Егорушка Цветаева Марина

Деревушка Тумачи, состоящая из девяти занятых, кое-как ухоженных, ображенных, и трёх заброшенных, заколоченных, покосившихся и порядком сгнивших домов, покачивалась на волнах дремотной полуденной неги. День выдался янтарно-изумрудным: солнце высоко, небо безоблачно – природа млеет, буйствуя, – весь июнь был наполнен дождём, отчего свежей зелени – море разливанное.

Целую радёшеньку неделю продержалась жара. Лишь второй день по вечерам и ночам по округе бродят грозы, изредка прихватывая Тумачи краешком своего тучного, тяжёлого тела, и роняют пару горячих капель, – дрожит тогда земля, сотрясается, и налетает упругий порыв ветра, наваливается – душит, давит, свирепый, от избытка удалой силушки.

Деревушка находится в полутора километрах от крупного села Житнино, где есть фермы на угодьях бывшего богатого большого совхоза «Красный луч». Село и деревушку соединяет просёлочная дорога, которая тянется через непрекращающееся поле. Двадцать семь жителей Тумачей добираются до магазина, до работы, школы или, влекомые каким городом, до автобусной остановки всё по ней одной, по единственной дорожке – в сторону запада, через поле, год за годом неизменно засеваемое кукурузой. Будь то зима, весна или осень – слякоть, сугробы, лёд, – они отправляются в путь. Всем надо в село. При первой же возможности жители пользуются девятью велосипедами, а иного, глядишь, подвезёт на тракторе, грузовике или ещё каком транспорте Николай Анатольевич Потапов, работник одной из ферм, житель Тумачей. А бывает, что в ненастную погоду, сжалившись, из села пришлют ПАЗик, если, конечно, он не увязнет в грязи или пробьётся через сугробы.

Некогда была возле деревушки хилая речушка. Было это ой как давно! Уж и не упомнить. Пересохла она в незапамятные времена. Никто уже не скажет, как она звалась. Скромная впадинка, изгибающаяся вдоль просёлка к Житнино, – сохранившееся о ней смутное напоминание.

Ни ручейка, ни ключа нет в Тумачах. Одинокий колодец снабжает жителей глубинной водицей.

Вокруг – поля. Всюду – поля!

Клин леса едва виднеется только в южной стороне. Всё остальное – неохватные взглядом поля. Лишь холмы делают их не столь бескрайними. Ни одна вышка сотовой связи не омрачает ровности пейзажа.

Когда-то лес вплотную приближался к Тумачам. Весь восток – сплошные деревья. Но двадцать пять лет назад случилась засуха. А за ней пришёл пожар. Пожар нещадно выжег лесной массив. Деревушка уцелела каким-то необычайным случаем. Дожидаться, когда восстановится лес, жить на пожарище никто из жителей не захотел, и всё, что оставалось от былого лесного раздолья, извели, расширив полевые угодья, в основном отведённые под кукурузу.

В этот 2005 год весна выдалась ранняя, тёплая. К концу мая кукуруза достигла полуметра. К концу июня – полутора. И вот к середине июля она, равномерно вымахав, подобралась к двум метрам, и стала сочной, плотной, толстой. Но початки – дохлые, и их мало, потому что кукуруза все силы, все питательные соки потратила на стремительный рост.

Теперь лето! Из городов в сёла да деревни понаехало много взрослых и детей. Но Тумачи никто не почтил вниманием. Да и кому приезжать? Некому! И даже отдыхающие в Житнино редко забредают на их территорию. Никому не глянется идти в забытую богом деревушку, которая затеряна всего лишь среди полей, и нет за полями ничего манящего и тем более достижимого.

Жители Тумачей нет-нет да отваживаются и идут в Житнино сами, не по нужде, а по любопытству, чтобы попялиться да подивиться на городских, которые все из себя красивые и любят хвастливо этак выставить свою значимость. Это бывает забавно и даже поучительно. Но чаще – завидно, отчего разъедается душа и распаляется сердце.

Три года назад – в 2002 году – из далёкого большого города, по причине неожиданной необходимости, в Тумачи приехала девочка Катя, а с ней – брат Рома и мама – Раиса Дмитриевна Ступкина, выросшая в Тумачах. Немногочисленные жители деревушки быстро привыкли к Роме с Катей, и принимают за своих. И даже жалеют их, так как они теперь тоже смотрят со стороны на ту, другую, большую жизнь – им, конечно, тяжелее, чем местным, потому что они не только познали эту другую жизнь, а при ней выросли. Местные же, за редким исключением, иного никогда не ведали: они всегда были лишены всяких там городских соблазнов и благ.

Годы безвременья потихоньку уходили, отступали, теряясь в прошлом. Впереди глянуло и – проступило, местами уже во всю вторгаясь в повседневную жизнь, долгожданное завтра – такое долгожданное, запретное, богатое, сладкое будущее! Стоит только дойти из Тумачей до Житнино, как, глядишь, по дороге проедет что-то неимоверной величины, тяжёлое и мощное, как танк, но не танк и не трактор, а – внедорожник?.. джип?.. или промчится сверкающий механизм – возникнет, как из параллельного мира, из неведомой жизни, что стремительно набирает ход в далёких городах, куда ни взрослым тумачовцам, ни их детишкам покуда никто пропусков не выписывал.

Страна, бурно, агрессивно, вздорно и порочно развиваясь и меняя облик, клокотала, исторгая сгустки застарелой гнили, копя новые очаги воспалений.

Тумачи жили своей жизнью.

На двадцать семь жителей деревушки приходилось целых восемь юных душ. Но этим летом в наличии были не все: один мальчик, превратившись в мужчину, отбыл в ряды неспокойной, непредсказуемой армии, молясь, чтобы не попасть в кровавую мясорубку, другой же юный представитель мужского пола пока был далёк от подобных переживаний и волновался, негодовал, ликовал или страдал по-детски живо, насыщенно и полно в летнем лагере «Юная дубрава», что в Орловской области. У первого отсутствующего, которого, между прочим, звали Ромой, была младшая сестра по имени Катя, – это те самые, кто в 2002 году приехал в Тумачи. Кате, кстати, недавно исполнилось тринадцать лет, и она глубоко сожалела, что брата нет рядом, что она осталась одна против бабушки и мамы… вечно непредсказуемой, как армия, мамы. У второго отсутствующего, десятилетнего отпрыска по имени Дима, был брат Саша, который был старше на два года, и который страшно ему завидовал, потому что тоже хотел в лагерь. Но на Сашу, как, впрочем, всегда, у семьи не нашлось денег, – а ему хотя бы куда-нибудь, хотя бы на несколько недель вырваться из этих ненавистных, осточертевших Тумачей! Саша, в отличие от Кати, не сожалел о брате. Он наслаждался его отсутствием. У Саши был старинный товарищ Митя, его одногодок – двенадцати лет. С недавних пор на равных с ними – товарищеских – правах существовала и Катя. Так как деревушка была невелика, то зачастую брат Саши, Дима, присоединялся к ним, чтобы скоротать время, – и делал это, несмотря на недовольство старшего брата. И был четырнадцатилетний Бориска, и была пятилетняя Любочка… которые теперь спят в ночном поле, и даже во сне стараются не видеть сновидений…

Глава первая

День знакомств

16 дней назад (11 июля 2005 года, вторник)

Любочка очень спешила.

Её босые ножки поднимали пыль, над головой плыло солнце, парили ласточки, а вокруг без движения стояла высоченная зелёная кукуруза.

Любочка должна была принести напиться незнакомому дяде. Ей дали поручение, её попросили сделать «божескую милость», – хотя она смутно понимала, что это есть такое.

