Идиот Достоевский Федор

В конце ноября, в тёплую погоду, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу.

В одном из вагонов третьего класса, с рассвета, сидели друг против друга, у самого окна, два пассажира. Оба люди молодые, оба почти налегке, просто одетые и оба хотели, наконец, заговорить друг с другом.

Один из них был небольшого роста, лет двадцати семи, куравый и почти черноволосый, с серыми, маленькими, но горящими глазами. Его тонкие губы постоянно как-то зло улыбались. Он был тепло одет, а сосед его к ноябрьской русской ночи, очевидно, был не готов. На нём был широкий и толстый плащ без рукавов и с большим капюшоном, как носят часто путешественники зимой где-нибудь далеко за границей, в Швейцарии или, например, в Северной Италии. Он был молодой человек, тоже лет двадцати шести или двадцати семи, роста немного повыше среднего, с очень светлыми и густыми волосами, с худыми щеками и с маленькой, почти совершенно белой бородкой. Глаза его были большие, голубые и внимательные; в них что-то говорило о возможной болезни. Черноволосый пассажир спросил с невежливой улыбкой:

– Холодно?

– Очень, – ответил сосед. – Я даже не думал, что у нас так холодно. Отвык.

– Из-за границы, что ль?

– Да, из Швейцарии.

Начался разговор. Светловолосый пассажир рассказал, что действительно не был в России больше четырёх лет, что отправлен был за границу лечиться от нервной болезни. «Что же, вылечили?» – спросил черноволосый. А сосед отвечал, что «нет, не вылечили».

– Хе! Денег, должно быть, заплатили много, а мы-то им здесь верим.

– Это правда! – заметил третий, плохо одетый господин, похожий на мелкого чиновника. – Только всё русское бесплатно к себе берут!

– О, как вы в моём случае ошибаетесь, – продолжил швейцарский пациент. – Мой доктор мне из своих последних денег ещё на дорогу сюда дал, да два почти года там за меня платил.

– Что ж, некому платить, что ли, было? – спросил черноволосый.

– Да, господин Павлищев, который за меня там платил, два года назад умер; я писал потом сюда генеральше Епанчиной, моей дальней родственнице, но ответа не получил. Так с тем и приехал.

– Куда же приехали-то?

– То есть где остановлюсь?.. Да не знаю ещё, право.

– А позвольте узнать, с кем я говорю, – обратился вдруг третий господин к светловолосому молодому человеку.

– Князь Лев Николаевич Мышкин, – отвечал тот.

– Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с, – отвечал в раздумье господин.

– О, ещё бы! – ответил князь. – Князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний.

– А что вы, князь, и наукам там обучались? – спросил вдруг черноволосый.

– Да… учился…

– А я вот ничему никогда не обучался.

– Да ведь и я так, кое-чему только. Меня по болезни не могли систематически учить.

– Рогожиных знаете? – быстро спросил черноволосый.

– Нет, не знаю, совсем. Я ведь в России очень мало кого знаю. Это вы Рогожин?

– Да, я Рогожин, Парфён.

– Парфён? Да уж это не тех ли самых Рогожиных… – начал было с усиленной важностью чиновник.

– Да, тех, тех самых, – быстро перебил его черноволосый.

– Да… как же это? – удивился чиновник. – Это того самого Семёна Парфёновича Рогожина, что с месяц назад умер и два с половиной миллиона капитала оставил?

– А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона капитала оставил? – перебил черноволосый. – А это правда, что вот родитель мой умер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Пять недель назад я, вот как и вы, – обратился Рогожин к князю, – с одним узелком от родителя во Псков убежал к тётке. Если бы не убежал тогда, он бы меня убил. Во Пскове они все думают, что я ещё болен, а я, ни слова не говоря, потихоньку, сел в вагон, да и еду; встречай, братец Семён Семёныч! Он родителю покойному на меня наговаривал, я знаю. А я через Настасью Филипповну тогда родителя злил.

– Через Настасью Филипповну? – спросил чиновник, как бы о чём-то думая.

– Да ведь не знаешь! – вокликнул Рогожин.

– Вот и знаю! – победоносно отвечал чиновник. – Лебедев знает! Видно, та самая Настасья Филипповна Барашкова, знатная барыня и тоже в своём роде княгиня, а знакома с неким Тоцким Афанасием Ивановичем, помещиком и раскапиталистом, и дружит с генералом Епанчиным.

– Эге! Да ты вот что! – действительно удивился, наконец, Рогожин. – Тьфу, чёрт, да ведь он и правда знает.

– Лебедев всё знает!

– Это вот всё так и есть, – подтвердил Рогожин. – Я тогда, князь, через Невский перебегал, а она из магазина выходит, в экипаж садится. Так меня тут и прожгло. Встречаю приятеля, тот говорит, не пара тебе княгиня, а зову её Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова, и живёт с Тоцким, а Тоцкий от неё теперь не знает как освободиться, потому что исполнилось ему пятьдесят пять лет и он жениться хочет на первейшей раскрасавице во всём Петербурге. Тут он мне и сказал, что сегодня же можешь Настасью Филипповну в Большом театре видеть, в балете, в ложе своей, в бенуаре, будет сидеть. Я, однако же, на час втихомолку сбегал и Настасью Филипповну опять видел; всю ночь не спал. На утро отец даёт мне два банковских кредитных билета по пять тысяч каждый. Сходи да продай, говорит, да семь тысяч пятьсот к Андреевым в контору отнеси, уплати, а остальную сдачу с десяти тысяч, не заходя никуда, мне принеси. Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а пошёл, никуда не глядя, в английский магазин, да на все пару серёжек и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, почти по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили. С серёжками я к приятелю: идём, брат, к Настасье Филипповне. Отправились. Прямо к ней в зал вошли, сама вышла к нам. Я тогда не сказал, что это я самый и есть; а «от Парфёна Рогожина», говорит приятель, «вам в память вчерашней встречи; будьте добры принять». Открыла, посмотрела, усмехнулась: «Благодарите, – говорит, – вашего друга господина Рогожина за его внимание», и ушла. Ну, вот зачем я тут не умер тогда же! Приятель смеётся: «А вот как-то ты теперь Семёну Парфёнычу отчёт давать будешь?» Я, правда, хотел было тогда же в воду, домой не заходя, да думаю: «ведь уж всё равно», и вернулся домой. Тотчас взял меня отец и наверху закрыл, и целый час поучал. Что ж ты думаешь? Поехал он к Настасье Филипповне, умолял и плакал; вынесла она ему наконец коробку, бросила: «Вот, – говорит, – тебе, старая борода, твои серьги, а они мне теперь в десять раз дороже ценой. Кланяйся, говорит, и благодари Парфёна Семёныча». Ну, я в это время во Псков и отправился, да пошёл потом пить на последние деньги, да в бесчувствии всю ночь на улице и пролежал, а к утру жар. С трудом в себяпришёл.

– А вот и приехали!

Действительно, въезжали на вокзал. Хотя Рогожин и говорил, что он уехал тихонько, но его уже поджидали несколько человек.

– Ишь, все тут! – пробормотал Рогожин, посмотрел на них с торжествующей и даже злобной улыбкой и вдруг обратился к князю:

– Князь, не известно мне, за что я тебя полюбил. Может, оттого, что в такую минуту встретил, да вот ведь и его встретил (он указал на Лебедева), а ведь не полюбил же его. Приходи ко мне, князь. Одену тебя в шубу, фрак тебе сошью, жилетку белую, денег дам и… поедем к Настасье Филипповне! Придёшь или нет?

Князь Мышкин привстал, вежливо протянул Рогожину руку и любезно сказал ему:

– С величайшим удовольствием приду и очень вас благодарю за то, что вы меня полюбили. Даже, может быть, сегодня же приду, если успею. Потому, я вам скажу откровенно, вы мне сами очень понравились. Благодарю вас за обещанное мне платье и за шубу, потому что мне действительно платье и шуба скоро нужны будут. Денег же у меня в настоящую минуту почти ни копейки нет.

– Деньги будут, к вечеру будут, приходи!

– Будут, будут, – добавил чиновник, – к вечеру и до зари ещё будут!

– А до женского пола вы, князь, охотник большой?

– Я н-н-нет! Я ведь… по болезни моей даже совсем женщин не знаю.

– Ну, если так, – сказал Рогожин, – совсем ты, князь, выходишь юродивый, и таких, как ты, бог любит!

Скоро шумная толпа удалилась по направлению к Вознесенскому проспекту. Князю надо было повернуть к Литейному.

Комментарий

на всех парах – очень быстро; с большой скоростью

вагон третьего класса – самый дешёвый вагон поезда

курчавый – вьющийся (о волосах), с волосами колечками

налегке – без багажа

Семёныч – разговорная форма отчества Семёнович

Настасья – разговорная форма имени Анастасия

генеральша – жена генерала

позволить – разрешить

чиновник – государственный служащий

по болезни – из-за болезни, по причине болезни

узелок – маленький мягкий пакет, завязанный узлом

наговаривать (кому на кого) – говорить плохое о ком-либо

Невский – центральный проспект в Санкт-Петербурге

втихомолку – никому не сказав, тайно

прожгло, прожечь – здесь: произвести сильное впечатление

не пара – другого социального круга, неподходящий

раскапиталист – крупный капиталист

с месяц назад – около месяца назад, примерно месяц назад

помещик – деревенский аристократ, землевладелец

поучать – здесь: бить с целью исправить ошибки в поведении

умолять – очень просить

пробормотать – сказать тихо и не совсем понятно

жар – высокая температура, лихорадка

фрак – парадная, выходная мужская одежда

жилетка – короткая мужская одежда без воротника и рукавов

платье – здесь: одежда

заря – здесь: восход солнца, рассвет

охотник – любитель

юродивый – не в своём уме

Вопросы

1. Кто сидел у самого окна в вагоне третьего класса?

2. Как выглядели молодые люди?

3. Откуда возвращался белокурый молодой человек?

4. Почему он жил в Швейцарии?

5. Кому князь Мышкин написал письмо в Петербург и какой ответ получил?

6. Кто такой Парфён Рогожин? Что можно сказать о его характере?

7. Почему Рогожин и Мышкин ехали в вагоне третьего класса?

8. Как звали третьего участника разговора в вагоне?

9. Кто такая Настасья Филипповна?

10. Что предложил Рогожин князю Мышкину, когда они приехали в Петербург?

Генерал Епанчин жил в собственном доме, несколько в стороне от Литейного. Кроме этого превосходного дома, большая часть которого сдавалась внаём, генерал Епанчин имел ещё огромный дом на Садовой, приносивший тоже немалый доход. Слыл он человеком с большими деньгами и с большими связями. Летами генерал Епанчин был ещё, как говорится, в самом соку, то есть пятидесяти шести лет.

Семейство генерала состояло из супруги и трёх взрослых дочерей. Генеральша была из княжеского рода Мышкиных, рода хотя и не блестящего, но древнего, и за своё происхождение весьма уважала себя. В последние годы подросли все три генеральские дочери, Александра, Аделаида и Аглая. Все три были замечательно хороши собой, не исключая и старшей, Александры, которой уже минуло двадцать пять лет. Средней было двадцать три года, а младшей, Аглае, только что исполнилось двадцать. Все три отличались образованием, умом и талантами. Старшая была музыкантша, средняя была замечательный живописец. Замуж они не торопились.

Было уже около одиннадцати часов, когда князь позвонил в квартиру генерала. Князю открыл слуга, и ему долго нужно было объясняться с этим человеком. Наконец слуга проводил его в маленькую переднюю и сдал его с рук на руки другому человеку, докладывавшему генералу о посетителях.

– Подождите в приёмной, – проговорил он, со строгим удивлением посматривая на князя, расположившегося тут же рядом около него на стуле. – Вам к самому генералу? Да вы точно… из-за границы? – как-то невольно спросил он наконец.

– Да, сейчас только из вагона. Мне кажется, вы хотели спросить: точно ли я князь Мышкин? Уверяю вас, что я не обманул вас и вы отвечать за меня не будете. А что я в таком виде, то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства плохи.

– Гм. Я опасаюсь не того, видите ли… Вы не по бедности к генералу, позвольте узнать?

– О, нет, в этом будьте совершенно уверены. У меня другое дело.

– Вы меня извините, а я на вас глядя спросил. Подождите секретаря.

– Если долго ждать, то я бы вас попросил: нельзя ли здесь где-нибудь покурить? У меня трубка и табак с собой.

– По-ку-рить? – с удивлением посмотрел на него слуга. – Нет, здесь вам нельзя покурить.

– О, я ведь не в этой комнате просил; а я бы вышел куда-нибудь, потому что привык, а вот уж часа три не курил.

– Ну как я о вас о таком доложу? – пробормотал почти невольно слуга. – Да вы что же, у нас жить хотите?

– Нет, не думаю. Даже если б и пригласили, так не останусь. Я просто познакомиться только приехал.

– Как? Познакомиться? – с утроенной подозрительностью спросил слуга. – Как же вы сказали сначала, что по делу?

– О, почти не по делу! То есть, если хотите, и есть одно дело, так только совета спросить, но я главное, чтобы познакомиться, потому что я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из князей Мышкиных и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.

– Так вы ещё и родственник? – сказал уже совсем испуганный слуга.

– И это почти что нет. Впрочем, конечно, родственники. Я раз обращался к генеральше из-за границы с письмом но она мне не ответила. Примут – хорошо, не примут – тоже, может быть, очень хорошо.

Князь встал, снял с себя плащ и остался в довольно приличном и хорошо сшитом, хотя и поношенном уже пиджаке. По жилету шла стальная цепочка. На цепочке оказались женевские серебряные часы.

– Здесь у вас в комнатах зимой теплее, чем за границей, – заметил князь.

– А долго вы ездили?

– Да четыре года. Впрочем, я всё на одном месте сидел, в деревне.

– В Петербурге-то прежде жили?

– Почти нет, так только, проездом. И прежде ничего здесь не знал, а теперь столько нового, что, говорят, кто и знал-то, так снова переучивается. Здесь про суды теперь много говорят. Что у нас смертной казни нет.

– А там казнят?

– Да. Я во Франции видел, в Лионе. Я прямо вам скажу моё мнение. Убивать за убийство намного большее наказание, чем само преступление. Убийство по приговору намного ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, ночью, в лесу, обязательно ещё надеется, что спасётся, до самого последнего мгновения. А тут всю эту последнюю надежду отнимают навечно.

Слуга, хотя и не мог бы так выразить всё это, как князь, но главное понял, что видно было даже по лицу его.

– Если уж вы так хотите, – сказал он, – покурить, то, пожалуй, и можно, если только поскорее…

Но князь не успел покурить. В переднюю вдруг вошёл молодой человек с бумагами в руках. Молодой человек посмотрел на князя.

– Это, Гаврила Ардалионыч, – начал слуга, – князь Мышкин, родственник Елизаветы Прокофьевны, приехал из-за границы.

– Вы князь Мышкин? – спросил Гаврила Ардалионыч чрезвычайно любезно и вежливо. Это был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста, с маленькой наполеоновской бородкой, с умным и очень красивым лицом. Только улыбка его, при всей её любезности, была что-то уж слишком тонка; взгляд, несмотря на всю весёлость и видимое простодушие его, был что-то уж очень внимательным и изучающим.

– Не вы ли, – спросил он, – год назад или даже больше прислали письмо, кажется, из Швейцарии, к Елизавете Прокофьевне?

– Точно так.

– Так вас здесь знают и точно помнят. Вы к его превосходительству? Сейчас я доложу…

В это время вдруг открылась дверь из кабинета, и какой-то военный вышел оттуда:

– Ты здесь, Ганя? Проходи-ка сюда!

Гаврила Ардалионович кивнул головой князю и поспешно прошёл в кабинет.

Минуты через две дверь открылась снова и послышался звонкий и приветливый голос Гаврилы Ардалионовича:

– Князь, пожалуйте!

Комментарий

отдавать внаём – сдавать комнаты в аренду

слыть – по мнению людей, быть

летами – возрастом

в самом соку – в расцвете сил и здоровья

супруга – жена (супруг – муж, вместе: супруги)

смертная казнь – лишение жизни по решению суда, высшая мера наказания

разбойничий: разбойник – бандит, преступник

Ганя – уменьшительная форма имени Гаврила

Вопросы

1. Куда пришёл князь с вокзала?

2. Почему он пришёл в дом Епанчиных?

3. Богат ли был генерал Епанчин?

4. Сколько дочерей было у генерала Епанчина? Сколько им было лет? Как их звали?

5. Как встретил князя слуга генерала?

6. Почему слуга не хотел докладывать генералу о князе Мышкине?

7. О чём рассказал Мышкин слуге? Как его характеризует разговор о смертной казни?

8. Почему слуга разрешил князю курить?

9. Кто такой Гаврила Ардалионович?

10. Кто такая Елизавета Прокофьевна?

Генерал Иван Фёдорович Епанчин стоял посреди своего кабинета и с чрезвычайным любопытством смотрел на входящего князя. Князь подошёл и представился.

– Так-с, – отвечал генерал, – чем же могу служить?

– Дела я никакого не имею; цель моя была просто познакомиться с вами. Не желал бы беспокоить… Но я только что сам из вагона… приехал из Швейцарии…

Генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и быстро указал ему стул. Ганя сидел в углу кабинета, у стола, и разбирал бумаги.

– Для знакомств вообще я мало времени имею, – сказал генерал, – но так как вы, конечно, имеете свою цель, то…

– Я так и предчувствовал, – перебил князь, – что вы непременно увидите в посещении моём какую-нибудь особенную цель. Но ей-богу, кроме удовольствия познакомиться, у меня нет никакой частной цели.

– Удовольствие, конечно, и для меня большое, но не всё же развлечения, иногда, знаете, случаются и дела…

– Причины нет, бесспорно, и общего, конечно, мало. Потому что, если я князь Мышкин и ваша супруга из нашего рода, то это, разумеется, не причина. Но, однако ж, я хотел только познакомиться.

– Позвольте узнать, где остановились?

– Я ещё нигде не остановился.

– Судя по вашим словам, я было подумал, что вы уж так прямо ко мне.

– Это могло быть, но не иначе, как по вашему приглашению. Я же, признаюсь, не остался бы и по приглашению.

– Ну, стало быть, и кстати, что я вас не пригласил и не приглашаю. Так как мы сейчас договорились, что насчёт родственности между нами и слова не может быть, то, стало быть…

– То, стало быть, вставать и уходить? – приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись. – Ну, прощайте и извините, что побеспокоил.

Взгляд князя был до того ласков в эту минуту, что генерал вдруг остановился.

– А знаете, князь, – сказал он совсем другим голосом, – ведь я вас всё-таки не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, если у вас есть время.

– О, у меня есть время.

– Вот что, князь, – сказал генерал с весёлою улыбкой, – если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться. А сколько вам лет, князь?

– Двадцать шесть.

– Ух! А я думал намного меньше.

– Да, говорят, я молодо выгляжу…

– Два слова-с: имеете вы хотя бы некоторый капитал? Извините, что я так…

–Я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого капитала пока я не имею и никаких занятий тоже, а надо бы-с. Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…

– Скажите, на что же вы собираетесь пока жить и какие были ваши планы? – перебил генерал.

– Трудиться как-нибудь хотел.

– О, да вы философ; а впрочем… знаете за собой таланты, способности, которые хлеб дают?

– Нет-с, я думаю, что не имею ни талантов, ни особых способностей; даже наоборот, потому что я больной человек и правильно не учился.

Генерал стал расспрашивать. Князь снова рассказал всё, что было уже рассказано. Остался князь после родителей ещё малым ребёнком, всю жизнь жил и рос в деревне, так как и здоровье его требовало деревенского воздуха. Частые припадки