Люди меча Прозоров Александр
– Я же не умею плавать! – мужчина, помогая себе руками, торопливо двинулся назад, на сушу. – Да еще и вымок весь! Теперь переодеваться придется.
– Тебе помочь избавиться от мокрых тряпок?
Инга поплыла к берегу, быстро обогнав неуклюжего кавалера, встретила его у кромки воды. Глядя ему в глаза, собрала волосы в пучок, слегка сжала пальцами, избавляясь от лишней воды, закинула себе за спину. А потом начала расстегивать пуговицы сорочки. Обнажив грудь, она наклонилась вперед, осторожно целуя плечи, соски, шею. Аккуратно стянула рукава, отбросила снятую одежду на траву, опустилась на колени и принялась распутывать завязки штанов, одновременно то тут, то там касаясь губами живота.
Наконец кальцоны поползли вниз, обнажая тело, и девушка стала стаскивать тугие штанины вниз, якобы случайно касаясь и без того напрягшейся плоти то плечом, то щекой, то лбом. Мужчина скрежетнул зубами, запустил пальцы девушке в волосы, однако смог дождаться того момента, когда его разденут, после чего повалил Ингу прямо в воду, едва доходящую здесь до щиколоток, и наконец-то ворвался в манящие врата наслаждения. По водной глади побежала мелкая рябь, полетели брызги, но в этот миг двое не замечали вокруг себя ничего.
Наконец мужчина издал протяжный стон, и отвалился в сторону, на спину, вытянувшись во весь рост. Набежавшая откуда-то волна перекатилась через его тело, хлестнула в лицо. Он фыркнул, но не шевельнулся:
– Какие вы все-таки счастливые, смертные… Столько ощущений, столько наслаждений и радости.
– Как хорошо с тобой, – негромко признала Инга. – Как хорошо, что ты есть… Ты знаешь, я всю жизнь мечтала о принце… Но вот никак не ожидала, что он окажется демоном.
– Я тоже никогда не думал, что моей наложницей окажется повелительница духов, – улыбнулся мужчина.
– Ты лжешь, демон, – приподнялась на локте девушка. – Ты сам подарил мне это кольцо. Наверное, ты всегда поступаешь так с девушками?
– Я всего лишь подарил тебе кольцо, – закрыл глаза мужчина. – Кто же знал, что из этого получится? Клянусь, за последние пятьдесят тысяч лет я впервые встретил подобную тебе, певунья.
– Ты живешь пятьдесят тысяч лет? – девушка перевернулась на живот, подгребла под грудь песка. Выходить из воды она явно не собиралась.
– Существую… – ответил ее кавалер. – Воплощаться удавалось всего раз двести, может, чуть больше. Совсем не часто.
– И надолго ты здесь? На этот раз?
– Я же говорил. Мы заключили договор с вызвавшим меня епископом. Два года я служу ему, два года я владею его телом. Потом снова служу и снова владею. Это тело мое еще на полгода, после чего я опять становлюсь рабом.
– Я люблю тебя, демон, – неожиданно призналась Инга.
– Меня или тело?
– Дурак ты, хоть и демон, – она обиженно ткнулась лицом в воду.
– Мне легче.
– Что? – соизволила вынырнуть девушка.
– Ты нравишься мне вся, – повернул к ней лицо мужчина, – и душой и телом.
– Просто нравлюсь?
– Не знаю… Мне нравится слышать твой голос, нравится созерцать тебя, говорить с тобой, овладевать тебя и просто прикасаться к твоему телу. Мне очень хочется, чтобы ты всегда была рядом.
– Это следует воспринимать как признание?
– Да.
– Но я так не хочу! – Инга уселась на песок, поджав под себя ноги. – Ты должен встать передо мной на колени, сказать, что любишь меня больше всего на свете и жить без меня не можешь. И осыпать цветами.
– Почему не могу жить? – удивился мужчина. – Вполне могу. Просто не хочется.
– Правда? – не сдержала довольной улыбки девушка.
– Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
– Не знаю… – она провела ладонью по его груди, животу. – Получается, через полгода мне снова придется уйти?
– Иначе епископ сожжет тебя на костре. Помнишь, что он собирался с тобой сделать?
– Да уж, – зябко передернула плечами Инга. – Интересно, а что подданные думают, когда вы в теле меняетесь? Вы ведь оба по-разному правите?
– А ничего не думают, – мужчина тоже перевернулся на живот, и положил голову на скрещенные руки. – Не дело смертных мыслить о правителях. К тому же, ни одного приказа моего епископ не отменял. Он меня эти два года постоянно гонял купеческие тайны узнавать. Потом кредиты давал или отказывал, ставки менял, товар покупал. Четыре бочонка серебра, прежде чем тело покинуть, в подвале замка закопал. Податями да оброком такого ему за всю жизнь не собрать. Вот сервами больше и не интересуется.
Демон был прав. Последние годы оказались для Дерптского епископства золотым веком. Шах-Али, частым гребнем прошедший по прибалтийским землям, собирая добычу, словно не заметил существования Дерптского епископства. То ли Господь внял молитвам правителя здешних церковных владений, то ли демон смог достаточно ловко выполнить приказ господина епископа – но по дорогам и весям татары рассыпались, только пересеча реку Педью, словно сочли земли епископства русскими и прошли по ним без грабежей. А после набега во всей Ливонии хлеб, рыба, мясо, лес, ткани и прочие товары после этого изрядно поднялись в цене, принеся здешним сервам и ремесленникам хороший доход.
Но больше всех нажился сам дерптский епископ. Нажился настолько, что не стал отменять никаких из введенных в честь выздоровления московского царя послаблений, и даже летописцы псковские и ливонские отметили в своих трудах, что в священнике словно проснулся предприимчивый купец. И хотя правитель западного берега Чудского озера по-прежнему вынашивал замыслы нападения на Русь и даже засылал в сопредельные земли своих лазутчиков, но сил у него явно не хватало и последние годы ужасы войны не касались окрестных мест.
– Думаю, нам пора, – мужчина поднялся, с тоской посмотрел на свои вымокшие одежды. – Инга, как ты могла? Что я теперь одену?
– Повесь на кусты и иди ко мне, – девушка, перекатившись с боку на бок, ушла на глубину больше, чем по колено и, раскинув руки, заколыхалась на поверхности. – За полчаса ничего не изменится, а тряпье все высохнет. Жара-то какая!
– Мы не успеем, Инга. У нас сегодня служба в Пале.
– Служба? – девушка опустила ноги на дно, поднялась во весь рост. – С чего это тебя так беспокоят службы христианскому богу, демон?
– Мне нравится слушать твой голос, – мужчина, развесив штаны и сорочку на гибких ветвях орешника, повернулся к ней. – Это истинное чудо, с которым и вовсе нечего сравнить.
– Так в чем же дело? – Инга набрала полную грудь воздуха, вскинула лицо к небу:
- Солнце свет, ярким светом,
- Над Москвою и вокруг.
- Почему же, люди летом,
- Отправляются на юг…
Мощные голос гулко отразился от поверхности воды, заставил всколыхнуться листву деревьев, выпугнул в небо стаи птиц, а на озерный простор – несколько утиных выводков, таившихся в камышах. Хотя, конечно, это были не те звуки, которые возникают под высокими сводами каменных соборов, заставляя испуганно креститься неверующих и благоговейно замирать истинных христиан. К тому же Инга почти сразу смолкла, раскинула в стороны руки и упала на спину:
– Господи боже, ну и жара…
Однако полноватый старец, сидевший в дубовом кресле в большом полутемном зале, вряд ли согласился бы с этим утверждением певицы, хотя королевский замок Стокгольма находился от Чудского озера совсем рядом – всего лишь через море, и над ним тоже расстилалось чистое небо и ярко светило солнце.
Увы, солнечные лучи уже не могли согреть кровь Густава Вазы, который собирался отметить в следующем году шестидесятый год, прожитый им на этом свете и тридцать второй, как он твердо восседает на шведском престоле. Не могла согреть его и соболья шуба, подаренная восемнадцать лет назад новгородским наместником, в которую кутался король, глядя через высокое окно на серые морские волны. Временами он проваливался в полудрему, в которой перед его глазами катились все те же волны – серые, играющие яркими солнечными бликами и иногда хвастающиеся белыми барашками на гребнях. И когда Густав открывал глаза, он даже не замечал, что перешел к яви из царства снов.
– Ваше величество, ваше величество! Война! – дверь в залу растворилась и внутрь ворвался паренек лет восемнадцати, с длинными русыми кудрями, рассыпанными по плечам, одетый только в тонкие суконные чулки и брасьер: бархатную короткую свободную курточку с маленькой оборкой у пояса, с короткими рукавами из отдельных лент, скрепленных выше локтя. Из-под рукавов брасьера выступали рукава рубашки, перехваченные в нескольких местах голубыми атласными лентами. На ногах пажа красовались туфли с высоко загнутыми носками. – Ваше величество, война! Русские напали на наши суда возле Хакса!
– Что ты кричишь, Улаф? – вздрогнув в кресле, недовольно повернул голову король. – Какая война?
– Русские напали на наши суда возле островов Хакса, – подбежал к правителю паренек. – Они разбили часть кораблей, а остальных отогнали за острова. Это война!
– Война, война, – закряхтел, ворочаясь в своем кресле старик. – У нас вот уже сорок четыре года с русскими никаких войн не бывало. А если точнее, то и все двести, потому как договор по Ореховскому миру по сей день в силе остается. Откуда война, коли у нас никаких споров больше двух веков не случалось? Ну, говори: какие суда, чьи, откуда и куда плыли? Сколько людей перебили, сколько купцов?
– Там купцов не побили, – несколько смутился паж. – То из Оула корабли, они ставни рыбные проверяли.
– Ага, вот как, – кивнул король, возвращаясь к созерцанию морских просторов. – Тогда так и говори: потопили не корабли, а несколько рыбацких лодок. И не напали русские, а потопили лодки, подравшись на море из-за мест лова, удобных для ставней рыболовных. Война, война! То у нас каждый год то тут, то там между рыбаками и промысловиками драки. То тюленей не поделят, то лосося. Мне что, из-за каждого болвана войну начинать? А то и вовсе вместе ловят, а потом от податей увиливают, друг на друга кивая. Много потопло-то людишек?
– То в письме не указано…
– Стало быть, ни единого, – подвел итог король. – А сколько лодок попортили?
– Три.
– Вот олухи!
– Неужели вы, ваше величество, так все это русским и простите, никак ответно не покарав?
На этот раз старик повернул голову и внимательно вгляделся в пажа. Что хочет он сказать этими словами? Уж не в трусости ли пытается упрекнуть? По сей день этого не смел сделать никто. Да и не удивительно. После того, как в тысяча пятьсот двадцать первом году он, простой рыцарь, поднял восстание против короля Кристиана второго и повел своих немногочисленных сторонников против всего датского войска в его отваге больше не сомневался никто. Ведь все они должны были погибнуть под мечами датчан… Но они победили. После этого ригсдаг, окруженный рыцарями-победителями решился избрал Густава Вазу королем Швеции. Он расторг унию, отделив половину Дании и создав королевство Швецию.
Не меньше отваги требовалось и для того, чтобы разрешить в королевстве свободу проповеди лютеранским священникам. Рим взбесился, а он, выждав пять лет, пока большинство подданных не перешли в новую веру, конфисковал все церковное имущество, впервые доверху наполнив казну. Тогда вся страна ждала карательного крестового похода… Но ничего не случилось. Папа проглотил оскорбление, а он снова выиграл неравную схватку.
Знал ли про все это паж? Может быть, и нет: самые лихие годы правления Густава Вазы завершились как раз восемнадцать лет назад. Добившись для страны независимости во власти мирской и духовной, упрочив ее финансы он остепенился и больше искал с соседями мира, нежели ссоры.
– Нет, русским все это я так просто не прощу, – наконец ответил король. – Принеси перо и бумагу, я продиктую письмо.
Улаф, на этот раз не спеша, ушел, но через четверть часа вернулся, неся в руках дорогую стеклянную чернильницу, два гусиных пера и несколько листов бумаги. Следом трое слуг внесли легкий стол из темной вишни, стул. Повинуясь жесту пажа, поставили их возле окна.
– Я готов, ваше величество.
– А, да, – вздрогнул король, открывая глаза. – Пиши: «Мы, Густав, божиею милостию свейский, готский и вендский король, гнев свой сдержать не можем и тебе, наместнику велеможнейшего князя, государя Ивана Васильевича попрекаем. Третьего дни людишки разбойные из земель новгородских напали на рыбаков моих возле острова Хакса и побили их смертным боем, а три лодки их потопили вовсе. Посему надлежит тебе людишек сих немедля разыскать, под стражу взять и примерно покарать, дабы безобразий сих никто чинить более не смел». Написал? Дай, подпись я свою поставлю… Вот, а печать сам приложишь. Потом письмо адмиралу Якобе отдашь, пусть с гонцом отправит. Все, ступай, – и король Густав снова закрыл глаза.
Зной стоял и над Северной Пустошью. Болота ушли куда-то глубоко под землю, в спасительную прохладу, оставив наверху, в память о себе, пересохший белесый мох, разлетающийся в пыль при малейшем прикосновении. Лишь кое-где посреди полян стояли зеленые островки камышей, напоминая, что осенью или весной здесь с железной неизбежностью снова зачавкает топь, заплещутся окна воды, подманивая к себе на водопой неосторожных зверей.
Во многих местах влага ушла так глубоко, что начали вспыхивать вековые торфяники, и над лесами повисла сплошная пелена сизого дыма. Поначалу появляющиеся то тут, то там дымки доставили людям, принимающим их за тревожные сигналы, немало хлопот, но вскоре все привыкли к постоянной гари и валящим местами прямо из земли светло-синим клубам.
Особенно много пожаров случилось вдоль реки Рыденки. Горело возле самого Замежья, возле Заозерья, Заручья, Заполья, Заклинья… Вспоминая все эти названия, Зализа иногда думал о том, что предки специально сговорились давать названия здешним местам только на «за…» : Загорье, Затинье, Запередолье, Запуговка, Замостье, Заболотье.
Впрочем, пожары не особо беспокоили опричника. В здешних местах все селения, кладбища, церкви, усадьбы стояли на холмах, благо возвышенностей, малых и широких, высоких и не очень хватало в достатке. Поля распахивались тоже на взгорках, а стога выкошенных в низинах лугов тоже ставились либо на холмике, либо на каменных кучах: найденные в земле камни смерды обычно скатывали в одну большую кучу, отчего каждое поле и каждый луг украшались каменным завалом, а то и двумя. Даже леса, что поднимались над чавкающими вязями были чахлыми, редкими и низкорослыми. Сгорят – и не жалко. Настоящие боры все равно на возвышенностях растут, куда огню не добраться. Куда больше Зализу беспокоил урожай. В извечно сырой земле не смотря на долгую сушь оказалось достаточно влаги, чтобы напоить хлеба, а под жарким солнцем рожь поспела неожиданно рано – к началу августа. Уже вовсю золотились поля овса, его поджимала скороспелая гречиха. Все поспело нежданно одновременно, и собрать все это, не оставить осыпаться на полях стало основной заботой помещика.
Опричник отпустил по домам всю дворню из местных смердов, пошедших к нему в холопы, дал крепостным, у кого не хватало коней, рабочих лошадей из своей конюшни, уговорил иноземцев из Каушты отпустить своих баб на подработки в своих деревни: снопы вязать, серпом жать хлеб в неудобьях. Разрешил боярским детям, уходящим в засеку к Невской губе обходиться в дозоре двумя воинами. У боярских детей беда та же, что и у него, и каждые руки на счету.
Впрочем, у некоторых дело и вовсе худо. Если опричник и его друзья – бывшие кожевенники из Углича, ныне тоже боярские дети, в севе и жатве ничего не понимая, с крепостных только оброк брали, то многие местные помещики завели еще и барщину. Теперь они в ужасе смотрели на колосящиеся чати, не зная, что с ними делать. Гнать крепостных на свои поля? Тогда они собственные отрезы сжать не успеют. Обозлятся на барина, да и уйдут в Юрьев день куда подальше. Ждать, пока смерды собственный хлеб уберут? Тогда свои поля осыплются, останешься с пустыми амбарами.
Прямо беда какая – Бог богатый урожай послал…
Испугавшись последней мысли, Зализа торопливо перекрестился на крест церквушки, стоящей за рекой, на холме, рядом с небольшой кленовой рожей, под кронами которой скрывалось кладбище.
– Благодарю тебя, Господи, за милость Твою к рабам грешным, за хлеб богатый, за солнце жаркое…
Тут он увидел выезжающий из-за дальнего березняка отряд верховых никак не менее десятка, причем каждый вел в поводу никак не менее двух тяжело нагруженных верховых коней. На миг в груди государева человека екнуло, и он схватился за саблю – но тут Зализа сообразил, что едут конники по уходящей к Новагороду тропе, а значит упущенными порубежным дозором врагами оказаться не могут.
Гости пересекли жнивье, спустились к обмелевшей реке, пересекли ее вброд. С одной стороны – все безбородые, яко немцы. С другой – кроме одного монаха одеты все, вроде, по-человечески, в рубахи и шаровары. Сабли на боках изогнутые, не палки прямые. Зализа тронул пятками бока своего туркестанского жеребца, двинувшись по тропке наперерез. Неизвестный отряд ненадолго скрылся за склонившимся над прибрежным обрывом рябинником, после чего снова появился – но уже на расстоянии десятка саженей. И вот тут все сразу встало на свои места:
– Константин Алексеевич?! Как? Откуда?
– Семен Прокофьевич? Никак ждал меня, боярин?
Не видевшие друг друга почти три года знакомцы съехались и, поддавшись порыву, обнялись.
– Как живешь, Константин Алексеевич? Как чувствуешь себя? Какими судьбами в местах наших? Почто в рясе путничаешь, ако монах сирый? Как жена? Дети есть? Ехал через Москву? Государя видел? Андрея Толбузина видел? А Батовых видел кого? Как они живут, какие от них вести? Да что ты остановился-то? Едем в усадьбу! Баню стопить велю, сбитеня с дороги попьете. А потом кваску из погреба, да с ледника.
– Так, – начал загибать пальцы Росин. – Живу я по-разному, но мне нравится. Детей нет, но будут, это мы еще в школе проходили. В рясе потому, что она мне нравится. Ехал через Москву, но царя не видел. С Андреем Толбузиным мы, почитай, неделю вместе пылились, Батовых никого не видел, и слыхать не слыхивал, что у них поместья вблизи Тулы. Баньку хорошо, но сбитеня не надо. Лучше сразу квас. Что еще? А-а, дело какое… Чует моя душа, Семен Прокофьевич, что про мое дело знаешь ты очень даже хорошо.
– А-а, ну да, – сразу сообразил опричник. – Это хорошо, что ты согласился, Константин Алексеевич. Без тебя дело пошло бы куда как тяжелее. А у меня сын родился!
– Да ну?! Первенец?
– Он самый. Но Алевтина вроде как еще одного вскорости обещает.
– Это дело, боярин, – похвалил Костя Росин. – Без детей дом – сирота.
Они неспешной рысью миновали зализинскую деревеньку Замежье, по накатанной телегами дороге обогнули лесную опушку, повернули в лес, перевалили пологий холмик и увидели впереди помещичью усадьбу – окруженную высоким частоколом, с обширным домом в два жилья и несколькими сараями.
– Вот и дома…
Усадьба выглядела словно вымершей: никто не суетился возле конюшен и опустевшего скотного загона, не следил за гуляющими по двору курами, не стучал топорами возле поленницы. Разве только дремала на лавке старая бабка, да у частокола маленький пацаненок в длинной полотняной рубахе и без штанов старательно рубил деревянной саблей лезущий вдоль частокола из земли чертополох.
– Вот он, – спрыгнув с коня, с гордостью подошел к мальчонке опричник и подхватил того на руки. – Данилой назвали. Подвластный Богу.
– У тебя в порядке все, Семен Прокофьевич? – с тревогой оглядел Росин двор, выглядевший так, словно его бросили все обитатели кроме нескольких упрямцев. – Может, помочь чем нужно? Ты скажи.
– В общем, да, – кивнул хозяин. – Алевтина только спит, наверное. Трудно ей.
На счет холодного кваса Зализа гостей не обманул, но вот угощать пришлось скромно: пирогами, вареной убоиной, копченой рыбой, немецким вином. Мальчишкам из росинской дворни накрыла в людской нянька, отведшая малого к мамке в спальню, а блюда в трапезную носил и вовсе сам боярин.
– Не случилось чего у тебя? – опять, не выдержав, спросил Костя Росин. – Мы ведь все свои. С одного котла ели, вместе кровь проливали. Скажи, к чему скрывать? Свои мы ведь все, русские! В беде не оставим…
– О чем ты, Константин Алексеевич?
– У тебя усадьба выглядит, как тонущий корабль. Разбежались все, кроме капитана.
– А, это, – наконец-то сообразил опричник. – Тут уж ничего не поделаешь, так устроен мир. Весной в нем случается половодье, а осенью – урожай. Думаю, помочь в этом не в силах даже ты, Константин Алексеевич. Давай лучше выпьем за твое возвращение, боярин.
Они осушили кубки, закусив вино холодными пирогами, после чего Зализа поинтересовался:
– Ты когда в Ливонию собираешься, Константин Алексеевич?
– Сперва к своим в Каушту хочу заскочить, проведать. Как они там, кстати?
– Дурных вестей нет, Константин Алексеевич, а хорошие пусть они тебе сами рассказывают, – уклончиво ответил опричник. – Так когда поедешь?
– День туда, день обратно, день на Каушту, – вслух прикинул Росин. – через три дня могу отправляться. Ты мне лучше скажи, Семен Прокофьевич, когда вы компанию свою начинать собираетесь? На какое время ребят нацеливать?
– Я так думаю, уборочную нужно закончить, к зиме подготовиться, коней подковать. Дождаться, пока зима реки и болота льдом закроет, чтобы к дорогам привязанными не быть. А хороший лед встает аккурат к декабрю. На декабрь мы уже и боярину Шуйскому ко Пскову сказали подходить, и мои охотники у стен Яма-города собираться станут. – Опричник вцепился зубами в пирог, откусил большой кусок, прожевал. – Потому мыслю, Константин Алексеевич, начинать друзьям твоим следует в ноябре. Чтобы свара внутренняя разгореться и панику посеять успела, а разобраться в ней никто не успел. Коли они месяца два али три продержатся, потом уже все равно будет, соберутся прочие земли Дерптскому епископству помогать, али нет. Мы там осесть успеем накрепко, и никакая сила нас не выковыряет.
– Ноябрь, – задумчиво произнес Росин, по привычке пытаясь откинуться на спину, и едва не упав с лавки. – Сейчас середина августа. Верхом до Сапиместкой фогтии дня четыре ходя. Будем считать, до нового года я все обговорить успею. Ребятам останется еще два месяца на все про все… Должны успеть… Но как передать им золото?
– А с собой ты его брать не хочешь, Константин Алексеевич?
– Ни к чему это, Семен Прокофьевич, – Росин потянулся за вареным мясом, взял большой кусок и начал старательно объедать. – Рискованно туда-сюда через границу таскать. А вдруг найдет или узнают про казну такую? А вдруг ребята откажутся, и придется назад мешок везти? Нет, ни к чему. К тому же, для такого дела я хочу им два десятка стволов перебросить с готовыми пулями и изрядным припасом пороха. Таких пищалей, что мои мастера куют, в Европе днем с огнем не найдешь. К тому же, пристреляны они под этот порох, пищали. А здесь пока, как я заметил, прицелы на мушкетоны и пушки ставить пока не принято.
– Это уже тяжко, – согласился Зализа, тоже налегая на убоину. – Через заставу пищали провезти не дадут.
– Я пока ехал, вот что подумал, – продолжил Росин. – А не подбросит ли все это нашим друзьям Баженов, Илья Анисимович? Как он живет?
– В дочке своей души не чает, – зачесал в затылке опричник. – Ладью новую наконец-то купил, а полгода назад еще одну, и еще одну в Новагороде заказал… Я так мыслю, согласится он. Суда его по Оредежу каждый месяц до Каушты и назад ходят. Отчего и не забрать сверх товара еще кое-что, коли я попрошу? И торговать в Лифляндию он ходит, я знаю. Должен согласится!
– И когда мы это узнаем?
– Это сложнее, – вздохнул опричник. – К нему в Куземкино, до устья Луги, только по реке добраться можно. Зимой по льду я на своем туркестанце за два дня могу домчаться. А сейчас, на лодке… Это только в один конец неделя получится.
– Долго, – решительно мотнул головой Росин. – Полмесяца только ответа ждать! Я думаю, если мы хотим сделать все вовремя, груз Витя должен получить через месяц. Скажем, самое позднее: двадцатого сентября.
– Где?
– По уму, так как раз возле Эзеля свидание назначать нужно, чтобы ходить далеко не пришлось. Скажем, ганзейский город Гапсоль подойдет?
– Гапсоль, двадцатого сентября, – кивнул Зализа. – Хорошо, груз будет ждать их там.
– Точно? – недоверчиво склонил голову Росин.
– Я как тебя провожу, Константин Алексеевич, самолично сяду на баженовскую ладью, спущусь с ней по Луге и попрошу Илью Анисимовича пройти с ней до Гапсоля. Товар у него для такого плаванья всегда найдется, и мне он отказывать не станет. Так что, как в Каушту приедешь, прости весь свой товар загрузить на ближайшую ладью. И он приплывет туда, куда нужно.
– Ну, коли так, хорошо, – облегченно кивнул Росин. – Тогда все получится.
Он взялся за кубок, допил вино, заглянул внутрь.
– Постой! – спохватился опричник. – Я сейчас…
Он поднялся, быстрым шагом вышел за дверь, после чего вернулся с пузатой бутылкой чуть зеленоватого стекла, похожей на лабораторную колбу. Разлил немного плещущейся внутри жидкости по бокалам, кивнул гостю:
– Отведай, Константин Алексеевич…
Росин поднял кубок, принюхался. Пахло холодком и чем-то неуловимо знакомым. Опричник, решительно опрокинув кубок, вылил себе в горло содержимое. Гость, после короткого колебания последовал его примеру. Поначалу показалось, что он просто выпил холодной колодезной воды. А потом пищевод вдруг сообщил, что по нему стекает нечто жутко горячее.
«Водка! – сообразил он и лихорадочно принялся собирать с блюд и запихивать себе в рот закуску. – А то и вовсе спирт».
– То твои сотоварища в Кауште изготовили. И меня угостили.
– Что же ты… – Росин закашлялся. – Что же ты, Семен Прокофьевич… Монополия же государева на водку…
– То на торговлю запрет царский имеется, – поправил его опричник. – А для личного баловства делать запрещения нет. Твои бояре торговать этим и не стали. Сами иногда употребляют, да меня угостили. Ну что, боярин, еще по одной и в баньку пойдем?
– Давай, – решительно махнул Росин. – Сто лет водки не пил.
Глава 2
Каушта
Банька у опричника на этот раз оказалась неудачной. Протоплена слабо, вода не то чтобы холодная, но и не горячая, пара нет. Девок, спинку потереть – ни одной. Только и удовольствия, что окатиться от насевшей за долгий путь пыли, на выпить с хозяином еще по чуть-чуть «беленькой». А потом еще чуть-чуть, и еще… И кончилось все это тем, что проснулся он лежа голым поперек кровати, оказавшиеся в тени ноги и голову приятно холодило, а попавший под утренние лучи живот словно полыхнуло огнем. А голова…
Осторожно удерживая ее на плечах и избегая резких движений, Росин поднялся, оделся, спустился на первый этаж и вышел на плечо:
– Семен, – окликнул он своего холопа, достающего воду из колодца. – Седлайте, сейчас дальше двинемся.
– А что так рано, Константин Алексеевич? – услышал он молодой женский голос, оглянулся и приложил руку к груди, поскольку кланяться побоялся:
– Благодарствую за все, хозяюшка, но поря нам отправляться.
– Как же не поевши-то? – Алевтина поправила накинутый на волосы платок.
– Передай мои извинения Семен Прокофьевичу, хозяйка, но больно дело спешное у нас, – при мысли о еде Росин почувствовал, как его начинает мутить, и он убедительно добавил: – Своих сотоварищей я уже три года не видел. Сама пойми, боярыня. Невтерпеж.
Семен подвел к крыльцу оседланного скакуна, и Костя Росин торопливо поднялся в седло, пнул мерина пятками:
– Н-но, лентяй! – скорее, скорее в лес, на свежий воздух, где наверняка станет легче. А если и хуже: так хоть не на глазах симпатичной молодой женщины.
Дворня нагонит, не потеряется. Не дети малые – по восемнадцать лет уже каждому. Даже не новики – воины. Бояре в их возрасте уже по три года службы за плечами имеют. Пару походов воинских, а то и сечь кровавых. Не пропадут…
От усадьбы дорога, пересеча широкий луг, нырнула в почти прозрачный сосновый лес, не имеющий никакого подлеска. Сквозь гарь пахнуло смолой, пересохшей хвоей и головная боль и вправду отступила. Росин даже попытался перейти на галоп, но от тряски вчерашняя водка тут же подкатила к горлу, и он поспешил вернуться к плавной широкой рыси. С интересом оглядываясь по сторонам и вспоминая первые месяцы пребывания в шестнадцатом веке.
Тогда всем им казалось, что проще ходить пешком, нежели взбираться на это непонятное, жутковатое устройство под названием «лошадь»; что без электричества, телевизора и водопровода они вымрут тут в течение месяца; что пропадут, не зная толком, как пользоваться сохой и правильно точить косу; что первый же встречный крестьянин устроит на них облаву и их сожгут на общем костре, как колдунов или запытают, как вражеских лазутчиков неведомо какой страны, а то и вовсе продадут в рабство или забреют в крепостные.
Смешно… Теперь это смешно – а тогда они еще не знали, что на богатую сытую Русь бежали ремесленники и пахари со всей нищей полуголодной Европы, да так лихо, что в Польше, Литве и Ливонии даже кордоны от этих эмигрантов ставили – а потому в русских землях привыкли к людям самых разных привычек и обычаев, с терпимостью принимая всех, готовых честно трудиться на общее благо. Что готовность сражаться за святую Русь с оружием в руках ценится среди бояр куда выше происхождения, и коли ты храбр и честен – то сразу признаешься равным среди равных. Что любой родившийся на русских землях человек считается изначально вольным, пока сам не решится продаться в холопы или не осядет где-то крепостным – а потому случайный встречный всегда воспринимается окружающими как человек свободный, а не чей-то раб, за которым нужен догляд, чтобы потом вернуть хозяину. И что каждый мальчишка, окончивший среднюю школу в далеком двадцатом веке имеет достаточно знаний, для занятия каким-нибудь простым, но для шестнадцатого века экзотическим ремеслом вроде варки стекла или прессования бумаги. Было бы желание трудиться, а соха в шестнадцатом веке – далеко не самый главный рабочий инструмент.
Дорога нырнула вниз, к мостку из четырех бревен с настилом из округлых жердей, лежащему над пересохшим ручьем, потом потянулась через густой осинник, лиственная подстилка которого вяло курилась сизым дымком. Только здесь Росин наконец сообразил, что в его время – три года назад, никакой дороги здесь не имелось, а вилась токмо узкая тропа, по которой двое всадников бок о бок проехать не могли.
– Однако наша Каушта становится популярной, – негромко отметил он. – Скоро ямской тракт до самого Новгорода проложат…
Позади послышался гулкий топот: своего господина нагнали пятеро ребят во главе с зеленоглазым Семеном в темно-синей косоворотке. Все переложили пищали поперек седла, дабы иметь возможность немедля пустить их в дело:
– Пошто пугаешь, барин? – попрекнул хозяина холоп. – Как можно одному в лес? А вдруг станишники у дороги таятся?
– Остальные где? – Росин не стал объяснять рабу, что ожидал увидеть здесь всего лишь узкую тропку.
– Вьюки тяжелые, Константин Алексеевич, – пояснил Семен. – Коней под ними в галоп не пустить. Подождем?
– Потом, – медленно качнул Росин головой из стороны в сторону. – До развилки на Еглино доедем, там у ручья и остановимся. Костер запалим, пообедаем нормально.
– Как скажешь, барин, – Семен решительно обогнал хозяина и поехал в десятке шагов впереди, настороженно поглядывая по сторонам.
– Прям почетный эскорт, – хмыкнул Росин. – Вам только мигалок синих не хватает…
Холопы промолчали. Они привыкли, что их боярин часто употреблял странные бессмысленные слова, и не особо задумывались над ними. Кормил он своих людей сытно, одевал не в обноски, а денежку на обнову давал. Оружие доверил ладное, огневое. А чего еще от хозяина нужно? Не во всяких княжеских домах и это получить удается! А что боярин временами странен бывает – так то не их ума дело. Лучше в сытости со странным хозяином жить, чем в голоде – с нормальным.
Каушта открылась впереди неожиданно – только стояли по сторонам от дороги плотными стенами высокие сосны, как вдруг резко оборвались, и потянулись справа и слева загородки, в которых паслись без пастушьего пригляда коровьи стада и овечьи отары, а впереди показалась широкая россыпь домов в окружении небольших палисадников, величаво вращающиеся крылья трех ветряных мельниц, трубы стекловарни на берегу реки, послышалось мерное шарканье лесопилки. Не смотря на уговоры опричника, одноклубники еще при Росине решили, что никаких стен ставить не будут. Все прекрасно помнили, что аж до конца Смуты на берегах Невы и Невской губы ни единого ворога не появлялось. А это еще шестьдесят лет – чего бояться? Вот потому и стояли теперь дома широко и вольготно, за сто метров друг от друга, а не давились как жилища во всех прочих городах вроде Пскова или Смоленска.
Росин почувствовал, как в груди екнуло – словно не в построенный недавно на берегу Суйды поселок он въезжал, а в родной дождливый Питер. Издалека донесся писклявый смех. Боярин поднялся в стременах и с удивлением увидел, как между стекловарней и сеновалом, на песчаном прибрежном пляже бегают дружной гурьбой пузатые малыши.
– Ох, и не хрена себе! Добился, стало быть, своего упрямый Зализа, оженил моих архаровцев, – Росин дал шпоры коню, с места сорвавшись в галоп.
На гостя обратила внимание женщина, колдующая на летней кухне, прикрыла глаза от солнца ладонью, повернулась в сторону старого, еще первого двора из трех домов и часовни, что-то крикнула. Со двора появилась другая женщина, всплеснула руками, кинулась внутрь. К тому моменту, когда Росин осадил коня возле кухни и спрыгнул на землю, вглядываясь в незнакомое лицо поварихи, от часовни внезапно сполошно ударил колокол.
Гость оглянулся, увидел, как выскочивший со двора бородач бросил на землю топор, тут же послышался топот со стороны реки и от мельницы.
– А-а-а! Костя вернулся!!!
В последний миг Росин смог-таки опознать в бородаче давно небритого Игоря Картышева, как тот уже сжал его в своих объятиях. В тот же миг еще кто-то напрыгнул на него справа, слева, сзади…
Нагнавшие барина холопы кружили вокруг, тиская рукояти сабель и не зная, что делать – то ли спасать хозяина от мужиков, что с яростными воплями кидаются к нему со всех сторон, совершенно скрыв с глаз, то ли ничего страшного пока не происходит.
Наконец, страсти немного поутихли и Росину удалось выбраться из удушающих объятий.
– Эй Зина, – крикнул в сторону двора Картышев. – Давай, на стол мечи, все что есть в печи! Гость приехал! Завязываем с работой на сегодня. Гулять будем!
– Ну да, – вышла, вытирая передником руки, простоволосая женщина. – Вы там нажираться будете, а я вам буженину таскать? Мне тоже с Костиком поговорить интересно. Марью свою в погреб гони.
– Семен! – крикнул через головы одноклубников Росин. – Лошадей во двор с часовней заводите, там разгружайте и расседлывайте. Конюшня все еще там, Игорь? Семен, там и конюшня, и сено. Как со скакунами разберетесь, сюда, к столу возвращайтесь. Тут, как я понимаю, все еще коммунизм. Так, Игорь?
– Он самый! – с силой хлопнул гостя по плечу Картышев. – Пошли под навес, там поговорим.
Ненадолго толпа рассосалась: одноклубники возвращались к своим мельницам и печам, заканчивая работу и останавливая механизмы. Тем временем Зинаида с несколькими помощницами, в которых Росин узнал взятых в Ливонии, во время набега на Дерптское епископство, невольниц, накрывала на стол. Тут было уже и привычное вареное или копченое мясо, пироги, миски с солеными огурчиками, здесь же и почти забытый холодец, заливная рыба. Появились на столе и запотевшие – с ледника – пузатые колбочки с прозрачной жидкостью, название которой любой русский мужик угадывал с полувзгляда.
Вскоре одноклубники начали опять собираться за столом.
– Ну давай, колись, – опустился Картышев на скамейку рядом с председателем клуба «Черный шатун». Теперь уже, наверное, бывшим. – Где тебя носило, как ты сам теперь, что за ребята с тобой? Родить десятерых за три года, при наличии желания, еще можно. Но вырастить до такого возраста…
– Холопы, – кратко пояснил Росин, глядя на свою дворню усевшуюся плотной группой в дальнем конце стола.
– О-о, да ты теперь рабовладелец? – вопросительно поднял брови Картышев.
– Уж чья бы корова мычала… – хмыкнул гость. – Невольницы, что мы три года назад взяли, как я погляжу, до сих пор здесь крутятся. И коли детей не аистов стая принесла, то и оприходованы они по полной программе.
