Из-за девчонки (сборник) Козловский Юрий

– Сейчас Рублёв придет – с ним весело станет, – с тоской пообещал Валерий. – Кстати, уже второй звонок…

– У тебя есть сигареты? – неожиданно спросила она.

Пораженный ее вопросом, он замотал головой и спросил:

– А ты что, куришь?

– Нет. Просто я хотела узнать, куришь ли ты…

– Даешь! – расплылся он в беспредельно широкой улыбке.

– А если б курила, то что?

– Да курят обычно еще те…

– Глупость какая! – возмутилась она. – У меня мама курит. А я могу поклясться, что она очень порядочная женщина.

В это время зазвенел третий звонок.

– Пойдем в зал? – спросила она.

– Может, еще подойдет? – опять затосковал Валерий. – Неудобно без него…

Катя без слов вытянула из его руки билеты, подошла к кассе, где стояло несколько человек.

– Кому билеты? – громко обратилась она к ним. – Десятый ряд, середка!

– Ты чего?! – подбежал Валерий.

– Ничего! – даже не поглядев на него, ответила она и снова спросила очередь: – Кому билеты?!

– Ну и черт с ним! – в сердцах воскликнул Валерий, имея в виду инициатора – Колюню, схватил Катю за руку и потащил ее в кинозал, где уже медленно, как при обмороке, в глазах меркнул свет…

После кино Валерий решил позвонить Рублёву.

Он вошел в будку телефона-автомата. Накрапывал дождь. Катя тоже вошла в будку и встала напротив него. И пока Валерий набирал номер, разговаривал с Рублёвым, она заплетала волосы в косу и, не таясь, разглядывала его лицо. Ей нравился этот мальчишка. Даже тем, что неразговорчив, чуть важничает, тоже нравился. Лицо у него симпатичное – чистое, спокойное. Нос почти сросся со лбом, как у древних римлян, подбородок чуть выдается вперед – где-то она читала, что это признак сильной воли. А глаза у него почему-то невеселые, даже когда улыбается. Интересно, знает ли он сам, что немножко похож на артиста Богатырева, который ей очень понравился в «Мартине Идене»?…

– Ты чего не пришел? – начал Валерий свой разговор с вопроса. – Фильм, правда, старый, но смотреть можно.

– А ты не д-догадываешься почему? – хмурым голосом ответил Колюня.

– Честно говоря, нет…

– Я и не с-собирался идти. Для тебя, балда, с-старался.

– А кто тебя просил об этом?!

– В классе уже все, кроме тебя, з-знают: она в тебя влюблена.

– Ори потише… – скосил Валерий глаза на Катю.

Та с задумчивой улыбкой смотрела на него и заплетала косу.

– Она рядышком? – догадался Колюня. – Видишь: в-все на мази! Действуй дальше, паря…

– Захочу – тебя не спрошу…

– Но когда пойдете в загс, – продолжал язвить Колюня, – в-возьми меня своим свидетелем. Все-таки я вас свел. За одну парту посадил, в кино вдвоем отправил…

Будь Рублёв рядом, он бы ему за такие шутки закатал. Но рядом стояла девчонка. Она тянула руку к трубке.

– С тобой Катя хочет поговорить, – сказал Валерий Колюне, но тот уже бросил трубку. – А что ты ему хотела сказать? – не поднимая глаз, поинтересовался Валерий.

– Хотела попросить, чтобы он нас в гости позвал. Говорят, у него много хороших записей…

– У него всего навалом.

– А мне вдруг так захотелось музыки!..

– Я не пойду, – твердо сказал Валерий. – По-моему, он сегодня не с той ноги встал.

– А почему он не пришел в кино?

– Сказал, что для нас с тобой старался. Но я не верю в это.

Дождь уже перестал накрапывать.

– Странный он какой-то… – Катя вышла из будки, следом за ней и Валерий. – Что ни делает, все только хуже для себя. Вы с ним, я слышала, дружите… Что он за человек?

Валерий не ответил. То ли не захотел, то ли не расслышал ее вопроса.

– До скорого? – остановилась она на перекрестке.

– До свидания, – торопливо пожал ей руку Валерий и быстрым шагом пошел в противоположную сторону.

Катя чуть не плакала от обиды… Что за тип?! Кино смотрели вместе. А как проводить – даже не предложил! Она еще приняла его за Мартина Идена наших дней. Самый настоящий пень – вот он кто!

И у Валерия было тяжело на душе. Еще когда они выходили из Дома культуры, он подумал: «Надо проводить ее». В будке глянул на часы и понял, что опаздывает. «Чтоб ровно через два часа был как штык!» – с таким условием мать отпустила его в кино. И если он не явится вовремя, крику будет – полная квартира. А он больше всего на свете не любит скандалов.

И вдруг его будто что-то толкнуло в спину. Обернулся и увидел, что Малышева понуро идет в свою сторону прямо по лужам. И не как-нибудь, а босиком! Без туфель она стала совсем маленькой. Что было духу бросился следом за ней.

– Ты чего? – спросил он, поравнявшись. – Простудиться надумала?!

Она даже не взглянула на него.

– Слышишь?! Обуйся…

– Иди, куда шел…

Тут он заметил, что шпилька одной туфли обломилась и держится на честном слове. Остановил Катю, снял с себя кеды и опустился перед ней на колени, чтобы обуть ее.

– Не трогай меня! – стала она вырываться. И чуть не упала.

– Стой смирно!

– Я не корова, чтоб со мной так разговаривали!

Валерий только подбавил масла в огонь.

– Будешь брыкаться, – мрачно предупредил он, – на руках понесу.

– А по физии не хочешь?

– Бей, – поднял он к ней лицо, а сам продолжал впихивать ее ноги в свои кеды сорок третьего размера.

Она ударила.

– Еще, – попросил он.

И тогда она перестала вырываться…

У дверей квартиры она сказала ему:

– Зайдем к нам. Я дам тебе сухие носки.

– Здесь подожду, – ответил он, глядя в потолок.

– Ну и чудик ты! – улыбнулась она и силком втолкнула его в квартиру.

Мать возилась на кухне.

– Ма! Я не одна! – просунулась туда Катя.

– Кто еще?

– Мальчишка из нашего класса, мы с ним в кино ходили. – И тихо напомнила: – Я тебе о нем рассказывала.

Мать выглянула из кухни. Строго оглядела Валерия с головы до ног.

– Это что, новая мода – ходить в одних носках? – спросила она его.

– Здравствуйте! – сказал Валерий, ничего не объясняя.

– Здравствуй… – закивала Катина мать. – По правде говоря, я представляла тебя другим. Калибром поменьше. И жгучим шатеном.

– Ты все перепутала, ма! – залилась смехом Катя. – Это Валерий Коробкин, мой сосед по парте.

– Предупреждать надо, – чуточку обиделась мать и вернулась на кухню.

Катя провела Валерия в комнату, дала ему сухие носки, а сама побежала к матери.

– Скажи: он симпатичный?

Мать глянула с усмешкой:

– Красавец!

– Я серьезно!

– Хорошее лицо. Волевое…

– Ой, мамка! – задохнулась от удовольствия Катя и благодарно прижалась щекой к ее щеке. – Я решила: он будет моим другом.

– Как это – решила?

– Сегодня поняла, что и я ему нравлюсь.

– Ловлю тебя на слове.

– Лови! – лобызнула она мать в плечо. – Я уже дней десять как вся втюренная в него.

– Та-ак… продолжай…

– Всё! – удивленно посмотрела на нее Катя. – Он нравится мне. Я нравлюсь ему. Что еще нужно?

– Немного. Школу окончить.

– Я бы тебя еще поняла, будь он дурачком или хулиганом.

– У тебя и такие были. Не в этом дело. Уж больно ты влюбчивая.

Катя показала ей язык и, напевая что-то, понеслась к Валерию.

Да, он был не первым ее увлечением. Далеко не первым! Уже в третьем классе она объявила родителям, что один мальчик хочет на ней жениться. «И ты дала согласие?» – не повел бровью отец. «Нет, – грустно потрясла косичками Катя. – Я сказала ему, что люблю другого…» Она с малых лет охотно принимала все знаки внимания мальчиков – от ударов портфелем по спине до записок с приглашением на каток. Все их ухаживания воспринимала как должное. Она словно бы сразу родилась девочкой-женщиной. «Ой, ма, – могла она, бросив портфель на пол, сообщить с порога, – на какого красивого мальчишку из девятого класса я сегодня глаз положила!..» Мать не всегда понимала: поддразнивает ее дочь или за этим кроется что-то серьезное…

