Медный всадник Лукаш Иван

Александр побледнел:

– То есть как спрыгнула?

– Вот так, когда поезд замедлил ход на полустанке. Я сама видела, как она катится по склону.

Александр нахмурился:

– Почему ты позволила ей спрыгнуть?

– Позволила? – Зина усмехнулась. – Кто ей что позволял! Говорила ей: сиди смирно! А она еще и меня уговаривала. Но с чего это вдруг я пойду за ней? Мне ее брат не нужен. Я хотела помочь нашим солдатам. Нашей Родине.

– Значит, ради Родины ты бы спрыгнула с поезда? – бросил Александр, отворачиваясь.

Зина, не отвечая, продолжала орудовать лопатой.

– Я ниоткуда не прыгала. И не дезертир, как некоторые, – словно заведенная твердила она.

Александр, захватив с собой Кашникова и пятерых добровольцев, сел за руль и погнал к Толмачеву. Поселок почти опустел. Пришлось долго колесить по улицам, пока они не встретили женщину с ребенком на руках и рюкзаком за плечами. Она объяснила, что лагерь находится в трех километрах к западу.

– Но там никого нет, – добавила она. – Все ушли.

Они все равно туда добрались, однако женщина оказалась права. Дома стояли пустыми. Многие были разрушены во время воздушного налета. Все же Александр заглянул в каждый, даже в сгоревший. Остальные были рады хоть немного отвлечься от рытья окопов и поэтому охотно помогали в поисках.

– Таня! Таня!

Голоса эхом разносились по округе. Ни души. На земле валялись рюкзаки, зубные щетки, одеяла…

Кто-то увидел табличку со стрелкой: «ДЕТСКИЙ ЛАГЕРЬ ДОГОТИНО». Мужчины прошагали два километра по лесной тропе и вышли на небольшой луг, где у пруда стояли десять брошенных палаток. Александр проверил каждую и обнаружил, что первоначально палаток было одиннадцать. Одну сложили и палки вытащили. В земле все еще сохранились ямки. Александр подумал, что это неплохая мысль, и велел своим людям сложить остальные. Они были сделаны из толстой парусины и достаточно велики. Он пощупал золу в кострище. Совсем холодная, – очевидно, огня давно не зажигали. Ни объедков, ни мусора, оставленных мальчиками или Таней.

К вечеру они вернулись в Лугу, натянули палатки, и Александр, укрывшись шинелью, лег на землю. Но долго не мог заснуть.

Там, в Америке, бойскаутов тоже учили ставить палатки, ночевать в лесу, питаться ягодами и рыбой, выловленной в озере, и раскладывать костры по ночам. Они открывали банки с ветчиной и суфле, пели песни, засиживались допоздна, а днем учились вязать узлы и выживать в лесу. Идиллическое существование. Александру тогда было восемь… девять… десять… Летние месяцы, проведенные в скаутском лагере, были лучшим временем его жизни.

Если Татьяна не сломала себе шею, прыгая с поезда, значит нашла пустой лагерь. И если у нее осталось хоть немного мозгов, забрала одиннадцатую палатку. Но что потом? Вернулась в Ленинград?

Сомнительно. Она поставила себе целью найти Пашу и, значит, не отступится от задуманного. Куда она могла направиться после Толмачева?

В Лугу. Больше некуда. Она пойдет в Лугу, поскольку именно сюда, по ее расчетам, должен был пробираться Паша, чтобы укреплять линию обороны.

Воспрянув духом, Александр закрыл глаза и постарался заснуть.

На рассвете его разбудил отдаленный рев – самолеты. Хорошо, если наши!

Он ошибся. Даже снизу были видны черные свастики на крыльях. Шестнадцать самолетов, разделившихся на два звена, спикировали, и на землю что-то посыпалось. Послышались панические вопли, но взрывов не последовало. Сотни листочков белой и коричневой бумаги планировали крохотными парашютиками. Один приземлился прямо перед палаткой. Александр поднял его и стал читать:

Советские люди! Конец близок! Сдавайтесь! Обещаем пощадить каждого, у кого окажется эта листовка! Коммунизм будет разгромлен. Вы получите еду, работу и свободу!

Другой листочек оказался пропуском через линию фронта. Покачав головой, Александр швырнул их на землю и пошел умываться к ручью, который бежал среди леса.

