При свете луны Кунц Дин

Глава 9

Это было экстраординарное время, со множеством маньяков, влюбленных в насилие, и неистовым богом, окруженным защитниками злобы, который винил жертв за их страдания и прощал убийц во имя справедливости. Это было время, когда утопические идеи некоторых правителей прошлого столетия, едва не погубивших цивилизацию, еще не канули в Лету. В новом столетии они несколько потеряли былую мощь, но по-прежнему могли уничтожить надежды многих и многих, если бы не бдительность благоразумных мужчин и женщин. Дилан О’Коннер прекрасно понимал этот бурный век и, однако, оставался неисправимым оптимистом, ибо в каждом мгновении каждого дня, в лучших творениях представителей человечества и в окружающей его природе видел красоту, которая поднимала ему настроение, и всюду, в большом и малом, подмечал признаки того, что мир этот создан не для самоуничтожения, что в сотворении этого мира заложен глубокий смысл, которому служили и его картины. Эта комбинация реалистичности суждений, веры, здравомыслия и стойкой надежды на лучшее проявлялась в том, что события его времени редко удивляли Дилана, еще реже вселяли ужас и никогда не повергали в отчаяние.

Соответственно, узнав, что Фред, постоянный друг и спутник Джулиан Джексон, – некое растение, выходец из Южной Африки, Дилан не так уж удивился и точно не пришел в ужас, скорее даже обрадовался, чем огорчился. Окажись Фред не растением, ситуация существенно бы усложнилась и доставила массу хлопот, которые исключались в случае денежного дерева, растущего в красивом терракотовом горшке.

Помня о трех черных «субербанах», которые направились ко въезду в мотель, этих трех голодных акулах в асфальтовом море, Джилли торопливо запаковала свои вещички. Дилан загрузил ее дорожную сумку и единственный чемодан в «экспедишн» через заднюю дверцу.

Любые волнения действовали на Шеперда крайне отрицательно, и в таком состоянии его поведение становилось непредсказуемым. А вот теперь, когда Дилан ни в коей мере не рассчитывал на его содействие, мальчик покорно забрался на заднее сиденье внедорожника. Сел рядом с брезентовым мешком, в котором лежали различные вещи, помогавшие ему коротать долгие поездки в те редкие моменты, когда он не смотрел в никуда и не изучал свои пальцы. Поскольку Джилли настояла на том, что будет держать Фреда на руках, все заднее сиденье осталось в распоряжении Шепа, а уединение всегда способствовало уменьшению его тревоги.

Подойдя к «экспедишн» с горшком в руках, полностью придя в себя от последействия анестетика, женщина вдруг засомневалась в правильности принятого ранее решения отправиться в путь в компании двоих совершенно незнакомых мужчин.

– Я же вас совершенно не знаю, возможно, вы – серийный убийца, – сказала она Дилану, который открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, чтобы она с Фредом могла залезть в кабину.

– Я не серийный убийца, – заверил ее Дилан.

– Именно это и сказал бы любой серийный убийца.

– Именно это сказал бы любой невинный человек.

– Да, но серийный убийца тоже сказал бы так.

– Хватит, забирайтесь в кабину! – нетерпеливо бросил Дилан.

– Вы не мой босс, – резко отреагировала она на изменение тона.

– Я и не говорил, что я ваш босс.

– В последнее столетие в моей семье никто мне не указывал, что делать.

– Тогда, полагаю, ваша фамилия – Рокфеллер. А теперь, пожалуйста, забирайтесь в кабину.

– Не уверена, что это правильное решение.

– Вы помните три «субербана», на которых вполне мог разъезжать Терминатор?

– Нами они, во всяком случае, не заинтересовались.

– Скоро заинтересуются. Забирайтесь в кабину.

– «Забирайтесь в кабину, забирайтесь в кабину». Именно это и твердил бы серийный убийца.

– Неужто серийные убийцы обычно путешествуют с душевно неполноценными братьями? – раздраженно спросил Дилан. – Или вы не думаете, что его присутствие несколько осложнит использование бензопилы и других орудий убийства?

– Может, он тоже серийный убийца.

Шеп смотрел на них с заднего сиденья, склонив голову, широко раскрыв глаза, моргая в недоумении, и, скорее всего, напоминал не психопата, а большого щенка, который ждет, когда же его отвезут в парк поиграть с фрисби.

– По внешнему виду серийного убийцу не определить, – продолжила Джилли. – Они хитрые. И потом, даже если вы не серийный убийца, то можете оказаться насильником.

– С такой женщиной, как вы, очень приятно иметь дело. – В голосе Дилана слышалась злость.

– Может, вы насильник, откуда мне знать?

– Я не насильник.

– Именно так и сказал бы любой насильник.

– Господи, я не насильник. Я художник.

– Второе не исключает первого.

– Послушайте, женщина, вы обратились ко мне за помощью, а не я к вам. Откуда мне знать, кто вы?

– В одном вы можете не сомневаться, я не насильница. Тут мужчинам опасаться нечего.

Нервно оглядывая ночь, ожидая, что черный «субербан», ревя мотором, может появиться в любой момент, Дилан ответил:

– Я не серийный убийца, не насильник, не похититель детей, не банковский грабитель, не взломщик, не карманник, не кошачий вор, не растратчик, не фальшивомонетчик. Меня лишь дважды останавливали за превышение скорости, в прошлом году я заплатил штраф в библиотеке за то, что задержал книгу, я не вернул четвертак и два десятицентовика, которые нашел в телефоне-автомате телефонной компании, носил широкие галстуки, когда все перешли на узкие, а однажды в парке меня обвинили в том, что я не убрал дерьмо своей собаки, хотя нагадила не моя собака, более того, у меня вообще не было собаки! А теперь вы сядете в кабину, чтобы мы могли уехать, или мы и дальше будем обсуждать, что я могу сделать и похож ли я на Чарльза Мэнсона? И вот что я вам скажу: с вами или без вас, но через минуту я уеду из Додж-сити. Не хочу дожидаться возвращения этих «субербанов» и свиста пуль.

– Для художника вы необычайно красноречивы.

Он вытаращился на нее:

– И что вы хотите этим сказать?

– Я всегда думала, что художники лучше видят, чем говорят.

– Да, язык подвешен у меня неплохо.

– Подозрительно для художника.

– То есть вы по-прежнему видите во мне Джека-потрошителя?

– У вас есть доказательства, что вы не он?

– И насильника?

– В отличие от меня вы им быть можете, – заметила она.

– Значит, я красноречивый художник, а также насильник и убийца.

– Это признание?

– А что делаете вы? Поставляете клиентов психиатрам? Тратите все свое время на то, чтобы сводить людей с ума?

– Я комик, – заявила Джилли.

– Для комика вы потрясающе не смешны.

Она ощетинилась, как дикобраз:

– Вы никогда не видели меня на сцене.

– По мне, лучше грызть ногти.

– Судя по вашим зубам, вы нагрызли их достаточно, чтобы построить дом.

Его это задело.

– Вы несправедливы. У меня хорошие зубы.

– Вы подонок. А с подонками все справедливо. Подонки – они хуже червей.

– Убирайтесь из моего автомобиля.

– Я не в вашем автомобиле.

– Тогда забирайтесь в него, чтобы я мог вас вышвырнуть.

– Вы имеете зуб на таких, как я? – в ее голосе появились новые, сулящие угрозу нотки.

– Таких, как вы? Это вы про безумцев? Или несмешных комиков? Или женщин, имеющих неестественные отношения с растениями?

Ее лицо почернело.

– Верните мне мои вещи.

– С радостью, – заверил он ее, тут же направившись к задней дверце «экспедишн». – Забирайте.

Она последовала за ним с Фредом на руках:

– Я слишком давно общалась со взрослыми мужчинами. Забыла, какими ранимыми могут быть двенадцатилетние мальчики.

Стрела попала в цель. Поднимая заднюю дверцу, он злобно глянул на нее:

– Вы и представить себе не можете, до чего же мне хочется быть серийным убийцей. Какое счастье, что через тридцать секунд вы превратитесь в точку на моем боковом зеркале, а как только исчезнете из виду, я забуду о вашем существовании.

– Как бы не так. Легко меня мужчины не забывают.

Достав дорожную сумку из багажного отделения, он поставил ее на асфальт, специально не целясь, но надеясь, что придавит женщине ногу.

– Знаете, вот тут я готов признать свою ошибку. Вы абсолютно правы. Вы так же незабываемы, как пуля в груди.

Ночь потряс взрыв. Задребезжали стекла в окнах мотеля, тряхануло алюминиевую крышу пешеходной дорожки.

Дилан почувствовал, как от взрыва дрогнул асфальт у него под ногами, словно глубоко под ними Tyrannosaurus rex шевельнулся в своем вечном сне, и увидел язык пламени, взметнувшийся на востоке, точнее, юго-востоке, перед отелем.

– Представление началось, – прокомментировала Джулиан Джексон.

Глава 10

Эхо от взрыва еще продолжало будить гостей мотеля, а Дилан уже успел вернуть дорожную сумку в багажное отделение «экспедишн» и захлопнул дверцу, не отдавая себе отчета в своих действиях.

К тому времени, когда он скользнул за руль, его языкастая пассажирка с Фредом на коленях уже устроилась на пассажирском сиденье. Дверцы они захлопнули одновременно.

Дилан завел двигатель и обернулся, чтобы посмотреть, пристегнул ли Шеп ремень безопасности. Тот сидел, положив правую руку на макушку, а левую – на правую, словно десятипальцевый шлем мог защитить его от второго взрыва и падающих обломков. На мгновение Шеп встретился взглядом с Диланом, но контакт оказался для мальчика слишком интенсивным. Он не только закрыл глаза, но и повернул голову к окну, сквозь опущенные веки вглядываясь в ночь.

– Поехали, поехали, – торопила Джилли, теперь ей просто не терпелось отправиться в путь в компании человека, который мог оказаться людоедом-социопатом.

Слишком законопослушный, чтобы переезжать бордюрный камень и портить зеленые насаждения, Дилан поехал вокруг мотеля к выездной полосе. Рядом с колоннами, которые вели в административный блок, они обнаружили источник огня: взорвался и горел автомобиль.

Этот не очень-то походил на горящие автомобили, которые мы частенько видим на экране кинотеатра или в телевизоре: стоял он не в обрамлении тщательно продуманных декораций съемочной площадки, местоположение определялось не артистическим видением режиссера, цвет и высоту пламени не подбирали пиротехники, стремясь обеспечить красивое зрелище. Здесь грязно-оранжевые языки пламени иногда словно окрашивались кровью и часто перекрывались черным жирным дымом. Крышка багажника отлетела, деформировалась при взрыве, превратившись во что-то уродливое, отдаленно напоминающее современную скульптуру, и приземлилась на крышу одного из «субербанов», которые стояли вокруг горящего автомобиля на расстоянии двадцати футов от него. Взрывной волной водителя бросило в лобовое стекло. Он прошиб его головой, и теперь верхняя половина тела лежала на капоте, а нижняя оставалась в кабине. Огненный шторм за первые несколько секунд превратил одежду водителя в пепел, а теперь горели его волосы, плоть, жир, костный мозг. Огонь пожирал все, не делая разницы между автомобилем и водителем. Да и языки пламени, плясавшие на последнем, цветом практически не отличались. Преобладал желто-оранжевый с прожилками красного.

Не в силах оторвать глаза от этого кошмара, Дилан стыдился своей неспособности вырваться из лап любопытства. Зачарованность происходящим он, конечно же, списывал на то, что художник обязан видеть мир во всем его многообразии, хотя и признавал, что этот предлог прежде всего служил его интересам. Если отбросить в сторону самообман, ужасная правда состояла в том, что человеческое сердце находит смерть притягательной.

– Это же мой «девилль». – В голосе Джилли слышалось скорее изумление, чем злость, ее потрясло осознание того, что жизнь вдруг пошла наперекосяк в маленьком, сонном аризонском городке, куда она свернула с автострады лишь для того, чтобы перекусить и отдохнуть.

Десять или двенадцать мужчин вышли из близнецов-«субербанов», которые стояли теперь с распахнутыми дверцами. Одеты они были не в строгие костюмы или в военный камуфляж, а в приличествующие пустыне наряды: белые или светло-коричневые туфли, белые или кремово-желтые брюки, рубашки различных пастельных оттенков с коротким рукавом, как полностью расстегивающиеся, так и на трех пуговичках. По их виду чувствовалось, что день они провели на поле для гольфа, а вечер – в прохладе бара со стаканом джин-тоника. Ни на одном лице не отражалась тревога или хотя бы удивление, свойственные обычным людям, которые случайно становятся свидетелями катастрофы.

