Пассажир Гранже Жан-Кристоф

Парень указал на мужчину, застегивавшего ремень. Крупный, высокий, судя по седине на висках – лет пятидесяти. Анаис приблизилась, и ее снова охватило беспокойство. Мужчина отчетливо напоминал ее отца. То же загорелое широкое и величественное лицо. То же выражение на нем – собственника, предпочитающего ступать по своей земле.

– Доктор Тио?

Мужчина улыбнулся Анаис. Дискомфорт, который она ощущала, только усилился. На нее смотрели те же льдистые глаза, что у отца. Глаза, прикидывающиеся прозрачными, чтобы утопить тебя в своей глубине.

– Это я.

– Анаис Шатле. Капитан судебной полиции Бордо. Я хотела бы поговорить с вами о Филиппе Дюрюи.

– А, Филипп! Понимаю…

Он поставил ногу на скамейку и принялся завязывать шнурок. Творившаяся вокруг суета его словно не касалась. Анаис выждала несколько секунд.

Доктор перешел ко второму ботинку:

– У него что, неприятности?

– Он умер.

– Передоз?

– Именно.

Тио выпрямился и медленно, с видом фаталиста, покачал головой.

– Кажется, новость вас не слишком удивила.

– Зная, что он вкалывал себе в вены, удивляться не приходится.

– Вы выписывали ему субутекс. Он что, пытался соскочить?

– У него были периоды улучшения и ухудшения. Когда он был у меня в последний раз, мы дошли до четырех миллиграммов препарата. Выглядел он совсем неплохо, но особых надежд я не питал. И вот доказательство…

Врач натянул пальто из плотной шерсти.

– Когда вы видели Филиппа в последний раз?

– Мне надо посмотреть свои записи. Примерно две недели назад.

– Что вам о нем известно?

– Не много. Раз в месяц он приходил на прием в диспансер. Собаку оставлял на улице. О себе особо не распространялся.

– Как в диспансер? Разве вы принимали его не у себя в кабинете?

Он застегнул деревянные пуговицы и задернул молнию спортивной сумки.

– Нет. По четвергам я дежурю в квартале Сен-Мишель. В МПЦ. Это медико-психологический центр.

У Анаис и так плохо укладывалось в голове, как этот лощеный буржуа соглашался впустить к себе в кабинет такого грязного побирушку, как Филипп Дюрюи. Но вообразить, что доктор Тио ведет в обшарпанном помещении диспансера прием местных отбросов общества, – нет, это было выше ее сил.

Он как будто прочитал ее мысли:

– Вас удивляет, что такой врач, как я, соглашается на дежурства в диспансере. Можете считать, что я делаю это для очистки совести.

Он произнес это с нескрываемой иронией в голосе. Анаис чувствовала, как в ней поднимается волна раздражения. Царящий в раздевалке гомон мешал ей собраться с мыслями. Звуки, издаваемые этим стадом торжествующих самцов, счастливых, что они вместе, что могут смаковать сознание своей силы и богатства, так и лезли в уши.

Тио меж тем продолжил:

– Для вас, полицейских, да и вообще для всех левых, мы являемся источником всех зол. Что бы мы ни делали, мы всегда не правы. Ибо нами движет исключительно корысть или буржуазное лицемерие.

Он направился к выходу, на прощание помахав рукой кое-кому из спортсменов. Анаис догнала его:

– Филипп Дюрюи когда-нибудь рассказывал вам о своих родных?

– Не думаю, чтобы у него была родня. Мне он, во всяком случае, ничего такого не говорил.

– А друзья?

– И друзей не было. Он же был бродяга. Одиночка. И культивировал этот свой имидж. Молчаливого, замкнутого парня. Колесил по стране. Интересовался двумя вещами – музыкой и наркотой.

Тио вышел за порог. Анаис – за ним следом. В четыре пополудни на улице уже начало смеркаться. Шум мужских голосов остался за спиной, но тут вдруг у нее над ухом оглушительно каркнула ворона. Анаис вздрогнула и поплотнее запахнула куртку.

– Но он все-таки считал своим домом Бордо?

– Дом – это слишком громко сказано. Просто раз в месяц он наносил мне визит. Значит, в это время был в городе.

Врач дошел до стоянки и достал связку ключей. Анаис все было ясно без слов: он не намерен точить с ней лясы до бесконечности.

Она сделала еще одну попытку:

– Он рассказывал вам о своем прошлом? О том, откуда он родом?

– Вы плохо представляете себе, на что похоже общение врача диспансера и наркомана наподобие Дюрюи. Здрасте – до свидания, и все. Я осматриваю его, выписываю рецепт, и парень исчезает. Я ведь не психоаналитик.

– Он посещал психоаналитика в МПЦ?

– Не думаю. Филипп никого не просил о помощи. Он вполне сознательно выбрал улицу. И жил так, как ему нравилось.

– Если не считать наркомании, у него были проблемы со здоровьем?

– Несколько лет назад он заразился гепатитом С. Но не принимал никаких лекарств, не соблюдал диеты. Чистое самоубийство.

– Вам известно, каким путем он подсел на героин?

– Полагаю, по классической схеме. Сначала травка. Для тех, ходит на рейвы, это обычное дело. Потом экстази. Но если в воскресенье утром вы вколете себе первую дозу героина, чтобы снять ломку после экстази, то в понедельник проснетесь законченным наркоманом. Все как у всех.

Врач остановился возле черного «мерседеса» класса S. В этот миг – в первый раз – в его облике проступила усталость. Всего на несколько секунд, но он утратил самоконтроль. Застыл перед машиной с ключами в руке. Но уже в следующее мгновенье снова расправил плечи и решительно надавил на кнопку брелока.

– Я не понимаю, к чему все эти вопросы. Если Филипп умер от передозировки, почему его смертью интересуется судебная полиция?

– Дюрюи действительно умер от передоза, только это было убийство. Кто-то ввел ему в вену смертельную дозу героина. Чрезвычайно чистого героина. А потом ему раздробили лицо, нахлобучив на шею голову быка.

Тио только что открыл багажник. Анаис увидела, как он побледнел, и испытала удовлетворение. Вся докторская самоуверенность таяла на глазах.

– Что это было? Серийное убийство?

В наши дни это словосочетание у каждого на слуху. Как будто речь идет о хорошо известном социальном феномене. Так сказать, нечто среднее между безработицей и профессиональным самоубийством.

– Если это серия, то она только что началась. Он рассказывал вам про своих дилеров?

Врач забросил сумку в багажник и резким движением захлопнул его.

– Никогда.

– Когда вы видели его в последний раз, не говорил ли он, что у него появился новый дилер? Поставляющий героин высшего качества?

– Нет. Напротив, он казался как никогда полным решимости соскочить с иглы.

– После этого вы с ним виделись? В другой обстановке?

Тио открыл дверцу машины.

– Нет, ни разу.

– Мы проверим, – пообещала она, засовывая руки в карманы.

И сейчас же пожалела о своих словах. Так мог говорить только полицейский. Дерьмовый полицейский. Врача не в чем подозревать. Своей фразой она хотела только припугнуть его. Каждому полицейскому известно это искушение властью.

Врач облокотился о дверцу машины.

– Вы делаете все, мадемуазель, чтобы вызвать во мне антипатию, но, несмотря на это, вы мне симпатичны. Вы – девочка, сердитая на весь мир. Как и все те, кого я раз в неделю принимаю в диспансере.

Анаис скрестила руки на груди. Сострадательный тон доктора понравился ей еще меньше надменного.

– Открою вам один секрет, – продолжил он, наклоняясь к ней. – Знаете, почему я дежурю в диспансере, хотя ко мне в кабинет стоит очередь из самой обеспеченной публики Бордо?

Анаис не двигалась с места, лишь притопывала одной ногой и молча кусала губы. Действительно, маленький злобный зверек.

