Хаосовершенство Панов Вадим

Вышибала замолчал, резко обернувшись на звон разбитого стекла – выпивший очередную порцию шампанского толстячок с хохотом метнул бокал в зеркало. Ничего особенного, если вдуматься, но парню показалось мало: с невероятной скоростью за бокалом последовали тарелка, затем еще одна и еще…

– За новый, мать его, день! – Безудержный смех. – За клевый, мать его, день!

– Черт! – Кристиан вновь поднес к глазу видоискатель и дал максимальное приближение. Снимать не собирался, только подтвердить возникшее подозрение. – Да у него передоз!

Глаза толстяка – два блюдца. Веки стремительно наливаются красным, губы – синим, а в их уголках – пена. И посуда, с неестественной скоростью разлетающаяся по залу. Гиперактивность – первая стадия «синдинового» передоза.

– Мать твою! – простонал вышибала. – Хорошо же начинается денек!

Сообразившие, что к чему, телохранители повисли на толстяке, один из них достал шприц, однако в этот момент дело приняло новый оборот.

– Сука! – Одна из «своих» девиц проинспектировала содержимое сумочки, после чего вскочила на ноги и ударила толстяка по голове бутылкой из-под шампанского. – Он спер мой «синдин»!

Окровавленный воришка повалился на пол. Удар остался за пределами его реальности – толстяк продолжал смеяться. Подскочившая девица пинала его ногами, телохранители пытались помешать, третий представитель «золотой молодежи» от души хохотал, свита опасливо переглядывалась.

– «Синдин» стал слишком редок, – негромко произнес вышибала. – Даже для верхолазов.

– Угу. – Фотограф протянул руку. – Пока, Дин.

– Заглядывай как-нибудь.

– Договорились.

– Не заходить? – Пирсон удивленно вытаращился на Еву. – Совсем?

– Без моего приказа, – повторила Пума, проклиная про себя тупость франкфуртских dd. – Я говорила именно об этом.

– Вы входите, а мы следом, – кивнул Пирсон. – Я понял так.

– Вы поняли неправильно, – сдерживаясь из последних сил, произнесла Ева. – Вы начинаете операцию после того, как я покину здание. Ни секундой раньше. – Ее не оставляло ощущение, что Пирсон и остальные сидящие за столиком dd не такие уж тупые, какими хотят казаться, что им просто доставляет удовольствие мучить свалившееся на голову «большое начальство». – Теперь понятно?

– Теперь – да, – подтвердил Пирсон, почесывая в затылке.

Справа громко захохотали. Пума поморщилась.

В шумной забегаловке «У Пепе» они собрались по трем причинам. Во-первых, она была шумной и в нее забегало множество самых разных людей. Во-вторых, заведение располагалось неподалеку от места предстоящей операции. И в-третьих, машинисты Сорок Два взяли под контроль внутреннюю сеть «У Пепе».

– Извините, мадам, но я не понимаю, для чего вы рискуете? Операция несложная, мы бы сделали все в лучшем виде.

Взгляды присутствующих устремились на Еву. Вежливые, но очень внимательные – наемники хотели знать, почему в заурядной акции участвует легендарная Ева Пума. Что привело во Франкфурт ближайшую помощницу Сорок Два? Наемники беспокоились, а это совсем не то чувство, которое они должны испытывать перед операцией.

– В данном случае мы имеем дело со счастливым совпадением: выполняя поставленную Пророком задачу, я могу уладить одно маленькое личное дело, – ровно произнесла девушка и кашлянула. – Теперь понятно?

Наемники дружно кивнули.

– Теперь абсолютно понятно, мадам, – высказал общую мысль Пирсон. – Извините за настойчивость.

– Выдвигайтесь на исходные позиции, и… – Пума на мгновение сбилась, почувствовав на себе чей-то взгляд. Парень, сидящий за дальним столиком в компании черноволосого коротышки. «Слежка?» Нет. Еве хватило секунды, чтобы понять, что на нее пялится не сыщик, а романтик. – И можете не торопиться: раньше чем через сорок минут мы не начнем.

Поднялась на ноги и направилась к выходу из ресторана.

– Снял чего?

– Угу.

– Посмотрим. – Жозе без спросу взял фотоаппарат. – Может, кого и заинтересует.

Со старым своим другом и старым же, сохранившимся еще с прошлой жизни, агентом Кристиан встретился «У Пепе» – в средней руки забегаловке, меню которой на целую треть состояло из натуральных продуктов. Дороговато, конечно, для простого обеда, однако Жозе старался следить за здоровьем и, если позволяли скудные средства, выбирал заведения «поприличнее». Нормальная еда делала его менее желчным… но не сегодня.

– И это вся работа? – недовольно поинтересовался агент, отрывая взгляд от экрана фотоаппарата.

– Угу, – коротко подтвердил Кристиан, в очередной раз скашивая глаза на сидящую неподалеку девушку. И глотнул невкусный кофе из щербатой чашки. – Вся.

Столиков «У Пепе» было до черта, жадный владелец по максимуму использовал площадь, оставив между ними минимальные зазоры. Однако один из них, привилегированный, рассчитанный на шесть человек, стоял в отдельном, если можно так выразиться, «кабинете» – отгораживался от зала невысоким, в половину роста барьером. Там-то и сидела привлекшая внимание Кристиана девушка. Темноволосая тигрица с холодным, как беспощадность Мертвого, лицом. Весьма неприветливым лицом, жесткое выражение которого, однако, нивелировала природная красота. Обаяние хищника: ты наслаждаешься изяществом, совершенно забывая о сути.

«Какой типаж!» – едва не вырвалось у восхищенного Кристиана.

Компанию тигрице составляли четверо громил в неприметных и широких кожаных куртках, под которыми удобно прятать не только дыроделы, но и «дрели». Судя по тому, как держатся, – подчиненные. Местная уголовная королева со свитой? Начальница охраны какого-нибудь верхолаза?

– Ты меня слышишь?

– Что? – Кристиан с трудом оторвал взгляд от тигрицы. Повернулся к другу, хлопнул пару раз глазами, рассеянно улыбнулся: – Что?

– Я сказал, что ты не очень много снял, – язвительно заметил Жозе.

– Так получилось.

От утренней охоты в памяти аппарата осталось всего два кадра: пьющий дорогое шампанское толстячок, за спиной которого завидует бродяга, да девчонка, бьющая этого самого толстяка ногой в лицо. Все остальное Кристиан забраковал.

– Драку в ресторане уже в сеть выложили, ее кто-то из обслуги на «балалайку» снял… – пробормотал Жозе. – Но у тебя кадры отличные, возможно, купят на заставку. – Помолчал. – Кстати, из-за чего дрались?

– У паренька передоз случился.

– Это не повод.

– Он у подружки «синдин» спер. Им и вмазался.

– Прикольно… – Жозе усмехнулся, еще раз, чуть внимательнее, посмотрел на снимки, затем покачал головой: – «Синдина» сейчас даже верхолазам не хватает.

«Совсем как вышибала».

Кристиан одним глотком допил кофе и кивнул на направляющуюся к выходу хищницу:

– Видал королеву?

Жозе не сразу понял, о чем говорит фотограф. А когда сообразил, возмутился:

– Черт возьми, Крис! Ты на мели, забыл? Ты работать должен, а не метелок разглядывать!

– Тигрица… – мечтательно протянул фотограф, глядя на закрывшуюся дверь. – Тигрица…

– Успокойся.

– Я спокоен, как столб.

Хищница ушла, обед закончился, Жозе затянул привычную песню. Серо, очень серо…

Кристиан взял камеру и ласково провел пальцем по крышке объектива.

– Махмуд сказал, что если ты соберешь приличную коллекцию, он подумает насчет выставки, – выложил последний козырь Жозе. – Махмуд тебя помнит и любит.

Махмуд Кеннеди, владелец небольшой галереи, их последняя надежда вырваться из нищеты.

– Но Махмуд ценитель, Крис, ему нужны настоящие работы, – жарко продолжил Жозе. – Такие, какие можешь сделать только ты. Только ты, Крис!

– Да…

– Так сделай, твою мать! Снеси публике крышу! Ты ведь талант, твою мать! Ты ведь огромный талант!

– Купи мне еще кофе, – не глядя на друга, попросил Кристиан.

– А ты сделаешь коллекцию? – осведомился Жозе.

– Сделаю, – кивнул фотограф.

Что он еще мог сказать?

– Отлично! – Жозе поерзал на неудобном стуле. – Давай обсудим тему…

– Доминик ле Ди, – представилась Ева, останавливаясь у стойки регистрации. – Мне назначено.

Девушка сверилась с записями и лучезарно улыбнулась.

– Все верно, госпожа ле Ди. Прошу вас, присаживайтесь, доктор Скотт освободится через несколько минут. Не желаете кофе? Чай?

– Спасибо, нет. – Пума грациозно опустилась на диван – она блестяще играла воспитанную леди, – и устремила скучающий взгляд на широкий экран настенного коммуникатора.

– Желаете какой-нибудь особый канал? Развлечения? Информация?

На мониторе демонстрировалась очередная серия очередного сериала. Кто-то кого-то за что-то любил, а за что-то ненавидел. Бессмыслица во всей красе, но девушка за стойкой следила за перипетиями с нескрываемым интересом.

– Спасибо, – отклонила предложение Пума. – Оставьте как есть.

И едва заметно улыбнулась, разглядев в глазах девушки облегчение.

Приемная доктора Скотта располагалась в респектабельной части Zwielichtsviertel, в районе, где мусор вывозился вовремя, муниципальные службы мыли мостовые, а фасады домов говорили о достатке хозяев. Практику врач открыл не так давно, с год назад, однако успел обзавестись и клиентурой, и репутацией превосходного специалиста. Да иначе и быть не могло, поскольку буковка «m» на золоченой табличке «J.J.Scott m.d.» означала не только медицину, но и Мутабор. Джей Джей Скотт, доктор медицины. Джей Джей Скотт, доктор Мутабор. И это открытие стало для Пумы весьма горьким…

– Доминик?

– Доктор! – Ева вложила в улыбку все свое очарование.

– Прошу вас, присаживайтесь. – Он указал на кожаное кресло, дождался, когда девушка окажется в нем, и только после этого опустился в свое. – Печально видеть, что у столь молодой и красивой леди возникли проблемы со здоровьем. Я искренне надеюсь, что не найду у вас ничего серьезного.

– Поверьте, доктор, я тоже на это надеюсь.

– Что вас беспокоит?

Худощавый, загорелый, с умными серыми глазами и породистым лицом – хоть сейчас на рекламный плакат гольф-клуба. Белый халат, из-под которого виднеется воротник идеально белой сорочки и завязанный классическим узлом галстук. Золотые часы. На безымянном пальце правой руки массивный перстень. Образ консервативного врача для богатой публики не меняется уже пару столетий, однако Пума помнила совсем другого доктора Скотта, совсем не респектабельного.

Правда, тогда его звали иначе.

Доктор Заур его звали, вот как. Доктор Заур, подпольный целитель из грязного квартала Ланданабада, выгнанный из Ассоциации врачей за употребление наркотиков и готовый на все, чтобы заработать. Доктор, мать твою, Заур… Он был рядом с Сорок Два во время экспериментов с «синдином», он вколол пророку бракованные наны, фактически – изобрел троицу. Он. А потом исчез. Пропал доктор Заур, растворился, но упорная Ева сумела выйти на след и отыскать хитреца в обличье преуспевающего франкфуртского врача. В обличье храмовника.

А поскольку врачом Мутабор за пару лет не станешь, вывод можно сделать один: вкалывая Сорок Два бракованные наны, доктор Скотт уже был храмовником. А его история об Ассоциации и проблемах с наркотиками – сказки.

Такой вот дерьмовый вывод.

– Вы указали, что ваш случай деликатный.

– Я не хочу, чтобы о моем недуге пошли слухи.

– Я связан врачебной тайной.

– Надеюсь на ваш профессионализм. – Ева вздохнула. – Больше мне надеяться не на что.

Пума предполагала, что доктор Скотт ее узнает. Сценарий на этот случай у нее был готов, и сценарий замечательный, связанный с долгим и мучительным разговором, но… Но доктор, мать его, Заур-Скотт при ее появлении даже не вздрогнул. Не узнал, гаденыш, вот и приходилось импровизировать, плавно подводя разговор к нужной теме. К тому же у Пумы действительно были вопросы к хорошему врачу.

– Дело в том, что я несколько месяцев не могу избавиться от кашля.

Скотт приподнял левую бровь.

– Затяжная простуда?

– Не думаю, – покачала головой девушка. – Это просто кашель, довольно частый, но не мешающий. Однако раньше его не было.

– В горле не першит, но вдруг нужно покашлять, так? Сухой, негромкий, безболезненный… вы просто прочищаете горло.

– Всё верно.

Врач нахмурился:

– Скажите, Доминик, вы принимаете «синдин»?

– Я догадывалась, что вы спросите…

– В этом заключается деликатность вашей проблемы?

Участливый тон, внимательный взгляд – консервативный врач переживает за пациентку. Мизансцена выстроена блестяще, как в хорошем фильме.

– Да, доктор, я принимаю «синдин», но хочу напомнить о вашем обещании. – Ева судорожно вздохнула – получилось очень естественно. – Мой муж ничего не должен знать.

Замечание насчет мужа Скотт пропустил мимо ушей, его интересовало другое:

– Давно?

– Несколько… – Да какого черта врать? – Пару лет. – Пума улыбнулась. – Я осторожна и не увлекаюсь.

– Вы осмотрительны.

– Благодарю.

– Но, к моему глубокому сожалению, на суть дела ваша осторожность повлиять не в силах. – Скотт вздохнул, тоже очень натурально. – Вы умираете, Доминик.

– Что? – Заявление врача ошарашило Еву, и план беседы полетел к черту. – Я что?!

– Примерно полгода назад практикующие врачи стали замечать, что на некоторых людей «синдин» действует особым образом: проникая в организм, начинает разрушать его изнутри, – скорбным тоном поведал Скотт. – Исследования показали, что доза не важна, к смертельному исходу приводит даже один-единственный сделанный из любопытства укол. Но если входящие в группу риска люди употребляют «синдин» регулярно, то он сводит их в могилу весьма быстро: за два-три года. – Наполненная печалью пауза. – Диагностировать фатальные изменения мы не в силах, а единственный симптом перед неминуемой смертью – несильный сухой кашель.

– Вы лжете!

Но перед глазами Пумы возникло лицо Кена. Он тоже кашлял, они еще шутили, что подхватили одну заразу. Он кашлял и умер два месяца назад. А до него умер Фарид, и он тоже кашлял!

– Когда врачи говорят, что «синдин» убивает, они не шутят. К сожалению, «синдин» вредит организму не только как обычный наркотик…

– Этого не может быть! Не может!

– Я понимаю ваше состояние.

«Что ты можешь понять?! Лощеный подонок! Урод!! Кен! Фарид! „Синдин“! Неминуемая смерть!» Голова шла кругом.

– Мутабор не раз призывал правительства усилить борьбу с распространением «синдина». Я слышал, прелаты даже посылали сообщение Сорок Два, который построил на употреблении «синдина» свое мерзкое учение.

– Вы врете!

– О нас рассказывают много гадких и лживых вещей, Доминик, но, несмотря на то что мы – храмовники, мы остаемся врачами. И если видим яд, называем его ядом.

«Они сообщили Сорок Два! А он промолчал! Он промолчал!!»

– Нет!

Позабывшая обо всем Ева вскочила с кресла и выбежала из кабинета, на ходу теряя последние черты благородной леди.

А доктор Скотт несколько мгновений сидел, прислушиваясь к затихающему цокоту каблучков, после чего надавил на кнопку интеркома.

– Лиза!

– Да, доктор, – отозвалась девушка.

– Зайдите, пожалуйста, в кабинет. И… прихватите свою сумочку.

– Сумочку?

– Да, Лиза, сумочку. Нам необходимо срочно уехать.

Заурядное убийство храмовника – пуля в грудь от «недовольного клиента», пусть даже и сопровождаемое разгромом офиса, не наделало бы шуму, не стало бы очередным посланием миру. Сорок Два хотел, чтобы каждая атака превращалась в акцию, требовал втягивать в события посторонних и оказываться на первых полосах информационных лент, а потому к разносу офиса доктора Скотта франкфуртские dd подошли творчески.

Дождавшись, когда Пума отойдет от подъезда на сотню метров, Пирсон подает сигнал, и к дому устремляются бойцы. Летят бутылки с зажигательной смесью, раздаются выстрелы, и звон разбитого стекла смешивается с визгом тормозов и воплями испуганных людей. Респектабельная улица респектабельного района преображается в мгновение ока.

– Смерть Мутабор!

Боевой клич погромщиков гремит над языками пламени и устремляется к низким черным тучам, которые спешно, словно почуяв приближающиеся беспорядки, стягиваются над Zwielichtsviertel. Вспыхивают мобили, дым тянется из разбитых окон, кто-то бросается в укрытие, кто-то – спасать находящихся в доме и поврежденных мобилях людей, а кто-то соображает, что дан старт беспорядкам, и нацеливается на ближайшие кассы… Это ведь Zwielichtsviertel, а не «Остров речника» для верхолазов, и даже в самой респектабельной своей части он все равно остается Zwielichtsviertel – обителью тех, кто готов в любой момент забыть о законе.

– Смерть Мутабор!

Приемная еще одного врача-храмовника находится двумя домами вверх по улице, ее тоже накрывает. И две эти спички взрывают Zwielichtsviertel.

Лопающиеся витрины магазинов, перевернутые тележки уличных торговцев, выстрелы, разбитые мобили и люди… Люди, убегающие от хаоса. И люди, торопящиеся в самый его эпицентр. Люди…

– Куда?! Куда, кретин?! – Жозе из кафе не вышел, не дурак. От столика, конечно, отлип, когда Кристиан на улицу метнулся, но в дверях затормозил. Заорал: – Стой, придурок!

Понял, что напрасно, и выругался.

Куда? На улицу, конечно же! Погром – это эмоции! Бурлящий котел!! Вот место для художника.

Позабывший обо всем Кристиан водит фотоаппаратом во все стороны сразу, машинально, на инстинкте, выискивая наиболее интересные эпизоды разворачивающейся вокруг драмы, профессионально переводя ожившую ярость толпы в цифровые кадры.

Пылающий дом. На первом этаже еще несколько минут назад располагалась приемная известного врача-храмовника, а теперь – доменная печь. У распахнутых дверей сидит человек. Врач? Не разобрать. Потому что это не человек, а окровавленное месиво из мяса, костей и одежды – сколько килограммов пуль в него вогнали? Кадр. «Дрель» в руке прилично одетого мужчины. Откуда взялась? Отнял или прятал в приличном портфеле, что валяется теперь в нескольких шагах? По кому он стреляет? Уже не узнать – мужчина ловит в голову пулю и падает. По мертвому телу бегут погромщики.

– Смерть Мутабор!

Кадр. Кадр. Кадр.

Разъяренные люди застывают, превращаясь в образ времени. Именно так говорил учитель Кристиана: мы не фотографируем, мы отражаем время.

Из подъехавшего внедорожника выпрыгивают прятки. Несколько секунд смотрят на охватившее дом пламя и труп у дверей. Лица, наполовину скрытые масками, кажутся бесстрастными, однако Кристиан кожей чует, как звереют воины Мутабор.

Кадр. Кадр. Кадр.

А затем, не сговариваясь, прятки открывают огонь по толпе.

Начинается дождь. Но пули не успевают намокнуть. Пулям дождь до лампочки.

– Спасайтесь!

– Смерть Мутабор!

– Бегите!

– Их всего четверо!

Толпа не успевает понять, что следует делать: спасаться или атаковать? Толпу легко сбить с толку. Толпа видит кровь, чует пули и волнуется штормовым морем, размазывая крайних о каменные дома. Чье-то лицо оставляет на штукатурке кровавую полосу.

Кадр. Кадр. Кадр.

А пряток уже нет. И внедорожника. И тела врача-храмовника. Когда успели?

Стреляют теперь отовсюду…

Кристиан наконец-то реагирует на свистящие пули, прячется за грузовой мобиль, прижимает камеру к груди и слышит:

– Опомнись, кретин! Безы!

Жозе, проявив чудеса героизма, отыскивает Кристиана в самой гуще. Понял, что пора уводить увлекшегося фотографа, и рискнул, покинул относительно безопасный ресторанчик, примчался на выручку.

– За мной иди! – тянет фотографа за руку. – Сюда!

Узкий переулочек, кривой, спасительный, выводит на параллельную улицу, но не успевают друзья сделать и десять шагов, как дорогу преграждает черный броневик. Позади него резко останавливаются фургоны с зарешеченными окошками. Идет дождь.

– Внимание! В районе проводится полицейская операция! Внимание! Приготовиться к проверке документов! Внимание! В районе проводится полицейская операция! Не пытайтесь сопротивляться!

Из фургонов горохом высыпаются безы. Шлемы, защита, дубинки и щиты. Первая, мать ее, волна. СБА делает вид, что пытается навести порядок «адекватными мерами», посылает слабовооруженных безов в пуленепробиваемых брониках получить по репе. Через пять минут, сразу после вала панических сообщений о том, что «силы правопорядка» не могут справиться с разъяренной толпой, в дело пойдут ребята с автоматами. СБА устала от бунтов.

Кадр. Кадр. Кадр.

– Ты сдурел?! Они не любят!

– Внимание! Не пытайтесь сопротивляться…

– Стоять, придурки! Пальцы в анализатор!

Оружия у подозреваемых нет, времени у безов тоже, поэтому проверяют только на «синдин». Если в крови обнаружатся следы, получишь путевку на нары. А если в башке жужжит «поплавок», то пристрелят как «оказавшего сопротивление». СБА устала…

– Чистый!

– Чистый!

– Пошли вон отсюда, скоты!

И дубинкой по спине, чтобы суетились живее.

Жозе и Кристиан мчатся вверх по улице.

Капли падают на спутанные волосы, превращая их в сосульки. На удивление холодная, несмотря на лето, дождевая вода затекает за шиворот и струится по спине вниз. Тело дрожит. От воды и от мыслей, поглотивших душу Евы.

«Я умираю!»

Из офиса Пума вышла оглушенная. Операция, погром, обязательное убийство храмовника – все осталось там, в прошлой жизни, за чертой, которой стали слова проклятого Скотта:

«Вы умираете!»

Вот что он сказал.

«Вы умираете!»

Ева никогда не была пай-девочкой, да и трудно ожидать такого от женщины, прославившейся в качестве правой руки известного террориста. Азарт боевых операций не пугал Пуму, а заводил. Она давно привыкла ходить по краю, по лезвию, и не боялась за свою жизнь. Не боялась смерти. Или заставила себя не думать о ней? В любом случае погибнуть в бою и умереть от пропитавшего тело дерьма совсем не одно и то же.

«Я не хочу так!»

Ева совсем одна. Останавливается на перекрестке и прижимается к металлическому столбу светофора. Мокрой спиной к мокрому столбу. Мертвая Ева к мертвому железу.

А вокруг бурлит жизнь, даже кипит жизнь, потому что неподалеку идет погром, и погром в самом разгаре. Вокруг они все. Люди. Мир.

А Пума совсем одна.

«Я умираю!»

Но даже с этим приговором можно было бы смириться. В конце концов, все мы когда-нибудь умрем, а знание, что ты почти за чертой, способно подстегнуть на безумства. И в первый момент Ева думает именно так:

«Теперь меня никто не остановит!»

Ведь терять-то нечего!

Однако сволочной Скотт влил в нее весь заготовленный яд:

«Я слышал, прелаты посылали сообщение Сорок Два, который построил на употреблении „синдина“ свое мерзкое учение…»

Неужели прелаты рассказали Сорок Два об опасности «синдина»? Но как? Прислали сообщение на коммуникатор? Смешно. Приехали к нему?

«Он был в Мутабор! Мы с Розой сопровождали Сорок Два к храмовникам».

А следующая мысль скручивает душу Евы в вопящую от боли спираль:

«Так вот почему храмовники не дали Сорок Два „синдин“!»

Пророк сказал, что они отказали, поскольку ненавидят мир Цифры. Пророк сказал, что Мутабор стал врагом, и начал войну. А Мутабор пытался донести до Сорок Два, что «синдин» убивает.

«Но почему они не объявят об этом на весь мир?»

Потому что «синдин» и так убивает, как и любой другой наркотик. И кого взволнует, что у него есть дополнительный и весьма поганый эффект? Да никого! До тех пор, пока это не коснется лично.

«Ты предал меня, любимый… Ты меня предал…»

Пальцы Пумы ерзают по металлическому столбу, слезы на щеках смешиваются с дождевой водой, а губы тихо шепчут:

«Ты меня предал…»

– Ногами шевели, Крис, ногами! Хватит на сегодня! Наработались! Хватит! Шевелись, твою мать! Не тормози!

Жозе тарахтит без умолку. Перенервничал, понятно. За творчество ведь Кристиан в ответе, он под пули и дубинки лезет, синяки, шишки и пинки от безов да бандитов получает. Кристиану знакомо, а вот Жозе к такому обороту непривычен, потому и тарахтит. Страх на волю выпускает.