Херувим Дашкова Полина

– А кому вы сегодня отказали, доктор Тихорецкая?

– Мадам Протопоповой, – с широкой улыбкой сообщила Юля, – и еще двоим. Один требовал срезать кожу со спины, чтобы кардинально удалить волосы, поскольку каждый волосок представляет собой сверхчувствительную антенну, принимающую сигналы с секретной базы ЦРУ.

– Это чудесно, – кивнул Мамонов без всякой улыбки, – а кто же третий?

– Мама привела дочку семнадцати лет. У девочки булимия, анорексия, дистрофия, депрессия, она кажется себе уродом, хотя на самом деле красавица. Они хотят просто операцию. Какую-нибудь.

– А, ну-ну, – равнодушно кивнул Мамонов, поднялся, вышел из-за стола и подхватил Юлю под руку, – пойдемте, я покажу вам мою больную. Довольно популярная эстрадная певица, Анжела. Можно сказать, звезда. Слышали? Нет? Ну не важно. Фамилия ее Болдянко. Ей двадцать два года. Месяц назад ее страшно избили, изуродовали лицо. Там переломано все, что можно сломать. С ней работали в Институте челюстно-лицевой хирургии. Работали честно, но грубо. Все жизненно важные функции восстановлены, а лица пока что нет. Четверо хирургов-косметологов от нее уже отказались.

Они вошли в соседний кабинет. Там на банкетке сидело маленькое бесполое существо. Обритая голова была низко опущена и болталась на тонкой шейке, как у сломанной куклы.

– Вот, Анжела, познакомься, это наш лучший хирург, Юлия Николаевна Тихорецкая.

Существо медленно подняло голову. Лица действительно не было. Юля увидела перекошенную, покрытую выпуклыми рубцами маску. Мимические мышцы застыли в утрированном страдальческом выражении, это была злая карикатура на страдание, мертвый слепок с грубой театральной гримасы. И только глаза оставались живыми. Они глядели на Юлю не моргая. В них были отчаяние, безнадега, надежда, все сразу.

На светящемся экране темнело множество рентгеновских снимков, на столе лежала толстая папка медицинских документов.

– Ну что, давайте посмотрим, – бодрым голосом произнесла Юля, пододвинула стул и, осторожно прикоснувшись к маске, повернула ее к яркому свету.

* * *

Майор Сергей Логинов проснулся от знакомой, родной боли, она уже не шутила, не пускала тонкие искры иголочки. Она быстро, по-хозяйски заполнила нижнюю часть тела, от ступней до поясницы, набухла и пульсировала в каждой клетке. Пришла медсестра Катя, поменяла капельницу, вколола обезболивающие.

– Да, кстати, я тебя поздравляю с днем рождения! – выпалила она и засмеялась.

– Разве сегодня пятое января? – удивился он.

– Нет. Сегодня второе февраля тысяча девятьсот девяносто девятого года. Запомни дату. Вчера ты родился во второй раз, с чем тебя и поздравляю. У нас тут, конечно, не роддом, однако новорожденные иногда появляются. Ты, например.

Она рассказала, что госпиталь находится под Москвой, ближайший населенный пункт – город Талдом Московской области. Доставили его сюда в бессознательном состоянии с тяжелой формой дистрофии, и ноги его представляли собой фарш, истыканный обломками костей.

Ему показалось, она нарочно так много говорит, чтобы он не задавал лишних вопросов.

– И еще у тебя был педикулез. Вши. Ну и чесотка, само собой. Ты был как бомж. А тощий, господи! Тебя можно было спокойно выставлять в качестве учебного пособия по анатомии. Пузо к позвоночнику прилипло, ребра как стиральная доска. А в довершение всех безобразий у тебя было ОРЗ. Острое респираторное заболевание, в очень тяжелой форме. Температура тридцать восемь и пять.

Он продиктовал Кате телефон своей мамы и попросил позвонить в Москву. В ответ она молча кивнула. А когда он спросил на следующий день, позвонила ли, она, не глядя ему в глаза, ответила, что пыталась, но там никто не подходит.

– Тогда отправь телеграмму. Я продиктую адрес.

– Какие телеграммы, бог с тобой! Здесь лес кругом. – Она покраснела, и лицо ее сморщилось в мучительно-фальшивой улыбке. – Ближайшее почтовое отделение в Талдоме, в пятидесяти километрах.

– Совсем не умеешь врать, – прошептал он еле слышно.

– Что? – вспыхнула Катя.

– Ничего… В пятидесяти километрах, говоришь? Но ведь не пустыня.

– Не пустыня. Секретный объект. – Катя надулась и отвернулась.

– Ладно, не обижайся. Я понял. Но ты не живешь здесь круглый год, хоть иногда ездишь и в Талдом, и в Москву.

– Только в отпуск. Сейчас февраль, а отпуск у меня в августе.

– Катюша, ну помоги мне, пожалуйста, у тебя ведь тоже мама есть. – Он попытался взять ее за руку, но она резко поднялась и вышла.