Она торопилась. Ей было жалко дядю, томящегося в кукурузе, – до того высохшего без единой капли воды, что он не мог поднять ноги, чтобы идти самому. Он лежал, стонал, и лицо у него было сухое и морщинистое, губы – слипшиеся, потрескавшиеся, глаза – жёлтые и глубоко впавшие… Вообще-то дядя ей совсем не понравился. Он даже напугал её. Но он просил о помощи. И Любочка видела, что ему, и правда, надо помочь, – она поспешила в деревню за чашкой или банкой с колодезной водой.

Любочка, пятилетняя девочка, торопилась. Её простенькое лимонное платьице – светлое пятнышко, катящееся по дороге к первому дому Тумачей, и за ним поспевают тёмно-русые волосы, достающие до середины спины девочки. Дом был чужой, совсем чужой. Никто не знал его хозяина. Когда-то в нём жила бабулька, но она давно умерла, – Любочка её не видела. С тех пор в доме никто не поселился, и он опал, как дряхлый старец, от неимоверной тяжести опустивший плечи, покосился, словно проваливаясь под землю. Загородку давно растащили, а то, что от неё осталось, было никому не нужно – всё равно гниль да труха. Пространство вокруг дома заполонил высокий, неприступный для Любочки, бурьян. Этот дом стоял выше остальных, и как только девочка просеменила мимо него, она начала спуск под бугорок. Колодец был почти посередине деревни, прямо на проезжей части, которая обрывалась у последнего дома, а возле колодца расширялась, обозначая простор, достаточный для того, чтобы это место жители называли «площадью» и, усмехаясь, добавляли: «С фонтаном».

При себе у Любочки ничего не было, во что можно налить воды.

Она покрутилась на месте – ничего не приглядела. И бросилась к себе во двор – уж там она обязательно что-нибудь сыщет, и желательно ненужное, чтобы не осерчала бабушка или не заругался дедушка.

Она прошмыгнула в распахнутую калитку.

На огороде копошились дедушка с бабушкой, а за забором деловито стучал молотком Бориска.

– Дед, Любаша объявилась, – услышала внучка радостный голос своей бабушки, Лидии Николаевны Теличкиной, и – перепугалась, потому что дядечка строго-настрого наказал никому о нём не говорить, он взял с неё слово! Это затрудняло дело.

Она развернулась и помчалась к калитке.

– Любочка, куда же ты? – закричала бабушка.

– Я к Бориске, – звонко отозвалась Любочка и скрылась.

Дед со старушкой успокоенными вернулись к своим занятиям.

Бориска что-то мастерил возле низкого сарая, выложенного из вымазанных смолой брёвен, и от того чёрного. Любочка любила Бориску и доверяла ему. Она всегда во всём на него полагалась, потому что он никогда не подводил. И почему-то теперь она подумала, что тайна о дяденьке на Бориску не распространяется, поэтому она тотчас всё ему поведала и попросила нужную тару с водой.

– Какой такой дядя в кукурузе? – насторожился Бориска. – Чего он там делает? Почему сам не идёт, если так невмоготу и хочется пить? Уж как-нибудь доплёлся. Авось, не далеко.

– Боря, ты не спрашивай меня. Я обещала. Он ждёт. Я пообещала, совсем никому о нём не говорить, – выпалила раскрасневшаяся, вспотевшая от быстрой ходьбы, сменявшей утомительный бег, девочка.

– Что? Как это, никому не говорить? Что за тайны? Никуда ты не пойдёшь! – Боря отложил молоток и взял Любочку за руку, чтобы отвести её домой под надзор деда и бабушки.

Любочка захныкала.

Бориска оцепенел.

Она никогда не плакала по его вине. Никогда.

Борис отпустил руку девочки.

– Что с тобой? Не хнычь! – Он присел возле Любочки, обнял её, стал гладить по голове. – Ты чего? Это же я, Бориска. Ты чего?

В ответ девочка обхватила его ручками и горячо зашептала:

– Ты не обижайся Бориска, только ведь я обещала. Я должна, понимаешь?

– Ну, хорошо… Но я пойду с тобой.