Хотя Дилану не пришлось проезжать мимо горящего «кадиллака», чтобы добраться до выездной полосы, несколько спортивного вида мужчин отвернулись от огня, чтобы взглянуть на «экспедишн». Они не выглядели как бухгалтеры или менеджеры, как врачи или риелторы. Одного взгляда на них хватало, чтобы понять, что они опаснее даже адвокатов. Бесстрастные лица напоминали высеченные из камня маски, по которым метались огненные блики. Их темные глаза поблескивали, и пусть они не отрывали взглядов от «экспедишн», пока внедорожник не выехал с территории мотеля, ни один не приказал Дилану остановиться, никто не бросился в погоню.

Они уже поймали того, за кем гнались долго и упорно. Врач-безумец погиб в «кадиллаке», и, судя по всему, до того, как эти мужчины смогли схватить и допросить его. С ним, наверное, ушло и все то, что он называл работой своей жизни, а также улики, свидетельствующие об исчезновении двух доз загадочной субстанции. И теперь охотники (возможно, эти мужчины называли себя иначе) верили, что охота завершилась успешно. А потому, если фортуна благоволила к Дилану, им не суждено узнать об обратном, а ему нечего беспокоиться о том, что он может получить пулю в голову.

Он сбросил скорость, потом остановил внедорожник и с положенным постороннему любопытством уставился на горящий автомобиль. Если б проехал без остановки, его поведение наверняка показалось бы подозрительным.

Сидевшая рядом Джилли сразу поняла его стратегию:

– Трудно изображать зеваку, если знаешь жертву.

– Мы его не знали, и лишь несколько минут тому назад вы назвали его мешком с дерьмом.

– Он не жертва, о которой я упомянула. Я рада, что этот улыбчивый мерзавец мертв. Я говорю о любви моей жизни, моем прекрасном темно-синем «девилле».

Мгновение некоторые «гольфисты» смотрели на Дилана и Джилли, которые таращились на объятую пламенем, искореженную груду металла. Одному богу известно, что они подумали о Шепе, который по-прежнему сидел, положив руки на голову. Пожар его интересовал не больше, чем все остальное, находившееся за пределами его тела. Когда мужчины отвернулись от «экспедишн», Дилан снял ногу с педали тормоза и поехал дальше.

Выездная полоса вела на улицу, пересеченную им менее часа назад, когда он искал, где купить чизбургеры и картофель фри, любовь к которым неизбежно вела к болезням сердца. Впрочем, съесть эти «лакомства» ему так и не удалось.

Он повернул направо и направился к выезду на автостраду. Издалека донесся вой сирен. Скорость Дилан не увеличил.

– Что будем делать? – спросила Джулиан Джексон.

– Постараемся убраться подальше отсюда.

– А потом?

– Уберемся еще дальше.

– Мы не можем бегать вечно. Особенно если не знаем, от кого или от чего бежим… и почему.

Спорить тут было не о чем, устами Джилли говорил здравый смысл, а когда Дилан попытался что-то ответить, выяснилось, что со словами возникла проблема. Не зря же Джилли утверждала, что красноречием художники не славятся.

За спиной Дилана, когда они поднимались на автостраду, его брат прошептал: «При свете луны».

Прошептал только раз, что радовало, учитывая его склонность к повторяемости, а потом заплакал. Плаксой Шеп не был. За последние семнадцать лет плакал редко, с тех пор как в трехлетнем возрасте начал уходить от тревог и разочарований этого мира, пока практически полностью не отгородился от него и не зажил спокойной и безопасной жизнью в другом мире, им же и сотворенном. И вот теперь слезы второй раз за одну ночь.

Он не вопил, не выл, тихонько плакал: рыдания с шумом не вырывались из груди, лишь соскальзывали с губ. И хотя Шеп пытался скрыть раздирающие душу страдания, они тем не менее прорывались наружу. Что-то тяжелым камнем легло на сердце или на душу Шепа. Как бесстрастно показало зеркало заднего обзора, под накрывшими макушку руками его обычно спокойное лицо исказилось, напомнив другое, изображенное Эдвардом Мунком в его знаменитой картине «Крик».

– Что с ним? – спросила Джилли, когда по дуге въезда они поднялись к автостраде.

– Не знаю. – Дилан озабоченно переводил взгляд с автострады на зеркало заднего обзора. – Я не знаю.

Словно обессиленные, руки Шепа медленно заскользили с макушки вниз, к вискам, пониже ушей остановились, пальцы сжались в кулаки, а потом он вдруг сдавил костяшками пальцев скулы, будто противодействовал какому-то внутреннему давлению, которое грозило раздробить кости, растянуть мышцы, превратить лицо в огромный уродливый шар.

– Видит бог, не знаю, – повторил Дилан, слыша в собственном голосе дрожь отчаяния, и плавно вывел «экспедишн» на автостраду, ту ее половину, что вела на восток.

Автомобили – у всех скорость была повыше, чем у «экспедишн», – мчались к Нью-Мексико. Отвлекаясь на стоны и всхлипывания брата, Дилан никак не мог войти в ритм других водителей.

А потом Шеп, добрый Шеп, тихий Шеп, миролюбивый Шеп, сделал то, чего раньше за ним никогда не замечалось: кулаками начал колотить себя по лицу.

С денежным деревом на коленях, Джилли все-таки сумела повернуться к Шепу и в ужасе закричала:

– Нет, Шеп, не надо! Не надо, сладенький!

И хотя расстояние между ними и людьми в черных «субербанах» оставалось слишком уж малым, Дилан включил правый поворотник, съехал на широкую обочину и нажал на педаль тормоза.

Сделав паузу в наказании, которому он сам себя и подвергал, Шеп прошептал:

– «Ты делаешь свою работу». – А потом вновь принялся бить кулаками по лицу.

Глава 11

Джилли вышла из «экспедишн», чтобы дать возможность Дилану О’Коннеру поговорить с братом наедине, и привалилась еще не слишком большим задом к рельсу ограждения. Потом села на него, обратив незащищенную спину к просторам пустыни, где ядовитые змеи ползали по нагревшемуся за день песку, где тарантулы, волосатые, как маниакальные муллы «Талибана», поджидали добычу, где среди камней, песка и чахлых кустов обитали существа куда более мерзкие даже в сравнении со змеями и пауками.

Существа, которые могли напасть на Джилли сзади, интересовали ее меньше тех, что могли появиться на черных, двигающихся синхронно, словно связанных одной нитью, «субербанах». Раз уж они взорвали находящийся в идеальном состоянии «кадиллак-девилль» модели 1956 года, то были способны на любую жестокость.

И хотя тошнота более не подкатывала к горлу, а голова не кружилась, она не чувствовала себя такой, как прежде. Да, сердце более не прыгало в груди, будто жаба, как было, когда они удирали из мотеля, но и не билось так же спокойно, словно у хористки.

«Спокойная, как хористка». Это выражение она позаимствовала у матери. Под спокойствием мать подразумевала не только скромность и сдержанность, но и целомудрие и любовь к Богу. Когда ребенком Джилли надувала губки или начинала сердиться, мать настоятельно рекомендовала ей брать пример с хористки, а в подростковом возрасте, когда Джилли поддавалась чарам очередного прыщавого Казановы, мать на полном серьезе предлагала ей руководствоваться моральным кодексом той самой часто упоминаемой и мистической девушки, что пела в церковном хоре.

Так уж вышло, что и Джилли со временем начала петь в этом самом хоре, частично для того, чтобы убедить мать в чистоте собственного сердца, частично потому, что представляла себя всемирно известной поп-богиней. На удивление много богинь поп-музыки в детстве и девичестве пели в церковном хоре. Любящий свое дело хормейстер, он же учитель пения, вскоре убедил ее, что она рождена, чтобы петь именно в хоре, а не соло. Он же круто изменил ее планы на будущее, однажды спросив: «А почему ты вообще хочешь петь, Джулиан, когда ты так здорово умеешь смешить людей? Когда люди не могут смеяться, они обращаются к музыке, чтобы поднять настроение, но смех – это то лекарство, с которого нужно начинать».

И вот теперь на автостраде, далеко от церкви и от матери, но всей душой стремясь к ним обеим, сидя на рельсе ограждения с прямой спиной, словно на церковной скамье, Джилли обхватила одной рукой шею и почувствовала, как пульсирует ее правая сонная артерия. И пусть сердце билось чаще, чем у хористки, упокоенной церковными псалмами, частота эта не свидетельствовала о панике. Пожалуй, точно так же сердце билось у нее на сцене в те моменты, когда она видела, что зрители реагируют на ее шутки не так, как ей хотелось. То было сердцебиение исполнителя, стоявшего под светом рампы перед толпой, которая отказывалась признать его за своего. Вот и сейчас она чувствовала, как холодный пот выступил на лбу, шее, пояснице, как повлажнели ладони… этой ледяной влаги провала боялись все исполнители, выступающие что на Бродвее, что в самом захудалом клубе какого-нибудь Флайшита.

Только на этот раз потом ее прошибло не из-за боязни провала, а потому, что в голове сверкнула куда более ужасная мысль: вся ее жизнь может круто измениться и, возможно, ей уже никогда не удастся вернуться к прежнему занятию.

Разумеется, не исключалась вероятность того, что она драматизирует ситуацию. В этом ее упрекали не единожды. Однако не вызывало сомнений, что на текущий момент она сидела на ограждающем рельсе посреди пустыни, далеко от тех, кто ее любит, в компании двоих более чем странных незнакомцев, как минимум наполовину убежденная в том, что стражи правопорядка, к которым она обратится, играют в одной команде с теми, кто взорвал ее горячо любимый «кадиллак». Более того, с каждым сокращением сердца неизвестная субстанция все глубже проникала в ткани ее тела.

И, поразмыслив, Джилли поняла, что реальная ситуация, в которой она очутилась, калейдоскопом событий, накалом страстей и ломкой устоявшихся представлений о причинно-следственной связи превосходит любую мелодраму, поставленную на сцене или показанную на экране. «Та еще мелодрама», – пробормотала она.

Через открытую заднюю дверь «экспедишн» Джилли отчетливо видела Дилана О’Коннера, который сидел рядом с Шепом и говорил, говорил, говорил. Шум проезжающих автомобилей не позволял ей расслышать ни слова, но, судя по устремленному в никуда взгляду Шеперда, Дилан мог бы сидеть в «экспедишн» в одиночестве, ублажая разговором только собственные уши.

Поначалу он сжал руки младшего брата в своих, чтобы тот перестал бить себя по лицу. Из левой ноздри Шепа и так уже текла тонкая струйка крови. Потом отпустил руки и просто сидел рядом с Шепом, наклонившись вперед, опустив голову, упираясь предплечьями в бедра, сцепив пальцы, не прекращая говорить.

Из-за шума транспорта, не позволяющего Джилли слышать Дилана, создавалось впечатление, будто он о чем-то шепчется с младшим братом. Тусклый свет в кабине «экспедишн» и поза мужчин, бок о бок, близко, но врозь, вызывали мысли об исповедальне. Чем дольше она наблюдала за братьями, тем более крепла эта иллюзия, до ее ноздрей даже долетел запах полировочного состава для дерева, каким в годы ее молодости натирали стены и дверцы кабинок для исповеди, и аромат церковных благовоний.

Странные мысли начали роиться в голове Джилли, она вдруг подумала, что видит нечто большее, чем могут воспринять пять ее чувств, что под внешним слоем, особенности которого они фиксировали, лежат другие, полные загадок, а в самой сердцевине, под всеми слоями таится что-то… необыкновенное. В этом мире Джилли пустила слишком глубокие корни, чтобы быть медиумом или мистиком. Никогда ранее не испытывала она подобного состояния.

И хотя ночь не могла похвастаться какой-то экзотикой, если не считать едкого щелочного дыхания пустыни да запаха выхлопных газов проезжающих автомобилей, воздух между Джилли и братьями, казалось, густел от марева благовоний. И эти ароматы клевера, мирры, ладана более не были воспоминанием. Они стали такими же реальными, как звездное небо над головой и гравий обочины под ногами. В кабине «экспедишн» ароматический дымок отражал свет лампы под крышей, рисовал сине-золотистую ауру вокруг О’Коннеров, и вскоре она уже могла поклясться, что светятся сами братья, а не лампа у них над головой.

В этой паре она отводила Дилану роль священника, тогда как Шепу – заблудшей души. Но поза и выражение лица Дилана указывали на то, что кается именно он, тогда как взгляд Шепа из пустого все более становился задумчивым. А когда младший брат начал медленно и ритмично кивать, он окончательно превратился в одетого в сутану падре, наделенного духовной властью отпускать грехи. Джилли чувствовала, что эта неожиданная смена ролей открывает очень важную истину, но не могла осознать, какую именно, не могла понять, почему отношения между этими двумя мужчинами вдруг так заинтересовали ее. Более того, у нее сложилось ощущение, что эти отношения и позволят ей выпутаться из ситуации, в которой она оказалась волею обстоятельств.

На этом странности не закончились: она услышала серебристый смех детей, хотя никаких детей поблизости не было, а смех тут же усилился, к нему прибавилось хлопанье крыльев. Оглядев звезды над головой, Джилли не увидела на фоне созвездий ни единого силуэта пролетающей птицы, однако хлопанье становилось все громче, смех тоже, так что она поднялась с рельса и в недоумении начала осматриваться вокруг.

Джилли не находила слова, которым могла бы описать происходящее с ней, поскольку назвать все это галлюцинацией не поворачивался язык. Эти звуки и запахи не обладали ни сказочной иллюзорностью, ни сверхреалистичной насыщенностью, свойственными, как полагала она, галлюцинациям, но находились в полном соответствии с теми составляющими ночи, в реальности которых она не сомневалась. Они полностью вписывались в общую картину наряду с шумом проезжающих автомобилей, светом фар, запахом выхлопных газов.

Все еще поворачиваясь на звук хлопающих крыльев, Джилли увидела ряды горящих свечей к югу от нее, в пустыне, в каких-то двадцати футах от оградительного рельса. Как минимум двадцать свечей, какие ставят в церкви в маленьких красных стаканчиках, светились в ночи.

Если это было видение, то вело оно себя на удивление реалистично, полностью подчиняясь законам физики. Металлическая стойка находилась у подножия песчаной дюны, среди островков полыни, и отбрасывала четкую тень – спасибо яркому свету свечей, которые располагались на стойке. А за тенью отраженный свет тряс на песке львиными гривами и крутил змеиными хвостами. Серебристо-зеленые листочки растений окрашивались в цвет красного вина, напоминали языки, смакующие алый напиток. Эти несвойственные пустыне цвета не накладывались на ландшафт хаотично, словно причина их – сверхъестественное сияние, но становились составной частью ландшафта.

Также на юге, но в нескольких ярдах восточнее свечей и даже ближе к ограждающему рельсу стояла единственная церковная скамья, обращенная к ризнице и алтарю, которые оставались невидимыми. Один конец длинной деревянной скамьи уходил в склон дюны; на другом сидела женщина в темном платье.

Местность эта, без скамьи и свечей, в далекие времена слышала топот копыт диких лошадей, теперь же галопом летело сердце Джилли, и удары его громкостью ничуть не уступали грохоту целого табуна, мчащегося через пустыню. Пот, который ее прошиб, стал еще более холодным, просто ледяным, на сцене с ней такого не случалось. Теперь она уже не боялась галлюцинаций, нет, ее охватил другой страх: она решила, что сходит с ума.

У женщины в синем или черном платье, сидевшей на краю скамьи, волосы цвета воронова крыла ниспадали до поясницы. Из уважения к богу голову она покрыла белой мантильей, край которой, так уж вышло, скрывал черты лица. Погруженная в молитву, она не замечала присутствия Джилли, понятия не имела о том, что церковь, где она молилась, исчезла.

А воздух сотрясало хлопанье крыльев, оно стало громче и ближе, и почему-то у Джилли не было ни алейших сомнений в том, что это оперенные крылья птиц, а не летучих мышей. Звуки эти она слышала совершенно отчетливо, источник их находился уже близко от нее, и однако ни одной птицы она пока не увидела.

Поворачивалась, поворачивалась и поворачивалась в поисках птиц, пока перед ней вновь не оказалась распахнутая дверца внедорожника, за которой Дилан и Шеп все так же восседали в ложной исповедальне, светящиеся, как призраки. Дилан ничего не знал о встрече Джилли со сверхъестественным, был далек от нее, как, должно быть, его младший брат – от окружающего мира, и она не могла обратить его внимание на свечи и на молящуюся женщину, потому что страх похитил ее голос и практически лишил способности дышать. Хлопанье крыльев все нарастало, превращалось в гром, в рев урагана, оглушало ее, рвало барабанные перепонки. Звуки эти не только обрушивались на нее, но и поворачивали, поворачивали, трепали волосы, обдували лицо, пока она вновь не увидела свечи в красных стаканчиках и молящуюся женщину на длинной деревянной церковной скамье.

Вспышка. Что-то бледное полыхнуло у ее лица. Тут же последовала еще одна, более яркая. И вот уже в этой вспышке, которая длилась долю мгновения, Джилли увидела, что вокруг нее машет крыльями множество голубей. Неистовство, с которым крылья эти рассекали воздух, предполагало злобность клювов, и Джилли испугалась за свои глаза. Прежде чем она успела поднять руки, чтобы защитить их, резкий удар потряс ночь, громкий, как щелканье божьего хлыста, и голубиная стая еще сильнее замахала крыльями. На этот раз несколько крыльев коснулись ее лица, и она закричала, но беззвучно, потому что ее горло превратилось в бутылку, которую надежно запечатывала пробка ужаса. Окруженная биением крыл, она моргнула, ожидая, что сейчас крылья эти вышибут ей глаза, но вместо этого птицы исчезли так же внезапно, как появились, не просто стали невидимыми, но пропали вместе с хлопаньем крыльев и яростью.

Исчезла также и стойка со свечами среди дюн. И женщина в белой мантилье, вместе со скамьей, на которой она сидела, вернулась в неведомую Джилли церковь, откуда и переместилась в аризонскую пустыню.

Освободилось от пробки и горло Джилли. Она шумно выдохнула, тут же вдохнула и почувствовала в этом глотке воздуха запах крови. Тонкий, но узнаваемый безошибочно запах убийства и жертвоприношения, трагедии и славы: чуть металлический, с толикой меди и капелькой железа. Не только белая волна крыльев коснулась ее лица. Трясущимися руками, осторожно, она дотронулась до шеи, подбородка, щек и, с отвращением глядя на свои пальцы, почувствовала влагу на губах, попробовала ту самую субстанцию, которая окрасила подушечки пальцев. Джилли закричала, на этот раз не беззвучно.

Глава 12

Автострада, в лунном свете более черная, чем голая земля, разматывалась под колесами «экспедишн», унося Джилли и братьев О’Коннер навстречу хаосу и забвению. Иной раз создавалось впечатление, что автострада брала начало в хаосе и сматывалась в клубок, ведя их к тщательно спланированной и неизбежной судьбе.

Джилли не знала, какой из вариантов пугал ее больше: убегать в утыканные шипами заросли проблем, где за каждым поворотом тропы ждало неведомое, рискуя переступить черту, отделявшую здоровую психику от безумия, или установить личность этого улыбающегося мужчины с иглой и разгадать тайну золотистой субстанции в шприце.

За двадцать пять прожитых лет она уже узнала, что понимание далеко не всегда приносит покой. В настоящее время, начиная с момента возвращения в номер с рутбиром, она пребывала в чистилище невежества и смятения, где жизнь напоминала кошмарный, по меньшей мере плохой сон. Но, найдя все ответы, расставив все точки над «i», она могла обнаружить, что попала в ад на земле, который заставил бы ее мечтать о сравнительной тишине и покое этого выматывающего все нервы чистилища, где она сейчас пребывала.

Как и прежде, Дилан вел автомобиль, не отдавая все внимание дороге, то и дело поглядывал в зеркало заднего обзора и частенько оборачивался через правое плечо, чтобы убедиться, что Шеп более не пытается причинить себе вред, но теперь уже две проблемы не давали ему сосредоточиться на вождении. После драматического выступления Джилли на обочине дороги, ее путаного рассказа о птицах и крови Дилан отнесся к ней с той же заботой, которую проявлял к брату.

– Ты действительно попробовала ее? – спросил он. – Я про кровь. Ощутила ее запах?

– Да. Я знаю, что настоящей она быть не может. Ты же ее не видел. Но по цвету, запаху и вкусу была настоящей.

– Слышала птиц, чувствовала их крылья?

– Да.

– При галлюцинации обычно задействуются все пять чувств?

– Это не была галлюцинация, – упорствовала Джилли.