Четыре дня Гаршин Всеволод

Глава первая

Зимний город бережно укрывал своих жителей каким-то особенным, почти волшебным, рождественским снегопадом. Необыкновенно большие снежинки, кружась, медленно опускались на плечи незамечающих их, охваченных предпраздничной суетой людей. Каждый куда-то спешил. Всем нужно было успеть купить подарки, поздравить своих близких и обязательно выполнить все пункты длинного списка приготовлений к главному семейному торжеству. Общую атмосферу приятного ожидания праздника удачно дополняли украшенные мишурой и ёлочными игрушками витрины магазинов, а также сияющие тут и там цифры «2010», всё ещё остававшиеся на своих местах после празднования наступления нового года. На улицах, между деревьями и столбами, на стенах и крышах домов горели тысячи разноцветных гирлянд и буквально отовсюду доносились знакомые с детства мелодии праздничных зимних песен.

От предвкушения рождества и приятных хлопот толпу прохожих ненадолго отвлекла сирена проезжающей мимо «Скорой помощи». Люди, замедлив шаг, проводили её взглядами, полными вполне искреннего сожаления и сострадания. Но, как только «Скорая» скрылась за поворотом, все тут же погрузились обратно в свои мысли и на лицах снова засияли улыбки.

В машине Скорой» на очередной вызов ехал молодой фельдшер Максим Николаевич Агатов. Правда, по отчеству его называли исключительно пациенты, да и то – не все. Уж очень молодо он выглядел для своих 26 лет. На него, как и на каждого жителя города, действовало приближение рождества. Только в этом году совсем по-другому. Находясь в самый канун праздника на дежурстве, он смотрел в окно машины на проплывающие мимо зимние пейзажи такого знакомого, ставшего почти родным для него города, и думал о том, что в уходящем году он так и не приблизился к своей цели. Вот уже третий год подряд Максим не добирал нужное количество баллов на вступительных экзаменах в престижный медицинский университет, и вот уже третий год он вынужден был дежурить на «Скорой» и подрабатывать где придётся, чтобы свести концы с концами. Если честно, то этому дежурству Агатов был даже рад, потому что иначе ему пришлось бы отмечать рождество в полном одиночестве, в крохотной съёмной квартирке, которая стала давить на него ещё сильнее с момента, когда после, в общем- то, незначительной ссоры, он расстался со своей любимой девушкой Настей. Эту потерю он переживал тяжело. Но так как инициатором разрыва был он сам, – какая-то необъяснимая гордость не давала ему сделать первый шаг к примирению. А время шло, и вероятность возобновления их отношений таяла с каждым днём.

Пребывая в таком вот не весёлом подведении итогов года, Максим очнулся от громкого возгласа водителя «Ну, кажись тут… Приехали!». Почти в ту же секунду дверь открыли снаружи и молодой, взволнованный парень в униформе охранника выпалил:

– Доктор, скорее! Там женщина! Ей плохо. Она просто… ну как… вошла и сразу упала…

Охранник схватил Максима за рукав и буквально вытащил его из машины, а потом потянул за собой по дорожке ко входу в торговый центр, продолжая тараторить:

– … и, главное, – ничего не произошло! Её никто не трогал! Просто вот стояла и упала… Так теперь там и лежит. Скорее, доктор!

– Я не доктор. Я фельдшер, – машинально поправил охранника Максим, входя в холл магазина.

В трёх метрах от крутящихся дверей, на полу, в окружении нескольких сочувствующих посетителей, лежала женщина. Она была в полуобморочном состоянии, тяжело дышала, а на лбу выступали большие капли холодного пота. Как ни странно, в глазах её не было ни страха, ни даже простой обеспокоенности. Это была ухоженная, элегантно, хотя и не дорого, одетая дама преклонного возраста, с хорошо заметными следами былой красоты на бледном лице. Надевая на её руку тонометр, Максим поймал себя на мысли, что именно так должны выглядеть особы голубых кровей.

Проделав ряд необходимых в таких случаях тестов, Максим так и не сумел определить хотя бы предварительный диагноз. Многочисленные и взаимоисключающие симптомы разрушали одну его версию за другой. Ясно было одно: на месте ничего больше сделать нельзя. Нужна срочная госпитализация. Женщину тут же погрузили в машину и «Скорая» тронулась с места. По пути к больнице Максим опросил пациентку и внёс в карту вызова её личные данные. Это была Ольга Владимировна Крылова, 1939 года рождения. Именно она и станет одной из главных героинь нашей необыкновенной истории. Но обо всём по порядку.

По коридорам центральной больницы, куда везли Ольгу Владимировну, неспешно прохаживался главврач – Семён Яковлевич Гирш. Сегодня он работал последний день. Уже через 4 часа весь столичный бомонд собирался в шикарном ресторане на праздничный банкет по случаю его выхода на пенсию. Сам Гирш не любил пышных торжеств и не хотел отмечать это событие, но масштаб его фигуры в медицинском сообществе Киева обязывал. К тому же, банкет этот устраивал сам мэр, поэтому отказываться было попросту неудобно. Без пяти минут пенсионер испытывал сложную гамму эмоций. С одной стороны, он сожалел, что уходит из своей родной больницы, которой отдал 40 лет жизни, а с другой – радовался возможности, наконец-то, посвятить всё своё время внукам и путешествиям. Погружённый в свои мысли, главврач подошёл к окну и стал внимательно рассматривать открывающуюся из него панораму. Покрытые снегом крыши старого Подола и сверкающие под уставшими лучами вечернего солнца купола церквей завораживали. Вид был великолепен! Странно, но никогда ранее Семён Яковлевич этого не замечал. Всё как-то был занят. А тут вдруг он понял, что после выхода на пенсию его ждут десятки, а то и сотни таких же вот замечательных ежедневных открытий. Настроение его заметно улучшилось, и в эту секунду зазвонил мобильный.

– Алло! Это счастливый пенсионер всесоюзного значения? – послышался в трубке знакомый, хриплый голос.

– Не всесоюзного, а мирового! Бери выше! – Отшутился Гирш.

– Ах, да… Всё забываю. Склероз, знаете ли. Что поделаешь? Годы…

– Да перестань, Зорин! Какие там годы? Ты ещё в своей Америке президентом станешь!

– Обязательно! Вот только отгуляю на твоей отходной и начну предвыборную кампанию! Я прилетел, Сёма! Уже в такси.

– Молодец! Давай сразу ко мне в больницу, а отсюда уже вместе в ресторан поедем.

– Добро. Скоро буду. Эх, гульнём сегодня!

– Давай – давай, гуляка, жду!

Всё время телефонного разговора искренняя улыбка не сходила с лица сурового главврача. Так было всякий раз, когда он думал о Зорине. Уже почти полвека Николай Сергеевич жил в далёкой Америке, но при этом продолжал оставаться очень близким для Семёна Яковлевича человеком. Вот и сейчас Гирш был искренне рад приезду друга. Находясь в предвкушении приятной встречи, он не заметил, как за спиной открылись двери грузового лифта. Из него вышел Максим, толкая перед собой каталку с пациенткой и, подойдя вплотную, оригинальной и неожиданной фразой, вывел начальника из меланхолического ступора.

– Семён Яковлевич, разрешите скромному будущему министру здравоохранения категорически поздравить вас с выходом на заслуженный отдых!

Слегка опешив от такого напора, главврач всё же быстро пришёл в себя и ответил в духе своей обычной строгости:

– А вот «будущий министр здравоохранения» легко может схлопотать сейчас пару внеочередных дежурств за несоблюдение субординации. Я, как-никак, ещё 3 часа имею право подписывать приказы в этой больнице!

– Неужели вы накажете своего лучшего фельдшера всего-то за дар предвидения? – с важным видом пошутил Максим.

– За это – нет. Тем более, что дар этот – весьма сомнителен. А вот за нарушение правил ведения документации наказать бы надо!

С этими словами Семён Яковлевич взял в руки карту вызова и, указывая на незаполненное поле бланка, продолжил:

– Где сведения о предварительном диагнозе, Максим Николаевич?

Максим тут же оставил шутливый тон и виновато произнёс:

– Там, понимаете, такой букет симптомов… Я первый раз такое встречаю. Не знаю, что и думать.

– Эх, молодёжь… А знаешь, сколько у тебя ещё впереди этих «первых раз»? Поэтому ты всё ещё фельдшер и до министра пока далековато. Ну что ж, давай разбираться. Добрый вечер, уважаемая… – (намётанный глаз профессионала быстро отыскал в карте имя пациентки) – Ольга Владимировна! Разрешите представиться, – Семён Яковлевич Гирш. Главный врач этого богоугодного заведения. Для начала, Максим, давай-ка отвезём больную в отдельную ВИП – палату. Не благодарите, Ольга Владимировна! Во-первых, она всё равно стоит пустая, а во-вторых в канун рождества, перед уходом на пенсию я просто обязан сделать что-нибудь хорошее. Такое у меня сегодня настроение. Вы езжайте, а я к вам сейчас зайду.

Максим, подчиняясь приказу, покатил кровать с Ольгой Владимировной в палату ВИП, по дороге расхваливая главврача.

– Вы не представляете, это – такой человек! Вам очень повезло, что он сам вами займётся. Он-то быстро определит диагноз и назначит правильный курс лечения. Вы поправитесь!

Максим продолжал говорить, стараясь хоть как-то поднять «боевой дух» незнакомой пожилой дамы. Но она словно не слышала его, смотря прямо перед собой и стараясь улыбаться сквозь боль. От неё исходило какое-то безграничное страдание, причём не только явное – физическое, но и гораздо более глубокое – душевное. Максиму очень хотелось помочь ей. Он поинтересовался, кому из родственников можно сообщить о случившемся, но оказалось, что Ольга Владимировна совершенно одинока. И это обстоятельство делало ситуацию ещё печальнее. Пока Максим пытался найти более или менее подходящие слова, чтоб поддержать пациентку, в палату вошёл Гирш.

– Итак, приступим к делу. Госпожа Крылова, простите нашего фельдшера за недостаток опыта. Сейчас мы постараемся исправить положение и установить ваш диагноз. Для этого нам понадобится проделать ряд исследований и тестов.

До этого момента лежавшая неподвижно Ольга Владимировна привстала и, повернувшись к Семёну Яковлевичу, спокойным тоном тихо сказала:

– Вы не ругайте Максима Николаевича. Дело не в его опыте и знаниях. Просто случай мой встречается крайне редко. Два месяца назад у меня диагностировали острый миелоидный лейкоз в завершающей стадии. Не утруждайтесь проверять правильность диагноза. Ошибки быть не может. Там у меня в сумке папка с врачебным заключением и результатами всех анализов и обследований. Максим, подайте папку Семёну Яковлевичу, пожалуйста.

Максим выполнил просьбу и, достав папку из сумки, передал её главврачу. Бегло ознакомившись с её содержанием, Гирш изменился в лице. Он прекрасно понимал, что означал это вердикт врачей. Забыв о своём «фирменном» стиле общения с больными через шутки-прибаутки, Семён Яковлевич с плохо скрываемым сожалением в голосе спросил:

– Но… Вы ведь понимаете, что…

– Что я умру? Безусловно. И скорее всего я больше уже не встану с этой кровати. Не скрою, я думала, это произойдёт чуть позже и у меня ещё есть несколько недель. Но… Что ж, так тому и быть. Значит, свои последние дни я проведу в этой палате. Не самый плохой вариант, не так ли?

Видавший многое за свою долгую практику главврач был почти шокирован тем спокойствием и рассудительностью, с которыми столь страшные слова произносила эта сильная женщина. Он попытался, было, что-то возразить:

– Но, послушайте, мы ведь можем…

– Перестаньте. – Резко оборвала его пациентка и тоном, не терпящим возражений, продолжила. – Ничего вы не можете. Только не перебивайте меня. Там же, в моей сумке есть кошелёк. В нём деньги. Их вполне хватит на оплату моего пребывания здесь и даже останется ещё. Фактически всё, что вы способны сделать для меня – это обеспечить уход и обезболивающие препараты. Большего от вас я и не прошу. А учитывая моё самочувствие, эту ВИП-палату я займу ненадолго.

С трудом выходя из оцепенения, Семён Яковлевич растерянно произнёс:

– Не знаю, что и сказать…

– А ничего не говорите. Просто соглашайтесь. И ещё: прикажите вколоть мне что-то посильнее. У меня внутри кости как будто горят.

Эту фразу Ольга Владимировна сказала через силу, с трудом сдерживаясь, чтоб не закричать от боли. Гирш засуетился. Он открыл чемоданчик, с которым пришёл, достал из него ампулу морфина и сказал:

– Максим, возьми. Срочно вколи два куба внутривенно. Ольга Владимировна, сейчас станет легче.

И действительно, сразу же после введения морфина, боль прошла. Ольга Владимировна облегчённо вздохнула и попросила принести ей чай. В дверь постучали. Через приоткрытые жалюзи окна палаты в коридоре был виден силуэт крупного мужчины. Он постучал снова, теперь уже в окно, и громко позвал:

– Семён! Ну, ты где там? А ну, выходи!

Семён Яковлевич открыл дверь и, едва сделав шаг в коридор, тут же оказался в объятьях Зорина.

Грусть и сострадание в его сердце быстро уступили место радости от встречи с другом.

– Приехал-таки, империалист проклятый! – проговорил Семён Яковлевич, крепко обнимая дорогого гостя.

– А как же? Ты ж нас, капиталистов, знаешь… Жадные мы больно! Ну не мог я пропустить бесплатный банкет с настоящей водкой и икрой. Поехали в ресторан!

– Это мы мигом. Сейчас вот только подпишу бумаги о госпитализации, – и поедем.

Говоря это, главврач выронил из рук планшет с картой пациентки. Он упал к ногам Николая Сергеевича. Зорин нагнулся, поднял планшет, чтобы передать его другу и поинтересовался:

– Тааак… И как же зовут последнего в твоей карьере пациента? Это ж надо запомнить, сообщить всем на банкете, поднять тост за его здоровье…

С этими словами Николай Сергеевич стал искать в бумагах имя больного. Не дожидаясь результатов поисков, Семён Яковлевич с сожалением произнёс:

– Эту пациентку я и так запомню на всю жизнь. Случай уж очень редкий. Зовут её Ольга Владимировна Крылова.

В ту же секунду с лица Зорина исчезла улыбка, он перестал листать бумаги и напряжённо переспросил:

– Как? Как ты сказал?

– Ольга Владимировна Крылова. А что?

– А дата рождения? – взволнованно спросил Зорин.

Гирш задумался, а Николай Сергеевич начал судорожно искать эту информацию в карте больного и через мгновение нашёл её.

– Пятнадцатое августа 1939 года… – медленно прочитал он, сильно побледнев.

– И? – насторожился Гирш.

Зорин не отвечал. Он молча, медленно подошёл к палате и, уткнувшись лицом в окно, пытался разглядеть что-то внутри, тяжело дыша.

– Коля, что с тобой?! – Не на шутку испугался Семён Яковлевич. – Коля!

Николай Сергеевич обернулся и тихо произнёс:

– Сёма, это – она… Это – моя Оля.

Едва успев произнести это, он схватился за грудь и медленно, облокотившись спиной о стену, опустился на пол. Предметы вокруг него стали расплываться, а в ушах появился странный низкочастотный шум, через плотный занавес которого время от времени доносились обрывки криков:

– Быстрее!.. Срочно на ЭКГ!.. Нужен анализ крови!

Постепенно эти крики стихли, и Зорин отключился.

Глава вторая

Максим вернулся с чашкой в руках в палату Крыловой. Он поставил чай на тумбочку у кровати и спросил:

– Как вы себя чувствуете, Ольга Владимировна?

– Бывало и лучше… Но могло быть и значительно хуже! – ответила она через силу улыбаясь.

– Шутите? Правильно! Юмор – это хорошо. Ваш внутренний настрой – это ведь тоже лекарство.

– Конечно! При моём диагнозе вообще лучшее лекарство – это внутренний настрой! Ну и немного морфия… – Ольга Владимировна взяла чашку и сделала первый глоток. – Спасибо за чай, Максим. С мёдом и мятой… Прямо как я люблю.

– Это чтоб заснуть было легче. Вам бы нужно поспать. Отдохните.

– В последнее время это трудно. Раньше я читала на ночь. А вот теперь зрение совсем не то. Даже в очках ничего не вижу.

– А давайте, я вам почитаю! – С готовностью предложил Максим.

– Даже не знаю… Как-то не удобно. – Засомневалась Ольга Владимировна.

– Да что вы! За те деньги, которые вы платите за ВИП-палату, вам должны не только читать, но даже и спектакли показывать всем персоналом! Да к тому же спешить мне некуда. Семён Яковлевич меня с дежурства на «Скорой» снял и к вам прикрепил. Так что не стесняйтесь. Что вы любите? У нас тут в больнице есть замечательная библиотека.

– Ну, раз такое дело, то в библиотеку идти не надо. Достаньте из моей сумки книгу. Это единственный экземпляр моих мемуаров. Всегда ношу с собой, хотя ни разу не прочла после того, как её напечатали. Всё из-за проблем со зрением.

Максим достал из сумки книжку. Она явно была изготовлена на скорую руку, в каком-то провинциальном печатном салоне. Страницы были подрезаны не ровно, а их скрепление было сделано так небрежно, что книжка не закрывалась. Но переплёт был сделан вручную и очень тщательно. Из качественной коричневой кожи, с теснением в форме инициалов «О.В.К.».

Увидев вопросительный взгляд Максима, Ольга Владимировна пояснила:

– Переплёт я заказала мастеру много лет назад, когда только решила писать мемуары, но работа затянулась надолго. Последнюю главу я дописала буквально пару недель назад и зная о своём диагнозе я просто не могла ждать, пока книгу напечатают в хорошей типографии. В конце концов, мне было важно успеть подержать в руках готовый экземпляр. Поэтому получилось то, что получилось.

– А буквы на обложке – ваши инициалы… – догадался Максим.

– Конечно. Это ведь мои воспоминания. Их пока никто не читал. Вы будете первым, если, согласитесь.

– С удовольствием! Предлагаю начать прямо сейчас. Устраивайтесь поудобнее и слушайте.

Максим присел в кресло рядом с кроватью, открыл книгу на первой странице и начал читать вслух:

«Родилась я 15-го августа 1939 года в селе Роздол, Николаевской области. Родителей своих совсем не помню. Папу забрали на фронт в первые дни войны, и вскоре убили в бою. А мама погибла в сентябре 41-го под бомбёжкой. Я осталась жить с бабушкой, но почти сразу после войны она тоже умерла. Оставшись круглой сиротой, в 1946 году я попала в детский дом-интернат районного центра Вознесенска. Жизнь в интернате не была сладкой. Несмотря на огромную надпись над входом «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!», счастьем там и не пахло. Кроме постоянной нужды буквально во всём (начиная от одежды и обуви, заканчивая едой и лекарствами), каждый воспитанник вынужден был жить по суровым законам улицы, которые царили в интернате. Потерявшие родителей и озлобленные войной дети строили систему отношений по принципу «Кто сильнее, тот и прав». Администрация даже не пыталась прекратить рукоприкладство и дедовщину. То ли они не считали это серьёзной угрозой детям, то ли настолько были поглощены простой задачей накормить и одеть всех нас, что времени и сил на остальное попросту не оставалось. Очень скоро и я прочувствовала на себе всю прелесть «неуставных отношений». Старшие ребята отнимали у меня хлеб в столовой, заставляли дежурить в классе вместо них, ставили мне подножки и дразнили обидными словами. Как-то одноклассница, застав меня в слезах, сказала: «Не плачь. Ну, дураки они. Что с них взять? Ты не переживай. Скоро им надоест тебя трогать, они найдут себе новую жертву. Так всегда бывает. Потерпи». Слова эти меня ничуть не успокоили, но она оказалась права.