Одноклассники smerti Литвиновы Анна и Сергей
И Дима с места в карьер начал:
– Галина Вадимовна, я хотел бы поговорить о вашей дочери.
Сейчас, может, расплачется?
Однако в лице Коренковой-старшей не дрогнул ни один мускул. Только рот дернулся в подобии саркастической усмешки:
– Вы мне можете рассказать про нее что-то новое?
У Полуянова внутри все захолодело. Ну и дела! Может быть, она еще не знает? Ей не сообщили?.. Неужели это ему сейчас придется выступить скорбным вестником?!
Дима пробормотал:
– Нет, Галина Вадимовна, ничем новым я вас порадовать не смогу…
Он чуть не впервые за журналистскую карьеру смутился. Не нашел слов, чтоб продолжить.
Смутить молодого, симпатичного мужчину для дамы постбальзаковского возраста – это полный кайф. Взгляд женщины мгновенно потеплел.
– Проходите, – скупо улыбнулась она.
И лишь когда Дима оказался в сумрачной прихожей и за его спиной захлопнулась входная дверь, поинтересовалась:
– А кто вы, собственно, такой?
– Дмитрий Полуянов, обозреватель газеты «Молодежные вести», – представился он.
И явно растрепанную дамочку изумил.
– Чем же я могу быть полезна вашей газете? – с некоторой даже долей кокетства вымолвила она.
Странное поведение для женщины, только что потерявшей единственного ребенка.
И Полуянов осторожно, словно по ледяной воде ступая, повторил свой заход:
– Меня интересует ваша дочь.
– Господи, да что же в ней может быть интересного для широкой аудитории? – всплеснула руками Галина Вадимовна. – Я имею в виду – сейчас?!
– Ну как… Ее дар. Ее победы. Ее – пусть не всегда удачная – музыкальная карьера… – тактично произнес Полуянов.
Галина же Вадимовна мгновенно погрустнела:
– А… я поняла. Вы, значит, про Ленку поговорить хотите…
И голос сразу сделался абсолютно нейтральный. Будто о совсем постороннем человеке говорит.
У Димы в памяти тут же всплыла заметка из его же газеты, из «Молодежных вестей» десятилетней давности, не далее как сегодня утром он вытащил ее из компьютерно-интернетского архива. То был бравурный отчет с всероссийского конкурса молодых пианистов. Восхваление его блистательной победительницы Елены Коренковой. И трогательное упоминание о маме юной пианистки, которая, когда дочери вручали Гран-при, не могла сдержать слез…
…А сейчас, когда дочь погибла, мама лишь сухо интересуется:
– Неужели нашли, кто ее убил?
Дима – его всегда занимали не такие, как все, люди – с изумлением уставился на женщину.
– Только не надо на меня вот так смотреть, – поморщилась Галина Вадимовна.
– Извините… Примите мои соболезнования… – пробормотал Полуянов.
– Не нуждаюсь, – отрезала собеседница. И добавила: – Если вы не в курсе, то объясню. С Еленой мы не общались. Вообще. Не виделись, не разговаривали. Тому лет пять как. Я ее, говоря красиво, вычеркнула из своей жизни. И ни единый человек – кто был знаком, конечно, с тогдашним поведением моей дочери – меня не осудил. – Женщина вскинула голову и раздельно произнесла: – Поэтому и весть о ее гибели, как ни жестоко сие звучит, оставила меня равнодушной.
– Во как… – не удержался Дима.
А Галина Вадимовна со все возрастающим пафосом завершила свою речь:
– У меня нет больше этой дочери.
«А голос, если она заведется, у нее сильный. Будто колокол. Могла б в оперные певицы пойти», – мелькнуло у Полуянова.
У него аж в ушах от последней громкой реплики зазвенело. А из недр квартиры вдруг раздался жалобный, тонкоголосый плач.
И Галину Вадимовну будто подменили. Только что жесткое, безжалостное лицо осветилось счастливой улыбкой.
– Маська! – радостно пробормотала она.
И со скоростью, сделавшей бы честь любой спортсменке, ринулась из коридора прочь. Удивленный Дима не стесняясь двинул за ней. И в сумрачной, на окнах плотные шторы, гостиной застал идиллическую картину: Галина Вадимовна, волшебным образом помолодевшая, глаза сияют, качала на руках маленькую девочку. Светлые кудри, худенькие ручки-ножки, пижама с россыпью сказочных медведей. В детском возрасте Полуянов не разбирался, но ребенку, кажется, было не больше двух лет.
– Баю-баюшки-баю, – пропела красивым голосом Галина Вадимовна. И на тот же мотив закончила: – Жди-те в кухне, я при-ду!
Полуянов повиновался. Прошел на кухню, плюхнулся на единственную свободную табуретку – остальные были завалены игрушками, надкушенными яблоками, перепачканной детской одеждой.
Он осмотрелся – типовые российские шесть метров. Убирать здесь, конечно, пытались, но ремонта явно не было уже лет двадцать.
Дима подавил жесточайшее желание закурить. Ну и ну, вот так семейка! Кем, интересно, эта маленькая девочка приходится Галине Вадимовне?
Его взгляд упал на прикрепленный к кухонной стене альбомный листок. Он изображал солнце – весьма кривобокое, с хаотично размещенными лучами. А под ним – еще более неуверенная надпись: «МАМАЧКЕ».
Мама? Но позвольте, уж пятьдесят-то Коренковой-старшей точно есть! А девочке – никак не больше трех!
За спиной зашелестели шаги. Журналист обернулся – на пороге стояла Галина Вадимовна. Она тут же приложила палец к губам, еле слышно попросила:
– Пожалуйста, очень тихо… У Маськи такой чуткий сон…
И Дима, тоже шепотом, потребовал:
– А кто она, эта Маська?
– Как кто? – изумилась женщина. – Дочь. – И голосом подчеркнула: – Моя настоящая дочь. Долгожданная. Любимая.
Она гордо вскинула голову и, будто не с незнакомым журналистом разговаривает, а дает клятву ей одной ведомой высшей силе, произнесла:
– И уж с ней-то все будет хорошо. Костьми лягу, но не допущу, чтоб как у Ленки!
Галина Вадимовна устало опустилась на соседнюю табуретку – прямо поверх лежащих на ней детских вещичек. Проницательно спросила:
– Вы, наверно, хотите курить?
– Мечтаю, – не стал врать Полуянов.
– Я тоже… мечтаю, – вздохнула она. – Уже больше тысячи дней как… Но – держусь. Чтоб не подавать Машеньке дурной пример…
– А давайте – пока она спит. По секрету, – ухмыльнулся Полуянов. И вытащил сигареты.
– Нет-нет, ни в коем случае! – всполошилась женщина. – Еще мне не хватало сейчас, когда столько всего позади, сорваться!
Жадно, будто алкаш на бутылку, взглянула на пачку «Мальборо» и попросила:
– Пожалуйста, уберите.
– Как скажете, – вздохнул Полуянов.
А Галина Вадимовна, будто оправдываясь, произнесла:
– Раньше… когда росла Леночка… я не сдерживалась. Считала, что имею право на личные, никому не подотчетные привычки. Что могу при дочери и курить, и выпивать. Только сейчас, к пятидесяти, я поняла: настоящая жизнь – это самоограничение…
Тут Полуянов был готов поспорить: он всегда считал, что лучше совершить что-нибудь порочное, нежели, как эта женщина, годами страдать и видеть запретный плод лишь во снах. Но дискуссию решил не затевать. Куда лучше воспользоваться тем, что разговор очень кстати свернул на Елену.
И Дима тихо спросил:
– Скажите… когда Лена начала пить?
– Очень рано. В пятнадцать, – жестко бросила Галина Вадимовна. И неожиданно добавила: – Все из-за нее! Ее подружки!
– Какой? – навострил уши журналист.
И в изумлении услышал:
– Да этой простушечки! Митрофановой!
– Надьки? – вырвалось у него.
– Вы ее знаете? – подняла брови женщина.
– Да нет, пока не знаю, – поспешно открестился от подруги Полуянов. – Просто списки выпускников смотрел. И слышал, что Надя с Леной были соседки. Ну и приятельницы…
– Не приятельницы – собутыльницы, – саркастически поправила его Галина Вадимовна.
Еще интересней.
– Не слишком ли крепкое определение? Для пятнадцатилетних девочек? – прищурился Полуянов.
– Для нее, Митрофановой, в самый раз, – припечатала женщина. – На ней уже тогда пробы негде было ставить.
Журналист еле удерживался, чтоб не расхохотаться. Это на Надьке-то, домашней девочке, негде ставить пробы! Да в пятнадцать лет! Ее и сейчас-то, в двадцать семь, на жалкий бокал мартини уболтать – целое дело. А не безумна ли, простите, Галина Вадимовна?
Хотя червячок сомнения, конечно, зашевелился. Как там великий Куприн писал? Что из раскаявшихся проституток получаются самые лучшие жены? Может, это правда? Может, и Надежда теперь не пьет, потому что в юности свою норму перевыполнила?
И он осторожно произнес:
– Какая там в пятнадцать лет выпивка? Все мы что-то пробовали, конечно. И я тоже. У родителей в заначке литровая бутылка анисовой водки имелась. Парадная. Болгарская. Стояла на почетном месте в горке – как, помните, в застойные времена выставляли. Ну, мы с друзьями оттуда и отливали по граммулечке. И добавляли, чтоб родители не спохватились, воды. Представляете, какой через год скандал разгорелся, когда эту водку решили наконец на стол выставить?
– Не сравнивайте, – отмахнулась Галина Вадимовна. – Одно дело по тридцать или по сколько там у вас получалось грамм водки. И другое – как Надя Елену спаивала. Покупала бутылку ликера на двоих. Крепкого. Двадцать с лишним градусов. Продавались в те годы псевдонемецкие. «Грейпфрут-лимон» или вишневый. А еще джин с тоником только появился в жестяных банках. И они, – женщина опять начала повышать голос, – по три банки выпивали! Можете себе представить: такие девочки – и по три!..
– Каждая? – недоверчиво переспросил журналист.
Первый, только что появившийся в России джин с тоником в жестяных банках он тоже прекрасно помнил: сивуха, да еще изрядной крепости. Лично его с двух банок срывало с катушек, а уж чтобы школьницы по три осилили – это и вовсе нереально. Чушь какую-то Галина Вадимовна несет.
Он решил зайти с другого бока. Заявил:
– Но позвольте… Если Митрофанова с пятнадцати лет так пьет – давно бы уже свою жизнь под забором закончила! Но она, я слышал, хорошее образование получила. Работает. Карьеру делает.
– И где же она рабо-отает? – с непередаваемой интонацией поинтересовалась собеседница.
Явно ожидала услышать, что как минимум в стриптизе или сомнительном массажном салоне.
– В библиотеке, – кротко улыбнулся Полуянов. – В историко-архивной. – И зачем-то добавил: – Между прочим, заместителем начальника зала всемирной истории.
Галина Вадимовна, кажется, была удивлена. И хотя пробормотала с сомнением: «Знаем мы этих… библиотекарей» – но задумалась. А потом вдруг произнесла:
– Значит, не зря мне всегда казалось, еще когда девочки школьницами были… – она запнулась.
– Что? – воззрился на нее Полуянов.
Женщина выдержала его взгляд. И твердо закончила:
– Что Митрофанова эта Лену специально спаивала. Она моей дочери всегда больше, чем себе, наливала. И не пьянела в отличие от Леночки…
Дима не удержался от смешка.
– А не слишком ли сложная комбинация? Для юной девочки?
– Не слишком. Потому что Митрофанова ради Степки на все готова была. Он ведь Лену мою любил! А Надежда из-за этого страшно злилась.
Полуянов в изумлении уставился на собеседницу. Неужели та не врет?.. И переспросил:
– Вы хотите сказать… что Надя была влюблена в Степана?
– Как кошка, – презрительно усмехнулась Галина Вадимовна. – На все была готова, чтоб его в свою постель затащить!
«Бред», – мелькнуло у Полуянова.
Но, с другой стороны, он только сейчас припомнил: Надя, нынешняя , уже взрослая, Степу не переносила на дух. Если сталкивались во дворе или в подъезде, в ответ на его приветствие она всегда бурчала что-то нечленораздельное. И очи уставляла в пол. Полуянов, наивный, всегда полагал, что чистенькой Надюшке просто алкоголики не нравятся. Неужели причина в ином? В любовном треугольнике?! Пусть давнем, школьном, но не зря ведь говорят, что у любви срока давности не бывает…
Интересные же новости он сегодня узнал про собственную без пяти минут женушку!
Впрочем, надо вытянуть из Галины Вадимовны как можно больше. И Дима спросил:
– Но где связь? Допустим, Надя действительно хотела отбить у Лены Степана. Зачем же для этого ее спаивать? По-моему, совершенно нелогично.
– А по-моему – как раз логично, – отрубила женщина. – У Степана оба родителя в бутылку заглядывали. Особенно мать. И потому он пьяных девушек просто на дух не переносил. Надя это прекрасно знала. Вот и подстраивала, чтобы Леночка, когда сильно выпивши, ему на глаза попадалась… И добилась-таки своего! Получила Степана!
«Еще хлеще!» – мелькнуло у Полуянова. Однако вслух он произнес:
– Позвольте… но разве Надя его добилась? Разве получила? Ведь Степан, насколько я знаю, жил не с Надей, а с вашей Леной?!
– Да, – склонила голову собеседница. – В конце концов он покинул Надежду. И остался с моей дочерью. – И патетически добавила: – Но какую цену ей пришлось за это заплатить!..
На ее глазах выступили слезы. «Не до конца, значит, Леночку из своей жизни вычеркнула», – мелькнуло у Полуянова.
– Расскажите, – тихо попросил он.
– Лена… она ведь, когда поняла, что Степа ее на Митрофанову променял, убить себя пыталась… – прошептала Галина Вадимовна.
– Да вы что! – вырвалось у Димы.
У него просто голова кругом шла. На языке вертелись миллионы вопросов.
Но тут плотно прикрытая дверь в гостиную отворилась, и на пороге показалась давешняя девочка. Босиком, в пижамке, трет ручкой заспанные глаза.
– Маська! – кинулась к ней Галина Вадимовна.
– Мама! – радостно откликнулся ребенок.
Женщина подхватила ее на руки, прижала к себе. И строго велела Диме:
– Вам лучше сейчас уйти.
– Немедленно? – поднял бровь Дима.
Девочка на руках Галины Вадимовны уставила в него пальчик и весело произнесла:
– Дя-дя!
– Привет, зайка! – со всей лаской, на которую был способен, улыбнулся Полуянов. И поинтересовался: – А сколько тебе лет?
– Дьва, – гордо ответила та. И уточнила: – Дьва года и девьять месяцев.
– Ой, какая ты умница! Уже сколько цифр знаешь! – фальшиво изумился журналист. – И слово «мама» умеешь писать!
Девочка просияла в ответ. Потянулась к Полуянову. И он уже был готов подхватить ее на руки, когда Галина Вадимовна вдруг отрезала вмиг заледеневшим тоном:
– Мария. Нельзя.
И малышка немедленно сникла. Отвернулась от журналиста, опустила головку.
– А почему нельзя? – удивился он.
– Все, Мария. – Галина Вадимовна опустила девочку на пол. И велела: – Немедленно иди к себе в комнату.
Ребенок покорно повиновался, а журналист, едва она вышла, удивленно спросил:
– Ну зачем вы так строго?
– Потому что. Она должна с детства знать, что такое «нельзя».
– А по-моему, в Японии детям до шести лет вообще ничего не запрещают, – возразил Полуянов.
– Хватит уже. С Леной обожглась, – поморщилась Галина.
Встала и, не оглядываясь на журналиста, отправилась в коридор. Приглашающе распахнула входную дверь.
Диме ничего не оставалось, как последовать за ней.
– Я могу зайти к вам еще раз? – поинтересовался он на прощание.
– Не думаю, что это целесообразно, – пожала плечами хозяйка.
– Тогда хотя бы скажите, – попросил он. – Машенька, эта девочка… она вам кто?
– Я уже, кажется, сказала! – возмутилась Галина Вадимовна. – Дочь! Младшая!..
– Но, простите… ей ведь всего два года? Сколько тогда вам?..
– Сорок девять, – пожала плечами женщина. – А современная медицина, если вы не в курсе, позволяет рожать до шестидесяти.
– Что ж… в таком случае вы счастливая мать, – пробормотал журналист.
А Галина Вадимовна – она уже почти захлопнула дверь – на прощание горько усмехнулась.
Глава 4
Дима покинул квартиру коренковской мамаши и немедленно совершил антипедагогичный поступок: устроился прямо в ее дворе на детской площадке и с наслаждением закурил.
Обычно он старался не развращать малышню табаком, но сегодня просто деться было некуда. Не торчать же в такую жару в подъезде или на солнцепеке. А в «Мазде» Полуянов не дымил принципиально – хотел подольше сохранить пьянящий аромат новенького пластика и деталей, не забивать его сигаретным дымом. Да и Надежда ворчала, что, когда куришь, особенно на ходу, прожечь обивку – раз плюнуть, а зашить ее невозможно.
Впрочем, Надюха, тихоня и поборница здорового образа жизни, сегодня на своем пьедестале изрядно пошатнулась. Занудствует наша красавица умело, а у самой-то, оказывается, рыльце в пушку!
Понятно, конечно, что мать Коренковой во многом предвзята. И это легко объяснимо: ей нужен враг , человек, кого можно обвинить в гибели дочери. Вот она и выбрала на эту роль Надежду. Наверняка несчастная женщина не знает всех деталей. И во многом на Митрофанову наговаривает. Но не зря же в народе говорят: дыма без огня не бывает!
Вот тебе и примерная девочка! Выпивала. Да еще и мужиков отбивала у подруг, а ведь Дима самонадеянно думал, что он у Надюшки чуть ли не первый.
И что теперь?
Журналист с удовольствием перемигнулся с хорошенькой молодой мамашей, гонявшей по песочнице двух малышей и, как и он, смолившей сигаретку.
Будто сам в Надькины годы не бесчинствовал. Помнится, в десятом однажды так с приятелем набрался, что их в вытрезвитель загребли. Вот потом были проблемы – в советские-то времена, которые Дима еще застал! Едва из комсомола не вылетел.
А тут, подумаешь, девчонки собирались и по-тихому бутылочку ликера распивали. Обычное дело. Не по библиотекам же им ходить в пятнадцать-то лет! А что его Надька спаивала Коренкову – конечно, полная чушь. Ленкина мамаша просто не знает, на кого всех собак повесить.
Но от очерка о безвременно погибшем таланте он теперь ни за какие коврижки не откажется! Интересный материал может получиться. Да еще и открывается перспектива: между делом разведать как можно больше Надюхиных секретов. Вот уж никогда бы не подумал, что его подруга может иметь какие-то тайны…
И следующим номером Полуянов решил встретиться с классным руководителем Митрофановой и Коренковой, благо все телефоны учителя, а также домашний адрес у него уже имелись. Классный руководитель, Дима еще с собственных школьных лет помнил, – фигура весьма информированная. Его классуха, например, держала в голове не только дни рождения своих подопечных, но и могла перечислить по памяти имена всех родителей. Будем надеяться, что Иван Адамович окажется не менее памятливым.
И Дима без долгих размышлений позвонил учителю на мобильный и назначил ему встречу через час.
Надежда Митрофанова сидела за стойкой своего читального зала всемирной истории и впервые за долгие годы работы готова была разнести родную библиотеку в клочья.
Бесило ее буквально все. И начальница, надменная дама с буклями крашенных синькой волос. И посетители – они в их зале, куда допускались только читатели с учеными степенями не ниже кандидата наук, сплошь нескладные, с отсутствующими взглядами, в нелепых, будто со склада Армии спасения одежках. А больше всего ее бесили книги – и уставленные энциклопедиями стеллажи, и заказанные из хранилища стопки, заполонившие все столы. Сейчас, ярким солнечным днем, они казались особенно нелепыми, далекими от жизни. Кому в нынешние времена нужны средневековые своды законов? Или переписка политических деятелей, почивших в бозе много веков назад?
Воистину в библиотеке культивируется какой-то выдуманный – или как минимум устаревший – мир. Многие посетители до сих пор величают сотрудниц «барышнями», телефон в их зале – принципиально старенький, с диском, в духе старых времен. (Надя давно добивалась, чтобы поставили нормальный, с антенной, но начальница подписывать ее требования в службу снабжения отказывалась наотрез.) И даже в буфете поныне продают пирожки за символические, из реальной жизни давно ушедшие цены – это уже инициатива директора. Он из государственных денег выдает поварам субсидии и декларирует, что таким путем взращивает у молодежи интерес к культуре. А также поддерживает, хотя бы свежей выпечкой, материально стесненных профессоров.
В буфете с почти бесплатными пирожками и правда всегда не протолкнуться. Публика, в отличие от многих библиотек, куда ходят в основном дамочки, разнополая – на халяву слетаются голодные студенты со всей Москвы. Но что, простите, здесь за ужасные разговоры! За одним столиком Таис Афинскую обсуждают. За соседним – дольмены. За следующим – о государственности в средневековой Франции до хрипоты спорят.
Разве нормальные люди сейчас, жарким июнем, говорят о государственности?.. Те, у кого мозги на месте, нынче погоду на курортах обсуждают. Или, укрывшись под сенью ив где-нибудь на подмосковном водохранилище, отдыхают с холодным пивком. А зануды, в чьем обществе она по воле рока вынуждена находиться, хлебают ужасный тепловатый кофе из огромного чана и выясняют генеалогическое древо давно сгнившей афинской гражданки…
И ведь раньше – не далее как вчера! – Надю все в ее жизни устраивало! Интересная работа, интеллигентная публика, да и зарплату в последний год изрядно прибавили. Ей нравилось мимолетно общаться и слегка кокетничать с маститыми профессорами. Она любила даже просто так, без дела прогуляться по огромному, прохладному, глубоко под землей книгохранилищу. Да и дешевые пирожки из буфета с удовольствием уплетала – еще и для Димки с собой брала. А сегодня вдруг ощутила себя будто в тюрьме.
Даже бывший школьный учитель Иван Адамович – он хотя и не кандидат наук, но по Надиной протекции получил читательский билет в ее зал, – едва вошел, сразу заметил, что она сегодня не в духе. Вместо того чтоб книги заказывать, сочувственно спросил:
– Плохо себя чувствуешь, Надюша?
Пришлось списать все на Ленку:
– Да из-за Коренковой переживаю. Вы ведь знаете, что ее убили?
– Знаю, – тут же погрустнел учитель. – Несчастная девушка. Трагическая судьба…
Опять, как у всей нынешней публики, лживые, насквозь неживые слова.
Надя, не скрываясь, поморщилась. Еще не хватало с ним Ленкину незадавшуюся судьбу обсуждать.
Она спешно перевела разговор на другое. Взглянула на часы – всего-то полдень – и спросила:
– А вы чего не на работе?
– Никому стал не нужен в рамках ЕГЭ, – грустно усмехнулся учитель. И объяснил: – История как экзамен теперь по желанию. У меня из всех выпускников ее только трое будут сдавать. Ну и каждый, разумеется, – очередная мученическая ухмылка, – готовится к нему со своими собственными, институтскими, преподавателями. А я оказался не у дел.
«А ты б, конечно, готовить их сам предпочел, – злобно подумала Надежда. – Особенно девчонок. В сумерках да в пустом классе. Какие там тебе всегда нравились? Блондинки, да чтоб скромницы, да похудее?..»
И немедленно сама себя осадила: ну что у нее сегодня за настроение? Подумаешь, нашла врага – безответного, все лицо в мелких шрамиках и очки с толстенными стеклами, историка…
Неужели это ее Ленкина смерть настолько из колеи выбила?
И чего переживать? Тем более что когда-то – в смысле, еще в школе – она мечтала , чтобы Коренкова погибла. И даже перед сном, валяясь в постели, рисовала в уме всевозможные варианты ее убийства…
Сейчас об этом даже вспоминать смешно – настолько они с Еленой в последние годы шли автономными, абсолютно не пересекающимися курсами. Но все равно тяжело думать, что в ослепительный летний день бывшая одноклассница, окоченевшая и теперь уж точно никому не нужная, лежит в морге.
Вон и Иван Адамович, хотя и не от мира сего, а тоже переживает. Набрал редких талмудов по Возрождению – каждый страшный дефицит, в единственном экземпляре, она их для него тоже по блату без очереди добыла, – а сам сидит, бездумно в окошко смотрит. А потом и вовсе вдруг схватился за телефон (аппарат, как и положено в библиотеке, стоял на виброрежиме) и пулей выскочил из зала. На пороге нажал на прием, и, пока за ним не захлопнулась дверь, Надя услышала:
– Кто-кто? А с какой стати вы меня беспокоите?
Но хоть он и возмущался, что беспокоят, а талмуды свои сдал тут же, как из коридора вернулся. И спешно убежал.
Даже такому книжному червю в библиотеке не сидится. А ей, Наде, – молодой, современной, мобильной девушке – каково?!
Он давно уже не видел таких квартир – будто отправился на машине времени в восьмидесятые годы прошлого века. Ни единой приметы современной жизни! Обувь на коврике в прихожей старинная, «скороходовская», зонтик на облупленной подставке – ветхий, протертый до прозрачности, и даже пахнет тут каким-то «Эдельваксом», Дима этот запах с детства помнил, мамочка им полы намывала.
Не веселее оказалось и в ванной, куда Дима с позволения хозяина отправился сполоснуть пылавшее после уличной жары лицо. Посеревшая от времени сантехника, переплетенная сеткой трещин, кусок хозяйственного серого мыла и даже зубная паста, только подумать, «Ну, погоди!».
…А Надя, помнится, когда-то упоминала, что в ее классе все девчонки были в историка влюблены. Наивные в те годы были старшеклассницы! Прекраснодушные… Интересно, способна хотя бы одна из нынешних выпускниц потерять голову от подобного экземпляра?
Хозяин квартиры, историк, еще с порога показался Полуянову каким-то замшелым . И непонятно, за счет чего такое ощущение создавалось. То ли из-за клетчатой, с явным душком нафталина ковбойки. То ли потому, что волосы у него стрижены давно и, несомненно, в социальной парикмахерской. А скорее – из-за выражения глаз. Хотя они и скрыты очками с толстыми стеклами, но все равно не ошибешься: перед тобой – неудачник. Человек, не вписавшийся в новую, динамичную и хлесткую жизнь. Дима таких за свою журналистскую карьеру повидал немало. Уволенные советом трудового коллектива собственных заводов директора. По разным причинам пропустившие раздачу слонов бывшие работники райкомов и исполкомов. Не очень удачливые артисты…
А этому Ивану Адамовичу, наверно, еще сложней, чем несостоявшемуся директору или артисту. Тем хотя бы на хлеб хватает, а у школьных учителей зарплата известно какая. И репетиторы из средней школы сейчас никому не нужны…
Хотя интереса к предмету Иван Адамович явно не утратил. Вся скромная однокомнатная квартирка усыпана журналами-книгами, шкафы переполнены, талмуды вдоль стен стопками теснятся. А на журнальном столике – таком же, как и все здесь, ветхом – Дима с изумлением заметил стопку изданий по занимательной математике. Помнится, он сам в школе, классе в восьмом, пока активно не взялся за пиво и девчонок, такими увлекался, решал прикольные задачки, ломал башку над парадоксальными примерами… Но с тех-то пор, извините, минимум двадцать лет миновало! Занимательная математика, принадлежавшая Полуянову, давно уже истлела на свалках, а историк, раз брошюрки на столь удобном месте лежат, явно продолжает кайфовать над хитроумными задачками. Интересный человек!
Дима устроился в единственном имевшемся кресле (изрядно продавленном) и широко улыбнулся:
– Большое вам спасибо, Иван Адамович, что согласились меня принять.
Историк – он разместился подле, на стульчике, – слабо улыбнулся в ответ:
– Я просто воспитан… на уважении к прессе… тем более к вашему орденоносному изданию… Очень зря вы, кстати, пошли на поводу у общественности и переименовались…
На Димин взгляд, название «Молодежные вести» звучало куда веселее, чем прежнее – «Комсомольский вестник», но спорить он не стал. Историк, впрочем, и не ждал, что журналист втянется в дискуссию. Он снял свои массивные очки. Нервно протер стекла полой ковбойки. И осторожно поинтересовался:
– По телефону вы сообщили, что хотите поговорить по поводу смерти Леночки… Лены Коренковой, моей выпускницы… – Его лицо болезненно исказилось. – Я, безусловно, поражен ее безвременной гибелью, но не совсем понимаю, чем могу быть вам полезен…
Дима молчал. Не чинясь глазел на историка и его уставленную книгами квартиру. А тот под пристальным взором журналиста терялся все больше и больше.
– Ведь Леночка… Елена закончила школу десять лет тому назад… И с тех пор мы с ней виделись от силы пару раз, на встречах выпускников…
«А ведь врешь, – отметил про себя Полуянов. – Жили-то в одном микрорайоне. Неужели никогда у метро не сталкивались? Или возле магазина, или в поликлинике?»
– Я, конечно, могу рассказать вам о ней. О той девушке, какой она была в школе в те времена, когда мы встречались почти ежедневно… Но с тех пор утекло столько воды… Да что там: весь мир изменился. – Учитель нервно хрустнул пальцами.
– Ну уж вам как историку должно быть известно, – тонко улыбнулся журналист, – что радикально мир измениться не может. И еще, что очень часто корни преступлений кроются в далеком прошлом. Давняя обида, застарелая ревность, годами взлелеянная месть…
Читать бесплатно другие книги:
