Нефритовые четки Акунин Борис

В лавке Эраст Петрович ужасно долго не мог выбрать, какую взять провизию. В конце концов купил на тридцать копеек папирос, остальное потратил на булку с изюмом и фунт чаю. На сахар уже не хватило.

В наемной комнате было нехорошо, нечисто. Прежде чем пить чай, хотелось прибраться. Одолжив у хозяйки веник, коллежский асессор поднял столб пыли до потолка, весь перепачкался, но видимого улучшения не достиг.

Ничего не поделаешь – бедному студиозусу прислугу нанимать не на что.

А камердинер Маса был при деле, выполнял важное и очень непростое задание.

Собирая сведения о предполагаемом инициаторе убийства, коммерции советнике Мосолове, Эраст Петрович выяснил, что в «Пароходном товариществе» постоянно требуются «для разных работ врожденно глухонемые, притом грамоте не знающие». Так было написано в объявлении, которое изо дня в день печаталось во всех московских газетах. Непонятно было, как могли бы интересующие Мосолова лица, не будучи грамотны, с этим предложением ознакомиться, однако само объявление коллежского асессора весьма заинтересовало. Стал выяснять. Оказалось, что Мосолов слывет человеком тяжелым, недоверчивым, очень боится шпионов и потому рассыльными, курьерами и скороходами у него в конторе служат сплошь такие, кто болтать не станет – потому что не может.

Тут-то и возникла идея. Чем иностранный человек, прибывший из далекой и дикой страны, ни слова не знающий по-нашему, хуже глухонемого?

Маса отправился в товарищество, поговорил там на японском, прикинулся, что по-русски не знает вовсе, только жесты понимает – и был немедленно взят на жалованье девять целковых в месяц плюс казенная ливрея с фуражкой, сапоги на лето, валенки на зиму да две пары калош.

Задание японцу Фандорин дал такое: присмотреться к коммерции советнику и для начала дать заключение, способен этот человек на злокозненное смертоубийство конкурента или нет. У Масы на такие вещи глаз был наметанный.

Едва Эраст Петрович, добившись от хозяйки самовара, сел жевать свою сухую булку, дверь комнаты распахнулась, и вошел его слуга, по-прежнему в малиновой ливрее, с целым набором кульков, пакетов, свертков.

Надкушенная булка с изюмом полетела в мусор, чай был брезгливо понюхан и вылит, а на столе появились рисовые колобки, маринованный имбирь, копченый угорь, паровые лепешки и прочие вкусности, которые Маса закупал в одной китайской лавке на Сухаревской площади.

Пока коллежский асессор с аппетитом ел, слуга в два счета убрал комнату и даже придал ей уюта, прикрепив к стене несколько кленовых листьев – украшение, подобающее сезону.

Оглядел сыроватые обои, облупившийся потолок, вздохнул.

– Увы, господин, больше ничего сделать нельзя. Но верный вассал Есида Тюдзаэмон, готовясь отомстить врагу за своего сюзерена, был вынужден жить в еще более убогой обстановке. А верный вассал Оиси Кураноскэ, тот и вовсе…

– Маса! – стукнул по столу Эраст Петрович, зная, что, если слугу вовремя не остановить, он поочередно расскажет про всех сорок семь верных вассалов, самых любимых своих героев. – Ты лучше скажи, Мосолова видел?

– Мосорофу-доно, нэээ, – протянул Маса (разговор шел по-японски). – Видеть-то видел, как вас сейчас. Но ничего с достоверностью утверждать не возьмусь. Очень серьезный человек, заглянуть такому в хара непросто. Полагаю, ради пустяка или от распущенности чувств злодейства не совершит. Но во имя дела, пожалуй, ни перед чем не остановится.

– Что ж, это очень важно, – задумчиво кивнул коллежский асессор. – Перейдем ко второму заданию. Ты молодец, что так быстро сумел попасть к нам в контору.

– Это было нетрудно. Письмо дали другому посыльному, но я просто отобрал у него пакет, а чтобы не плакал, дал леденец. Он полуидиот. У нас в курьерском отделе все либо глухонемые, либо с разумом ребенка. Кто мычит, кто гугукает, кто в носу ковыряет. Один я нормальный.

– Ты хорошо разглядел моих сослуживцев?

Слуга пожаловался:

– Все красноволосые на одно лицо, трудно запомнить. Но я постарался. – И стал разгибать пальцы. – Старик, похожий на маринованную сливу. Юноша с улыбкой кицунэ. Худой человек с кривым ртом. Хитрый мужчина с длинными седыми усами. Красивая женщина с толстыми щеками.

– Отлично. Твое дело следить, не появится ли кто-то из них в «Пароходном товариществе». Увидишь – немедленно сообщи мне. Это и есть шпион, он же отравитель.

Потом Маса ушел, и Фандорин долго ворочался на тощем матрасе. Только стал задремывать – кольнуло в ногу.

Сел, откинул одеяло.

Увидел клопа и так разозлился на несчастное насекомое, что даже давить не стал. Зачем дарить кровососу мученическую смерть? Улучшить клопу карму, дабы в следующей жизни он возродился на более высокой ступени сансары? Шиш ему, а не сансара.

Изображать деятельность, когда с тебя пишут портрет, дело непростое. Эраст Петрович сначала даже попробовал перемножать столбиком трехзначные числа, что придало лицу должную сосредоточенность, но вскоре это занятие ему прискучило, и он просто стал смотреть на рисующую Мавру Сердюк.

Зрелище было из числа приятных. Девушка надела поверх платья перемазанный краской и углем балахон, повязала вьющиеся волосы косынкой, но этот наряд ее нисколько не испортил. Маленькая, уверенная рука быстро работала графитовым карандашом, посередине лба прорезалась решительная морщинка, щека вскоре оказалась запачкана черным, а умилительней всего было то, что барышня в самозабвении отчаянно пошмыгивала носом. Фандорин изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица, но, кажется, это не очень удавалось.

– Вы только прикидываетесь печальным, – сказала художница осуждающим голосом. – А у самого в глазах чертики прыгают. Как их написать, вот в чем вопрос.

Бедный Ландринов весь исстрадался. Пишущая машина сегодня грохотала вдвое громче и чаще вчерашнего, листы выдирались из-под лаковой каретки с душераздирающим хрустом. Взгляды, которые ремингтонист метал на Эраста Петровича, заставили бы менее впечатлительного человека поежиться.

Главноуправляющий и его камердинер нынче прибыли поздно, перед полуднем. Никто не встал, никто не поздоровался. Фандорину уже было известно, что в компании «Фон Мак и сыновья» не принято отрываться от работы ради соблюдения условностей.

Барон хотел сразу пройти к себе, но не выдержал, задержался у стола своего «секретаря». На портретистку покосился, но и только. Мавра же опустила головку и весьма мило залилась краской. Выходит, она умеет кокетничать?

– Господин… Померанцев, – не сразу вспомнил Сергей Леонардович фамилию «практиканта». – Сколько еще вам нужно, времени, чтобы войти в дела?

– Я стараюсь, – изобразил робость Фандорин и приподнялся.

– Зайдете ко мне после обеда, – мрачно обронил управляющий и проследовал к себе.

Федот Федотович, приняв пальто, занял свое обычное место и раскрыл газету.

В обеденный перерыв произошло вот что.

Лука Львович, оставшийся из-за портрета без домашней пищи, вышел перекусить в соседний трактир. Тасенька пошел к Мусе клянчить чаю. Ландринова вызвали к барону. Федот Федотович уснул – только усы подрагивали.

Впервые за все время Мавра и Эраст Петрович остались более или менее наедине.

Барышня быстро придвинулась к «студенту», задев его палитрой (она уже с час как начала писать красками), и ликующе прошептала:

– Я все-таки еду в Париж! Только тс-с-с! Папенька пока не знает.

Из всех вопросов, которые возникли у коллежского асессора при этом известии, он задал для начала самый безопасный:

– Будете учиться живописи? Очень рад за вас.

– В Париже обстригу себе волосы – совсем коротко, как у вас, – жарко дыша, зачастила Мавра. – Стану носить мужскую шляпу и панталоны, буду курить сигары и переделаю имя на французский манер. Я уже придумала: Maurice Sieurduc. Вы знаете, что такое Sieurduc?

– Знаю, – с серьезным видом кивнул Эраст Петрович. – Это означает «Господин герцог».

– Каково? Это вам не «Мавра Сердюк».

– Но откуда деньги? – перешел коллежский асессор к главному.

Она таинственно улыбнулась.

– Так и быть, скажу.

Однако не сказала – не успела. Из кабинета вышел Ландринов, и Мавра проворно отодвинулась.

Потом вернулись остальные. К досаде Фандорина, продолжить беседу никак не удавалось. Он прикидывал, под каким бы предлогом выманить барышню на лестницу, но события приняли оборот, заставивший его отказаться от этого плана.

Около четверти третьего дверь внезапно открылась, и в канцелярию вошел действительный статский советник Ванюхин, сопровождаемый полицейским стенографистом в мундире.

– Здравствуйте, господа, – сказал он веселым, но в то же время угрожающим голосом. – Снова к вам пожаловал. Имел удовольствие побеседовать с каждым по отдельности, а теперь вот хочу потолковать со всеми разом. Вопросец имеется. Куда?! – прикрикнул Зосим Прокофьевич на камердинера.

– Господину барону сказать…

– Не надо, после. Да сядь ты!

Федот Федотович помялся и сел.

– А вот вы, «свой человек», – обратился далее следователь к Эрасту Петровичу, – мне тут ни к чему. Подите-ка, погуляйте.

– Когда есть работа, гулять не приучен, – холодно ответил коллежский асессор. Уйти? Как бы не так. Что еще за «вопросец»?

– У вас тоже работа? – ехидно осведомился Ванюхин у художницы, заглянув в мольберт. – Похож, очень похож. Не угодно ли вместе с предметом изображения переместиться за пределы помещения?

– Не угодно, – отрезала Мавра. – Вы не в полицейском участке, чтобы распоряжаться.

Поняв, что тут нашла коса на камень, следователь перестал обращать внимание на Фандорина и барышню. Взял стул, поставил посреди комнаты. Сел задом наперед, опершись подбородком о спинку, и велел стенографисту:

– Каждое слово.

Сам же зачем-то взял со стола у Луки Львовича стакан с цветными карандашами (разумеется, безо всякого спросу), достал блокнот и с усмешкой прибавил:

– Ну-ка и я порисую.

И, действительно, опрашивая каждого, что-то такое там рисовал, то и дело меняя карандаши.

«Вопросец» заключался в следующем: кто, сколько раз и в котором часу покидал комнату шестого сентября в вечернее время – перед тем, как был выпит отравленный чай.

Вскоре стало ясно, зачем следователю понадобился групповой допрос. Если кто-то начинал колебаться и ссылаться на плохую память, остальные приходили ему на помощь:

– Ну как же, Луконька Львович, а вот с господином из экспедиции, как бишь его, рыжеватый такой, выходить изволили, это перед самым составлением сводки по Терезинскому мостостроительству, стало быть, минуточек в пятнадцать шестого…

– Да что вы, Леандр Иванович (это Сердюк Ландринову), машинная бумага у вас не в пять, а гораздо позднее закончилась. Это когда я столбцы сводил, отлично помню.

Эффективная метода, сделал себе заметку на будущее Фандорин, внимательно прислушивавшийся к этому неторопливому разбирательству. Поразительно, до чего детально можно восстановить события недельной давности, если в реконструкции участвует сразу несколько свидетелей.

А больше всего впечатлил коллежского асессора сам Ванюхин. Выслушав всех, он показал результаты своего «рисования» – получился отличный хронологический график, на котором разным цветом было обозначено отсутствие и присутствие в комнате каждого.

Все сгрудились вокруг следователя, рассматривая схему.

– Любопытно, – пробормотал Зосим Прокофьевич. Эраст Петрович подошел сзади, заглянул ему через плечо и увидел, что замечательная идея ничего не принесла.

Если следователь рассчитывал сузить круг подозреваемых, то напрасно. У каждого из пятерых был момент, когда он, пускай совсем ненадолго, оставался в конторе один.

Отчего же Ванюхин выглядит таким довольным?

– Прекрасно! – заключил Зосим Прокофьевич, любовно погладив свое творение. – В комнате всегда хоть кто-то один, а находился. Стало быть, версия со злоумышленником, проникшим извне, полностью исключается. Quod erat demonstrandum.[3] Теперь второй вопросец, и опять ко всем: не заходил ли к покойному Леонарду фон Маку кто-нибудь из домашних?

Ах, вот он к чему, понял Эраст Петрович и вернулся на место, тем более что к этому его призывала нетерпеливыми жестами Мавра – ей хотелось продолжить работу над портретом.

Никого из домашних не было – таков был общий ответ, заставивший следователя утратить благодушие.

– Как так?! – вскричал Ванюхин. – Не может быть! Неужто к нему не заходил сын, Сергей Леонардович?!

Все молча переглянулись, как бы спрашивая друг друга. Оба письмоводителя пожали плечами – мол, не припомню, Федот Федотович покачал головой, Муся у двери почесала затылок.

А ремингтонист вдруг сказал:

– Был. Зашел на минуту и вышел. Это уж в самом конце присутствия было, после урочных. Все прочие на кухне были – Муся, как в кабинет чайник отнесла, стала остальным разливать. Ну и потянулись. А я задержался. Нужно было из шкафа пузырек со смазкой взять.

Он показал на массивный шкаф, что стоял подле окна.

– Так что ж вы не сказали?! – вскочил на ноги Ванюхин. – Я ведь спрашивал, был кто-то из домашних или нет!

Ландринов пожал плечами:

– Сергей Леонардович не домашний, а член правления. Я за открытой дверцей стоял, так он меня и не заметил. Вошел в кабинет и тут же вышел. Должно быть, желал с родителем поговорить, но не застал. Господина управляющего на ту пору срочно к телеграфу вызвали.

Сладчайшая улыбка озарила мятое лицо петербургского сыщика.

– Quod erat demonstrandum, – повторил он вполголоса. – Теперь все окончательно встало на свои места. Господа! – уже другим, строгим тоном обратился Ванюхин к присутствующим. – Вы все были свидетелями этого важнейшего заявления. Так что ежели господину Ландринову впоследствии вздумается переменить показания (за хорошие деньги чего не сделаешь), я призову вас всех под присягу.

– Это, может, вы сами на подкуп падки, так нечего на других наговаривать! – побледнев, крикнул ремингтонист. – Ландринов от правды ни за какие тыщи не отступится!

Сам весь приосанился и посмотрел на Мавру с такой гордостью, что она зажала кисть белыми зубками и беззвучно поаплодировала поборнику принципов. Насмешливости в этой жестикуляции ремингтонист не разглядел – принял за чистую монету и залился таким счастливым румянцем, что Фандорину стало жалко беднягу. Скоро узнает про Париж – будет убит.

Вдруг Зосим Прокофьевич подошел к столу «секретаря», наклонился и с нескрываемой издевкой шепнул:

– Что ж, «свой человек», бегите, докладывайте. – Он кивнул на дверь кабинета. – Дела у вашего патрона швах. Сегодня его беспокоить не стану, ибо есть кое-какие формальности, но завтра пускай ожидает радостного свидания. Приятнейшей ему ночи. Так и передайте: его превосходительство пожелал чудесных сновидений. А еще скажите, – следователь придвинулся совсем близко, – чтоб в неожиданное путешествие не вздумал отправиться. Не выйдет – я принял меры.

– Сударь, вы мне мешаете, – бесцеремонно тронула Ванюхина за рукав Мавра. – Отодвиньтесь.

Когда же следователь, напоследок одарив «своего человека» грозным взглядом, удалился, девушка воскликнула:

– Наконец-то! У вас при нем совсем другое выражение лица сделалось! Морщинки уберите. Вот так. – Она пальчиками разгладила Эрасту Петровичу лоб, складку у рта. – Ой, запачкала.

И с очаровательной непосредственностью, послюнив платок, вытерла чиновнику щеку.

– Мавруша, им, может, неприятно! – укоризненно произнес Лука Львович.

Тасенька хихикнул, а Ландринов так скрипнул зубами, что через всю комнату было слышно.

Мягко отстранив руку с платком, Фандорин сказал:

– На сегодня довольно. Мне в самом деле нужно переговорить с господином управляющим.

– Я не был здесь, клянусь вам! – вскричал Сергей Леонардович, не дослушав до конца. – Это неправда!

Фандорин смотрел вниз, на зеленое сукно.

– Господин барон, прежде чем зайти к вам, я спустился на первый этаж и посмотрел в книгу привратника. Вы же знаете, у вас в компании регистрируется время прихода и ухода каждого сотрудника. Там черным по белому написано: член правления С.Л. фон Мак прибыл в 7 часов 25 минут, убыл в 7 часов 34 минуты. Именно тогда кухарка подала чай.

– Ах да, я был… – Барон смешался. – Мне требовалось сказать два слова. Я хотел подняться в кабинет, но не дошел – встретил отца в телеграфном пункте.

– Там, верно, был кто-нибудь еще? Телеграфист, например? – по-прежнему не глядя на управляющего, спросил Эраст Петрович.

– Наверняка. Наверное… Я не помню. А чем закончил Ванюхин? Что он собирается предпринять?

Про «кое-какие формальности» и предстоящее «радостное свидание» Фандорин рассказывать не стал – расхотелось.

Вся эта история выглядела странно. Что-то здесь не складывалось.

– П-понятия не имею.

– Что же будет завтра? – с тревогой спросил Сергей Леонардович.

– Завтра я скажу вам, кто убийца, – наконец поднял на него взгляд коллежский асессор.

Коротко поклонился бледному управляющему и вышел.

К себе он возвращался уже в темноте. Во-первых, не очень-то торопился в свое убогое жилище, а во-вторых, хотел уйти последним – посмотреть, как разойдутся остальные.

За первым же поворотом, с оживленной Каланчевки на пустынный и неосвещенный Ольховский, Фандорин обнаружил слежку. Кто-то крался за ним, перебегая от забора к забору. Очень старался остаться незамеченным, но где ж ему было обмануть ученика японских синоби?

Скорее всего это был какой-нибудь филер Ванюхина. Следователь наверняка установил наблюдение за Сергеем Леонардовичем и, возможно, решил на всякий случай присмотреть за «своим человеком». Если так, то это неинтересно.

Но нельзя было исключить иную возможность: новоявленный «секретарь» чем-то заинтересовал отравителя, и тот захотел выяснить, что за птица студент Померанцев. Вот это было бы замечательно.

Жалко, улица такая паршивая, не видно ни зги.

Эраст Петрович нарочно свернул в один из Басманных переулков, тоже не Бог весть какой Шанзелизе, но там по крайней мере голубовато светились пятна газовых фонарей.

План у коллежского асессора был самый простой: не подавать виду, что слежка замечена, и тем более не пытаться задержать соглядатая, а просто рассмотреть его получше. Для этого будет довольно, миновав освещенное место и оказавшись в темноте, обернуться и подождать, пока преследователь сам окажется под фонарем. Фандорин был уверен, что узнает любого из подозреваемых по силуэту. А ежели не узнает, значит, это филер, и пускай себе следит сколько ему угодно.

У первой же лампы Эраст Петрович нарочно задержался прикурить – чтобы тем самым продемонстрировать полную безмятежность.

Шаги приблизились. Из-за того, что человек ступал очень осторожно, на цыпочках, ни пола, ни комплекции определить на слух не удалось.

Остановился. Ждет.

И здесь чуткий слух Фандорина уловил звук, которого Эраст Петрович никак не ожидал, – сухой щелчок взведенного курка.

Если бы не привычка в минуту опасности сначала действовать, а потом уже думать, коллежский асессор замешкался бы и пуля попала бы ему в спину. Но чиновник молнией скакнул в сторону. Одновременно с грохотом выстрела из фонарного столба брызнула деревянная крошка.

После света глаза в темноте видели плохо, а оружия у Эраста Петровича при себе не было – он никак не рассчитывал на подобный оборот событий. Вступать в схватку с вооруженным преступником представлялось слишком рискованным. Пусть сначала израсходует все пули.

Чиновник кинулся прочь, стараясь не попадать на освещенные участки и передвигаться иррегулярными зигзагами. Хуже всего было то, что невидимка не спешил опустошить барабан. Очевидно, это был человек хладнокровный и опытный – вел мушкой за бегущей фигурой, хотел выстрелить наверняка.

Кубарем прокатившись по земле, Фандорин вскочил и перемахнул через дощатую изгородь в палисадник ближайшего домишки.

Дальше не побежал. Нашарил в темноте небольшой камень, весом этак в полфунта. Техникой метания Эраст Петрович владел изрядно, саженей с десяти запросто сшибал летящего голубя (было во времена его японского ученичества, среди прочих, и такое упражнение). Главная сложность заключалась не в точности, а в расчете силы броска – голубь должен был падать на землю оглушенным, но живым.

В этой своей засаде коллежский асессор просидел не менее четверти часа, но противник никак себя не проявлял. Несколько раз Фандорин выглядывал – осторожно, все время из новой точки. Глаза уже отлично видели во мраке, однако стрелявший будто сквозь землю провалился.

Вывод получился печальный: пока Эраст Петрович скакал иррегулярными зигзагами и штурмовал изгородь, злодей в него не целился, а улепетывал в противоположную сторону.

Чертыхаясь, Фандорин вылез обратно на улицу и подошел к фонарному столбу, чтобы вынуть застрявшую пулю. Ее надо будет исследовать дома, при свете лампы, с лупой. Искать следы ног бессмысленно – какие ж отпечатки на булыжной мостовой?

По дороге домой Эраст Петрович пытался проанализировать это нежданное и неприятное происшествие.

Преступник чрезвычайно проницателен. Он не только сумел каким-то образом раскрыть законспирированного расследователя, но и правильно оценил опасность, которую представляет собой псевдостудент. Это раз.

Рассусоливать не стал, принял решение самостоятельно, даже не посоветовавшись со своим нанимателем (если, конечно, таковой имеется). Значит, человек действия. Это два.

Вывод: очень и очень опасен. Это три.

Мысленно перебрав обитателей канцелярии, коллежский асессор только вздохнул.

Ландринов? Этот наверняка способен на преступление страсти. Персонаж из кровожадного романса. «Ты невестой своей полюбуйся поди – она в сакле моей спит с кинжалом в груди». А также «Умри, нещастная!» и все такое прочее. Но представить себе ремингтониста всыпающим яд в чай управляющего ради хорошего вознаграждения совершенно невозможно. Этот человек не умеет ни хитрить, ни притворяться.

Слюнявый Тасенька? Шпионить и пакостить исподтишка вне всякого сомнения способен. Но стрелять в человека на темной улице? Маловероятно.

Старший письмоводитель Сердюк? Ни шпионящим, ни тем более спускающим курок вообразить его нельзя. Или это уж такой актер, что ему сам Щепкин в подметки не сгодится.

Камердинер Федот Федотович… Душа слуги, то есть человека, который своим ремеслом обречен на роль, почитаемую обществом унизительной, почти всегда потемки. Знали бы господа, сколько ненависти может таиться под маской услужливости и раболепия. Какая-нибудь обида, которой покойный барон даже не заметил? Если даже обычный подкуп со стороны конкурента, то без личных счетов все равно не обошлось.

Кто еще? Ну не кухарка же! Хотя выстрелить в спину вполне может и женщина.

Тут Эраст Петрович представил себе Мусю, крадущуюся во тьме, с револьвером в руке – и не удержался, фыркнул.

А потом стал думать о Сергее фон Маке, и улыбка исчезла. Что если несимпатичный господин Ванюхин прав? Все-таки опытный сыщик, с хорошим нюхом. Вот уж кто способен на любой решительный поступок, так это барон. Какой был бы ловкий ход – использовать чиновника особых поручений, чтобы отвести от себя подозрение!

Фандорин перебрал доводы pro и contra, прислушался к голосу сердца. Сердце сказало: нет. Разум предположил: возможно. Если прав разум, то причина покушения несомненно заключается в опрометчивой финальной фразе: «Завтра я скажу вам, кто убийца».

Вернувшись к себе, коллежский асессор зажег лампу и принялся ждать японца, причем проявлял все признаки нетерпения: то расхаживал от стены к стене, то барабанил пальцами по столу и поминутно доставал из кармашка часы – не свой обычный «брегет», а дешевенькие, серебряные, временно одолженные у Масы в целях конспирации.

Нетерпение объяснялось двумя причинами. Во-первых, ужасно хотелось есть. А во-вторых, Эраст Петрович рассчитывал услышать от слуги нечто очень важное, что в самом деле позволит поставить в расследовании точку.

И когда Маса наконец появился, опять со свертками и пакетами, Фандорин сразу спросил:

– Ну? Кто?

Японец принялся раскладывать на столе съестные припасы. С ответом не торопился, но по важному виду было ясно: улов есть.

Наконец Маса сел напротив и приступил к обстоятельному докладу. Первым делом достал из кармана «брегет», положил перед собой и так им залюбовался, что у Фандорина возникло сомнение, удастся ли совершить обратный обмен часами, когда надобность в конспирации отпадет.

– Вашу записку, господин, мне принесли в пять часов двадцать три с половиной минуты после полудня. Согласно полученным указаниям, я занял пост неподалеку от кабинета Мосорофу-доно и стал ждать, не появится ли кто-нибудь из ваших сослуживцев. Начальнику курьерского отдела, который хотел отправить меня куда-то с пакетами, я показал, будто у меня болит живот. Он ругался, обозвал меня «товари косорырая», за это, с вашего позволения, я его немножко побью, когда задание будет завершено. – Маса взял в руки часы. – Итак. Начальник курьерского отдела обозвал меня оскорбительными словами в шесть часов и одиннадцать минут, а в семь часов девять минут…

– Ты что, так и торчал перед дверью с золотым «брегетом» в руках? – не выдержал Фандорин.

– Нет, господин. Я спрятал часы вот сюда, – объяснил Маса, показывая себе за пазуху. – Когда нужно было посмотреть время для отчета, делал вид, будто чешусь, и заодно глядел.

Он показал, как это делал.

– Ну хорошо, хорошо. Что случилось в семь часов девять минут?

– Пришло то лицо, которого я ждал. Запыхавшись и в поту.

Еще бы, подумал Фандорин, наклонившись вперед. Присутствие в конторе закончилось в семь. За девять минут добежать до «Пароходного товарищества» – это не шутка. Разумеется, мосоловский агент спешил: такая важная новость.

Маса, любитель эффектов, держал паузу.

– На кого вы бы поставили, господин? – спросил он. – Если не угадаете, ваши часы останутся у меня.

– Один шанс против четырех – это нечестно, – пожаловался Эраст Петрович. Лишаться «брегета» ему не хотелось.

Слуга неумолимо оторвал от оберточной бумаги пять клочков, написал на них: «Маринованная Слива», «Кицунэ», «Кривой Рот», «Белый Ус», «Красавица». Разложил перед господином.

– Выбирайте.

Коллежский асессор закрыл глаза, попытавшись представить каждого из пятерых шепчущимся с господином Мосоловым; подсыпающим в чайник яду; крадущимся по темной улице с револьвером в руке.

Ничего не получилось. То есть по отдельности – пожалуйста, но на все три действия сразу не годился никто.

Тогда Фандорин вздохнул, скомкал бумажки, перемешал и вынул первую попавшуюся:

– Эта.

Маса развернул, пошевелил губами и сердито отодвинул от себя «брегет».

– Я сам виноват. Кличка, которую я придумал этому человеку, слишком очевидна.

На бумажке был написан иероглиф «кицунэ» – оборотень, который может запросто превращаться из человека в лису и обратно.

– Тасенька? Не может быть! – прошептал Эраст Петрович. Впрочем, про любого другого из пяти подозреваемых он, наверное, сказал бы то же самое.

– Кицунэ появился возле кабинета в семь часов девять минут, весь красный и потный, – уже безо всяких эффектных пауз, деловито доложил Маса. – Пошептался с секретарем Мосорофу-доно и был немедленно пропущен внутрь.

– Погоди! – встрепенулся Фандорин. – А сколько времени он там пробыл?

– Семнадцать с половиной минут. Потом так же быстро убежал.

Коллежский асессор прикинул: значит, Тасенька выбежал из «Пароходного товарищества» перед половиной восьмого. Выстрел под фонарем раздался без пяти минут восемь. Мог ли шпион Мосолова добежать назад и пристроиться в хвост выходящему «практиканту»? Получается, что мог. Более того, резонно было предположить, что стрелял он не по собственной инициативе, а по указанию своего нанимателя. У коммерции советника Мосолова большие связи и возможности. Если бы он решил выяснить, что за секретарь вдруг появился у конкурента, то наверняка выяснил бы. А долго подбивать своего клеврета на новое убийство Мосолову, конечно же, не пришлось – где три трупа, там и четвертый.

Все очень стройно и логично, но хорош же он, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе. Так ошибиться в психологической характеристике!

– Убери со стола, – кисло сказал Эраст Петрович, подперев голову руками. – Я не буду есть, расхотел. И вообще иди. Мне нужно поразмышлять.

– …Вот здесь пуля просвистела. Чудом жив остался. – Такими словами закончил рассказ «практикант». – Ни за что больше не пойду по Ольховскому после темноты.

Страшная история никого не оставила равнодушным. Кухарка, слушавшая, прикрыв рот ладонью, перекрестилась:

– Оссподи-Сусе, страсть какая.

Лука Львович ужаснулся:

– Ну и времена настали. Раньше-то грабитель честь по чести требовал: «Кошелек или жизнь», а тут сразу стрелять. Куда только катимся?

Его дочь, начавшая было раскладывать мольберт да и застывшая на месте, воскликнула:

– Я бы тоже ни за что кошелек не отдала, пускай убивают. Вы, Померанцев, настоящий герой!

– Хорош герой, удрал, как заяц, – немедленно взревновал Ландринов.

Лис-оборотень Тасенька разразился причитаниями, ну а Федота Федотовича на ту пору в конторе еще не было. Присутствие только-только начиналось.

Еще немножко поужасались жуткому происшествию, и всяк занялся обычным делом: письмоводители заскрипели перьями, ремингтонист принялся налаживать свое чудо техники, Муся удалилась на кухню, а художница стала заканчивать портрет. Ее кисть двигалась с поразительной сноровкой. Возможно, «Мориса Сьердюка» в самом деле ожидало в Париже большое будущее.

– Жалко, вы нынче в сюртуке, – посетовала Мавра. – Я хотела еще блики на мундирных пуговицах прописать.

Но придти студентом Фандорин сегодня никак не мог. Предстояла генеральная баталия, и вступать в нее ряженым не подобало.

– Скажите, – шепнул Эраст Петрович очень-очень тихо. – Деньги на поездку в Париж вам дает барон? Я угадал?

Девушка кивнула:

– В память о моем женихе.

– Вы кроме меня кому-нибудь об этом говорили?

Она покачала головой и прижала палец к губам, а то Тасенька уже навострил уши, да и Ландринов заворочался на стуле.

Ну вот теперь окончательно сложилось, одно к одному, подумал Фандорин. Остается только ждать.

Ждали все. Ощущение какого-то тяжкого, неумолимо надвигающего события так и витало в комнате. Об этом никто не говорил, но и без того чувствовалось – по тому, как недолго обсуждали бандитское нападение, по воцарившемуся молчанию, по быстрым взглядам, которые каждый нет-нет да и бросал то в сторону пустующего кабинета, то на входную дверь.

Когда вошел управляющий в сопровождении камердинера, все заработали с удвоенным усердием, с Сергеем Леонардовичем поздоровалась только Мавра и опять, как давеча, порозовела. Теперь понятно – из благодарности.

– Доброе утро, – поздоровался и фон Мак, подходя к мольберту.

Но интересовала его не девушка и тем более не портрет. Воспаленные, невыспавшиеся глаза смотрели только на Фандорина, тревожно и вопросительно.

Эраст Петрович ответил сначала едва заметным кивком, а затем столь же коротким покачиванием головы. Означала эта маленькая пантомима следующее: «Да, все знаю. Нет, не сейчас».

Барон отлично его понял, но трудно сказать, успокоило его это известие или, наоборот, встревожило еще больше.

Чуть помедлив, он прошел к себе, Федот Федотович последовал за хозяином.

Прошло не более четверти часа, и с лестницы донеслись тяжелые шаги и позвякивание – в мезонин поднималась целая группа людей.