– Выстрел прошел за молоком, – улыбнулся Игорь. – Все девки состоят в честном церковном браке. Отец Тимофей свидетель. А ты, Костя, натуральный рабовладелец!
– Отвяжись, – поморщился Росин. – Я никого за уши в холопы не тянул. Сами продались. И за хорошие, между прочим, деньги. Каждый из них, может статься, свою семью этим серебром из нищеты в середняки вывел. Теперь, естественно, отрабатывают. А ты чего хотел? Чтобы я благотворительностью…
– Да хватит вам трепаться! – перебил обоих Миша Архин. – Выпьем давайте! За встречу!
Одноклубники чокнулись, опрокинули в себя рюмки, потянулись к огурцам.
– Никак, маринованные? – удивился Росин. – Сто лет не ел.
– Ничего, еще накушаешься, – пообещал Картышев. – Ну, давай, рабовладельческая морда, рассказывай, как дошел до жизни такой? Что с тобой Зализа сотворил, после того, как увез?
– Ну, отвез в Посольский приказ, – почесал лоб Костя. – Там я про крамолу супротив царя еще раз рассказал… Ну и все…
– Что, и все? – удивился Игорь. – Что, так просто и поверили?
– Ну, спрашивали долго, правда или нет.
– Просто спрашивали?
– Ну да, – вздохнул Росин. – Повесили на дыбе к потолку, кнутом нахлестывали и спрашивали… Просто…
– Ой, мамочки, – испуганно прижала ладони к губам Зина. – Как же ты?
– Сказал, что правда, – кратко ответил Росин, не желая вдаваться в неприятные воспоминания. – Они поверили.
– А потом?
– Потом… – Костя с усмешкой вспомнил свой визит к царю. – Потом спросили, чего я хочу в награду. Я, до Государя дорвавшись, сразу целую программу действий выкатил. И про антихолерные карантины, и про воспитательный набег на прибалтов, и про государственную монополию на внешнюю торговлю пушниной. Если вы заметили, Иван Васильевич выполнил все.
– Ишь ты, как он уважительно заговорил, – покачал бородой Картышев, пригладив черную бороду. Под густыми мелкими кудрями шрамов от давних ожогов у бывшего танкиста почти не различалось. – «Иван Васильевич»! Вот стало быть, откуда у всех реформ уши растут! А то, что этим летом указ вышел об отмене воевод и введении местного самоуправления на основе выборных представителей от боярства, ремесленников и смердов… – договорив до конца длинную фразу, Игорь задохнулся, остановился, набрал воздуха и закончил: – Это тоже твоя работа?
– Нет, не моя, – покачал головой Росин. – А вот к созданию церковно-приходских школ я свою лапу приложил!
– Ну, ты монстр! – восхитился Картышев. – Везде успел отметиться!
– То не я, – покачал головой Костя и взялся за рюмку. – Ну-ка, мужики наливайте! За царя я выпить хочу. За нашего нынешнего государя Ивана Васильевича, что уже сейчас размеры Руси втрое супротив начала века увеличил, города строит десятками, крепости сотнями. Который первым право голоса людям русским дал, смердов к образованию допустил, дорогу наверх им открыл. Который не десять шкур с мужика драть пытается, а ремеслам и купцам дороги к прибытку открывает. Повезло Родине нашей с государем. За него и выпить хочу!
– Боже мой, до чего мы дошли, – покачал головой Игорь. – Я, коммунист в третьем поколении, за царя пью!
Однако от рюмки отказывать не стал.
– А дальше-то что было? – вернулся к прерванному разговору Архин. – После того, как отпустили?
– Ну, короче, когда государь доставать начал: чем, да чем за преданность вознаградить, я попросил руки другие дать, заместо палачом вывернутых… – тут Росин выдержал паузу, давая одноклубникам вдуматься в загадку. – И он дал… Молодую вдову Салтыкову, чтобы вместо рук, пока не выправлюсь, была.
– Я виду, наш шеф на глазах становится ярым монархистом, – прокомментировал Картышев.
– Помолчи ты хоть немного, – отмахнулась от него Зина, – дай дослушать. А дальше?
– Да в общем, и все, – пожал плечами Росин. – Обвенчались мы с Настасьей и уехали в имение салтыковское, под Тулу. Ну а там, имея кое-какую казну и смердов умелых, я несколько мануфактур поставил, типа здешней. Опыт уже был, так что получилось все быстро, без накладок. Тула город торговый, купцы на товар нашлись. Так что, ныне я уже не просто боярин, но и буржуин. Вот. Ну, а ваши дела как?
– Юля замуж вышла! – тут же выпалила Зинаида. – Как Зализа с Москвы вернулся, так она сразу за Варлама Батова и выскочила! Они там все вместе с братьями куда-то к Осколу поехали.
– Ах вот почему опричник про Батовых спрашивал, – сообразил Росин. – Они аккурат мимо моего поместья ехали. А я и не знал.
– А детей, пока тебя не было, народилось, – продолжил за ней Картышев, – аж тридцать две души. Некоторые молодцы аж по паре успели настругать. Так что, Костя, растем, как на дрожжах. Скоро город здесь будет. Мы его Шатуном в честь клуба назовем.
– Это дело хорошее, – кивнул гость, грустно заглянув в рюмку: – у него с женой пока ничего с этим делом не получалось.
– Да, чего-то мы засиделись, – спохватился Игорь. – Наливайте, мужики.
Они дружно опустошили рюмки, на этот раз забыв сказать тост.
Читать бесплатно другие книги:
