Разлюбил – будешь наказан! Крицкая Ирина

1. Новая секретарша

Я – столбовая дворянка. В моей кухне дымится кофе. Я танцую в прозрачной рубашке и никуда не спешу.

Спешит мой муж. Даже обнять не успеваю.

– Подожди минуточку, – прошу его, – съешь бутербродик.

– Все, все, – отпихивается он. – Мне некогда.

– Ну, дай хоть поцелую… Дай покусаю…

– Хорошо, – говорит, а сам уже обувается. – Кусай. Я не пойду на работу. Буду тебя целовать весь день. Оставлю государство без налогов…

Он забрал у меня чашку и убежал прямо с кофеечком.

Его офис на первом этаже (он там командует), а наша квартира на втором, и тут, конечно, чего уж говорить, тоже командует он.

У меня осталось пять минут тишины. Всего пять, пока не проснулись дети. Так что я тихенько, как мышь, иду в свою башню, на белую лестницу в зеркальных витражах. Сажусь в кресло и смотрю на небо, на молодые свежие поля, на брызги красных маков… Туман почти растаял, и странное круглое облако повисло прямо напротив моей башни. Такое подозрительное облако. Почти идеальная окружность. И мягкое на вид, как пуховая подушка.

Вот и сидела бы в облаках, но нет, дернуло меня посмотреть на землю. И что я вижу у себя под носом?

У ворот остановилось такси. Вышла неизвестная девушка. Высокая стройная блондинка (только этого мне не хватало с утра пораньше). Улыбается охраннику и трогает за ухо моего Макса, моего родного ньюфаундленда! Поднимается в офис. На крыльце хватается за мои кованые перила. Чего смотришь, красота? Я сама, между прочим, их кузнецу рисовала. Стоит рядом с толстой хохлушкой, нашей кладовщицей, смеется, а потом прыг – исчезает в офисе моего единственного мужа.

Кто эта мерзавка в солнечно-желтом платье? Мерзавка, мерзавка, не сомневайтесь, я все отсюда вижу, из своей стеклянной башни. Какое мерзкое платье! Такой навязчивый раздражающий цвет… А как ей идет, заразе! Неужели эту модель берут на мое место?

Мне, конечно, все равно… Но я сразу почувствовала эти холодненькие зеленые ручки, которые схватили меня за горло. Я вскочила с кресла, стала искать свой обрез… «Так! – говорю себе. – Так!..» А за дверью уже дочь моя плачет, маленькая совсем, еще и года нет. Я отнесла ее в комнату к старшему.

– Посмотришь? – прошу. – Я в офис на минутку.

Хватаю что-то с вешалки и бегом вниз, по ступенькам… Стоп! Все же смеяться надо мной начнут. Скажут: «Ах, как быстро она прискакала!». Надо подождать еще чуть-чуть, минут пять хотя бы. Сейчас вернемся на мою обзорную площадку. Давайте я вам пока план местности обрисую.

На календаре у нас середина мая. Мы с вами находимся в кубанских степях, на въезде в пыльный жаркий город. Местные жители называют его столицей… Что ж, пусть называют. Столица – не столица, но розы здесь цветут до декабря. Автострада шумит день и ночь. До моря меньше сотни километров.

На месте нашей резиденции несколько лет назад было чисто поле. А потом приехал мой муж – и теперь здесь база сельхозтехники. Впрочем, нас с вами это уже не касается. Тем более сейчас, когда у него появилась новая секретарша. Все. Идем в разведку.

В зале мальчики сидят, мои бывшие коллеги. Это я им повесила салатовые жалюзи, для тонуса. Сегодня они даже не повернулись в мою сторону. Вяленько так кивнули «Привет» – и пялятся на нее.

Вот она! Уже расселась за моим столом. А я его сама, между прочим, мебельщикам рисовала. Прохожу в кабинет к своему тигру. Успеваю сфотографировать ее быстрым взглядом из-за плеча. Ах, так! Хорошо, хорошо, Антон Сергеич… (это моего мужа так зовут). На гламур вас, значит, потянуло: губы, ресницы, ноги… Какое безобразие! Как вы вульгарны!

Сейчас, сейчас… Посмотрим мы ее анкету. Я хапнула папку у мужа со стола и уселась читать. Муж даже не взглянул на меня, по телефону решает международные проблемы.

Читаем. Двадцать пять лет… институт физкультуры!.. тренер по плаванию! Опыт работы в какой-то шарашке два года… Муж хорошо хоть есть. Один ребенок… Две ошибки в слове «профессионал»… Совсем дура, не могла посмотреть, рядом есть графа «профессиональные навыки». Что она там пишет? «Готова работать с полной самоотдачей». Я падаю! Так… массажист с одной «с». При чем тут массажист? Нет! Не может быть!

– А где «высшее экономическое»? Где «деловой английский»? – спрашиваю я своего мужа.

Давайте я вас с ним поближе познакомлю. В детстве, когда мы были пионерами и кушали пломбир за двадцать две копейки, он прочитал «Финансиста» и повернулся на бизнесе. Бизнес для него – любимая игра. Деньги в ней не цель, а бонус. Точнее, сегодня деньги – бонус, а вчера это была цель, еще какая цель. Мой муж – антикризисный управляющий. Если ваша фирма навернулась – зовите его. Он почистит любую конюшню. (Как я его рекламирую! А он на меня даже не смотрит.) Придумала заголовок: «Мой муж – человек-снайпер». Он не делает лишних движений и умеет ждать. И возле такого мужика теперь будет крутиться эта безграмотная массажистка!

– Антон! – Я подхожу к нему и наклоняюсь к монитору.

Программа «Клиент-банк» – тигр чахнет над златом. Поднимает глаза. Ах, какие они добрые!

– Ну? Что ты думаешь по этому поводу? – кивает он на анкету в моих руках.

– Супер! – говорю. – Такая задница… я вообще не могу!

– Научи ее там… документы оформлять.

Он поглядел на меня с легкой жалостью, как на глупенькую и страшненькую. Первый раз он так на меня смотрит. Честное слово, первый раз! Десять лет я была королевой, и никто, ни одна сволочь не оспаривала мой титул.

Я еще ничего не успела сказать, а уже начались оправдания:

– Крошка, у нас сезон. Нам ждать некогда. Думаешь, так легко найти нужного сотрудника? Сейчас мужики по клиентам разъедутся – на телефон посадить некого. Я зашиваюсь!

– Ага, ага, – киваю. – Ты ее на испытательный срок или сразу насовсем?

– Не знаю… если разрешишь… Она же красотка…

– Что?!!

Вы слышали? Он назвал при мне чужую тетку красоткой. Такого не было ни разу! Десять лет я была уверена, что в своем шкафу с удочками и болотными сапогами муж прячет белоснежные ангельские крылья.

– Я имею в виду… – Он все-таки поясняет. – Для клиентов, для фермеров, для колхозников – она красотка. Не для меня. Для меня… все-таки… как-то… она… простовата…

– Ладно, – говорю. – Меня это не касается. Я вообще больше в вашей организации не работаю.

– Пожалуйста, объясни ей там все, будь другом.

– Мне некогда, у меня дети, – промямлила я.

И бегом домой, мимо новой звезды, побыстрее.

…Господин директор сделал все правильно. У меня к нему никаких претензий. Какие тут могут быть претензии?

Я просто хочу его разорвать!

– Макс! Домой! Домой, толстая сволочь! – зову я свою собаку.

Только не надо мне говорить, что я проблему из пальца высасываю. Если бы мой тигр переспал с этой бабенкой где-нибудь на заднем дворе, в стогу, в мотеле, я бы не заметила. Левый секс – не моя тема. В чем тогда дело? Как? Вы не видите? Мой дом – мой театр! Мой! Я здесь примадонна! Караул! Аплодисменты мои украли!

2. Красота!

Отломите мне шоколадки кусочек. Или нет, накапайте мне чего-нибудь покрепче. Борща налейте с чесночком. Мне срочно нужна маленькая радость! Дождешься от вас! Знаю – сама, сама все себе организую. Ничего не поделаешь – придется открывать свою потайную дверь.

Сейчас! Я вам его покажу! Он похож на большую черную собаку. Правда, я не видела его уже тринадцать лет… Не видела и прекрасно себя чувствовала, пока однажды меня не занесло на серпантин, на эту тошнотворную дорогу вокруг Кавказских гор.

…Полоса крутится спиралью. Разгон – тормоз, разгон – тормоз. Меня выворачивает наизнанку, а делать нечего – остановиться негде. Слева горы, справа – обрыв. Впиваюсь зубами в кислое яблоко, не дышу и психую: «Нельзя как-нибудь полегче?»

Пропади он пропадом, этот русский юг! Этот антисервис! Эти толпы обгоревших грешников! Нам надо проехать перевал, до Сочи. Меня тошнит уже больше двух часов. Какие пейзажи? Глаза бы в одной точке задержать. И сын еще все время: «Когда? Ну когда?» И вдруг я вижу указатель «Пос. Новомихайловский». Смотрю направо, в сторону моря, там скоро начнется длинный-предлинный забор, за которым находится тот самый лагерь. Вот! Уже проезжаем главные ворота. Я заорала сыну: «Не ори!» Вот они – большие белые буквы: «Орленок». Я пытаюсь разглядеть что-нибудь за бегущей решеткой забора и кричу:

– Я здесь была!

– Успокойся, мышь, – мой муж терпеть не может эту дорогу. – Когда ж ты уже забудешь свои пионерские подвиги?

– Я здесь была, – говорю.

Решетка мелькает, длинная, на весь поселок. И ничего там не видно за деревьями, только солнечные лучи моргают сквозь листву. И уже не верится, что я жила целый месяц там, по ту сторону забора. Вот так вот буду когда-нибудь пролетать над Землей, начну кричать: «Я здесь была! Я здесь была!», а мне никто не поверит.

Да, представьте себе, мы встретились в этом самом пионерском лагере. А что вы сразу: «Фу! В пионерском лагере…»? Это, между прочим, был 1991 год – год смерти всех пионеров. Не было уже никаких барабанов, галстуков, свистков, линеек, строевых песен. Ни одного пионера, кругом – журналисты.

Я приехала на Форум Юных Корреспондентов, что-то похожее на корпоративный семинар, которые проводятся теперь где-нибудь в Египте или Болгарии. Правда, вшей все-таки на въезде проверили, не удержались. Это же только 1991 год, коммунисты еще не вымерли. Хотя о чем я? Тогда я наивно радовалась, что скоро на земле не останется ни одного коммуниста, а теперь знаю – они бессмертны; мосты, телефон и телеграф по-прежнему у них.

Газеты орут: «Свобода слова!», «Демократия», «Гласность», а мы, молодая пресса, стоим в очереди на медосмотр, в одних трусах, прикрываясь медкартами. Мы отдрессированы к своим пятнадцати годам, как белые мышки. Терпение и покорность – наша главная добродетель. «Это что за «шуточки революции»? Пошли вы на… со своим колхозным лагерем, – думаю. – Сейчас плюну – и на вокзал». Но дрессура делает свое дело: не плюю, стою, жду своей очереди, готова сунуть шею в петлю из пионерского галстука.

Народ возмущается громким шепотом:

– Какая дикость! Как на зоне!

И я со всеми помалкиваю и мечтаю. Меня считают овцой, меня сгоняют в стадо, а я стою в одних трусах и мечтаю о любви.

Нас посчитали по головам, проштамповали и выпустили. Мы плетемся по расплавленной резиновой дорожке. Жарит так, что плечи защипало. Вокруг зелеными пирамидками южные деревья… До сих пор не удосужилась выяснить: кипарисы это или не кипарисы. Ветер пахнет чем-то знакомым… Что-то из моего несчастного детства… Ну, точно! Так воняли водоросли в Анапе, давно, когда мои родители еще жили вместе. Дорожка выходит на высокую открытую площадку и… Вот оно – море!

Я, добрая девочка, не стану утомлять вас пейзажем. Кто это море не видел? Я просто коротенько сообщу, что чуть не упала в обморок от его неожиданных масштабов. Что я видела целый год, ученица, не знающая слова «дайвинг»? Типовая школа, вяленькие астры, наглядные пособия «Как действовать при пожаре», «Как правильно надевать противогаз»… Каждый день разбитая дорога, серый шифер, серый штакетник, серый кирпич, тополь татарский, тополь пирамидальный… И тут вдруг море! А-а-а-а-а-а! Сколько свободного места! Вода сверкает, как свалка разбитых зеркал. Глазам больно! «Прощаю всех! – подумала я. – Даже коммунистов, раз в мире есть такая красота».

3. Не соответствую уровню!

Так, минуточку. Отдохнем от детства. Мне срочно надо обняться. Не с вами, не бойтесь. Сейчас прорвусь на прием к своему тигру.

У нас тут, между прочим, южный вечер. Остывает асфальт, и бабочки летят на фонари, а мой тигр все еще на работе, хоть ты убей его. И отмазончик себе придумал: «Все, что мужчина не успеет сделать в своей карьере с тридцати до сорока, он не успеет сделать никогда». Согласна. Но если меня не обнимать, я впадаю в анабиоз.

А с чем я к нему сейчас приду? Я даже не в курсе, почем в этом году пшеница. Я не вкуриваю про последние конструкторские разработки нашего завода. А к начальству нельзя без повода: или по делу, или рассмешить. Ладно, пойду расскажу ему анекдотик про Красную Шапочку.

Так, Мерилин Монро оставила на стуле свой палантин. Уже чувствует себя как дома. Вот они, вражьи боеприпасы, в верхнем ящике стола: духи, помада, лак для ногтей, модный журнальчик. Есть чем заняться в рабочее время. А шеф до ночи завалы разгребает. Слышите? До сих пор на телефоне. Говорит по-английски.

– Я вылетаю в Милан… Нет, Сабрина, не в Венецию – в Милан.

Сабрина – секретарь нашего итальянского партнера Антонио. Антонио – хозяин завода сельхозтехники в Болонье. На каждом углу он поет, что хочет завоевать Россию, совершить революцию, завалить наши поля своим железом. Почти не врет. В Европе кризис, Антонио нужен новый рынок. Ему страшно повезло: завод, который здесь, на юге, раскручивает мой муж, захотел с ним дружить, собирать его железо в России. Жаль, у меня не спросил, а то бы я его научила: Антонио, хочешь завоевать Россию – начинай с меня.

– Да, Сабрина, я везу фермеров. Будем смотреть вашу технику, – кричит мой муж.

Громко, чтоб его в Италии было слышно. А я стою, как сенная девушка с подносом, жду, когда барин соизволят. Рассматриваю фотографию у него на стене. Метр на метр: море, маяк, пирс, горизонт. Это я ему прибабахала, для релакса.

Наполеон кладет трубку, потирает ручки, зовет меня к монитору:

– Крошка! Наконец-то мы вышли на новый уровень. Ты знаешь, сколько мы сегодня заработали? Смотри!

Да, невозможно не улыбаться, когда видишь банковский отчет с такими цифрами. Вот и не хочу, и плевала я на эти деньги: «Фу, фу, фу! Суета, все мирское», а губы сами растягиваются в улыбку.

– Безобразие! – Я целую его темные кудри. – Нельзя столько зарабатывать!

– А ты думала! – Он погладил меня по спинке. – У тебя муж о-го-го!

– Жуть, сколько денег! Я согласилась бы и на половину.

Что на половину! Я бы даже на четвертушку согласилась после моего голодного детства с ежегодной деноминацией и бесконечным ремонтом сапог.

Тигр потягивается, зевает и выдает довольным, сытым голосочком:

– Сколько писем надо буржуям написать! Хоть бы кто помог… Жаль… Подзабыла ты английский, подзабыла… Мне даже как-то неудобно за тебя.

Перевожу на русский – это он так шутит. Подождем – сейчас он скажет «Не обижайся, крошка. Бери все мои деньги. Лети в Венецию, газуй в Милан, транжирь, как тебе вздумается».

– Да-а-а… – продолжает тигр, – не соответствуешь ты нашему уровню … Не соответствуешь. Надо с тобой уже что-то делать… Что-то в тебе менять… Мне даже как-то стыдно за тебя…

Наконец он замолчал. Сообразил. Секундой позже, чем надо, но все-таки понял: только что, мимоходом, на радостях, он нажал на красную кнопочку, разбил пробирку с вирусом, сорвал предохранитель.

Улыбочка испарилась. Сразу встрепенулся, притянул меня к себе. Но поздно, уже поздно. Жена хоть и друг человека, а базарчик надо фильтровать.

– Холопские у вас шуточки, барин, – говорю и понимаю – тигр прав.

Тигр, как всегда, прав. Не соответствую! Умная-то девушка пропустила бы все мимо ушей. А я сразу в псих ударилась. Сразу оттолкнула его, развернулась, в дверях завизжала:

– Мне здесь и по-русски разговаривать не с кем!

Уже бежать собралась, всплакнуть в подушках, но нет – вернулась. Схватила папки с документами и швырнула в него со всего маха.

Ужас! Как я могла! Истеричка! Нет, не соответствую, надо меня поменять на более навороченную модель.

– Ты с ума сошла! – Он отъехал в своем кресле к стене.

Я подошла и рявкнула ему в лицо:

– Я кормлю твоего ребенка, сволочь!

– Вот иди и корми! – Он меня отправил.

И принялся осматривать монитор: не нанесла ли я ему тяжких повреждений? Нет, не нанесла. Я целилась в сторону, монитор мне жалко, даже в состоянии аффекта я берегу реквизит. Сейчас вот только хлопну дверью посильнее – и скорее отсюда вон. Нас тут не уважают. Я убегу. На море.

Слышите? Хлопаю. Бью нещадно дверную коробку – и попадаю в лапы к Ромочке. Темненький сладенький Рома, с чистой светлой улыбкой, свеженький, как мальчик, для своих сорока лет, – всем известный энергетический вампир. Начальник отдела продаж. Кровопийца, сгубивший мою сексуальную жизнь.

Каждый вечер, когда ему давным-давно пора валить домой, он блокирует моего мужа. Сует свой длинный нос к нему в кабинет и ставит ногу в дверной проем. Сначала реплика, потом вопрос, потом Рома прыгает за стол, может и на стол взлететь, и пока не пропоет петух, он будет строить планы захвата рынка. Больше двух дней это выдержать невозможно. Хорошо, что работа у Ромочки выездная. Каждый понедельник я с нетерпением жду, когда он улетит в поля, за свежей кровью и деньгами.

Крестьяне его обожают. Платят сразу. А то как засядет у Михалыча или Василича (так он зовет всех после пяти минут знакомства) – не выгонишь. Начинает со шнековых транспортеров, потом сообщает, что у него старшая дочка на выданье, что жена беременная… Если клиент еще жив, Рома заводит свою любимую песню про клювик. «Пришел вечером домой – спроси себя: «Что ты сегодня в клювике принес?»

– Привет, Соньчик. Как дела? – Почуял, зараза, свежую кровь.

– Нормально, – говорю и опускаю ресницы.

Вампирам нужно отвечать кратко и в глаза не смотреть.

– Как тебе наша новая девочка? – он кивнул на пестрый шарфик и облизнулся.

– Ничего… – отвечаю, – лишь бы господам нравилась.

– Ты знаешь, это очень хорошо, когда в офисе сидит красивая девушка…

Ромочка подошел ко мне поближе, прицелился четко, в зрачки, и стал выкачивать последние силы. Меня дети ждут, а он все приговаривает:

– Едет человек за двести… триста километров… Заходит к нам, а тут – «Ох! Какая баба!». И сразу у него настроение меняется. В следующий раз он подумает: «А поеду-ка я туда, где вот эта вот красавица работает». Это большой плюс для команды. Ты согласна?

– Абсолютно, – киваю.

Я перевожу взгляд на свои любимые цветочки. Кто их тут теперь без меня поливает?!

Рома приготовился ко второй атаке. Обошел меня по кругу и снова присосался:

– Я вот смотрю на тебя… Ты в последнее время изменилась. Чего-то тебе не хватает…

Мне чего-то не хватает! Я слышу это второй раз за вечер и начинаю задыхаться.

– Да. Чего-то не хватает, – говорю.

– Может, общения? – улыбается Ромочка. – Ты же все время одна. Вот скоро я свою семью перевезу… Будете гулять вместе, обсуждать нас, мужиков…

– Тебе дети звонят, – кричит мой муж из кабинета.

Спасает? Или выпроваживает?

Выпроваживал!

В полночь, истерзанный и злой, он поднялся домой, швырнул рубашку, расстегнул ремень, сбросил ботинки, прошел в столовую, бухнулся на стул и тупо уставился на тарелку с цыпленком. Что такое? Ой, забыла вилку положить. Извините, барин, недогляд, сию минуту исправим.

– Мне за тебя стыдно, – сказал он глухо. – Ты в офис в рванине заходишь…

А я себя сразу осматриваю, на всякий случай, отпихиваюсь сразу:

– Это… не рванина… и там… никого не было…

– Там был Рома. И … и эти штаны… тебе не идут. Совсем не идут, – проехался он по моим нервишкам блестящими железными гусеницами.

– Почему?

– Потому что они мои! – Он заорал. – Ты жена директора. Тебе это ни о чем не говорит?

Ой! Сердце! Сердце мое! Что я слышу?! От кого? Это же котик мой! Человек, который в 1996 году всю зиму проходил в китайском пуховике. И ведь он прав. Штанцы надо выбросить. Чистая правда! Только она мне сто лет не нужна. Педантичная критика убивает все мои эротические фантазии. Хочу брехни! Хочу красивого вдохновляющего вранья! Выдайте мне, выдайте разочек желаемое за действительное. Посейте конструктив. Я расцвету. Завалю ягодками, честное слово.

– Эх, водки бы сейчас, – его превосходительство поводили носом, – грамм сто пятьдесят… Нету? Позор! Тогда чайку.

Чаек подаем к компьютеру. Директор расслабляется в «Бойцовском клубе». От сына мне стало известно, что там он купил себе новый меч и кольчугу. У него и в Сети какой-то невозможный уровень.

4. Вот

За весь месяц в «пионерском» лагере я не встретила ни одного барабанщика. По утрам вместо горна звучала песенка, легенькая такая, в стиле латино. Ля-ля-ля… Мадонна ее пела.

До моря от моей кровати метров двадцать. И никаких свистков, купайся сколько влезет. То, что раньше называлось пионервожатыми, явилось в виде двух девиц, и они лишь изредка отсвечивали, как монархия в Соединенном королевстве. Жить можно. Можно даже на рынок за вином, можно даже ночью на пляж. Жаль, я тогда еще не умела всеми этими радостями пользоваться.

– А ты в курсе? – спросила меня новая подружка, девочка с Севера с большими синими глазами. – Московские журналюги приедут мастер-классы проводить. Я уже записалась в группу телеведущих. Идешь?

– Нет, – говорю. – Не иду. Мне газета больше нравится.

Все будущие телезвезды покосились на меня недоверчиво.

– У меня папа – пишущий журналист, – похвалилась я и убежала в маленькую стеклянную аудиторию для прессы.

Там хозяйничал недовольный толстяк. На нем была зеленая майка, в ней он напоминал арбуз. То ли он объелся, то ли недоел, нудил, нудил что-то… Мне стало скучно. Я перестала слушать, сижу и рассматриваю тех, кто впереди.

Вон пацан за собой машинку печатную таскает. Даже на пляже его с машинкой видела. Башкирия! Пугачевский бунт давно подавлен, а они все скачут ордой короткими перебежками, нацарапают на стене «Цой жив» и воют свою любимую «Все идет по плану-у-у».

Хохлы расселись. Все время что-то выясняют, претензии предъявляют, кормят их плохо, понаехал неизвестно кто… Но к вечеру гарные хлопцы бегут на рынок, приносят оттуда трехлитровые банки «Изабеллы» и кадрят девчонок. Меня уже кадрили, я сбежала.

Сибирь такая интеллигентная, оказывается. Не зря туда столько лет оппозицию ссылали. Сибирские дети как маленькие танки – здоровые, спокойные и очень самостоятельные.

В общем, покатит, – народ мне понравился. Все ненормальные, в рваной джинсе, в мини-юбках, в размалеванных майках, у всех куча понтов – кайф после моей занудной школы. Дети Черноземья рот раскрыть боятся, не то что в ухе дырку проколоть. Сейчас они выросли и, представьте себе, голосуют за коммунистов. Точнее, за тех, у кого сейчас почта, мосты и телеграф.

… – Что это? – толстый газетчик показал узкую металлическую линейку.

– Линейка, – все ответили хором, и я проблеяла «линейка».

– Строкомер, – послышалось сквозь голоса.

– Кто сказал строкомер?

И тут встал мальчик… Не смейтесь только – он. Да, он, конечно же. Так, а ну-ка хватит надо мной смеяться! Да, он сказал «строкомер», как это эротично! Я сама сто раз видела этот строкомер в редакции и все время хватала его у отца со стола, крутила в руках, думала – «какая линейка прикольная» и ни разу не спросила, как линейка называется. Поэтому я внимательно посмотрела на этого фактурного мальчишку.

Будем соблюдать протокол, расскажу, как он выглядел. Помню, надо же… Сто лет прошло, а я помню его серьезные карие глаза и высокий лоб… Нос? К носу придираться не будем, прямой нос, и достаточно… Брови с вопросом, с легким наездом… Плечи никак не расправит до конца, но хорошие плечи для его возраста… И губы помню, губы были растерянные, мягкие, детские совсем… Может и всплакнуть, если что.

Он поднялся. Столы были низкие, как парты для первоклассников, а он высокий, крепкий, как породистый щенок, за маленький стол не помещается.

Муж мой, конечно, скажет вам, что я до сих пор, кроме больших чернявых мужиков, никого вокруг себя не замечаю. Ну… грешна, грешна – не замечаю. Но сколько их, слоников, на побережье понаехало – я посмотрела только на этого. Мне показалось, я могу о нем кое-что рассказать, я его откуда-то знаю. Его взгляд исподлобья еще держал дистанцию, а я уже поняла – он может быть другим.

Конечно, тогда я такую аналитику не успела сформулировать за одну секунду. Все поместилось в одном слове: «Вот». «Вот» с точкой на конце, без обмороков.

– Кто сказал «строкомер», идут в соседнюю аудиторию. Остальные – со мной, – скомандовал толстяк.

Я осталась среди пеньков, а этот юный талант перешел на новый уровень, в группу для профи. Пошел газеты макетировать, а я с подружками смоталась на пляж. Шлепанцы бросила на террасе, и на цыпочках к воде – песок-то раскаленный.

…Дамы все поискрутились. Ну как же! Вот он – высокий блондин с видеокамерой, сорока лет с копейками, ходит по пляжу, берет крупным планом. Лежим – позируем. Изображаем светскую беседу.

– А вы слышали, что в прошлом месяце здесь раздавали бесплатные презервативы?

– Не может быть!

– Да… Тут же слет комсомольский проходил… Программа АНТИ-СПИД.

– Смотрите, нас снимают.

– Это Полуянов! Какой отпадный у него был семинар!

– Да, такой интересный человек! – оживились девочки. – Так приятно его слушать!

– Он на вас смотрит как на своих крепостных девок. – Я немножко попортила им веселуху.

– Нет, что ты! Просто он обаятельный мужчина. С большим жизненным опытом.

Интересный человек повернул объектив с моря на пляж, на летние домики с круглыми крышами, они напоминали большие перевернутые бочки, на маленькие деревянные коттеджи, на длинные террасы, пробегающие вдоль всего берега, на пирс, на красные буйки… Панораму захватил и снова прицелился в наши купальники. А мы сделали вид, что это такая ерунда, такой случайный ракурс, а сами невзначай вальяжно раскинулись на полотенцах.

И было куда объектив наводить! Дамы все шикарные, первейшей свежести, никакой анорексии, все расцветают и стремятся на первом встречном испытать свои чары. Он подошел к нам ближе и, не скрывая плотоядную, совсем непедагогичную улыбку, обратился к северной красотке с ангельскими глазами и длинными богатыми ножками.

– Наташенька, можно вас попросить? Вы не могли бы пройтись вдоль волны?

Натусик продефилировала. Повалялась в пене, сверкающая вышла из воды и чегой-то там ему пролепетала – «да, помню, съемка в шесть».

Однако время для пляжной охоты было выбрано неудачно, солнце жгло нещадно, и девочки попрятались в апартаменты.

– Вот моя любовь… – Наталья вытащила из сумки конверт с фотографиями и раскидала их по кровати. – Он художник, на три года старше, носит меня все время на руках. Говорит, «ты мой ангел».

Выскочили снимки, где она совсем голая. Я постеснялась спросить, она сама сказала:

– Мы с ним решили узнать всё вместе. Купили книжку «Искусство любви» Вислоцкой…

– Да? – удивилась я. – И мы купили… и тоже… на три года старше…

5. Беспонтовый пирожок

Антон, Антон Николаич Страхов, с которым мы начали изучать «Искусство любви», целый месяц провалялся в моем чемодане. Я так ни разу и не достала его фотографию. Зачем смотреть? Я попрощалась с ним навсегда, как раз в тот день, когда садилась на сочинский поезд.

Антон пришел проводить меня в лагерь. Нарисовался в прихожей: кровь с молоком, татаро-монгольское иго во плоти, здоров, пахуч, с букетом. Снимает белые туфли, осторожно наступает белыми носочками, по-кошачьему, оглядываясь, намекает на шлепанцы. Откуда в нашем доме мужские шлепанцы?

– Антон! – вспорхнула к нему мама в новом платье и побежала на кухню.

Оттуда уже несло горелым. Обед-то у нас торжественный. Скатерка новая. Диван переставили. Полы блестят.

Пока мама поет на кухне, Антон достает свою маленькую фотографию, для документов, и кладет мне в карманчик на груди.

– Возьми, а то забудешь там меня…

– Почему забуду? – Сижу я у него на коленках и качаю босой ножкой.

– Целый месяц в твоем возрасте – это очень много.

По лестнице с маленькой темной мансарды спускается старая гарпия – моя бабушка.

– Это кто ж так надушился? А?

– Здравствуйте, Валентина Карповна, давайте я вам помогу…

Антон подносит к столу старушечье кресло. Бабушка резво прыгает на подушку.

– Ой, спасибо… Хоть ты за мной поухаживаешь… – Она кокетливо подмигивает.

Женщины всех возрастов любят кучковаться рядом со Страховым. С одной стороны, они видят в нем большое теплое тело, с другой – чувствуют душевное родство, есть в нем что-то бабье. Даже наша молочница Татьяна не удержалась, протиснулась за стол и пялится. Чего села? Молоко принесла – и топай к своим детям. Сколько их там в твоем выводке? Пять или шесть?

– А мы вот Соньку на море провожаем. – Мама вынесла корзинку пирожков.

В жизни никогда до пирожков не опускалась, а сегодня черт ее дернул. Но корзиночка была прикольная, с едой у нас всю жизнь проблемы, зато с декором – все ок.

– Ох! Ты глянькося… На море? – по-козьи моргнула Танюха.

– Да, сама путевку раздобыла! Оторвала у этих райкомовских сволочей! – похвалилась мама. – Пусть съездит. Теперь и не знаешь, когда еще придется… с этой демократией.

– Я-то хоть пожила при коммунизме, – влезла бабушка. – Весь юг объездила. Весь юг! В Сухуми была, в Адлере была, в Пицунде была, в Сочи была, в Ялте была… А уж в Анапе… и не считала. Коньяка сколько привезла! Вина марочного! Все вот они, – она ткнула на маму и на кого-то еще в воздухе, – все у меня перетаскали. А теперь пойди… найди хороший коньяк.

– Да… – Антон оторвался от тарелки. – Если бы не демократия, я бы уже сейчас начал карьеру делать, по партийной линии.

– Ты ешь, ешь. – Бабушка настроила на Антона свои вампирские волны.

– Все! Накрылась лавочка, – усмехнулась моя наивная мама.

Смехота! Тогда, в 1991 году, мы верили в демократию. Знать не знали, что это такое, но верили. Наш почтовый ящик был забит газетами. Просвещались активно. Обычно это заканчивалось скандалом.

Мама на ровном месте оказалась монархисткой. Все надеялась, может, объявится кто из династии. Бабуленция ругала царизм за крепостное право и с придыханием вспоминала Сталина. Мы, конечно, мощным хором напоминали: «Из-за Сталина повесился твой отец!» Но она каждый раз притворялась, что плохо слышит. Бабуля любит закосить под глушнячок на самом интересном месте.

Прадед повесился в разгар коллективизации. Ночью у него забрали племенных лошадей, а утром его нашли мертвым на конюшне. Мы об этом знали, и бабушка знала, конечно, но все равно пила нашу кровь. Когда она говорила: «Зато при Сталине не воровали!» – мой отец срывался: «Эта старая шалава всегда любила кавказцев!»

Я бабулю понимала: своего родного отца она не успела запомнить, а портреты Сталина всегда маячили у нее перед глазами.

– А мне что коммунизм, что капитализм – пахать да пахать, – Танюха закачала головой, как лошадка, верх-вниз.

Обычно она помалкивает при гостях, а тут еще додумалась, сделала скорбную рожу и громко прошептала маме:

– Ваш-то плохой совсем стал. Не выходить. Я давеча заглянула: «Ты там не помер?» – «Нет еще», – говорить, а сам го-о-товай.

Это она про нашего папу. Он у нас эмигрировал на дачу пару лет назад, в бессрочную творческую командировку. И нечего было про это за столом говорить, дура.

Мама решила замять неприятную тему:

– Ой! Цветочки-то забыли! Сейчас поставлю, – и убежала за вазочкой.

– Какая вкуснота! – говорю. – Котлеты из соседского кролика!