– Мой сын умер от передоза в семнадцать лет. А я ни о чем даже не подозревал. Если бы мне сказали, что он курит травку я рассмеялся бы тому человеку в лицо. Как по-вашему это достаточное основание? Я не в силах ничего вернуть или исправить. Но я могу помочь нескольким соплякам, когда им очень плохо. И это лучше, чем ничего.

Хлопнула дверца. Анаис смотрела, как «мерседес» скрывается за деревьями и тает в сумерках. Ей вдруг вспомнился скетч Колюша о полицейских. Его голос, произносящий: «Да, я знаю, я немного похож на придурка». Можно подумать, он говорил это лично ей.

21.00.

Дежурство наконец-то закончилось. Матиас Фрер возвращался домой, размышляя о мужчине в стетсоновской шляпе и о Минотавре. После ухода Анаис Шатле он без конца прокручивал в голове оба этих дела, пытаясь понять, есть ли между ними связь. Весь день, принимая больных, он мысленно задавал себе этот вопрос. Какое отношение имеет Мишелль к убийству? Что именно он видел? Фрер уже сожалел, что не принял предложение женщины-полицейского о сотрудничестве. Он совершенно не представлял, что еще предпринять, чтобы пробудить память ковбоя.

Его осенило в тот самый миг, когда он поворачивал ключ в замке своего домика. А что, если сблефовать? Он зажег свет в гостиной и подключился к Интернету. И буквально через минуту – кто бы мог подумать, что это так просто? – нашел координаты ближайшей к Бордо полицейской криминалистической лаборатории № 31, расположенной в Тулузе. Если по делу беспамятного работала группа из этой лаборатории, если именно ее сотрудники брали образцы с рук Мишелля, скорее всего, они же занимались и делом Минотавра.

Оставалось им позвонить.

Трубку снял дежурный. Фрер представился психиатром, привлеченным в качестве эксперта к расследованию убийства на вокзале Сен-Жан. Мужчина на том конце провода про него уже слышал – еще утром они получили дополнительные материалы для проведения анализов.

Догадка Фрера подтвердилась. И с незнакомцем, обнаруженным на путях в ночь на 13 февраля, и с трупом, найденным сутки спустя, работали одни и те же специалисты. Помогло простое совпадение: группа уже находилась в Бордо, вызванная в город по совсем другому поводу.

– Вы не могли бы дать мне номер мобильного руководителя группы?

– В смысле, координатора?

– Да-да, именно координатора.

– Вообще-то это нарушение всех правил. Запрос должен исходить от офицера судебной полиции, возглавляющего расследование.

– Вы имеете в виду Анаис Шатле? Но как раз она-то и попросила меня вам позвонить.

Имя капитана сработало как пароль. Продиктовав номер, мужчина добавил:

– Координатора зовут Абдулатиф Димун. Он еще у вас, в Бордо. Привлек к сотрудничеству частную лабораторию и хочет дождаться результатов.

Фрер поблагодарил дежурного, повесил трубку и тут же набрал новые восемь цифр.

– Алло?

Психиатр повторил свою байку насчет эксперта-психиатра. Но человек по имени Абдулатиф Димун на свет появился явно не вчера.

– Я сообщу результаты лично капитану, возглавляющему расследование. Копию отправлю следственному судье, как только он будет назначен.

– Мой пациент страдает амнезией, – попытался переубедить его Фрер. – Я стараюсь вернуть ему память. Любая деталь, любой намек могут оказать мне неоценимую помощь.

– Понимаю вас. Но вам следует обратиться к Анаис Шатле.

Фрер притворился глухим:

– В отчете сказано, что вы обнаружили у него на руках следы пыли…

– Старина, не будьте таким упертым. Завтра утром Шатле получит мой отчет. Свяжитесь с ней.

– Мне хотелось выиграть время. Завтра утром я провожу с пациентом сеанс гипноза. Дайте мне хотя бы намек! Иначе я потеряю целый день.

Димун молчал. Колебался. Бумажная волокита всех достала. Фрер поспешил развить успех:

– Скажите хотя бы основное. По словам моего пациента, к которому начинают возвращаться кое-какие воспоминания, частицы под ногтями могут быть кирпичной пылью.