А через десять минут явился Аванесов, ни слова не говоря осмотрел его ноги, потом поднял пижамную куртку, стал слушать, долго сосредоточенно водил холодным фонендоскопом по груди, хмурился, бормотал себе под нос: «Хорошо, хорошо». Снял фонендоскоп, поправил одеяло и сердито произнес:

– Зачем к девчонке с дурацкими вопросами пристаешь? Не может она твоей маме позвонить. Не имеет права, понимаешь?

– Нет.

– А куда ты попал, тоже не понимаешь?

– Нет.

– Ну ладно. Чтобы больше не было проблем – запомни. Это госпиталь при учебно-реабилитационном центре Федеральной службы безопасности. Сверхсекретный объект. Мы не имеем права никому сообщать о наших раненых.

– Почему ФСБ? – процедил он сквозь зубы, не надеясь услышать ответа.

– Так получилось. Тебя наш спецназ подобрал. Загрузили в военный самолет, уже в фольге, как труп. Ну потом, при посадке, то ли тряхнуло тебя, то ли подействовал перепад давления, но ты застонал, зашуршал, в общем, везли покойника, привезли живого. – Аванесов хохотнул, подмигнул. Воспоминание об ожившем покойнике его развеселило. Сергей готов бы повеселиться вместе с ним, но быстро, на одном дыхании спросил:

– Моя мать знает, что я жив?

– Пока нет, – помотал головой Аванесов, – ей пришло официальное сообщение, что ты пропал без вести. Но ты не забывай, мать такие вещи сердцем чувствует. Не бойся, не похоронила она тебя, точно не похоронила. Столько времени ждала, подождет еще немного. Так надо. Почему, зачем – понятия не имею. Одно могу сказать: что ты жив, не знает вообще никто. Лежи и не рыпайся, отдыхай, глупый ты человек, радуйся, что дышишь, что ходить будешь и даже бегать, а вопросов больше не задавай, понял?

– Нет.

– Ну тогда просто прими на веру. Считай, это приказ. Ты кто? Майор, да? А я полковник медицинской службы. Вот я тебе приказываю радоваться жизни и не задавать вопросов, даже о маме. Все. Прости, дорогой. Потерпи немного.

Глава третья

Внеочередное заседание совета директоров коммерческого банка «Прометей» проходило не в конференц-зале, как обычно, а в уютном просторном кабинете председателя. Собралась верхушка совета, всего тринадцать человек. Следовало обсудить стратегию банка в свете последних, совершенно неожиданных событий. Сразу пятеро крупных государственных чиновников, которые являлись почетными клиентами и покровителями банка, оказывали ему множество законных и незаконных услуг, слетели со своих постов. Слетели почти одновременно, но по-разному. Трое подали в отставку, а на двоих были заведены уголовные дела по статьям о взяточничестве и превышении служебных полномочий.

Председатель, Владимир Марленович Герасимов, высокий лысый толстяк с нездоровым отечным лицом, говорил взволнованно, отрывисто, с хриплой одышкой:

– Мы все взрослые люди и понимаем, что вопрос о взятках в данной ситуации даже не вторичен. Он стоит на десятом месте. Сейчас главное, во всяком случае для нас с вами, это грядущее кардинальное обновление среднего руководящего звена и слияние департамента лицензирования банковской и аудиторской деятельности с департаментом контроля за деятельностью кредитных организаций на фондовых рынках. В связи с этим мы обязаны прямо здесь и сейчас разработать не только тактику, но и стратегию…

Секретарша бесшумно вкатила сервировочный столик, заполненный чайными и кофейными чашками. При ее появлении повисла напряженная пауза, собравшиеся принялись помешивать сахар, прихлебывать, не глядя друг на друга. Владимир Марленович не притронулся к своему кофе. Он сидел понурившись, вертел в толстых пальцах антикварную паркеровскую ручку и не мог оторвать глаз от красивой дорогой вещицы, с которой никогда не расставался. Два дня назад он собственноручно разобрал ее и почистил серебряный корпус специальным составом. Но серебро опять почернело.

– Повторяю, – произнес он, кашлянув, – не только тактику, но и стратегию, долгосрочную безошибочную программу действий… – Одышка усилилась, лицо побагровело. Он несколько раз судорожно сглотнул и почувствовал необычный, неприятный вкус во рту. – Слияние департаментов предполагает значительные кадровые перемены, по моим данным, придет совершенно новая команда. Надежда Федоровна, – обратился он к моложавой седовласой даме в розовом костюме, – пожалуйста, зачитайте нам список.

Дама залпом допила свой чай, поправила аккуратную челку и, достав из пластиковой папки несколько листов бумаги, принялась перечислять фамилии кандидатов на важные чиновничьи посты в новом департаменте, сопровождая каждую кратким жестким комментарием. Собравшиеся переглядывались, вздыхали, качали головами, многозначительно закатывали глаза и поджимали губы. В список входило десять человек, то есть по два кандидата на должность, и, как назло, все это были какие-то неопределенные фигуры с темным провинциальным прошлым.