Переезд в Москву ничего не изменил в ней. Она быстро сошлась с девчонками своего класса. Понравилась мальчишкам. Но они ей поначалу не понравились. Одни показались страшно несерьезными, как, например, «братья Карамазовы», другие хамоватыми, наподобие рыжего Рублёва. Но, если честно, в первую очередь Колюней-то она и заинтересовалась. Что-то угадала в нем своим детски женским сердцем. Даже успела матери обрисовать его характер и наружность… И вдруг на парте обнаружила красную разграничительную черту, которую провел ее сосед. Это ее задело. Такого в жизни еще не было – чтобы не она, а ей указывали на место! Стала краем глаза всматриваться в нелюдимого Коробкина, пытаясь понять, что он за фрукт. Валерий, чувствуя ее взгляд, отворачивался, показывал, какая у него красивая спина. Катя поклялась, что он как провел, так и сотрет эту самую черту!

И вот он у нее в гостях… К ужину подоспел отец, военный в звании майора. Когда к дочери приходил кто-нибудь из одноклассников, он любил смущать их каверзными вопросами.

– Что предпочитаете, молодой человек? – спросил он Валерия. – Вино? А может, водочку?…

– Шутите, – сдержанно улыбнулся тот.

– А что, – улыбнулся и Катин отец, – скажешь, ни разу не пробовал?

– Один раз было, – не скрыл Валерий. – Я еще в школу не ходил. Выпил целую рюмку, не помню чего. Чтобы отцу поменьше досталось. И чуть не умер после этого. До сих пор от одной мысли воротит…

– Ничего не скажешь, яркое воспоминание из детства… – с сочувствием посмотрел на него отец, и они стали говорить на другие темы.

– Я пойду, – первым встал из-за стола Валерий.

– Еще чашечку чая? – предложила Катина мать.

– Спасибо, – поклонился он, – говорят, пить много жидкости вредно.

Это его заявление у всех Малышевых вызвало улыбку.

– А хотите, – обращаясь ко всем, сказал Катин отец, – я сейчас быстро помою машину и покатаю вас вдоль Москвы-реки? А под конец заедем в кафе-мороженое, и…

– Я не могу, – не дал даже ему договорить Валерий. – У меня сегодня астрокружок.

– И никак нельзя пропустить?

Валерий сурово покачал головой:

– Сегодня моя очередь наблюдать. Не могу…

Когда он ушел, отец сказал дочери:

– А товарищ-то у тебя… с характером.

– Разве это плохо? – не поняла Катя.

– Что ты… – задумчиво поглядел на нее отец. – Наоборот, очень даже хорошо.

– Он немного неуклюжий, – добавила от себя мать, – но, по-моему, добьется в жизни всего, чего захочет.

… А что же в то время, когда у Малышевых пили чай, делал Колюня? Подложив руки под голову, он лежал в вельветовом пиджаке на тахте и думал о судьбе. Ему колоссально не повезло! Чтобы поход в кино состоялся, все до мелочей продумал и предусмотрел. Кроме одного – что бабуля, уходя, возьмет свои и его ключи и запрет квартиру снаружи.

Было нестерпимо досадно. Он такие возлагал надежды на этот культпоход! Малышева вполне соответствовала его представлениям о «своей девчонке». Лицо, фигура – любо посмотреть. Характер что надо: веселая, не выламывается, как многие девчонки. И, что самое привлекательное, незлопамятная. Подулась на него пару дней за реплику на первом в этом году уроке и перестала. Сколько уже раз подходила к нему с тетрадями по русскому и английскому.

– Проверь, чего я тут наляпала… – запросто присядет рядом на переменке.

– Пожалуйста, мисс Малышева! – учтиво скажет он и, как большой специалист, наденет воображаемые очки.

Проверит, исправит и молча вернет тетрадь. Несколько раз – или это ему лишь показалось? – он ловил на себе ее задумчиво-изучающий взгляд. Верно, взгляд не расписка, к делу не приобщишь. Но он порождает надежды! Настал день, когда Колюня решил: надо действовать! Время становиться взрослым. Время приглашать в кино… Коробка он взял в компанию, чтобы чувствовать себя посвободнее. В следующий раз, думал, обойдется без него. А вышло – они обошлись без него. Бабуля, бабуля, ты как будто нарочно заперла квартиру!..

Вечером он долго ворочался в постели, простыню в скатку сворачивал: «внутренний голос» не давал покоя. Он подсказывал Колюне, что между Коробкиным и Малышевой что-то произошло. Но что именно?! В худшем случае этот тюфяк Коробок после кино проводил ее до дома – и бегом домой к своей скандальной мамочке, к своим электродам, катодам, анодам…

Перед тем как уснуть, Колюня утопил клавишу приемника, всегда настроенного у него на волну «Маяка». «Уймитесь, волнения страсти! Усни, безнадежное сердце…» – отчаянно и грозно загремел шаляпинский бас в Колюниной келье. От этих слов старинного романса, затаенного плача музыки и раскатов могучего, как океан, голоса у Колюни пробежали по спине мурашки. «Минует печальное время…» – из далеких, невозвратных времен долетело до него предсказание, и он забылся сном, внезапным, как порыв ветра перед грозой…

На следующий день он дежурил в классе. На большой переменке ворвался в класс со шваброй в одной руке и ведром с водой в другой. Вид имел – глаз невозможно было оторвать! Рыжие волосы пламенели и устрашающе торчали во все стороны. На груди, вместо передника, болталась старая географическая карта Африки, на которой Замбия и Намибия еще не освободились от колониального гнета.

– А ну! – зычно крикнул он. – Выметайтесь все, я н-начинаю работать!

Несколько человек сидели за партами и перед физикой методом скорого чтения учебника постигали хитроумные законы электричества.

– Кому сказал: выметайтесь! Хватит нам по чистоте быть на последнем месте!..

Чтобы все видели, как он решительно настроен, Колюня поднес швабру к лицу Светы Зарецкой.

– Считаю: раз, два, три…

Света поглядела на него, плюнула от полноты отрицательных чувств и вышла из класса.

– Вас это, голуби, тоже к-касается, – заявил он Коробкину и Малышевой, склонившимся над одним учебником.

– Не мешай, а? – взмолилась Катя. – Если Валерка не объяснит мне сейчас этот параграф, я погорела.

– Мне какое дело? – Колюня нарочно громыхал ведром, чавкал шваброй. – Г-гу-лять надо меньше, г-голуби…

– Пойдем отсюда… – Коробкин захлопнул учебник и встал. – Все равно не отстанет, я его знаю.

Класс опустел, и с Колюни тотчас схлынула деловая горячка. Заводить уже некого было. Рублёв наедине с самим собой был разительно не похож на Рублёва на публике. И, загляни кто-нибудь в эту минуту ему в лицо – худенькое, веснушчатое, несчастное, от недосыпа чуть синеватое, – никто бы не подумал, что Колюня способен кого-то обидеть. Его бы не обидели!

Вот и звонок на урок. В класс на полных правах один за другим вбегали, перелетая через ведро, акселерированные восьмиклассники. А Колюня продолжал нехотя возюкать шваброй по полу.

И – хлясть! – тряпкой провел по чьим-то белым туфлям.

– Вот спасибо-то! – изумленно-горестно ахнула классная, посмотрев, во что превратил он ее ноги. – Но скажи: за что?

– Я н-нечаянно! – вскричал Колюня, да так горячо, что она ему сразу поверила.

Он бросил швабру, достал белый, бабулиной утюжки платок и, как заправский чистильщик сапог, оттер туфли, вернул им первозданную белизну. Классная просияла. К ней вернулось хорошее настроение, которое ее редко покидало.

– Знаешь, какой я сегодня слышала разговор? – доверительно, но так, чтобы и другие слышали, сообщила она Колюне. – Наталья Георгиевна предлагает послать тебя на олимпиаду по литературе. Она прямо горой за твою кандидатуру.

У Колюни от этой новости глаза сделались квадратными. Поехать на олимпиаду – хорошо. Но если привезешь последнее место?

– Людмила Сергеевна! – вступила в разговор Оля Самохвалова. – Подействуйте на Рублёва. Он от всех поручений отказывается. А у него скоро комитет, и я боюсь, он там засыплется… И тогда на олимпиаду не пошлют…

Колюне вдруг нестерпимо захотелось на олимпиаду.

– А ты хоть п-помнишь, что мне поручала? – сразу перешел он в контрнаступление.

– Конечно, помню: два раза в неделю навещать слепую женщину и читать ей газеты…

– Как читать, она слепая, а как играть во дворе в карты и домино, так нет?! – продолжал наступать Колюня. – Я пять раз был у нее. Она п-просит читать ей только про шпионов. И больше, дудки, не пойду!..

– Запишем тебе отказ от поручения! – предупредила Оля.

– Я бы к этой тетке тоже не ходила, – подала голос Малышева в защиту Рублёва, чем удивила его и обрадовала.

– А ведь не с тобой разговаривают, – обиделась на нее Оля.

– Не спорьте. Без поручения Рублёва нельзя оставлять, – рассудила Людмила Сергеевна. – Что у нас там по плану, Оля?

– Турпоход и подготовка к фестивалю искусств.

– За что ты хочешь отвечать? – взяла классная Колюню за плечи и внимательно посмотрела ему в глаза. – За турпоход или за подготовку?

Колюня откровенно спросил:

– А ни за что н-нельзя?…

– Нельзя, – так же откровенно ответила она. – За что-то, понимаешь, надо отвечать.

– Т-тогда за подготовку.

– Это потому что до фестиваля еще далеко?

– Точно! – поразился он тому, как она правильно прочитала его мысли. – А откуда вы узнали?

– От верблюда.

Она и на уроке не оставила его своим вниманием – вызвала отвечать. И Колюня точно ждал этого, вышел из-за парты и рысью устремился к доске. Весьма средний ученик по физике, он на этот раз блеснул. Привлек дополнительный материал, рассказал о гипотезе одного ученого…

– Садись, – сказала ему классная, и даже задним партам было видно, какую твердую, во всю клетку крупную пятерку она выводит в журнале. – Что ты умница и мог бы учиться у меня только на «отлично», я это всегда знала.

Колюня пошел на место, как триумфатор. Перед ним катилась-раскатывалась красная ковровая дорожка. Тысячи рук тянулись к нему с цветами и тетрадями для автографов, а он шел и ни на кого не глядел, разве что Эмме Гречкосей показал язык. Но вот он подошел к своей парте. И разом исчезли улыбающиеся восхищенные лица, цветы, дорожка. На парте лежал синий неиспользованный билет в кино, столбик мелочи и записка из двух слов: «Полный расчет».

Твердый от чересчур прилежной позы затылок Валерия Коробкина говорил сам за себя…

В турпоход Колюня решил не ходить. Дело это добровольное, каждый проводит воскресенье как хочет, и неучастие в походе Самохвалова не сможет записать ему как отказ от поручения. Севка Барсуков со своей девчонкой зовут его поехать с ними на лоно природы и сообразить шашлычок.

«Мясо – за тобой», – предупредил Севка. Это, конечно, можно. Но Колюня знал наперед, как будут развиваться события: сами куда-нибудь уйдут, а его оставят стеречь вещи…

В турпоход вместе со своим классом Колюня не хотел идти из-за Коробкина. Совсем обнаглел паря! От Малышевой не отстает ни на шаг. Носит ее портфель, помогает надевать пальто, угощает конфетами, мороженым… И больше никого близко не подпускает. Типичный собственник. Не понимает, бедняга, что живет в конце двадцатого века и своим поведением только смешит умных людей.

Колюня, Колюня…

Утром в воскресенье он открыл глаза – намечался славный денек. Солнце било в окно так, что стёкла чуть слышно звенели, воробьи, расселившиеся в «китайской стене», расчирикались во всю мочь. Отвечая им, запела и хорошо выспавшаяся душа Колюни. Он подкинул ногами одеяло, быстро оделся, затолкал в рюкзак все, что надо, взял фотоаппарат, сорвал со стены гитару и побежал к месту сбора.

Они прошли по намеченному маршруту без особых приключений, если не считать, что тяжелая Эмма Гречкосей провалилась в болото. На ее вытаскивание и переодевание ушло целых полчаса. Классная, заядлая туристка, стояла ждала и недовольно поглядывала на часы. Колюня достал из рюкзака для Эммы шерстяные носки. Гречкосей уперлась – не хотела от него принимать никакой помощи.

– Не наденешь?! – пригрозил ей Колюня. – Тогда весь день т-травить буду…

Они пришли на берег лесного озера. У всех так и пооткрывались рты при виде его красоты. Круглая чаша воды, чистой, темной, до весны погруженной в сон. Ни души, ни ветерка, ни всплеска. По краям чаши толпились мощные дубы и березы с пооблетевшей листвой, сквозь них нелюдимо проглядывали черные, готического стиля ели…

– М-меняю квартиру в Москве вон на тот шалаш!.. – первым нарушил тишину Рублёв. И начал щелкать затвором фотоаппарата.

Но любоваться красотами природы стоя уже ни у кого не было сил. Свалили рюкзаки на землю и все тут же безгласными трупами попадали на них. Правда, скоро кто-то простонал:

– А есть-то как хо-очется!

– Ага! – живо согласились остальные.

– Мальчики собирают дрова, разводят костер, чистят картошку, – распорядилась классная. – А я и девочки немного поспим.

За что она и нравилась классу – не по летам была наивна.

Мальчики ничего не слышали. Встали одна за другой девочки. Мальчики, чтоб ничего не видеть, закрыли глаза. Совесть заговорила только в одном… в Рублёве! Колюня самому себе не поверил: встал, разделся до пояса и, делая разминку, замахал костлявыми руками, да так быстро, что чуть не взлетел над озером.

Он вытаскивал из лесу коряги, и весом и размером намного превосходившие его.

– Подожди! – испугалась за его жизнь Оля Самохвалова, когда он ухватился за комель здоровенной, поваленной ветром березы. – Давай вместе понесем!

– Отойди, Олька, а то зашибу! – как добрый молодец, закричал он и поволок березу один.

На мальчиков трудовые подвиги Колюни действовали раздражающе.

– Внимание, внимание! – лежа изображали репортеров известные лентяи и завистники Мишулин и Боровский. – Говорит и показывает телестудия восьмого «А»! Небывалый производственный подъем охватил дохлятину Рублёва! Товарищи решили не отставать от него…

Товарищи, не вставая, с гримасами крайнего напряжения сил передавали по цепочке тоненький прутик лозы – их общий вклад в костер. Кто-то неосторожно передал его в руки классной. Та встала и с выразительным свистом рассекла им воздух. Мальчики повскакивали.

Вскоре дров собралось достаточно. Но Колюня не мог остановиться.

– Чего встал на д-дороге?! – двинул он корягой в спину Коробкина, который, смеясь и размахивая руками, о чем-то рассказывал Малышевой.

Удар в спину Валерию не понравился.

– Врачу давно показывался? – рванулся он к Колюне, но был остановлен Малышевой.

В завершение своих подвигов Колюня с распростертыми руками упал вниз лицом на густой ковер усыхающих пахучих трав. Он даже вцепился в них, чтобы не умереть от усталости и не улететь в Царствие Небесное. Мимо него и даже через него ходили, кто-то проверял его пульс. Он ни на что не обращал внимания, глупо улыбался в траву и слушал ее нашептывания…

Перед раздачей пищи классная восславила Рублёва и потребовала, чтобы ему было выдано по две порции как первого, так и второго блюда, а в зеленом чае – вообще не ограничивать. Исполняя ее волю, Самохвалова несколько даже перестаралась. И опять Колюня всех удивил. Сам еще не наелся, а уже пошел по кругу с миской каши и кормил всех алчных и ненасытных. И, верный себе, кое-кого оставил с напрасно разинутым ртом.

Когда все физические потребности были удовлетворены и настала очередь духовных, классная объявила:

– Поём по кругу! Я и Света Зарецкая – жюри. Кто ничего нам не споет, пойдет мыть посуду.

Валерий Коробкин, оказалось, ни одной песни, кроме «Жил-был у бабушки серенький козлик…», не знал. Да и то не все куплеты помнил. Света, нарушая все правила, помогла ему допеть до конца.

«Братья Карамазовы», естественно, спели дуэтом.

Эмма Гречкосей без борьбы пошла мыть посуду.

– Рублёв, твоя очередь…

– А за репертуар не б-будете ругать? – потупив глаза, спросил Колюня.

– Смотря какой… – ёрзнула на рюкзаке классная.

– Песня п-про любовь. Но не бойтесь: она на английском.

– Испугал! – показала она на него пальцем. – У меня про это уже Олежка поет.

Колюня хлебнул холодного зеленого чая, сделав связки влажными и певучими, провел пальцами сначала по своему сердцу, потом – по струнам гитары…