– Нет! – возмутилась Любочка, отстраняясь. – Нет, как можно. Я должна одна. Он испугается, а я стану предательницей. Предательство – это плохо, Бориска. Ты же знаешь.

– Знаю. – Он глубоко вздохнул. – Но я боюсь отпускать тебя одну. Какой-то незнакомый дядька, неизвестно почему спрятавшийся в поле.

– Ты можешь пойти, – вдруг сказала Любочка. – Только тайно, чтобы он тебя не видел. Я ему скажу про тебе и тогда вы познакомитесь, хорошо?

– Так можно, – согласился Бориска

– Только ты раньше времени не показывайся. Уговор?

– Уговор.

Борис пожал ладошку, предложенную для заключения договора, и для пущей убедительности встряхнул её, и вдруг, отпустил, как делал это уже не раз, – это был их жест понимания и послушания, единства и верности слову. Любочка захихикала, потому что ей нравилось, как он это делает, – и рука летит куда-то без твоего ведома, и нужно время, чтобы суметь унять её полёт.

Бориска взялся за молоток, чтобы закончить прерванное дело.

– Надо идти, – сказала девочка. – Когда тебя кто-то ждёт, а ты всё не приходишь, тоже нехорошо.

Бориска серьёзно посмотрел на её чумазое личико, вытащил, всегда готовый для такого дела, запасённый платок и заботливо утёр её лицо. Ожидая конца процедуры Любочка корчила рожицы от недовольства задержкой, потому что надо было спешить.

– Подожди, возьму тару, – сказал Бориска и пропал в доме.

Он отыскал на кухне литровую банку и наполнил её колодезной водой из прикрытого крышкой ведра.

– Пошли, – сказал Бориска, вернувшись, и взял Любочку за руку.

Они вышли на деревню.

Не было видно ни одной живой души.

Где-то за дальним, крайним домом хрипела гармоника, с которой никогда не расставался беспробудный пьяница Сева по прозвищу Абы-Как.

Был полдень. На небе – ни облачка.

Четырнадцатилетний мальчик в допотопных спортивных штанах, растянутых во всех нужных местах, и в белой майке, и пятилетняя девочка в лимонном платьице, оба босые, держась за руки, поднялись на небольшую горку, укрывающую Тумачи от взоров жителей Житнино, и, торопливо перебирая ногами, попылили по просёлку.

– Где он? – спросил вдруг Бориска.

– Он в шалаше был, – отозвалась Любочка.

– А он может оттуда выбраться, как ты думаешь?

– Чтобы следить?

– Ну да…

– Наверное, может. Ты давай, иди по кукурузе, – распорядилась девочка, – чтобы не видно, а я пойду по дороге.

– Понял.

– Отдай воду.

– Понял. Держи. Не разлей.

– Не разолью, не бойся, не маленькая.

Так они и продолжали движение: девочка, перебирая маленькими ножками, спешила по просёлку, а мальчик, скрывшись в высокой кукурузе, пробирался параллельно, не отставая.

Неизвестный мужчина, напугавший Любочку, которому она несла воды, сидел возле дороги, скрываясь за двумя рядами жирной кукурузы, и упёрто противился накатывающему, обволакивающему вязкой паутиной желанию спать. Он нервничал. Он боялся, что маленькая девочка расскажет про него взрослым. Тогда он погиб.

Он следил за дорогой.

Он понимал, что должен быть готов к быстрому отступлению, но, утомлённый немалым расстоянием, которое он преодолел за последние дни, истощённый, толком не спавший третьи сутки, он то и дело терял внимание… он сосредоточенно поднимал чугунные веки… некоторое время соображал, зачем он это делает… вспоминал, и возвращался взглядом к дороге… но веки снова опускались.

– Только не спать. Не спать. Мне нельзя спать, – талдычил мужчина, надеясь, что собственный голос приведёт его в чувства.

Когда на просёлке появилась девочка, но теперь с банкой воды в руках, он успокоился.

Она была одна.

Он немного последил за ней.

Никто не появлялся.

Он застонал, приподнимаясь, разворачиваясь, и пополз в глубину поля, к шалашу.

Дяденька в кукурузе был каким-то странным: грязный, плохо пахнет, на лице ссадины, кажется больным и ошалевшим, голос сипит-хрипит, нет двух передних зубов, а ещё два – золото! И он был маленьким, не выше Бориски. Любочке только теперь припомнилось всё это.

Девочке стало страшно и неуютно, как при первой встрече с мужчиной.

Она поискала глазами Бориску.

Мальчик был рядом, но отстал, потому что Любочке пришло время сворачивать вправо и входить в кукурузу, чтобы добраться до шалаша.

Бориска махнул рукой, иди, мол. И Любочка исчезла в высоких сочных зарослях необъятного кукурузного поля. Она крепко сжимала в руках литровую стеклянную банку с колодезной водой.

– Вот спасибочки тебе, деточка, выручила, – прохрипел дядя.

Он лежал в шалаше, головой ко входу. Шалаш был построен детьми, и потому был маленький. Дядя тоже был не велик ростом, но всё же помещался в нём с трудом.

Взяв из рук девочки банку с водой, он стал жадно пить, громко глотая, от чего Любочке сделалось неприятно и как-то брезгливо. Она сдвинула бровки.

Напившись, дядя брызнул водой на лицо. Раз, и ещё, и ещё. Он растёр влагу рукой. Лицо у него совсем перепачкалось. Он вытерся рукавом. Поразмыслил над остатками воды и вылил их на скошенную в бок голову – по правому уху и по шее потекла обильная грязь. Дядя потрепал мокрые волосы и протянул банку.

– Спасибо, – сказал он. – Долго я шёл – устал. Да и жарко сегодня. Прям сущее адское пекло. Как тебя зовут?

– Любочка, – ответила Любочка, забирая банку и прижимая её к груди, словно прячась за ней или ища утешения, а то и радуясь, что её собственность вернулась обратно. – Я живу вот здесь, недалеко.

– В маленькой деревушке?

– Да.

– И как называется это прелестное место?

– Тумачи. А в другую сторону – большое село Житнино. Вы оттуда?

– Ээээ… не… м… да! Я оттуда.

– А почему Вы здесь? Почему Вы не идёте домой? Вы устали? А куда Вы ходили?

– Стой, стой! Куда понеслась? Ишь, какая шустрая. – Дядя улыбнулся. – Выпил я вчера с приятелями, понимаешь? Поехали кататься. Ну и заехали куда-то за поля, а возвращаясь, они про меня забыли. Что мне надо было делать? Я пошёл через эти бескрайние поля. Всё кукуруза, одна кукуруза, тянется и тянется, – рассказывал дядя. – Чуть с ума не сошёл. И натолкнулся на шалаш. Как оказывается, немного не доплёлся до дороги. Лёг я тут и заснул. А тут – ты, и песни поёшь. Я и проснулся. Понимаешь? Всё никак не дойду. Такие дела. Сушняк долбает.

– Аааа, – понимающе протянула Любочка.

– Голова трещит, горло ссохлось, – произнёс дядя. – Хоть ложись да помирай.

– Щас бы пожрать да хорошенько всхрапнуть, – мечтательно добавил он, изображая безразличие к девочке, будто бы и нет её рядом.

Но пущенные на воздух слова, якобы никому не предназначенные, а лишь отобразившие его помыслы, самым прямым образом имели отношение к девочке. Несмотря на её малый возраст, он надеялся, что сможет получить от неё и эту «божескую милость».

– Вы хотите кушать?

– Ага, – дядя оживился. – Жутко сводит живот. Было бы чего, я слопаю хоть лягушку.

– Я лягушек здесь не видела, – сказала Любочка, удивляясь. – Я могла бы чего-нибудь принести, только бабушка с дедушкой не позволят, если увидят.

– Бутербродик можешь? – жадно спросил дядя. – С колбаской! Ты возьми, вроде как для себя и живенько ко мне, – посоветовал он. – И ещё бы зелёного лучка для полноты композиции, а?

– Я не знаю. Меня могут больше не отпустить. Мне самой пора обедать, а я вот, убежала к Вам.

– Да? – дядя растерялся. – Ну, тогда приходи, когда сможешь. Только помни наш прежний уговор: никому – ни слова.

– Хорошо. А почему?

– Да, видишь ли, я хочу вздремнуть. Спокойно тут. Отлежаться хочу. Сил накопить. А как приду в норму, так ворочусь домой. К жене, к детишкам… Меня ведь обязательно станет пилить жена, потому что ночью я был неизвестно где. Такие дела. Никакого покоя не будет. – Он смотрел на девочку с надеждой. – Мне надо сперва отдохнуть. В Тумачах меня знают, и могут донести ей, и она прибежит. – Дядя вытаращил глаза. – Ты представляешь, что тогда будет? Уууу… страшно представить. Она у меня такая, что только держись. Хоть сковороду под портки подкладывай, чтобы не больно было. Она может так разойтись, что мало не покажется. Понимаешь?

– Понимаю. Бедненький дядечка. Но это нехорошо. Не надо пить и ходить неизвестно где. Жену и детей любить надо.

– Да-да, – поспешно сказал дядечка. – Ты иди, и никому не говори, а я спать буду. Правда, натощак не особо поспишь. Ну да ладно, чего же поделать… а то принесла бы чего, а?

– Не знаю…

Всё это время Бориска сидел на почтительном расстоянии. До него долетали лишь отдельные слова. Он не продвигался дальше, боясь быть услышанным. Бориска посудил, что, если что-то случится, он это либо распознает по доносящимся движениям, либо Любочка вовремя о нём вспомнит и позовёт. Но всё же Бориска колебался: показаться?.. или не стоит? Зачем себя обнаруживать? Вот если Любочка проговорит с дядькой ещё нескольких минут, тогда можно озаботиться и крепко задуматься. Но, когда ушей Бориски достигло слово «обед», он лишился всяких сомнений.

Мальчик отодвинулся на десять метров от занятого места, повернулся к деревне, сложил ладони лодочкой и поднёс их ко рту, прокричал:

– Лю-ба-ша! Ты где? – Немного помолчал. Немного повернулся и добавил: – Пора обе-едать! Лю-бо-чка, спеши домой. Ты где? Это я, Бориска.

Борис помедлил, поднялся и двинулся по меже.

Кукуруза была выше мальчика почти на поднятую руку. Она шуршала и легонько полосовала открытые участки кожи жёсткими листьями, которые были словно корабельные вымпелы на мачтах, и некоторые достигали едва ли ни метра в длину.

Как только прозвучал голос Бориски, Любаша перепугалась. Она подумала, что Бориска её предал.

Но тут же сообразила, что это он будто бы зовёт её на обед, и расслабила пальчики, туго обхватившие стекло пустой банки.

Мужчина тоже струхнул. Он напружинился, словно изготовился дать стрекоча или совершить прыжок. Он сурово посмотрел на девочку.

– Это… это Бориска, – сказала Любаша. – Он мой сосед. Очень хороший сосед. И очень хороший друг и товарищ. Он меня так любит, так любит. И я его люблю.

– Сколько ему лет? – быстро спросил дяденька.

– Ему четырнадцать годочков. – Любочка постаралась показать это на пальцах, но запуталась, потому что требовалось слишком много пальцев, а у неё столько сразу не оказалось. Тогда она смутилась и с гордостью добавила: – Он уже большой! И очень-очень самостоятельный, так говорит моя бабушка.

– Надо же, – проговорил дяденька и отступил за шалаш, тем самым выдвигая на передний край малюсенькую девочку Любашу.

Появившегося Бориску Любаша встретила приветливой улыбкой.

«Милое дитя, – в который уже раз подумал мальчик. – Такое беззащитное».

– Вот ты где. Я так и знал, что ты где-нибудь здесь, – сказал Бориска и тут же переключил внимание на незнакомца. – Здравствуйте! – сказал он. – Вы кто?

Незнакомец произвёл на Бориску очень неприятное впечатление. Во-первых, мужчина был до безобразия грязен. Во-вторых, одежда, помимо грязи, была незначительно, но подрана в нескольких местах. В-третьих, был он не выше метра шестидесяти, да и то, если хорошенько выпрямится, то есть мал ростом, но крепкий, плотный, широкоплечий – коренастый, – жилы и вены так и выпирали на его смуглой, словно обожжённой неумеренным количеством солнца, сухой, как бы обветренной или истерзанной морозами, коже. В-четвёртых, руки у него были непропорционально длинными: они неловко болтались вдоль туловища, – а ноги – коротки и, как у младенца или кавалериста, расклячены – колесом, – такой своеобразный нелепый медвежонок. В-пятых, у него был плохой – тяжёлый, неприятный, свербящий – взгляд глубоко посаженных маленьких чёрных глазок, а над ними нависали массивные надбровные дуги – волос на них дыбился и кустился, а лоб – низок и круто скошен от линии волос, которые были черны, толсты, жирны и прямы. В-шестых, нос был вздёрнут, он выпирал маленькой пуговкой или кнопочкой, уши – маленькие, мясистые, рот – широкий, с плотно сжатыми тонкими губами – две бледно-синие струны, выгнутые опавшим усом, а подбородок выдавался вперёд скромным клинышком.

Мужчина вроде как улыбнулся, возможно, приветствуя пришедшего, и эта улыбка очень походила на оскал. К тому же она обнажила его редкие мелкие зубы, среди которых один резец, точнёхонько посерёдке и сверху, был наполовину косо сломан, два зуба внизу – вовсе отсутствовало, а ещё два в верхнем ряду справа – сверкало на солнце золотом. Всё это усугубило первое впечатление и вызвало в памяти образ обезьянки макаки.

Бориску потянуло сказать: «Не щерься!»

На вид ему было около сорока лет.

Ничего хорошего мужик не предвещал и уж подавно – не обещал. Но Бориска не торопился судить о человеке по внешности, при этом не забывая о предосторожностях. «Всегда будь начеку, – не раз поучал его отец, оставляя Бориса одного в доме на долгие недели, – не доверяй глазам и разуму. Смотри вглубь, вслушивайся. Слушай и себя, и чужого, что тот чувствует, что думает, что подразумевает».

На левой щеке и на шее мужчины было несколько поверхностных длинных царапин, будто стегануло веткой, и не раз. Руки – также ободраны. Повыше мочки левого уха – сгусток крови. На лбу – кровоподтёк. Ноги стоптаны до многочисленных волдырей (мужчина был бос), а большие пальцы перевязаны тряпицей, и ей же перебинтована середина правой стопы. На груди синели наколки: из-под рубахи выглядывали купола с крестами и подмигивала простоволосая мягкая девица. На нём были настоящие джинсы и высококачественная тёмно-коричневая рубашка с высоко закатанными рукавами. Кремовый пиджак из льна и буро-красные туфли на высоком каблуке валялись в глубине шалаша. Небольшое пузико обтягивал жёлтый ремень из кожи с внушительной пряжкой-бляхой, на которой был изображён орёл.

– Здарово, пацанёнок! – весело сказал мужчина и пошёл к мальчику.

Шёл он вразвалку, широко махая длинными руками, – проворно, уверенно переваливался, как тот же медвежонок, или сошедший на берег матрос, или кавалерист, не слезавший с коня неделями, а может, как небольшая горилла.

«Макака!» – напомнил себе Бориска.

– Здарово, коли не шутишь, – сказал он уверенно и уверенно пожал грубую широкую ладонь.

Хотя Бориску уже давно нельзя было причислить к пацанятам, которые относятся к хлипкому десятку, он поёжился от цепкого, твёрдого рукопожатия незнакомца.

«Силён. Точно, это горилла, а не макака. Только вот нос и всё остальное».

– Чего такой задумчивый? – бойко спросил мужчина и вцепился взглядом в глаза мальчика. – Твоя девчушка?

– Моя. Моя соседка.

– Хорошая соседка. Умненькая, помощница, умеет слушать старших. Вот мне водички принесла напиться, – мужчина показал на пустую банку. – А то, понимаешь, сушняк долбает! Перебрал вчера… знаешь, как это бывает? Вот, маюсь: башка трещит, всё тело ломит, прямо-таки разваливается. Сил нет до дома дойти. Хотел поспать в вашем шалашике. Силёнок подкопить, очухаться, как оно там следует. Разрешаешь, а, браток?

– Чего же?.. Спите. Пожалуйста. Нам не жалко. Я думаю, никто из ребят ничего против не скажет. – Бориска нарочно упомянул о каком-то мифическом полчище непонятных ребят. – Любанька, нам ведь не жалко? Пускай дяденька отдыхает, правда?

– Ага! Пусть отдыхает, – сказала Любочка. – Только он, бедненький, кушать хочет.

– Неужто?

– Не отказался бы! – отозвался дяденька, стараясь казаться расслабленным и весёлым, и потрепал девочку по головке, улыбаясь.

«Лучше бы он этого не делал, право слово: не его это, улыбаться!» – подумал Борис и спросил:

– А Вы хотите задержаться здесь надолго… чтобы нуждаться в пище?

– Понимаешь, какое дело… – Незнакомец потрогал мочку уха и наморщил лоб – соображал. – Тут произошла такая неприятная история, что даже не знаю, как теперь быть и что делать… Может, подсобишь, поможешь чем? Как ты на это смотришь? Можно же помочь человеку, попавшему в сложное положение? Чуть-чуть.

Бориска пожевал губами, поводил глазами – это он набивал себе цену, мол, не желаю утруждать себя чужими проблемами. Сказал с ленцой:

– Оно, конечно… оно можно. Только, смотря что.

– Это понятно, браток! – возликовал незнакомец-макака-горилла и в знак одобрения ударил Бориску по плечу. Да ударил так, что Бориска просел и перекосился от боли, которую он постарался скрыть за миной неудовольствия от этакой фамильярности. И попытался отвести плечо. А мужик продолжал: – Может, девочку того… ну, проводить на обед? Пускай себе идёт, а мы тут не спеша по-мужски поговорим? – Он сощурился, а ладонь его так и лежала на плече мальчика, цепко держа его.

Борис всё понял.

– Любочка, тебе не пора обедать? – Бориска присел перед девочкой. – Тебя уже давно ждут бабушка с дедушкой и никак не дождутся. Серчать станут. Иди домой. Поешь и ложись спать. А как проснёшься, я к тебе приду, договорились?

– Договорились!

Любочка придирчивым взглядом измерила столь разных представителей противоположного пола.

– Пока, дяденька, – сказала она и побежала между рядов кукурузы, по вполне вольготной для её малых размером меже.

– Ну, что? Сядем? – предложил незнакомец. – Меня, между прочим, зовут Костей. А ты, значит, Бориска?

– Да. Борис.

– Ну-да, ну-да, извини! Борис.

Они сели перед шалашом на подстилку из листьев кукурузы, на солнцепёке.

– У тебя, Борис, случайно, покурить не найдётся?

– Нет. Не курю. Но пробовал, – быстро добавил мальчик.

– А можешь достать?

– Бежать? – Бориска скорчил возмущённую рожу. – Я что, похож на бегуна?

– Не обижайся. Тут вот какое дело, Борис. Я надумал на несколько дней задержаться в ваших краях, то есть вот здесь, в шалашике.

Костя и Боря внимательно посмотрели друг на друга: один ждал реакции и вопросов, другой растерялся, недоумевая, и слыша на периферии сознания тревожные звоночки.

Борис молчал.

Незнакомец не выдержал, продолжил говорить: