общения жителей, представляющих различные сословия, круги и кружки формировавшегося в те годы петербургского общества. Почтовый двор на невском берегу стал не только «информационным центром», где можно было узнать новые сведения, приходившие сюда из разных европейских столиц, не только окунуться в ту манящую сутолоку, которая в те времена непременно сопровождала «почтовую жизнь», прибытие и отправление почты. Здесь утверждались новые правила общественного поведения, новые формы проведения общественного досуга, новые нормы публичности. И в этом было исключительное значение столичного Почтового двора для развития российской светской культуры нового времени…

Почтовый двор на этом месте вблизи царских дворцов и с великолепным видом на Неву, на Троицкую площадь и крепость просуществовал недолго. Деревянное здание быстро ветшало (к тому же оно сильно пострадало от наводнения в ноябре 1725 года), оно оказалось в стороне от новых, возникавших в разных частях невского левобережья слобод и поселений. Значение Почтовой пристани и начинавшегося от нее перевоза на Петербургский остров резко упало, ассамблея постепенно перемещалась из общественного места в частные дома. Да и состоявшийся в начале 1728 года переезд двора и абсолютного большинства петербургского чиновничества и знати в Москву – все это «поставило точку» на 15-летнем «процветании» Почтового двора как важнейшего центра общественной жизни. И в 1729 году старый Почтовый двор был сломан, а почтовое ведомство перенесли в другое место. Но еще долго в разных документах мы встречаем упоминания «Старого Почтового двора» – и это было не только обозначение места, некий топографический код, – это была короткая по времени, но очень важная по сути глава истории петербургской культуры. Культуры специфической, почтовой, и культуры общественного быта.

Давайте серьезнее относиться к почте и к ее огромной и особой роли в нашей сегодняшней жизни. И давайте надеяться, что и сама «Почти России» будет серьезнее относиться к самой себе…