Обман Лесков Николай

Вряд ли Марина имеет отношение к еде, судя по холодильнику. И вообще, наверное, у нее неважно с деньгами. Уже немного легче: во-первых, с такой работы не сразу выгонят, а во-вторых, будет не так жалко. Так, что еще можно сообразить? Я наехала на нее среди дня, день сегодня будний. В сумке ничего делового не было – значит, не курьер. Может, конечно, она по сменам работает… Господи, а если на каком-нибудь заводе? Я ж с ума там сойду…

Да ты уже сошла, так что успокойся, терять тебе нечего. Лучше напрягись и ищи. Вот письменный стол, надо там посмотреть. Если у человека есть стол, что-то ведь он за ним делает.

Великая наука дедукция немедленно принесла свои плоды. На столе, сдвинутые к дальнему краю, немедленно обнаружились здоровенные стопки тетрадок. Да что там стопки – целые бастионы тетрадок. Я не заметила их раньше именно потому, что их было так много.

Бросившись на добычу, я жадно схватила верхнюю тетрадку из стопки. «Для работ по русскому языку… ученика 6 класса… школы… Иванова Васи». Все понятно – Марина была учительницей. А по номеру школы я запросто найду, где она находится. Можно по 09 позвонить, заодно и телефон скажут. И я туда завтра с утречка позвоню и притворюсь больной – на недельку, – а потом все как-нибудь устаканится. В конце концов, я, наверное, вполне смогу учить детей русскому языку – почему бы и нет? Тоже мне, бином Ньютона. И литературе… Даже интересно. Все-таки литература – это тоже искусство. Вот только отыскать бы эту школу. Но это потом.

Интересно, а все эти тетрадки надо до завтра проверить? Или Марина сама успела? Хорошо бы. Я с надеждой отлистала исписанные корявым детским почерком страницы до конца, обнаружив по дороге массу красных пометок на полях. В конце стояла жирная красная же тройка. Умничка Марина. Бестолковый Вася Иванов.

Ну хорошо. С жильем все понятно, с работой вроде тоже в первом приближении разобрались. Что еще остается? Родные и близкие… Мужа у Марины нет, это видно и так, и по паспорту, детей тоже, а вот родители… Если есть, да еще и близко, то это проблема. Потому что сходство сходством, но любая мать своего ребенка узнает из миллиона.

И это немедленно навело меня на мысль о моей собственной маме. Которая, конечно же, немедленно примчится, если уже не примчалась, в больницу, а поскольку мама – не Валька, то никакой амнезией ей зубы не заболтаешь, она враз поймет, что это не я, и тут такое начнется… Или уже началось… Нет-нет-нет, маму нужно как-то нейтрализовать. И наверное, лучше всего рассказать ей правду. Если она будет знать, что я жива и здорова, то не станет активно вмешиваться. Мало ли, как дитя развлекается… И потом, хоть я и не рассказываю ей о своих заморочках и, приезжая к ним в гости, изо всех сил делаю бодрый вид, мама все равно о чем-то догадывалась. Она не спрашивала меня ни о чем напрямую, просто… Догадывалась. На то и мама. Хорошо еще, если про бутылки в шкафу не знала. Может, я дура и надо было все раньше ей рассказать, ну да что уж теперь.

Теперь надо застать ее дома, потому что по мобильному ей все равно никогда не дозвонишься – она его не слышит в сумке и не берет (если вообще не оставляет дома). Быстро, быстро, где здесь телефон?

Телефон довольно быстро отыскался под диваном – я сама же его туда и засунула впопыхах. Старенький аппарат, еще с цифровым диском, трубка растреснута и замотана синим изоляционным шнуром. Надо будет потом трубку нормальную купить…

С непривычки ошибаясь во вращении цифр и торопясь, я пару раз попала не туда, и только потом, сосредоточившись, усилием воли набрала все как надо. Гудок. Еще один. Неужели скорая так быстро работает – и Вальку успели найти, и маму… Нет, вот подошла.

– Привет, мамочка, это я. Как дела?

– У нас все в порядке. А почему у тебя голос такой?

– Какой такой, мам? Нормальный голос. – Вот и всегда она так – я еще чихнуть не успею, а мама уже знает, что я простужена. Ну и втули ей, что я – не я. Нет, правильно решила расколоться.