В девять утра появились другие самолеты с фашистскими опознавательными знаками. Они летели очень низко. Заработали пулеметы. Люди, трудившиеся на полях, падали как подкошенные. Уцелевшие бежали к деревьям. Одна из палаток загорелась. Но ни одной бомбы не упало на землю. Значит, нацисты экономят свои драгоценные бомбы.

Александр натянул каску и прыгнул в окоп.

Вскоре оказалось, что нацисты не так уж и экономят. Во всяком случае, осколочные бомбы посыпались как из дырявого ведра. Снова раздались приглушенные крики. В окопе не было ни одного знакомого лица. Бомбежка продолжалась еще с полчаса, после чего самолеты улетели, сбросив новые листовки, где были только три слова: «Сдавайся, или умрешь».

Сдавайся, или умрешь.

Черный дым, пожарища, стоны раненых… Все это казалось Александру сценой Апокалипсиса. В реке плавали трупы. На берегу вдоль окопов, рядом с бетонными дотами, корчились раненые. Александр нашел Кашникова, живого, но лишившегося мочки уха. На гимнастерку лилась кровь. На Шаркове не было ни царапины. Все утро Александр помогал переносить раненых в палатки. Остаток дня рыли не окопы, а могилы. Он и еще шестнадцать человек выкопали братскую могилу у самого леса, куда сложили тела двадцати трех погибших. Одиннадцать женщин, девять мужчин, старик и двое детей лет восьми. Ни одного солдата.

Александр с замирающим сердцем осмотрел женщин. Потом пошел к раненым. Татьяны среди них не было. Он даже поискал Пашу, сверяясь с фотографией, на которой тринадцатилетний мальчик в одних трусах стоит рядом с сестрой, дергая ее за светлую косичку.

Пашу он высматривал машинально, хотя знал, что его не должно быть в Луге.

Зина куда-то подевалась.

Пришлось отправиться к полковнику Пядышеву. Александр отдал честь и, стоя навытяжку, спросил:

– Трудно работать в таких условиях, товарищ полковник?

Пядышев, лысеющий мрачный человек, хмуро отмахнулся:

– Условия как условия. Военные.

– Условия плохой подготовки перед лицом безжалостного врага. Но завтра мы возобновим работы.

– Старший лейтенант, вы возобновите их сейчас, пока еще есть свет. По-вашему, завтра фрицы устроят себе праздник и не будут нас бомбить?

Александр был уверен в обратном.

– Лейтенант Белов, – продолжал полковник, – вы только что приехали, но достойно трудились…

– Я приехал три дня назад, – заметил Александр.

– Ах да, верно. Но немцы бомбят линию последние десять дней. Бомбежки были и вчера, и позавчера, не пойму, где вы в это время находились. Каждый день как по часам: с девяти до одиннадцати. Сначала листовки. Потом бомбы. Всю вторую половину дня мы роем могилы и окопы. Основные силы немцев проходят пятнадцать километров в день. Они смяли нас в Минске, Брест-Литовске и добивают в Новгороде. Луга – следующая. Вы правы, шансов у нас нет. Но не стоит об этом говорить. Я могу лишь сказать, что мы делаем все возможное, а потом умрем с честью. Вот и все.

Пядышев дрожащими руками зажег папиросу и оперся на маленькой столик. Александр уважительно кивнул:

– Да, товарищ полковник. Именно все возможное.

Пока еще было светло, Александр вместе со своими тремя людьми прошел по передней линии. Следуя мимо солдат, в ожидании сражения куривших и игравших в карты, он был поражен тем, сколько среди них офицеров. Похоже, каждый десятый! Странно. Очень много младших лейтенантов и старших, но были и капитаны, и майоры. И все готовы защищать Родину от врага. Линия фронта. Кто же будет командовать, если даже майоры стоят плечом к плечу с рядовыми!

Александру не хотелось даже думать об этом.

Он старательно прочесывал поля вдоль и поперек, заглядывая в лица работающих, но так и не нашел Татьяну. Пришлось снова идти к Пядышеву.

– Только один вопрос, товарищ полковник. Здесь находятся добровольцы с Кировского завода. Есть ли еще какое-то место, помимо этого, куда их могли направить? Например, дальше на восток?

– Я командую этим участком в двенадцать километров, а об остальных не знаю. Тут последняя линия обороны между Лугой и Ленинградом. Больше ни одной не осталось. Можно только отступить или сдаться.

– Только не сдаться. Лучше смерть.

Полковник удивленно моргнул:

– Возвращайтесь в Ленинград, старший лейтенант Белов, возвращайтесь, пока еще можно. И заберите с собой добровольцев, которых привезли. Спасите хотя бы их.

Наутро, отправившись к Пядышеву, Александр увидел, что палатка полковника снята, палки вынуты, а ямки засыпаны. За ночь прибыли подкрепления, и фронт был разбит на три участка, каждый со своим командиром, поскольку стало ясно, что крайне сложно организовать оборону всего с одним командным пунктом. Новая палатка была поставлена в пятидесяти метрах от старого места. Незнакомый командир не только не знал, где Пядышев, но и понятия не имел, кто такой Пядышев. Настало двадцать третье июля сорок первого года.

Александр не успел подивиться быстрой работе НКВД, потому что в девять снова началась бомбежка, и в этот раз она продолжалась до полудня. Немцы пытались разбить передовую линию обороны, прежде чем начнется наземное наступление. Ждать было недолго. И если он не найдет Татьяну, значит останется тут и будет сражаться до последнего.

С тяжелым сердцем Александр прошелся по берегу. Его людей поставили на рытье окопов. Тем, кто умел стрелять, выдали винтовки и предупредили, что за утерю оружия полагается расстрел. Но Александр сам видел, как трое из его людей сразу же после начала бомбежки побросали винтовки и бросились к лесу. Когда налет закончился, они вернулись, смущенно улыбаясь. Александр только головой покачал.

Прошел еще один день. Солдаты занимали позиции на берегу, устанавливали пушки, минировали картофельные поля, грузили выкопанные овощи и отвозили в Ленинград. Александр что-то делал, говорил, ходил, но все это время грудь сжимало словно клещами. Паша погиб – это очевидно. Но где Татьяна?

Татьяна спрыгнула с поезда и покатилась по откосу, ничуть, однако, не испугавшись. Все это ерунда по сравнению с тем, что они проделывали в Луге, когда с разбегу прыгали с крутого берега в воду. Откос, по крайней мере, порос травой, причем довольно мягкой. Но плечо все же немного ныло.

Когда она наконец добралась до лагеря, оказалось, что там никого нет. Целый день Татьяна провела в одной из палаток, не зная, что делать дальше. Купалась в пруду, ела чернику. Привезенные с собой сухари хранила на крайний случай.

В детстве они с братом наперегонки переплывали Лугу. Паша был немного больше и сильнее Татьяны, но не обладал ее выносливостью. Первые два раза он выигрывал. В третий – проиграл. Татьяна улыбнулась, вспоминая, как негодующе он вопил и как она визжала от восторга.

Она не собиралась сдаваться. Скорее всего, Паша и его сверстники отправились в Лугу рыть окопы. Придется идти туда, поискать его, а заодно и Зину и убедить ее вернуться в Ленинград. Достаточно и того, что Паша на ее совести. Не хватало еще мучиться из-за Зины.

Но наутро немцы стали бомбить деревню, рядом с которой был разбит лагерь. Кроме Татьяны, в этой деревне никого больше не было. Она спряталась в одном из домов, однако маленькая зажигательная бомба пробила крышу, и деревянная стена загорелась. Татьяна вовремя успела увидеть керосиновую лампу и выбежать на улицу. Через секунду раздался взрыв, от которого загорелись три соседних дома и конюшня. Татьяна потеряла все: палатку, рюкзак, сухари и спальный мешок.

Бросившись на землю, она отползла к кустам и забралась под упавший дуб. Немцы бомбили деревню и Толмачево еще целый час. Она видела, как горят кусты, через которые она только что ползла. Пылающие ветви деревьев падали на землю рядом с ней.

Татьяна решила, что пришел конец. Она умрет, одна под этим дубом, где ее никогда не найдут. Кто из родных захочет ее искать? Она останется здесь навсегда, а на 5-й Советской откроют очередную бутылку водки, выпьют за нее и закусят соленым огурчиком.

После того как бомбежка закончилась, она просидела под дубом еще около часа. На всякий случай. Лицо и руки распухли от ожогов крапивы. Ничего, все лучше, чем бомбы. И хорошо, что она догадалась держать паспорт со штампом Красенко в нагрудном кармане рубашки. Без него она далеко не уйдет: ее задержат в первом же сельсовете или на проверочном пункте.

Татьяна вернулась в Толмачево, постучала в первый попавшийся дом и попросила что-нибудь поесть. Ей разрешили переночевать, а утром она увидела около горсовета военный грузовик, показала паспорт и попросила подвезти до Луги. Ее высадили на восточном конце линии обороны, ближайшем к Новгороду.

В первый день она выкапывала картофель. Не найдя никого из мальчишек в лагерной форме, она спросила у сержанта, куда их послали. Тот буркнул что-то насчет Новгорода.

– Их всех отправили туда, – добавил он, уходя.

Новгород? Озеро Ильмень? Так Паша там? Значит, и она туда отправится. Она умылась в ручье и улеглась под деревом.

Утром начался налет.

Осколочные бомбы взрывались перед ее глазами, и казалось, каждая была предназначена для нее. Татьяна поняла, что нужно любой ценой выбираться из Луги. Гадая, каким образом доехать до Новгорода, она шла, едва разбирая дорогу в клубах дыма. Неожиданно ее окружили трое солдат, спросили, не ранена ли она, и приказали следовать за ними в полевой госпиталь. Она неохотно подчинилась и едва не взбунтовалась, узнав, чего от нее хотели: ухаживать за умирающими. А их было так много! Солдаты, женщины, деревенские дети, старики. Все лежали в наспех установленной палатке. Для большинства из них это были последние минуты жизни.

Татьяна никогда не видела смерть так близко, и теперь ей хотелось одного – вернуться домой. Но назад дороги не было. Госпиталь охраняли солдаты НКВД, готовые поддерживать порядок и сделать все, чтобы добровольцы вроде Татьяны выполняли приказ.

Собрав волю в кулак и стиснув зубы, Татьяна училась делать перевязки и останавливать кровотечение. Но это не всегда помогало. Раненые все равно умирали. А вот что она не могла делать, так это переливание крови, потому что крови не было. Заражение крови из-за инфицированных ран она тоже не могла предотвратить: не было лекарств. Даже унять боль она не могла – доктора отказывались давать морфий умирающим: приходилось экономить, чтобы хватило для легко раненных, тех, кто еще мог вернуться на фронт.

Татьяна понимала, что, будь у них сульфидин или кровь, многих можно было бы спасти; в худшем случае они умерли бы без мук, под действием наркотика.

Ошеломляющая беспомощность, которая овладела Татьяной в эту первую ночь в полевом госпитале, почти затмила ту, что она испытала, не найдя брата.

Наутро один из солдат со смертельной раной в груди спросил, девочка она или мальчик.

– Девочка, – грустно обронила Татьяна.

– Докажи, – сказал он, но прежде, чем она успела что-либо ответить, солдат умер.

Из громкоговорителя около офицерской палатки доносились голоса с сильным немецким акцентом, призывающие русских переходить на сторону немцев и ехать в Германию. Снова разбрасывали пропуски через линию фронта и тут же пытались убить оставшихся бомбами и пулеметным огнем. Потом все затихало до вечера, когда бомбежка возобновлялась. Между налетами Татьяна ухаживала за умирающими.

Днем она отправилась в поля накопать картошки и услышала рев моторов. Прежде чем броситься в низкие кусты, она едва успела подумать: еще не вечер! Пришлось лежать там четверть часа. Когда самолеты улетели, Татьяна вернулась в палатку, но вместо нее нашла лишь догорающий костер, в котором валялись обугленные стонущие тела.

Те, кто выжил, похватали всю посуду, которая только отыскалась, и выстроились цепочкой к реке, пытаясь потушить пожар. На это ушло три часа, до очередного налета. Потом настала ночь. Палатки для раненых больше не существовало. Они лежали на траве или на одеялах, испуская последние вздохи. Татьяна никому уже не могла помочь. Надев каску, которой носила воду из реки, она села рядом с женщиной, потерявшей ребенка при налете и тяжело раненной в живот. Но думала она не о себе, а о своей погибшей девочке. Татьяна как могла старалась утешить ее, однако женщина продолжала плакать. Дождавшись, пока та немного успокоится, Татьяна поднялась, пошла к деревьям и легла на траву.

«Я следующая, – думала она. – Я это чувствую. Я следующая».

Как же она будет добираться до Новгорода? Ведь это сто километров к востоку отсюда!

Она умылась в реке и заснула. А утром, посмотрев на другой берег, увидела немецкие танки. Какой-то сержант, ночевавший рядом, собрал нескольких добровольцев, включая Татьяну, и приказал немедленно уходить в Лугу.

Татьяна отвела его в сторону и тихо спросила, как можно доехать до Новгорода. Тот оттолкнул ее прикладом винтовки и завопил:

– Ты спятила? Новгород в руках у немцев!

Выражение лица девушки немного его отрезвило.

– Товарищ… как вас зовут? – спросил он уже спокойнее.

– Татьяна Метанова.

– Товарищ Метанова, послушайтесь меня, вы слишком молоды, чтобы здесь находиться. Сколько вам, пятнадцать?

– Семнадцать.

– Пожалуйста, немедленно поезжайте в Лугу. Думаю, военные эшелоны все еще ходят из Луги в Ленинград. Вы ведь ленинградка?

– Да.

Она не заплачет, ни за что не заплачет перед чужим человеком!

– Новгород в руках у немцев? – пролепетала она. – А как же наши добровольцы?

– Хватит! – снова заорал сержант. – Ты что, глухая? В Новгороде и живых-то почти не осталось. И Луга тоже скоро опустеет. Немцы никого не щадят. Так что пожалей себя сама и вали отсюда! Покажи паспорт.

Она достала паспорт. Старшина пролистал его:

– Тебя отпустили с Кировского. Поезжай домой.

Но как она вернется домой без Паши?

Этого сказать сержанту она не могла.

В Татьяниной группе было девять человек. Она была самой маленькой и молодой. Остаток дня они брели по полям, все двенадцать километров до Луги. Татьяна сказала, что они как раз успевают к вечернему налету. Усталые спутники не обратили на нее внимания. Она на миг почувствовала себя так, словно вернулась в семью.

В половине седьмого они уже были на станции в Луге и ждали поезда. Поезд не пришел, но в семь часов Татьяна услышала знакомое жужжание моторов. Люди спряталась в здании вокзала, казавшемся изнутри таким безопасным: толстые стены были сложены из кирпича и выглядели так, будто могут выдержать любую бомбежку. Одна из женщин запаниковала и выскочила наружу, где ее немедленно убило осколком. Остальные в ужасе наблюдали за происходящим, и вскоре стало ясно, что немцы вознамерились уничтожить не только вокзал, но и железную дорогу. Самолеты не улетели, пока не сровняли все с землей. Татьяна сидела на полу, прижав колени к груди и натянув каску на глаза в надежде, что она приглушит звук смерти…

Здание вокзала сложилось, как карточный домик. Татьяна выползла из-под балок, но деваться ей было некуда. Сквозь дым она видела трупы вокруг себя. Прямо за дверью раздалась пулеметная очередь, но когда потолок окончательно обрушился, все звуки отдалились и смолкли, и страха больше не осталось. Осталось только сожаление. Сожаление об Александре.

Александр уже терял надежду. На другом берегу реки, естественной линии фронта, он видел скопление танков и живой силы. Эти беспощадные, превосходно обученные солдаты не остановятся ни перед чем и уж тем более перед вооруженными лопатами женщинами и стариками.

На сколько хватало глаз, советских танков было только два. А на другом берегу собралось не менее тридцати «тигров». У Александра оставалось всего двенадцать человек, и теперь между ними и Ленинградом лежали минные поля. Трое погибли, когда взорвалась мина, которую они устанавливали. Они никогда не имели дела с минами, они умели только стрелять, но все винтовки были отобраны для солдат. Оружие осталось лишь у Александра и двух его сержантов.

Поздно вечером Александра позвал в свой командный пункт новый командир. Александру он не понравился так же сильно, как нравился Пядышев.

– Старший лейтенант, сколько человек под вашим началом?

– Всего двенадцать, товарищ полковник.

– Много.

– Много для чего?

– Немцы только что разбомбили вокзал в Луге. Теперь эшелоны с боеприпасами и подкреплением сюда не пройдут. Нам нужно, чтобы вы и ваши люди расчистили пути, тогда саперы смогут проложить новые шпалы и возобновить движение к завтрашнему утру.

– Но уже стемнело.

– Знаю, но помочь ничем не могу. Белые ночи позади, а работу нужно сделать немедленно.

И когда Александр был уже у выхода, полковник, словно спохватившись, добавил:

– Кстати, я слышал, что в здании вокзала прятались добровольцы. Посмотрите, может, надо похоронить трупы.

У вокзала пришлось использовать все имеющиеся в наличии керосиновые лампы, чтобы осветить пути. На земле валялись осколки кирпича, поломанные балки, куски штукатурки – все, что осталось от здания. Рельсы были уничтожены на пятидесятиметровом отрезке.

– Эй, есть кто живой? – окликнул Александр. – Отзовитесь!

Никто не ответил.

Подойдя ближе к развалинам, он повторил:

– Кто здесь?

Ему показалось, что он слышит стон.

– Все погибли, товарищ старший лейтенант, – сказал Кашников. – Взгляните только, камня целого нет.

– Да, но послушай… Кто здесь?

Он стал отбрасывать обломки.

– Помоги же!

– Сначала нужно бы заняться рельсами, – настаивал Кашников. – Разобрать завалы, чтобы саперы могли подвести электричество.

Александр пригвоздил его холодным взглядом:

– Прежде всего люди, сержант.

– Но у нас приказ полковника… – пробормотал Кашников.

– Нет, сержант, здесь приказываю я. Шевелись!

Александр принялся разгребать груды кирпича, обломки рам и осколки стекла. Света почти не было, видимость – никакая. Руки и одежда были покрыты пылью. Он порезался о стекло, но даже не чувствовал боли и понял, что ранен, только когда увидел капавшую с руки кровь. Из-под обломков по-прежнему доносились стоны.

– Неужели ты ничего не слышишь? – спросил он сержанта.

Тот с тревогой смотрел на командира:

– Ничего.

– Кашников, у тебя что, обе руки левые? Говорю же, действуй!

Наконец под кирпичом и сгоревшими балками они нашли труп. Потом два. Потом три. Потом груду тел, наваленных друг на друга. Александр подумал, что это странно. Их не могло так швырнуть друг на друга. Они не могли лечь друг на друга. Значит, кто-то уложил их в этой позе. Он напряг слух. Снова этот стон. Он сбросил на землю мертвого мужчину, потом мертвую женщину, лихорадочно освещая застывшие лица. Стон.

И в самом низу, под третьим телом, он нашел Татьяну. Она лежала на животе. На голове была армейская каска. Он узнал ее не по одежде и не по волосам. Еще до того, как снял каску, он понял, что это она, по маленькой трогательной фигурке, на которую не мог насмотреться весь прошлый месяц.

– Тата… – выдохнул Александр, откинув волосы с ее лица.

Казалось, тонкая нить ее жизни вот-вот оборвется, в тусклом свете лампы она казалась едва живой, но это ее стоны он слышал каждые несколько секунд.

Одежда, обувь и волосы были в грязи и крови.

– Танечка, очнись, – просил он, растирая ее щеки и вставая перед ней на колени. – Очнись, милая.

Ее лицо было теплым. Хороший знак.

– Это та самая Таня? – удивился Кашников.

Александр не ответил. Он думал, как бы лучше ее поднять. Под всей этой кровью не было видно, ранена она или нет.

– По-моему, она умирает, – высказался Кашников.

– Ты что, гребаный доктор? – рявкнул Александр. – Она не умирает. А теперь заткнись, бери людей и принимайтесь за работу. Им нужна твоя помощь. Назначаю тебя главным. Потом быстро возвращайтесь в Ленинград. Слышишь? Сможешь все сделать сам? Мы отдали им наше оружие и восемь человек, и мы нашли ее. Больше нам в Луге делать нечего. Так что поторопись.

Он осторожно перевернул Татьяну и поднял. Она тяжело обвисла у него на руках и снова застонала.

– А как насчет раненых, лейтенант?

– Ты слышишь хоть что-нибудь? Да что там, ты даже ее стонов не слышал! С чего это вдруг такое сочувствие? Остальные мертвы. Проверь сам, если хочешь. Я отнесу ее к врачу.

– Пойти с вами? Ей понадобятся носилки.

– Не понадобятся. Я сам ее отнесу.

К тому времени, как Александр вернулся в лагерь с Татьяной на руках, было уже одиннадцать часов. Доктора он не нашел, зато фельдшер Марк спал в палатке.

– Доктор мертв, – сообщил он. – Осколочная бомба.

– А другой есть?

– Кроме меня, никого.

– Сойдет.

Взглянув на обмякшее тело, Марк небрежно бросил, ложась на топчан:

– Она истечет кровью. Оставьте ее снаружи.

– Не истечет. По-моему, это вообще не ее кровь.

Фельдшеру, очевидно, не терпелось снова лечь спать. Но Александр не собирался отступать.

– Трудно сказать, света-то нет, – заметил Марк. – Если доживет до утра, я ее осмотрю.

Александр не тронулся с места.

– Не утром, а сейчас! – резко бросил он.

Марк сел и вздохнул:

– Сейчас уже очень поздно.

– Поздно для чего? У тебя есть лишняя койка или хотя бы простыня?

– Койка? Здесь что, курорт? Сейчас принесу простыню.

Марк расстелил простыню на траве. Александр встал на колени и осторожно опустил Татьяну. Фельдшер осмотрел ее голову, ощупал череп, лицо, заглянул в рот, проверил шею, поднял руки. Когда он дотронулся до ноги, Татьяна вскрикнула.

– Ага! – воскликнул Марк. – Нож имеется?

Александр протянул ему нож.

На Татьяне были длинные брюки. Марк распорол штанины. Александр заметил, что правая щиколотка и голень распухли и почернели.

– Сломана большая берцовая кость, – объяснил фельдшер. – И она вся в крови. Перелом сложный, осколочный. Посмотрим, что дальше.

Расстегнув ее рубашку, он разрезал когда-то белый лифчик и ощупал грудь, ребра и живот. На хрупком теле чернели пятна крови.

Александр пытался отвести глаза.

Марк вздохнул:

– Не могу сказать, ее ли это кровь или чужая. Ран вроде не видно.

Он снова коснулся ее живота:

– Вы правы, живот мягкий, кожа теплая.

Александр отступил, испытывая смешанные чувства тревоги и облегчения.

– Видите? Три сломанных ребра справа. Где вы ее нашли?

– Под развалинами вокзала, вернее, под грудами кирпича и мертвых тел.

– Что ж, это все объясняет. Ей крупно повезло. Словно заколдованная: отделаться так легко! – Марк встал. – У меня нет мест в госпитальной палатке. Оставьте ее здесь. Утром кто-нибудь за ней поухаживает.

– Я не оставлю ее на земле до утра.

– О чем вы волнуетесь? Состояние у нее куда легче, чем у многих раненых. – Марк покачал головой. – Видели бы вы их!

– Я офицер Красной армии, старшина, и видел немало раненых. Может, все-таки найдется топчан или хотя бы тюфяк?

Марк пожал плечами:

– Ее жизнь вне опасности. Ни серьезных ранений, ни контузии. Не могу же я выпихнуть кого-то с раной в животе, чтобы освободить для нее место!

– Конечно нет, – хмыкнул Александр.

– Не знаю, что с ней и делать. Ей нужна настоящая больница. Нужно соединить обломки костей и наложить гипс. Здесь этого сделать нельзя.

Александр нахмурился. Что делать? Дорогу разбомбили, грузовик забрали для нужд армии.

– Завтра что-нибудь придумаем. А сегодня добудьте полотенец и наложите повязки.

Александр наклонился, накрыл Татьяну краем простыни и поднял на руки.

– Да, и еще одну простыню.

Марк неохотно полез в медицинский саквояж.

– Как насчет морфия?

– Нет, старший лейтенант, – рассмеялся фельдшер. – Придется ей потерпеть. Морфий только для тяжело раненных.

Он пожертвовал бинты и три полотенца, и Александр понес Татьяну в палатку. Там уложил ее на простыню, запахнул рубашку, взял ведро и пошел к ручью за водой. Вернувшись, он разрезал полотенце на лоскуты, окунул в холодную воду и принялся смывать с ее лица и волос грязь и кровь.

– Тата, – шептал он, – сумасшедшая, что ты наделала!

Глаза ее открылись.

Теперь молодые люди молча смотрели друг на друга.