Интервью со смертью Зорин Николай
– Кирочка, ты ведь видела, да? – всхлипывая, невнятно проговорил наконец Годунов. – Ты видела?! – отчаянно выкрикнул он. – Видела?!
– Видела. – Какой смысл отпираться?
Выпил залпом водку, стукнул чашкой о стол, тряхнул головой и вдруг захохотал – прямо затрясся от смеха, как до этого от рыданий.
– А денег-то совсем не оказалось, так, мелочь, рублей восемь набралось. Я часы с него снял, а они не ходят, стоят, и стекло в трещинах – кому такие продашь? Хреновый из меня мародер получился!
– Почему мародер? – не выдержала я его смеха. – Вы убийца.
– Убийца? – Он испуганно, непонимающе на меня посмотрел. – Да нет, Кирочка, я только ограбил. Он уже холодный был. Я сначала подумал, пьяный или обколотый, а он остыл давно. Мне деньги были нужны позарез. Даже к жене сегодня наведывался, но она прогнала, конечно. К тебе пошел, а тебя дома не оказалось, сидел вот там, – он кивнул на окно, – на скамейке, ждал, думал, уже не придешь. А деньги нужны! Выпить хотелось до невозможности, а тут еще сигареты кончились. В скверик ваш завернул – в таких местах всегда бычков насобирать можно, – иду, смотрю, сидит на скамейке парень. Я к нему: закурить, спрашиваю, не найдется? Не отвечает, не шевелится. – Лев Борисович взял чашку, но водки в ней больше не было. Покрутил в руке и разочарованно поставил на место. – В карман к нему залез, выгреб всю мелочь. Сообразил, не считая, что на бутылку этого не хватит. Стал с него часы снимать – тут-то и понял: с мертвого снимаю, мертвого граблю. Понял и все-таки снял! – Он сжал кулак и стукнул им по столу. Чашка подскочила, ударилась о вазочку с печеньем, зазвенела. Почему-то этот звон меня окончательно вывел из терпения, меня просто затрясло.
– Замолчите! – закричала я Годунову. – Хватит! Не надо ничего рассказывать! Я поняла, что убили не вы, остальное меня не волнует! И вытрите сопли, в конце концов! – Я сорвала с крючка кухонное полотенце – петелька с треском лопнула – и бросила ему на колени.
Он никак не отреагировал на мой истерический выпад, будто вообще его не заметил. Продолжал казниться, снова сжал кулак, не меняя своей покаянной интонации:
– Такого кощунства Бог не мог мне простить. Я это понимал и все-таки делал – снимал часы с мертвого (ремешок никак не хотел расстегиваться, хитрая там какая-то застежка оказалась), заново обшарил карманы, надеялся, что хоть что-нибудь еще удастся найти, подумал, не позаимствовать ли и обувку, размер вроде мой, а туфли хорошие, крепкие, мои-то вот-вот развалятся. И Бог не простил. Я и закончить не успел свое грязное, отвратительное дело, как он меня наказал. Не могла ты там просто так оказаться! Что тебе было делать ночью в сквере? Бог тебя туда прислал в наказание мне. Страшнее ничего со мной произойти не могло! Кто угодно застал бы, кто угодно увидел бы, но не ты, не ты! Не ты! – яростно выкрикнул он, с размаху ударил себя по лицу и завыл в голос.
Этого выдержать я уже не смогла. Я обняла его, прижала к себе – и мы вместе закачались в истерике.
– Лев Борисович, хороший мой, милый Лев Борисович, – всхлипывая, бормотала я. – Самый лучший, самый умный, самый добрый…
– Помнишь «Вернись в Сорренто»? Я все Пашке пел, когда его от нас переманили, помнишь? Я тогда еще был человеком, нормальным человеком, не ночевал в притонах, не грабил трупы…
– Лев Борисович, милый, милый Лев Борисович!
– Ты помнишь, помнишь? Я сам себе противен, от меня запах, как от бомжа, да я ведь и есть бомж! Страшнее ничего, ничего не могло со мной!.. Я все твою первую статью вспоминал и хотел умереть. Зашел в один дом, «свечка» на проспекте Молодежи, двадцатидвухэтажка… На лифте поехал умирать! Думал, с крыши сброшусь, а чердак оказался закрыт. Да что там, разве в этом дело! Не смог, понимаешь, не смог. И вот к тебе потащился. Оправдываться.
– Лев Борисович, милый, не надо!
– Грех замаливать пришел, чтобы жить. Смерти испугался и к тебе пришел.
– Не надо, не надо, ничего не говорите, – уговаривала я его и целовала в грязную, плешивую, седую голову. У меня сердце разрывалось от жалости! Так хотелось убаюкать его боль. Несчастный, измученный несправедливой жизнью человек, что я могла для него сделать? Ничего, ничего, только обнять, приласкать, даже водка кончилась!
– Кирочка, девочка моя хорошая, прости меня!
– Ну что вы, что вы, Лев Борисович? Вы ни в чем не виноваты. Тише, тише, не надо плакать! – Я обняла его одной рукой, другой тихонько гладила по голове и качала, качала – укачивала. – Давайте я вас уложу. Вам обязательно нужно поспать.
– Прости меня, прости, моя девочка.
Я прислонила его голову к стене, поцеловала и пошла за матрасом и постелью.
Сон оборвался внезапно, на недоигранной ноте, его бы с лихвой могло хватить еще на два такта, но он оборвался. Было обидно и отчего-то грустно. Может, оттого, что не удалось досмотреть сон? Нет, тут что-то другое. Я лежала с закрытыми глазами и никак не могла определить свое ощущение. Протянула руку – механический, почти неосознанный жест – и вдруг натолкнулась на пустоту. Феликс! Он всегда спит вместе со мной, а сейчас его нет! Села на постели, оглядела комнату – нигде его нет!
– Феликс! – закричала я, впадая в панику. – Феликс, иди сюда, Феликс!
Зацокали когти по голому полу прихожей – слава богу, он здесь! – скрипнула дверь, просунулась в щель мохнатая морда, вопросительно посмотрела на меня.
Я встала, взглянула на часы – начало девятого, – приласкала собаку, собралась идти в ванную и вспомнила, что у меня ночует Годунов. Я постелила ему на полу на кухне, как обычно, помогла лечь – от горя, стыда и водки он совсем расклеился, – а потом долго сидела на краю матраса, гладила по голове, как маленького ребенка, успокаивала, утешала. Как жалко мне его вчера было! А сегодня от жалости не осталось и следа, только неловкость, а оттого досада и раздражение. Подобное чувство, должно быть, испытывает женщина, просыпаясь в постели со случайным любовником. Я никогда ни с кем не просыпалась с тех пор, как Алеша… но думаю, ощущала бы себя так же. О чем говорить и как? Мне и встречаться с ним стыдно. Но надо идти, будить: доброе утро, не хотите ли кофе? И первая сигарета, самая блаженная за целый день, пропадет даром, значит, опять их будет четыре, а то и пять. Да, кстати, накинуть халат, не выходить же к нему в ночной рубашке!
Сдернула со спинки стула халат – шелковый, душный, я его не люблю, – выставила вперед Феликса, словно прикрылась щитом, и поплелась на кухню. Как мне его будить? Потрясти за плечо? Наклониться и шепнуть на ухо: «Лев Борисович, пора просыпаться!»? Чмокнуть в плешь?… Плач на двоих, как постель на двоих, не проходит без последствий, оставляет наутро жестокое похмелье. Может, запустить сначала Феликса, пусть он его будит со всей своей собачьей нежностью, а потом зайду я: доброе утро, не хотите ли кофе? Да, пожалуй, это лучший вариант: неловкость первой минуты сгладит мой верный пес – появится возможность перевести пробуждение в шутку, Феликс – парень серьезный, но, если надо для дела, умеет притвориться наивным, ребячливым и легкомысленным.
Я открыла кухонную дверь, подтолкнула собаку, приготовилась сделать соответствующее выражение лица – и застыла на пороге: никакого Годунова не было. Что за черт! Как такое возможно? Невозможно. Но его нет. И нет никаких следов его пребывания: ни свернутого матраса, ни бутылки из-под водки, ни чашки, из которой он вчера пил. Нет и нет, словно не было. Или действительно не было? Годунов – мой недосмотренный, так внезапно оборвавшийся сон?
Никакой он не сон! Был еще скверик, был сосед Василий Максимович, монолог о природе маньяка (зачем я ему сказала, что киллер – тот же маньяк?) – слишком много для сна, который к тому же сразу забылся. Никакой он не сон! Просто почувствовал то же, что и я: похмелье после совместного плача. И застыдился, и тихонько ушел, пока я не проснулась.
Не сходится! Уйти-то он мог, но остался бы матрас – разложенный или свернутый. Зачем ему так тщательно заметать следы? Нет в этом никакого смысла.
Я представила, как Лев Борисович проснулся, полежал немного с закрытыми глазами, соображая, куда сегодня угодил на ночевку, принюхиваясь к чужим запахам. Потянулся, нога его ударилась о ножку стола, звякнула чашка. Звон повлек ассоциации – неприятные: водка в чашке, ограбленный труп, слезы раскаяния – жалкие, немужские слезы, рука, такая нужная вчера и такая назойливо неприятная сегодня, гладит его по волосам – давно не мытым сальным волосам, а носки порваны – пяток совсем нет, на большом пальце дыра, и палец этот лезет в глаза, взгляд от него отвести невозможно. Гладит, утешает, плачет, а думает только о дырке на пальце и о том, какой же он жалкий, и о том еще, как дурно от него пахнет.
Да он возненавидел меня в этот момент! Возненавидел себя, что допустил такую слабость и ко мне потащился. Поднялся, вымыл чашку, поставил в шкаф, свернул постель, отнес в кладовку, пустую бутылку забрал с собой – не оставить следов, а воспоминания, не подкрепленные уликами, ничего не стоят, их так легко принять за сны.
Легко, по себе знаю. Но Годунов у меня вчера был. Обокрал труп, был застигнут на месте преступления и потому пришел ко мне. Просить прощения у своей совести. Ну и ладно, пусть, я его простила, я поверила, что он не убийца. Можно с легким сердцем возвращаться к версии о маньяке.
Такой безопасной для меня и такой заманчивой версии, обещающей богатый материал.
Мне стало легко, не знаю уж, от чего больше: от реабилитации Льва Борисовича, от того, что его не оказалось в квартире, или от предвкушения сенсации. Поставила чайник, позвонила Руслану, попросила, чтобы он заехал за мной, скинула ненавистный душный халат и отправилась в ванную.
– Ты с ума сошла! – напустился на меня Руслан, когда я поведала ему о своих приключениях. – Зачем ты пустила к себе этого проходимца?
– Он не проходимец, он мой бывший редактор и очень несчастный человек, – заступилась я за Годунова. – Почему я не должна была пускать его к себе?
– Он алкоголик, деградирующая личность, – не унимался Руслан, – от него можно ожидать чего угодно. И потом, ты уверена, что он не мог быть убийцей? Я бы тебе посоветовал…
– Спасибо за совет, как-нибудь своим умом обойдусь.
Руслан обиделся, отвернулся к окну – мы сидели на кухне. Феликс укоризненно на меня посмотрел и прижался к Русланову колену, в наших размолвках и ссорах он всегда брал его сторону – из мужской солидарности, что ли? Довольно долго длилось тягостное молчание: Столяров ужасно обидчив и Годунова почему-то не переносит на дух, заводится при одном упоминании о нем.
– Эй, ребята, – решила я восстановить мир, – мы завтракать сегодня будем? – Я знала, чем их пронять: от еды еще ни один мужик не отказывался.
Перед Русланом я поставила все ту же злосчастную вазочку с печеньем – другого-то у меня ничего не было! – сварила кофе, налила Феликсу простокваши в миску.
Мы завтракали втроем, как тривиальная молодая семья, пока не успевшая обзавестись ребенком. Руслан немного хмурился, что еще больше усиливало сходство: утренняя размолвка в порядке вещей в таких вот неустаканившихся семьях.
Позавтракав, вышли из дому. Было только начало десятого, а жара уже разгоралась вовсю – невыносимое в этом году лето, такое лето действительно только и можно выдержать где-нибудь на морском пляже. Я закрыла глаза, представила набегающие на желтый песок волны, вдохнула прохладный солоноватый воздух – познания о морском пляже у меня так и остались штампованно-кинематографические. А если и в самом деле дернуть в отпуск? Наплевав на запреты, наплевав на призрак из прошлого… Нет, не так: в противовес запретам и призраку узнать наконец, какое оно, это самое море, ощутить его кожей и легкими, попробовать на вкус – может, это поможет мне излечиться? Вдвоем поехать, с Русланом – он был бы счастлив. Расставить по своим местам то, что было когда-то подменено, исправить ошибку… Это ведь ошибка была – переоформить на Алексея путевку Руслана! Первая подмена, которая привела к дальнейшим подменам.
– Эй, ты что, мать, заснула? – Столяров потряс меня за плечо. – Забирайся в машину.
Нет, не поеду я с ним никуда, от призрака он не избавит, не тот человек, не тот.
– В редакцию?
– Нет, сначала в милицию. Может, установили личность вчерашнего парня?
– Вряд ли. Времени у них было мало. Но если хочешь, заедем в милицию.
Услужливый, заботливый, надежный, но от призрака не избавит, и на море с ним ехать не имеет смысла.
И вообще ехать на море не имеет смысла. Минутная слабость – желание поехать на море. Не нужно мне никакое море, мне работа нужна, хороший материал для статьи нужен. А море – фантом, такой же, как Алексей.
В центральном отделении милиции у меня был блат: начальник оперативного штаба майор Ремизов относился ко мне с непонятной неизменной нежностью. Чем я заслужила такое отношение, не знаю, но он всегда воспринимал мой приход как праздник и тут же устраивал по этому поводу чаепитие. Вот и сейчас он мне обрадовался, но, к сожалению, ничем помочь не смог: личность убитого установить пока не удалось.
– Никаких заявлений на него не поступало, – расстроившись, что не смог обрадовать, проговорил Ремизов. – Да ты не расстраивайся, времени прошло всего ничего. Если он не бомж, через пару дней установят.
– Не бомж, судя по его виду, но через пару дней меня не устраивает. Думала сегодня сдать материал в завтрашний номер. Я вот еще что хотела узнать, Сергей Петрович. Посмотрите, пожалуйста, по вашим внутренним сводкам не было ли в ближайшее время убийств подобного рода. Я имею в виду…
– Почерк, обстоятельства и так далее? Сейчас посмотрю. – Он снова уткнулся в компьютер. – Нет, не было ничего близкого. А что, есть у тебя на этот счет какие-то соображения? – Он хитро прищурился.
– Есть. Думаю, это начало серии.
– Да ладно! – Ремизов замахал руками. – Что это ты выдумываешь? – Он в шутку схватился за сердце. – Типун тебе на язык! Серия!
– Дай бог, чтобы я ошибалась, но вы же знаете, я никогда не ошибаюсь.
– Знаю, знаю. – Он улыбнулся мне, как улыбаются милому шаловливому ребенку. – Чертовщинкой попахивает это твое «никогда не ошибаюсь». Понять не могу, из каких источников ты черпаешь свое знание. Но почему ты думаешь, что вчерашнее убийство – серийное?
Я изложила ему свои соображения, те самые, которые вчера излагала приехавшей по моему вызову милиции, а потом Василию Максимовичу.
– Н-да. – Ремизов в задумчивости почесал голову карандашом. – И когда, ты думаешь, ждать новой жертвы?
– Сказать наверняка не могу, но чувствую, скоро.
– Скоро? – Он бросил карандаш на стол, вскочил, нервно прошелся по кабинету, остановился напротив меня, уставился недоброжелательным взглядом (впервые за наш разговор, впервые за наше знакомство), несколько секунд смотрел. – Знаешь, и на старуху бывает проруха, будем надеяться, что все-таки ты ошибаешься.
– Будем надеяться. – Я поднялась, попрощалась с майором и вышла из кабинета.
Руслан дожидался меня на крыльце – кто бы сомневался! – озабоченно осмотрел с головы до ног, словно я не из милиции вышла, а вырвалась из лап опасного зверя.
– Ну как твой жмурик, прояснился?
– Не прояснился.
– Ладно, не переживай, заедем вечером после работы, может, к тому времени все определится.
Главный поймал меня в коридоре, зазвал в свой кабинет и опять принялся проедать плешь отпуском. Но я рассказала ему о возможных перспективах, он обрадовался и тут же отстал.
– Ну, если так, конечно! Нельзя упускать такой материал.
Материала, впрочем, пока было немного, в нормальном понимании его совсем не было. И настроение писать почему-то пропало, никакого вчерашнего энтузиазма. Я даже не смогла вспомнить название и первую фразу, которую придумала, возвращаясь домой. Все мысли выветрились из головы, а ощущения затерлись. И амбиции испарились: мне больше не хотелось никакой сенсации, стало пугать продолжение. Я вдруг отчетливо поняла, что и это, и все дальнейшие убийства, которые произойдут, связаны со мной лично. Как – не знаю, но точно связаны. Может, я стану одной из жертв, может, пострадает кто-то из моих близких, а может, сам маньяк – это тот, кто мне дорог…
Я попыталась представить следующую жертву. Мужчина? Женщина? Ребенок? Бескровная смерть… Ничего представить не удалось, воображение отказалось работать в этом направлении. Тогда я попробовала представить убийцу… И почти уже представила – начала складываться картинка, но испугалась, сбежала. Я вошла в компьютер и заставила себя сосредоточиться на статье. И вполне преуспела в этом деле: вспомнила заголовок, который вчера придумала, сочинила новую первую фразу, восстановила свои ощущения, когда шла на встречу с предполагаемым трупом. И вот когда работа меня окончательно увлекла, запиликал мобильник – пришло сообщение. Чертыхнувшись – отвлекают от дела! – нажала на воспроизведение.
Картинка: море. Но я не испугалась, тупо смотрела, не понимая, что это значит. И слушала звук: плеск волн. Без страха слушала. Смотрела, слушала, не понимала и по инерции продолжала обдумывать следующую фразу статьи. Море, волны… Какой-то шутник отрывает от дела. Море… Точно такое же море, как в моих представлениях о нем, я ведь вживую его так и не увидела. И не увижу, потому что никогда не решусь поехать в отпуск. Море и волны… Я не стану читать сообщение! Я не хочу, не хочу знать убийцу в лицо! Я его знаю в лицо. Лицо-перевертыш. Оборотень снова выходит на охоту. Киллер – тот же маньяк. Я не стану читать сообщение. Море шумит, шумит. Голова пухнет от этого шума! Заблуждение считать, что жара на море переносится легче! Конечная цель прогулки – новая смерть. Бескровная смерть. Море шумит, голова пухнет, вот распухла до абсурдных размеров, заполнила собой все пространство и ткнулась в препятствие – сообщение. «Думаю о тебе», – гласило оно. Думаю о тебе. Да разве я сомневалась?! Картинка «море» и «думаю о тебе». Это то, чего я ждала со вчерашнего вечера, чего я всегда ждала! Я знаю, кто станет второй жертвой: не старик, не ребенок, не для того он вернулся. Следующей жертвой будет не успевшая состариться женщина.
Глава 2
Виктория Яковлевна. Вторая жертва
В последний момент она струсила, ограничилась стрижкой и укладкой волос, так и не испытав на себе пилинг, обертывание и прочие услуги по списку, так и не узнав, что же это такое и для чего делается. Над запланированной расточительностью взяла верх практичность, въевшаяся в ее натуру. Виктория Яковлевна насмешливо посмотрела на себя в зеркало: плебейка и дура, раз в жизни не смогла разгуляться! И тут же покосилась на парикмахершу, колдующую над ее прической, испугалась, что та заметила ее взгляд и все поняла, и опять испугалась. Не так, совсем не так она представляла этот поход в салон красоты. Хозяйкой жизни, а не забитой просительницей должна она была сюда войти: меня перестал устраивать мой мастер, хочу попробовать у вас, если понравится, буду пользоваться только вашими услугами. Эту речь Виктория Яковлевна давно приготовила и повторяла про себя весь этот год на разные лады: высокомерие и немного презрения – вариант первый, снисхождение дамы высшего света к готовому услужить плебсу – вариант второй, равнодушие избалованной жизнью женщины – вариант третий. А сказала задыхающимся шепотом – голос сел от волнения, – под конец еще и улыбнулась жалкой просительной улыбкой нищенки, которая боится, что ее прогонят. Кажется, мастер даже не поняла, о чем она говорит, махнула рукой в сторону парикмахерского зала и подала прейскурант. А кофе так никто и не предложил. Зачем тогда она купила сигареты? А главное – эту чертову зажигалку: зажигалка даже запланирована не была и пробила страшную брешь в ее накоплениях.
Все оказалось не так! Никакого королевского выхода не получилось! И исправить положение не представлялось возможности. И все-таки Виктория Яковлевна предприняла новую попытку.
– У вас здесь можно курить? – спросила она; хотела высокомерно, а получилось грубо – голос отказывался ей подчиняться, сделался ни с того ни с сего пропитым и некультурным, как у базарной торговки.
– Что вы, женщина, у нас не курят!
Вот кому высокомерие репетировать не надо, и королевского апломба не занимать, и любовь к своей особе не приходится вызывать искусственными средствами.
– Жаль! – Виктория Яковлевна хихикнула и почувствовала, как безудержно заливается краской. Ей бы остановиться: первый раунд проигран, ничего не поделаешь, но она снова ринулась в бой: – Дымлю как паровоз, знаете, без сигареты десяти минут прожить не могу. – Для убедительности вытащила из сумки пачку «Вог», поиграла зажигалкой.
– Идите в зал, женщина, – презрительно махнула рукой мастер, – курить у нас категорически запрещается.
От ворот поворот. Хоть пляши перед ней, ничего не получится. Лучше сразу уйти и никогда в жизни больше не появляться в таких местах. Но из какого-то непонятного ей самой упрямства Виктория Яковлевна не ушла, а направилась в парикмахерский зал, заказала укладку и стрижку. И, уже сидя в кресле, решила, что от пилинга, обертываний и прочих услуг, указанных в прейскуранте, откажется – нерационально, слишком высокие цены, а еще неизвестно, что означают все эти процедуры и нужны ли они ей. И, раздосадовавшись на себя, испугалась, что все ее мысли и чувства легко прочитываются этой парикмахерской девчонкой, самодовольной и гордой, как все они.
Самодовольной и гордой должна была стать она, Виктория Яковлевна, на один только этот день. Но у нее ничего не вышло.
К этому дню она готовилась долго и основательно. Мечтала, воображала, копила деньги. Копить было трудно и стыдно – приходилось часть доходов утаивать от семьи: нечестно, подло, да и много ли утаишь, когда у нее только зарплата и очень редко – премия? Виктория Яковлевна подрабатывала в рабочее время (выполняла контрольные для заочников), потому что вечера и выходные были посвящены исключительно семье, она ужасно боялась, что за этим незаконным делом ее застукает начальство. И вот наконец необходимые семьсот долларов были накоплены, но тут оказалось, что цены успели за это время вырасти, и программу разгульного праздника любви к себе пришлось сократить, ограничив посещением салона красоты и покупкой платья. На туфли, духи и сумочку денег не хватало. Можно, конечно, было еще подождать и подкопить, но так ведь вся жизнь пройдет в ожидании. Праздник она назначила на эту среду, взяла отгул и предалась удовольствиям.
Прежде всего необходимо было купить сигареты. Раскованная, благополучная женщина, хозяйка жизни, непременно курит. Сигареты «Вог» она курит (изящная белая пачка с голубой крышечкой): нога закинута на ногу, локоть уперся в колено, сигарета прорастает сквозь пальцы – как она естественна, как уверена в себе, как красива! Ей поклоняются мужчины, завидуют женщины. Вот уже год Виктория Яковлевна ей ужасно завидует. Смотрит на плакат, завидует и копит деньги, чтобы хоть на один день стать такой.
Собственно, с этого плаката и началась ее душевная смута. До этого жила себе и жила, вполне спокойно, даже счастливо. У нее хорошая семья: двое детей (старший сын в этом году окончил школу, младший перешел в третий класс), положительный, непьющий муж, двухкомнатная квартира, приличная мебель, не было случая, чтобы не хватило денег на еду, на лекарства или на зимнюю обувь – чего еще желать? Но появился плакат – кто, когда и зачем его повесил в их кабинете? Виктория Яковлевна поняла: она достойна совсем другой жизни. Такой, какая у этой красотки, рекламирующей сигареты «Вог»: нога непринужденно закинута на ногу, локоть уперся в колено, черное облегающее платье, туфли… На туфли денег не хватит, ну и ладно, можно без туфель, больше копить и оттягивать она просто не в состоянии.
Сигареты Виктория Яковлевна купила в самом дорогом в их районе супермаркете. И тут встал вопрос: что сделать сначала – пойти в салон красоты или купить платье? С одной стороны, в салон красоты лучше явиться в новом роскошном платье, с другой стороны, с новой роскошной прической лучше явиться в бутик.
На платье могут посадить пятно какой-нибудь едкой жидкостью, поэтому сначала – в салон.
Виктория Яковлевна никогда не была ни в одном салоне красоты. Представлялся он ей чем-то вроде светской тусовки и немного пугал. Необходимо было сначала психологически подготовиться и провести генеральную репетицию. Она завернула в соседний с супермаркетом дворик, мелкими, семенящими шажками, будто идет на очень высоких каблуках, проследовала к скамейке, плюхнулась с некоторым подскоком бедер, словно в глубокое кресло, на деревянное сиденье, закинула ногу на ногу, вытянула из пачки сигарету, уперлась локтем в колено, хотела закурить… И тут обнаружила, что закурить-то не может, потому как сигарету нужно сначала зажечь.
Она никогда не курила. Даже в студенческие времена, даже в колхозе, куда их посылали каждую осень и где курили и пили все. И муж ее тоже был некурящий. Вполне объяснимая оплошность, но ей стало так досадно на себя, что Виктория Яковлевна чуть не расплакалась. Вся затея ей стала казаться нелепостью, предательством по отношению к семье, почти распутством. Но она взяла себя в руки, сделала вид, что это вполне мило и придает ей шарма, вернулась в супермаркет, купила зажигалку «Зиппо», шикарную, с позолотой (четыреста рублей), и решительно, без репетиции отправилась в салон красоты.
Она уже очень давно и в обычные парикмахерские не ходила. Раньше, когда в моде была «химия», посещала раз в год их дешевенькую, почти деревенскую «Нимфу», и таким образом вопрос с прической решался на долгий срок. А потом, когда стали носить прямые волосы, вообще перестала что-либо делать, и на голове у нее было нечто неопределенно обросшее, забранное в хвост. Ну можно ли так себя запускать, ведь она еще совсем не старая женщина!
Ничего, в салоне красоты ошибку исправят – денег не жалко, сколько бы это ни стоило. Там, безусловно, работают высококлассные специалисты, посоветуют, какая стрижка ей пойдет, разберутся с неухоженной кожей, подберут макияж. Главное – не подавать виду, что в таком салоне она впервые, – разговаривать со снисходительным превосходством и побольше раскованности: меня перестал устраивать мой мастер, хочу попробовать у вас… А когда принесут кофе (в таких салонах всегда угощают клиентов кофе), достать сигарету, непринужденно закинуть ногу на ногу, упереть локоть в коленку…
Идиотка! Совсем забыла посмотреть, как включается зажигалка, вот бы опростоволосилась, если бы не смогла поджечь сигарету!
Виктория Яковлевна вытащила «зиппо» – дорогая, но все-таки какая прекрасная вещь! – разобралась в нехитром механизме и взошла на крыльцо салона красоты «Николь».
Сразу же, с первых шагов, все пошло совсем не так, как она ожидала. Презрительная вежливость вместо подобострастной услужливости со стороны персонала, растерянная приниженность вместо высокомерного снисхождения с ее стороны. И кофе никто не предложил, продемонстрировать раскованное курение дорогущих сигарет не разрешили, а цены оказались просто какими-то нереальными. Но стрижка понравилась. Очень понравилась! Еще никогда Виктория Яковлевна не ощущала себя такой красивой. Она смотрела в зеркало, оторваться не могла – и улыбалась, улыбалась глупой, блаженной улыбкой. Стало совершенно наплевать, как к этому относится парикмахерская девчонка, эта соплюшка – что она вообще понимает в жизни! Наверное, полагается дать ей на чай. Сколько, интересно, обычно дают? Доллар, не меньше. Да дают ли в валюте? Очень не хочется в очередной раз попасть впросак.
Виктория Яковлевна с сожалением оторвалась от зеркала, достала из сумки кошелек. Купюры в один доллар не оказалось, а пять давать было жалко. Она беспомощно посмотрела на девушку.
– Платить нужно в кассе, я сейчас выпишу вам квитанцию.
– В кассе? – Виктория Яковлевна заискивающе улыбнулась. – А…
– Касса в вестибюле.
– Да, спасибо. – Она прихватила квитанцию двумя пальцами за уголок, словно ее побаивалась. – И это все? – посмотрела на парикмахера со значением, повела бровью, но та, видимо, намека не поняла.
– Что же еще?
Значит, на чай они здесь не берут, хорошо, что доллара в кошельке не оказалось, а то бы опять опозорилась. Бог упас. Настроение сразу улучшилось. Да нет, что там улучшилось, стало просто каким-то нереально небесным. И непонятно, откуда взялась самоуверенность, и раскованная фраза, которую она так долго безуспешно пыталась произнести, сказалась безо всяких усилий:
– Меня перестал устраивать мой мастер, вот решила попробовать у вас. – Виктория Яковлевна не удержалась, снова посмотрела в зеркало, тряхнула обновленной, усовершенствованной головой и добавила уже не по сценарию: – Результат превзошел все мои ожидания. Теперь, пожалуй, всегда буду пользоваться услугами вашего салона.
– Спасибо. Мы рады. Приходите еще, – заученно проговорила парикмахер, но казенности фразы Виктория Яковлевна не заметила, улыбнулась горделиво и величественно прошествовала к выходу.
Величественности, правда, хватило только до кассы, а там… Эта самовлюбленная спесивая мымра сумела-таки снова превратить ее в нищую просительницу. Стыдно, ужасно и больно, лицо залилось краской – отвратительное свойство организма: чуть что, она сразу краснеет и поделать с этим ничего нельзя, – ладони вспотели, никак не могли выхватить из кошелька нужную бумажку, и кошелек был такой старый, потрепанный, и сумке уже три года, таких, наверное, сейчас никто не носит. И босоножки совсем неприличные. Да что там босоножки – пальцы, торчащие из ремешков, до ужаса неприличны. А на руках вздулись вены. Ну как такую не презирать! Старая, неухоженная тетка, и зачем она сюда притащилась? Права кассирша, права парикмахерша, правы они все.
Надо было сначала купить платье. И сделать маникюр в домашних условиях. И вообще хоть немного привести себя в порядок, прежде чем являться в салон красоты. Так долго мечтала, так долго готовилась – и никакой радости. То же будет и в бутике. На нее и там будут смотреть как на нищую старую дуру, у которой случайно завелись деньги – ничтожная сумма, если мерить их меркой, которую она решила сдуру просадить. «Да на вас это платье как на корове седло», – скажет ей продавщица, родная сестра парикмахерской девчонки. А если и не скажет, подумает обязательно. Принесет что-нибудь попроще и подешевле – старушечий фасон, залежавшийся товар, и презрительно бросит: «Если возьмете, мы сделаем скидку». Позовет заведующую и хозяйку или хозяина магазина, и все они уставятся на нее и наперебой станут предлагать уродливые вещи, соблазняя скидкой.
Ну нет! Ни в какой бутик она не пойдет! Нового испытания ей просто не выдержать!
Виктория Яковлевна выскочила из салона, с оглушительным треском за ней захлопнулась дверь – она не успела ее придержать. Расстроилась окончательно, окончательно стушевалась, мучительно застыдилась себя.
Но как же тогда? Отказаться от платья? Копила, мечтала, а тут вдруг взять и отказаться? Черное облегающее платье, точно такое же, как у красотки на плакате, к новой прическе оно очень пойдет. У нее отличная грудь, и плечи в самый раз, и талия еще не совсем расплылась – прекрасно будет на ней сидеть это платье. Еще неизвестно, какая фигура станет у продавщицы, когда она доживет до сорока. Может, вообще ее разнесет от первых же родов. Молодость проходит быстро, красота увядает, фигура портится – тут уж ничего не поделаешь, так чем гордиться?
Виктория Яковлевна шла по улице быстрым, размашистым шагом и ненавидела, изо всех сил ненавидела воображаемую продавщицу из воображаемого бутика, испоганившую ей счастливый день. Из-за какой-то молодой мерзавки она теперь не сможет купить себе платье! И было больно, невыносимо больно в голове и в груди, и улица расплывалась, и не только глаза, уже и нос дал течь, и лицо полыхало от жара, и, конечно, все прохожие видели ее смятение и отчаяние. А сигареты не пригодились и уже не пригодятся, и на зажигалку зря выбросила такую сумасшедшую сумму: за четыреста рублей можно было купить джинсовую курточку Димке, в том магазине были… она смотрела и сомневалась, покупать не покупать, вроде и старая еще ничего, сезон проносить можно…
В том магазине! Ну конечно! Она купит себе платье, обязательно купит. В том магазине купит. Есть такой замечательный магазин «под фирму», в нем все вещи как настоящие, фирменные, только намного дешевле. И продавщица там очень приятная женщина примерно ее возраста. И денег хватит не только на платье, может, еще на туфли останется. Почему ей сразу не пришла в голову такая разумная мысль? Все эти бутики, конечно, не для нее, как и салон красоты – ну не умеет она себя вести в таких местах! А в том магазине не надо ни о чем таком думать, в том магазине к тебе относятся как к человеку, даже если твоя сумка давно вышла из моды и кошельку сто лет в обед, а на руках вздулись безобразные вены. Там легко, там хорошо, там делать покупки одно удовольствие, и, если тебе предлагают скидку, совсем не для того, чтобы унизить.
Совершенно успокоенная и почти счастливая, Виктория Яковлевна села в маршрутку. А двадцать минут спустя уже примеряла платья.
Точно такого, как у красотки с плаката, к сожалению, в магазине не оказалось, но были другие, в общем нисколько не хуже. Это темно-зеленое, например, тоже прекрасно подчеркивает достоинства ее фигуры. Жаль, что зеленый цвет – ее нелюбимый. И коричневое с люрексом ничего. Немного не по размеру, но если ушить в бедрах и чуть-чуть расставить в груди… Нет, когда и где она будет заниматься подгонкой – платье в готовом виде нужно ей сегодня, прямо сейчас.
Продавец принесла новый ворох разнообразных платьев в примерочную.
– Вот посмотрите, отличный фасон, и размер ваш.
– Нет, – сразу же отвергла Виктория Яковлевна предложенное, – мне нужно однотонное, а это с цветами. Нет, нет, и покрой не такой.
– Тогда посмотрите вот это.
Это было то самое платье с плаката, только не черное, а серое. Виктория Яковлевна почти вырвала плечики из рук продавщицы и сразу, прямо при ней, начала переодеваться. Платье пришлось впору, сидело так, будто было специально на нее сшито. Прекрасное платье, удивительное. И стоит всего тысячу рублей.
Виктория Яковлевна расплатилась и, обрадовавшись, что у нее остается еще немало денег, отправилась в обувной отдел.
Туфли ей подобрали на удивление быстро – серые, в тон платью, лодочки на высоком каблуке. Кожа искусственная, но кто это поймет, выглядят туфли прекрасно. А цена – восхитительная: пятьсот пятьдесят рублей.
Совершенно преображенная (старую одежду и обувь она положила в пакет), Виктория Яковлевна выплыла из магазина. Оставалась еще целая куча денег – целая куча возможностей: можно купить маленький флакончик духов или сходить в кафе, выпить чашечку кофе, заказать граммов пятьдесят коньяка или какое-нибудь особое пирожное.
Она выбрала кафе. Воображение нарисовало картину: красивая одинокая женщина за столиком с чашкой кофе в руке, в пепельнице дымится сигарета, на белоснежной скатерти золотым пятном выделяется роскошная зажигалка – картина эта показалась ей очень привлекательной. Но тут, расшалившись, воображение внесло коррективы: не чашка – бокал, не кофе – абсент. Любительницей абсента она завершит этот день, свой день, счастливый, в сущности, день, несмотря ни на что. Изведает неизведанное, насладится до последней капли чужой жизнью. В бар «Дубрава» – вот куда она поедет. На такси. Которое остановит небрежным взмахом руки.
… Наверное, она что-то напутала – машины проезжали мимо, никто не хотел останавливаться. Или во всем опять виновата ее вышедшая из моды сумка? Виктория Яковлевна уже с полчаса, не меньше, стояла на обочине дороги, вытянув руку, соорудив на лице капризную улыбку избалованной дамы, а взять такси так и не удавалось. Но она же видела в каком-то фильме – не вспомнить в каком, – что именно так ловила машину очень богатая, очень элегантная американка, сбежавшая со светской вечеринки. Почему же у нее не получается? Или это только в фильмах так, а в жизни все по-другому? Или это в Америке так, а у нас по-другому? Или все же сумка подгадила? А может, здесь где-то есть знак, запрещающий остановку?
Так или иначе, а с такси, видимо, ничего не получится. Придется ехать в маршрутке. Ехать в общественном транспорте пить абсент – ну не абсурд ли? Но делать нечего. Виктория Яковлевна поплелась к остановке.
Она устроилась на террасе. Потому что внутри было слишком душно и потому еще, что, кроме бармена и двух официанток, прикорнувших в вынужденной праздности у стойки, в баре никого не оказалось.
На абсент денег ей не хватило – это оказался баснословно дорогой напиток. Но в конце концов, не так и важно, что пить, главное – как. Бокал вина – тоже вполне подходит, если держать двумя пальцами за низкую ножку и медленно, по глотку отпивать. Сигарета дымится в пепельнице, золотая зажигалка лежит рядом. Людской поток течет по улице, огибает террасу. Глоток из бокала, затяжка. Улыбка блуждает, взгляд блуждает по лицам – большей частью хмурые, недовольные – разгар рабочего дня. Новый глоток. И никто не остановится, не подсядет, не заведет непринужденный разговор, все куда-то торопятся, мимо, мимо. Улыбку нужно слегка изменить – она должна быть направлена на себя, внутрь себя, навстречу потаенным желаниям, потаенным мечтам. Она читала, как пьют абсент. Вино тоже подходит, если думать, что пьешь абсент. Дым оставляет неприятный привкус во рту – и только, а она думала: ударит в голову. Запить поскорее вином. Об этом дне она целый год мечтала, хотела прочувствовать такую вот жизнь, но как-то не получалось до конца прочувствовать. До возвращения домой остается чуть больше двух часов – не удается раскрепоститься. Может, ограниченность во времени сковывает? И сознание, что этот день она украла у своей семьи? У нее прекрасная семья, у них прекрасные отношения и атмосфера тоже прекрасная, но… Чего-то недостает. Они живут, как живут все их знакомые, как родители жили, как, наверное, живут девяносто процентов людей… В их жизнь закралась какая-то ошибка. В чем она состоит? Они никогда не бедствовали, не голодали, не страдали от холода, не испытывали отчаяния, что нет денег на лекарство. Даже имели возможность выезжать всей семьей в отпуск. И все-таки… Счастья не было. Были радости, но счастья не было.
Они не бедствовали, но только потому, что все, до последней копейки, рассчитывали, распределяли. И если совершали покупки, это были исключительно утилитарные вещи: диван – чтобы на нем сидеть, сапоги – чтобы ноги не мерзли, еда – чтобы не умереть с голоду и продолжать жить своей утилитарной жизнью. Жили – чтобы жить, и только. И праздники их тоже были исключительно утилитарны. И подарки друг другу – утилитарные подарки. Даже когда дарили цветы.
Безрассудства и самозабвения – вот чего никогда не было в их жизни. Любовь – и та была рассудочной. Даже к детям. Это муж заразил ее такой рассудочностью и сделал непригодной к настоящей жизни. Мальчиков сразу, как только подходил возраст, отдавали в детский сад, потом в школу – и с плеч долой. Оба они каждое утро уходили на работу, встречались только по вечерам и в выходные. Ну и когда тут любить? Как тут любить? Для любви нужны условия, она не может существовать по заданной программе. Ей нужно много свободного времени, ей требуется понимание хрупкости жизни, человеческой жизни – жизни любимого. А утилитарное отношение убивает ее.
– Добрый день! У вас не занято?
Ну вот, наконец-то! Мужской, приятный, глубокий голос из потаенной мечты.
– Свободно. – Виктория Яковлевна взяла из пепельницы сигарету – она почти вся догорела и потухла – и только потом подняла голову, посмотрела на мужчину. Вполне подходящая кандидатура для того, чтобы затеять флирт. Жаль, времени совсем не остается: флирт – еще одна область неизведанного.
– Вам прикурить? – Он с улыбкой смотрел на ее неловкие манипуляции с потухшим окурком.
– Пожалуйста. – Виктория Яковлевна улыбнулась призывно (во всяком случае, так она представляла себе призывную улыбку), вытянула из пачки новую сигарету, заложила ногу на ногу, чуть наклонилась вперед. Он поднес ей ее же собственную зажигалку – но, может, именно так и надо? Она осторожно прикурила, стараясь не закашляться.
– Заказать вам что-нибудь? Ваш бокал пуст.
– Да… я и сама… – Виктория Яковлевна растерялась и от растерянности чуть было не ляпнула, что на один-то бокал денег у нее еще хватит.
– Я за вами уже давно наблюдаю. Вон из того угла. – Мужчина засмеялся.
А она и не почувствовала, что за ней наблюдают, не знала, что уже не одна. Как она выглядела, когда размышляла о своей неудавшейся жизни, не глупым ли было ее лицо, не делала ли каких-нибудь жестов? Нет, вряд ли, она хоть и размышляла, но ни на минуту не отвлеклась от главного, помнила, что нужно пить из бокала томными, неторопливыми глотками с промежутками в минуту-две, наблюдала текущую мимо толпу и ждала: вот сейчас кто-нибудь изменит траекторию движения, завернет в бар, подсядет к ней, заговорит. Но как же он прошел, почему его она не заметила? Значит, все-таки отвлекалась, погружалась в мысли полностью – и лицо ее на какой-то момент могло стать глупым. Но с другой стороны, если бы это было так, зачем бы он подошел к ней?
– Вы пили вино так, словно это абсент. А не хотите в самом деле попробовать абсента?
– Нет! То есть… нет. – Баснословно дорогой напиток, просто так его никто не предложит, разве что с далекоидущими целями. А ни на какие цели времени у нее не остается. Да если бы и оставалось! Предательство в ее планы не входит: она никогда не изменит семье, никогда и ни при каких обстоятельствах!
– Ну, не хотите – не надо. Тогда, может, вина?
– Вина можно. – Виктория Яковлевна улыбнулась – растерянно, а вовсе не снисходительно-раскрепощенно, как она думала.
Он подозвал официантку, сделал заказ и снова повернулся к ней. Это он призывно улыбался, и снисходительно и раскрепощенно. Боже мой, что она делает! Ведь это и есть измена. Во всяком случае, ее прелюдия.
– Как вас зовут?
– Виктория Яковлевна.
Ну не идиотка ли? Кто же называет отчество, когда знакомится в баре с мужчиной? Как глупо, как глупо! Что она за несуразная особа?
– Можно просто Виктория, – пробормотала она еле внятно и мучительно покраснела.
Куда ее несет? Зачем? Ей пора уходить, и потом, она не это, совсем не это имела в виду – просто разговор, может быть, разговор по душам, при котором мужского внимания разве что самая капелька. С ума сойти можно: просто Виктория.
– Виктория? Прекрасно! Замечательное имя. – Он, казалось, совсем не замечал ее смятения. – А я – Виктор.
Не бывает таких совпадений, никакой он не Виктор! Да он над ней смеется. Правильно делает: она смешная, нелепая дура, как над такой не смеяться?
– Простите, мне нужно идти. – Виктория Яковлевна нерешительно поднялась. – Меня ждут, я и так задержалась, – умоляюще проговорила она.
– А как же наш заказ?
Боже мой, заказ! Она совсем забыла! Но что же теперь делать? Дернул ее черт согласиться на этот бокал вина. Повела себя как самая настоящая женщина легкого поведения. Аристократку хотела сыграть, пресыщенную жизнью даму, а что получилось? Но как же теперь быть с заказом? Ему ведь все равно придется заплатить за вино – ввела человека в напрасные расходы. Предложить деньги? Но как, как это делается?
– Я сама заплачу.
– Ну что вы!
Он посмотрел на нее как на последнее ничтожество, как на жирного черного таракана на белоснежной кухне. Идиотка и дура, зачем она ввязалась… зачем сюда пришла… зачем устроила себе этот нелепый день? Бежать отсюда, быстрее, быстрее. Минута страшного стыда, еще более мучительного, чем весь ее безрассудный день, – и конец, она никогда, никогда больше… И его никогда не увидит. Бежать.
– Постойте! Куда вы? Я вас чем-то обидел? Странная женщина!
Странная, конечно странная! Странная оттого, что ей не место в таких вот заведениях. Все эти салоны и бары не для нее. Таким, как она, нельзя выбираться из семьи ни на минуту. Это только плакатные красотки могут, и у парикмахерши все хорошо получилось бы, и у продавщицы из бутика, они другие, а она…
Ну, слава богу, бар остался позади. А вот и маршрутка подходит. Кончился ужас, невыносимый стыд – можно расслабиться.
Виктория Яковлевна села у окна и вздохнула с облегчением. И тут вдруг почувствовала, что очень соскучилась по своей семье, как будто уезжала в долгую, далекую командировку. Даже еще сильнее. Раньше ей приходилось надолго уезжать из дома, а такой тоски она не испытывала.
Нужно будет зайти в кулинарию, купить чего-нибудь вкусного к чаю, денег немного осталось от ее загульного ужаса – хватит на тортик. Скажет, что получила премию, вот и решила побаловать семью.
Виктория Яковлевна вышла из маршрутки на остановку раньше. В кулинарном цехе (он славился необыкновенно вкусной и самой свежей выпечкой в их районе) выбрала небольшой, но очень красивый торт в форме ежика и, совершенно умиротворенная, отправилась домой. Через час с работы должны были прийти муж и старший сын.
– Мама? – Димка хмуро, исподлобья смотрел на нее, держался за ручку двери, загораживал проход, словно не хотел пускать ее в квартиру. Неужели он о чем-то догадался? Дети чувствуют, когда их предают, а она ведь предала, предала, всех предала, и Димку тоже!
– Я торт принесла. – Виктория Яковлевна заискивающе улыбнулась сыну. – Что с тобой? Ты чем-то расстроен?
– Я тебя не узнал. – Димка вздохнул с облегчением и отступил наконец от двери.
– Не узнал? – Виктория Яковлевна прошла в прихожую, стараясь не встречаться с ним глазами – ей было стыдно и отчего-то страшновато, – поставила коробку с тортом на стул, повесила сумку.
– Ты какая-то чужая.
– Ничего не чужая! – фальшиво возмутилась она и рассмеялась – тоже фальшиво и совсем не убедительно. Димка опять нахмурился. – Просто постриглась. Тебе нравится моя новая стрижка?
– Нет.
– Почему-у? – протянула она наигранно капризно и содрогнулась от собственной лжи, но продолжала кривляться: – По-моему, ничего, мне идет, ты так не считаешь? – Она повертелась перед зеркалом, сделала какое-то нелепое па, поскользнулась на гладком линолеуме и чуть не упала.
– Осторожно! – Димка с тревогой смотрел на мать. – Мам, ты чего?
– Тебе не угоди-ишь, – от стыда и неловкости опять закапризничала Виктория Яковлевна. – А я премию получила, вот решила постричься и платье купить. Миленькое, правда?
– Не знаю, я в этом не разбираюсь, – совсем по-взрослому ответил мальчик, повернулся и пошел в комнату.
Почувствовал фальшь, почувствовал ложь, почувствовал, что она предала, – дети всегда чувствуют. Теперь ей никогда не искупить свою вину перед ними.
Зазвонил телефон. Она бросилась к нему, как к спасению, словно надеялась, что телефонный разговор навсегда избавит ее от мучительных мыслей, сотрет сегодняшний день, сделает его недействительным.
– Да! – в восторге закричала она в трубку. – Я вас слушаю!
Ужас состоял из трех стадий: отчаянный, всепоглощающий ужас, ужас с маленькой надеждой на выход и снова ужас – выход мог бы быть, еще сегодня утром мог, но она сама, своими руками его перекрыла, завалила камнями. Пятьсот долларов! Они требовали всего пятьсот долларов за прекращение кошмара, и эти деньги несколько часов назад лежали у нее в кошельке. А теперь, что делать теперь? Денег нет, деньги истрачены, она не может остановить кошмар, да она не только предательница, она убийца!
Убийца, убийца! Виктория Яковлевна в ярости швырнула трубку, закусила губу, чтобы не завыть в голос, и все же завыла. Выбежал из комнаты перепуганный Димка.
– Мама! – Он затряс ее за плечо, требуя ответа. – Мама, что ты, что случилось, мамочка?
Ужас не остановить. Пятьсот долларов. Она все истратила. И нет теперь выхода. Они сказали, через двадцать минут, значит, идти нужно прямо сейчас, не откладывая. Вызвать такси, доехать до кинотеатра «Колизей», а дальше пешком. Но денег нет…
– Мама! Перестань! Мама!
Нет денег, она их истратила, все, до последней копейки. Истратила на себя, и теперь нечем заплатить за прекращение ужаса.
Виктория Яковлевна сидела в прихожей на низком пуфике, раскачивалась из стороны в сторону и никак не могла заставить себя хоть немного успокоиться и начать соображать. Димка стоял рядом, ухватившись за ее плечо, плакал и тоже не мог взять себя в руки.
– Мама! Перестань! Мама! – всхлипывая и задыхаясь, кричал он, но уже и сам не понимал, что кричит. – Мамочка! Мама!
– Вот что. – Виктория Яковлевна оторвала от себя сына и решительно встала. – Мне нужно съездить… Ты оставайся дома и никому не открывай.
Если их упросить подождать с деньгами, упросить, умолить. Завтра она обязательно достанет эту сумму. Боже мой, зачем она истратила деньги?
– Я с тобой!
– Нет, ты останешься дома, – жестко произнесла она. – Только никому не открывай, слышишь? Ни в коем случае.
– Но как…
– Никому! У папы есть ключ. И… у Дениса тоже.
Виктория Яковлевна вызвала по телефону такси, крепко-крепко обняла сына, словно прощалась с ним навсегда, вышла из квартиры, захлопнула дверь, подергала ручку.
Машина уже стояла у подъезда. Повезло, не пришлось ждать, а ведь дорога каждая минута. Водитель услужливо распахнул переднюю дверцу, что-то сказал – она не поняла что, – чему-то засмеялся.
Она всегда знала, что когда-нибудь это случится, хоть и не признавалась себе прямо. Только почему, почему сейчас, если бы утром… Вдруг они не захотят подождать с деньгами до завтра? Они наверняка не захотят! И тогда…
Дома, деревья, прохожие мелькали за окном, водитель без умолку говорил и смеялся, смеялся – вероятно, у него сегодня был какой-то особенно счастливый день.
Рано или поздно это должно было случиться. Рано или поздно. Она просто отмахивалась, не хотела об этом думать. Если они не согласятся подождать, если не согласятся! Такого ужаса ей не пережить. И никому из их семьи не пережить!
– Приехали! – Водитель оглушительно захохотал.
Машина остановилась возле кинотеатра. Виктория Яковлевна расплатилась, вышла и растерянно затопталась на месте, соображая, куда идти.
Истратила деньги. Платье, туфли, салон красоты. Чуть не затеяла флирт с незнакомым мужчиной. И теперь от кошмара нечем откупиться. Всего-то пятьсот долларов! Кажется, это туда. Да, вот по этой дорожке. Да, все правильно, впереди гаражи. Только нет никакого смысла являться без денег. Не согласятся они, не согла…
Страшный удар сбил ее с ног, правый висок взорвался дикой болью. Она не успела испугаться, не успела ни о чем подумать – сознанию зацепиться было не за что, оно тут же потухло, не родив предсмертного видения.
Глава 3
Кира Самохина. Профессионал
Читать бесплатно другие книги:
