Бандит с Черных Холмов Брэнд Макс

Глава 5

Прирожденный бандит

Герцог шел по улице, рассуждая примерно так. Освободиться от Линды – это как вытащить ноги из глубокого песка, когда тебе надо нестись во весь опор. Освободиться от Линды – это все равно что подняться из душной долины на прохладное горное плато. Он словно проснулся после затянувшегося сна. О, если бы можно было увидеть эту правду три года назад! Его пребывание в тюрьме было бы менее ужасным. Пусть вся радость и все счастье достанутся Баду Спрингеру.

Так незаметно он дошел до окраины городка. Окраина тоже не изменилась. Уилер-Сити был полон жизни, он здорово разросся за последние годы. Но оказалось, даже новоселы уже прослышали о Герцоге. Несомненно, его фотография украшала городскую газету уже несколько дней. Все успели ознакомиться с лицом «нехорошего человека». Вот этот приземистый темнокожий человечек полол себе спокойно огород и вдруг перестал работать, выпрямился, уставился на него неподвижным взглядом. Темнокожий явно слышал все о страшном убийце, тихий ужас заставил его глаза остекленеть. А эту полную даму Герцог раньше в глаза не видел, но она вдруг съежилась, принялась звать детей, играющих во дворе. Прижав их к себе, с ненавистью посмотрела в его сторону.

За кого они его принимают?… За страшного великана?

Да, такое поведение горожан не вызывало приятных чувств, однако… Лучше служить пугалом для женщин и детей, чем быть презираемым. Лучше быть изгоем, чем Бадом Спрингером, который предпочитает выскальзывать через заднюю дверь своей кузницы, когда опасность приближается с парадного входа. Не иначе как тут вмешалась сама судьба. Он собирался начать новую жизнь спокойного и законопослушного гражданина. Но как можно быть спокойным и законопослушным в такой убийственной атмосфере подозрения? И если они все восстали против него, то он восстанет против всех! Это будет интересное, темное и фатальное будущее, не лишенное очарования. Пройдет очень немного времени, может быть один или два дня, и раздастся взрыв. И Герцог снова окажется вне закона. В таком положении он сможет воевать несколько месяцев, может, даже несколько лет, скитаясь под проливным дождем и палящим солнцем, несчастный, одинокий, поддерживаемый только свирепой радостью войны одиночки против несметных сил общества. Затем – смерть, рано или поздно смерть в неравной схватке, в бою и в седле!

Мрачные и тем не менее волнующие мысли так завораживали, что Герцог замедлил шаг и в конце концов остановился с низко опущенной головой. И не поднимал ее до тех пор, пока не услышал громкий скрип тяжелой повозки. Из-за угла показалась первая пара длинной упряжки, затем пара за парой остальные лошади, причем кивающие головы и провисшие поводья говорили, что они не очень нагружены, а то и не нагружены вовсе.

Это был огромный фургон, способный везти двадцать тысяч фунтов по разбитым и извилистым горным дорогам. Обитые железом колеса превышали рост человека. Погонщик, восседавший на высоких козлах, управлял поводьями, которые связывали семь пар лошадей. В данный момент он изливал гнев на высокого серого жеребца в шестой паре, который должен был весить все шестнадцать сотен фунтов и который сейчас брыкался, танцевал и метался из стороны в сторону. Жеребец казался беспомощным, потому что сзади катилась огромная повозка, конь не мог шагнуть в сторону, потому что его сдерживали соседи по упряжке. Но он сражался как сумасшедший: пытался сбросить хомут и рвался вперед, словно собирался разорвать поводья в клочья. Серая кожа потемнела от пота, с нее слетали хлопья пены.

Погонщик озверел. Похоже, он давно воевал с непокорным конем. Огромный хлыст взметнулся в воздух. В руках любителя такое длинное древко и громоздкая зазубренная плеть были бы хуже, чем бесполезными, – бич просто намотался бы на шею его владельца. Но Тони Саматти не принадлежал к категории любителей. Длина древка и плети говорила о том, что он может перерубить этой плетью напополам слепня, сидящего на холке лошади, и при этом не коснуться кожи животного. Конечно, быть может, в этих словах есть доля преувеличения, но одно оставалось несомненным – своим ужасным оружием погонщик мог освежевать лошадь как острым ножом.

Сейчас он усердно работал, без ругательств, в жуткой тишине, сцепив зубы, а щелканье плети бросало в дрожь остальных лошадей. Они пригибались, обеспокоенно втягивали головы в хомуты, с ужасом ожидая своей порции огненной боли. Герцог, подняв голову, обошел ведущих, чтобы лучше рассмотреть коня, над которым совершалась экзекуция.

До этого ему удалось бросить на него только мимолетный взгляд. Теперь он мог убедиться в своей правоте. Серый жеребец едва держался на ногах от изнеможения, но продолжал битву с неиссякаемой энергией. В течение десяти минут он просто убьет себя, а этот темнолицый иностранец-погонщик, наверное, от души порадуется его смерти.

Было очевидно, что только это животное выпадает из общей картины. В остальном упряжка казалась превосходно подобранной. Ведущие, мускулистые, но достаточно стройные, чтобы обеспечить скорость длинной упряжке, весили около двенадцати сотен или немного меньше. Коренники, крепко сбитые, выглядели не менее чем на полных полторы тысячи фунтов. При этом дистанция между ведущими и коренниками была тщательно выдержана. Да, действительно идеальная команда, единственным исключением в которой был стройный серый жеребец, отважно сражающийся с человеком, восставший против принуждающей силы. Что за конь! Он обладал гибкостью пантеры и, очевидно, имел тот же неукротимый нрав. Его ноги были ногами бегуна, а не тягловой лошади. Короткая голова с небольшой мордой, глубоко посаженными глазами и ровной челюстью говорили о прекрасной породе. Как его угораздило попасть в такую упряжку?

Герцог поднял руку, и Тони Саматти нажал на тормоза. Они завизжали, заскрежетали, повозка остановилась. Лошади застыли на месте, продолжая дрожать от ужаса перед плетью, которую Тони свесил с козел. Длинный хлыст теперь лежал, но короткая гибкая плетка осталась в его руке.

Высокий серый жеребец прекратил борьбу и сейчас, когда погонщик проходил мимо него, стоял, дрожа от нервного возбуждения и усталости. И вдруг совсем неожиданно последовал новый взрыв.

– Ты посмотри на этого длинноногого придурка! – начал Тони Саматти, обращаясь к незнакомцу. Серый тем временем вновь принялся танцевать и рваться из упряжи. – Двадцать лет работаю с лошадьми, но такого еще ни разу не видел… – Он закончил свою речь богатым набором ругательств, которые может придумать только возница большого фургона.

– Мне кажется, серый не очень-то подходит к твоей команде, приятель, – усмехнулся Герцог. – Где ты его раздобыл?

– К моей команде? Да он вообще никуда не подойдет! Чокнутый. Наверное, надо выпрячь его да пристрелить, чтобы не мучился. Не знаю… Я купил его у холмов. На его месте в шестой паре работал старый Майк. Такого трудяги еще никто не видывал. Но у бедняги началось нечто вроде колик, дернулся пару раз и умер буквально у меня на руках. Я стащил его с холма и остановился у ближайшего ранчо, чтобы заполнить прореху. Там живет одинокая вдова. Она показала мне кучу пони ростом мне по плечо, а затем этого серого, спокойно гулявшего на пастбище. Ее муж умер месяца два тому назад, а до этого лелеял своего любимца целых четыре года, использовал только для верховой езды. Мне показалось, он сможет немного поработать в моей упряжке, пока мы доберемся до Уилер-Сити, а затем я продал бы его. В общем, я дал женщине сто долларов и набросил на красавца узду. Однако он прошел в упряжке только две мили, потом начался этот бесконечный танец. Ничего себе любимец! Бандит! Прирожденный бандит! Ты только посмотри на него, парень!

Герцог подошел к дикой лошади. Серый попятился назад, присел и приготовился встретить незнакомца зубами, но вдруг замер и что-то съел из протянутой ладони Джона Морроу.

– Что это там у тебя такое? – озадаченно спросил возница.

– Сахар, – ответил он и шагнул назад с загадочной улыбкой, в которой не было ни капли веселости.

– Сахар? – переспросил Саматти и замер в изумлении, потому что странный парень повернулся спиной к страшному серому жеребцу, а тот в свою очередь с вызовом посмотрел из-за его плеча на Тони Саматти. Чудеса, да и только!

– Так ты говоришь, что собирался продать этого красавца?

– Да, если получу свою цену.

– У меня есть сорок долларов, – искренне признался Герцог и вынул деньги. – Это все, что я могу дать тебе, плюс расписка или обещание, что очень скоро заплачу остальные шестьдесят.

– Расписка или обещание? – усмехнулся возница. – Я же не знаю даже твоего имени, парень.

– Меня зовут Джон Морроу.

– Джон… – начал Саматти, но вдруг открыл рот и выпучил глаза, как ребенок, увидевший вспышку света. – Герцог!

– Некоторые называют меня так.

Возница попятился, с тревогой поглядывая на кобуру у бедра собеседника. Тот едва сдержал улыбку.

– Мне кажется, твое обещание дороже золота, – тихо прошептал Тони. – Но если ты попытаешься оседлать этого коня, а он превратится в молнию и взорвется под тобой, – помни, я тебя предупреждал.

– Спасибо, – ответил Герцог. – Я запомню. А теперь – держи монету.

Глава 6

За сорок в месяц и стол

Он понимал: полученный кредит – результат внушенного им страха, а вовсе не доверия. Впрочем, все это уже не имело значения, когда огромная повозка заскрипела, уезжая прочь, а серый остался – неоседланный конь с поводком.

Герцог сделал шаг назад с профессиональным интересом оглядел только что приобретенную собственность. Жалость и восхищение заставили его отдать последние деньги за эту лошадь. Однако, когда серый освободился от упряжи, владелец понял – конь превзошел все его ожидания. Жеребец казался уж слишком стройным и длинноногим на фоне приземистых рабочих тягачей, сейчас иллюзия исчезла. И как это Тони Саматти умудрился купить такое чудо за какую-то сотню долларов? Разве что потому, что серый был болезненно-худым, а его шкура немного потускнела от недоедания? Неделя хорошей кормежки – и его не узнаешь!

Несмотря на свой тигриный нрав, бедное животное послушно последовало за сахаром и добрыми словами, подтверждающими желание нового хозяина завести дружбу. Герцог шел рядом с конем через поле около часа. Сорвав охапку сухой травы, протер ему бока, после чего напоил, позволил поваляться на гальке и повел на отборное пастбище.

Уже за это время с жеребцом произошли чудесные перемены. Истерическая дрожь исчезла. Глаза посветлели, в них появилось доверие. Он начал прядать ушами, выказывая ребячливую радость, свойственную только счастливым и здоровым лошадям.

Герцог решил назвать коня Понедельником. А выбрал это имя потому, что хотел изменить свою судьбу. Понедельник всегда был для него несчастливым днем. Именно в понедельник случилась злополучная ссора с Бадом Спрингером. В следующий понедельник его арестовали. В понедельник он был водворен в тюрьму. И опять же в понедельник вернулся в Уилер-Сити, ожидая теплого приема и полного прощения, но обнаружил, что город встретил его с оружием в руках. Словом, красавец серый получил имя. Если удачу можно повернуть к себе лицом, то только таким манером.

Счастливые часы закончились. Герцог поднял голову, оторвавшись от обучения коня, и увидел скачущего по дороге ковбоя. Судя по низкорослой лошади и отсутствию тападерас, это был обитатель пустыни. Наверняка едет из далекого южного района, где выращивают пони по пояс человеку и бросают лассо длиной в тридцать шесть футов. Вокруг Уилер-Сити, где трава доходила до колен и где было множество ручьев и кустарников, люди седлали животных весом до двенадцати сотен фунтов и использовали веревку длиной в пятьдесят, а то и все шестьдесят футов. Так что всадник явно был из юго-западных краев. Его шляпа и плечи все еще оставались покрытыми серой пустынной пылью.

Герцог перестал играть с Понедельником и проводил взглядом одинокого путешественника. Да, это был мир осознанного труда. И тут он вздрогнул от неожиданной мысли. Увы, в глубине души Герцог понимал, что грешен перед обществом не из-за тяги к насилию, а из-за обычной лени.

Он натянул поводок серого и повел его назад к Уилер-Сити. Хватит, побродили по долине грез, пора вернуться в реальный мир, в мир, который приносит одни печали. Прежде всего ему предстоит найти шестьдесят долларов, чтобы окончательно расплатиться за коня. Затем надо как-то раздобыть упряжь и седло. Ну и в конце концов, достать деньги, чтобы поездить по округе и поискать работу.

Работу! Он снова вздрогнул и почувствовал комок, подступивший к горлу. Никакие долгие преследования, никакие опасности охоты, никакие острые боли от недоедания во время длинных переходов не могли сравниться с ужасом физической работы. Чтобы подумать обо всем этом более спокойно, Герцог положил ладони на шею Понедельника и одним махом оказался на его спине. Таким вот образом, направляя коня редким натягиванием уздечки и не подгоняя его, когда тот вдруг загорался желанием ущипнуть клочок травы у обочины дороги, Герцог вернулся в Уилер-Сити.

Он так и не принял решения. Работа на прииске или на пастбище казалась одинаково непривлекательной. Более того, Джон Морроу практически ничего не знал о таких видах работы. Его золотой прииск и выгон для скота всегда умещались на столе с зеленым сукном, в падающем на него под шелест карт круге света от лампы. О, как трепетали его пальцы от одного прикосновения к колоде! И как рвалось его сердце к игрокам, с их азартными лицами! Как хотелось провести с ними долгие часы на пределе нервного напряжения. Герцог никогда не уставал во время игры. Он мог разбогатеть, играя серьезно и внимательно, и знал об этом. Но его всегда что-то удерживало, когда жертва оказывалась загнанной в угол. Какое-то неприятное чувство сожаления, малодушный приступ совести брали вверх. В результате большие ставки ему так и не доставались.

Но сменить карты на лассо пастуха! От этой мысли он просто застонал. А что еще остается? Наверное, он поступил глупо, купив серую лошадь. Скорее всего, следовало приберечь эти сорок долларов. С ними он не оказался бы теперь припертым к стене. Или, может, попытаться решить все проблемы, приставив револьвер ко лбу какого-нибудь благополучного горожанина?

Герцог помотал головой. Последняя мысль заставила его задуматься. Он знал, как тяжело избавиться от таких навязчивых идей. И знал, как легко такие мысли возвращаются, узнав однажды тропинку в человеческий мозг. Но он поклялся жить честно. Неужели придется изменить своему слову?

В Уилер-Сити он въехал в самом мрачном настроении. Соскочил с голой спины серого, привязал своего нового товарища в общественной конюшне. И едва сделал шаг, как вновь ощутил отрицательное отношение общества. Завернув за угол конюшни, Герцог наткнулся на юного Пита Мюррея, брата Линды. У Пита не было причин для враждебности. Джон Морроу никогда не причинял ему никакого вреда. Однако Пит вдруг вскрикнул и потянулся за оружием.

Брат Линды точно был бы убит, если бы его пистолет не зацепился за что-то в кобуре. При такой задержке любой стрелок среднего пошиба успел бы в него выстрелить. Мозг Герцога, работающий как молния, мгновенно отметил эту накладку, и Джон Морроу сумел остановить давление пальца на спусковой крючок. Вместо того чтобы пустить пулю в сердце неожиданного противника, он длинным и тяжелым дулом кольта ударил его по запястью. Удар парализовал мышцы правой руки нападающего, но Пит Мюррей вдруг прыгнул на своего врага и нанес ему удар левым кулаком.

Герцог достаточно быстро среагировал на это нападение. Он не хотел использовать пистолет, поэтому просто отклонил голову в сторону. Рука Мюррея пронеслась мимо его уха, а тем временем Герцог, слегка присев, тяжело врезал плечом в ребра нападающего. Еще секунда – и Пит оказался развернутым лицом к улице, с заломленными за спину руками, да так, что, соверши он еще хоть малейшее усилие, кости его предплечий были бы сломаны.

Герцог теперь находился между убийцей-неудачником и стеной конюшни. И это положение оказалось не очень выгодным, потому что около дюжины мужчин уже неслись к нему с сумасшедшей скоростью. Одни пересекали улицу, другие были еще на порядочном расстоянии, но все выхватывали пистолеты. Сильвестр, аптекарь, стоял у двери своего заведения и целился из старого ружья, ожидая появления нужного просвета. Все что-то кричали друг другу, жаждали поскорее выстрелить и покончить с Герцогом раз и навсегда.

Джон Морроу спокойно оглядел поле боя. Среди нападающих не было профессиональных стрелков. Те еще до утра покинули город, напуганные вчерашней демонстрацией искусства стрельбы. Здесь собрались обычные, трезвые граждане. Но Герцог знал, что они страшнее толпы самых прославленных сорвиголов. Потому что законопослушные граждане, граждане, не стремящиеся к приключениям, если восстают, то становятся хуже тучи шершней. Их нельзя победить. Они подобны мифической Гидре – упадет одна голова, на ее месте вырастут две. Эта вооруженная дюжина, оказавшаяся на улице, далеко не все. Конечно, Герцог смог бы потягаться с таким количеством не лучших бойцов, но за ними придут новые. Их очень много в этом городе. И еще больше – в этом штате. И еще миллионы и миллионы, которых не сосчитать. Во имя закона и на основании закона, они представляли силу, с которой Морроу даже не надеялся состязаться. Он был достаточно мудр, чтобы понять это. Поэтому единственное, что он хотел сейчас показать, – это свои миролюбивые намерения.

– Пит, ты идиот! – прорычал он в ухо своего пленника. – Зачем ты прыгнул на меня?

– Кто-то сказал, что ты и Линда… – выдохнул Пит. – Я не знаю. Мне показалось, что ты хочешь отомстить кому-нибудь… ее родственнику, и… я решил, что лучше напасть самому!

– Ты видел Линду сегодня утром?

– Нет.

– Тогда найди ее. Она расскажет тебе, что у нас с ней все отлично.

– Герцог, – промычал Пит, – я был дураком. Ты же мог разнести мне голову.

– Слава Богу, что я этого не сделал. А теперь скажи этим ребятам, которые сгорают от дикого нетерпения добраться до меня, что это ты затеял драку, договорились?

Пит Мюррей повиновался. Оставаясь стоять неподвижно, прикрывая победителя своим телом, он объяснил толпе, что нет никаких причин набрасываться на Герцога, это его, Пита Мюррея, ошибка, и он извиняется перед всеми за беспокойство. После этих слов Герцог отпустил мальчишку. Потом он еще секунду находился в критической ситуации, лицом к лицу с полукругом вооруженных людей, готовых к действию. Окажись в его руке пистолет в момент, когда Пит шагнул в сторону, покажи он хоть тень страха или замешательства – вне всякого сомнения, дюжина стволов грянула бы единым аккордом выстрелов.

Но Герцог спокойно прислонился к стене конюшни, сложил руки на груди и добродушно улыбнулся публике. За что заслужил лишь косые взгляды сожаления, что сегодня не получилось закончить работу, которую рано или поздно придется сделать.

Одного из присутствующих, низкорослого кривоногого мужчину, с бесцветными глазами и жидкими усами, звали Папаша Филд. Он играл на скрипке в танцевальном оркестре и ничего выдающегося не совершил с самого детства. Теперь же этот пожилой человек стоял напротив Герцога, сжимая худой рукой огромный пистолет. Сейчас он представлял силу…

– Похоже, тебе повезло на этот раз, – заявил Папаша Филд. – Но удача не всегда будет на твоей стороне. Мы не спускаем с тебя глаз, понял? Как только оступишься, мы все окажемся рядом. Наш город мирный, мы хотим, чтобы он таким и оставался. Помни это и веди себя тихо, иначе обеспечим тебе бесплатное место на кладбище.

Скрипач повернулся и зашагал прочь, а бывший заключенный не ощутил ни злобы, ни удивления. Было что-то благородное в поступке старого Папаши. Сила общественного мнения неожиданно превратила его в гиганта. Его слова имели такой же эффект, как заряженные пистолеты, приставленные к носу Герцога.

Тем временем небольшая толпа начала расходиться. Люди, выбежавшие из общественной конюшни – возможно, для того, чтобы выстрелить в Герцога сбоку, если наступит критический момент, – вернулись к своей работе. А виновник переполоха задумчиво побрел по улице.

Все получилось хуже, чем он себе представлял. Надо же, оказался возмутителем общественного спокойствия, стал врагом общества. Не удивительно, что с каждым шагом его настроение приближалось к белому калению. Взрыв назрел, когда он подошел к гостинице.

В эту минуту кто-то с веранды крикнул:

– Пока, Гафри!

Герцог обернулся и увидел мужчину, спускающегося по лестнице. А когда тот ответил крикнувшему, по его голосу окончательно убедился, что это вчерашний посетитель шерифа. Значит, ранчеро остался в городе. Тут-то у Герцога и зародилась надежда, что его навыки смогут обеспечить ему хорошее место работы. Он шагнул к Гафри, едва тот сошел на землю.

– Гафри, меня зовут Джон Морроу.

Ранчеро был крепко сложенным мужчиной с квадратным лицом, изборожденным морщинами. Если он улыбался, то выглядел на пятьдесят. Если же его лицо оставалось в покое, то ему можно было дать не менее шестидесяти. Он посмотрел на Герцога без особых эмоций, как человек, настолько погруженный в свои мысли и чувства, что внешние раздражители для него ничего не значат.

– Я знаю. Тебя называют Герцогом.

– Хочу поговорить с вами о деле.

– У нас не может быть никаких дел.

– Гафри, – мягко произнес Герцог, проглотив негодование, вызванное резким ответом. – Я был в кабинете шерифа прошлым вечером. Слышал весь ваш разговор. И понял: вам сейчас очень нужен телохранитель. Я прав?

Хозяин ранчо в недоумении уставился на собеседника.

– Мне надо избавиться от этого вонючего убийцы, бродящего в Черных Холмах, – проговорил он заинтересованно. – Охранник? Я никогда не думал об этом.

– Так подумайте. Мне нужна работа.

– Тебе? Работа?

– Я собираюсь стать нормальным человеком, Гафри. Хочу работать. Но не умею обращаться с коровами, не имею ни малейшего понятия о добыче золота. Все, что умею делать, – это играть в карты и… драться. – Герцог грустно улыбнулся. – Отбросим в сторону карты, и останется единственное искусство, которым я владею. Гафри, я могу вам пригодиться.

Владелец ранчо так озадаченно посмотрел на парня-великана, словно рассматривал предложение превратить гнездо гремучих змей в коммерческое предприятие.

– Я не страхую моих пастухов, – сказал он наконец и усмехнулся.

– Вам не надо никого страховать.

– То есть ты согласен преследовать того убийцу вместе со мной?

– Я сделаю это.

– Ты можешь управляться с собаками?

– Какой породы?

– Свора псов, которых используют для охоты на львов и медведей, плюс немного ищеек.

– Я могу обращаться с собаками, – заверил Герцог, молясь про себя, чтобы удача позволила ему скрыть этот блеф.

– Какую же ты хочешь плату за свою работу?

– Обычную для пастуха. Это все.

Гафри удивленно поднял брови:

– Сорок баксов и стол?

– Пойдет, – согласился Герцог, немного покривившись, и добавил: – Пойдет, если получу аванс за три месяца.

– Хм?

– Мне надо заплатить за лошадь.

Владелец ранчо заколебался. Доверить бывшему преступнику аванс за три месяца? Да, на такое не решился бы самый добрый и доверчивый гражданин.

Гафри не был ни тем ни другим, но в конце концов он кивнул:

– Когда ты выйдешь на работу?

– Завтра, – ответил Герцог, помня об обещании появиться на танцах сегодня вечером. – Завтра утром, Гафри.

Ранчеро пожал плечами.

– Пошли в гостиницу, – предложил он. – Подпишем контракт.

Глава 7

Гнев и ярость

Половина аванса за три месяца сразу же отправилась в карман Тони Саматти как окончательный расчет за Понедельника. Еще одна порция денег предназначалась для покупки седла, естественно подержанного, и всей необходимой упряжи. Когда Герцог вскочил на спину своего коня, чтобы отправиться в Уорнер-Спрингс на танцы, его наличность приблизилась к весьма опасному пределу.

И все же у него было нечто большее, чем деньги. Долгие часы отдыха, отборное зерно, ласковые ладони Герцога и его мягкий голос превратили Понедельника в новое существо. Пустив коня в легкий галоп по главной улице города, Герцог ощутил себя плывущим на лодке в открытом море. Покачивание на спине серого просто не шло ни в какое сравнение с тряской, как в кресле-качалке, на обычном ковбойском пони. Сейчас под Герцогом шел настоящий бегун, рвущийся набрать настоящую скорость. Счастливому хозяину захотелось запеть от радости.

Он направил коня в сторону от главной улицы. До поры до времени не стоит показывать жителям Уилер-Сити все доблести Понедельника. Может быть, колесо фортуны опять повернется в другую сторону, придется спасаться бегством от преследования. Вот тогда он приятно всех удивит!

Герцог довольно быстро выбрался из города, взобрался на первый холм за его границей и встретился лицом к лицу с ветром. Еще одно испытание для коня. И тот встретил его как герой. После заката солнца ветер перерос в полуураган. Резкие порывы швыряли в лицо жалящие иглы холодных дождевых капель, и седоку пришлось натянуть плащ. А жеребец продолжал идти ровным галопом, преодолевая милю за милей, не снижая темпа. В конце концов на полпути к Уорнер-Спрингс Герцог остановил коня и, наклонясь в седле, прислушался к его дыханию. Никаких хрипов! Понедельник остался свеж как маргаритка и был буквально поглощен скоростью. И это после утра, проведенного в команде Тони Саматти!

Для Герцога такое открытие было равно обретению крыльев. Он стал свободным, он мог управлять скоростью. И в войне против общества, которую он пока отложил до лучших времен, но которая, по его мнению, была неизбежна в ближайшем будущем, Понедельник будет лучшим союзником, чем армия людей, поклявшихся умереть ради него.

Герцог снова тронулся в путь, теперь уже не спеша. В танцевальный зал он всегда успеет. Принимая во внимание тот прием, который его ожидает, не стоит торопиться к началу. Его встретят холодно и враждебно. Интересно, а как насчет женщин? Вне всякого сомнения, никто не может обвинить его в жестоком или нелюбезном отношении к молодым и престарелым особам женского пола. До того как попасть в тюрьму, он пользовался у них определенной популярностью. Ведь о нем слагали фантастические рассказы, содержащие изрядную долю правды, которые прибавляли к его имени немало остроты, вызывающей по крайней мере любопытство. Кроме того, с самого раннего детства его любовь к танцам уступала только любви к драке. Он никогда не обращал внимания на хмурые взгляды мужчин, когда выбирал самую милую и грациозную девушку себе в партнерши.

Что же будет теперь, после возвращения из тюрьмы? Он стал меченым в глазах всех мужчин. А женщины? Герцог пожал плечами и, рассмеявшись, прогнал сомнения. Если со здешними молодыми людьми не произошло ничего сверхъестественного, вряд ли кто из них сможет сравниться с ним в танцах. Но даже если это сверхъестественное и случилось, все равно ни у кого не может быть такого чувства равновесия, такой гибкости и такого достоинства. Если же Герцог не сможет найти партнерши для танцев, значит, он очень сильно ошибается!

Герцог смело подъехал к навесу, где были привязаны лошади, потому что дождь продолжал усиливаться. Затем направился в павильон. Помещение для танцев построили из дерева, но по форме оно напоминало большую палатку с подвижными стенами, которые поднимали в жару и опускали в плохую погоду, такую, как сейчас. Внутри гремела музыка и как-то особо выделялось медное уханье тромбона. Прислушавшись, Герцог различил резкие звуки кларнета, глухие стоны фортепиано, удары барабана и отчаянный плач скрипки – похоже, бедный Папаша Филд старался изо всех сил, пытаясь перекрыть рев всего оркестра. Мысль о Папаше Филде и о резких словах этого маленького человечка заставила Джона Морроу остановиться. Он нахмурился, еще раз передернул плечами и продолжил путь. Но за парадной дверью снова остановился и осмотрел маленький холл, в котором оказался. Около десятка мужчин курили, две или три девушки, похоже только что прибывшие, снимали пледы, вокруг толпились их приятели. Шум голосов в холле почти заглушал музыку, доносившуюся из зала. Но едва Герцог вошел, снял плащ и ударил сапог о сапог, отряхивая их, голоса стихли. Остались только музыка и шорох ног танцующих.

Он огляделся. Нет, здесь не было незнакомых. Пятерых из присутствующих Джон знал достаточно хорошо. Он поговорил с каждым по очереди, изображая на лице самую обаятельную улыбку. Те, к кому он обращался, отвечали ему, но весьма холодно. Что же касается девушек, то они, очевидно, его просто не заметили. Поправить платье, пригладить прическу, пошептаться друг с другом – разве можно найти более увлекательное занятие? Девушки прошли мимо него и направились в зал в сопровождении своих спутников.

Герцогу показалось, что на лицах стоящих вокруг молодых людей появилась едва заметная улыбка удовлетворения. Они дружно и жадно принялись курить, демонстрируя всем своим видом, что ничем иным не интересуются. Нельзя было сказать, что их улыбки предназначались именно Герцогу. Но он прекрасно понимал значение взглядов, которыми они обменивались. Холодный прием девушек вызвал искренний восторг в сердцах этих деревенских парней. О, если бы можно было сбежать отсюда! Увы, он сам обрек себя на это тяжкое испытание и не хотел, чтобы в трех графствах начали рассказывать историю его позорного провала. При мысли о позоре Герцог побледнел. Слава Богу, что у него нет семьи, которой могло бы стать за него стыдно.

Он шагнул к двери. Навстречу ему вышла голубоглазая Жанетта Миллер, как всегда переполненная смехом и болтовней, но при этом умеющая превосходно танцевать. Она ничуть не изменилась, даже помолодела. Герцог кивнул ей и улыбнулся. Однако Жанетта прошествовала мимо, не удостоив его ни словом, ни приветом.

Нет, она не могла не увидеть его! Их взгляды столкнулись, это было так же несомненно, как рукопожатие. Но она ушла, продолжая смеяться и болтать с большим, тяжеловесным Холом Джексоном, своим приятелем.

Итак, второй удар. Конечно же он встретил его, как всегда, достойно. Немного откинул голову и улыбнулся своей знаменитой улыбкой. Ну и что? Его белое лицо стало призрачно-бледным, еще белее, чем было до этого. А сзади, похоже, раздался приглушенный смех? Да. Парни, курившие в холле, не упустили ничего.

И все же такого не могло быть! Хорошо, вот еще одна проверка. В дверях появилась огненно-рыжая прическа радушной и доброй Рут Бойер. Они танцевали вместе тысячу раз. Тысячу раз смеялись и разговаривали. Она была для него лучшим другом, настоящим другом. В танцах они были неразлучной парой.

Рут тоже прошла мимо. Музыка кончилась. Пары остановились, начали расходиться. На этот раз никто не захлопал, выпрашивая повторения. Странно. Но не менее странным было то, что все взоры устремились прямо на Герцога.

Он подошел и заговорил с Рут Бойер, но она ничем не показала, что слышит его слова. Девушка спокойно и осторожно смотрела сквозь него. Затем повернулась и продолжила беседу со своим приятелем.

Этого было достаточно. Герцог рванулся назад к двери, сердце его сжалось от стыда. Оглядел бездельничающих мужчин. От этого на их лицах исчезли даже малейшие признаки улыбок. Слава Богу, нервы его не сдали в этот жестокий момент. Никто не догадывался, чего ему стоило сохранить самообладание. О, если бы что-нибудь оказалось под рукой! То, что можно схватить, сломать, разбить! Нет, он должен терпеть и улыбаться – улыбаться! – когда так хочется выхватить пистолет и затеять хорошую драку!

Герцог отвернулся от двери, но что-то ведь надо было делать! Что? Войти в танцевальный зал, увешанный гирляндами флагов и лент, переплетающихся под потолком, нельзя – он не может встретиться с ярким светом, этими лицами и многозначительным шепотом.

Пришлось вернуться в холл. Джон Морроу прошел в его дальний конец, скрутил цигарку и начал прогуливаться взад-вперед. Мужчины, стоявшие неподалеку, приглушенно, но восторженно посмеивались – похоже, сверх всякой меры праздновали победу. Презрение, которым две девушки окатили вчерашнего заключенного, они восприняли как полный его крах. Подойти бы да взять их за горло!..

Он вдруг оказался перед лестницей и начал подниматься по ступеням, не зная, куда они ведут. Только на самом верху опомнился. Вдоль стены шла галерея для зрителей, которой никто не пользовался, потому что на Западе в танцевальных залах не бывает просто сидящих и наблюдающих – все собираются на первом этаже. Галерея напоминала пыльный, пустынный чердак, который освещал только один тусклый фонарь, подвешенный в углу, а скорее даже не освещал, а наполнял помещение тенями. Теперь, скрытый милосердной темнотой, Герцог смог перегнуться через перила и посмотреть вниз.

Слух о его провале, естественно, распространился. По галерее, на которой он скрылся, рыскали любопытные взгляды. Ребята из холла, судя по всему, не теряли зря времени – рассказали о его позорном бегстве. Теперь почти все находящиеся в танцевальном зале смеялись. Их веселью не было предела. Ведь смеялись над Джоном Морроу – над самим Герцогом!

Он закрыл глаза и покачнулся, пьяный от гнева и стыда. Потом воздел руки к небу и дал себе страшную клятву – за все это отомстить. И в ту же секунду в углу балкона что-то зашевелилось.

Это уж слишком! Наверняка какой-нибудь свидетель его мучений решил нанести рану побольней. Не размышляя, Герцог бросился к предполагаемому наглецу. Действительно, здесь кто-то стоял, в блестящем плаще, и пытался открыть дверь. Герцог вспомнил о существовании еще одной лестницы, ведущей на галерею. Но почему этот кто-то решил уйти по очень опасным старым ступеням? Да и дверь, похоже, разбухла от дождя. Если раньше она довольно легко открывалась и закрывалась, то теперь это сделать было непросто.

– Что-то не так? – поинтересовался Герцог.

Человек в плаще удвоил усилия, пытаясь справиться с дверью.

– Ничего! – раздался ответный шепот.

Женский голос! Герцог остановился как вкопанный. Даже сейчас он должен быть любезным.

– Может, разрешите вам помочь?

– Пожалуйста!

Она метнулась в сторону, как только он сделал шаг. Ну и стервы же эти девушки! Если им не удается открыто оскорбить его в присутствии своих парней, то они начинают шарахаться от него, как от насильника. Это было верхом унижения. Герцог схватил ручку двери с единственным желанием – разломать ее на кусочки. Но дверь легко подалась. Он повернулся к девушке. Она что-то пробормотала, видимо слова благодарности, и скользнула к открывшемуся проему. И тут Герцог не выдержал. В порыве гнева он преградил ей путь.

Глава 8

Салли Смит

– Леди, прошу прощения, что задерживаю вас, – произнес он, – но, черт возьми, мне совершенно непонятно, почему вы меня боитесь?

Она отпрянула от руки, перекрывшей ей проход. Из-за резкого движения полы плаща распахнулись, и Герцог увидел сияние воздушного платья. Полумрак галереи не помешал ему разглядеть розовый сатин, яркий, словно отражение солнца на воде. Затем он перевел взгляд на стройные ноги. Девушка подняла голову, тень от огромного сомбреро больше не скрывала ее лица, но из-за темноты он его почти не видел.

– Ничего я не испугалась, – презрительно пояснила она. – Я не боюсь ни вас, ни кого-либо еще.

– О-о! – Неожиданно для себя Герцог улыбнулся. – Тогда это кое-что меняет. Но минуту назад мне показалось, что вы довольно-таки быстро пробирались по галерее, чтобы избавиться от меня.

– Выбиралась наружу, – последовало объяснение. – И это не значит, что я вас боюсь.

– Тем более, что для этого нет причин. Пока… – добавил он, так как в голову ему вдруг пришла дерзкая мысль. – Пока вы не узнали меня, леди!

– Еще не имела удовольствия, – сказала девушка более спокойным голосом. – Но, полагаю, мне это скоро предстоит.

– Меня зовут Джон Морроу, – сообщил он гордо. – Но некоторым людям я больше известен под именем Герцог.

Несколько долгих секунд царило молчание.

– А меня зовут Сальвина Гертруда Смит, – представилась наконец и она, – но некоторым людям я больше известна под именем Салли.

Они дружно рассмеялись. Герцог был просто сражен. Он и представить себе не мог, что в этом краю, окруженном горами, найдется хоть одно человеческое существо, которое не слышало бы его имени или хотя бы прозвища. Какое же наслаждение не чувствовать на себе тяжелых цепей репутации! Машинально Герцог прикрыл дверь.

– Разве я сказала, что хочу остаться здесь? – спросила Салли Смит.

– Лестница не совсем надежна.

– Она даже не скрипнула, когда я поднялась наверх.

– Должно быть, ветер помешал вам услышать скрип. Это самая коварная лестница в здешних краях. Наверное, вы не местная, раз не знаете о ней.

– Не местная, – подтвердила Салли.

– И поэтому мы преспокойно сидим наверху и слушаем музыку? – спросил Герцог. – Все же что заставило вас взобраться сюда?

Она замялась:

– Хотела прежде взглянуть на все, что там, в зале, происходит.

– Неплохая мысль! – прокомментировал он, всей душой желая и думать так же.

Он изо всех сил вглядывался в черты лица, белевшего перед ним. Тьма сводила с ума. Словно чьи-то черные руки отталкивали его от тайны, которую ему так хотелось открыть. И все же Герцог догадывался – девушка очень хорошенькая. Глаза как два больших омута. Когда она повернула голову, удалось разглядеть ее вздернутый носик, подбородок и щеки, будто высеченные из мрамора.

Облокотившись на перила, она смотрела на танцующую толпу. Герцог увидел пухлые губки, приоткрытые от возбуждения и любопытства. Впрочем, ему и самому страстно хотелось оказаться среди танцующих, двигаться в такт музыке. Он встал рядом с Салли, тоже глянул вниз. Пары кружились в вальсе. Все девушки в основном были в простых легких платьях, мужчины – в самых разных нарядах. Многие пришли сюда прямо с полей, разве что отмыв руки и лицо. Несколько ковбоев из покрытой кустарником долины у подножия гор гордо демонстрировали свои ссадины. Кто-то был в сапогах для верховой езды, правда начищенных до невероятного блеска, кто-то – в штанах, растрепавшихся на щиколотках, но все-таки большинство – при галстуках, в традиционных костюмах из лавки.

Герцог видел, что его новой знакомой все это очень интересно. Не странно ли? Конечно, танцы в Уорнер-Спрингс – большое событие, но не настолько, чтобы взволновать такую хорошенькую девушку, как она. Хорошенькие девушки давно ими пресытились. Судьба вообще балует их. С детства их окружают поклонники, их воля – закон. Они повелевают с помощью жестов и легких улыбок. Казнят сердитым взглядом и ранят смехом. Герцог мог сравнить хорошенькую девушку только с одной вещью на свете – прекрасным шестизарядным пистолетом, удобным, метко стреляющим, повинующимся опытной руке. Но он также был убежден – хорошенькая девушка более смертоносна, чем любое оружие.