Сезон белых плащей Мажоров Андрей

М а ш а. Ну, не знаю. Здесь все так говорят. Может, вам чайку вскипятить?

П а н и н. Чай? Вот это правильно. Вот это очень правильно. Сделайте одолжение.

М а ш а достает из-под прилавка электрочайник, чашку с блюдцем, сахарницу. П а н и н, подняв с пола сумку и гитару, оглядывается, идет к журнальному столику.

М а ш а. Вы даже не представляете, как мы тут мыкаемся.

П а н и н. Почему же не представляю. Я сам мыкаюсь.

М а ш а. Хуже только гастарбАйтеры живут. А у вас, в Сибири, есть они?

П а н и н. Имеются.

П а н и н садится, достает из сумки журнал «Наука и жизнь», смотрит на часы,со вздохом раскрывает.

М а ш а. Была тут у нас делегация. Из Казахстана. Ничего, обходительные. Шапку свою подарили.

М а ш а достает из-под прилавка азиатский головной убор, зеркало и начинает примеривать.

М а ш а. Видели такое? Нравится? Правда, мне идет?

П а н и н. Эта штука называется «тебетей».

М а ш а. Тюбетеечка такая…

П а н и н. Это киргизы были, не казахи.

М а ш а. Позитивные такие.

П а н и н. Разные они. Как и мы.

М а ш а. Когда Союз развалился…

П а н и н. Развалили.

М а ш а. Что? Ну да, развалили. Все озверели прямо, дружка на дружку кидаются. А у вас, в Сибири, тоже мужиков меньше? Чем женщин?

П а н и н. Смотря где. В нашем городе, например, почти поровну.

М а ш а. А у нас зато – одни бабы. Замуж выйти практически невозможно. Просто подлость закона.

П а н и н. Как?

М а ш а. А какие остались – пьют без просыху. Как же нам без таджиков? Кто работать-то будет? Вам сахару сколько лОжить? Один, два?

П а н и н. Ложьте два.

М а ш а. Я вам еще лимончика порежу.

П а н и н. Просто слов нет!

Из коридора быстро и энергично выходит Ю л я. Она в дорогом полушубке, в красивых высоких сапогах. Длинные пышные волосы распущены по плечам, кажется, что со сцены в зал пошла волна духов. Золотые украшения подобраны со вкусом. Натягивая тонкие перчатки, Ю л я подходит к стойке регистрации. М а ш а торопливо снимает тебетей, прячет его.

Ю л я. Привет. Мой тут не пробегал?

М а ш а. Разве что проползал.

Ю л я. Нормально нельзя ответить? Отель, блин.

М а ш а. Ваш. Тут. Не. Пробегал.

Ю л я. Наверху его нет, значит, тут пролез. Вот что ты здесь вообще сидишь?

М а ш а. Если не верите, спросите вон у мужчины.

Ю л я оглядывается, замечает П а н и н а, читающего журнал. Пожимает плечами, осматривая его с недоверием. Но все же подходит к нему, так же энергично.

Ю л я. Извините.

П а н и н. Да?

Ю л я. Вам не попадался тут один молодой человек? Такой… Типа… рокер. В шапке вязаной и джинсах?

М а ш а. На попе отвисших.

П а н и н. Нет. Впрочем, я никогда не видел рокеров в вязаных шапках.

Ю л я. Вот же – гитара у вас.

П а н и н. И что?

Ю л я. Должны были видеть

П а н и н. Ничего я вам не должен, сударыня.

Маша приносит П а н и н у чашку чая, ставит перед ним на столик. Смотрит на П а н и н а с уважением, на Ю л ю – с неким торжеством. Ю л я снова пожимает плечами, поправляет волосы, отходит к стеклянной входной двери, смотрит на улицу.

Ю л я. Ну и гостиница… Ночью спать не давали, теперь хамят.

П а н и н (Маше, преувеличенно громко). Спасибо, милая!

М а ш а. Не за что. Печеньку не желаете?

П а н и н, жадно прихлебывая чай, мотает головой.

Ю л я. Разлетелась. В ресторане его покормят. И похмелят.

П а н и н. Вот это уже не ваша забота, девушка. С чего это вы решили, что мне обязательно нужно в ресторан?

Ю л я. А кто вчера тут, извините, вопил на весь город про «ах какую женщину?» Лабали так, что стекла тряслись!

П а н и н. Я не лабаю по ресторанам, с чего вы взяли?

Ю л я. Так… Прикид у вас стремный. Почем плащец оторвали?

М а ш а. А что такого? Был банкет, закончили вовремя. Нормальный бизнес. Клиентам, между прочим, нравится.

Ю л я. Можно еще в переходах бренчать. Тоже хорошо подают.

П а н и н. Опять ошибка. Староват я для переходов.

М а ш а. У нас и переходов-то никаких нет.

Ю л я. Да, дыра у вас редкостная. Значит, остается самое мерзкое. Вы – бард.

П а н и н. Ну, допустим.

Ю л я. Не люблю бардов.

П а н и н. И правильно.

Ю л я. Барды – это такие вечные неудачники с грязными ногами.

П а н и н. Жизненный опыт у вас – не позавидуешь.

Ю л я. Старые, обрюзгшие, с жалкими улыбочками. Воют чего-то… непонятное. Короче, самодеятельность.

П а н и н. Вот здесь я с вами точно не соглашусь. Некоторые теперь играют не хуже, чем в филармониях.

Ю л я. А что играют-то? О чем поют? Все про каких-то пиратов и прачек. Достали уже просто. Или про то, что в какой-то там Тарусе только петухи да гуси. Ну, что это такое? Нацепят улыбочки свои опухшие, и пошли – «надоело говорить и спорить». Сами уже всем надоели до чертиков.

П а н и н. Так вы не слушайте.

Ю л я. Как же – «не слушайте». Только телик включишь – вот они, красавцы. Улыбаются и воют.

П а н и н, наконец, не выдерживает, прыскает в чашку и смеется. Глядя на него, начинает улыбаться и М а ш а.

Ю л я. Ничего смешного. (В сторону, вполголоса.) Идиоты…

Из коридора выходит М а й о р о в – полный, холеный, в элегантном пальто, тщательно причесанный. Из-под расстегнутого пальто видны безупречная белая рубашка, дорогой галстук, шековый шарф. Покосившись на смеющегося П а н и н а, обращается к Ю л е.

М а й о р о в. Ну что – не нашла?

Ю л я. Опять как в воду канул.

М а й о р о в. На улице смотрела? Может, к машине пошел. Мама звонила – уже на подъезде.

Ю л я привычно пожимает плечами и выходит из гостиницы. М а й о р о в снова смотрит на П а н и н а, потом обращается к еще улыбающейся М а ш е, протягивая ключ от номера.

М а й о р о в. Ничего себе – апартаменты у вас. Вода в раковине стоит, как в болоте.

М а ш а. Оставьте, пожалуйста, заявочку на сантехника.

М а й о р о в. А что, без бумажки никак нельзя? Просто позвонить нельзя?

М а ш а. Смотрите. Это не просто формуляр. Это форма отчетности.

М а й о р о в. Мне-то что за дело?

М а ш а. Вот где галочка – просто распишитесь, пожалуйста. Извиняюсь, такой у нас порядок.

М а й о р о в (расписываясь привычно, размашисто). А в три часа ночи сосед в душ полез. Плескался там, как тюлень, и почему-то скулил. Жалобно так. Но спать-то все равно не давал.

М а ш а. Сосед ваш сегодня съехал. Он вчера в казино продулся.

М а й о р о в. Да? И сильно?

М а ш а. Все спустил абсолютно. Рыдал тут полночи, рубашку на себе рвал. Вахтенный, проездом в Египет.

М а й о р о в (снова оглядываясь на П а н и н а). Так селите их хотя бы через номер. Все равно гостиница пустая стоит.

М а ш а. Обязательно учтем.

М а й о р о в. И первый канал не работает. Какую-нибудь Турцию идеально показывает, а своих – обязательно с рябью и без звука.

М а ш а. Заявочку, пожалуйста, оставьте – на антенщика. Спасибо за уделенное время.

М а й о р о в. Да что же это у вас везде, куда ни плюнь – все через бумажку? Кемпинский, ёлкина мать! Хилтон прибрежный!

В это мгновение из кармана панинского плаща раздается телефонный вызов – песенка «Без каких-нибудь особенных затрат». Панин быстро встает, отворачивается от М а ш и и М a й о р о в а, нажимает на кнопку приема.

П а н и н. Да, мама, слушаю тебя. Все в порядке, уже в гостинице давно. Да, да… В двух шагах от нашего дома. Новая, недавно открыли.

М а й о р о в с ручкой в руке подходит к П а н и н у и начинает бесцеремонно его разглядывать. Заметив это, П а н и н отворачивается больше, но М а й о р о в обходит его сбоку и, уперев руки в бока, рассматривает его еще нахальней.

П а н и н. Как у тебя дела? Я говорю, как ты сама себя чувствуешь?

М а й о р о в. Ёханый бабай!

П а н и н. Да нормально все. Сейчас заселюсь и поем где-нибудь.

М а й о р о в. Так не бывает!

П а н и н. И воды куплю.

М a й о р о в. Петруччо?!

П а н и н (закрывая ладонью телефон, М а й о р о в у). Не ори.

М a й о р о в (декламирует). «Она меня тем временем честила негодным струнодером и болваном, и всякими поносными словами…»

П а н и н (улыбнувшись). «Клянусь душой, веселая девчонка…» Нет, мама, что ты, это я не тебе. Да ну что ты! Это тут один вампир из гроба восстал. Это у нас, у вампиров, пароль такой.

М а й о р о в. Петручидзе!!!

П а н и н. Ну, что ты будешь делать? Мамуля, прости, он все равно не отстанет. Я тебе вечером перезвоню, ладно? Ну, пока…

М а й о р о в. Панин! Валерка!! Петруччо!!!

П а н и н. Здравствуй, Андрюша!

П а н и н и М а й о р о в обнимаются.

М а й о р о в. Двадцать лет! Постой – двадцать три уже!

П а н и н. Я и не заметил.

М а й о р о в. А я гляжу – физиономия, вроде, какая-то родная. Он, думаю, или не он?

П а н и н. А я тебя сразу узнал. «Сантехника мне! Антенщика мне!».

М а й о р о в. Валера… Ты почему здесь?

П а н и н. Приехал мать навестить. Это же моя родина – Петровск.

М а й о р о в. Да? А работаешь все там же? В далях своих таежных?

П а н и н. Там же. А ты? Тянешь лямку-то?

М а й о р о в. Бросил давно. Хватит, наелся. Я теперь, брат, в Москве. Я теперь, брат, начальник управления общественных связей Эс-Банка.

П а н и н. Ого!

М а й о р о в. Есть немного.

М а ш а (положив трубку телефона). Валерий Дмитриевич, можете заселяться. Ключик возьмите.

М а й о р о в. «Валерий Дмитриевич»! Дай, помогу, Валерий Дмитриевич. (Подхватывает сумку П ан и н а.) О, и здесь гитара! Струнодёр ты чёртов! Спишь ты с ней, что ли?

П а н и н. Решил заодно родной КСП проведать. Они давно звали. (Берет у Маши ключ, читает еебейдж.) Спасибо… Машенька. Я вам что-то должен? За чай?

М а ш а. Подарок от заведения, Валерий Дмитриевич!

М а й о р о в. «Валерий Дмитриевич»! Да знаете ли вы, девушка, кто такой этот самый «Валерий Дмитриевич»?

М а ш а. Очень приятный мужчина.

М а й о р о в. Это был лучший бард факультета! Его фотки девчата на тумбочки ставили. Мы битлов ставили, а они – Панина!

П а н и н. Тогда еще и слова такого не было – «бард».

М а й о р о в. Альпинист! Парашютист! Каратист, ёлкина мать!

П а н и н. Ну, давай, давай…

М а й о р о в. Вернется из Теберды какой-нибудь – загорелый, крутой, загадочный… И давай девкам головы крутить!

П а н и н. Стой, я журнал забыл. (Посмеиваясь, возвращается к столику. М а й о р о в за ним.)

М а й о р о в. Что за журнал? Ну, конечно – «Наука и жизнь». Он что – выходит еще?

П а н и н. Только дорогой, зараза.

М а й о р о в. А в сумке, конечно, шахматы. Постой, угадаю: такие дорожные, с дырочками. Ведь есть же? Есть?

П а н и н (кокетливо). На магнитиках.

М а й о р о в. Петруччо… Ах ты, черт старый! Старый ты хрен! Дай я тебя облобызаю! (Снова пытается обнять П а н и н а, тот уворачивается.)

Па н и н. Да хватит уже, что о нас Маша подумает…

М а й о р о в. Немедленно вспрыснуть!

П а н и н. Дай хоть сумку бросить.

М а й о р о в. Вот Танька приедет сейчас, петроглифы ее к черту отменим, закатимся в «Купеческий двор» – я был, нормально – и окропим!

П а н и н. Таня… тоже здесь?

М а й о р о в. Здесь, здесь, где ж ей еще быть. В церковь поехала, к заутрени. Тут храм есть прекрасный.

П а н и н. Что-то за ней раньше не замечалось.

М а й о р о в. В Москве из дома не вытащишь, а как выберемся куда-нибудь – платок повяжет и давай по церквям шастать.

П а н и н. Это модно сейчас.

М а й о р о в. Нет, у нее серьезно. Кстати, и у меня. Я, брат, тоже воцерковился. Лет пять назад.

П а н и н. Сподобился, значит. Ну, правильно.

С улицы в гостиницу шумно входят Т а н я и Ю л я. Стоит ли упоминать, что и на Т а н е все самое дорогое и изысканное: меха, сапоги, золото, макияж. Впрочем, белый пуховой платок на голове повязан слегка небрежно. Она очень ухожена, красива и свежа, несмотря на известный возраст.

Ю л я. Карета подана!

Т а н я. Майоров, ты уже сдал ключ? Мне на секунду.

Внезапно, увидев П а н и н а, замирает на месте. Ю л я с недоумением смотрит на нее, потом на П а н и н а и М а й о р о в а.

П а н и н (неожиданно хриплым голосом). Долго жить будете, Татьяна Анатольевна.

М а й о р о в. Ну? Узнаешь? Кто этот мощный старик?

Т а н я. Боже мой…

М а й о р о в. Именно!

Т а н я. Валера?!

П а н и н. Здравствуй, Танюша.

М а й о р о в. Ну? Чего встали, как «укопанные»? Целуйтесь, давайте!

П а н и н и Т а н я неуверенно и как-то неумело целуются «в щеку», как бы клюют друг друга.

П а н и н. Нет, не так. По-русски давай. Вы же с Андрюшей уверовали, как стало известно широкой общественности.

Т а н я. Давай… по-русски.

П а н и н и Т а н я целуются «в щеку» еще дважды, на этот раз крепче. М а ш а и Ю л я смотрят на них, как говорится, во все глаза, М а й о р о в, уперев руки в бока, радостно улыбается.

Т а н я. Что ты здесь делаешь?

П а н и н. К матери приехал. Я же местный.

Т а н я. Да, точно… Ты рассказывал. Господи, сколько лет прошло!

Т а н е и хочется разглядеть П а н и н а получше, и стеснительно отчего-то: то посмотрит на него пристально, то тут же отведет взгляд. Кажется, что вся ее роскошь неожиданно поблекла, обесценилась. П а н и н же, напротив, словно обрел непонятную уверенность, расправил плечи и смотрит на Т а н ю с нескрываемым интересом.

М а й о р о в. Так двадцать три уже, мать! По нашей Юльке считай!

П а н и н. Точно. Двадцать три года, как мы… клятву дали.

Ю л я. В чем же, интересно, клялись вы и мои родители?

П а н и н. В верности родной коммунистической партии.

М а й о р о в. И ее марксистско-ленинской печати.

Ю л я. А как клялись? На крови, что ли?

П а н и н. Главным образом, на портвейне.

М а й о р о в. Такая традиция, Юленька, была: пятого мая, в День печати, выпускники журфака приходили на Марсово поле и там давали соответствующую клятву.

П а н и н. Все хором орали: «Клянусь!» На все это самое Марсово поле бУхали. Чехи, негры, наши – все хором. Даже израильтянин один. А потом переглядывались и посмеивались. Как-то неудобно было. Только я-то, братцы, клялся на два года раньше, чем вы. Я уже был «дедушка». А вы были «салаги».

Ю л я. Теперь остается только понять, при чем тут коммунистическая партия. Вы же ходили на Марсово поле. Так?

М а й о р о в. Ну, да.

Ю л я. А ведь там захоронены «жертвы февральской революции». «Кэк бе» демократы. Не стыкуется.

Т а н я (словно опомнившись). Сразу видно нашу золотую медалистку! (Гладит Ю л ю по плечу.)

П а н и н. А мы и были демократы.

М а й о р о в. Были и остались.

П а н и н (оглядев его с иронией). Ну да, ну да…

Пауза.

М а й о р о в. Вот, Юля, познакомься: это Панин, Валерий Дмитриевич. Наш с мамой студенческий друг. Журналист, альпинист и визборист.

Ю л я. Последнее не поняла.

П а н и н (торопливо). Да мы уже познакомились.

Т а н я. Валерий Дмитриевич замечательно поет песни Визбора. Был такой знаменитый бард.

М а й о р о в. Валерий Дмитриевич и сам прекрасно пишет. Лауреат всевозможных фестивалей.

Ю л я. А.

П а н и н. Мы уже выяснили, что Юля не любит бардов.

Т а н я. Просто она не слышала, как ты поешь. Ей попадались не лучшие… экземпляры.

Ю л я. Мама!

М а й о р о в. Петруччо, покажи ей сегодня класс! Как надо на гитаре играть.

Ю л я. Не желаю я никакого класса!

М а й о р о в. Ты же хотела научиться. (П а н и н у.) У меня с ней терпения не хватает.

Т а н я. Юля у нас прекрасная пианистка.

Ю л я. Слушайте, родители, мне не нравится этот жанр!

М а й о р о в. Ну, так просто посидишь.

Ю л я. Мазы нет.

П а н и н. Чего нет?

Т а н я. Это означает – нет настроения. Кстати, а где Павел?