– Мам, я должна тебе что-то рассказать, только ты не волнуйся.

– Я так и знала. Что с тобой случилось?

– Мам, со мной все в порядке, ничего не случилось. То есть случилось, я же и пытаюсь тебе рассказать.

– Что произошло? Митя? Валя?

– О Господи! Мам! Сядь и послушай. Это вообще не про них, это про меня. Понимаешь, дело в том, что… В общем, я тут попала в аварию…

– Я чувствовала. С тобой все в порядке? Ты где?

Я разозлилась. Видит Бог, я пыталась осторожно ее подготовить, но это же невозможно.

– Если ты еще раз меня перебьешь, я сдохну от злости! Ты можешь послушать без дурацких вопросов? Две минуты? Я попала в аварию, и я в больнице, тебе сейчас позвонят, но это не я, поэтому, когда позвонят, ты не волнуйся. Со мной все в порядке, я цела и вообще в другом месте.

– Все понятно, – спокойно сказала мама. Неужели правда понятно? Или она у меня гений? – У тебя сотрясение мозга. Врач там поблизости есть? Позови его.

– Ма-а-ам! Какой врач? Я не в больнице! В больнице – не я! И в аварии – не я. Но все будут думать, что я, а тебя я предупредила, и ты не волнуйся.

В общем, с горем пополам мне удалось наконец более-менее связно изложить ей суть произошедшего. И тут я снова убедилась в полезности существования родной матери.

– Где, ты говоришь, ты находишься? – спросила она. – Я к тебе приеду. Тебе много чего понадобится, ты подумай как следует, я тебе все привезу.

Все-таки она у меня умница. С ходу мне в голову пришли только апельсиновый сок, телефонный справочник и карта Москвы. И одновременно другая замечательная мысль.

– Мам, ты подожди ко мне ехать. Лучше завтра. Я как раз все вспомню, чего надо. А сейчас ты лучше в больницу съезди.

– В какую больницу?

– Ну, откуда я знаю, в какую. Куда меня отвезли, то есть Марину. Они скоро Вальку найдут, а он тебе позвонит.

– И зачем я туда поеду?

Нет, все же с ней трудно.

– Как зачем? Это же я!

– Но ты же здесь!

– Да, но ты-то этого не знаешь! Как будто. Твоя дочь попала в аварию, в больницу, а ты не поедешь, что ли? Сама подумай.

– И что я там буду делать? Я не смогу. Все догадаются.

– Тебе не надо ничего делать. Она без сознания, у нее потеря памяти, она тебя так и так не узнает. Скажешь: «Дочка, дочка, что же ты меня не узнаешь?», заплачешь и уйдешь, всего и делов.

– Я не смогу, я засмеюсь. А у нее правда потеря памяти?

– Я же тебе объясняю. И ничего смешного, она со мной – одно лицо. А ты там все посмотришь, как, что. Как Валька.

– А если она все вспомнит?

– Всё равно все решат, что она не в себе. И наоборот – ты ей тогда тихонечко скажешь, что все хорошо, чтобы не рыпалась, лежала, поправлялась, и позвонишь мне. Я что-нибудь придумаю. Мам, пожалуйста.

– Ну я не знаю. Зачем тебе все это надо?

– Мам, сейчас все равно поздно. Пожалуйста, поезжай. И завтра – ко мне. И тогда поговорим.

– Ладно. Какой у тебя телефон?

Хороший вопрос. Я с ужасом поняла, что не знаю. И даже не представляю, как и узнать-то. Наверное, можно завтра будет позвонить в какое-нибудь адресное бюро (в какое?), и там, по адресу… А если правда надо будет из больницы позвонить?

– Мам, я не знаю. И что делать, не знаю.

– Вот балда. Посмотри на телефоне.

Я тупо послушалась, взяла аппарат в руки, и – о, чудо – внизу, в рамочке, была заткнута истертая бумажка, на которой слабо различалось семь цифр, коряво написанных синей ручкой.

– Мам, есть! Записывай. И перезвони мне для проверки.

Она перезвонила только через полчаса, и я уже успела совершенно пасть духом. Наверное, номер какой-нибудь неверный, или я плохо разобрала. Я пыталась сама ей перезвонить, но было безнадежно занято. Что она там, набирает без конца, что ли? Наконец раздался звонок.

– Ну, слава богу! Чего ты так долго?

– Мне звонил Валя, – сурово сказала моя мать. – Ты напилась или накололась какой-то дряни, разбила машину, попала в больницу. Что вообще происходит? Валя просто сам не свой. Я сейчас же еду туда. Он хотел звонить Мите, я еле его отговорила.

– Мамочка, ты гений! Давай едь скорее, завтра созвонимся.

Господи, как хорошо, что я догадалась ей позвонить. Действительно, Митю же могли напугать. Я идиотка, что сама об этом не подумала! А Валька… Вне себя… Странно. Наверное, машину жалеет, новая совсем была. Но вообще интересно, что там сейчас происходит, в этой больнице. Эх, не спросила у матери, в какой. Хотя какая разница? Завтра так и так все узнаю.

Чего бы такого сделать, чтобы время прошло? А кстати, сколько времени-то? Единственные часы, которые мне удалось найти – старый будильник на кухне – показывали половину третьего, причем уже давно. Попытки завести их ни к чему не привели. Надо будет внести часы в список для мамы, а пока время можно узнать по телефону.

Ого, уже восемь! И даже с лишним. Тогда вообще можно ложиться спать, пока еще я тут простыни всякие найду, рубашку ночную… Можно будет лечь и телевизор включить – вдруг про меня в «Дорожном патруле» скажут. Или в «Криминальном вестнике»!

Валентин Сергеевич Волковицкий повесил телефонную трубку, отпил остывшего кофе, протянул руки за голову и вытянулся, откинувшись в кресле. Нет конца суете. А впереди еще такой длинный день.

С утра он читал лекцию аспирантам экономической школы. Занятие было хлопотливое и неблагодарное – к лекциям еще и готовиться надо было, – но он его не бросал. Во-первых, помогало держаться в форме, во-вторых – это интеллигентно и благотворно влияет на имидж, в третьих… В-третьих, неважно. В конце концов, ему это даже нравилось.

Потом, после лекции, нужно было подскочить в Думу. Там был намечен важный разговор. Разговор, как всегда, разветвился, зацепился, перетек в кулуары, потом в ресторан, пообедать по делу, потом – опять треп… В общем, до своей конторы он добрался уже часам к четырем. А тут тоже, как всегда, ждала суета. Клиенты, запарки, несостыковки. Гриша, заместитель, конечно, разгребал, как мог, но все равно хватило. Хороший парень Гриша, сам его, можно сказать, из ничего вырастил. Это важно, когда есть надежный тыл. Хотя рассчитывать, конечно, в любом случае можно только на себя.

И хорошо рассчитывать. Расчет – вообще главное дело в чем угодно, а уж в экономике… Вот тогда, в молодости, все, позакончив университет, ломанулись зарабатывать деньги, а он рассчитал – и защитил кандидатскую. Тогда это вообще не ценилось, степень, звание – ерунда какая. И докторскую потом, через пять лет, тоже подумал и сделал. И теперь кругом полно специалистов, экономистов и прочих знатоков, а доктор наук Волковицкий – только один. И что ни говори, это красиво звучит, особенно будучи произнесено с правильной интонацией. И в бизнесе лишние знания и хороший расчет никогда не мешают. Тем более, если сам бизнес построен на экономических расчетах. А фирма Валентина Сергеевича именно этим и занималась – консультациями, расчетами и прогнозами. Экономическими. Но каждый, кто имел с этим дело, понимает: от экономики до политики один шаг.

Валентин Сергеевич был удачливым бизнесменом. Достаточно умным, достаточно жестким, в меру жестоким, имеющим мертвую хватку и множество нужных связей. Выросшим в нужное время в нужном месте. Умеющим все и чувствующим себя в омуте отечественного бизнеса, как рыба в воде. Крупная, хищная рыба в блестящей монетной чешуе.

Всем этим он совершенно не отличался от каждого отдельно взятого преуспевшего нового русского. И ум, и удача, и связи, и жесткость – все это совершенно необходимые компоненты делового успеха. Но, в отличие от среднего новорусского бизнесмена, в его чешуйчатой броне была одна брешь. И дело не в самом ее наличии – слабые места есть у всех. Дело в том, каким именно было это слабое место.

Валентин Сергеевич Волковицкий любил свою жену. Не новую, последнюю, положенную новым русским по статусу трофейную жену-блондинку с ногами от ушей, а ту самую, первую и единственную Арину, которую знал двадцать лет. Хотя она тоже была блондинка, и с ногами у нее было все в порядке.

Он любил ее, кажется, с того самого первого дня, когда, перейдя в десятом классе в другую школу, вошел в свой новый класс. Он увидел ее сразу же. Акварельно-прелестное правильное лицо, огромные серые глаза, светлые пряди волос… Она сидела на первой парте, а рядом было свободное место. Как знак судьбы. Он сел туда, и Арина вошла в его жизнь.

И сразу самым важным стало не потерять ее. Потому что Арина оказалась не только прелестной девушкой, интересной собеседницей, прекрасной женой и матерью – она сразу стала и долго оставалась для него чем-то даже более важным, чем все вышеперечисленные качества.

Арина была из очень хорошей, по тем временам прямо-таки аристократической семьи. Папа со связями чуть не в Совете министров, мама на соответственном уровне. Но дело было даже не в этом (хотя и это потом очень пригодилось, особенно папины связи), а в ней самой. Она была по настоящему правильной и правильно настоящей. Было прямо удивительно, что он сумел с первого взгляда так сразу это понять.

Он ценил эту свою удачу и очень берег. То, чтобы Арина ни в чем не нуждалась, стало для него делом чести. То, чтобы она могла гордиться своим мужем, стало для него делом жизни. И она гордилась, и не нуждалась, и могла позволить себе все, что угодно. Хотя никогда не злоупотребляла, что только добавляло к ней уважения.

Конечно, особенно в эти последние годы, они не были уже так близки, как когда-то, в самом начале. Конечно, он не мог похвалиться абсолютной верностью жене, но этого и не требовалось. И вообще, это отчасти работа… Модельки, актерки, секретутки. Сегодня одна, завтра другая. И они так же – сегодня с одним, завтра с другим. А если правильно рассчитать и выбрать этого другого самому… От девиц была своя польза. Но к Арине это не имело никакого отношения. Арина – это другое, нечто светлое, чистое, свое. Самое лучшее, что вообще было. Арина была всегда, и всегда, он был уверен, рядом, стоит только руку протянуть. А то, что протянуть эту руку нет ни времени, ни сил – временное явление. В конце концов, работает он тоже для нее. Для них с Митькой.

Ему самому было иногда чертовски обидно, что нельзя рассказать Арине о каких-то моментах его чертовой работы. А рассказывать без этих моментов было бессмысленно. Но он не мог рассказывать об этом Арине. Она была слишком хороша, она бы не поняла – нет, неверно, понять бы как раз поняла, Арина была далеко не дура, – не приняла бы этого. И он мог бы ее потерять. А этого нельзя допустить.

Вот Митька. Он так удачно отправил его в Швейцарию. И Арина, кажется, довольна. Все очень хорошо, но ведь нельзя же было ей говорить, что именно произошло с ребенком хозяина содружественной фирмы, который не согласился тогда… Неважно. Арина бы не выдержала, взяла сына, уехала бы куда-нибудь, и он бы ее потерял. А если бы он не делал ничего, и с Митькой бы что-то случилось, он потерял бы ее тем более. Сына Арина, пожалуй, всегда любила больше, чем его. Нет, он не рассказывает Арине чего не нужно, и это к ее же пользе. Наверное, они маловато общаются в последнее время, но это пройдет, пройдет. Когда-нибудь… Вот сейчас только он отзвонится в пару мест, встретится с человеком, на вечер назначен ужин с французским партнером, а там можно будет и домой.

Телефонный звонок прозвучал неожиданно и противно. Это был внутренний, офисный телефон, он и вообще-то почти никогда не звонил. Звонки уровня этой линии обычно решала секретарша. Валентин Сергевич недовольно поморщился, но трубку поднял. Секретарша и оказалась. Запинаясь, дрожащим, как не своим, голосом она лепетала:

– Валентин Сергеевич… Там… Склифосовский… Позвонили… Авария… Арина Николаевна!

Марина открыла глаза, словно вынырнув наконец из тяжелой белесой мути. Прямо над ней, в вышине и сиянии, убегал куда-то вдаль по стене угол потолка. Следить за ним было трудно, сразу начала кружиться голова. Она зажмурилась, потом опять открыла глаза. Угол ненадолго вернулся на прежнее место, но только затем, чтобы снова начать свой неуловимый бег. В ушах что-то тоненько и противно звенело, мешая сосредоточиться.

Устав, Марина еще раз закрыла глаза и, наверное, даже задремала, потому что, когда она открыла глаза следующий раз, никакого угла не было. На месте угла стояла высокая бесформенная фигура, обтянутая белой материей.

– Проснулись, Арина Николаевна? Как себя чувствуете? – прогудел откуда-то снаружи и сверху голос, и Марина как-то вдруг поняла, что непонятная фигура – это просто медсестра в белом халате, а сама она лежит на койке, а вокруг нее, наверное, больница.

Это отчасти объясняло и головокружение, и звон в ушах. Неясно только было, как она сюда попала. Тем не менее Марина послушно кивнула, дескать, проснулась, и попыталась сказать, что чувствует себя ничего. Но слова почему-то не получались. Она шевелила губами, но звука не выходило, и тогда она в отчаянии снова закрыла глаза.

Чья-то рука тут же затеребила ее, захлопала по щекам, но не больно, а очень бережно.

– Не засыпайте, не засыпайте, откройте глаза. Пить хотите?

Пришлось снова открыть глаза, и тут же, словно в награду, та же рука поднесла к губам стакан с влагой. Марина неловко отхлебнула пересохшими губами. Вкус был незнакомым, свежим и кисловатым, каким-то бодрящим. Заинтересовавшись, она скосила глаза, стараясь заглянуть в стакан. Жидкость там была яркой, желто-оранжевой и радостной даже на вид. Интересно, что это было? Это теперь во всех больницах дают?

Сестра, поставив стакан, продолжала хлопотать вокруг, что-то поправляя, переставляя какие-то предметы на тумбочке рядом с изголовьем, Марине не хотелось вникать. Больше всего хотелось снова закрыть глаза и погрузиться в блаженную дремоту. Так она тихонько и сделала, и уже совсем было начала уплывать, как вдруг…

– Не засыпайте, не засыпайте, – ворвался в мозг пронзительный голос сестры. – Сейчас муж ваш придет, он там испереживался весь, я только сказала, что вы в себя пришли, а вы опять спать! Просыпайтесь, пора.

Как муж? Какой муж? У нее нет никакого мужа. Произошла какая-то ошибка. Да, она не помнит, как сюда попала, но она точно знает, что не замужем. И не была. Наверное, перепутали с кем-нибудь, вот будет сейчас неудобно.

Марина вскинулась, чтобы предупредить сестру, но та уже выходила из палаты – за чьим-то неизвестным мужем. Она в недоумении пожала плечами и обернулась, ища поддержки у соседей по палате, но, кроме нее, в палате не было никого. И сама палата была странной – вместо рядка узких коек, перемежаемых тумбочками, здесь кроме ее кровати стояло два кресла и маленький столик между ними, в углу белел небольшой холодильник, а с потолка на изломистой железной ноге спускался телевизор. Помещение было просторным, с потолка лился мягкий свет. Стена по левую сторону от кровати завешена мягкой красивой тканью – Марина не сразу догадалась, что это штора, закрывающая окно. Мамочка дорогая, и куда же она попала? На больницу, пожалуй, не похоже, а что может быть?

Марина сосредоточилась и попыталась вспомнить все, что могла, из происходившего с ней до того.

Она пошла лечить зубы. Прямо с утра пошла, потому что коренной ныл всю ночь, а в школе, слава богу, были каникулы. В районной поликлинике после долгой очереди ее направили на рентген, куда-то к черту на рога на двух автобусах, там ей сказали, что нужно удалять корень и предложили все сделать прямо на месте, но уже за деньги. Зуб разболелся почти невыносимо, прием в районной поликлинике кончился, и она согласилась. Ее тут же посадили в кресло и рассверлили больной зуб за милую душу. Да, и наркоз вкололи, все как положено, даже больно не было. А потом она вышла оттуда, стала искать остановку, голова еще покруживалась…

А дальше она не помнит. Ничегошеньки. Но это она про сейчас не помнит, а так-то она в порядке. Шмелева Марина Михайловна, год рождения, русская – все на месте. Не замужем, детей нет. Проживает… Работает… Нет, ну откуда они этого мужа придумали? То есть, конечно, замуж-то ей хотелось, но чтоб самой… Чтоб, так сказать, участвовать в процессе… И вообще, бывают же такие бабы счастливые – муж над ними в больнице сидит. Хоть посмотреть бы на таких…

Тут ее желание исполнилось – дверь открылась, и в палату вошла давнишняя медсестра, а за ней дядечка в наброшенном на плечи белом халате. Марина специально на него внимательно посмотрела – нет, ничего знакомого. Хотя мужик, конечно, симпатичный – высокий, не толстый, стрижка стильная. И лицо ничего – интеллигентное, очки в тонкой оправе, нос, лоб. Костюм под халатом такой аккуратный. Но она его, конечно же, первый раз в жизни видит.

Она только хотела ему об этом сказать, как незнакомый мужик подскочил к кровати, нагнулся, будто поцеловать хотел, но вместо этого схватил только за руку.

– Арина! Слава Богу! Как ты меня напугала! С тобой все в порядке?

Надо же, и по имени знает. Что происходит? Сестра напутала, но он-то должен был разглядеть. Марина испуганно дернулась, отняла у мужика руку.

– Вы кто?

Тот отшатнулся, посмотрел на нее с недоверием. Марине вовсе не хотелось его обижать, он ей ничего плохого не делал, но что за бардак такой?

– Вы не обижайтесь, – сказала она уже тише. – Я ведь не знаю вас совсем. Тут какая-то ошибка.

Мужик совсем изменился в лице и беспомощно, как ребенок, обернулся к сестре. А та, словно догадавшись, с готовностью зашептала что-то ему на ухо, одновременно потянув за рукав к выходу. Тот только и успел еще раз глянуть а Маринину сторону, и что-то такое странное было в этом взгляде – то ли грусть, то ли жалость…

Сестра довольно быстро вернулась, сунула Марине градусник в рот, закатала рукав – стала мерить давление. Вынув градусник (что за манера у них тут странная?), Марина спросила:

– Ну что, разъяснилось с ним?

Сестра ничего не ответила, только посмотрела вопросительно.

– Ну, нашли его-то жену? – опять спросила Марина. – А то видно же, как переживает человек.

– Все в порядке, – как-то очень спокойно ответила сестра. – Вы только не волнуйтесь. Вот сейчас укольчик сделаем, вы еще поспите, отдохнете…

После укола действительно опять потянуло в сон, и, так и не разрешив загадки, Марина отключилась.

Когда она проснулась следующий раз, шторы на стене были открыты, в окно лился белый дневной свет, а голова совсем не кружилась. Марина с удовольствием потянулась, села в постели… И тут же вспомнила все давешние переживания. Что она пошла лечить зубы, но почему-то оказалась в больнице, причем больнице какой-то неправдоподобно хорошей, наверное, платной и дорогой, что ее, похоже, с кем-то перепутали, что к ней приходил чужой муж и что вообще все неясно. Ей стало неприятно. Интересно, разобрались они там с этим мужем или нет, а то как выяснится, что она сама должна будет за все это платить, а чем? Последние деньги до зарплаты ушли на зубного, да и вообще – на такую больницу никакой ее учительской зарплаты все равно не хватит. Вот понять бы еще, как она вообще сюда попала, но почему-то именно это вспомнить никак не удавалось.

В конце концов Марине надоело перебирать неприятные мысли. Устроится как-нибудь, а пока надо встать, умыться, то-се. Она спустила ноги на пол. Около постели сразу же обнаружились небывалой красоты тапочки, бархатные, темно-зеленые, с пятнистым пушистым мехом. Марина не без удовольствия сунула в них ноги – размер был ее, как влитой. На спинке кровати висел темно-зеленый же бархатный халат – красивее, чем показывают в кино.