Когда Надежда Федоровна закончила, стало тихо. Каждый думал: сколько усилий пропало напрасно! Что значит для коммерческой структуры чиновник? Все. Абсолютно все. При дикости законов, при зверском коварстве налоговой системы единственный способ выжить – это подружиться с нужным чиновником, понять его слабости и пристрастия, научиться радовать его, чтобы при твоем появлении он внутренне сиял, как дитя перед новогодней елкой. В один день и за копейку такое невозможно. Но только все наладится, только возникнет сладкое чувство надежности и крылья вырастут за спиной, как заваривается очередная кадровая чехарда и твой влиятельный друг, весь такой родной, податливый, мягкий, прогретый твоей горячей благодарностью, откормленный, облизанный собственным твоим языком со всех сторон, сегодня в отставке, завтра под следствием, а на его месте новый, чужой, голодный, твердокаменный, и давай начинай все сначала.

Совет директоров молчал и вопросительно глядел на председателя, Владимира Марленовича, на железного Вову, отставного генерала ФСБ. С ним ничего не было страшно. Он благодаря своим старым связям и доступу к секретным архивам мог быстро добыть необходимую информацию о новых кандидатах на заветные должности. Все ждали от него если не утешения, то хотя бы внятных комментариев, однако он продолжал крутить свою ручку и, казалось, вовсе не замечал тревожного нетерпения присутствующих.

Владимир Марленович привязывался к некоторым мелким вещицам настолько, что, если они портились и терялись, он чувствовал почти физическую боль, как будто галстучная булавка, запонки, ручка, зажигалка, чашка и прочие мелочи были частями его тела. Конечно, такому солидному человеку глупо огорчаться оттого, что почернел серебряный корпус его любимого «Паркера». Но он вдруг вспомнил, каким черным стал его любимый серебряный подстаканник, который он брал в руки утром и вечером, когда пил чай дома. Ему впервые пришло в голову, что серебро, соприкасаясь с его кожей, чернело и теряло блеск. Но этого мало. Золото нательного креста и обручального кольца приобрело тусклый красноватый оттенок, хотя золото в принципе не окисляется. Под кольцом на пальце образовалась несмываемая черная полоса. Ладони его, всегда сухие и теплые, в последнее время стали ледяными и влажными, и даже появилась неприятная привычка украдкой вытирать их о брюки. Ему казалось, что изменились структура его кожи, запах тела, вкус во рту.

Прислушиваясь к себе, он не обнаруживал ничего тревожного. Он, безусловно, был здоров. Это подтверждали и результаты анализов, и специальные компьютерные исследования, которые он не поленился пройти. Правда, в последнее время он стал набирать вес, но волноваться не стоило. Пару месяцев назад он бросил курить, и, естественно, его слегка разнесло. Надо просто встряхнуться, несколько раз сходить в сауну, попрыгать на теннисном корте, возобновить утренние получасовые пробежки в любую погоду, и все будет хорошо.

– Владимир Марленович, вы что-то сказали? – Голос донесся издалека, он вздрогнул и растерянно огляделся. Ему показалось, что ледяной влажный туман мартовского утра просочился сквозь оконное стекло и заполнил все пространство кабинета. Он видел смутные силуэты людей, они открывали рты, качали головами, они причудливо извивались и распадались на части, которые продолжали двигаться самостоятельно, как дождевые черви, разрезанные острием лопаты. Его отделяла от реальности толща липкого тумана, он летел с огромной высоты в колодец, на дне которого шевелились смутные призраки его детства.

Лет пятьдесят назад в деревне Климкино Брянской области мальчик Вова Герасимов копал в огороде картошку, и потом ему снились комья рыжего суглинка и розовые толстые черви под острием лопаты.

Резкий телефонный звонок привел его в чувство. Он потянулся к трубке, как к спасательному кругу. Рука стала такой влажной, что трубка чуть не выскользнула.

– Да, – прохрипел он и с облегчением обнаружил, что туман рассеялся, за столом в его кабинете сидят знакомые, надежные, солидные люди, а вовсе не зыбкие чудовища из детского кошмара.

– Володя!

Он не сразу понял, что звонит жена. Она не могла звонить сейчас, поскольку отлично знала, что у него внеочередное заседание совета и беспокоить его нельзя категорически.

– Наташа, в чем дело?

– Стасика пытались убить. Здесь у меня следователь, я передаю ему трубку.

– Погоди, я не понял…

– Владимир Марленович… товарищ генерал… – теперь с ним говорил незнакомый мужчина, – добрый день. Старший следователь Чижов.

– Очень приятно, – машинально отозвался Герасимов, – что случилось?

– Сразу скажу, чтобы вы не нервничали, товарищ генерал, с вашим сыном все в порядке, – звучал в трубке высокий бодрый голос. – Сегодня ночью двое неизвестных прикрепили к днищу его машины взрывное устройство, к счастью, никакого взрыва не было, но у нас есть серьезные основания опасаться, что покушение повторится.

– Где это произошло?

Герасимов знал, что в доме Стаса имеется подземный гараж с сигнализацией и круглосуточной охраной. Взрывное устройство могли прицепить к машине только в чужом дворе. Если бы Стас ночевал дома, он не поленился бы загнать в гараж свой новенький «Фольксваген»-«каплю».

– Станислав Владимирович ночевал у своей знакомой, – кашлянув и понизив голос, произнес следователь. Показалось даже, что он прикрыл трубку ладонью. – Это произошло во дворе возле ее дома, в Коньково. Нам нужно срочно встретиться и поговорить. Станислав Владимирович пока отказался отвечать на наши вопросы.

– Где он?

