Пагуба Малицкий Сергей

Пролог

Ветер дул с перевала, сек дождем со снегом разрисованный яркими красками тент, добирался и до скорчившихся на козлах возниц. Слепой Курант прислушивался к хлюпанью воды под колесами повозки с опаской. Хоть и успели пройти самое опасное место, но начало зимы в горах есть начало зимы: заледенеет дорога – и не спасут ни угольные подковы, ни крепкая еще упряжь, ни подбитые железом колеса. Последние так еще и ухудшат дело. Да и что полагаться на упряжь и подковы, если лошади немолоды? Еще сезон – и придется расставаться со старичками, с гнедым так уж точно. Самана еще месяц назад говорила, что жеребец смотрит на нее так, словно она должна ему десяток монет.

– Харас, – позвал Курант. – Харас, тлен в глаза!

Худой конопатый подросток, сидевший рядом, сдернул с рыжей макушки мокрый капюшон и посмотрел на старика, выстукивая зубами от холода.

– Я здесь.

– Я слышу, что ты здесь, – проворчал Курант. – Если замерз, поменяй рубаху, одеялом обернись под плащом. Дробь выбиваешь так, что в ушах звенит. Как лошади?

– Идут, – смахнул с лица брызги мальчишка.

– Это я тоже слышу, – поморщился Курант, задвигал бровями, стряхивая дождевые капли со лба. – Как они? Попоны хорошо затянул? Упряжь проверил?

– И попоны затянул, и упряжь проверил, и капоры поправил, все сделал, – терпеливо перечислил подросток. – Но через пару часов надо будет найти конюшню. Или шатер придется раскидывать над лошадками. Погода – дрянь.

– Слышу, – продолжил ворчать старик, протянул руку, потрогал поводья, зажатые в кулаке мальчишки, но перехватывать их не стал. – Через десяток лиг будет стоянка в распадке. Возле оплота. Должен помнить. Внутрь лошадей заведем. Как дорога?

– Уже лучше, – поежился Харас и махнул рукой в сторону пропасти, за которой сквозь мутную непогоду начали проступать силуэты вершин. – Светает.

– Ушли от зимы, – закряхтел Курант. – Не скажу, что легко, но ушли. На равнине еще и солнышка попробуем.

– Куда мы теперь? – спросил мальчишка, вглядываясь в сумрак. – В столицу? Или пойдем по деревням?

– Тихо, – приподнялся, становясь похожим на облезлую птицу, старик. – Придержи лошадей.

Харас натянул поводья, и повозка, заскрипев, замерла. Остановилась в трех шагах от грязной скалы, в трех шагах от обрыва. Только всадник и проберется мимо. Чуть сдать правее – с трудом разъедешься с такой же повозкой, если ползет она к перевалу. Вот только лошадей под уздцы нужно брать, чтобы не рванули в сторону от черноты пропасти. Но не бывает в это время встречных повозок. И всадников не бывает. Никто не идет в эту пору в горы: ни пеший, ни конный. В горных деревушках запирают ворота, закрывают ставни, овец загоняют под крышу. Вот когда упадет снег, утихнет ветер, да на санях или снегоступах, может быть, и то…

– Всадники, – прошептал, вертя головой, подставляя ухо к ветру, старик. – Пятеро. Лошади или больные, или загнанные. Идут тяжело. Навстречу. С оружием.

– Ты слышишь? – не поверил Харас, вовсе сбрасывая на плечи капюшон. – Я ничего не слышу. Только ветер и дождь…

– Слушай и услышишь, – поджал губы старик, перехватывая поводья и понукая лошадей уйти левее, со скрипом вывертывая обода из наезженной за столетия колеи, пока борт повозки и оси колес не заскрежетали о скалу. – А ну быстро внутрь. Саману разбуди. И сиди там как мышь, носа не высовывай, тлен в глаза. И Негу предупреди, чтобы не лопотала без толку.

Отзвуки, которые Курант умудрился уловить за лигу, выбравшаяся на козлы женщина с широким лицом расслышала минут через пять. Едва различимое цоканье копыт отражалось о скалы с противоположной стороны пропасти и мешалось с непогодой. Туман сполз в бездну, да и дождь со снегом ослаб, стал просто дождем, но наступающий день не предвещал ничего хорошего. Ни тепла, ни солнца низкое небо не сулило. Впрочем, Самана знала точно: настоящая зима еще не близко, через пару десятков лиг в сторону равнины тот же дождь окажется просто дождем, а не небесной карой.

Пятеро конных появились расплывающимися тенями из-за поворота дороги один за другим. Не так давно их лошади были сильными и красивыми животными, но теперь они преодолевали последние лиги в жизни. Всадники выглядели немногим лучше. Самана, кутаясь в платок, ясно разглядела и изодранные плащи, и поврежденные доспехи, и изможденные лица. Курант услышал тяжелое дыхание, звон оружия, почувствовал запах крови.

– Никак слепой балаганщик? – Сквозь утомленный кашель вожака отряда послышалось удивление. – Курант? Ты давал представление у нас в Харкисе два года назад. Помнишь, еще выбил из моих рук меч? До сих пор не пойму, как тебе это удалось? Я же всегда считал себя лучшим мечником Текана!

– Я узнал твой голос, – сказал старик бородатому воину, щека которого была рассечена и прихвачена неумелым отекшим швом, да одна рука перевита окровавленными тряпками. – Ты старшина стражи клана Сакува. И действительно хороший мечник. Просто даже лучших воинов не учат сражаться со слепыми, мне же приходится испытывать умение зрячих. А не то ты бы, без сомнения, победил меня. Какие напасти гонят тебя к перевалу? Или Харкису уже не нужны воины?

– Харкиса больше нет, Курант, – мрачно заметил, сползая с лошади, воин. – Думаю, что слуги иши как раз теперь рушат его белые стены. Да что стены… Пять человек осталось от всего клана Сакува. Пять человек и… У тебя есть вода?

– И вода, и даже вино, – подтолкнул Саману, сдвинул брови над безглазыми впадинами старик. – Отчего иша ополчился на твой город?

– Кто его знает, – оперся о борт повозки воин, собрал с тента ладонью воду, мазнул ею по лицу. – Ты же помнишь, что Сакува всегда сами разбирались в своих делах?

– Как и предыдущие сто лет, – кивнул Курант. – Со времен последней Пагубы[1]. Но гордость воинов Сакува ни одному ише не вставала поперек горла. Разве не служили в его гвардии лучшие из них?

– Всему когда-то приходит конец, – скрипнул зубами воин, принимая из рук Саманы кувшин вина. – И не только нашим малым вольностям, но и нам всем. Думаю, что гвардейцы иши, которые вышли из нашего клана, тоже мертвы. Как мертв и весь Харкис.

– Но как это случилось? – не понял Курант. – Мне всегда казалось, что славные ворота Харкиса устояли бы и перед слугами Пустоты. Можно было бы дать им отпор, а уж после уйти в горы, за горы, за Хапу, куда угодно!

– Воины иши пришли вместе со смотрителем, – опустил голову воин. – Ты знаешь закон, Курант. Если не открыть ворота смотрителю, может наступить новая Пагуба. Для всего Текана. Лучше открыть смотрителю, чем увидеть под стенами города проклятое воинство. Хотя теперь-то уж… Но и ворота Харкиса считались крепкими только потому, что никто не испытывал их прочность. И слуги Пустоты в том числе, да хранит их она за своими багровыми стенами.

Воин передал кувшин ближайшему всаднику и отер губы рукавом.

– Три дня назад старший смотритель Текана вошел в город с отрядом стражи, – начал он короткий рассказ. – Наш урай вышел навстречу ему с обнаженной головой, как требует закон. Но смотритель не стал говорить с ним. Он поднял руку, и стражники расстреляли урая вместе с его свитой. Те, кто выжил после первого залпа, обнажили мечи, но в ворота уже входили новые отряды стражи. Они убивали всех. Да, мы сражались! Но на каждого нашего воина приходилось трое стражников властителя. И половина из них была с ружьями! Мы положили на улицах Харкиса не менее тысячи гвардейцев иши, но нас было слишком мало. И теперь не осталось никого. Ни мужчин, ни женщин, ни детей… Почти никого.

– Как в Араи, – пробормотал Курант.

– Не понял, – обернулся двинувшийся уже к коню воин.

– Его теперь называют проклятым городом, – сказал старик, теребя мочки ушей. – Много лет назад смотритель пришел туда якобы для того, чтобы покарать нечестивцев, которые придумали себе богов и начали им молиться. Но горожане убили смотрителя. И тогда началась последняя Пагуба. Для всего Текана. Она была длинной. Полгода слуги Пустоты увлажняли землю Салпы человеческой кровью. Кстати, ворота Араи не устояли против них. Но воины клана Крови сражались даже с посланниками Пустоты. Безуспешно, впрочем…

– Мы не придумывали себе богов, – горько заметил воин. – Мы не нарушали законов иши и не оскорбляли ни Пустоту, ни властителя. И были готовы выполнить любое требование смотрителя. Или почти любое. Ладно, что теперь… нам нужно спешить.

– Что же вы хотите найти там? – спросил Курант, махнув рукой за спину. – Перевал трудно пройти. Я едва успел перебраться на эту сторону. Сейчас наверху лед.

– Мы пройдем, – напряг скулы воин. – Наши кони устали, но на два десятка лиг их еще хватит. Мы ищем защиты у мудрецов Парнса. Говорят, даже иша склоняет голову перед их мудростью.

– Разве воин ищет защиты? – спросил Курант.

– Не для себя, – отрезал старшина.

– Вот как? – вытянул шею старик и снова замер, выставив ухо навстречу стихающему ветру. – Вы не успеете. Ведь вы спешите не просто так? Ваши преследователи уже близко. В полутора лигах. Я слышу их коней. Они стерегутся, идут медленно, но уверенно. И их кони свежи. Они будут здесь через четверть часа.

– Проклятье! – Воин оглянулся на спутников. – Ловчие иши. Я надеялся, что мы обогнали их на половину дня. Ты можешь их задержать, старик? Два года назад урай клана Сакува щедро вознаградил тебя за представление.

– Теперь я должен заплатить за его щедрость собственной жизнью? – помрачнел Курант. – И жизнью жены и двух пригретых мною сирот? Ты предлагаешь перегородить дорогу цирковым балаганом? Нет ли какой-то более посильной платы?

– Есть, – оживился воин и негромко свистнул. – Будь я болен до конца своих дней, есть.

К повозке подъехал один из всадников. Перед ним на лошади замерла маленькая фигура.

– Вот. – Воин подхватил здоровой рукой крохотного седока и поставил его перед повозкой. – Я хорошо помню твой балаган, Курант. Ты не только отлично фехтовал, не имея глаз. Ты еще показывал разные фокусы, к примеру, прятал человека в сундуке, да так, что сундук потом оказывался пустым. Спрячь этого малыша, он не заслуживает смерти.

– А вы пятеро заслуживаете? – сдвинул брови Курант.

– Открою тебе тайну. – Старшина понизил голос. – Это внук урая Сакува. Последний из гордого клана. Последний из клана Зрячих. Ему всего шесть лет. Его мать перед смертью приказала нам спасти мальчишку. Только поэтому я здесь, иначе бы я умер в своем городе!

– Но… – Старик нахмурился.

– Курант… – Самана стиснула мужа за локоть. – Он крохотный. Меньше Неги.

– Я слышал, что когда-то ты был воином, Курант? – с надеждой спросил старшина. – Бывших воинов не бывает. Да, воины не ищут защиты, но только воины могут защитить. Спасешь парня?

– Подожди, – раздраженно поднял руку Курант. – У нас еще есть несколько минут. Разве дочь вашего урая вышла замуж? Я ничего не слышал об этом.

– Этот ребенок рожден вне брака, – процедил сквозь зубы старшина, – но в нем все равно течет кровь рода Харти.

– Кто его отец? – недовольно обронил Курант, ощупывая сухими пальцами платок, которым было закутано лицо малыша.

– Тайна умерла вместе с матерью, – расправил плечи воин. – Запомни имя, балаганщик. Мальчика зовут Кир Харти. Он еще мал, но его духу могли бы позавидовать некоторые воины. Он был ранен, но не дал воли слезам. Ни одной жалобы мы не услышали от него за последние дни.

– Ладно. – Старик переплел пальцы, хрустнул суставами. – Самана, раздевай парня. Живо. Снимай с него все, и белье тоже. Старшина, ты не дойдешь до Парнса, но, если для тебя важно, чтобы мальчишка остался жив, бери его одежду и поторопись к дорожному алтарю. Он в трех лигах отсюда. Я чувствовал запах тления, мой приемыш бегал посмотреть, сказал, что на погребальном костре лежат двое путников – один из них ребенок лет семи. Пламя под несчастными было залито дождем. На дне пропасти ревет между острых камней речка, которую кличут Бешеной. Ты понимаешь, что нужно сделать, да простят меня мои предки?

– Поспешим! – крикнул воин, садясь в седло.

Через минуту последний воин из клана Сакува исчез за следующим поворотом дороги. Еще через десять минут двадцать пять ловчих иши, остановив повозку старого циркача, перетряхнули все сундуки и мешки, грубо облапали жену старика и малолетнюю девчонку, а затем продолжили преследование беглецов. Через час солнце все-таки выглянуло ненадолго, чтобы осветить холодные камни, и Харас завел повозку на крохотную площадку с мокрым кострищем, где высился древний, покрытый мхом и выбоинами оплот – невысокая, закругляющаяся куполом башня с ржавой, но все еще прочной железной дверью. Подросток начал распрягать лошадей, и почти сразу же далеко в горах прогремел ружейный залп. Харас нахмурился, Самана выпрямилась, оставив костер, Курант прижал к глазницам ладони, словно не хотел видеть то, чего не мог увидеть и так, потом вытащил из поясной сумки бронзовые часы, поднял крышку, коснулся пальцами стрелок. Но выстрелы отгремели, и снова наступила тишь. Лошади были согреты, напоены и накормлены, и в котелке на костре забулькала вода. Еще через час десять потрепанных ловчих, десять лучших воинов иши, уцелевших из отправленных в погоню за беглецами двадцати пяти, снова остановились у повозки, чтобы еще раз перетряхнуть мешки и сундуки старика Куранта, а затем отправились вниз на равнину, предварительно прибрав найденные монеты, опрокинув котелок и порубив клинками яркие костюмы и маски, разбив кувшины и проткнув меха. Только после того, как затих стук копыт их лошадей, старик поднял крышку не самого большого сундука, вытащил какое-то тряпье и сдвинул в сторону фальшивое дно. Мальчишка лежал в той же позе, в какой его и положили в укрытие. Он и в самом деле не проронил ни звука.

– Иди ко мне, сынок, – взяла его на руки Самана.

– Я смогу с ним поиграть? – пискнула крохотная узкоглазая девчушка.

– Подожди, Нега, – осадила малышку Самана. – Ему еще надо и облегчиться, и поесть, и попить, и помыться. К тому же у него рассечена голова, плечо и грудь напротив сердца. Хвала Пустоте, заражения вроде бы нет. Но полечить парня придется. Осталось только отыскать воду. Да и одежду надо подобрать, что-то из того, что стало мало Харасу и все еще велико тебе. Да зачинить… – Она вздохнула. – Или ты хочешь, чтобы он так и ходил завернутым в твое одеяло? Ты бы не глазела на мальчишку, а вытряхнула ковры и одеяла. Чтоб этим мерзавцам стало пустее пустого. Столько пришлось рассыпать вонючей травы, чтобы перебить им нюх да уменьшить похоть.

– А ведь воины Сакува дорого отдали свои жизни, – засопел Харас. – Слухи, что они – лучшие воины Текана, оказались верны.

– Зато слухи, что ловчие иши – воины чести, оказались лживы, – медленно проговорил Курант.

– Успокойся, – коснулась руки старика Самана. – Они нашли не все деньги. Только те, что мы специально оставили на виду.

– Он говорит не о деньгах, – буркнул Харас, бросив быстрый взгляд на Саману и на девчонку, скользнув взглядом по разодранным платьям. – Ничего. Я запомнил в лицо всех выживших. Никто…

Харас скрипнул зубами.

– Пострадала только одежда, – усмехнулась Самана. – Наверное, не глянулись мы с Негой гвардейцам правителя.

– Я их услышал, – прошептал Курант. – И тоже запомнил каждого, тлен в глаза. Ты знаешь, сын, что мы должны будем сделать?

Харас кивнул.

– Как мы будем его звать? – прервала томительную паузу ежащаяся от холода девчонка, рассматривая бледного и напряженного зеленоглазого мальчишку.

– Луккай, – словно встряхнулся Курант. – Лук. Там, откуда я родом, так говорят, когда сквозь багровые тучи прорывается солнечный луч.

– Солнечный луч? – удивилась девчонка. – Да у него волосы чернее моих. Я даже не знала, что бывают такие черные волосы. Чернее ночи. Странно, что глаза у него зеленые. Как трава. Даже ярче травы. Никогда не видела таких глаз.

– Самана, – Курант ощупал голову мальчишки, – займись и его головой тоже. С сегодняшнего дня он должен стать светловолосым. Осмотри его тело: если увидишь родимые пятна, постарайся осветлить и их. И постарайся избавить его от шрамов, хотя, как мне кажется, на лбу отметина останется. Он и в самом деле терпелив. У тебя ведь найдутся подходящие травы?

– Не сомневайся, – улыбнулась женщина. – Меня другое беспокоит, а есть ли у него язык? Что-то наш Лук чересчур молчалив для своего возраста. Сынок, у тебя язык есть?

– Да, – кивнул мальчик и показал язык.

– Все ясно, – захихикала Нега. – Он будет показывать зрителям язык. А что? Ведь он больше ничего не умеет? Лук, а что ты умеешь? Я, к примеру, плаваю как рыба!

– Я умею сражаться мечом, – гордо отчеканил мальчишка, стараясь сдержать слезы в заблестевших глазах.

– Ну это все умеют, – скорчила гримасу Нега. – И Курант, и Харас, и Самана. И я тоже научусь. А чем ты хочешь заниматься, когда немного подрастешь?

– Я хочу убить их всех, – выпалил мальчишка.

– Для этого тебе придется стать слугой Пустоты, другого способа я не вижу, – скривил губы Курант, повернулся к Самане и вытянул пальцы. – Сядь поближе. Я давно не видел твоего лица. Хочу коснуться его. Соскучился.

Глава 1

Водяная ярмарка

В первую неделю лета всякий житель Текана, что раскинулся от гранитных зубцов Западных Ребер до полноводной Хапы на востоке и от снежных пиков Южной Челюсти на севере до светлых волн моря Ватар на юге, мечтал оказаться у стен стольного Хилана. Каждому было известно, что только летняя водяная ярмарка может утолить любопытство, разогнать скуку и с пользой облегчить кошель всякого обитателя не только Текана, но и всей Салпы, будь он хоть подданный великого иши, поселенец из Вольных земель или вовсе отчаянный смельчак-дикарь с дальних гор или из Дикого леса. И то сказать, где еще дозволялось свободно торговать и прогуливаться между рядами чужеземцам? Где еще могли взглянуть друг другу в глаза почтенные арува и презренные луззи? Где еще звенели бубны и гудели трубы далеко за полночь? Где, без опаски послужить причиной пожара, выстреливали в небо красочные фейерверки? Где, почти не таясь мерзких храмовников, гадалки брались предсказывать судьбу? Наконец, где веселили народ лучшие бродячие артисты, которые не поддавались усталости и состязались друг с другом в усердии всю неделю, зная, что нигде не одаривает судьба их старание так полновесно, как на водяной ярмарке? Нигде.

Жаль только, проносилась ярмарка быстро. Казалось, только что стражи Хилана расчищали берег Хапы от бродяг и попрошаек. Только что тянули веревки, чтобы разметить шатровый поселок, балаганную площадь и торговые ряды. Торопили выделенных цехами мастеровых с подновлением речной пристани под высоким известковым берегом, широкой лестницы наверх и с устройством отхожих мест, и вот в день-два набежала пропасть народу, подтянулись караваны, грянула музыка, открылось торжище, и вслед за тем ярмарка перевалила за середину и стремительно полетела к своему последнему дню.

«Скорее бы уже она заканчивалась», – бурчал широкоплечий старшина северной башни Хилана Эпп. Нет, конечно, и стражам Хилана ярмарка была в радость – карманы полнились медяками, которые легко обращались в серебро, но как раз в этом году старшине не повезло – воевода определил Эппу под надзор балаганную площадь. Нет бы назначил присматривать за торговыми рядами, так вот тебе, старый вояка, бди на потешном круге. Лучше бы воевода поставил ветерана, когда-то одного из лучших ловчих самого иши, простым стражником у северных ворот. Народ пер на балаганную площадь так, словно там разливали бесплатное вино, а приработка особого не было. Да и что возьмешь с зевак, у которых в кошелях звенят черепки от разбитых горшков? А если у одного из них кошель оттягивает серебро, к нему просто так не подступишься: или какой из кланов немедленно встанет за своего выкормыша, или кто из знати. А с циркачей много не стянешь, девять из десяти – нищета подзаборная, была бы воля Эппа – каждому бы отсыпал по полусотне плетей и гнал куда подальше от столицы Текана, а то и вовсе подвел к берегу Хапы и утопил всех. Кто бы выплыл, тот бы и выплыл, а если бы и выплыл, что за забота? За рекой, на этой стороне изгиба которой поднял высокие стены и раскинул слободки Хилан, – ничего хорошего не только циркачей, но и никакого другого пловца не ждало.

Далеко, как раз напротив уходящих в мутную воду стен столицы, чуть ли не в двух лигах бугрился оплывшими от времени горами Дикий лес, чуть севернее виднелся широкий прогал Блестянки, впадающей в Хапу, а выше по течению сизая дымка окутывала земли вольных поселенцев. Не раз прикидывал Эпп, выйдя на полупустое в обычное время торжище между слободками и стенами Хилана, о чем думает иша, глядя из окон дворца на земли непокоренных смельчаков? Каково это – править всесильным Теканом, поглядывая на близкие его границы? Неужели не хочется правителю посадить на корабли сотню-другую ловчих, чтобы проредили деревни наглецов – вольных поселенцев – до самых гор? Понятно, что прореживали, и не раз, но можно было бы это делать и почаще. Тем более что там всегда есть чем поживиться, всегда. Вольные – едва ли не самые богатые на нынешней ярмарке, и товар у них на загляденье, и монета в кошелях не звякает, а кожу тянет. Боятся, то и дело оглядываются, а продают и покупают, продают и покупают. Разжирели без должного пригляда. И то сказать, не за их ли землями да за горами лежат Холодные пески, где золото, по слухам, чуть ли не под ногами валяется? Так или иначе, но хорошо вольные бросают циркачам, хорошо. Не пропали бы те в Вольных землях, пригласи их местные в гости. Но сами циркачи, сгони их Эпп в волны Хапы, до тех земель не добрались бы. Далековато плыть, да и доплыли бы – что с того? Снесло бы всю эту бестолочь течением к Дикому лесу, а в нем, как ни корячься, все одно – смерть. Это самому диким нужно быть, чтобы выжить в том лесу, даже ловчих не загонишь за реку просто так, да и что там делать? Там вотчина Хозяина леса, а он, этот Хозяин, по слухам, такая мерзость, что… Да и кто бы доплыл до противоположного берега, если Хапа раскинулась у Хилана так широко?

«Порядка стало мало, – ворчал Эпп, оглядываясь на сопровождающих его двух безусых еще стражников – медлительного увальня-здоровяка и суетливого малого. – И это разве воины? Юнцы зеленые, даром что отцы у них шрамами и почестями украшены. Эти никогда не дорастут до старшин, что уж там говорить о ловчих. Идут, разинув рты, словно мать их за сладостями на ярмарку послала. И никакого соображения в головах, никакой дрожи и благодарности в адрес судьбы, что дала им возможность родиться в славном Хилане, да еще не какими-нибудь там ремесленниками или крестьянами, а определила судьбу воинов клана Паркуи – клана Чистых, главной опоры не только урая Хилана, но и самого иши. На войну бы вас, да где ж теперь возьмешь войну?»

Эпп раздраженно сплюнул и дернул плечами. Порядок вынуждал ходить в кольчуге, хотя бы в кольчужнице-безрукавке, и, хотя лето только начиналось, солнце уже палило вовсю, и нательница была мокрой от пота. Вдобавок новые сапоги натерли ноги, да и колени отвыкли от ходьбы. Нет, уже не тот был возраст у старшины, чтобы вымеривать окрестности Хилана легким шагом, а до выслуги оставалось еще пять лет. Нет бы оседлать крепкого конька, да как раньше… Ничего, пройдет срок, и будет он снимать сапоги в первый жаркий день лета и надевать их только для выхода в город. И то сказать, зачем ему сапоги в крохотном, но ухоженном садике? Река рядом, значит, вода в колодце не иссякнет, поливай мягкую траву и радуйся. Только вот дожить бы еще до выслуги. Если судьба и на следующий год определит его к балаганщикам…

Потешная площадь вновь была многолюдна. Все-таки воевода не просто так назначил старшину дозорным при бродячих артистах: Эпп мгновенно выхватывал взглядом из толпы фигуру за фигурой и готов был без запинки рассказать хоть что-то о каждом. Сутулый селянин в овчинной шапке явно прибыл с севера, запах овечьего сыра от него бил в ноздри даже в толпе. Судя по цвету овчины, выходец с предгорий, что начинались сразу за Гиеной – вотчиной клана Асва – клана Лошади. Группка из трех селян с топорами за поясом, один из которых, украшенный шрамом на половину лица, был чуть повыше и постарше прочих, – вольные. Их сразу видно. И не ходят поодиночке, и одеты по-своему. Сапоги из хорошей кожи, одежда простая, но удобная, руки натруженные, но по осанке, по развороту плеч, по наглым, пусть и опасливым, взглядам – натруженные на себя: ни плетей не пробовали, ни корячиться до обморока не приходилось. Мальчишки, девчонки по десятку лет на нос – местные, слободские. Здоровяки в кожаных жилетах с наклепанными на груди кругами с юга – из Хурная, вздымающего розовые башни у впадения Хапы в просторы Ватара. Тоже нагловатые – так оно и понятно: до трети года проводит иша в южном поместье, родина там у него. Сам когда-то был ураем Кессара – клана Руки. Недолго, но был. Неплохие воины кессарцы, только ходят враскорячку, как бывалые моряки, их, наверное, крутобортый корабль стоит у южного края пристани. Вот на таких зевак балаганщики рассчитывают больше всего, понравятся – позовут к себе. Оно, конечно, вольная жизнь хороша, но всяко лучше не наудачу коней править, а по приглашению. Так, а на площади-то опять не все ладно?

Эпп оглянулся, цыкнул на приставленных к нему ротозеев и ускорил шаг. Толпу у балаганов вновь перекосило. Повозки стояли кругом, отгораживая от шумного торжища лошадей и нехитрое хозяйство циркачей. Между повозками колыхались в полуденном зное цветастые пологи шатров, раскрытых к толпе: не будет дождя – топчись народ в давке, да по усердию артистов бросай в плошку монету, прохудится красноватый небосвод – добро пожаловать внутрь, тут уж сколько войдет народу, столько и войдет – человек двадцать – тридцать, не больше, зато интерес другой, вот он, умелец, в пяти шагах фокусы перед тобой вертит. Дождя пока не собиралось, народ толпился под открытым небом, но стоял только у северного края площади. Ну точно, как раз у шатра слепого старика. И чего, спрашивается, там толпиться? Курант, конечно, мастак мечом махать, так ведь совсем уж одряхлел, только и может, что фокусы показывать с платками да с сундуками. Надо бы хоть раз глянуть, что на этот год старый привез на ярмарку? Толпятся, сучье семя. И ведь не прикажешь ротозеям разбежаться по другим балаганам. Смотрят то, что нравится. С другой стороны, одновременно только два балагана зрителей тешат. Всего повозок двенадцать, представление идет час или чуть меньше, по-всякому выходит, что еще один балаган должен давать представление. Так и есть, под серым шатром перекидывал с плеча на плечо тяжелые шары крепыш с запада. Трое зевак смотрели на него безо всякого интереса, поплевывая под ноги тыквенной шелухой.

– Нет зрителей? – скривил губы Эпп, остановившись напротив здоровяка, и наклонился над деревянной плошкой, в которой сиротливо поблескивала мелкая медная монета. – Что, вся ярмарка в убыток?

– Ничего, – проворчал крепыш, – приноровились уже. Наши все отдыхают, а я для порядка чушки бросаю. С Курантом никто не сравнится, так что мы к нему в пару по очереди идем. Да и старик не из сволочей, два представления делает – утром и в полдень, а к вечеру да ночью, когда самый барыш, отказывает в общую пользу.

– Да на что там смотреть-то? – не понял Эпп. – Он сам же вроде как перестал с мечом упражняться?

– Там и без него есть кому народ дивить, – пробурчал здоровяк. – И женушка его не подарок, все еще в силе, да и приемыши у него как на подбор. Вот ведь каждого, считай, что на помойке подобрал, а теперь, поди ты, сравнись с ними!

Эпп нахмурился, похлопал кулаком по зудящему плечу, вминая кольца кольчуги в раздраженную кожу, и двинулся к балагану слепого. Не мог взять в голову старшина, чем удивлял зевак Курант. Да, несмотря на слепоту, старик был славен как фехтовальщик по всем ярмарочным площадям Текана, в былое время мог выбить меч из руки любого воина. Хотя еще как сказать – настоящие умельцы не бродили по ярмаркам, по крайней мере, Эпп, который и сам был не из последних мастеров, не слышал, чтобы с Курантом скрестил меч хотя бы кто-то из ловчих, что уж тут говорить о тех, кто рангом повыше? Впрочем, слухи ходили разные. Сколько там у него было помощников? Эпп наморщил лоб, начиная раздвигать зевак рукоятью меча, вспомнил: жена, два парня, один из которых еще и усов на лице не имеет, да девчонка, хрупкая, словно тростинка…

Площадку у своего балагана Курант устроил просторную, огородив ее тонкой цепью, продетой через кольца на забитых в утоптанную землю кольях. Первый ряд зрителей сидел на земле, второй – чуть повыше первых, подсунув под задницы собственные ноги, третьи мостились на деревянных чурбаках или опускались на колени, а уж дальше кто-то стоял, кто-то подпрыгивал, а детвора так и вовсе седлала крепкие плечи завороженных чудным зрелищем отцов. Внимание толпы удерживала узкоглазая девчонка, которая стояла на натянутом между двух опор канате.

– А ну-ка, – вывел из столбняка стражников Эпп, – ходить вдоль задних рядов да присматривать за карманниками. Учил – должны знать. И чтобы не зевать!

Стражники разочарованно забурчали что-то, но Эпп уже и не смотрел в их сторону. Да, старик Курант не терял зря времени, замену подготовил достойную. Неизвестно, какого номера ждали собравшиеся у его балагана, но от выступления девчонки никто не мог оторвать глаз. Даже привычной ругани не слышалось из толпы, которая словно дышала в одно горло, хотя чего было беспокоиться, ну стояла девчонка на канате в пяти локтях над землей, ну жонглировала при этом ножами, мало ли жонглеров на ярмарке тупые железки подбрасывают, даже в торговых рядах…

Эпп присмотрелся и понял. Девчонка стояла на одной ноге, точнее, даже на пальцах одной ноги, удерживая равновесие второй ногой, которая то плавно уходила в сторону, то вытягивалась вперед. И жонглировала она не тремя ножами, а пятью, каждый из которых был на самом деле не ножом, а довольно массивным изогнутым крисом[2], привычным оружием клана Сурна – клана Рога. Да и сама девчонка была черна и узкоглаза, как истинная дочь самого далекого приморского города Текана – Туварсы. Расцвела негодница за последнюю пару лет, чуть округлилась, заплела волосы в три тугих черных косы, раскрасила лицо черным и белым, дух захватывает. Такая бы просто прошлась между торговыми рядами в этих же самых легких хурнайских шароварах да харкисской рубахе – все торговцы о барыше бы забыли.

– Тьфу, – раздраженно сплюнул на чью-то макушку Эпп.

«Вот ведь чуть не споткнулся на ровном месте, харкисские рубахи вспомнил. Так и накличешь беду на собственную голову. За одно упоминание Харкиса любой урай сто плетей выпишет, а уж за длинные разговоры можно и головы лишиться. Нет уже как десять лет Харкиса и не будет никогда больше. Еще прошлый иша велел сровнять здания мятежного города с землей и засыпать пустырь солью. Все, забыть и не вспоминать, забыть и не вспоминать».

Эпп вытер со лба пот и тут только понял завороженное молчание толпы. Земля под канатом была усыпана спиралями гиенской колючки. Вот уж никому не пожелал бы Эпп упасть на ее шипы. Конечно, сейчас она не ядовита, тем более, наверное, давно срезана, но упасть на тонкие, почти стальные иглы длиной в палец каждая… А вот вышла и Самана. И не изменилась почти, ей-то, впрочем, ни к чему было меняться, хотя время и жену Куранта не пощадило. Эпп даже засопел, вспоминая, как лет двадцать пять назад он еще почти юнцом сам приходил полюбоваться на стройную жену слепого балаганщика, который в стариках тогда еще не числился. Что теперь осталось от той красоты? Густые светлые кудри да голубые глаза? Погрузнела Самана, раздалась в кости… неужели так и не изменила слепому мужу? Повезло же тогда Куранту, верно, дурочку к рукам прибрал или что-то не так с нею было? Ведь ни одного родного ребенка нет у слепого…

Самана поклонилась публике и подошла едва ли не вплотную к первым рядам. Эпп без труда разглядел, какой петлей связан ее жакет. А жена слепца повернулась к зевакам спиной и чуть присела, согнула ноги в коленях, расставила в стороны руки, что скорее было уместно в мужицкой драке пара кулаков на пару, но Эпп не успел возмутиться. Узкоглазая девчонка размахнулась и метнула в толпу первый крис. Старшина похолодел. Кривой кинжал явно летел в направлении к нему, но Самана резко выбросила руку в сторону и поймала его за рукоять!

– Вот ведь собачья мать, – выдохнул вместе с толпой Эпп и не успел удивиться, что девчонка бросает оружие, которое никак не было предназначено для метания, скорее для тычка, как уже следующий крис летел в толпу. И снова дружный выдох засвидетельствовал, что Самана с возрастом не утратила резвости и ловкости. Третий, четвертый, пятый… Разве не метала Самана раньше ножи сама? Да нет, именно что метала, а не ловила, вызывала кого-нибудь из толпы, давала ему в руки деревянный чурбачок и втыкала в него десяток ножей с трех десятков шагов. А девчонка-то что ее творит?!

Узкоглазая сделала по канату несколько шагов в одну сторону, потом в другую, затем скользнула вниз, заставив старшину с хрустом сжать кулаки, но не долетела, замерла, повиснув на согнутых ногах в ладони от страшных шипов. Раскачалась, взлетела в воздух, перевернулась и встала на ноги. Тут только толпа восторженно загудела, а из-за полога вышел широкоплечий высокий парень с рыжей бородкой, деловито и ловко снял с распорок канат и начал подгребать колючки. Эпп уже хотел было расхохотаться вместе с публикой насчет неказистого орудия – рукоять у грабель была толщиной в руку крепкого мужика, да еще и торчала щепой во все стороны, но смех застрял у него в глотке. Самана теперь уже сама метнула крис! Рыжебородый уборщик даже не поднял головы, когда кинжал задрожал, воткнувшись в ту самую рукоять. Второй крис, третий, четвертый, пятый! Затем женщина рванула с плеч жакет, и Эпп увидел на ее неожиданно тонкой талии пояс, увешанный метательными ножами.

И снова засверкали стальные лезвия в воздухе. Вал колючек медленно отодвигался к дальней стене шатра, но и деревяшка в руках парня обращалась в стального ежа. Вот уже он вовсе отбросил грабли в сторону и рукой поймал брошенный в него последний нож! Тонкий метательный нож, с тяжелым лезвием с острыми зазубренными гранями. Поймал и тут же отправил его обратно. И Самана ухватила его в каком-то немыслимом прыжке и тоже отправила обратно. Туда – обратно. Туда – обратно. Пока все та же узкоглазая не метнулась молнией поперек площадки и, к восторгу толпы, не перехватила летящий нож, успев к тому же вновь перевернуться в воздухе кверху ногами!

Эпп вытер взмокший лоб и подобрал отвисшую челюсть. Что и говорить, приходилось старшине видеть, как забавляются ловчие иши во дворе крепости, сам не так уж давно учил юных воинов, но и рядом никто из них не стоял с этой немолодой женщиной и ее приемышами. Как же их зовут-то? Ну точно, этого рыжего – Харас. Девчонку – Нега. Там же еще белоголовый мальчонка был с тонким шрамом до середины лба, Лук, кажется? Или Луккай? По канату лазил, жонглировал тоже. А этот Харас года два назад бороться выходил с любым из толпы. И тогда никто не мог его взять, вертким был на ужас, а уж теперь-то…

Нега подняла над головой деревянную плошку, показала ее толпе, затем вдруг подкинула посудинку вверх, ловко встала на руки и поймала плошку ногами. И пошла на руках вдоль ряда зрителей, подметая черными косами балаганную площадь и задорно улыбаясь восхищенным зевакам – платите, мол, за доставленное удовольствие. Те, правда, глаз не спускали скорее с ее бедер, которые вдруг оказались прямо перед глазами, а не с плошки, но бечеву на кошелях распускали охотно. Монеты так и зазвенели в посудинке.

– Эх, – довольно хмыкнул тот самый селянин в овчине. – Хоть ходи вслед за повозкой старого Куранта и в каждом городе бросай ему денежку. Ну где еще такое увидишь? Жаль, что сам он уже не тот.

– Постарел? – спросил Эпп.

– А кого время молодит? – обернулся селянин, узрел старшину и испуганно сгорбился. – Говорят, что не тот стал. Мечом уже больше не машет. Рука у него, что ли, отказала, пусть и левая. Выходит в самом начале, в сундук кого-нибудь прячет, платок из кармана тянет, и все.

– Есть у него сменщик, есть, старшина, – обернулся толстяк, в котором Эпп узнал булочника из северной слободы. – Подожди, сейчас самое интересное начнется.

От самого интересного Эпп отказываться не собирался, хотя скорее не отказался бы от кувшина холодной воды, вылитой за шиворот, сапоги вот только не хотелось портить, но притягивал к себе балаган Куранта, притягивал. Ведь знал какой-то секрет старый слепец. Когда девчушка на руках мимо старшины проходила, рука у того словно сама собой за монеткой к кошелю потянулась.

Рыжебородый ловко накрыл холстиной горку колючки, и из-за полога показался тот самый Лук. За два года, что Эпп его не видел, мальчишка превратился в крепкого паренька. Нет, он не мог сравниться шириной плеч с Харасом, ростом так и вовсе вряд ли мог рассчитывать догнать названого долговязого брата, но в остальном был не чета тем ротозеям, что и теперь вместо присмотра за карманниками сопели за спиной старшины. Эпп сразу приметил в ладном парне тот самый избыток силы, когда вроде и ноги тебя несут сами, и руки способны творить чудеса, и во всем теле свежесть не только от молодости, но и от труда и неустанных упражнений.

– Белый, белый, белый! – понеслось в толпе.

Парень и в самом деле был бел, но не сед, а именно бел, как бывает иногда белой городская ворона, одна на тысячу черных соплеменниц. Не дают ей жизни товарки – и недели не поотсвечивает белым пятном в черной стае, заклюют, а вот этого паренька пока не заклевали. Да и не ворона он, а циркач-бродяга, и не в стае, а в гнездышке на колесах под крылом слепца. Что старик приготовил публике на этот раз? А вот и он.

Вслед за Луком на площадке показался сам Курант. Старик явно сдал. Затянутые тонкой кожей пустые глазницы провалились и сделали его лицо похожим на лицо мертвеца. Он прихрамывал, и одна рука его висела плетью. Вторая держала средний хиланский меч с притупленным концом и изрядно зазубренным лезвием. Точно такой же меч был в руках у Лука, который встал посередине площадки.

Старик остановился в пяти шагах от крайнего ряда, усмехнулся и повел головой так, словно видел каждого. Потом воткнул меч в землю и вытащил из-за пазухи деревянную плошку, в которую положил блеснувшую серебром монету. Его голос был глух, но тверд.

– Никакой крови. Если только легкое растяжение кисти. Это я вам обещаю, мой мальчик беречься не будет, вас будет сберегать. Его серебряный против любой монеты, будь это даже медная гиенская чешуя. Нужно выбить меч из руки моего парня и не дать ему выбить меч из своей руки. Правила старые, вот только воин новый. Я слышал тут знакомые голоса, надеюсь, никого не разочарует старое представление на новый лад и никто не будет злиться, что я не выколол своему приемышу глаза.

Публика ответила сдержанным хохотом.

– Сражаться только меч в меч. Напоминаю, – старик поклонился башням Хилана, – схватки с членовредительством запрещены повелением блистательного иши.

– Так давай же! – заорал кто-то из толпы. – Не тяни!

Эпп метнул взгляд влево и приметил молодца из клана Кессар. Да, пожалуй, что состязание с мальчишкой должно было получаться еще удачнее, чем с балаганщиком. Все-таки не каждый считал достойным биться против слепого старика. Да и сорвать серебряный в обмен на медную чешуйку было соблазнительно.

– Я хочу! – заорал селянин в овчине. – Тем более что монетка у меня самая что ни на есть гиенская чешуйка.

– Давай, только монетку клади в черепушку сразу, – кивнул Курант. И прежде чем побрести обратно к пологу, добавил: – Выиграешь – заберешь обе монетки. Кто-то выиграет после тебя – заберет уже три.

– А если пастух выбьет меч из руки твоего белоголового? – снова подал голос кессарец. – Представление закончится? Что за забава смотреть, как гиенский увалень сражается с юнцом?

– Не волнуйся, – отозвался Курант. – Для хурнайского смельчака, которого я по выговору узнаю даже спьяну, у меня всегда найдется еще одна серебряная монетка. Конечно, если он сам не испугается юнца.

Толпа заглушила ответ кессарца хохотом, а гиенец уже выбирался на площадку. Курант кивнул Луку, тот выдернул из-за пояса черный колпак и натянул его до подбородка. Эпп сузил взгляд. Предстоящее действо ему не нравилось. Одно дело сам Курант, который, по разговорам, по шагам мог узнать человека, с коим не виделся десять лет, который когда-то на слух был способен разрубить брошенную ему сливу, но мальчишка, которому вряд ли исполнилось больше шестнадцати лет? Настоящего умения никто еще не достигал раньше, чем через десять лет упорных занятий. Да еще с завязанными глазами? Молод, слишком молод был парнишка для взрослых забав.

Лук встал точно так же, как несколькими минутами раньше стояла его приемная мать, только не пошел к зрителям, а замер в центре круга. Гиенец, который первым делом звякнул медной монетой, с хмыканьем выдернул из земли меч, перебросил его из руки в руку и медленно пошел на Лука. Да уж, прикинул Эпп, расчет селянина был прост. Если как следует ударить по мечу противника, который не ждет удара, то не всякий воин удержит оружие в руках, а уж мальчишка тем более.

Подбадривая себя чем-то средним между рычаньем и уханьем, гиенец шаг за шагом приближался к противнику, который оставался посередине площадки, разве только разворачивался к нападавшему лицом. Лук не двинулся с места даже тогда, когда последний все-таки размахнулся и нанес удар. Разве только отвел меч чуть в сторону. Под хохот толпы гиенец пару секунд недоуменно смотрел на собственные руки, которые едва не упустили меч сами по себе, после чего зарычал чуть громче и попытался ударить еще раз. И снова Лук отвел меч в сторону и позволил зазубренному клинку противника взметнуть площадную пыль.

– Приятель! – заорал из толпы веселый кессарец. – Может, это тебе лучше надеть черный колпак на голову? Все одно не видишь ничего и без него!

– Сейчас посмотрим, кто не видит, – раздраженно откликнулся обладатель овчинной шапки и третий удар нанес уже чуть сдержанней.

Клинок ударился о клинок, сталь заскрежетала, Лук сделал едва приметное круговое движение рукой, гиенец вскрикнул, и его меч, взлетев над головой неудачливого претендента на серебряный кругляшок Куранта, оказался в руке мальчишки.

Толпа восторженно загудела. Эпп довольно хмыкнул. Приемчик, который показал Лук, был простым, ему учили воинов каждого клана в первую очередь, но для того, чтобы применить его так ловко, даже многолетних упражнений не хватило бы, нужен был еще и талант. И у парня он, судя по всему, был. К тому же поймать меч за рукоять, не видя его? А смог бы это сделать сам Курант?

– Я теперь! – довольно заорал кессарец, протискиваясь между зеваками. – Только, старикан, дай мне потеребить тот колпак, а то уж больно ловок твой парень, наверное, вязка редкая, все ему видно?

Курант кивнул стянувшему колпак с головы Луку. Бравый молодец шагнул через цепь, похлопал по плечу пригорюнившегося гиенца и поймал брошенный ему колпак, после чего и сам немедленно натянул его на голову. Лук смахнул со лба пот и смотрел на следующего соперника спокойно, возможно, даже с потаенной улыбкой. Эпп довольно крякнул – чем дальше, тем больше ему нравился белоголовый паренек.

– Не видно ничего, – торжественно огласил собственное впечатление кессарец. – Я, конечно, старик, по первости собирался предложить твоему мальчугану перемахнуться клинками глаза в глаза, но уж больно ловко он пастуха обезоружил. Поиграем пока по вашим правилам. А то ведь придется Далугаеша приглашать, если и я не справлюсь!

Эпп нахмурился. Словоохотливый выходец из Хурная помянул старшину ловчих. О самом высоком воине Текана ходила слава отличного мечника, о чем Эппу было известно лучше многих, но не всякий бы решился выкрикивать имя старшины ловчих на ярмарочной площади. Непрост был кессарец, непрост. Бросил в плошку не медяк, а серебряный, дождался, когда Лук снова натянет колпак, только после этого подхватил меч, поиграл им, сыпанул чего-то на рукоять, удовлетворенно хмыкнул и пошел на парня, да не прямиком, а кругом. А ведь хорошим, наверное, слывет бойцом среди своих, хорошим. Ноги-то правильно ставит. Интересно, чем ответит ему приемыш Куранта?

Эпп стянул с головы подшлемник, вытер им пот со лба и вдруг понял, что давно уже ему не приходилось видеть чего-нибудь такого, чтобы о прочих делах память начисто отшибало. Вот ведь, наверное, воля вольная теперь карманникам? Старшина бросил быстрый взгляд в сторону и усмехнулся. Если и были карманники в толпе, то как раз теперь они и сами смотрели на цирковое действо, разинув рты.

А Лук между тем в этот раз стоять не стал. Сам двинулся по кругу, причем ни на мгновение не отвернулся от кессарца, ни на ладонь не увел в сторону острие меча.

– Ашу мое имя, – хмыкнул воин, продолжая описывать круг по площадке. – Я уж не знаю, кто кого сейчас переможет, но при всяком раскладе приглашаю повозку твоего старика, парень, в Хурнай. Не теперь, так осенью, а хочешь, зиму переждать приезжай. Сам иша Хурнаем зимой не брезгует. Меня там всякий знает, спросишь старшину проездной башни, а там и площадка будет, и место для балагана, и публика соберется.

Речь кессарца текла плавно, словно и не двигался он по утоптанной земле, не держал в напряженных руках тяжелый меч. Интересно, казалось Эппу или Лук и в самом деле управлялся с мечом с меньшим усилием, чем его соперник? Так держал оружие, словно клинок вовсе ничего не весил, был продолжением руки.

– Ну что скажешь? – спросил кессарец и в то же мгновение нанес удар.

Острие клинка коснулось клинка Лука и словно прилипло к нему. Мальчишка шагнул в сторону, взмахнул рукой, присел, перекинул меч из руки в руку, снова вернул его в правую… И все это время он умудрялся не оторвать конец клинка от клинка кессарца! Эпп выпучил глаза. Слышал он об умении выходцев из Хурная поддерживать друг друга мечами на скользких досках, но чтобы сделать то же самое здесь, на твердой земле, да с мальчишкой с завязанными глазами? Понятно, что балаганная площадь – не палуба во время качки, но сделал-то это не кессарец, а сам мальчишка!

– Однако, – вытаращил глаза кессарец, шагнул назад, покачал головой и снова пустился в медленный танец вдоль тонкой цепи. Он успел пройти половину круга, когда отчего-то остановившийся в центре его Лук резко развернулся и сам нанес удар, словно точно знал, в какой точке находится меч его противника. Раздался скрежет, кессарец ловко крутанул кистью, проводя против Лука тот самый прием, которым мальчишка обезоружил гиенца, но младший приемыш Куранта изогнулся и продолжил начатый кессарцем прием вторым оборотом клинка. Противник удивленно вскрикнул и проводил взглядом вылетевший из его руки меч. Тот взметнул пыль в шаге от плошки с монетами. Публика заорала в исступлении. Нет, паренек Куранта не только был драгоценностью, но и огранки явно не требовал. Эпп восхищенно фыркнул, и тут над площадкой повисла тишина.

Старшина так и не понял, прошел незнакомец между зеваками или соткался из воздуха прямо над ограждающей цепью, но гудение и крики стихли, как по мановению властной руки. Только словно шорох-свист понесся от губ к ушам:

– Сиун, сиун, сиун…

И таким же свистом показался голос незнакомца, который скорее напоминал черный степной смерч, чем человека, хотя – вот же и плечи, и силуэт вполне человеческий, и капюшон наброшенного на голову плаща или чернота распущенных волос…

– Колпак сними.

Лук тут же стянул колпак и показался Эппу на фоне черной тени незнакомца еще белее, чем был на самом деле. Сиун, а в том, что это был именно он, старшина уже не сомневался, кивнул, уменьшился вдвое или наклонился, поднял меч, снова обратился смерчем и провел по зазубренному лезвию пальцем. Звук раздался такой, словно коготь у сиуна был из лучшей теканской стали. Лезвие окрасилось красным, будто покрылось кровяным потом.

– Меч в меч? – просвистел сиун.

– Меч в меч, – твердо сказал Лук.

– Так, что ли? – рассмеялся черный и взмахнул мечом.

Клинки заскрежетали один о другой. Лук шагнул в сторону, вывернулся и легко выбил меч из руки сиуна. Или просто рука того исчезла, и меч сам упал в пыль. Черный снова рассмеялся, опустил что-то в плошку и… исчез. Или растворился в толпе.

Так растворился в толпе или растаял в воздухе? Да уж, увидеть черного сиуна было не слишком хорошей приметой, и хотя говорили, что черный сиун что-то вроде полоумного среди прочих сиунов, как дурачок среди людей, но Пустота его знает…

Эпп раздраженно потер глаза. У балагана стояла тишина, только шаркали подошвы зевак, которые торопились разойтись по неотложным делам. Лук растерянно вертел головой. Побледневший Курант подходил к пасынку. Над брошенным в пыль мечом, снова обретшим серый цвет, присела Нега.

– Старшина. – Один из ротозеев осторожно коснулся плеча Эппа.

– Что тебе, несчастье собственного отца? – обернулся тот.

– Там… – Молодой воин почти заикался от испуга. – Там, на той стороне балаганной площади… у главного торгового ряда… Там, где висят щиты кланов. На столбе…

– Ну что там? – почти заорал Эпп. – Щит, что ли, какой упал?

– Нет. – Из-за спины ротозея показалась испуганная рожа его приятеля. – Там появился… другой щит.

– Пошли, – похолодел старшина.

Он так и знал. Мысль о харкисской рубахе не могла прийти просто так. Никакой щит, кроме щита клана Зрячих, «другим» быть не мог. Ну разве только кто-то извлек бы из небытия осколок чего-то давно минувшего. Но именно этот… Вот ведь угораздило! Добром это не кончится точно. Осталось только узнать: сразу казнят невезучего старшину или предварительно высекут до полусмерти.

Так оно и было. Среди сверкающих золотом, серебром и цветной эмалью щитов кланов Текана висел и щит клана Сакува – белый с черным глазом посередине. Хорошо хоть не с золотым. Впрочем, какая теперь разница? Или еще не поздно сдернуть смертельную метку в пыль?

– Что будем делать? – пискнул на ухо старшине недотепа-стражник. – Я без лестницы не заберусь на этакую верхотуру!

– Полетишь, – зло прошипел старшина, шагнул вперед и замер.

– Эпп! Эпп! – начал дергать его за руку второй из ротозеев, когда тот простоял неподвижно с остановившимся взглядом пару минут. Наконец старшина вздрогнул, задышал, захлопал глазами.

– Эпп! Что с тобой? – заскулил суетливый малый. – Ты шагнул к столбу, а потом словно окаменел. Увидел что или как? Будем снимать щит?

– Нет, – прохрипел старшина.

Глава 2

Палтанас

Идти в город с Луком вызвалась Нега. Он даже возразить не успел, как сестра смыла с лица краску, мгновенно натянула на себя любимое льняное платье, спрятала косы под хиланский платок, обратившись в скромную селянку, ухватилась за руку названого брата и едва ли не вприпрыжку зашагала рядом. Вроде бы ничего похожего: он чуть повыше, она пониже и значительно тоньше, она в платке, он в колпаке, у него глаза зеленые, у нее – черные, она в льняном в синеву платье, он в серых холщовых портах и такой же рубахе. Ничего похожего, а посмотришь издали, приметишь, как ноги ставят, как спину держат, как руками взмахивают, – ну точно, если и не двойняшки, все одно брат и сестра. Лук давно знал об этом, не раз слышал в спину: одна кровь или вылупки из одного гнезда, – даже удивляться перестал. Вот только сам он не мог понять: сестрой считает Негу или еще кем, все ему чудилось, что больше она ему, чем сестра. И Самана казалась большим, чем мать, хотя бы потому, что возилась с ним как с родным, хотя ни кровь, ни родство не заставляли ее тратить время на упрямого мальчишку. И Курант был большим, чем отец, пусть и не баловал парня ни добрым словом, ни взглядом. Лук даже улыбнулся этой мысли.

Конечно, и не могло быть у старика никакого взгляда, но, когда обращал он на мальчишку пустые глазницы, ему всякий раз казалось, что старик видит его насквозь. Вот Харас был ему братом, мог и по затылку щелкнуть, и посмеяться над младшим, а Нега, Самана, Курант все-таки чем-то большим. Вот и теперь Лук чувствовал пальцы Неги в своей ладони и нет-нет да косил на нее взглядом, все разглядеть пытался, что изменилось в девчонке за последние полгода? Отчего вместо того, чтобы дернуть ее, как прежде, за косу или ущипнуть за девичью округлость, он замирает и словно язык проглатывает? Так бы и смотрел на тонкий профиль, глаз не отводил, но и на высокий столб, возле которого как раз теперь суетились стражники с принесенной откуда-то лестницей, взглянуть хотелось. С озорной улыбкой, пусть и смешанной с болью, взглянуть. Не думал Лук подводить старика, но не смог остановиться, когда под утро народ разошелся и на становище торговцев наполз туман. Не удержался, в мгновение вскарабкался по скользкому столбу к щитам, добрался до покрытого белой эмалью щита клана Паркуи – клана Чистых – и ловко вывел углем глаз. Как бы и в самом деле не накатило каких-нибудь бед от его шалости! Впрочем, Куранта вроде бы больше обеспокоил сиун? Не просто побледнел старик, затрясся, когда понял, с кем пришлось скрестить меч Луку. Едва сиун исчез, тут же отозвал Хараса, отправил куда-то с поручением. Да, встреча с сиуном, как слышал Лук, плохая примета. Однако напрямую таинственное существо зла никогда никому не делало. Так чего тогда волноваться? Все же хорошо закончилось?

На плече у Лука висел мешок с половинками меча, который, едва публика разбежалась, сам собой развалился на части в его руке, пальцы девчонки стискивали кошелечек, в котором позвякивали три монетки Лука – гиенская чешуйка и два серебряных да горсть медяков, что добавила Самана, заплатить за проход в город. Крохотный глиняный квадратик-печатка от сиуна, с закругленными уголками и отверстием с краю, что обнаружился в плошке, висел у Лука на шее. На одной стороне коричневатой безделушки было изображено солнце, но не тусклое и мутное, которое ползло по летнему, красноватому небу Текана, а ненастоящее, четкое, окруженное короной лучей. На другой стороне – Храм Пустоты. Долго старик ощупывал глинку, нюхал ее, прижимал к щеке. Потом проскрипел, словно месяц не открывал рта:

– Храм Пустоты. Только не знаю, где такой стоит. Не видел такой. На ощупь – словно в колоннах, что ли? Обычно они простенькие, что здесь, в Хилане, что в других местах. Башня, плоский верх, низкий вход. Внутри пустота. Служба-то снаружи идет.

– С чего ты взял, что это Храм Пустоты? – удивился Лук.

– Крапины посчитай на макушке. Сколько их? Двенадцать? Точно так же, как и на знаке любого смотрителя, пусть даже это какой-нибудь вонючий соглядатай-храмовник самого мелкого пошиба. На всяком Храме Пустоты сверху двенадцать зубцов. А если зубцов нет да верхушка круглая, какой же это храм? Тогда это оплот. А на оплоте должна быть дверь. А где тут дверь?

Лук недоверчиво приблизил к глазам изображение. И на взгляд-то упомянутые Курантом «крапины» было нелегко разглядеть, а уж на ощупь…

– И что это значит? – нарушил Лук непривычную тишину. Даже болтушка Нега вдруг примолкла.

– А ничего, – почти безучастно пробормотал старик, словно мысли его уже были где-то далеко.

– А может, это печатка для пряников? – пискнула Нега и тут же затараторила: – А если это и есть всамделишный Храм Пустоты? Ну самый главный? Есть ведь такой? Почему все Храмы Пустоты маленькие, а этот с колоннами? А почему на всех храмах по двенадцать зубцов? А почему мы его не видели? А мы разве не во всех городах были? А что это вообще такое – Пустота? Почему ее все боятся, если она – пустота? Пустота ведь, это значит – «пусто»? Ничего нет? А почему храмовники ходят в жару в черных балахонах? А этот сиун почему был весь черный? Может, он тоже храмовник? Сиуны – кто такие? Колдуны, что ли? Так ведь колдовство запрещено в Текане? А если не колдуны, тогда почему меч Лука сломался, а меч, которым сиун махал, уцелел? Они же одинаковые. Или нет?

– Цыц! – гаркнул Курант, отчаявшись остановить поток словоизвержения жестами, и с раздражением повернулся к жене. – Самана, ты хоть заткни этот фонтан.

– Сам справляйся, – отозвалась от жаровни Самана. – Пока мелочью была, рот не затыкали, теперь уж поздно. Ничего, лишние слова вылетят, тут и примолкнет. Хочешь человека от глупости избавить, дай ему выговориться. Не мешай мне, скоро Харас овощи принесет с рынка, мне нужно все приготовить. Или куда ты его послал? Ты, что ли, будешь за меня кашу доваривать?

– Вот так вот, – пробурчал Курант. – Пока мелкая была, не давала окоротить, говорила, не трогай девчонку, а то характер переломишь. Теперь выросла – оказывается, раньше надо было окорачивать. Бросай свою кашу, жена.

– Что так? – выпрямилась Самана.

– Так вот, – пробормотал Курант, поглаживая скулы здоровой рукой.

– Может, это храм из какого-нибудь мертвого города? – заинтересовался Лук, продевая шнур в отверстие пластинки. – Ну в том смысле, что его уже нет? Да мало ли в Текане храмов? Да и только ли в Текане? Мы же не могли все углядеть? Разве нет поселений в Вольных землях? Или за горами?

– Хочешь заняться поисками? – поднял незрячее лицо Курант.

– Не знаю, – признался Лук. – Но ведь должен же быть в этом подарке какой-то смысл?

– Иногда смысл как раз в том, что его нет, – отрезал Курант. – А если бы он тебе бросил в плошку речную гальку, ты тоже искал бы в этом какой-то смысл? По-любому обманул ведь. Что говорят про сиунов на ярмарке? Ты ж ходил вчера по рядам, обещался слухов подсобрать, баек?

– Так-то ничего не говорят, – вздохнул Лук. – А вот если расспрашивать, кое-что узнать можно. Я, правда, о сиунах специально не расспрашивал. Но говорят, что сиуны – это те колдуны, которые перемудрили. Ну или постигли суть вещей. Победили смерть. Или пережили ее. И теперь они как ветер или как дождь. А ты разве не то же самое мне рассказывал когда-то?

Старик снова опустил голову. Так же молча стояла и Самана у котла. Лук помолчал, застегнул ворот рубахи, продолжил:

– Я слышал, что убить сиуна нельзя, даже вся гвардия иши не сможет с ним справиться. Все равно что воду мечом рубить. Впрочем, они и не лезут ни в чьи дела. Их замечают, но и только. Если они сами этого хотят. И еще – их очень мало. Сколько городов, столько и сиунов. Или сколько кланов, столько и сиунов. У каждого свой, выходит?

Старик продолжал молчать.

– О черном сиуне тут болтают порой, да. Мелькает он и в Хилане, и в других городах, но редко очень, да и зла никому не делает. Иногда по рядам ходит, порой фрукты пальцами плющит, ткани мнет. Озорует. Он вроде как не в себе. Больной, что ли? Если бы я знал, что он нынче появится, я бы поподробнее о нем расспросил. Но говорят, что местный сиун другой. Он вроде каменного столба, только столбов-то в Хилане много, и какой из них сиун, никто не знает. А этот черный – может, и не сиун никакой? Но если сиун, тогда, думаю, что повезло мне и увидеть его, и даже сразиться с ним. Кто еще может этим похвастаться?

Лук заметил дрогнувшие пальцы старика и добавил неуверенно:

– Или не повезло.

– Или не повезло, – наконец подал голос Курант и погрозил пальцем Неге, которая даже глаза выпучила, пытаясь сдержать очередное словоизвержение. – Болтаешь много, парень, тлен в глаза. От сестры заразился? Забыл правило? Из десяти слов, что на язык просятся, одно вымолвить можно, и то про себя.

Солнце только собиралось сползти с точки зенита, и его свет пронзал внутренность повозки через прорехи в тенте красноватыми иглами. У задранного полога позвякивал развешанной на веревке кухонной утварью ветер, всхрапывали лошади, рядом слышалось гудение толпы – представление продолжалось в других балаганах.

– Выкинуть надо эту безделушку, – проскрипел Курант. – Не к добру она. Все, что от сиуна, – все против человека.

– Ты уже встречался с сиуном, – понял Лук. – У тебя в руках был такой же знак?