– Ничего подобного.

– А что же это?

– Разновидность фитопланктона.

– Как вы сказали?

– Морской планктон. Микроорганизм, обитающий в прибрежных водах Атлантического океана на юге Франции. Главным образом в Стране Басков.

Фрер подумал о выдумках Мишелля по поводу Оданжа, Кап-Ферра и несуществующей деревни Марсак близ Птичьего острова. Искажения и деформации, за которыми скрывается подлинное место его рождения – Страна Басков.

– Вы определили, что это за планктон?

– Пришлось обратиться в Институт океанологических исследований и Отдел по защите экологии побережья. Планктон входит в семейство Mesodinium harum, то есть диножгутиконосцев. Если верить людям, с которыми мы разговаривали, это редкий вид фитопланктона, принадлежащий подводной флоре Баскского карниза.

Матиас быстро записал услышанное в блокнот и тут же – куй железо, пока горячо! – спросил:

– А еще что-нибудь нашли?

Его собеседник еще немного поколебался, но затем все-таки сказал:

– Полицию наверняка заинтересует тот факт, что тот же самый вид планктона обнаружили в еще одном месте.

– Где?

– На месте преступления. На дне ремонтной ямы. Мы установили соответствие между образцами, взятыми с рук вашего пациента, и образцами из ямы.

Фрер молчал, пытаясь переварить новость. Анаис Шатле была права: ковбой видел труп. А может, и кое-что еще…

– Спасибо, – поблагодарил он. – Я пока воздержусь от использования этих сведений при проведении сеанса гипноза. Уголовное расследование – дело полиции.

– Разумеется, – одобрительно отозвался Димун. – Удачи вам.

Матиас повесил трубку. Чуть дрожащей рукой записал последние полученные от специалиста данные. Морской планктон указывал на Страну Басков. Возможно, на профессию, связанную с морем. Он до сих пор хранил убежденность, что Мишелль занят ручным трудом и работает на открытом воздухе. Рыбак? Он несколько раз подчеркнул это слово.

Но одновременно планктон напрямую связывал Мишелля с трупом. Фрер отложил ручку Его охватило предчувствие, что эта связь станет веревкой, затянутой на шее его пациента…

Вместе с тем весь его врачебный опыт, вся его интуиция убеждали в обратном: ковбой невиновен. Возможно, он застал убийцу на месте преступления. Возможно, даже вступил с ним в схватку, вооруженный разводным ключом и телефонным справочником. И кровь на этих предметах вполне могла оказаться кровью убийцы…

Эта мысль подтолкнула его к другой, и Фрер двинулся на кухню. Не зажигая света, он подошел к окну и вгляделся в пустынную улицу.

Людей в черном видно не было.

– Шато-лезаж – одна из шести зарегистрированных в Медоке марок вина высшего качества, производимого в Листрак-Медоке…

Анаис замерзла. В хранилище, уставленном высокими хромированными резервуарами, похожими на саркофаги, гуляли сквозняки. Хорошо, что она не сняла куртку. Еще она тихо порадовалась, что внешне ничем не выделяется на фоне остальных членов клуба – всякой собравшейся здесь мрази.

– У нашей винодельни давняя история. Сорта винограда, которые мы используем, известны с пятнадцатого века…

Группа медленно двигалась по залу, слушая речь владельца и ловя свои отражения в серебристых боках винных резервуаров. Каждое воскресенье, под вечер, Анаис отправлялась на экскурсию в новую винодельню – она состояла членом клуба дегустаторов, организовывавшего посещение различных шато, расположенных в области Бордо.

И каждый раз она задавалась одним и тем же вопросом. Зачем ей это? Что она забыла на этих унылых мероприятиях? Не лучше ли было провести вечер перед телевизором, с тарелкой на коленях, наслаждаясь очередным сериалом? Не говоря уж о том, что она могла бы посвятить это время изучению символики мифа о Минотавре. Или исследованию путей распространения наркоторговли в Европе.

Все эти вопросы остались без ответа. Ровно в восемь вечера, как и каждое воскресенье, она поехала к винограднику. В плане расследования конец дня не принес ничего нового. Джафар частым гребнем прошелся по всем городским бомжатникам – безрезультатно. Ле-Коз трудился над подробной биографией Филиппа Дюрюи, но надеяться на прорыв на этом направлении в воскресенье нечего было и мечтать. Конант закончил просмотр видеозаписей с камер наблюдения на вокзале – потерпевший не мелькнул ни на одной из них – и приступил к изучению записей, сделанных в кварталах, где обитали бездомные. От Зака вообще не было никаких вестей. Он отправился расследовать «бычий» след и сгинул.

Анаис, в свою очередь, позвонила в Форт Рони. Ей удалось поговорить с сотрудником архива – настоящей ходячей энциклопедией преступного мира. Как он ни старался, но вспомнить об убийстве с мифологической подоплекой не смог. На его памяти ни одна сцена преступления не обставлялась в подобной макабрической эстетике. Ни во Франции, ни в Европе. Анаис коротко переговорила по телефону со своими помощниками и отпустила всех по домам, велев завтра с утра собраться в комиссариате.

На выходе ее перехватил старший комиссар Деверса и задержал на пару слов. Содержание его речи было claro[10]. Средствам массовой информации – ни гу-гу. Прокуратура назначит следственного судью не раньше чем через шесть дней. До тех пор у Анаис полностью развязаны руки и она может вести расследование по своему усмотрению. Только пусть не теряет бдительности: политические круги Жиронды, депутатский корпус и вообще все, кто имеет в обществе вес, будут следить за каждым ее шагом. Анаис поблагодарила его за доверие и с невозмутимым видом попрощалась, хотя на самом деле из-за стресса желудок у нее уже начинал скручиваться узлом.

– В ноябре мы разливаем вино по бочкам, в которых начинается процесс малолактозной ферментации. В среднем вино выдерживается в бочках от двенадцати до тринадцати месяцев…

На Анаис снова напал озноб. Ей представились ее руки, покрытые шрамами. Ощущение, что они постоянно оголены, выставлены напоказ, ничем не защищены, не покидало ее никогда. И не существовало на свете такой ткани и такой одежды, которая могла бы победить этот холод. Потому что он шел изнутри.

– Мы не стремимся затягивать созревание вин в деревянных бочках. Наша цель – производство гармоничных вин, сочетающих в себе фруктовые ароматы, кислоту и крепость. Это круглые, приятные на вкус вина, дарящие ощущение свежести…

Анаис его больше не слушала. Она ушла в себя. Погрузилась на дно собственной души. Собственной боли. Помимо воли она крепко сжимала руки, а в мозгу назойливо билась одна и та же мысль. Мне не справиться… Теперь дрожь передалась и ногам. Она стояла и сотрясалась всем телом. В то же время она чувствовала себя словно окаменевшей. Когда подступал очередной приступ паники, она могла упасть на землю или на ближайшую скамейку и не двигаться несколько часов. На нее накатывало нечто вроде паралича. Ужас обдавал ее своим ледяным дыханием и держал в тесном футляре, не давая вырваться.

– Сегодня мы продегустируем вино две тысячи пятого года, который в Медоке выдался чрезвычайно удачным. В настоящее время можно лишь предполагать, какой ценности достигнут вина урожая этого года в будущем. Откровенно говоря, дегустировать это вино пока преждевременно. Но мы взяли несколько образцов из бочек и…

Группа потянулась к лестнице, ведущей в погреб. Анаис засомневалась, но все-таки решила последовать за остальными. С великим трудом ей удалось спуститься по ступенькам. В подвале пахло плесенью. Ферменты медленно, но верно делали свою работу. Анаис любила вино. К сожалению, вино всегда навевало ей мысли об отце. Именно он научил ее всему, что она знала о виноделии. Научил пробовать и дегустировать вино. Научил его коллекционировать. Когда пелена спала с ее глаз, ей пришлось отречься от всего, что так или иначе касалось ее наставника. Но вино… Он и так украл у нее все, чем она дорожила. Она не позволит ему украсть еще и любовь к вину.

– Еще раз повторяю, срок дегустации этого вина еще не настал…

Внезапно Анаис развернулась и пошла прочь. Спотыкаясь, поднялась по лестнице. Все так же потирая руки, побежала через зал с резервуарами. На улицу. На воздух. Завыть, чтобы никто не услышал. Она бежала, и ее искаженное, уродливое отражение следовало за ней, перескакивая с одной выпуклой блестящей стенки на другую. Потоком нахлынули воспоминания. Неумолимый, как прилив, ужас подступал все ближе, грозя взорвать ее мозг. Как всегда.

Ей срочно надо наружу, под ночное небо.

Площадка перед винодельней пустовала. Замедляя шаг, Анаис миновала винные склады и направилась к виноградникам. Все вокруг казалось синим. Земля и небо окрасились в лунные цвета. Почва под ногами серела, словно посыпанная пеплом, и из нее выступали виноградные лозы.

Вино…

Отец…

Изо рта у нее вырывались облачка пара, смешиваясь с поднимавшейся от земли серебристой моросью испарений. Холм полого спускался к эстуарию Жиронда, и Анаис по тропинке пошла вниз. Мелкие камешки скрипели у нее под сапогами. Ветки и подпорки виноградных лоз злобно цеплялись за джинсы, словно не желали ее пропускать.

Вино…

Отец…

Она забрела в самую гущу виноградника и наконец дала волю воспоминаниям. В детстве и юности в ее жизни был всего один человек. Ее отец. Ничего удивительного для девочки, потерявшей мать в восьмилетнем возрасте. Странно было другое – в жизни отца тоже была всего одна женщина. Его дочь. Они образовывали идеальную платоническую пару. Их отношения строились на взаимопонимании и равноправии.

Образцовый отец. Он сам помогал ей делать уроки. Сам встречал ее после занятий в школе верховой езды. Сам возил ее на пляж в Сулак-сюр-Мер. Рассказывал ей о ее матери-чилийке, увядшей в психиатрической клинике, словно цветок в оранжерее. Он всегда был рядом. Она ощущала его присутствие каждую минуту. Он ни разу ее не подвел.

Иногда Анаис испытывала какой-то дискомфорт. Необъяснимый. С ней случались панические атаки. Приступы ужаса накатывали на нее в обществе отца. Как будто ее тело знало нечто такое, что оставалось неведомым ее сознанию. Что именно?

Ответ она получила 22 мая 2002 года.

Он был напечатан на первой странице газеты «Сюд-Уэст».

Статья вышла под заголовком «Палач в наших виноградниках». Автором ее выступил телевизионный журналист, случайно наткнувшийся в Сети на документальный фильм, снятый для канала Арте и посвященный роли французских военных в деятельности южноамериканских диктатур в семидесятых годах. Активисты ультраправых движений, бывшие члены Секретной военной организации, отставные тайные агенты Службы гражданского действия сотрудничали с кровавыми режимами в качестве инструкторов. Нашлись и такие французы, которые принимали непосредственное участие в репрессиях. Так, известный винодел, работавший в Чили, лично командовал эскадронами смерти. Он и не думал прятаться под псевдонимом. Все знали его как уроженца Аквитании Жан-Клода Шатле. Днем – специалист по вину. Ночью – заплечных дел мастер.

После появления статьи телефон в доме звонил не умолкая. Новость распространилась по городу со скоростью пожара. В университете Анаис слышала приглушенный шепот у себя за спиной. На улице прохожие провожали ее глазами. Вскоре документальный фильм показали по каналу Арте. Истина выплеснулась наружу. В кадрах мелькали фотографии ее отца – он был моложе и выглядел не таким импозантным, каким его знала Анаис. О нем говорили как о «ключевой фигуре в организации пыток в Сантьяго». Свидетели вспоминали его выправку, тронутые сединой волосы и светлые глаза, а главное – хромоту, из-за которой его невозможно было перепутать с кем-то другим. Жан-Клод Шатле с детства припадал на одну ногу – результат неудачного падения с лошади.

Люди, которых он пытал, рассказывали о его мягком голосе и чинимых им зверствах. Он лично рубил им пальцы и вырывал ногти, бил их зарядами электрического тока и делал впрыскивания камфарного масла. В арсенале у Хромого – El Cojo, как его прозвали, – имелся и фирменный прием: списывая в расход очередного заключенного, он запускал ему в горло живую змею. Свидетели противоположной стороны, в основном военные, подтверждали, что Шатле – молодой выученик генерала Осареса, служившего в Аргентине, внес неоценимый вклад в формирование и подготовку отрядов боевиков…

Анаис смотрела фильм в гостях у подруги. От пережитого в тот вечер шока у нее пропал голос. В последующие дни местная пресса опубликовала сразу несколько статей. Отец под их натиском замкнулся в гордом молчании и окропил дом святой водой – он всегда был истово верующим католиком. Анаис в каком-то дурмане сложила свои вещи. Ей исполнился двадцать один год, и от матери, назначившей ее своей единственной наследницей, у нее оставались кое-какие деньги, вырученные от продажи земельной собственности в Чили.

Она сняла двухкомнатную квартиру на центральной торговой улице Фондодеж и больше ни разу не виделась с отцом. Но ее неотступно преследовали слова свидетелей, описывавших Хромого. Его манеру говорить. Его жесты. Его руки.

Те самые руки, которые привычно хватались за picana[11]. Руки, которые мучили, резали, кололи других людей. Эти руки мыли ее, когда она была маленькой. Держали ее, провожая в школу. Защищали от всего на свете.

На самом деле она давно предчувствовала нечто подобное. Как будто ее мать, нашедшая спасение в безумии, успела мысленно сообщить ей свою страшную тайну: она вышла замуж за дьявола. И Анаис была дочерью дьявола. Она несла на себе проклятие крови.

Голос к ней постепенно вернулся, как и нормальная жизнь. Учеба на юридическом. Диплом. Высшая государственная школа офицеров полиции. По ее окончании Анаис попросила месяц на раздумье. И уехала в Чили. Она бегло говорила по-испански, не зря в ее венах текла чилийская кровь. Разыскать оставленный отцом след оказалось не так уж сложно. Хромой был в Сантьяго знаменитостью. Месяца ей вполне хватило на полное расследование. Она собрала вещественные доказательства, свидетельства, фотографии. Материала оказалось достаточно, чтобы добиваться экстрадиции отца из Франции в Чили, по меньшей мере – чтобы поддержать иски чилийских беженцев во Франции.

Но она ничего этого не сделала. Не обратилась в суд. Не стала связываться с адвокатами потерпевших. Просто вернулась в Бордо. Арендовала в банке сейф и спрятала в нем собранные документы. Запирая металлическую коробку, она оценила мрачный юмор ситуации: это было ее первое расследование, ее боевое крещение в качестве полицейского. Но она понимала, что проиграла. У нее отняли все. Детство. Корни. Личность. Будущее отныне представлялось ей чистым листом.

Она поднялась на ноги, раздвинув лозы. Приступ миновал. Как всегда, Анаис пришла к тому же выводу, что и раньше. Ей надо найти себе мужика. Причем срочно. Мужчину, в объятиях которого все ее воспоминания, все ее страхи и боль потеряют силу. Она вытерла слезы, отряхнула колени и потащилась вверх по склону. Мужчина в ее жизни. Она думала не о координаторе из криминалистической службы, этом чрезвычайно привлекательном арабе, и не о зомбированных придурках, поджидавших ее в Сети.

Она думала о психиатре.

Одержимый интеллектуал в библиотеке с полками из полированного дерева.

Ей хотелось дать волю мечтам, но образ Фрера вернул ее мысли к убийству. Она проверила мобильник. Новых сообщений нет. Вот и хорошо. Можно несколько часов поспать. А с утра пораньше снова взяться за расследование. Для нее обратный отсчет уже начался.

Она подошла к своей машине. Холода она больше не чувствовала. Только глаза немного жгло – слишком много плакала. И в горле стоял горько-соленый привкус.

Она открывала дверцу, когда зазвонил телефон.

– Алло!

– Это Зак.

– Где ты пропадал, господи боже мой?

– На Юге. Нашел быка.

– Вы уверены?

– На сто процентов. Это Патрик. Патрик Бонфис.

Медсестра стояла напротив его стола, уперев руки в боки.

Мириам Феррари. 35 лет. Рост 1 метр 70 сантиметров. Вес 80 килограммов. Фрер хорошо ее знал. Сильная, как мужчина, но при этом доброжелательная к больным – этакая заботливая нянюшка. Она еще не сняла пальто, и с плеча у нее свисала сумка. Она пришла в отделение ранним утром понедельника и потребовала встречи с Матиасом Фрером.

Как выяснилось, в коридоре она столкнулась с потерявшим память пациентом и сейчас же узнала его.

Психиатру с трудом верилось в подобные совпадения.

– Я из басков, доктор. Моя семья живет в Гетари, это деревня на побережье, неподалеку от Биаррица. Я на каждые выходные езжу домой. У моего зятя продуктовый магазин прямо возле фронтона[12]. Ну вот и…

– И?..

– Ну вот, сегодня утром прихожу я на работу и вижу его. Я его сразу узнала. Думаю, это же Патрик! Патрик Бонфис. Рыбак. Его у нас каждый знает. У него своя лодка, он ее держит у причала.

– Вы с ним заговорили?

– Конечно. Привет, говорю, Патрик, что это ты здесь делаешь?

– А он? Что-нибудь ответил?

– Ничего. В каком-то смысле это ведь тоже ответ, верно?

Фрер сидел опустив глаза и изучал предметы на своем столе. Блокнот. Ручка. Справочник французских лекарственных препаратов «Видаль». Книга с английским названием «Diagnostic and Statistical Manual» – американское справочное пособие по классификации умственных расстройств. Он смотрел на эти привычные вещи и понимал, что они являют собой немое свидетельство ограниченности его знаний. Свидетельство его беспомощности.

Если бы не помощь случая, разве сумел бы он установить личность пациента?

– Расскажите мне о нем подробней, – попросил он медсестру.

– Да я не знаю, что рассказывать.

– У него есть жена? Дети?

– Жена – да, есть. Ну, не совсем жена. Вроде как подруга. Они не женаты.

– Как ее зовут?

– Сильви. Или нет, Софи. Точно не помню. Она в кафе работает, возле порта. В сезон, конечно. А в остальное время помогает Патрику. Ну там сети починить, еще что-нибудь…

Фрер записывал за ней. Он вспомнил про планктон, обнаруженный под ногтями пациента. Гетари расположен в зоне, где водится этот микроорганизм. Патрик Бонфис. Он подчеркнул имя.

– Как давно они живут в Гетари?

– Да я даже и не знаю. Во всяком случае, они там поселились раньше нас. А мы в Гетари уже четыре года.

Зная, кто он такой, Фрер мог постепенно оживить память пациента относительно его подлинной личности. А затем заняться причинами, вызвавшими амнезию. Выяснить, что именно он видел на вокзале.

– Спасибо, Мириам, – поблагодарил он, поднимаясь. – Эти новые факты принесут несомненную пользу в лечении… Патрика.

– Вы уж меня извините, доктор, но только… Не слишком давите на него, ладно? Что-то мне его вид не понравился. Какой-то он… расстроенный.

– Не волнуйтесь. Мы будем продвигаться вперед мелкими шажками.

Медсестра вышла.

Фрер, все так же стоя, перечитал свои записи. Он сказал сестре неправду. Ему нельзя терять время. Он запер дверь и придвинул к себе телефон. Звонок в справочную, и вот перед ним уже лежал номер телефона Патрика Бонфиса в Гетари.

После третьего звонка трубку сняла женщина.

Психиатр не стал ходить вокруг да около:

– Это Сильви Бонфис?

– Моя фамилия не Бонфис. Меня зовут Сильви Робен.