– Вот именно об этом я и хотел вас спросить, товарищ генерал. Дело в том, что ни один из его телефонов не отвечает, его нет ни дома, ни на работе, нигде.

– А что с машиной?

– Ее пришлось эвакуировать в автосервис. Повредили немного, когда обезвреживали взрывное устройство.

– На чем же он уехал?

– Честно говоря, не знаю, – смутился следователь, – на метро, наверное. Или такси поймал.

– И куда, тоже не знаете?

– Он мне не доложил, товарищ генерал.

Пока Владимир Марленович беседовал по телефону, совет директоров сидел молча. Двенадцать пар глаз уперлись в бледное, блестящее от пота лицо председателя. Все поняли: у железного Вовы произошло нечто серьезное, и всем было интересно что же. Наконец он положил трубку и глухо произнес, ни на кого не глядя:

– Прошу прощения. Мне надо срочно ехать домой.

– Владимир Марленович, что случилось? – Надежда Федоровна сидела ближе других и, протянув руку, притронулась к влажным пальцам генерала. – Мы можем помочь?

– Спасибо. Все свободны. – Он одернул кисть, словно его ударило током. – Заседание переносится на завтра. Жду всех здесь к девяти утра.

Получилось нехорошо, обидно. Надежда Федоровна поджала губы и принялась поспешно собирать бумаги. Совет директоров загремел стульями, никто больше не задал ни единого вопроса, все удалились молча, и только в коридоре принялись бурно делиться предположениями.

* * *

Отправляясь наконец домой, Юлия Николаевна Тихорецкая заметила у своего кабинета в кресле одинокую фигурку. В коридоре был полумрак, и она не сразу узнала сегодняшнюю изуродованную певицу. Анжела дремала, положив на высокий подлокотник голову, замотанную черным платком.

– Почему ты не едешь домой? – спросила Юлия Николаевна.

Девушка сильно вздрогнула, поспешным и уже привычным движением надела огромные темные очки.

– За мной должен был заехать Гена, мой продюсер, но он исчез. Телефон его отключен, а денег на такси у меня нет, даже на метро нет. Гена меня привез и должен был забрать.

– Далеко живешь?

– На Вернадского.

– Ладно, пойдем, отвезу тебя домой.

– Спасибо. – Анжела встала и вяло поплелась за Юлией Николаевной вниз по лестнице.

Когда они оказались в ярко освещенном холле, Юля взглянула на карикатурно трагический профиль в огромном зеркале. Платок и очки многое скрывали, но уродство все равно бросалось в глаза, и Юля с раздражением подумала, что погорячилась. Вряд ли удастся вернуть Анжеле прежний облик. Это будет маска, пусть даже идеально правильная, но неживая. Девочка как будто прочитала ее мысли.

– Я никогда больше не стану нормальной? – спросила она монотонным хриплым шепотом.

– Ты будешь очень красивой.

– Ни-фи-га… – она помотала головой и оттянула платок у шеи, словно он душил ее, – я не верю.

– Веришь, – жестко сказала Юлия Николаевна, – во всяком случае, должна, иначе зачем приехала сюда?

– За тем, что надо ведь что-то делать, не выходить же в люди с такой рожей! Когда вы намерены меня оперировать?

– Думаю, завтра начнем готовиться.

Новенького «Форда» доктора Мамонова на стоянке уже не было, вместо него рядом с Юлиной «Шкодой» стоял чей-то скромный «жигуленок» – точно так же, бампер к бамперу.

Когда она выехала из ворот клиники, было девять часов. Моросил мелкий ледяной дождь. Юля включила печку в машине, поставила музыку. Анжела сидела рядом с ней, смотрела вперед, но вряд ли что-то видела в темноте сквозь черные очки.

– Кто же это сделал с тобой? – тихо спросила Юля.

– Их никогда не найдут, – хрипло отчеканила Анжела, – трое ублюдков напали ночью во дворе, когда я гуляла с собакой. Собаку убили. Меня, в общем, тоже, потому что жить с таким лицом нельзя.

– А какая была собака?

– Пекинес. Меньше кошки. Ладно, хватит об этом. Меня и так затрахали всякие оперативники, следователь.

– Но все-таки следствие движется?

– Не знаю. Я хочу вообще забыть об этом, понимаете?

– Понимаю, – кивнула Юля, – однако важно, чтобы их нашли, не только потому, что они должны быть наказаны. Ты, наверное, уже знаешь, если их найдут, суд обяжет их оплатить твое лечение.

– Оплатить мое лечение? Ха-ха, какой отличный вариант! Не найдут их никогда в жизни. А что касается денег – теперь это не проблема. Деньги есть.

Долго ехали молча. У Юли просто не было сил разговаривать. Анжела иногда принималась тихонько подпевать Элвису Пресли. Голос у нее был вполне приятный.

– Так мне завтра к которому часу приезжать? – спросила Анжела, когда они выехали на проспект Вернадского.

– К двенадцати.

– Ага. Вот мой дом, – она кивнула на одну из желтых двенадцатиэтажек на противоположной стороне проспекта, – там через квартал можно развернуться.

Машина стояла у светофора на перекрестке. У Анжелы в кармане куртки затренькал телефон.

– О, это, наверное, Генка! – обрадовалась она, доставая крошечный аппарат. – Алло. Уже знаю. Тридцать тысяч. Ну, не рублей, конечно. Какая тебе разница? Когда буду, тогда буду. Ты что, опять ревнуешь? Ой, дурак, ну дурак! Да кому я нужна с таким рылом? Ага, конечно… Зачем? Ты хочешь, а я не хочу!

Загорелся зеленый, Юлия Николаевна успела доехать до поворота, развернуться, а Анжела все держала аппарат и молча, напряженно слушала своего собеседника. Наконец взорвалась криком:

– Ненавижу тебя, понял? Видеть не могу! Да что ты говоришь, зайчик? Нельзя? Да? А по морде кулаками и ботинками можно? Я не ору, это ты орешь! Сказала: не твое дело! Ну в машине еду.

Она кричала так, что у Юлии Николаевны звенело в ушах. Но внезапно опомнилась, замолчала, захлопнула крышку телефона и быстро, тихо пробормотала:

– Генка, мой продюсер, дурак, напился в зюзю и забыл, что меня надо было забрать из больницы. Теперь звонит, извиняется.

«Значит, это твой продюсер Генка тебя зверски изуродовал, а теперь решил выложить деньги на пластические операции?» – подумала Юля, но вслух ничего не сказала.

– Мне завтра натощак приезжать? – спросила Анжела, когда они остановились во дворе у дома.

– Нет.

– То есть операции завтра еще не будет? А когда же?

– Как только, так сразу, – неопределенно ответила Юля, – спокойной ночи.

– Спасибо вам. Извините, что я орала у вас в машине, как базарная баба. Я вообще-то не такая. Я изнутри белая и пушистая, просто с нервами плохо.

Юля проводила взглядом тощую нескладную фигурку, развернулась, выехала из двора. Она не заметила, как вслед за ней со стоянки отчалила маленькая черная «Тойота» с затемненными стеклами. Юркий неприметный автомобиль следовал за ней до самого ее дома и довольно долго еще стоял после того, как она скрылась в подъезде.

* * *

Из реанимации Сергея перевели в бокс. Те же голые кафельные стены, те же тишина и пустота, но все-таки имелось маленькое окно под потолком, за которым качались молодые елки и белела глухая стена соседнего здания. Если повернуться на правый бок и чуть приподнять голову, то можно было в это окошко смотреть, правда, совсем недолго. Каждое движение причиняло такую острую боль, что искры летели из глаз. Обезболивающие препараты помогали только тогда, когда он лежал смирно на спине.

Сергей потерял счет времени. Катя старалась с ним не разговаривать, вероятно, ей запретили. Аванесов заходил все реже, на вопросы отвечал неопределенно. А в последний раз, когда пришел, сипло пожаловался на больное горло и сказал, что говорить ему ужасно трудно.

Майор Логинов заметил, что в монотонном, мучительном течении времени самыми яркими стали для него моменты, когда приходит Катя и делает укол. Ему хотелось только одного – провалиться в привычное забытье. Оно утешало и отупляло.

Еще немного, и он превратится в покорное бессмысленное животное. Эта мысль посетила его в самый неподходящий момент, на зыбкой границе между сном и явью, когда простые привычные вещи искажаются до безобразия и ничего нельзя понять ни в себе самом, ни в окружающем мире.

Очнувшись на рассвете после порции дурного наркотического забытья, он обнаружил рядом с койкой Катю. В руках она держала шприц.

– Что ты собираешься колоть?

– Обезболивающее, как обычно.

– Не надо.

– С ума сошел?

– Я не хочу подсесть на иглу, – он попытался улыбнуться, – я могу терпеть.

– Это нельзя терпеть! – категорически заявил доктор Аванесов, явившийся к нему через пятнадцать минут. – Ты будешь орать, никому спать не дашь. А привыкания не бойся. Морфий тебе перестали колоть три дня назад. Мы меняем препараты, сейчас это промедол и анальгин.

– Не надо. Я буду терпеть.

– Зачем? Терпелка у тебя не казенная.

– Буду терпеть, – повторил он и закрыл глаза.

– Ладно, – вздохнул Аванесов, – что я тебя уговариваю? Уже сегодня вечером сам попросишь обезболивающее.

Он не попросил ни сегодня, ни завтра. Он привык к боли и даже подружился с ней. Боль была честней и надежней, чем сладкий искусственный сон.

Глава четвертая

– Рубенчик, прости меня, – шептала Галя Качерян, надраивая и без того белоснежную плиту, – ты же знаешь, как я тебя люблю, никто, кроме тебя, мне не нужен. Ты улетел, я осталась одна и заболела. Стасик просто заехал навестить меня, привез лекарства, немного выпил, не мог сесть за руль, и я уложила его в Андрюшиной комнате. Ничего не было, совершенно ничего, он мне как брат, мы выросли вместе. Представь, если бы я тебя стала ревновать к Карине. Смешно, в самом деле!

Вспомнив о сестре мужа, которая ее не любила, Галочка расстроилась еще больше. День она провела в слезах и метаниях по квартире, пыталась заняться домашними делами, но все валилось из рук. Вечером позвонил муж из Петербурга, сообщил, что должен задержаться еще на пару дней. Галя пожаловалась ему на простуду, сказала, что очень соскучилась. Разговаривая с ним, она так сильно дрожала, словно у нее и в самом деле поднялась температура.

Ночью ей снились кошмары. Рубен в красной рубахе с закатанными рукавами держал за волосы окровавленную голову Стаса и скалил белые зубы.

Утром Галя позвонила подруге Марине. Она больше не могла оставаться наедине со своими страхами.

– Как же ему удалось не взорваться? – спросила Марина, выслушав ее сбивчивый рассказ.

– Вышел на балкон, увидел, как они возятся возле машины, и вызвал милицию. О-ой, что будет! Рубен прилетает послезавтра, и его обязательно станут допрашивать.

– А он-то здесь при чем?

– Ну как же! Рубен работает у Стаса на фирме. Стас ночевал у нас дома, машина стояла под нашим балконом. Нет, его обязательно будут допрашивать.

– Интересно… А ты знаешь, они ведь могут твоего Рубена подозревать в первую очередь. Допустим, он знал о ваших отношениях и заказал Стаса.

– Ты что! Рубен не мог ничего знать.

– Ага, конечно. Ты со Стасом спишь уже лет десять.

– Пятнадцать, – машинально уточнила Галочка, – но мы встречаемся не регулярно.

– Это не важно. Вы встречаетесь и спите. Он приезжает к тебе домой, все происходит в супружеской постели, – Марина нервно хохотнула, – и муж, ангелочек, ни о чем не догадывается… Нет, Галочка, либо твой Рубен дурак, либо ты дура.

Галочка слишком нервничала, чтобы обидеться, и «дуру» пропустила мимо ушей. Но предположение, что муж ее может оказаться в числе подозреваемых, добило ее окончательно. Она горько заплакала в трубку.

– Ладно, успокойся. Я сейчас приду к тебе, мы все обсудим, что-нибудь придумаем.

Марина жила в соседнем доме и уже через двадцать минут позвонила в дверь. Высокая, громоздкая, с могучим торсом и толстыми конечностями, с копной рыжих и жестких, как медная проволока, кудрей, она заполнила собой всю маленькую прихожую. От нее все время било током, и когда она чмокнула Галю в щеку, та ойкнула. Скинув изношенные кроссовки, Марина тяжело протопала на кухню в одних носках, по дороге щелкнула кнопкой электрического чайника и уселась на лавку, поджав ноги.

– Жрать дашь? Не завтракала. – Она схватила с подоконника пестрый тонкий журнал, пролистала, не глядя на страницы, отбросила, вытянула зубочистку из керамической баночки, сосредоточенно поковыряла в зубах, потом принялась ломать зубочистку. Раскрошила в мелкие щепки и тут же взяла следующую.

Руки ее постоянно двигались, что-нибудь теребили, мяли, рвали, пощипывали. Гладкое широкое лицо с мягким маленьким носом и узкими сухими губами оставалось безмятежно спокойным. Круглые светло-карие глаза могли очень долго, не моргая, смотреть в одну точку, и только правое веко едва заметно подергивалось.

Нервный тик появился у нее три года назад, после того как вечером в подъезде застрелили ее мужа. Он пытался заниматься бизнесом, взял в сомнительном банке солидную сумму под проценты, и когда стало ясно, что долг он вернуть не сумеет, его убили в назидание другим.

Детей у Марины не было, она жила одна в маленькой двухкомнатной квартирке и кое-как пыталась заработать на жизнь – то шила что-нибудь на заказ, то убирала чужие квартиры, то раздавала у метро рекламные буклеты. Иногда появлялись мужчины, но исчезали очень быстро, поскольку всякий раз выяснялось, что нужна не сама Марина, а прописка в ее двухкомнатной квартире.

Галочка болтала без умолку, варила кофе, вытаскивала из холодильника немыслимые деликатесы – стеклянную банку с красной икрой, пластиковые упаковки с нарезанной семгой и севрюгой, французский паштет из гусиной печенки, испанскую сырокопченую колбасу с белым налетом на шкурке. Марина не слушала ее, она не могла оторвать глаз от стола, ее круглые широкие ноздри трепетали.

– Хорошо живешь, Галочка, – произнесла она, судорожно сглотнув.

– А, это Стасик принес. Он любит вкусно позавтракать, но сегодня, видишь, не получилось. Все осталось.

Марина намазала маслом и икрой половинку булочки, откусила и стала медленно жевать, прикрыв глаза.

– Следователь сказал, его опять попытаются убить, он считает, Стасика кто-то заказал, – Галочка разлила кофе по чашкам и уселась за стол, – такие вещи нельзя говорить человеку. Зачем пугать? Может, это вообще была ошибка, может, бандиты его с кем-то перепутали.

– А сам он что думает? – спросила Марина, отхлебнув кофе и тут же схватив сразу три толстых куска колбасы.

– Он в шоке. Ну ты только представь, человек своими глазами видит, как к его машине прикрепляют взрывчатку! Это ж с ума сойти можно. – Галочка отпилила вилкой крошечный кусочек семги и рассеянно отправила в рот. – Я хочу сказать, все это вообще очень странно. Вот когда твоего Колю убили, ведь сначала были угрозы, телефонные звонки, вам предлагали квартиру продать, и только потом уж убили, когда он отказался. А тут – вообще ничего, никаких угроз, предупреждений. Стасик золотой человек, у него просто не может быть врагов.

– Ну, допустим, враги у всех есть, – невнятно, с набитым ртом возразила Марина, – особенно если человек вот так завтракает каждый день.

– А при чем здесь это? – Галочка удивленно вскинула тонкие светлые бровки.

– Да так, ни при чем, – Марина быстро сделала себе еще один бутерброд с икрой, – ладно, давай дальше. Следователь о чем спрашивал?

– Ой, не помню я. Все как в тумане. Вроде спросил, кому было известно, что Стас будет ночевать у меня.

– Ну и кому же?

– Никому, – Галочка энергично помотала головой, – ни единой душе. Он позвонил в десять из машины. Он никому ни слова не говорил, я тоже.

– Ты в этом уверена? – Марина допила кофе, тут же налила себе еще.

– Ну что я, совсем без мозгов, что ли? Я вчера вечером и по телефону ни с кем не общалась, кроме тебя. Помнишь, ты мне позвонила часов в одиннадцать, сказала, что по шестому каналу идет фильм с этим… как его? Ну, такой черненький, с родинкой на щеке, на итальянца похож. – Галочка сморщилась и защелкала пальцами.

– С Де Ниро. – Марина обшарила глазами стол и, подцепив вилкой кусок севрюги, аккуратно уложила его на хлеб.

– Да, правильно, Де Ниро! – обрадовалась Галочка. – Ну и вот я тебе сказала, что болею. Ты спросила, не надо ли зайти, принести чего-нибудь, а я говорю, нет, меня знакомый собрался навестить. Приедет через час. Я ведь тебе не сказала, что это Стас?

– Нет.

– Вот видишь, даже тебе. Хотя ты единственный человек, который знает о наших отношениях. Ладно, ты лучше посоветуй, что мне с Рубеном делать?

– Ой, Галочка, не знаю. – Марина горестно вздохнула и слизнула несколько икринок с ножа. – На этот раз ты вряд ли выкрутишься. Придется сказать правду. Слушай, дай сигаретку.

– Но как же… Рубен не простит. После этого только развод. А что будет с Андрюшей? Он отца обожает, он тоже меня не простит. А квартира? Как нашу двухкомнатную разменивать на две отдельные? Да еще окраина. – Она безнадежно махнула рукой. – Нет, разводиться нельзя. Но и жить он со мной не будет после этого. Другой простил бы, а мой Рубен ни за что!

Она встала и заметалась по маленькой кухне. Все в ней дрожало и колыхалось – растрепанные бледно-желтые волосы, огромная тяжелая грудь под тонкой белой футболкой, прозрачная влага в детских голубых глазах. Маленькие розовые ручки взлетали и бессильно падали.

– Погоди! А если я скажу ему, что постелила Стасу в Андрюшиной комнате? Ведь я правда болею, у меня температура, и вообще Стасик мне как старший брат. Нет, Мариша, признаваться нельзя, я в каком-то журнале читала статью одного психолога о супружеских изменах. Ни в коем случае нельзя признаваться, надо категорически отрицать.

– Ну если ты сама все так хорошо знаешь, зачем меня спрашиваешь? Слушай, ты сигарету мне дашь, наконец?

– Да, вот, – Галочка закурила и кинула на стол пачку вместе с зажигалкой, – нет, ну правда, вот ты бы своему Коле сказала?

– Я своему Коле не изменяла, – отчеканила Марина и глубоко затянулась, – мне, кроме Коли, никто не был нужен. Я его любила. И если бы твой золотой Стасик не втянул его в авантюру четыре года назад, он был бы жив.

– Ну здра-авствуй! – Галочка остановилась посреди кухни и всплеснула руками. – При чем здесь Стас? Он только предложил твоему Коле участвовать в перспективном деле, только предложил, дал шанс, я хочу сказать, я в бизнесе, конечно, ничего не понимаю, но Стаса знаю с детства. – Щеки ее налились густым румянцем, глаза гневно засверкали. – И к чему ты вообще сейчас вспомнила об этом?

– Извини. Не заводись. Ты ведь болеешь, у тебя может температура подняться. И вообще возьми себя в руки. У тебя все классно – муж, сын да еще любовник богатенький. Ты на меня посмотри, какая я стала после Колиной смерти. Все мне по фигу. Разжирела, как свинья, смотреть в зеркало тошно. Ты помнишь, какая я была? Спасибо, еще не спилась, не опустилась окончательно.

Действительно, три года назад Марина была тоненькой, легкой, ухоженной, жизнерадостной, без конца смеялась, запрокинув голову и щедро демонстрируя роскошные белые зубы. Теперь одного переднего не хватало и не было денег, чтобы вставить. Она привыкла улыбаться не разжимая губ.

Они с Колей обожали друг друга, даже на людях без конца целовались. Прожив вместе пять лет, выглядели как молодожены. За три года без него она постарела лет на десять. Убийц не нашли, заказчиков тем более, и следствие безнадежно зависло.

Гале сейчас совсем не интересно было в сотый раз обсуждать трагедию подруги, она рассеянно вздохнула и пробормотала:

– Нет, ну что ты, Маринка, ты совсем неплохо выглядишь.

– Ага, конечно. Жирная старуха в тридцать лет. Слушай, а вот интересно, ты кого из них двоих больше любишь?

– Если бы я знала, – виновато улыбнулась Галя и прикрыла глаза, – понимаешь, Стас – мой первый мужчина, первая любовь. У нас страсть, нас прямо бросает друг к другу, ничего не можем поделать ни я, ни он. А Рубен – муж, отец моего ребенка. С ним все по-другому.

– Если страсть, то почему твой Стас не женился на тебе?

– Ой, ну как ты не понимаешь, разве может генеральский сын жениться на внучке прислуги?

– А спать, значит, может? – Марина хрипло усмехнулась. – То есть он тебя с пятнадцатилетнего возраста употребляет, когда захочет, а ты готова рисковать своей счастливой семейной жизнью. Сволочь он, твой Стасик. Ладно, мне пора. Я возьму у тебя этих сигарет штучки три, можно? Да не кисни ты, Галка, может, оно как-нибудь само рассосется?

От ее прощального поцелуя Галю ударило током, да так сильно, что она отпрянула и потом еще несколько минут потирала щеку.

* * *

Если бы Стас Герасимов мог, он бы непременно напился, причем прямо с утра. Однако он знал, что не получится. Даже пробовать не стоит. Организм его категорически не принимал более двухсот граммов спиртного. Начиналась кошмарная изжога, и все выпитое, а также съеденное на закуску стремительно вырывалось наружу. Единственное, что ему хотелось сейчас, – это отвлечься, расслабиться, хорошо, сладко оттянуться. В голове у него гудела черная пустота, словно ночным сквозняком на балконе выдуло мозги.

Вместо того чтобы отвечать на вопросы следователя, обсуждать с родителями и с самим собой, кто, за что и почему решил его убить, Стас отправился в закрытый спортивно-оздоровительный комплекс и провел там весь день. Крутил педали тренажеров, качал пресс до десятого пота, потом парился в сауне, плавал в ледяном бассейне, стонал от удовольствия под мощными руками массажиста, перекусил в кафе, пару часов поспал в комнате отдыха. Мобильный телефон он отключил и совершенно отключался сам, чувствуя себя сильным, здоровым, молодым животным. Каждая жилка гудела, трепетала, кровь резво циркулировала по чистым упругим сосудам, кожа стала розовой, гладкой, глаза сверкали.

На закрытом корте скучал без партнера какой-то незнакомый пожилой чиновник. Стас поиграл с ним, потом отправился во фруктовый бар, заказал себе ледяной свежевыжатый сок. За соседним столиком сидели две красотки в коротких махровых халатиках и тоже пили сок. Им было лет по двадцать пять. Одна платиновая блондинка с прямыми волосами до пояса и черными бархатными глазами. Другая ярко-рыжая, белокожая, без веснушек, с лицом недорисованной куклы Барби. Он не знал, какая ему нравится больше, в каждой была своя прелесть. Они весело болтали, смеялись, то и дело постреливая на него глазками, и он решился улыбнуться им.

Оздоровительный комплекс был чрезвычайно приличным местом, его не посещали женщины, которые запросто идут на контакт с незнакомыми людьми. Стас не исключал, что внизу этих двух красоток ждут бдительные охранники-мордовороты, что каждая из них может оказаться любовницей какого-нибудь серьезного авторитета, но сегодня он решил ни в чем себе не отказывать. Улыбка его становилась все шире, все откровенней, он уже встал, поднял свой стакан комически торжественным жестом, словно там был не сок, а шампанское и он собирался чокнуться с девушками. Но тут в бар вошли два накачанных молодых человека и направились к красавицам. Стасу пришлось сесть на место и отвернуться с безучастным видом, однако в горле у него сразу пересохло и сердце противно екнуло. Он поднес стакан к губам, заметил, как задрожала рука, и сделал большой жадный глоток. Вместе с соком в рот попала льдинка, и он принялся сосать ее, как конфету.

Все приятные и полезные процедуры, которые мог предоставить ему оздоровительный комплекс, были пройдены. День пролетел незаметно. Следовало куда-то срочно деть себя. Пребывать долго в состоянии здоровой животной неги он не мог, голова начинала работать, и поневоле все мысли крутились вокруг покушения. А стоило начать думать, и становилось страшно. Он решил, что главное сейчас – не оставаться в одиночестве. Покинув бар, он отправился в раздевалку, открыл свой шкаф, достал телефон, включил и набрал номер, по которому тут же отозвался низкий приятный женский голос.

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Поиски преступников приводят любительницу частного сыска Дарью Васильеву в столичное метро: здесь ст...
Беда никогда не приходит одна. Кто-то подсовывает труп в багажник `Вольво` Дарьи Васильевой, а затем...
Как доказать невиновность человека, если все улики против него? По обвинению в убийстве своей седьмо...
Жизненная установка детектива-любителя Даши Васильевой – если не я, то кто же?.. Став случайной свид...
В поисках случайно выкинутой фамильной драгоценности Даша Васильева отправляется на городскую свалку...
Веселое празднование Нового года внезапно завершается трагедией. При странных обстоятельствах умирае...